Его неправильная вамп

Часть 1. Глава 1(1).

Мир Тәмных земель

-- Вот сюда направь, да, сильнее, -- закряхтел маг, нажимая на громоздкий артефакт, сканирующий неожиданно крепкие стены усадьбы, которые, казалось, разваливались на глазах, -- дави, дави, -- шипел он на ухо напарнику. Тому было щекотно, но он терпел: по-другому в этом закоулке стену не проверишь. А там, похоже, что-то было. Что-то, что здесь не ожидали найти.

-- Я подержу, а ты кастуй сквозное, -- медленно выпустил сквозь зубы слова маг, боясь даже вздохнуть лишний раз, чтобы не сбить концентрацию на заклятии. Напарник быстро встроился в схему, и тут раздался мерный гул, как будто необузданный мощный порыв ветра задувал во все камины дворца Правителя Тёмных земель.

Стена пошла трещинами и рухнула, оставив после себя серую пыль на защитных коконах магов и небольшой ларец из мерцающего обсидиана. На крышке каменной мозаикой был выложен знак правящего дома.

-- Придётся порталом, -- обречённо вздохнул младший, -- а у меня резерва только на переход и хватит. И куда меня потом?

Старший пожал плечами. А что тут скажешь? По уставу всё, что представляет ценность для короны, необходимо доставить срочно – короне. И сделать это должен тот, у кого меньший резерв. Чтоб, так сказать, лишние рты не кормить.

Магия уходила из этого мира. Правитель старался аккумулировать её для воровства чужой в других мирах и преображения в тёмную магию здесь. А жители постепенно превращались в кого-то, похожего на людей, о жизни которых теперь пришлось узнавать всё большему количеству лишенцев.

***

-- Найди мне их, найди эти артефакты, -- Верховный Правитель Тёмных земель мерно стучал по подлокотнику трона. Перед ним, вытянувшись в струнку, но не теряя достоинства моргал синими кожаными веками без ресниц очень высокий и очень худой мужчина. Верховный Правитель был в отчаянии и не скрывал этого. Перед Тайным советником нет смысла таить такие вещи.

-- Найди, Бигор! – почти простонал Правитель.

-- Найду, Ваше Темнейшество! – Бигор приложил правую костлявую руку с тёмно-синими когтями к тощей груди и поклонился Правителю Эрему. Скрипнул лёгкий доспех.

Эрем лениво изобразил окружность расслабленными пальцами, по привычке пытаясь уйти из тронного зала с помощью магии. Но вовремя опомнился – магии всё меньше, и тратить её на спецэффекты или в угоду лени – верх расточительства.

Через сорок три дня, после изучения и расследования, по указу Повелителя Бигор отправлялся в соседний, так называемый, верхний мир на поиски артефакта с вполне конкретными характеристиками и признаками его возможного обладателя: сильное существо с сутью, чуждой для его родины или чуждое миру существо, приобретшее суть и магию нового для него мира. И ещё несколько признаков по списку.

В мире Княжеских Союзов быстрее можно было найти кого-то из первого варианта, т. к. сам Повелитель, будучи ещё принцем, с прицелом на будущее пытался насадить в восточных княжествах вампирство.

Эксперимент дал неожиданные результаты. Местная магия в связке с вампирской сутью давала непредсказуемые и всегда разные мутации. Но вампиры там теперь есть. Мало. И тем легче искать нужного, чья суть чужда для его родной земли.

В качестве резерва были ещё два мира. Это обнадёживало.

Верхний мир

Елена думала, что одолеет эту тоску, что забудет ладо её. Думала, что смирилась с нежеланным замужеством. Уж она теперь мужняя жена, четыре месяца как в своём дому хозяйка. Хлопоты, заботы, муж.
И вой. Надрывный молчаливый вой души в серый предрассветный час. Тоска по любимому съедала её

Но жить дальше надо. И лучше — подальше от дома. Да почаще так.
– А и хватит дома-от сиднем сидеть, – сказала двум девкам-чернавкам, – пойдём, что ли, за ежевикой. Вон, бабы на воеводином дворе сказывают, нынче её хоть косой коси, хоть в туесок тряси.

