Ее кровь, его тьма

Глава 1. Договор

Она шла одна. В руках — факел, пламя которого дрожало, словно боялось пути впереди. На плечах — тёмная шаль, не способная согреть. Но остановиться она не могла.

Отец умирал. Жениха, за которого её собирались выдать, убили — хладнокровно, будто он был пешкой в чужой игре. Союзники клана разбежались, враги смыкали кольцо. Всё рушилось. У Верны не осталось ничего, кроме отчаяния и последней надежды.

С детства ей рассказывали предание рода о том, кто спал в этих землях. О хищнике, страшнее любой армии. О том, кто некогда был последователем величайшего вампира в истории. Говорили, он пил кровь царей и богачей, взглядом сводил людей с ума. Но однажды отказался от власти и жажды. Сам похоронил себя, чтобы больше никогда не проснуться.

Для одних он был сказкой, для других — символом гордыни. Для неё — последним шансом.

Ворота замка стояли распахнутыми, ржавые петли скрипели на ветру. Двор зарос сухими травами, окна зияли пустотой. Здесь когда-то звучали пиры, играла музыка, гремели войны. Теперь остались лишь руины, которые сама ночь сторожила от живых.

Она пересекла порог. Воздух внутри был тяжёлым, влажным, пропитанным временем. Пыль висела, как тени прошлого.

— Это безумие… — прошептала она. Голос прозвучал слишком громко, и ей стало страшно от самого себя.

Она двигалась по коридорам медленно, вслушиваясь в каждый звук. Каменные своды глотали шаги, но казалось, кто-то идёт за ней. Отблески факела выхватывали из тьмы ржавые доспехи, оборванные гобелены, потемневшие картины. Лики забытых предков смотрели на неё с укором: «Ты пришла туда, куда никто не смел».

Перед глазами встал отец, лежащий на постели. Его голос, слабый, но твёрдый:

— Твоя кровь — наша сила. Не дай ей пропасть. Клан может исчезнуть, Верна. Наше спасение — в договоре, заключённом моим пра-прадедом с этим существом. Он поклялся, он в долгу перед нами. Но за триста лет он убил каждого, кто приближался к его склепу. Я боюсь за тебя, дочь. Прости, что не могу защитить.

Слёзы стояли в его глазах. Ей тогда казалось — это безумие. Но теперь, ступая по этим коридорам, она знала: выбора нет.

Впереди открылся главный зал. Колонны уходили во мрак. Сквозь дыры в потолке падали струи лунного света. В центре возвышался саркофаг — каменный, тёмный, покрытый символами, чьё значение давно забыто. Его бока украшали сцены битв и жертвоприношений, истёртые временем.

Верна приблизилась. Колени дрожали, сердце било в груди, как в клетке. Она обхватила крышку обеими руками и толкнула. Камень заскрежетал. Тяжесть была невыносимой — руки дрожали, дыхание сбивалось, но она упёрлась изо всех сил. Медленно, рывками крышка подалась, и внутри открылся покой.

Он лежал там. Красивый и страшный, словно статуя из мрамора. Лицо безупречно, губы сомкнуты, черты застыли в вечном сне. Но в этой неподвижности чувствовалась угроза — спящий хищник.

Верна достала кинжал. Лезвие блеснуло в свете факела. Она резанула ладонь, кровь потекла алым ручьём. Дрожащими пальцами приоткрыла его губы и позволила каплям стекать внутрь.

Сначала — тишина. Лишь холод сковывал воздух. Она уже думала, что легенда — ложь. Но потом его грудь дрогнула.

Глаза распахнулись. Чёрные, бездонные, полные ярости и голода.

Он вдохнул — рывком, будто мир насильно втолкнул в него жизнь. В то же мгновение пальцы сомкнулись на её горле. Сталь его хватки прижала её к стене, так что воздух вышибло из лёгких. Факел упал, и тени метнулись по залу.

Она захрипела, в глазах заплясали искры.
— Я… из рода Антек… договор… — срывающимся голосом успела вымолвить.

Он замер, но не отпустил. Его лицо исказила мука, тело напряглось, будто невидимая сила сдерживала его. Вены проступили на висках, челюсти стиснулись. Он боролся — с ней или с собой.

Верна, хватая ртом воздух, выкрикнула хрипло:
— Это договор! Я исполню его… моя кровь за одну позьбу!

Он смотрел на неё, и в его взгляде не было ни желания, ни благодарности. Только холодное отвращение. Медленно, с явным усилием, его пальцы разжались. Она рухнула на каменный пол, кашляя и хватая воздух.

Он стоял над ней. Сильный, величественный, страшный. Тьма будто стекала по нему, подчёркивая каждое движение.

— Договор… — его голос был низким, глухим, словно пробивался сквозь толщу веков. — Ты осмелилась разбудить меня ради этого?

Верна подняла на него глаза, в которых стоял страх и отчаяние.
— Мне больше нечего терять. Если это безумие — я выбрала его.

Его губы изогнулись в слабой, едва заметной усмешке — не от удовольствия, а от презрения.

И всё же он не убил её.

Каменная плита соскользнула окончательно. Он поднялся из саркофага так плавно и стремительно, что Верна не успела осознать, как оказался рядом. Его тень легла на неё тяжёлым покрывалом.

Каждый его шаг звучал в тишине, как приговор. Она отступала, пока холодная стена не коснулась её спины.

— Ты дрожишь, — его голос был низким, глухим, будто сквозь толщу веков. — И правильно делаешь. Тебе следовало бы бояться сильнее.

Он приблизился ещё. Она чувствовала запах камня, пыли… и чего-то иного — металлического, медного, как вкус крови на языке.

— Ты разбудила меня, — продолжил он, заглядывая в её глаза так близко, что ей стало трудно дышать. — Чтобы решить очередной человеческий конфликт? Это смешно. Жалко. Эгоистично.

Его усмешка была холодной, как клинок.

— Я лёг сюда, чтобы больше никогда не проснуться. Мне тоже нечего терять. Ты не понимаешь, глупая девчонка? Я устал. Войны, интриги, жадные руки, тянущиеся к власти. Люди никогда не меняются. Алчные. Подлые. Бесполезные.

Он наклонился ближе, и его шёпот скользнул вдоль её щеки, холодный, как лезвие:

— Скажи… какой сейчас год?

— 1***, — выдохнула Верна, не сводя с него взгляда.

Его глаза сверкнули чёрным огнём.

— Триста лет, — произнёс он медленно, словно пробуя слова на вкус. — И за триста лет — ничего не изменилось. Те же войны. Та же жадность. Те же люди, готовые продать кровь и душу ради власти.

Глава 2.

Она очнулась медленно, как будто выныривала из глубокой воды. Сначала было лишь ощущение — мягкость под телом, тяжесть век и ломота во всём теле. Потом — слабый запах пыли.

Верна открыла глаза. Над ней тянулся высокий потолок, потрескавшийся от времени. Комната была мрачной, пустой, с облупившимися стенами и серым налётом вековой запущенности. Но там, где она лежала, простыни были свежими, словно только что постелены. Чистое пятно в сердце разрухи.

Она лежала на огромной кровати. Её собственное дыхание казалось тяжёлым, тело — слишком слабым, чтобы подняться. Мысль пришла сразу: я жива. Но следом врезалась другая: зачем он оставил меня живой?

Сердце кольнуло воспоминанием — его клыки, боль, горячий прилив, и тьма, накрывшая её, как волна. Она сжала простыню пальцами, пытаясь унять дрожь.

— Ты проснулась.

Голос раздался за спиной, низкий и спокойный, но с той самой тягучей силой, от которой сердце сбивалось с ритма.

Она не успела обернуться — он сам вышел из тени, обходя кровать. На его руках был поднос.

— Ты спала двенадцать часов, — сказал он, ставя его на край. На блюде стояла кружка, ломоть хлеба, кусок мяса и что-то ещё — простая еда, но где он её взял, она и представить не могла.

Верна с трудом повернула голову. Смотрела то на еду, то на него. И не знала, чего страшиться больше.

