Его пленница. На грани ненависти

Пролог

Он приближался медленно.

С каждым шагом я слышала, как гулко бьётся моё сердце, и почти физически ощущала, как в комнате становится теснее. Не потому что она маленькая — потому что он заполнял собой всё пространство.

Я сделала шаг назад и наткнулась на стену.

Холодная, шершаво-гладкая под ладонями, она обожгла меня сильнее, чем если бы была раскалённой.

Отступать было больше некуда.

— Я предупреждал, — сказал он тихо.

Его голос… Я ненавижу то, что он делает со мной. Как может один только тембр заставить дрожать пальцы?

— Ты… не можешь… — слова запутались в горле, и от этого я разозлилась ещё сильнее.

— Не могу? — он усмехнулся, медленно поднимая руку. — Всё, что ты делаешь, я разрешаю. Всё, что ты имеешь, принадлежит мне. И ты тоже.

Его пальцы коснулись моей шеи, скользнули вверх, задержались на горле. Лёгкое, почти ленивое давление — и моё дыхание стало неглубоким.

Он не душил, нет. Это было хуже. Он держал меня так, будто проверял, насколько я готова подчиниться.

Я чувствовала, как горит кожа под его ладонью.

Как в груди поднимается не страх — что-то другое, неприятное, опасное.

— Ты не понимаешь, — его глаза были как сталь, холодные и тяжёлые. — Твоё сопротивление только делает тебя слабее.

— Это не твоё дело, — выдохнула я, но это прозвучало слишком тихо, почти жалко.

— Моё, — он наклонился, и я почувствовала его дыхание у самого уха. — Всё твоё — моё.

Он медленно скользнул рукой вниз, по ключице, обвёл пальцами моё плечо, потом — талию.

Касание было лёгким, но внутри меня всё сжалось. Я ненавидела, что он знает, как на меня влияют такие прикосновения.

— Скажи, что ты моя, — тихо произнёс он, большим пальцем приоткрыв мои губы.

Я встретила его взгляд.

— Никогда.

— Тогда я заставлю.

Он резко подтянул меня ближе. Моё бедро упёрлось в его ногу, и я почувствовала его тепло через тонкую ткань платья.

Всё тело напряглось, но не от желания вырваться — от того, что я знала, как легко он может забрать у меня контроль.

— Ты не уйдёшь от меня, — сказал он почти ласково, но я знала: в этом нет нежности.

Мир вокруг исчез.

Остались только его пальцы на моей коже, его дыхание, и мой собственный предательский пульс, который стучал всё быстрее.

Я ненавидела себя за то, что в этот момент думала не о побеге, а о том, как было бы, если бы он…

Чёрт.

Я зажмурилась, чтобы не видеть этого взгляда.

Но он уже знал, что выиграл.

Глава 1. Ева

Музыка била по вискам, глухо и мощно, словно сердце клуба било в такт моему собственному, только в тысячу раз громче.

Алкоголь уже приятно жёг внутри, размазывая острые углы мыслей, которые сегодня особенно не давали покоя.

Я пришла сюда именно за этим — за тем, чтобы затопить себя изнутри, утопить боль в янтарной жидкости и не думать.

Девчонки визжали от смеха и тащили друг друга на танцпол, растворяясь в толпе движущихся тел.

Только Кира осталась рядом.

Она всегда была той, кто держит меня на плаву, когда остальные с головой ныряют в хаос. Лучшей из нас, хотя сама она этого никогда не признает.

— Ты уже перебрала, — Кира поставила передо мной стакан с водой, глядя строго. — Пей.

— Я в норме, — я обхватила бокал с остатками коктейля. — Не начинай.

Она вздохнула, но осталась рядом. Не ушла танцевать, хотя я знала, как она любит это.

Кира умела ждать, пока я сама выговорюсь или просто посижу в тишине… если тишиной можно назвать клуб.

— Иди танцуй, — я качнула головой в сторону танцпола, где уже мелькали силуэты наших девчонок. Я же знаю, как ты это любишь.

— Точно нет, — Кира мотнула головой, чуть нахмурившись. — Не хочу оставлять тебя одну.