Отпросилась на завтра у мужа. Пошли.
Ежевика – ягода с норовом, любит места дальние да густые, потемнее да покрапивистее. Разбрелись кто куда, только аукают иной раз, опасаясь зверья.В лесу ей дышалось легче, свободнее. Будто и не замужем она. Забралась в самую дальнюю гущу.

И – вся вдруг поняла, почуяла: он! Тут, рядом. А потом услышала его тихое:
– Ладо моя…

Дорогие мои читатели!

Добро пожаловать в историю Елены,

жительницы Восточных Княжеских союзов.

глава 1(2).

В лесу ей дышалось легче, свободнее. Будто и не замужем она. Забралась в самую дальнюю гущу. И – вся вдруг поняла, почуяла: он! Тут, рядом. А потом услышала его тихое:
– Ладо моя…

*** *** ***
Застыла-заледенела, и показалось, что потому сегодня и захотела прийти сюда, потому, что он тут ждет. Обернулась, миг, вздох – и уже не ясно, чьё сердце стучит громче, кто шепчет «Ладо», где чьи руки, губы, губы…

И вдруг резкая боль пронзила её шею. Подумала, что умрёт сейчас. Что не он это. Запахло железом и розовый туман окутал её голову густой вуалью.
– А-а Что ты делаешь?! -- это было страшно.
– Прости, ладушка, не могу я без тебя! Вот теперь ты моя будешь.
– Ты укусил меня?
– Да, родная, – и через секунду он делал её «своей» по всем правилам вампирского племени, да с новыми заклинаниями, что вытребовал, выторговал, выгрыз у своего «сеньора». Сам он был совсем недавний кровосос, год назад его обратили, не спросили. И вот теперь она будет с ним, его. На долгие, долгие годы. Не надо было тогда в апреле слушать её, не надо. Всё равно её отец сделал по-своему.

Тихий шорох, осторожный взгляд из-за кустов и пронзительный удаляющийся девичий визг. Чернавки их увидели.Он не взглянул даже, пусть убегают, не до них. Она того гляди очнётся, вон, открыла глаза:
– Что ты… Что ты натворил?
– Ты теперь моя. Ты теперь как я, – любовал он её взглядом.
– Упырь?
– Вампир. Никогда не захвораешь, твоя кровь вылечит. И жить мы с тобой будем долго, очень долго. Ладо моя…
С невыразимой нежностью он смотрел на неё, бледную и слабую, и гладил, гладил белую узкую руку. С его бороды и усов падали капли крови.

Она всё ещё лежала, приходя в себя, не зная, как относиться ко всему произошедшему, трясясь от страха и слабости, а он сидел рядом и говорил, говорил о том, как хорошо они заживут вместе, как много она теперь сможет, много сумеет. Сквозь оторопь, неуходящий страх и какое-то странное возбуждение кое-что из его слов она стала понимать:
– Лечить смогу? Так я и раньше лечила. Молельник Никон благословил до замужества людям помогать, дар, говорил, особый.
– Теперь больше сможешь!
Она посмотрела на его большие руки. На них подсыхала её кровь. Посторонь валялся древесный кол. Может быть, это всё сон?

– Мне без крови нельзя теперь? – она не могла отвести взгляда от окровавленной палки.
Он улыбнулся жалостливо:
– Нет.
– А… как?
– Совсем немного. И не всё у людей. Ты поймёшь. Я помогу, – улыбка его была уже не такой пугающей, клыки стали короче, почти как у людей.
– Донюшка, – сказал он мягко, – ладо моя, не бойся. Я буду рядом. Я…

Резкий шелестящий свист перебил его речи. Он внезапно выпрямился, и огромный серебряный наконечник стрелы заблестел, выступил на его груди. Вокруг, как большущий мак, расцветало кровавое пятно.
Немой крик-шёпот расцарапал её горло. Он побелел. Всё вокруг замолчало, и только оперение стрелы с жужжанием дрожало за его спиной.