Что теперь будет? Понимала ли я, на что шла?
Мысли путались, обрывались. Она вдруг ясно осознала: вчера она была на волоске от смерти. И, может, ещё ближе, чем думала.

Слёзы выступили на глазах сами собой. Не от обиды даже, а от бессилия.

Он заметил.

— Похоже, ты поняла всю серьёзность ситуации, — тихо произнёс он. — Но поесть тебе всё равно придётся. Мы теперь связаны клятвой.

Он сел на кровать, подхватил её и прижал к себе, позволяя её голове опереться о свою грудь. Его ладонь была холодной, но держал он её бережно. Взял ложку и поднёс ко рту.

— Открой рот.

Верна попыталась проглотить слюну, но ком встал в горле. Она отвернулась, уткнувшись лицом в его грудь. Горячие, предательские слёзы покатились по щекам.

Она вцепилась руками в его рубашку, как будто он был последним, за что можно держаться. Рыдала тихо, сдавленно, но слёзы лились без конца.

Он замер. Ничего не сказал. Просто отложил ложку и смотрел куда-то поверх её головы. Молчал, давая ей выплакаться.

Всё внутри Верны рвалось наружу — отчаяние, горечь, потеря. Отец, жених, клан, её собственная жизнь — всё смешалось в один чёрный ком. Она рыдала, как будто вырывала это из себя.

И только тогда, когда дыхание стало тише, она почувствовала его руку. Осторожную, странно неловкую, скользнувшую в её волосы. Он не говорил ни слова. Лишь поглаживал.

Жаль ли ему меня? — мелькнуло у неё. Но ответить было невозможно. Этот человек — или зверь? — слишком давно разучился жалеть.

И всё же в его движениях не было злобы. Скорее — холодный интерес, как будто он наблюдал за явлением, которое давно забыл.

— Сколько бы ты ни плакала, — наконец произнёс он, и в его голосе снова зазвенела сталь, — тебе всё равно придётся поесть.

Её всхлипы стихли. Она подняла на него покрасневшие глаза. И впервые заметила: он был рядом, он не оттолкнул её, не наказал за слабость. Но и тепла в его взгляде не было. Только неизменное, тяжёлое внимание.

Она вытерла глаза тыльной стороной ладони. Голос сорвался хрипло:

— Я… поем. Но сначала… мне нужно…

Она смутилась, щеки вспыхнули, но всё же договорила:

— …в туалет.

Она попробовала встать — и тут же рухнула обратно на простыни. Ноги отказались держать.

Его руки подхватили её прежде, чем она ударилась о пол. Он поднял её, словно она ничего не весила.

— Вряд ли здесь остались удобства, подходящие для таких, как ты, — сказал он, не глядя на неё. — Но посмотрим.

Он донёс её до старой двери, приоткрыл

Она кивнула и вошла. Комната и правда напоминала старую ванную: каменные чаши, остатки ржавых труб, зеркало в трещинах. Всё покрыто пылью и временем.

.

Когда она вышла, он снова подхватил её и вернул на кровать.

— Ты слишком слаба, — сказал он и усадил её, устроив подушки за спиной. Пододвинул поднос. — Ешь.

Он снова взял ложку, и на этот раз она не сопротивлялась. Голод победил.

Первую ложку она проглотила с трудом, ком всё ещё стоял в горле. Но потом тело напомнило ей, что оно живое. Она ела медленно, но не отводила взгляда от него.

Он сидел рядом, чуть откинувшись в кресле, и наблюдал. Не мигая, не отводя взгляда, будто изучал каждое её движение.

— Тебе нравится смотреть? — не выдержала она, её голос был почти шёпотом.

— Я должен знать, выживешь ли ты, — просто ответил он. — Иначе договор потеряет смысл.

— Я думала, тебе всё равно.

Он чуть склонил голову, усмехнувшись уголком губ.

— Всё равно, мышка. Но я привык доводить до конца начатое.

— Не называй меня так, — она сжала ложку в пальцах.

— Почему? — его усмешка стала чуть шире. — Ты дрожишь от страха, но при этом лезешь ко льву в пасть. Разве это не мышиное безумие?

— Это смелость, — возразила она, хотя голос её дрогнул.

Он наклонился вперёд, опершись локтем о колено, и наклонился так близко, что его холодное дыхание коснулось её щеки.

— Нет. Это отчаяние.

Верна замерла, сердце заколотилось. Её губы дрогнули, но она ничего не ответила.

Он откинулся назад, снова наблюдая, словно проверяя её пределы.

— Ешь, — повторил он. — У нас будет разговор.

Она послушно продолжила. Но каждый кусок давался ей не только усилием тела, но и усилием воли — выдерживать его взгляд.

Она доела едва половину — больше не смогла. Отодвинула поднос и вытерла губы. Сил почти не прибавилось, но тело уже не дрожало от голода.

Он сидел напротив, в кресле, откинувшись назад, и всё так же наблюдал.

— Что теперь? — наконец спросила она.

— Теперь, — он переплёл пальцы, положив руки на подлокотники, — ты должна решить, куда поведёшь меня.

Глава 3

Проснулась она от странного покачивания. Веки было тяжело открыть, но ощущение движения не отпускало: равномерный стук колёс по камням, редкое фырканье лошадей и тихое скрипение дерева. Верна медленно приподняла ресницы и осознала — она в карете. Голова покоилась на чьих-то коленях, тёплый плед укрывал её до подбородка. Пахло железом, прохладным ветром и чем-то ещё — терпкой свежестью, как у ночного леса.

Она моргнула несколько раз, чтобы убедиться, что не спит. И увидела его. Он сидел, откинувшись в угол, одной рукой удерживая её так, чтобы она не скатилась, другой — бездумно трогал край пледа, словно проверяя, надёжно ли он укрывает её.

— Ты проснулась, — его голос прозвучал спокойно, но слишком близко, почти над ухом.
— Мы… в карете? — Верна приподнялась, но тут же почувствовала слабость в теле.

— Пешком ходить скучно. И медленно, — ответил он лениво, словно речь шла о чём-то пустяковом. — А у меня есть дела поважнее, чем смотреть, как ты спотыкаешься каждые десять шагов.

Она прикусила губу.
— Значит, ты всё это время мог устроить так… а я шла рядом с тобой едва держась на ногах?

— Конечно, мог, — в его голосе прозвучала едкая усмешка. — Но ты не просила. Вчера ты поняла, что если попросишь, то я дам тебе того, что ты хочешь?

Щёки Верны вспыхнули, и она резко отвернулась к окну, лишь бы не встречаться с его взглядом. Но воспоминание о вчерашней ночи всплыло слишком ярко: её дрожащий голос, разрывающий тишину; как она, задыхаясь от стыда и желания, умоляла его; как сама же сорвалась, когда он потребовал произнести просьбу вслух.

Она закусила губу, но от этого стало только хуже — в груди поднималась волна смущения, а внизу живота зарождался жар, предательский и неумолимый.

Господи… я и правда просила его…

Он слегка подался вперёд, и Верна почувствовала, как его дыхание коснулось её виска. Он говорил тихо, почти лениво, но каждое слово пробивалось сквозь кожу, будто прикосновение.

— Ты покраснела. Вспоминаешь, как просила меня? — его усмешка скользнула прямо в её сознание. Он играл с ней, слишком открыто.

Верна вскинула голову, но встретилась с его глазами — тёмными, слишком близкими, слишком знающими. Сердце ухнуло куда-то вниз, и слова застряли в горле.

Она хотела возразить, оттолкнуть, но тело предало её. Жар разлился под кожей, дыхание сбилось, и только пальцы ещё судорожно вцеплялись в плед, как в последнюю защиту.

Почему… почему он так легко делает со мной это?

Он заметил дрожь её губ и тихо хмыкнул, словно удовлетворённый её слабостью.

Она вцепилась в плед так, что побелели костяшки пальцев. Но именно тогда почувствовала — он смотрит. Этот взгляд прожигал её сквозь ткань, сквозь дыхание, сквозь все попытки спрятаться.

