Её долг - Его месть. Их любовь

Глава 1. Холст и бетон.

Весеннее солнце играло в струях старого фонтана, разбрасывая по ветру радужные брызги. Я прищурилась, подбирая оттенок для мокрого мрамора.

«Кадмий желтый с каплей ультрамарина», — прошептала я, уверенным движением касаясь кистью холста.

Мой мир в этот момент состоял из трех вещей: запаха свежей краски, шепота воды и рождающегося на полотне образа. Я не замечала ни восхищенных, ни равнодушных взглядов прохожих. Пока не пришли они.

Группа рабочих ворвалась в мой уединенный уголок парка грубым скрипом подошв по гравию и громкими голосами. Я нахмурилась, пытаясь игнорировать вторжение. Но одного из них игнорировать не получалось.

Молодой парень в простой белой футболке, запачканной пылью. Он не кричал и не смеялся, а стоял, вглядываясь в фонтан с таким сосредоточенным видом, словно читал древнюю рукопись.

Внезапно порыв ветра, словно самый настоящий проказник, подхватил несколько моих эскизов со скамейки и понес к воде.

«Ах!» — вырвалось у меня, и я бросилась ловить улетающие листы.

Он оказался проворнее. Длинные, сильные ноги за два шага преодолели расстояние, и его рука с легкостью поймала мой самый удачный скетч, который уже почти приземлился в чашу фонтана.

— Ваш? — его голос оказался низким и на удивление спокойным.

Я, запыхавшись, лишь кивнула, забирая у него слегка помятый лист. Его пальцы были шершавыми, с легкими следами застарелых царапин и въевшейся глины, но держали бумагу с удивительной аккуратностью.

— Вы... художник? — переспросил он, и его взгляд скользнул с моего лица на мольберт.

— Мечтаю им стать, — поправила я его, вдруг почувствовав необъяснимую необходимость быть точной.

— А вы... реставратор?

Он коротко усмехнулся, и в уголках его карих глаз собрались лучики мелких морщинок.

— Вроде того. Строитель-дизайнер, если быть точным. Нас наняли, чтобы оценить состояние этого старца и вернуть ему былое великолепие. — Он снова повернулся к фонтану, и в его глазах вспыхнул настоящий огонь.

— Смотрите, видите эти трещины у основания? Это не просто повреждения. Это шрамы. Он стоит здесь уже сто лет, видел больше, чем мы с вами.

Я замерла. Никто — ни один из моих знакомых, ни преподаватели в художественной школе — никогда не говорил об архитектуре вот так, словно это живой человек.

— Вы... видите его душу, — тихо сказала я, сама не ожидая таких слов.

Он обернулся и пристально посмотрел на меня, словно видя впервые.

— А вы уловили ее в своих красках. Большинство рисует просто «старый фонтан». А вы... вы передали его характер. Упрямство. Достоинство.

От его слов по моей коже пробежали мурашки. Он увидел. Он действительно увидел.

— Меня зовут Нафиса.

— Камиль, — представился он, и его имя показалось мне на удивление подходящим — твердым и мелодичным одновременно.

— Так что же с ним не так, господин дизайнер? — спросила я, снова подходя к мольберту.

— С медицинской точки зрения, конечно.

Он рассмеялся, и это был приятный, грудной звук.

— Диагноз? Общее истощение и нарушение циркуляции жизненных сил, — он подошел ближе, и я уловила легкий запах свежего дерева и солнца, исходящий от него.

— Система подачи воды почти умерла. Его «сердце» нужно полностью менять. Но костяк, структура... они еще крепки. Его можно вернуть к жизни.

— Как пациента после тяжелой операции, — улыбнулась я.

— Именно так. Только скальпелем мне служит перфоратор, а лекарством — новый бетон и мраморная крошка.

Мы стояли молча несколько секунд, глядя на фонтан. Мой мир, состоявший всего из трех вещей, внезапно раздвинул свои границы, чтобы впустить четвертую — это странное, внезапное чувство связи с незнакомцем, который говорил с камнями на их собственном языке.

— Значит, вы надолго здесь? — наконец спросила я.

— До тех пор, пока не закончим работу. Дней на десять, не меньше.

— Тогда, возможно... — я сделала паузу, собираясь с духом.

— Возможно, я смогу нарисовать его «до» и «после». Для истории.

Камиль снова улыбнулся, и на этот раз его улыбка была теплой и открытой.

— Думаю, он будет только рад. Мне кажется, вы единственная, кто действительно его понимает.