– Ладо моя… Еленушка… — еле слышно прохрипел его голос, а она забыла, как дышать и только и смогла, что крепко прижала обе ладошки к приоткрытому рту.
Что-то молнией рассекло воздух над ними, его голова покачнулась на широких плечах и скатилась на землю, прямо к ней. Их глаза встретились. Он рухнул навзничь.

Глава 1(3).

Она не помнила, что было потом. Очнулась в дальнем заболотном скиту у двух чёрных монахинь-травниц. Они и дитя мёртвое приняли, они и кровь остановили, отмыли её, обиходили.

Целый год ходила как неживая, с выжженной душой, поблёкшими глазами. Муж приезжал, прогнала. Не знала, как дальше будет жить, но знала, что не по пути им. Училась у монашек в травах понимать. Развела коз да овец, перебивалась их кровью. Училась жить, мучаясь без руды – людской крови.

Однажды ей стало плохо, до трясучки плохо. Она поняла, что звереет. На глаза набежала красная пелена. В голове звенело и гудело. И она решилась. Ушла подальше в лес и, приготовившись к чему угодно, укусила сама себя. Лишь бы не кого-то другого. Больше всего она боялась, что постепенно станет зверем, чудовищем.

***

Долго недужилось ей потом. Но с тех пор у каждого болящего сразу видела, что за хворь на него напала, и почти каждому сможет помочь больше и лучше, чем раньше.

Как-то весной привезли к ним ратника после боя лечить. Еле убежала от раненого, так несло от него кровью, так манило. Снова её затрясло так, что чуть не обмерла. И снова – в лес. Шла почти наощупь, шатаясь и спотыкаясь на слабеющих ногах, смаргивая красную хмарь. Лишь бы дальше от людей, лишь бы не навредить и не открыть всем суть свою. Она не выбирала быть вампиром. Но она может выбрать, каким вампиром быть. Поэтому оставалось одно — снова укусить себя.

В этот раз хворала недолго. А потом – новое диво.
Мужик да баба привезли мальчишечку в жару. С горячкой его управились, а Елена понимать начала, чувствовать: не их это сын, приёмыш. И женщина понести может. Может.
– Что, милая, сама не рожаешь?

Ту, будто по щеке ударили, побледнела, построжела, закаменела вся. Но целительнице ответила:
– Не могу, сестра, не плодна я.

Мужик вздохнул, глянул на бабу ласково, глаз не опустил. «Любит», – поняла Елена. И ещё поняла кое-что: этой женщине она сможет помочь и знала, как. И само́й ей от этого стало страшно. Но почему-то она знала, что нужно делать и как. И что всё обязательно получится.
Если она справится с соблазном. И предвкушением...
– Я могу тебе помочь. Ты понесёшь.

Ах, какой надеждой засветились их глаза! Мужик радостно приобнял жену, и сторожко посмотрел на ле́карку: уж больно строгая она стала вдруг.

– Что? Дорого? Ты скажи, я соберу, займу ни то. Иль отработаю, — глаза мужика горели решимостью.
– Нет! Денег не возьму. Привезёшь нам с сёстрами снеди на прокорм днёв на десять, и хватит, – помолчала. – Тут другое. Больно будет. И смотреть нельзя. И… – она глянула на мужика, – одну седмицу не трожь её.
Они дружно смутились и закивали.

***

В келье занавесила оконце, завязала глаза бабе от соблазна да от сплетен. Перекрестилась, помолилась и сама себе усмехнулась: на что благословения прошу, вампирка! И впервые в жизни вонзила клыки в человеческую плоть.

Кровь сладка!..

Жажда её кажется неутолимой, призывной. Тяга к ней всё сильнее. Закружилась голова. Келью заволокло прозрачно-бордовым густым туманом. Кровавый дух забил ноздри. Она трепетала, сглатывая тёплую, липкую вологу.

Сколько прошло времени? Сколько она выпила крови? Кажется, справиться с этим призывом невозможно…

Но это только кажется. То ли молитва помогла, то ли её воспоминания о своём ребёночке, но она смогла остановиться. Увидела, как доверчиво баба подставила свою белую шею, как терпит и молчит, надеется на неё, на чудо от неё.