— Со мной всё нормально, — я попыталась улыбнуться, но вышло как-то криво. — Правда.

Она задержала на мне взгляд ещё пару секунд, будто взвешивая, стоит ли верить, потом нехотя взяла свой бокал и всё же пошла к остальным.

Я осталась одна за столиком.

Музыка стала ещё громче, или это алкоголь усилил восприятие. Свет мигал, резал глаза, но я не отрывалась от стакана.

Один коктейль сменял другой, и с каждой новой порцией тепло внутри разрасталось, вытесняя всё, что я не хотела чувствовать.

Смех подруг сливался с гулом басов, лица расплывались в дымке. Где-то рядом официант поставил на стол очередной бокал, и я даже не помнила, заказывала ли его. Но выпила, не задумываясь.

Чувствовала, как моё тело стало чуть тяжелее, движения — плавнее, мысли — вязкими, как мёд. И это было хорошо. Это было именно то, зачем я сюда пришла.

Я развалилась на спинке дивана, позволяя музыке стучать в рёбра и гнать кровь быстрее. Толпа вокруг сливалась в одно пьяное, потное месиво, чьи крики и смех растворялись в басах. Всё было шумно, слишком ярко и слишком тесно. Но в какой-то момент пространство изменилось.

Словно кто-то сжал этот клуб в кулак и оставил внутри только меня.

Я почувствовала это до кожи. Не взгляд — захват. Он был холодным и горячим одновременно, тянул, как стальная петля на горле. Я знала: стоит обернуться — и от этого уже не оторваться.

Медленно, будто боясь спугнуть хищника, я повернула голову.

У самого края бара, в тени, стоял мужчина. Высокий, широкоплечий. Чёрная куртка сливалась с полумраком, кепка закрывала глаза, оставляя лишь острые линии лица. Подбородок, губы — резкие, резаные, как нож.

Я не видела его глаз. Но знала: он смотрит прямо на меня. Не мигая. Не отводя.

И в этом было что-то неправильное, слишком личное, слишком собственническое.

Воздух в клубе вдруг стал холоднее. Волна мурашек прокатилась по спине, сердце сорвалось с ритма.

— Ева! — визг и смех подруг вырвали меня из оцепенения.

Кира и остальные влетели к столику, шумные, раскрасневшиеся, с блёстками на щеках и каплями пота на висках. Они говорили все сразу, смеялись, хватали бокалы, кто-то толкнул меня в плечо, пролив каплю коктейля на руку.

Я машинально вытерла её салфеткой и снова повернулась туда, к бару.

Но его уже не было.

Пустое место. Только несколько парней спорили с барменом, а тёмная фигура в кепке исчезла, будто её и не было.

— Ева, ты бы видела своё лицо, когда мы тебя звали! — Лена бухнулась рядом, хватанула мой бокал, сделала глоток и скривилась. — Фу, да что за пойло ты пьёшь?

— Моё, — выдохнула я, выхватывая стакан обратно. — Не трогай.

— Ну и ну, — Лена прищурилась и склонилась ко мне. — Ты сегодня прямо ледяная королева. Может, согреешься и покажешь всем, кто здесь главная?

— Ага, — подхватила Аня, улыбаясь слишком уж заговорщицки. — Давай, выйди и станцуй на столе. Тут же твоя вотчина, не?

— Чего? — я подняла на них мутный взгляд, в котором уже плавали пузырьки алкоголя.

— Ну, — Лена ткнула пальцем в ближайший высокий столик, — залезь и покажи, что у нас самая красивая, самая богатая и вообще... не боится ничего.

Я рассмеялась. Это был тот самый пьяный смех, после которого любое «а давай» кажется гениальной идеей.

— Да почему бы и нет?

Подруги завизжали, кто-то хлопнул в ладоши, и прежде чем я успела передумать, уже поднялась, ухватившись за край столешницы.

Платье задралось выше колена, каблук едва не соскользнул, но я удержалась и выпрямилась, вскинув руки, как будто передо мной сцена, а не кучка удивлённых посетителей клуба.

Музыка гремела, смех девчонок подзадоривал. Я чувствовала на себе десятки взглядов и, честно говоря, в тот момент это было приятно.