Он молчал. И в этом молчании было слишком много: знание, насмешка, удовольствие. Он позволял ей тонуть в собственном воспоминании, наслаждаясь тем, как её тело само выдаёт её.

Она чуть не сорвалась, чтобы крикнуть: перестань! — но не смогла. Потому что в глубине души знала: он не остановится, даже если она скажет.

Верна возмущённо подняла глаза на него, но встретила лишь спокойный, чуть ироничный взгляд. Сердце неприятно дрогнуло: он словно наслаждался её обидой.

— Ты… невыносим.

— Я слышал это много раз, — он чуть склонил голову набок. — И всё же, мышка, ты ещё со мной.

Она отвернулась, не желая продолжать эту игру. Но его следующее замечание заставило её вновь напрячься.

— Впрочем, времени у тебя всё меньше, — он произнёс это так, словно констатировал неизбежное. — Твою просьбу мне придётся исполнить, но только одну. И если ты до сих пор не решила, лучше поторопись.

Верна сжала край пледа, почувствовав, как в груди поднимается тяжёлый ком мыслей. Она знала, о чём он говорит. Но от одной мысли стало страшно: просить что-то для себя? Для власти? Чтобы удержать место главы клана?

Она глубоко вдохнула. Нет. Всё это пустое.

— Я не прошу ради себя, — проговорила она тихо, словно боясь услышать собственные слова.

Он хмыкнул.
— Это мы ещё посмотрим.

Она не ответила, лишь отвернулась к окну. За ним проплывали поля, редкие деревья, утро только рождалось — серебристый свет пробивался сквозь облака, мягко ложился на землю. Всё было тихо и спокойно, но внутри Верны буря лишь нарастала.

Мысли крутились, одна сменяла другую. Клан. Их поселение. Эти люди. Они никогда не участвовали в войнах или политике, не стремились к крови и власти. Они были мастерами, торговцами, людьми дела. Когда-то прадед собрал их, предложил защиту и дом, а взамен получил верность и трудолюбие. Так и появилось то, что ныне называлось их кланом.

И всё это должно было перейти её брату. Он с детства готовился, отец обучал его ремеслу управления, видел в нём будущего лидера. Но три года назад брат исчез. Словно растворился.

Верна стиснула кулаки. Она помнила те дни слишком отчётливо: как отец искал его, как старел на глазах, как почти сломался. Потом появились слухи, что брат ушёл добровольно, бросил их, предал. Но она не верила. Не могла. Он никогда бы так не поступил.

Её глаза заслезились. Она резко вытерла их ладонью, но образ брата не уходил.

Они приходили к отцу — всплыло воспоминание. Да, те люди. Странные, настойчивые, слишком улыбчивые. Они хотели выкупить часть производств и магазинов. Сеть лавок, фабрики, склады — всё, что приносило доход и обеспечивало их поселение.

Отец тогда отказал. Категорично. Верна случайно подслушала разговор. Помнила его слова: «Мы строили это поколениями. Я не позволю вам забрать то, что не ваше».

А вскоре после этого жениха Верны нашли мёртвым. Человека, который должен был стать её опорой и который мог взять на себя управление.

Она зажмурилась. Боль до сих пор была свежей, как будто это случилось вчера.

А теперь умер отец. Осталась только она. И сотни людей, верящих, что их защитят. А ведь всё может развалиться.

Глава 4

Они ещё долго ехали, и всё это время Верна остро ощущала его взгляд, словно он касался кожи, прожигал изнутри. Михаэль смотрел на неё открыто, не скрываясь, и от этого ей становилось неуютно и горячо одновременно. Она старалась отстраниться, словно не замечать, отворачивала голову, будто увлечена пейзажами за окном. Но от взгляда, как и от мысли о нём, невозможно было убежать.

Вместо этого Верна вновь и вновь возвращалась мыслями к тому, что собиралась сказать ему вечером. К просьбе, которая могла изменить всё. Она понимала: его взгляд на жизнь жесток, но в нём есть логика. Сила и власть — вот что правит этим миром. Она видела множество примеров, как люди, особенно богатые и властные, жили именно по этим законам. Но ведь были и другие… пусть их немного, но среди сильных встречались те, кто ставил честь и достоинство выше всего. И никто не мешал им оставаться богатыми.

Карета наконец остановилась у ворот её родового поместья. Тишина встретила их — никто не вышел навстречу. Это было неудивительно: Веста уехала тайно, не желая привлекать внимания. Слуги не знали о её планах.

Теперь в доме оставалось всего трое. Марта — кухарка, которая вела хозяйство и знала каждый уголок этого дома. Старый дворецкий Боб, преданный до последней капли крови, и садовник Мартин, мастер на все руки, служивший им верой и правдой больше пятнадцати лет. Этих людей она знала с детства и не сомневалась в их верности. После смерти отца остальных она отпустила: держать рядом тех, кого не могла проверить, казалось слишком опасным.

И теперь, если уж привести сюда вампира, то нужно быть осторожной. Она понимала риск. Вампиры уже полтора века как покровительствовали правителям и знати. Когда-то их боялись, на них охотились, но с распуском Гильдии Охотников и легализацией поставок крови мир изменился. Люди предпочли платить меньшую цену за спокойствие, чем жить в постоянном страхе.

Её мысли вернулись к цифрам: раньше в королевстве бесследно исчезало до двух тысяч человек в год, и чаще всего за этим стояли вампиры. Теперь — не больше двух сотен. Жертвы были, но договор оберегал обе стороны. Люди дорожили безопасностью, а вампиры — стабильностью. Но всё же отношение к ним оставалось настороженным. Никто по-настоящему не жаловал их.

И Верна не знала, как отнесутся жители её поселения, если узнают, кого она привела. Поэтому решила: скажет правду только Марте, Бобу и Мартину. Остальным знать не обязательно.

Что попросить? И какую цену придётся заплатить? — снова и снова крутились мысли в её голове. Она уже приняла решение: даже если Михаэль заберёт её жизнь в обмен на спасение целого поселения, это будет достойная жертва. Не из мученичества, не из желания играть роль жертвы, а потому что в её жилах текла кровь упрямцев. Тех, кто дорожил честью и принципами больше, чем собственной судьбой.

Карета замерла, и они вышли. Их никто не встретил. Михаэль отпустил повозку, и они вместе направились к дому.

После долгой дороги Верне хотелось только одного: переодеться и наконец погрузиться в горячую ванну с цветочной водой. Мысль об этом обожгла память — и вместе с ароматом роз, воображаемым паром и теплом снова всплыли картины прошлой ночи. Она поняла: как прежде уже не будет. Куда бы она ни пошла, рядом будет этот мужчина. Его шаг, его тень, его взгляд.

Волнение усилилось. Сердце стучало так громко, что отдавалось в висках. Она даже остановилась, стараясь перевести дыхание.

Михаэль сразу заметил, что она отстала. Подошёл к ней, и его ладони легко обхватили её лицо, заставляя поднять глаза.

— Да у вас аритмия, голубка, — произнёс он насмешливо. В его голосе звенела лёгкая издёвка, но глаза и улыбка… Господи, как же он был красив в этот момент. И это сводило её с ума сильнее любого яда.

— Яд будет требовать близости, подчинения, — тихо добавил он. — Потерпи немного. Пока мы не останемся одни.

Она не сопротивлялась. Понимала каждое слово. В её венах действительно разливался яд, отзываясь томительным жаром. Хотелось одного — скорее сократить это расстояние, что отделяет их от близости.

Но вместе с этим поднималось возмущение. Её лишали свободы. Лишали права выбора. И всё же горькая мысль, что она сама впустила его в свою жизнь, немного расслабила. В конце концов, это было её решение. И сейчас она позволила себе одно — просто чувствовать.

Дом встретил их тишиной.

— Поднимайся на второй этаж, направо, самая последняя дверь. Я пока предупрежу о прибытии и дам кое-какие распоряжения, — сказал она спокойно и ушла, не дожидаясь его ответа.