Чудо – желанный ребёнок.

Сама она никогда уже не станет матерью, но сможет сделать так, что на свет появится много, очень много детей. Ее новый дар поможет многим забеременеть, выносить и родить обычных здоровых детей. Лад пришёл в её душу. Вот что станет теперь ладом её.

Повинуясь своему новому внутреннему знанию, Елена куснула и себя тоже и влила несколько капель своей крови женщине в две маленькие ранки от клыков. Та стояла смирно, покорно обнажив шею и откинув в сторону голову с плотной повязкой на глазах. Лекарка знала, чувствовала, теперь неведомая хворь отступит.

А у них будет сын.

Глава 2(1).

– Елена-Ванна-а-а! Ну Елена-Ванна! Ну пожа-а-алуйста! – Лиза канючила уже минут пятнадцать. – Ну Елена Иван-на, ну укуси, а!

– Отстань ты! – отмахнулась от Лизаветы Елена, ну ладно, Ивановна. Не поворачивался язык обращаться к ней по отчеству. Стройная, невысокая, с королевской осанкой, черной косой в руку толщиной, хитро уложенной на затылке, она двигалась легко, но смотрела строго. Потому и те многие, что приходили к ней за ле́карской помощью, очень быстро начинали её «навеличивать» — звать по отчеству. Несмотря на молодость. Одежда непонятного покроя придавала ей вид то ли ведуньи, то ли зажиточной крестьянки. Но была легкой и неброской, удобной для леса.

Только Елена Ивановна в лес не по грибы пришла, она здесь жила. И лечила.
– Ну Елена-Ванна!..
– Нет, сказала! – и закрыла небольшую дубовую дверь перед самым носом Лизы.
– Почему-у? Ну пожалуйста-а!

Настойчивая гостья ныла уже в окошко добротной лекарни, низкое, маленькое, с перекрестьем белых рам и вышитыми занавесями. Тут у Елены, пардон, Ивановны внутри была натуральная изба с бревенчатыми стенами, сундуком и печкой.

– Е-ле-на И-ва-нов-на! – скандировала молодая женщина со слезой в голосе.

В самом сердце соснового леса, в пропахшем травами и зельями доме, на широкой некрашеной лавке сидела миниатюрная Елена Ивановна. Сложив на коленях узкие ладошки, она терпеливо ждала, когда же эта заполошная угомонится.

А Лиза и не собиралась. Она ныла, стучала, упрашивала. Черный пёс Полчок с любопытством смотрел на неё. Вот склонил голову на бок, длинное ухо повисло как тряпочка.
– Ну Елена Ивановна-а… У-у-у-и-и…
Лиза завыла, слова уже не получались.

Шурша, она беспомощно осела по высокой завалинке прямо на землю. Полчок подошёл, обнюхал новенькие лапти, стираный-перестиранный сарафан, ткнулся чёрным носом ей в вышитый рукав и стал потихоньку подвывать в унисон:
– У-у-у-и-и…

Елена Ивановна шумно втянула воздух точёными ноздрями, вставая, решительно стукнула лёгкими ладошками по коленям и, не оборачиваясь, крикнула:
– Заходи. Только в бадье умойся.

Дуэт перестал выть. Елена, подняв глаза к небу, вздохнула и покачала головой.

Лизавета, умытая, но с ещё опухшим от слёз лицом, зашла в дом к Елене Ивановне. Та строго посмотрела и спросила холодно:
– Зачем тебя кусать? Ты хоть знаешь, что это?

Глава 2(2).

Лиза кивнула и зачастила:
– Знаю. Чтоб не рожать больше. Люди говорят, ты ещё с позапрошлого лета тут живёшь и… – она замялась, опустила глаза и договорила тихо, но настойчиво, – и кусаешь. Чтоб ребёночка не родить или скинуть.

По мере того, как Лизавета говорила, глаза у Елены Ивановны становились всё больше и больше. Наконец, она встала и негромко засмеялась.