В этот момент кто-то из его коллег громко окликнул его: «Камиль, иди сюда, нужно обсудить!»

— Мне пора, — кивнул он мне.

— Удачи с вашей работой, Нафиса.

— И вам с вашей, Камиль.

Он отошел, а я еще долго смотрела ему вслед, держа в руках тот самый спасенный эскиз. На нем теперь остался едва заметный отпечаток его пальца — след от шершавой, трудовой руки. Я провела по нему подушечкой пальца. И почему-то знала, что этот след стереть будет уже невозможно.

Глава 2. Оттенки его души.

Солнце следующего дня казалось мне на удивление ярким, а воздух — особенно свежим. Я шла к парку с таким чувством, будто несла в себе маленький, но очень горячий секрет.

Под мышкой — новый альбом для зарисовок, в сумке — коробочка с дорогими итальянскими пастельными карандашами, которыми я почти не пользовалась, берегла «для особого случая». И почему-то сегодняшний день казался именно таким случаем.

Фонтан был уже обнесен легким строительным забором, но рабочие еще не начали грубую работу — они снимали замеры, устанавливали какие-то приборы. И среди них был он. Камиль, стоя на небольшой стремянке, что-то горячо обсуждал с пожилым мужчиной в каске.

Его жесты были энергичными, лицо озарено внутренним светом. Он не просто выполнял работу; он творил, он спорил с этим старым камнем, пытаясь найти к нему подход.

Я пристроилась на своей вчерашней скамейке, раскрыв альбом, но не начала рисовать. Мне было интереснее наблюдать за ним. Прошло минут двадцать, прежде чем он заметил меня. Закончив разговор, он спрыгнул со стремянки и направился ко мне, снова вытирая руки о пыльную ткань штанов.

— Вы снова здесь, — произнес он, и в его голосе прозвучала не констатация факта, а легкое, приятное удивление.

— Я думал, наш шум и гам вас спугнут.

— Меня не так-то просто спугнуть, — улыбнулась я в ответ.

— К тому же, я дала обещание. Запечатлеть историю преображения.

— Ну, тогда вам придется запастись терпением. История, как выяснилось, имеет дурную привычку сопротивляться. — Он кивнул в сторону фонтана.

— Мой прораб считает, что проще снести и построить новый, бетонный муляж. Говорит, дешевле и быстрее.

В его голосе прозвучала такая горечь, что я нахмурилась.

— Но вы не согласны?

— Согласиться с этим — все равно что согласиться отрезать человеку голову только потому, что у него болит нога, — страстно возразил он. Его глаза горели.

— Этот фонтан — часть души этого парка. Посмотрите на эти завитки, на эту лепнину! Это ручная работа. Каждый мастер сотни лет назад вкладывал сюда часть своего таланта. Сегодня так уже не строят. Сегодня штампуют. Вы можете своим художественным взглядом оценить разницу между ручной работой и конвейерной штамповкой?

Его вопрос застал меня врасплох. Со мной редко говорили на такие темы с такой прямотой и жаром.

— Конечно, — сказала я.

— Штамповка идеальна, но бездушна. В ручной работе всегда есть небольшая асимметрия, легкая небрежность... в этом и есть жизнь. Это как... почерк. По нему можно угадать характер.

— Именно! — он будто ждал этого слова.

— Именно характер! Я хочу сохранить характер этого места, а не заменить его безликой пластиковой копией. Я вчера вечером изучал старые архивы, нашел чертежи инженера, который его проектировал. Он был влюблен в жену мэра и построил этот фонтан в знак своей страсти. Эти два дельфина у основания, — он указал на почти стершиеся скульптуры, — они символизируют их душ, пойманных в одном потоке чувств.

Я завороженно смотрела на него. Он говорил не о кубометрах бетона и не о смете расходов. Он рассказывал легенду.

— Вы... вы настоящий романтик, Камиль, — прошептала я.

Он смущенно усмехнулся и провел рукой по волосам, оставив на темных прядях легкий след белой пыли.

— Мой отец говорит, что романтика — это роскошь, которую не могут позволить себе те, у кого на хлеб нет денег. Он парикмахер, он стрижет и бреет людей вот уже сорок лет. Он говорит, что мир держится на практичных людях.

— А вы что думаете? — мне страстно захотелось узнать его ответ.

— Я думаю, что мир держится на балансе, — задумчиво сказал он, присаживаясь на край скамейки на почтительном от меня расстоянии.