— Девушка, — строгий женский голос прорезал шум клуба, — немедленно слезьте со стола.

Я медленно повернула голову. Передо мной стояла официантка — лет двадцать пять, может чуть старше. Чёрная униформа, собранные в пучок волосы, на виске прилипшая от жары прядь. В руках поднос, а на лице — эта дежурная «вежливость», за которой всегда прячется раздражение.

— Что? — я вскинула брови, едва удержавшись, чтобы не рассмеяться прямо ей в лицо.

— Слезьте. Здесь не танцуют на столах, — повторила она, глядя на меня снизу вверх.

— Ах вот как, — я медленно наклонилась к ней, чтобы перекричать музыку. — И кто это говорит? Девочка, которая носит подносы и получает на чай от таких, как я?

Подруги внизу прыснули от смеха, а Лена толкнула меня в лодыжку, подзадоривая.

— Слушай, милая, — я специально смаковала каждое слово, — я трачу за вечер больше, чем ты вообще видела в своей жизни. Твои правила — это для таких же, как ты, а не для меня.

Глава 2. Ева

Я просыпаюсь рывком — будто кто-то дёрнул меня из глубокой, вязкой воды.

В висках стучит молотком, во рту сухо, а желудок протестует даже против слабого движения.

Комната… моя комната. Белые шторы, лёгкий утренний свет, запах дорогого парфюма, которым всегда пропитано постельное бельё.

Как я здесь оказалась?

Вчера… клуб, музыка, алкоголь. Смех подруг, Лена с её таблетками. Всё остальное — белое пятно.

— Наконец-то ты проснулась, — раздаётся рядом.

Я вздрагиваю и поворачиваю голову. На стуле возле кровати сидит Тамара Васильевна — домоправительница, женщина лет пятидесяти с идеальной прямой спиной и холодным взглядом, за которым прячется вечная забота.

— Как ты себя чувствуешь, деточка? — она вскакивает, как только встречает мой взгляд.

Я с трудом сажусь, держась за голову.

— Как будто по мне проехался каток… дважды.

Она протягивает стакан с водой.

— Пей. И расскажи, что вчера произошло. Ты вернулась глубокой ночью, и я… — она запинается, — скажем так, ты была не в лучшей форме.

Я моргаю, пытаясь отмотать в голове плёнку, но кадры обрываются на том, как я сажусь в машину.

— Я… не помню. Только клуб. Потом… — я нахмурилась. — Всё чёрное.

— В любом случае, — сказала Тамара Васильевна, выпрямляясь, — твой отец был очень зол.

Я ощутила, как внутри всё неприятно сжалось.

— Он просил позвать его, как только ты очнёшься, — добавила она, поправляя фартук, хотя тот и так был безупречно выглажен.

Она уже дошла до двери, но вдруг остановилась и посмотрела на меня поверх плеча.

— Держись… и готовься, — произнесла тихо, но так, что это прозвучало почти как предупреждение.

Щёлкнула дверь, и я осталась в тишине, чувствуя, как сердце начинает биться быстрее.

Отец зол — это всегда было хуже любого похмелья.

Я медленно сползаю с кровати, ноги подкашиваются, но я всё же дохожу до трюмо.

В зеркале на меня смотрит бледная девушка с растрёпанными волосами, тусклыми глазами, синяком под глазом и тонкой полоской засохшей крови на лбу.

Ссадина тянется от линии роста волос к виску, кожа вокруг припухла и багровеет.

— Прекрасно, — выдыхаю я, кривясь. — Просто шикарно.

Я ещё не успеваю отвести взгляд от собственного отражения, как в комнату врывается отец.

Без стука. Без предупреждения. Как всегда.

— Ева!

Дверь с грохотом ударяется о стену. Он входит быстро, тяжело, с лицом, будто сейчас начнёт ломать мебель.

Я поворачиваюсь, инстинктивно сжимая пальцы в кулаки.

— Ты вообще соображаешь, что творишь?!

Он орёт. По-настоящему. Громко, с надрывом. Так, будто хочет вытряхнуть из меня вину.