– Что, неправда что ли?
– Слушай их больше! Не родить и уж, тем более, скинуть – это не ко мне, – она внезапно посерьёзнела. – Я за это и проклянуть могу.

Молодая женщина с опаской сделала шаг назад. Но не сдавалась:
– Мне Матрёна, соседка, сказывала, что её своячница к тебе ездила, и ты помогла.
– С чем помогла?
– Так с детьми.
– Так с детьми я помогаю. Если не плодна женщина, могу помочь.
– Бесплодна?
– А то! Но не всегда. Против судьбы не пойду. Если судьба, я не кусаю.

– Неплодна... М-м... неплодна, – со стоном повторила Лиза, – а я – плодна. Только у меня судьба – умирают они. Все. Прямо тут, – она бережно положила руку на живот, лицо её сморщилось как у старушки, слёзы покатились по щекам, по носу, по подбородку…
— Не хочу больше мучиться. И их мучить — не хочу! Нет мне жизни...

– А ну, не реви!
Елена Ивановна обнюхивала её, как овчарка чужую овечку. Лиза всхлипывала, не в силах сдержать слёзы.
– Ну-у, не реви, говорю, – мягко сказала лекарка и стала вытирать её слёзы вышитым носовым платком, – не плачь. У тебя не судьба, а глупость твоя, ошибка.
– Что-о?
– Внутри у тебя не так все работает. Нечего было к бабке-шептунье бегать да что ни по́падя глотать. Ну-ка, ну-ка…

И она снова принюхалась, потом прислушалась и всё трогала и трогала спину, уши, плечи Лизы.
– Ох! Вон оно что, – пробормотала она себе под нос задумчиво, и уже громче Лизе:
– Ладно, про это потом. После расскажу, помогу…
– После чего?
– После того, как покусаю. Ты родить и выносить-то хочешь?

Ой, какие глаза у травницы. Озёра!

– Хочу, – ошарашено сказала Лиза.
Елена Ивановна протянула ей чёрную повязку.
– Тогда на, завязывай. И потерпи, будет немножко больно.

Глава 3(1).

Собачий лай разбудил мгновенно. Полчок не был пустобрёхом, подавал голос только если что-то серьезное: много людей или наоборот нелюдь какая, роды, сильно хворый или... кровь.

Пока Елена быстро, но основательно одевалась, уже стали слышны тихие мужские голоса, металлическое позвякивание и скрип телеги. Значит, всё-таки, раненый. Ей предстоит непростой день.

Елена метнулась в угол с травами, надела на шею короткий гайтан с легким мешочком, набитом травами, на талию объемный пояс-жгут с ними же и ещё насколько маленьких мешочков положила в карманы и под косы в платке.

Весь последний год она пробовала и пробовала, искала, какие травы могут хотя бы временно перекрыть запах крови. Наконец, её упорство принесло плоды: состав сложился. Но воздействия хватало на полдня.

А дальше оставалась уповать на силу воли и помощь монашек. Они по очереди приходили в её новый дом, помогали с лечением, пока она себе помощницу на найдет. Они давно всё знали и на удивление просто и спокойно приняли её нынешнюю суть. Одна сказала, что раз попала к ним и выжила, значит, так надо было, и что пока вреда от Елены нет, пусть живёт. А другая и вовсе удивила:
— Ты хорошо лечишь. Жизнь человеческая важнее, чем пугалки всякие, мы и не таких видывали.

Вот так и вышла на крыльцо, в броне из трав, на спасение человеческой жизни.

Воин лежал на телеге. Разрубленная на груди кольчуга вспыхивала рубинами красных капель. Это что же за меч смог такое? Меч самого ратника лежал тут же, вдоль его большого тела. Да он богатырь!

Солома под ним потемнела от крови. Травница по привычке отследила свою реакцию на кровь: пока, ещё пока, спокойно. А он тяжело дышал, закрытые глаза будто провалились, кожа белая. Плохо дело!