— Да, нужно быть практичным. Я должен кормить семью, платить за учебу младшей сестры, помогать матери с лекарствами. Но если в твоей жизни нет места чему-то прекрасному, чему-то, что заставляет твое сердце биться чаще... тогда какой смысл во всей этой практичности? Зачем вставать утром, если ты не веришь, что можешь что-то изменить, что-то создать, а не просто заработать?

Его слова отозвались во мне глухим, тревожным эхом. Они были так созвучны моим собственным мыслям, которые я боялась произнести вслух в нашем доме.

— Мой отец считает, что искусство — это хобби для богатых девочек, — сказала я, глядя на свои пальцы.

— Несерьезное занятие. Настоящая жизнь — это бизнес, связи, статус.

— А что вы считаете, Нафиса? — его вопрос прозвучал тихо, но настойчиво. Он смотрел на меня так, словно действительно хотел услышать ответ, а не просто поддержать светскую беседу.

Этот прямой взгляд, полный искреннего интереса, заставил меня говорить то, о чем я обычно молчала.

— Я считаю, что искусство — это единственное, что делает меня по-настоящему живой, — слова полились сами, тихо и исповедально.

— Когда я рисую, я не дочь своего отца, не представительница какой-то семьи. Я просто Я. Я чувствую... я чувствую связь с чем-то большим. С историей, с эмоциями, с людьми, которых я никогда не знала. Как вы с вашим фонтаном. Это не хобби. Это способ дышать.

Мы сидели в тишине, и это молчание было самым громким и значимым разговором в моей жизни. Он понимал. Он не просто кивал из вежливости; он понимал меня на каком-то фундаментальном уровне.

— Значит, вы художник не по желанию, а по необходимости, — наконец произнес он.

— Как я. Я не могу не пытаться вдохнуть жизнь в старые камни. Это моя форма дыхания.

— Да, — выдохнула я, и в груди что-то болезненно и сладко сжалось. — Именно так.

— А ваша семья? Они давно давят на вас? — спросил он, и в его голосе не было праздного любопытства, а лишь желание понять контекст моей вселенной.

— Всю мою жизнь, — горько улыбнулась я.

— Моя комната — это галерея моих несбывшихся надежд. Дипломы экономиста, которые я не хочу получать. Фотографии с благотворительных балов, где я должна улыбаться сыновьям отцовских партнеров. Иногда мне кажется, что я — еще один проект моего отца. Красивый, престижный, но лишенный собственной воли.

Глава 3. Тайный вернисаж.

Дождь застал меня врасплох . Крупные, тяжелые капли начали барабанить по моему зонту и размывать только что нанесенную акварель. Я поспешно стала собирать кисти, проклиная свою непредусмотрительность.

Пять дней. Пять дней я приходила в парк, и пять дней мы с Камилем разговаривали. Каждый день наш диалог становился длиннее, глубже, каждый день я открывала в нем что-то новое. Он рассказывал о том, как в детстве мастерил скворечники и продавал их соседям, чтобы помочь матери, как тайком от отца ходил в библиотеку и изучал труды великих архитекторов.

Я же рассказывала ему о Ван Гоге и его безумии, и его золотом периоде, о том, как мечтаю увидеть «Рождение Венеры» не на репродукции, а вживую.

И вот сегодня дождь решил прервать нашу традицию. Я уже мысленно прощалась с надеждой на встречу, когда из-за шума ливня до меня донесся знакомый голос.

— Нафиса!

Я обернулась. Он стоял под струями воды, без всякого зонта, в промокшей насквозь футболке, смеясь и размахивая рукой. Выглядел он как безумный, но счастливый.

— Камиль! Вы промокнете до костей! — крикнула я, подбегая к нему и пытаясь накрыть его своим зонтом, что было безнадежной затеей, учитывая разницу в росте.

— Пустяки! Я как раз закончил. У нас возникла небольшая проблема с дренажной системой, как раз кстати этот дождь. Но я не об этом. У меня есть для вас кое-что. Но мы не можем говорить здесь.

В его глазах плясали озорные искорки. Он был взволнован, как ребенок.

— Где тогда? — спросила я, чувствуя, как мое собственное сердце начинает биться чаще.

— Вы доверяете мне? — его взгляд стал серьезным.

Без тени сомнения я кивнула. Это было странно, иррационально, но я доверяла ему больше, чем людям, которых знала годами.

— Тогда пойдемте. Я знаю одно место.

Мы побежали по залитым дождем аллеям, свернули за угол старого здания городского архива, и он остановился перед неприметной деревянной дверью, почти скрытой плющом. Он достал из кармана ключ и повернул его в замке.