— Ты разбила машину вдребезги, Ева! Вдребезги! Как ты вообще осталась жива, мать твою?!

Он размахивает рукой, как будто ищет, чем бы швырнуть.

Глаза красные. Скулы сведены.

Этот человек — не просто зол. Он взбешён до предела.

— Ты села пьяная за руль, — продолжает он, подходя ближе. — Ты могла убить себя! Могла убить кого-нибудь на дороге!

И не отводя взгляда от собственного отражения, тихо говорю:

— Но не убила.

— Да пошла ты, Ева! — он срывается. — Знаешь, сколько денег ушло на то, чтобы все молчали? Сколько я заплатил, чтобы эта история не ушла в прессу, чтобы никто даже не узнал, что ты была за рулём?!

Он хватает со стола мой клатч, бросает обратно, как ненужный мусор.

— Тебе всё с рук сходит, потому что ты — Лазарева. Но даже твоё имя не вытянет тебя в следующий раз, когда ты решишь сдохнуть красиво!

Я медленно поворачиваюсь к нему.

Голова гудит. Затылок пульсирует. Но голос — ровный, ледяной.

— Значит, ты не боишься, что я погибну. Ты боишься, что об этом узнают.

Он замирает. На секунду.

Я вижу, как он делает вдох — и не говорит ничего. Потому что это правда.

Потому что он никогда не волновался по-настоящему. Только о репутации. О бизнесе. Об имени.

— У тебя нестабильное поведение, Ева. И я больше не намерен это терпеть.

Я моргаю.

Он говорит спокойно.

А мне от этого ещё хуже.

— Ты думаешь, это норма — срываться в клубах, устраивать истерики, разносить репутацию семьи в пыль? Садиться пьяной за руль? Врезаться в дерево, чёрт тебя побери?!

Он не повышает голос.

Но в нём — сталь. Яд.

Как всегда, когда он по-настоящему опасен.

— Я годами закрывал глаза на твоё поведение. Отмазывал. Платил. Покрывал.

Он сжимает кулак. Вены на руке натянуты, как струны.

— Но это больше не каприз. Это болезнь, Ева. И если ты не можешь взять себя в руки — за тебя это сделаю я.

— Ты несёшь бред, — говорю я с насмешкой, хотя внутри уже кипит. — Что ты мне сделаешь? Запрёшь в башне, как Рапунцель?

Он смотрит прямо. Не моргает.

— Не сделаю.

Он делает паузу — и выбрасывает, как удар под дых:

— Я уже сделал.

Я замираю.

— У тебя заблокированы все карты, кроме одной, — говорит он. — На неё будет поступать фиксированная сумма. Каждый день. Ровно столько, сколько нужно, чтобы не сдохнуть, но и не сорваться.

Я делаю шаг вперёд.

Сердце бьётся в висках.

— Ты не имеешь права.

— Имею. Пока ты носишь мою фамилию — имею.

— Ты так не можешь! — голос срывается, в груди жар, как от удара. — Это не жизнь, это клетка!

— Ты сама в неё забралась, — отвечает он сухо. — Я лишь закрыл дверь.

Я хватаю со стола свой клатч, собираясь швырнуть в стену, но только сильнее сжимаю его, чувствуя, как ногти впиваются в ладонь.

— Ненавижу тебя, — выдыхаю, не пытаясь скрыть.

— Привыкай, — спокойно кивает он. — Это ещё не всё.

Я замираю, чувствуя, как что-то холодное поднимается от живота к горлу.

— Что?

— С этого дня ты не водишь. Не пьёшь. Не исчезаешь без предупреждения. — Он делает шаг ко мне, опирается руками о стол, и я чувствую запах его дорогого одеколона вперемешку с кофе. — И да, я поставил рядом с тобой человека, который будет за этим следить.

Глава 3. Ева

Утро встречает меня отражением, которое я ненавижу. Синяк под глазом едва сошёл, но на лбу — тонкая розовая полоса, тянущаяся к виску. Словно метка. Я вожу по ней пальцем и думаю, как спрятать. Тональник ложится неровно, консилер бесполезен. С каждой минутой злость растёт — на дерево, на тот чёртов поворот.

