Эбонвейл

Пролог

Черноскалье, столица королевства— Хас-Нидус

Около массивного дубового стола из чёрного вяза сгустилась мгла, образуя расплывчатую фигуру. Плотоядная тень — одна из стражей и слуг замка — раскрыла свою чудовищную клыкастую пасть и склонилась над ухом короля.

— Ваш-ше темнейш-шес-ство, — едва слышно зашипела тень абсолютно бесцветным тоном, — к вам Лорд Пика С-севера, мес-сир Мас-сор.

Гаррет только молча вздёрнул бровь и со вздохом отложил бумаги.

— Впусти.

Тень с лёгким шипением рассеялась во мраке, и дверь в королевский кабинет плавно открылась. Внутрь грациозной походкой вплыла фигура молодого куовари, который с ехидцей на устах улыбнулся королю и раскланялся.

— Вы наконец-то соизволили удостоить меня аудиенцией, государь? Право слово, я польщён. Не прошло и пары месяцев.

— Сигилль, — вместо приветствия протянул Гаррет и смерил своего кузена тяжёлым выжидающим взглядом. — Что привело тебя ко мне?

На вытянутом бледном лице, которое обычно украшала только надменная ухмылочка да елейно вздёрнутые чёрные брови, проступило выражение замешательства. Золотые глаза вопросительно захлопали.

— Что меня привело? Вы сами меня пригласили!

Гаррет не успел ничего сказать, как воздух в его кабинете завибрировал и загудел. Завихрения из золотых искр образовали воронку, и с лёгким хлопком на мраморный пол ступила нога королевы Ламины. Гаррет поневоле поёжился, увидев свирепое, ужасно сердитое выражение на лице своей супруги. Даже роскошная копна рыжих волос слегка подрагивала, как языки пламени, вторя настроению своей хозяйки. При виде неё Сигилль лишь брезгливо и раздосадованно скривился, поняв, что его поймали в расставленные силки.

— Это я его сюда позвала, — сухо объяснила Ламина, сведя руки на груди. — По-хорошему он не понимал. Я несколько раз отдавала приказ ему явиться ко двору, но он проигнорировал мои послания, а над замком выстроил барьер, который не давал мне телепортировать его в Гримрок.

— Ой, ваше величество, какая «приятная» встреча! — фальшиво улыбнулся Сигилль, пряча едкое выражение за пальцами. — Уверяю вас, я никаких посланий не получал, а барьер поставлен давно и не лично от вас, ни в коем разе. Мы же не можем позволить злопыхателям достать Лорда Севера и правую руку нашего короля, не так ли?

— Кончай строить из себя скомороха, — рявкнула королева без привычной сдержанности и приблизилась к Сигиллю, который даже не дрогнул. — Ты здесь и ты ответишь за то, что сделал!

— Что случилось, Ламина?

Она повернулась к мужу и кивнула подбородком на Сигилля.

— Он убил одного из моих учеников.

Взгляд Гаррета покрылся корочкой льда, сдвинувшись на подобравшегося Сигилля. Он прекрасно знал, что его честная и солнцелюбивая супруга, которой даже спустя годы тяжело давалась жизнь в Черноскалье, была привязана всего к нескольким вещам: своей семье, своему саду и своим ученикам — маленьким сироткам со всего света, включая куовари, которых она обучала магии и искусству меча. Сигилль покусился на то немногое святое, что могло сорвать привычную маску бесстрастности на лице Ламины и довести её до бешенства.

Лорд Массор пренебрежительно фыркнул и отмахнулся ладонью.

— Никого я не убивал, делать мне нечего. Кто же виноват, что её величество подбирает себе в учеников сплошь серую и бездарную чернь, которая не в силах противостоять даже простейшему заклинанию?

Глаза Королевы Клинков вспыхнули яростью, и Сигилль вовремя успел выставить перед собой щит, а то неровен час — и превратился бы в жука, которого прямо сейчас её величество видела перед собой.

— Ты полгода умолял короля доверить тебе часть моих учеников, чтобы доказать свою полезность, и что стало из этого? Какой бездны ты заставил их отрабатывать такие опасные заклинания? Ты знал, что они пострадают!

Сигилль с вызовом усмехнулся в лицо королеве, донельзя лживо склонив голову.