— Куда его нести-то, хозяйка? — раздалось где-то сбоку над головой. Здоровенный какой! Ещё один ратник, уже привязал коня. Ухитрился одной рукой, вторая на тряпице висит. Ладно, с ним потом.

— Никуда, — мотнула головой и показала двум ратникам на клетушку в углу двора, — там доску широкую возьмите, под него подсунуть надо.

И началась работа. Раздеть, помыть, зашить...

За делом Елена не заметила, что время уже идёт к закату. Но, как всегда неожиданно, поняла, что не отходит от раненого и наклоняется все ниже к нему, принюхиваясь, наслаждаясь запахом. Гавкнул Полчок. Хороший пес, умный, остановил. Елена отпрянула, зажмурилась, унимая злость на себя. Ну когда она уже научится ловить момент первого притяжения крови?! Хорошо, монашка оказалась рядом, кивнула, что сменит её.

Глава 3(2).

Прошло три дня.
Ратники, те, что легко раненые, ушли в деревню дожидаться, как оказалось, своего старшего. Он не поправлялся. И Елена с тоской и одновременно с необоримой животной радостью понимала, что придется лечить его особенным, её, способом.

Она все приготовила. Осталось только запереться в избе от нежданных гостей.

— Слышь, лекарка! Ты почто время тянешь?

На крыльце у самого входа, опершись могутным плечом о притолоку, стоял давешний ратник с теперь уже здоровой рукой и зыркал черными глазюками. Пришел проведать, значит, гость незваный.
— Что, думаешь, чем дольше ловчего лечишь, тем больше от воеводы получишь? Али себе важного гостя хотишь заполучить? — вот нехорошо сейчас улыбнулся.

И если б только не одно его слово, она быстро показала, где раки зимуют. Но он сказал «ловчий», и она струсила. Просто так сказал или прощупывает? Страх лег воротником на плечи, захолодил сердце. А отвечать надо.

Елене пришлось запрокинуть голову, чтобы посмотреть в его глаза-угли. Высокий, бугай этакий. Весельчаком прикидывается. Ну давай, погутарим.

— А хоть бы и заполучить? Думаешь, не понравлюсь? — с веселой злостью она сделала маленький шажок к нему. Выпрямилась, слегка наклонила голову, глянула-обожгла и опустила длиннющие ресницы. Повела плечом и ещё раз глянула, глаза в глаза и так улыбнулась, что он дрогнул.

А потом построжела и, хотя колени подрагивали, голос её пока слушался, пока. Сказала сухо и решительно:
— Ты ж лучше меня знаешь, как лечить и сколько ему лежать надо. Да? Так забирай своего ловчего. И лечи сам.

— Иш-шь ты... Лечи, говориш-шь? — глаза-кинжалы, яд в голосе, и ратник зашипел не хуже полоза, — это уж-ш не тебе реш-шать. Ч-штоб через-с седмицу его увезти мож-шно было, яс-сно тебе, тр-равниц-са?

Ого! Угораздило же её! Свела же земля с ловчими. Не прост, ох не прост этот змей. Да есть ли простые среди них? Могла бы, юркнула мышкой в низкую дверь, как в норку и — в подпол, так ей было страшно. До тошноты и чёрных мушек в глазах.

Но там, в избе, лежал безмолвный раненый.
Ловчий, да.
Тот, кто может с полным правом отвести её к главному молельнику для расследования, да.
А потом, возможно, стать её палачом. Да...

Но без неё он умрет. Может, уже умирает.
Это отрезвляло.

— Мне ясно. Ты правильно сказал: не мне решать. Но и не тебе. Да никто это решить не может, леший тебя побери! — она вдруг почему-то разозлилась, со страху, не иначе. А он только бровью повёл. Ор-рясина дубовая! — Никто не может решить. Думаешь, ты напугаешь меня, и хоп, твой старший вскочил и побежал?! Он угасает, понимаешь? Угасает. Моя голова скоро лопнет от дум, чем ему помочь. Я две ночи почти не спала, лечила. Ну, давай, пугай меня дальше.