— Это... твоя? — удивленно спросила я.

— В некотором роде. Это старая котельная, ее не использовали лет десять. Я нашел ее, когда изучал коммуникации парка. Иногда я прихожу сюда, чтобы подумать. Или порисовать. — Он распахнул дверь. — Входите.

Я переступила порог и замерла. Это было не заброшенное помещение. Это была... мастерская. Сводчатый кирпичный потолок, высокое запыленное окно, сквозь которое пробивался рассеянный свет, создавая мистическую атмосферу.

Вдоль стен стояли мольберты, на некоторых были натянуты холсты, зачехленные тканью. На большом деревянном столе в беспорядке лежали рулоны бумаги, карандаши, уголь, банки с кистями. Но самое удивительное ждало меня на стенах.

Они были расписаны фресками. Не законченными, скорее, эскизами, набросками. Я узнала руку Камиля — смелые линии, точная передача перспективы, но здесь был и полет фантазии. Фантастические города, парящие мосты, здания, которые, казалось, росли из земли, как живые существа.

— Боже мой, Камиль... — прошептала я, медленно поворачиваясь на месте.

— Это все... твое?

— Мои мысли, мои мечты, — тихо сказал он, запирая дверь.

— Здесь я могу позволить себе быть не просто строителем, а творцом. Никто не стоит над душой, не говорит, что это непрактично или слишком дорого.

Я подошла к одной из фресок. Она изображала тот самый фонтан, но преображенный, окруженный не парком, а сказочным лесом, и из его струй взлетали не брызги, а стаи птиц.

— Это гениально, — выдохнула я.

— Это... твой внутренний мир. И он прекрасен.

Он смущенно потупился.

— Спасибо. Но я привел вас сюда не чтобы хвастаться. У меня для вас подарок.

Он подошел к одному из зачехленных мольбертов и с торжественным жестом снял покрывало. Я ахнула. На мольберте стояла картина. Мой фонтан. Но не тот, что я рисовала с натуры.

Это был фонтан из его истории — новый, сияющий, с игривыми струями, а рядом с ним стояли две фигурки — инженер и его возлюбленная, их руки почти соприкасались. Картина была написана маслом, с такой любовью и тщательностью, что казалось, вот-вот услышишь шум воды.

— Камиль... это... Я не знаю, что сказать.

— Это то, каким я его вижу. Таким, каким он должен быть. Таким, каким я хочу его сделать. Я писал его по ночам, после работы. — Он сделал паузу.

— Я хотел, чтобы вы увидели его первыми. Потому что только вы сможете понять, что он значит для меня.

Слезы подступили к моим глазам. Это был самый щедрый и самый проникновенный подарок в моей жизни.

— Это самый прекрасный подарок, который я когда-либо получала, — голос мой дрогнул.

— Но почему я?

Он подошел ко мне ближе. В полумраке мастерской его лицо казалось особенно одухотворенным.

— Потому что с того дня, как я вас встретил, все в моем мире обрело новые краски, Нафиса. Раньше мои мечты были черно-белыми. Я видел структуру, форму, функциональность. А вы... вы показали мне душу, которая живет внутри формы. Вы научили меня видеть не просто камень, а историю, которую он хранит. Когда я рассказывал вам ту легенду, я смотрел в ваши глаза и видел, что вы не просто слушаете. Вы верите. Вы чувствуете. И это... это значит для меня больше, чем вы можете представить.

Он взял мою руку. Его пальцы были шершавыми, но его прикосновение было нежным.

— Я знаю, что мы из разных миров. Я знаю, что у вас есть обязанности, ожидания, своя жизнь. И у меня есть свои долги, своя семья, за которую я в ответе. Но когда я с вами, все эти барьеры исчезают. Остается только... это. Чувство, что я нашел того, кто говорит со мной на одном языке. Я не прошу ничего. Я просто хочу, чтобы вы знали. Чтобы вы видели мир таким, каким вижу его я.

Я не могла отвести от него взгляд. Его слова падали прямо в мое сердце, растапливая лед сомнений и страхов, которые копились там годами.

— Мой мир тоже изменился с тобой, Камиль, — прошептала я, наконец решившись на «ты».

— Ты дал мне смелость. Я всегда рисовала в тени, словно извиняясь за свое искусство. А ты... ты выставляешь свои мечты на стенах, не боясь, что тебя не поймут. Ты показал мне, что мое искусство может быть не просто «хобби». Оно может быть... дыханием. Так же, как и твое.