— Я всего лишь отсеял бесполезное отребье, на которое вам, величество, не стоит тратить своё драгоценное время. На что сгодятся эти сироты, если не сделать из них могучих солдат нашей армии? Да первый же жалкий пембуру раздерёт их в клочья.

Ламина глубоко вздохнула, из последних сил подавляя ярость, и отвернулась к королю, который всё это время молча наблюдал за перепалкой.

— Это уже третий раз, когда твоя семья испытывает моё терпение, Гаррет, — говоря с мужем, она чуть сдержала свою клокочущую злобу, но голос её всё ещё потрескивал от холода. — Я простила Харибду, потому что ты попросил проявить к ней милосердие. Я простила Кетель, хотя она в силу своей глупости и слабости духа вздумала помогать нашему врагу. И в обоих случаях твои сёстры вышли сухими из воды, хотя пострадали наши дети. — Она грозно приблизилась к государеву столу и опёрлась на него ладонями. Золотые глаза прожгли ему лицо. — Либо ты наконец приструнишь свою семейку, либо это сделаю я, но учти: моё милосердие сегодня исчерпало себя.

И, бросив последний, уничижительный взгляд на Сигилля Массора, Ламина Хесс исчезла из кабинета короля в магическом вихре, который принял облик водоворота золотых кленовых листьев. Сигилль раздражённо замахал перед собой рукой, развеивая искры чужого волшебства, словно те смердели.

Глава 1

Керуак и Риваррон, столица герцогства Риваррон — Кастелиньон

Плотная тень тяжёлых портьер дрожала от ветра, словно пульсировала в такт мигрени в висках Ранольда д’Альбора. Граф Риваррона лежал навзничь на широкой постели, погребённый под смятыми шёлковыми одеялами и подушками. По глазам кинжалом полоснул солнечный луч, и Ранольд глухо застонал, приоткрывая то один глаз, то второй и тихо ругаясь, словно это могло погасить мерзкое светило. То, очевидно, не слушалось. Ранольд взвыл в подушку, перекатился на другой бок и проклял всё: ночь, утро, солнечный свет, виконтессу Гоблю́ — за паршивую игру на флейте без одежды, — и особенно свою голову, которую будто наполнили опилками и как следует встряхнули.

Следующим вопросом молодого графа, который с трудом, но проник в его голову сквозь плотную завесу похмелья, было: где он, собственно, находится? Ранольд приоткрыл один глаз, и сквозь мыльную плёнку разглядел знакомые очертания. Слава Орму, он был дома. Затем граф с причмокиванием сглотнул и поморщился: в горле пересохло так, будто он всю ночь кричал, а до того — неделю пробыл в пустыне. Впрочем, недалеко от истины: кажется, он всю ночь с кем-то пел дуэтом, запивая каждый куплет горячительным напитком. Или это было позавчера? Все эти бесконечные светские рауты уже давно слились в бесцветную массу и какофонию.

Раздался стук в дверь, и Ранольд снова тихо выругался. По ощущениям, теперь на его набитую опилками голову надели ведро — и как следует треснули. Тот, кто стучался, сделал это снова, а потом бесцеремонно вошёл, и Ранольд начал по памяти нащупывать под подушкой кинжал.

— Ваше сиятельство, уже полдень, — заботливо уведомил его равнодушный голос дворецкого Готье. Это был старый полуэльф, который служил ещё его деду и беззаветно был предан герцогской семье. — У вас сегодня довольно плотный график.

Ранольд зарычал сквозь простыню:

— Готье, ты омерзителен. Умоляю, скажи, что ты мне снишься.

— С сожалением должен сообщить, что нет, милорд, я вполне реален. — Готье поправил монокль и взмахом руки приказал гурьбе слуг внести манекены в покои графа. — Как и костюмы от месье Норфоли, которые вы заказывали. Их пятнадцать. И ещё один прислали под покрывалом, его не заказывали, это подарок. Мы не могли отказать мастеру — он настаивал на личной доставке в сопровождении фанфар. Фанфары мы, разумеется, отменили.

Голос дворецкого довольно быстро превратился в фоновый шум после дежурных уведомлений о поставке от его придворного портного, и Ранольд со стоном натянул подушку на голову. Послышались глухие звуки от устанавливаемых в ряд манекенов. Графу даже не надо было смотреть на них, чтобы предсказать внешний вид.

Он грозно прошипел:

— Если хоть один из них с жабо — вы все умрёте.