Ратник хмыкнул и отлепился от стены, кивнул каким-то своим мыслям:
— Лечи, — сказал спокойно, даже с пониманием, — я приду завтра.
И ушел.

«Лечи». Он позволил. Вот счастье-то! Елена от души рыкнула.

В избе застонал раненый. Тот, кто ещё сильнее, умнее и влиятельнее. И страшнее. В её руках его жизнь. Она зашла в дом. В её руках ещё один выбор, и снова между чьей-то жизнью и её смертью. Ну что ж...Пусть живёт!
И она захлопнула дверь.

За этой дверью вершилось чудо. Непонятное, даже противоестественное. В начале короткой эры гонений на вампиров, в этом княжестве, Елена почти преступала княжий закон. За этим важным занятием ей было не до свежих, нынешним утром сделанных, щелей в стене между бревнами. Не до чёрных глаз-углей, что жадно смотрели оттуда.

Глава 3(3).

Раненого, старшего ловчих, звали Ратмир — ратник мира, леший с ним пошути!
Через день он пришел в себя. И бодро так пошел на поправку. Тот злой ратник приходил каждый день, склонял голову в приветствии, цепко по-змеиному глядя чернотой глаз, усмехаясь. Елена кивала в ответ, сдерживаясь от злого плевка. А дальше как будто не видели друг друга.

И вот настал день, когда она сказала Ратмиру:
— Завтра можешь уходить. Скажи своим.
Он кивнул и прохрипел басом:
— Расскажи, как ты меня спасла.
— Как? Кое-как. Мыла, шила, поила.
— Шептала?
— Не без этого. Все лекари шепчут.
— Все.

Мгновение, и он сдавил её горло своей лапищей и тряхнул, как мертвого гуся. Лекарских сил хватало только, чтобы виснуть руками на его, железных, не иначе, пальцах. У вампиров немеряная сила? Ой ли! Вон её силу ещё как померяли.

— Как лечила? Говори!
— Кахах...
Он ослабил хватку, опустил Елену на ноги, на пальчики, чтоб не трепыхалась, и вскинул брови, показывая что он, мол, — весь внимание.

— Как? — рявкнул ещё раз.
— Кровью.
— Почему так?
— Крайнее средство. Остальное не помогало. Ты умирал.
— Значит, ты — вампир.
— Ну, вампир, — она была уверена, что ночевать будет уже в узилище.
— У кого ещё кровь пила?
— Кому нужно было.
— Сколько их? — что-то там менялось в его глазах.
— Человек шестнадцать, наверное, — она сглотнула.
— Ты три года лечишь, монашка сказывала. Почто так мало людей? А хотя да, ты постоянно их...
— Нет! Я их только лечила. Лечила... так. И всё. А остальное вон, на заднем дворе козы да овечки. Вместе и мучаемся.

— Почему не врёшь?
Лекарка посмотрела на него, как неграмотный пьяный мужик на том летописного свода. Или баран на новые ворота.
— А зачем? Я вреда не делаю. Живу тихо.
— Стегай сказывал, какая ты тихая: рычишь на всю поляну, смотришь смело.
— Врёт твой Стегай.
Ратник поднял брови.
— Я громче рычу.

И он расхохотался. Смеялся и опускал её. И отпускал её. Вместе с его рукой Елену отпускал и страх. Она неловко улыбнулась. Он закашлялся. Ведь не совсем здоров ещё. Дала зелье, воду.

Он выпрямился и торжественно и медленно отдал ей поясной поклон.
— Спасибо, Елена, что из лап смерти меня вынула. Что не уступила жажде своей. Что ни разу не воспользовалась моей слабиной.
И поклонился ещё раз.

У Елены перехватило дыхание. Едва дыша, встала напротив и тоже поклонилась в ответ.
— Будь здоров, Ратмир. Береги себя и дружинников своих. Кабы они не довезли тебя вовремя, я б ничем помочь не смогла.
И поклонилась в другой раз.

Он. Ей. Поверил!

Глава 3(4).