Верна нашла Марту, велела приготовить горячую ванну и ужин. Объяснила, что всё расскажет завтра, и попросила, чтобы её не беспокоили.

А потом — направилась к Михаэлю.

С каждой минутой, с каждым шагом, приближавшим её к его комнате, желание в ней становилось всё сильнее. Оно росло, как пожар, что захватывает всё на своём пути. Она горела изнутри.

Она вошла.

Он сидел у окна, и свет ложился на его лицо резкими тенями, делая его ещё более притягательным.

Закрыв за собой дверь, Верна прислонилась к ней спиной. Их взгляды встретились. Она долго смотрела на него, словно ища в его глазах ответы, границы дозволенного, точку опоры. Но там не было ничего, за что можно было бы ухватиться.

Она хотела сделать шаг — но он опередил её.

— Подойди, — приказал он.

Её тело подчинилось прежде, чем разум успел возразить. Она подошла, остановилась рядом, глядя на него сверху вниз.

— У тебя был мужчина? — его голос был низким, спокойным.

— Да, — призналась она, чуть смутившись.

— Тогда я не буду сдерживаться.

Его слова заставили сердце сжаться, но в груди разлилось иное — сладкое, мучительное ожидание.

— Сядь передо мной.

Сомневаясь, но всё же повинуясь, она опустилась на колени между его ног. Мир сузился до этого положения.

Он провёл ладонью по её лицу, легко, но властно, потом скользнул пальцем по её губам, чуть приоткрывая их. Его взгляд был спокоен, невозмутим, и от этого ещё более пугающим.

Глава 5

Слова прозвучали как приговор. И как начало игры, от которой не сбежать.Она замерла. Слова Михаэля ударили в неё, как камень, упавший в воду — круги пошли по телу, по разуму, по самой душе. «Сними бельё…» — просто приказ, но в нём было слишком много. Это не про ткань, не про плоть. Это про власть. Про то, кому она сейчас принадлежит.

Верна почувствовала, как кровь бросилась к лицу, сердце стало биться так сильно, что казалось — его услышит весь дом. Её ладони сами собой сжались на подоле платья. Как он смеет? Но ещё страшнее — как она смеет подчиняться?

Она хотела возразить, хотела рассмеяться, отшутиться, уйти. Но вместо этого замерла, будто в сети, и только дыхание стало неровным.

Михаэль ждал. Он не повторял. Не торопил. Просто смотрел. Этот взгляд был тяжелее любых слов. В нём не было сомнения — он знал, что она подчинится. А от этого внутри поднималось возмущение и… жар.

Её пальцы дрогнули. Она медленно потянулась к бедру, к тонким завязкам, что скрывались под одеждой. Каждое движение казалось предательством самой себя. Но тело слушалось. Она опустила взгляд, будто боялась встретиться с его глазами.

Ткань поддалась. Сердце билось так громко, что она уже не различала дыхание. В голове металось: что я делаю? почему позволяю этому?

А он всё смотрел. Не жадно, не торопясь, не как мужчина, которому нужен доступ к телу. Нет. Его взгляд был взглядом хозяина, проверяющего послушание.

— Хорошо, — сказал он тихо. — Теперь ты понимаешь, как мало между тобой и моей волей.

Слова пронзили её сильнее, чем прикосновение. Она подняла глаза и встретилась с его взглядом. Чёрные, глубокие, бездонные, они тянули её внутрь, и Верна вдруг почувствовала, что теряет контроль.

— Тебе неприятно? — спросил он, склонив голову чуть вбок.

Она сглотнула. Хотелось крикнуть «да», хотелось сохранить остатки гордости. Но губы дрогнули, и вместо слов сорвался шёпот:

— Я… не знаю.

Михаэль усмехнулся. Его пальцы вновь коснулись её лица, ниже, большим пальцем он провёл по ключицам, слегка надавив на шею. Этот жест был медленным, властным, и от него её дыхание сбилось окончательно.

— Ты чувствуешь, как яд говорит во мне и в тебе, — произнёс он почти ласково. — Он требует подчинения. Но это не только яд. Это то, что было в тебе всегда. Ты просто боялась признаться.

Слова резанули. В ней поднялся протест, почти злость. Она хотела возразить, доказать, что он не прав. Но тело снова предало её: колени дрогнули, дыхание стало судорожным, и желание коснуться его было таким сильным, что пальцы сами тянулись к подлокотнику кресла, будто ища опору рядом с ним.

Он заметил. И чуть склонился вперёд.

— Закрой глаза, — приказал он.

Она подчинилась. В темноте было страшнее. В темноте всё внутри кричало: ты потеряла себя. Но в этой же темноте ощущалось его присутствие — тяжёлое, сильное, и вместе с тем надёжное.

Она услышала, как он откинулся в кресле, как его дыхание стало ровным. В этой тишине каждый звук был обострён. Тиканье часов. Шорох ткани. Стук её сердца.

— Сними с себя платье, — сказал он спокойно.

Верна резко открыла глаза. Взгляд метнулся к нему — и наткнулся на ту же невозмутимость. Он не улыбался. Не дразнил. Просто ждал.

Она снова почувствовала ту самую пропасть внутри — между «не могу» и «желаю». Пропасть, которая разрывала её душу. Но шаг за шагом она поднимала руки к завязкам. Пальцы дрожали. Ткань тяжело сползала по плечам. Она чувствовала себя так, будто снимает не одежду, а кожу, с каждым слоем теряя защиту.

Он смотрел. Не отводил глаз. В его взгляде не было похоти — только власть. Это было куда страшнее и куда сильнее.

Когда ткань упала к ногам, он тихо сказал:

— Вот теперь ты ближе к себе, чем была за все эти годы.

Она стояла, обнажённая перед ним, и впервые за долгое время почувствовала, что её тело — не её. Оно принадлежит этому взгляду, этим словам, этому мужчине.

В груди поднялось что-то горькое и сладкое одновременно. Слёзы едва не выступили, но она сдержалась.

Михаэль медленно протянул руку и коснулся её подбородка, приподняв лицо.

— Запомни это, Верна, — произнёс он низким голосом. — Свобода — в том, чтобы выбрать, кому принадлежать. А ты сделала свой выбор.

Она не знала, злиться ли, плакать или сдаться. Но одно было ясно: назад пути уже не было.

Она стояла, почти без сил, и чувствовала, как внутри разгорается пожар. Каждое его слово отзывалось в ней не только мыслью, но и телом. То, что он говорил о выборе, о принадлежности, — пугало. Но ещё больше пугало то, что от этих слов внутри её разливалось сладкое, распаляющее тепло.

Она чувствовала, как по коже пробегают мурашки, как тяжелеет дыхание. Сердце било в висках, и с каждой секундой становилось только сильнее желание… желание чего? Она не смела произнести это даже в мыслях.

— Ты дрожишь, — произнёс он тихо. — Но это не страх.

Верна вздрогнула. Он видел её насквозь. Словно каждую её мысль, каждый жаркий порыв. Она хотела отрицать, отвернуться, сохранить гордость. Но тело снова выдало её — лёгкая, почти незаметная дрожь бедра, неровный вдох.

Она понимала, что горит. Что с каждой его фразой внутри поднимается нестерпимое желание. И именно это пугало больше всего. Ей начинало нравиться. Нравиться то, что он держит её в руках, что каждое его слово становится приказом, которому она готова подчиниться.

Она закусила губу, пытаясь сдержаться. Но чем дольше он молчал и просто смотрел, тем сильнее внутри расползалось это чувство. Словно он уже трогал её — только глазами, только властью.

Почему? Почему я хочу этого? — кричала в ней мысль. Но крик растворялся в том сладком потоке, который захлёстывал её всё сильнее.

Михаэль чуть склонил голову, наблюдая за ней.

— Ты ждёшь награды, — сказал он. Не вопрос. Утверждение.

Её дыхание сбилось. Слова попали точно в точку. Она хотела именно этого — чтобы он позволил, чтобы он коснулся, чтобы он снял эту невыносимую пытку ожидания.