— Три с жабо, милорд. Но мы не будем настаивать.

— …Готье.

— Да, милорд?

— Убейте меня.

— Вынужден отказать, милорд.

— А портного можно казнить?

— К сожалению, нельзя, милорд, — терпеливо продолжил пререкаться с ним дворецкий.

Ранольд капризно ударил кулаком по простыни. По силе получилось примерно так же, как если бы по стальной пластине ударил таракан.

— Что я за граф, если казнить нельзя?

— Не могу вам ответить, милорд. Приказать позвать придворного юстициара, дабы он зачитал вам права и обязанности по королевскому закону?

— Готье, я тебя ненавижу.

Рядом стоящая девчушка-служка тихо прыснула в кулачок и подобралась, увидев строгий взгляд Готье.

— С вашего позволения, я зачитаю вашу корреспонденцию, милорд, — прочистив горло, Готье начал будничным тоном зачитывать список писем, пока слуги приводили костюмы на манекенах в порядок и прибирались в покоях.

Камердинер приблизился к постели графа с домашним халатом, а старшая служанка уже стояла с готовым тазом с водой. Ранольд потянулся на постели и лениво, как огромный изнеженный зверь, привстал, откинул подушку и уставился мутным взглядом в потолок.

— Прислали депешу из Сен-Керанжа, — продолжал сотрясать воздух месье Готье, — ещё две из южных поместий, запрос на аудит по шахтам Сальдрии, очередная нота от аркасийского двора относительно истечения контракта аренды Пелар-порта…

Граф зевнул, растянуто и непристойно, и раскинул руки в стороны. Двое слуг привычно выкручивались, чтобы помочь господину одеться. Наконец Ран сел в кровати, закинув ногу на ногу, и прехорошенькая служанка начала умывать ему лицо.

— …любовное письмо от леди Гаргантюа. Письменный вызов на дуэль от её мужа, графа Гаргантюа. — Готье перебирал письма с такой лёгкостью, словно это были поздравительные открытки на Септ-де-Виланс. — Приглашение от её величества на празднование дня рождения принца Этьена… И одно письмо без обратного адреса, в чёрном конверте.

Воцарилась могильная тишина. Даже слуги замерли и, пораскрывав рты, уставились на дворецкого. Готье, не поднимая головы, отложил письмо на серебряный поднос. Ранольд забыл, как дышать, скосив глаза на письмо — и манекен, укрытый чёрным покрывалом, рядом со столом.

Матовый чёрный конверт, что так ярко выделялся на фоне желтоватой пергаментной бумаги, как алмаз среди навозной кучи. Гладкая, белоснежная печать с изображением расправившего крылья дракона, вдавленная в воск. Сердце в груди сделало резкий кульбит и сорвалось в пляс.

Глава 2

Океан, «Эбонвейл»

Корабль под чёрными парусами оказался грандиозным фрегатом, настоящим бриллиантом судостроения — настолько, что даже Ранольд, ни капли в этом ремесле не искушённый, признавал его великолепие. Впрочем, по самым разным деталям он узнавал руку мастеров с их земель, причём кройдбержских, уж отнюдь не дикари смогли бы сконструировать подобное — за исключением усовершенствованного арканного двигателя, благодаря которому путешествие должно было занять не полгода, как Ран думал, а около полутора месяцев. От экипажа он услышал сухой комментарий, что Керуак и Риваррон был последней остановкой — и теперь их путь лежит прямо в Новые земли.

«Эбонвейл» казался не судном, а огромной обсидиановой глыбой, отполированной лунным светом: его корпус, выкрашенный в матовый графитовый цвет с отливом дымчатого кварца, казалось, не отражал даже небо. На древесине мерцали тонкие арканные нити — едва уловимая сеть чар защищала фрегат от бурь, рифов, чудовищ и, вероятно, корсаров. Внутри же «Эбонвейл» оказался куда больше, чем казалось снаружи: многоуровневая палуба с салонами, комфортабельными каютами, курительными комнатами, игорным и большим обеденным залом, — всё это удивительным образом уместилось в одном корпусе.