Ратмир ушёл в деревню. Стало легко и непонятно пусто. Оказывается, она привыкла. К его молчаливому присутствию, уважительным речам. И ещё к Стегаю. Она горько рассмеялась: даже этот противный хам смог втиснуться, пролезть в её одиночество.

Теперь несколько дней это будет именно одиночество. Никакое не уединение. Внимание мужчин смыло весь самообман: она одинока. И будет одинока всю жизнь. У такой, как она не может быть семьи. Думать об этом было больно до слёз.

– Неужто ты плакать умеешь?

Елена вздрогнула. Стегай. Так тихо подкрался.

– Ты чего тут? – она быстро смахнула слёзы одной ладошкой, потом другой.

– К тебе пришёл, – он говорил тихо, спокойно и внимательно-внимательно смотрел на неё. По своему обыкновению, стоял, опершись о косяк двери. Потом качнулся вперёд и медленно пошёл к ней.

Лекарке стало не по себе, но она вовремя вспомнила, что у неё сила, вообще-то, нечеловеческая. И амулет, который на несколько секунд может потягаться с ней силою, – большая дорогая редкость, и есть она только у Ратмира и у князя. Уф! Так чего бояться? Она вздёрнула подбородок.

Стегай улыбнулся совсем не как всегда, а тепло и беззащитно. Не сводя с неё глаз, вытащил из-за пазухи маленький шёлковый свёрток, развернул и, не подходя близко, протянул на покрытых шёлком ладонях две пары серёг, золотых и серебряных. Он смотрел так, будто на этом взгляде, как на верёвке, висел над пропастью, и стоит только отпустить, отвести глаза, случится страшное.

– Возьми серьги, Елена. Хочу тебя в жёны.

А у неё смешалось всё в душе. Удивление. Он удивил, нет, больше – ошеломил таким неожиданным, особенно, от него, и таким искренним, таким серьёзным намерением. И щемящая жалость к нему, ведь она откажет. И возмущение: что ж сразу серьги-то? Ни слова ласкового, ни поцелуя. Да и быстро всё. И сквозь весь этот метущийся ворох чувств пробивалось радостное удивление. Значит, её и такую могут полюбить или захотеть в жёны.

Стегай ждал. Он уже всё понял, но не хотел принять. Чудилось, вот постоит ещё, посмотрит, и она не сможет отказать. Хотя за эти дни узнал её неплохо, она – сможет, ещё как.

И она смогла. Прижала ладошки к груди, спрятала их от его даров, чуть качнула головой, посмотрела грустно, как будто ей от ворот поворот дают, а не она:

– Не серчай, Стегай. Не пойду я за тебя.

– Не нравлюсь?

– Я долго ни за кого не пойду. Сейчас моё дело – лечить.

– Тогда – до встречи, Елена. Я подожду.

Ушёл.

Как давно она так сильно не плакала…

***

Ловчие уходили на рассвете. Все вежливые и уважительные. Только Стегай жёг черным глазом. Старший ловчий отвел её в сторонку.
— Не бойся, Елена, лечи людей спокойно. Я пригляжу. Но я не всемогущ. Всякое может случиться, — он протянул ей оловянные мониста — вот, возьми.

— Что это? — не хотела брать. Не хотела знать, что по нраву пришлась кому-то. Пока ничего хорошего она от этого не видела. Стегай вон, злился, что подарок от него не взяла. Нужен ли ей ещё один злющий ловчий? Её рука застыла на полпути за спину.

— Видел, птицы не боятся тебя. Если понадоблюсь, привяжи одну монетку к лапке. Моя монета любую птицу ко мне приведет.
И я тебе помогу. Да не думай всякого глупого. Я долг отдаю: спасла ты меня, — он смотрел прямо, открыто.

«Как на сестру», — подумала с облегчением и взяла мониста.
Стегай, зло дёрнул коня за поводья, метнул в неё шальной взгляд. Конь взвился свечкой, встал на дыбы, разделяя хозяйский гнев.

— Прощай, травница, — с улыбками наперебой загомонили ратники, запереглядывались с пониманием.

А через минуту даже топота их коней не было слышно в самом сердце соснового леса.