Глава 6

Слишком явная разница: он — властный, спокойный, уверенный в себе, она — дрожащая от возбуждения и ожидания. Но именно эта неравность будоражила её сильнее всего. Верна ощущала, как каждая клетка её тела просит продолжения, большего, чем просто его взгляд или пальцы.

Она потянулась руками к его паху, ведомая не рассудком, а жгучей потребностью ощутить его всего. Но тут же Михаэль перехватил её запястья — легко, но властно — и завёл их за спину, удерживая одной рукой. Его движения были уверенные, бескомпромиссные, и от этого в ней вспыхнула новая волна желания.

Он наклонился так близко, что горячее дыхание обожгло её кожу. Словно невидимые оковы сомкнулись ещё плотнее.

— Неправильно, девочка моя, — голос его был тих, но в этой тишине звенела сталь. — Тебе нужно научиться просить, прежде чем делать.

От этих слов её сердце сбилось с ритма. Её охватил стыд — и одновременно дикое, сладкое возбуждение.

В следующее мгновение она почувствовала горячую ладонь на своей ягодице. Его пальцы легли плотно, властно, и резкий шлепок заставил её всхлипнуть и тут же издать протяжный стон. Весь жар внутри словно рванул наружу. Она не ожидала, что наказание будет таким сладким. Смущение и запретное ощущение слились в единое, и от этого её желание стало ещё сильнее.

— Я смотрю, тебе нравятся наказания, — усмехнулся он, его губы скользнули по её шее. Он проводил ими медленно, едва касаясь, а иногда задевая клыками. Каждое прикосновение било током, каждое лёгкое нажатие разливало дрожь по телу.

Она дрогнула всем телом, не зная, чего ожидать. В этот момент она понимала: стоит ему лишь захотеть — и он вонзится в неё своими клыками. Мысль об этом пугала… и одновременно сводила с ума.

— Не бойся, сладкая, — прошептал он, скользя языком по её коже, оставляя влажный след. — Я не буду тебя пить… по крайней мере не здесь.

От этих слов её накрыло волной. Пелена страсти застилала глаза, и Верна, почти не отдавая себе отчёта, прижалась к его паху сильнее, всем телом, всем лоном. Это было чисто инстинктивное движение — тело требовало близости, требовало завершения.

Ещё один шлепок по её ягодицам — звонкий, горячий — и с губ сорвался новый, громче прежнего стон. Она изогнулась в пояснице, чувствуя, что больше не может сдерживать себя. Её жажда становилась невыносимой.

Он прихватил её за горло, чуть сжимая, заставляя смотреть прямо в его глаза. В этом взгляде было всё: власть, сила, и обещание награды — но только если она покорится до конца.

— Сначала попроси, — произнёс он низко, его голос вибрировал внутри неё.

Слова рвали её на части. Ей было стыдно, невыносимо стыдно. Но стыд уступал место жажде. Она с трудом собрала дыхание, губы дрожали, когда она заговорила:

— Дай мне… я хочу поласкать тебя, хочу, чтобы… чтобы ты вошёл в меня.

Эти слова были как прыжок в пропасть. Никогда ещё она не позволяла себе быть такой откровенной. Никогда не унижала себя признанием в желаниях. Но сейчас стена гордости рухнула. На её месте осталась только страсть.

Михаэль наклонился ближе, и его дыхание обожгло её ухо.

— Хорошая девочка, — прошептал он, и это обращение вспыхнуло в ней новым огнём. Его голос был как ласка и как кнут одновременно. Он зажёг её ещё сильнее.

Он отстранился, позволяя ей свободно действовать. И в этот момент Верна почувствовала растерянность. Она замерла, словно не зная, куда двигаться дальше. Её тело горело, но взгляд был прикован к нему, ожидая новых указаний.

Михаэль улыбнулся. Ему нравилось видеть её в таком состоянии — распалённой, но зависимой от его слова.

— Можешь взять, — сказал он спокойно, почти лениво, но в его глазах вспыхнул хищный блеск.

Эти слова сорвали с неё последние цепи. Неуверенно, но решительно она потянулась к его ремню. Пальцы дрожали, путаясь, но она справилась. Михаэль поднял бёдра, помогая ей, и это движение само по себе было вызовом: ты хочешь — бери.

Ткань поддалась, и перед её глазами открылось то, о чём она только что просила. Его возбуждённый член — вид, от которого её дыхание стало рваным, а тело отозвалось новой волной влажного жара. Она текла от желания, готовая прямо сейчас принять в себя это наслаждение.

Но его голос остановил её, холодный и властный:

— Сначала губами, мышка. Только потом я дам тебе награду.

Эти слова пронзили её, как удар. Стыд и огонь снова смешались. Ей казалось, что она больше не может терпеть. Но вместе с тем желание послушаться, выполнить, быть «хорошей девочкой» оказалось сильнее всего.

Она снова опустилась на колени. Никогда прежде она не делала этого губами, и от осознания этого её сердце стучало так громко, что отдавало в висках. Волнение накрыло её, будто волна, но вместе с ним поднялось и желание доказать ему — она может. Она способна.

Она приблизилась, медленно, сдерживая дрожь, и в следующее мгновение приняла его полностью. Горячий, тяжёлый, он наполнил её рот, и Верна застонала почти беззвучно, сама от себя не ожидая этого. В ответ из его груди вырвалось глухое, сдержанное шипение, которое обожгло её слух — и стало для неё самой желанной наградой.

Михаэль, всегда каменный и холодный, сейчас не скрывал, что ему нравится открывающийся перед ним вид. Его лицо, обычно бесстрастное, оживилось: едва заметное напряжение челюсти, полуприкрытые глаза, и этот огонь — настоящий, не сдержанный — во взгляде.

Он собрал её волосы в одну руку, крепко, властно, а второй начал давить на её голову, направляя её, контролируя каждое движение. Он задавал темп, то замедляясь до мучительной томительности, то резко ускоряясь, двигаясь бёдрами навстречу.

Она подняла взгляд снизу вверх, и это зрелище свело её с ума. Его голова была запрокинута назад, глаза прикрыты, дыхание тяжёлое, и в каждый миг, когда он снова смотрел прямо в неё, в этих глазах полыхал такой голод, что её нутро отозвалось судорогой желания.

Верна ускорила движения, стараясь отдать ему как можно больше, но в тот самый момент, когда напряжение достигло края, он резко отстранил её лицо, выпустил волосы и встал.

Глава 7

Последнее, что я помню вчера, как он отнес меня в ванную.
Я помню, как его сильные руки держали меня, словно я была лёгкой, почти невесомой, и в то же время я ощущала всю тяжесть собственного тела, разбитого и уставшего после бесконечных часов, когда он брал меня, истязая моё тело, доводя до удовольствия, которое до этого момента в жизни не испытывала. Я словно распалась на части, растворилась в ощущениях, и только его руки собрали меня обратно, как будто я снова стала целой лишь потому, что он этого захотел.

Ванна уже давно остыла, но мне было всё равно. Вода могла быть хоть ледяной, хоть кипятком — я не чувствовала разницы, потому что тело было ещё горячим от него, от прикосновений, от его силы. И даже в этом холоде я чувствовала странное тепло — как будто сам воздух вокруг всё ещё был наполнен им.

Я не могла нормально стоять на ногах. Колени дрожали, ступни будто отказались подчиняться. И это ощущение слабости, беспомощности, которое прежде я ненавидела бы, сейчас казалось мне почти сладким. Я позволила себе быть такой — слабой рядом с ним. Это было непривычно и страшно, но я не сопротивлялась.

Он взял меня на руки, обмывал водой, обтирал полотенцем. Его движения были уверенными, но неожиданно бережными, и именно это сбивало меня с толку. После страсти, наслаждения, напора — вдруг тишина, нежность, почти забота. Я лежала в его руках, как в колыбели, и впервые за долгое время не чувствовала потребности защищаться.