Порядки на корабле были строгими, несмотря на то что к каждому гостю был приставлен слуга, задачей которого было обеспечить господина всем необходимым. Молодой граф был и умыт, и одет, и накормлен с изыском, что мало отличалось от его обычной жизни в Риварроне, однако в остальном путешествие на «Эбойвейле» было скукой смертной. Запрещалось колдовать. Запрещалось снимать мантии и маски. Запрещалось называть своё имя или выведывать информацию у других пассажиров — запрет снимался только на суше по прибытии. Впрочем, эта часть игры сперва показалась Ранольду самой интригующей, и он первое время с радостью барражировал по фрегату с очень загадочным видом, пока вконец не заскучал, ибо для всех он был словно невидимкой.

Гостей было больше, чем он ожидал, притом существовала вероятность, что за первую неделю, пока они плыли, он и не всех встретил. Пассажиры корабля были в основном нелюдимыми, молчаливыми, в редких случаях сбивались в группки уже знакомых друг с другом завсегдатаев бала и проводили досуг в личных каютах или на закрытой верхней палубе, куда графа Ранольда д’Альбора дерзко отказывались пускать по неясной причине! Он поднимал скандал, ругался и требовал пропустить своё сиятельство наверх, но молчаливые остроухие матросы в чёрном только молчали, равнодушно снося все его истерики.

Через несколько дней Ран махнул на всё рукой, а к концу второй недели начал уже завывать от тоски. Берега Старого света остались давно позади, вокруг был бескрайний океан, и томительные, одинокие дни в окружении этой бесконечности загнали Ранольда в непривычную меланхолию и задумчивость. Куда он плывёт, бросив всё на свете? А что, если Готье был прав? Да и что он взаправду мог бы предложить заморскому королю, какие таланты? И должен ли был?

Страсть как хотелось с кем-то поговорить, выпить, посварлиться, покувыркаться в каюте до рассвета, что угодно — ибо тишина и одиночество давили на голову. Быть чужаком оказалось очень сложно. Многие кучковались, узнавали друг друга по походке, тембру, жестам, кивкам. Улыбались сквозь маски, но глаза были холодны. Он кучу раз пытался завести разговор — вежливо, как полагается, без излишней настойчивости. Но слышал в ответ лишь общие фразы, завуалированные угрозы или просьбы оставить себя в покое.

В конце концов, Ран обратил внимание не на себя, а на других гостей, начал прохаживаться, наблюдать, подмечать детали. Во-первых, он был такой не один — на корабле было много новых гостей бала, но было достаточно и тех, кто посещал все прошедшие Мрачные балы — и интуиция подсказывала Рану, что это были далеко не простые люди. Прямых доказательств не было, догадаться было крайне сложно: все носили маски и мантии, говорили приглушённо, отчего по внешним атрибутам не догадаться — перед тобой аристократ, видный коммерсант или же прославленный комбатант. Вместо этого помогали лишь косвенные признаки: манера держаться, вскользь обронённые высокопарные эпитеты (или же, напротив, жаргонизмы простолюдинов), особенности диалекта, военная выправка.

— Вот эти точно знают друг друга, — вполголоса рассуждал сам с собой Ранольд. За последние дни, истосковавшись по беседам с умным человеком, пришлось довольствоваться собственным обществом.

Он прикрыл рот кубком с вином, подметив, как трое пассажиров в разных углах салона синхронно поднялись к вечернему ужину, не произнеся ни слова, но обменявшись кивками. Одна из них в который раз за эти дни передала какую-то склянку с зельем золотого цвета. Другой её поблагодарил и чихнул. Третий хромал, передвигаясь по-военному.

— Хм… Дамочка-алхимик. Чахоточный. Старый вояка, — резюмировал он.

— Не такой уж и старый, — прозвучал хрипловатый голос у него над ухом, и графу потребовалась вся выдержка, чтобы не вздрогнуть, как напуганный шваброй кот, и не расплескать вино. — Ох, тысячи извинений, месье!

Ранольд д’Альбор медленно повернулся. Маска гостей закрывала лишь пол-лица, и пассажир перед ним тоже был обычным гостем — у этого была неряшливая щетина, потрескавшиеся губы, рассечённые шрамом, а ещё следы от ожога на шее над воротником дублета. Он узнал его: это был тот самый худосочный молодой человек, который, как и он, то и дело тщетно пытался завязать разговор с пассажирами «Эбонвейла», но к нему доселе не подходил. Ран заметил по его жестам, что он был явно привыкший к доспехам — в движениях сквозила военная выправка.