Потом он уложил меня на кровать и сидел рядом, ожидая, когда я усну. И это ожидание — не требовательное, не нетерпеливое — было для меня страннее всего. Молчание, в котором я могла дышать.

***

Я открыла глаза, и нашла его как всегда сидящего на кресле, и смотрящего на меня своим проницательным, пристальным взглядом. Этот взгляд не отпускал. Он всегда был рядом, всегда следил, и я то боялась, то жаждала его внимания. Иногда мне казалось, что он видит меня до самой сути, до того, что сама от себя скрывала.

Я не шевелилась, просто замерла, наблюдая за ним. Это было похоже на игру — молчаливую, напряженную и сладкую одновременно. Я смотрела и чувствовала, как внутри меня растёт что-то нарастает, но я не могла — и не хотела — отвести взгляд.

Это была молчаливая игра в гляделки. Но не детская, не простая. В ней было слишком много скрытого: власть, желание, страх, надежда. В его глазах я видела тьму и огонь одновременно, и это сводило с ума.

Он думал о чем-то своём, смотря как будто даже сквозь меня. И это было мучительно — не знать, о чём он думает, не понимать, есть ли я вообще в его мыслях. Я могла только предполагать, теряться в догадках, и от этого сердце сжималось ещё сильнее.

Я даже не могла представить, что творится в его голове. Для меня он был загадкой, сплошной тайной, и именно это тянуло меня всё глубже.

Я же смотрела и думала, какой же он красивый. Красивый так, что больно смотреть. Красивый так, что хочется плакать от этого, потому что понимаешь — он недосягаем, как солнце, на которое смотришь, зная, что обжечься неизбежно.

Глупо было полагать, что от такого отношения, от близости у меня как у женщины ничего не пылает в груди. Даже сейчас, вспоминая его прикосновения, я начала возбуждаться. Стоило только позволить себе вернуться в память — и тело отзывалось: жар поднимался снизу вверх, соски твердели, дыхание становилось неровным. Это было стыдно и приятно одновременно.

Но что меня ждёт в этих отношениях, что произойдет, когда он выполнит свою часть договора? Вопрос, который не отпускал. Ответа я боялась больше, чем самой боли.

Боль сдавила грудь, и я задышала немного чаще, чтобы смахнуть наступающие слезы. Не хотела плакать при нем, но не отвернулась. Внутри всё рвалось наружу. Я всё равно продолжала смотреть на него, словно взгляд мог удержать его рядом.

Наверное, я попрошу меня убить. Эта мысль приходила снова и снова. Может быть, в этом будет справедливость: умереть в его руках, когда всё закончится.

Женщина, потерявшая всё, влюбившаяся в мужчину, который с ней просто из-за договора. Горькая ирония судьбы. Я знала, что мои чувства ещё не глубоки, но я чувствовала — всё идёт к тому, что они станут глубже. Это было неизбежно, если останусь рядом.

У меня был всего один мужчина в жизни. Лорен. И как странно сейчас вспоминать его. Мы любили друг друга ещё со школьных лет, тогда всё казалось простым и вечным. Его руки, его поцелуи — всё было новым, нежным. Он был первым во всём, и я думала, что будет единственным.

Но я выросла, и он тоже. Мы изменились. У нас стали разные интересы, разные взгляды на жизнь. Любовь потухла, как костёр без подпитки. И пару лет назад он женился, а мой отец нашёл мне жениха, чтобы замять все сплетни.

Вообще я очень благодарна отцу. Он всегда давал мне выбор, ничего не запрещал, несмотря на свой статус. Это было редким даром — и я понимала, что у меня было больше свободы, чем у других девушек моего круга.

Мой новый жених, Себастьян… он был другой. Мне с ним было интересно. Красивый, образованный. Он заканчивал дела по строительству фабрики в соседнем королевстве, и прямо сейчас мы должны были готовиться к свадьбе. Я чувствовала, что могла бы быть с ним, влюбиться в него, родить ему детей. Я даже ждала этого.

Мы виделись всего три раза. Но в последний — его поцелуй был таким сладким, таким обещающим, что я начала жить ожиданием. Я строила в голове будущее, где будет место любви, дому, детям. Но этого будущего не случилось. Оно закончилось вместе с его смертью.

Такое ощущение, что эта жизнь не для меня. Как будто всё хорошее уходит, не задерживаясь. С неё ушли все краски, и я чувствовала себя пустой.

И Михаэль сейчас — как свет. Солнце, в лучах которого я могу купаться. Но я знала, что и это солнце однажды зайдёт за горизонт. И для меня настанет ночь. Тёмная, беспросветная.

Так может, неплохо умереть в руках любимого, отдав ему всё до последней капли?

Так что мне делать сейчас? Наверное, всё, что он позволит. Пока не оттолкнёт — я буду делать всё, что хочу. Всё, что заставляет меня чувствовать живой.

Глава 8

— Я слышу стук твоего сердца, — сказал он вдруг, продолжая смотреть мне в глаза. Его голос был другим — мягким, без той стали, что обычно резала каждое слово.

— И что оно тебе говорит? — спросила я. Голос дрожал.

— К сожалению, я умею читать мысли. Но оно то ускоряется, то замедляется. О чём ты думаешь?

Я не знала, что ответить. Зачем он спрашивает, если всё не важно? Меланхолия накрыла меня, как волна.

Я встала. Абсолютно голая. И не стеснялась его взгляда. Раз я уже всё решила, то буду смелой.

Стащила с кровати небольшое одеяло и направилась к нему. Всё это время он очень внимательно наблюдал за мной. Его глаза прожигали меня насквозь, но я шла.

Конечно, делиться своими мыслями я не собиралась. Зачем ему знать про мои любовные неудачи? Это было моё.

Я подошла к нему и забралась к нему на колени, укрывшись сверху одеялом. Легла головой на его грудь и закрыла глаза. Хотелось просто вот так посидеть. Испытывает ли он что-то ко мне? Наверное, нет. Но я решила, что не буду об этом думать.

Я смирюсь с тем, что в конце меня не ждёт ничего. Но раз я уже знаю исход, и там всё равно лежит страдание, то прямо сейчас я позволю себе всё. И радость, и любовь, и близость. Я позволю себе обман — поверить, что он что-то ко мне чувствует.

Он не отталкивал меня. Но и не проявлял внимания. Он позволял быть рядом. И мне этого сейчас было достаточно.

— Твоя просьба, — сказал он тихо.

Я уже всё обдумала и знала, чего хочу попросить. Эта мысль не покидала меня несколько дней, жила во мне тяжёлым, пульсирующим ожиданием. Решение не пришло сразу — оно зрело медленно, как плод на солнце, пока не стало очевидным: другого пути для меня просто нет.

Будет иметь успех моё намерение или нет — уже не так важно. В глубине души я понимала, что итогом может стать и спасение, и полное крушение моего мира, но страх перед этим почему-то отступил. Когда принимаешь судьбу такой, какая она есть, становится легче дышать. Лёгкая обречённость странным образом давала мне силы двигаться дальше.

В крайнем случае я знала: есть человек, готовый купить всё — наши земли, производства и предприятия. Эта мысль была для меня как потайная дверь в стене, запасной выход, за которым, возможно, оставалось какое-то будущее для тех, кто зависел от нашей семьи.

Да, цену он предлагал маленькую, почти обидную, но я знала: он хороший человек. У него были надёжные связи, в том числе и с правительством. В отличие от большинства хищных богачей, для которых земля и люди были лишь сухие цифры в счётах, он вызывал доверие. И это было важнее — даже важнее, чем золото.

Отец никогда не рассматривал вариант продажи. Для него это было чем-то сродни предательству. Но если это поможет сохранить привычный ритм жизни всех этих людей, то пусть будет так. Моё сердце сжималось при мысли, как бы отец отреагировал на подобное решение, но в глубине души я знала: в конце концов, он бы понял.

Всё равно деньги на тот свет не заберёшь. Эта простая истина звучала в моей голове так буднично, словно это говорил не разум, а сама жизнь.

Поэтому я поставлю всё на одну карту, а на другой будет вариант с продажей. Я чувствовала себя игроком, бросающим последнюю фишку на стол, понимая, что игра идёт не только за жизнь, но и за тех, кто даже не подозревает, какую цену я готова заплатить.

— Я хочу, чтобы ты помог найти моего брата, — заявила я, считая это тем решением, которое подсказывало мне моё сердце.

— Ты просишь меня найти человека? — он чуть приподнял бровь, и я подняла на него взгляд, встретившись с его непониманием. Его глаза сверкнули холодным светом, но в этом взгляде чувствовалась и тень любопытства, как будто он впервые смотрел на меня по-настоящему, изучая, пытаясь понять, что скрывается за этой просьбой.

— Власть, влияние, полное уничтожение твоих врагов, в конце концов деньги… Я могу дать тебе сколько угодно золота… — его голос был мягким, но в нём сквозила сила, и каждое слово будто звучало испытанием.

— Мне нужен мой брат. Я не знаю, жив он или нет, но если он найдётся, то сможет управлять всем. — Голос дрогнул, но я подняла подбородок выше, будто этим жестом пыталась удержать решимость.

— А если нет? — он не отрывал от меня взгляда, продолжая изучать, словно хотел проникнуть внутрь души и вытащить оттуда истину.

— Тогда есть один хороший человек, которому можно передать все дела. — Эта мысль казалась логичной, но сердце при этом сжалось, ведь за словами стояла окончательность, признание собственной обречённости.

— Продать, ты хотела сказать?

— Мне не важны деньги, я в любом случае не смогу забрать их на тот свет.

— А ты собралась умирать?

— Ты в любом случае заберёшь мою жизнь! — вырвалось у меня слишком быстро, слишком остро, и в комнате повисла тишина, густая и вязкая.

— Почему ты так в этом уверена? — с явным недоумением спросил он.

Я не нашла, что сказать, и снова уткнулась в его грудь. Сердце предательски начало биться сильнее, и я знала, что он слышит его гул, как слышит каждый вдох и каждую дрожь моего тела. В его фразе была надежда. А если он не хотел меня убивать, то что тогда происходило вчера?

— Я так решила. Найди моего брата.

— И ты ничего не просишь для себя?

— Ничего.

— Так не честно, мышка.

В этот раз он приподнял меня, взял моё лицо в свои ладони, заглядывая в глаза так глубоко, словно хотел заглянуть в самую душу. Его взгляд был острым, пронзающим, но в нём не было холода — напротив, в нём теплилось что-то опасно близкое к нежности.

— Почему ты сейчас села ко мне? Когда действует яд, твоё сердце бьётся по-другому.

Слишком много вопросов. На которые я не хотела давать ответы. Они были слишком личные, слишком обнажающие, и я не была готова развернуть перед ним всё, что прятала глубоко внутри.

— А почему ты вчера ни разу не поцеловал меня? — я помнила всё, каждое его прикосновение, но ни одного поцелуя.

— Ты нарушаешь все правила. Я задал вопрос.

Глава 9

— Ты ещё не усвоила? Хочешь — попроси, — его пальцы скользили по моему лицу, от виска до моих губ. Его прикосновение было томительным, обволакивающим, и я таяла в его руках.

Я хотела его поцелуя. Я хотела чувствовать его нежность. Я хотела быть любимой им. Хоть ненадолго, всего лишь на миг, но так сильно, что это желание стало невыносимым.

— Поцелуй меня, — чуть поворачивая голову, находя его палец губами и закрывая глаза, выдохнула я, позволяя себе быть захваченной этим моментом.

Я играла с ним, флиртовала, но в то же время была абсолютно искренней. Он наблюдал за мной с каким-то восхищением, не способный оторваться, словно я становилась для него чем-то новым, неожиданным.

— Мне нравится, как откровенно ты проявляешь свои желания, сладкая. Это начинает сводить меня с ума, — его голос был низким и горячим, вибрирующим внутри меня.

Он прикоснулся к моим губам, сначала легко, в мягком, невесомом поцелуе, но постепенно углубил его. Его поцелуй был жадным, тёплым, он прижимал меня к себе, пока я сама не растворилась в нём, зарываясь пальцами в его волосы.

Он тянул меня ближе, плотнее, сильнее. Одеяло соскользнуло и упало на пол, открывая меня ему полностью. Я была обнажённой, и от этого не чувствовала ни капли стыда — напротив, меня переполняло ощущение близости и принятия.

— Я не против, что ты постоянно голая передо мной, — он чуть отстранился, пробегая взглядом по моему телу, и я чувствовала, как этот взгляд ласкает кожу.

Он сжал мои ягодицы, прижимая меня к себе ближе, и я задохнулась от волны желания, нахлынувшей в этот миг.

— Хочу снять с тебя рубашку.

— Разрешаю тебе сейчас делать всё, что хочешь, — прошептала он, и мои пальцы дрожали, расстёгивая его рубашку пуговица за пуговицей. Я открывала его красивую грудь, гладя её ладонями от ключиц до пресса, жадно изучая каждую линию его тела.

— Сколько времени у тебя не было секса с мужчиной, сладкая? — его голос был низким, дерзким, но этот вопрос пробрал меня до глубины.

Её как будто снесло крышу. Всё, что копилось в ней годами — желание, нежность, тоска по близости, любовь, жажда — теперь вырвалось наружу, сметая остатки осторожности.

— Я скучала целых три года, поэтому я и правда проголодалась, - как-то смело, даже для самой себя, заявила я.

— Я тоже голоден, — его глаза сверкнули, и в следующий миг он впился своими клыками в мою шею.

Боль была острой, резкой, как удар молнии, но почти сразу меня накрыло волной наслаждения, такой яркой, что в груди перехватило дыхание. Я застонала, прижимаясь к нему сильнее.

Он не пил много, отстранившись почти сразу, но этого мгновения оказалось достаточно, чтобы я почувствовала, будто моё тело стало другим. В месте укуса горело, пульсировало, и эта боль не отталкивала, а тянула глубже в бездну желания. Я вся словно превратилась в струну, натянутую до предела, дрожащую от малейшего движения.

Мои губы сами приоткрылись, и из груди сорвался тихий стон, я не могла его сдержать. Его взгляд впивался в меня, тёмный, горячий, полный власти и жадного нетерпения. Он держал меня в своих руках, и я чувствовала, что принадлежу ему полностью, без остатка.

Я обвила его шею руками и прижалась ближе, словно искала в нём спасения, но в то же время жаждала огня, который он зажигал во мне.

Михаэль потянул меня за берда к себе, и я сразу почувствовала твёрдое, напряжённое доказательство его желания. Оно пронзило меня волной сладостного страха и предвкушения. Я зажмурилась, вдыхая его запах — густой, терпкий, будоражащий, — и уткнулась носом в его грудь.

Его ладони скользнули по моей спине, горячие, властные, жадные. Он легко прижал меня, заставляя выгнуться, и мои соски тут же затвердели, когда его пальцы сжали мою грудь, словно требуя её всю себе. Я вскрикнула, и этот вскрик прозвучал как признание: «Я твоя».

Он смотрел на меня с хищной страстью, и этот взгляд сводил меня с ума. Не было в нём жалости или нежности, только голод и жгучее желание. Но именно это и вызывало во мне восторг: я была желанной, до дрожи, до потери разума.

Я медленно опустила руки вниз, на его пояс, и с дрожью пальцев развязала ремень. Михаэль чуть приподнял бёдра, позволяя мне стянуть с него брюки. И вот, передо мной открылось то, чего я так жаждала, то, о чём только что осмелилась просить. Его плоть была тяжёлой, пульсирующей, полной силы.

Жар внизу живота стал невыносимым, я вся текла от предвкушения. Мне хотелось насадиться на него сразу, до конца, но его голос остановил меня:

— Не спеши, мышка.

Он взял меня за талию, провёл ладонью по моей коже, чуть сжал ягодицы и резко притянул ближе. Я вскрикнула, ощутив, как он касается моего входа, и дрожь прошла по всему телу. Растирая мои соки, подготавливая меня.

— Ты готова принять меня? — прошептал он, губами задевая моё ухо.

— Да… пожалуйста… — мой голос был хриплым от желания.

И он вошёл. Резко, глубоко, одним движением, до самой сердцевины. Я вскрикнула так громко, что звук отразился от стен, и тут же обняла его крепче, будто боялась потерять связь с ним даже на миг.

Страх и наслаждение смешались во мне, расплескались огнём по жилам. Я задыхалась, выгибаясь в его руках, чувствуя, как каждая клетка моего тела принимает его в себя.

Он начал двигаться. Сначала медленно, будто смакуя каждое моё дрожание, а потом всё быстрее и глубже. Его бёдра били в мои, его ладони то хватали меня за талию, то скользили вверх, сжимая грудь, задевая соски. Я стонала, задыхалась, каждый его толчок выбивал из меня воздух и превращал в сладкое признание в том, что я принадлежу ему.

Я обвила его бёдра ногами, насаживаясь глубже, жаднее, требуя больше. Я забыла обо всём, кроме него. Только Михаэль, его тело, его дыхание, его жар внутри меня. Я не думала ни о смерти, ни о будущем. Я жила только этим мигом, этой страстью.

Он целовал меня жадно, сильно, впиваясь губами, кусая, словно хотел оставить метку. Наши языки сплелись в танце, таком же безумном, как наши тела.

Глава 10

Я до сих пор сидела на нём сверху, глаза мои были закрыты, когда я услышала громкий стук в дверь.
— Мисс, я войду, — это Марта.

Я вздрогнула, забыв на секунду, где нахожусь, и в каком положении. Совсем вылетело из головы, что меня ждут, что есть привычный порядок, что у меня всё ещё есть дом, где всё по правилам. Я взглянула на Михаэля. Он оставался невозмутимым, будто так и должно быть. Я судорожно натянула на себя одеяло, прикрывая грудь и бедра, надеясь, что если Марта всё же войдет, моя нагота останется скрытой.

— Марта, войти нельзя, я ещё не встала.
— Мисс, когда это вас останавливало, — её голос звучал мягко, но упрямо. — Давайте помогу вам одеться.

— Нет, я прошу тебя не входить, — после моих слов наступила пауза.

У меня с Мартой были особые отношения. Она была мне ближе, чем кто-либо в доме. Она стала для меня второй матерью, растила меня с пелёнок, и я всегда позволяла ей больше, чем следовало по этикету. Она знала меня лучше, чем кто-либо.

— Наверное, вы устали, мисс, — продолжала она уже мягче. — Но нельзя же так обращаться со своим телом. Так и не спустились вчера на ужин, не позавтракали. Когда я поднималась в купальню, поняла, что вас там не было. А утром решила слить воду и увидела, что вы принимали ванну ночью. Вы не могли уснуть, мисс. Может позвать лекаря? Я переживаю за вас.

Слушая её, я чувствовала щемящую теплоту. Голос Марты был наполнен заботой, и я знала: если бы рядом не было Михаэля, я позволила бы ей войти. Она причитала бы на меня за то, что я поздно встаю, что нужно хотя бы выйти прогуляться в сад. Рассказала бы свежие новости из деревни, пока помогала бы мне умываться, одеваться, причесывать волосы. Эти минуты её заботы всегда были для меня особенными, поэтому я и не спешила становиться самостоятельной в мелочах. В них было чувство дома, которого мне так не хватало.

— Марта, — я улыбнулась, глядя на Михаэля, и щеки мои тут же залила краска. Как я могла объяснить ей, почему сижу в объятиях этого мужчины, совершенно обнажённая, и даже не пытаюсь скрыть от себя самой, что он для меня значил всё больше?

— Я спущусь через двадцать минут.
— Я очень надеюсь на это, мисс. Иначе мне придётся зайти к вам и вытащить из постели.
— Хорошо, давай так и сделаем. Двадцать минут — и ты приходишь, если я не спущусь.

Она не ответила сразу, и я уловила её отдаляющиеся шаги, вперемешку с ворчанием себе под нос. Её слова были понятны только ей самой, но я улыбнулась — в этом ворчании было больше любви, чем в любых признаниях.

— Мне нужно идти, — тихо сказала я, ощущая, как тело ноет от прошедшей близости.

— Представишь меня ей? — он чуть приподнял бровь. — Я так понимаю, у вас не совсем стандартные отношения?

— Да, Марта мне очень близка. Моя мама уехала от нас слишком рано, и тогда она заменила её. Для меня Марта всегда была больше, чем служанка. — Я замялась. — Да, рано или поздно мне придётся что-то про тебя сказать…

Я растерялась, понимая, что даже не обдумывала этот момент.

— Но не сейчас, — добавила я быстро.

— Да. У меня тоже есть дела. Я приду вечером, с официальным визитом. Тогда меня и представишь. И я буду не один. Мне нужно начать исполнять твою просьбу. Я отлучусь на весь день.

Я не стала уточнять, с кем он придёт, хотя любопытство жгло. Мысли мои тут же уцепились за другое — он собирался заняться поиском моего брата. Это вселяло надежду.

— Только выйди незаметно.
— Конечно, мышка.
— Хотя я не уверена, что вчера нас никто не видел.
— Зато я уверен. Не переживай об этом.

Я медленно поднялась с его коленей. Моё тело было всё ещё горячим, влажным от пота и недавних ласк. Я чувствовала его взгляд на себе — внимательный, обжигающий, такой, от которого хотелось развернуться и остаться рядом ещё на час, на день, на вечность.

Я подошла к шкафу и начала выбирать одежду. Каждое движение я делала чуть медленнее, чем обычно, словно сама играла в соблазн. Он сидел и смотрел на меня с головы до ног, не отрывая взгляда. Я чувствовала его глазами каждую линию своей кожи, и мне нравилось это ощущение. Я ловила его взгляд и отвечала лёгкой, почти игривой улыбкой.

Я специально медлила, расправляя ткань платья, проводя пальцами по кружевной нижней рубашке, словно невзначай. Я ощущала, как его дыхание становится тяжелее, и внутри у меня поднималась волна сладкой гордости — я могу довести его одним только своим видом.

Наконец я надела платье, поправила волосы, подошла к нему. Он всё так же сидел, глядя на меня с огнём в глазах. Я наклонилась и легко коснулась его губ поцелуем. Он не двинулся, но в его взгляде было восхищение, желание, что-то, что я боялась называть.

Я вышла, оставив его там, в комнате, и вместе с этим оставив часть себя.

Внизу меня ждала Марта. Она, как всегда, смотрела на меня внимательно, оценивающе, но с добротой в глазах. Завтрак был накрыт, и я села за стол, стараясь делать вид, что ночь не оставила на мне следов.

Мы говорили о простых вещах. О делах по дому, о том, что скоро нужно будет ехать на рынок, купить продукты. Марта напомнила, что часть одежды уже устарела, и предложила позвать портного, чтобы обновить гардероб. Она говорила всё это в своей привычной манере — слегка ворчливо, но с заботой.

Я слушала её и старалась отвечать, но мысли мои всё время возвращались наверх, к нему. Каждое слово Марты отзывалось в груди, но поверх её заботы я слышала другое — его голос, его дыхание, чувствовала его взгляд.

День прошёл в заботах. Я делала вид, что занята делами, но внутри считала часы. Вечером я попросила приготовить ужин с учетом того, что у нас будет два гостя.

Она вопросительно посмотрела на меня, но ничего не сказала, только кивнула и ушла распоряжаться.

Когда я сказала Марте накрыть на ужин, сердце моё уже билось чаще. В груди разливалось какое-то трепетное предвкушение. Я ходила по гостиной, не находя себе места. Огни канделябров отбрасывали тёплый, золотой свет, и он ложился на стены мягкими бликами. Казалось, всё вокруг стало теплее, уютнее — только потому, что я знала: скоро он войдёт сюда.