— Отлично, просто идеально, — бормочу, откидывая кисть в сторону. Волосы распущу, пусть падают вперёд. Может, закроют. А может, и нет.

Спускаюсь вниз, ступени отдают холодом в босые ноги. На кухне пахнет кофе и свежей выпечкой. Тамара Васильевна уже суетится у плиты, в руках у неё деревянная ложка, которой она грозит воздуху.

— Вот и наша спящая красавица, — говорит она с улыбкой, но взгляд всё равно цепляется за мой лоб. Я делаю вид, что не замечаю.

И он там.

Вадим сидит за столом, кружка в руке, и выглядит так, будто ночевал в этом же кресле. Белая футболка, тёмные джинсы, волосы чуть взъерошены — но даже это ему идёт. Его глаза лениво скользят по мне сверху вниз, а потом он возвращается к кофе. Ноль эмоций.

— Доброе утро, — говорю я, больше обращаясь к Тамаре.

— Садись, я сейчас омлет подам, — отвечает она, и в её голосе есть то мягкое участие, которое меня раздражает ещё сильнее.

— Отец уехал на работу? — спрашиваю между делом, наливая себе кофе.

— Да, ещё рано утром, — отвечает Тамара, поправляя фартук.

— Кира заедет за мной, — бросаю я через плечо, пока копаюсь в кофемашине. Сказано так, будто вопрос закрыт.

— Нет, — Вадим отвечает сразу, даже не делая паузы.

Я замираю, медленно оборачиваюсь.

— Нет? — повторяю, прищурившись.

Он сидит за столом, локоть на спинке стула, кружка в руке. Спокоен. Слишком.

— Нет значит нет, Лазарева. Я тебя отвожу. С тобой хожу. Тебя забираю.

— Ага, и в туалет за мной пойдёшь? — я прищуриваюсь, наклоняю голову и улыбаюсь криво, как будто бросаю вызов.

Его взгляд скользит вниз — на долю секунды, достаточно, чтобы у меня внутри всё дернулось, — и возвращается обратно. Холодный. Резкий.

— Если придётся — пойду.

Ни тени сомнения. Ни намёка на шутку.

И меня от этого пробирает сильнее, чем если бы он закричал.

— Ты ненормальный, — я ставлю кружку на стол чуть громче, чем нужно, будто этим ударом могу разорвать тишину. — Ты вообще охрану путаешь с домашним арестом.

— А ты путаешь свободу с правом творить глупости, — он медленно откидывается на спинку стула. Его голос низкий, спокойный, но каждое слово давит так, что хочется врезать. — Придётся привыкнуть.

Он делает паузу, взгляд цепляет меня, как капкан.

— И первое правило, Лазарева, — его голос становится тише, но от этого только тяжелее. — Не выходить без уведомления.

Я стискиваю зубы, не отрываясь от его глаз. Он даже не моргает. Просто сидит и держит меня в капкане взгляда.

И я понимаю: игра только начинается.

Тогда я ещё не знала, что к вечеру возненавижу его до дрожи.

И что эта ненависть станет первой трещиной в ловушке, из которой уже не выбраться.

В университете он превратился в мою тень.

Не просто следил — он занимал всё моё пространство. Каждый мой шаг отражался в его шаге. Каждый вздох будто под его контролем. Он шёл чуть позади, но так близко, что я чувствовала тепло его тела в холодных коридорах.

Стоило мне замедлиться — он тут же оказывался рядом. Стоило остановиться — его тень перекрывала свет. И без единого слова делал очевидным: подойти ко мне теперь никто не рискнёт.

Парни, с которыми ещё неделю назад я флиртовала, теперь отворачивались. Один, заметив Вадима за моим плечом, выругался и свернул в другую сторону. Другой, уже поднявший руку, чтобы поздороваться, резко сделал вид, что просто поправляет волосы, и исчез.

Даже Кира, которую трудно запугать хоть чем-то, налетела на меня с привычным шумом — объятие, запах её дорогих духов, десяток вопросов наперебой:

— Где ты была? Почему молчала? Что у тебя с головой?

Я только вдохнула, чтобы ответить, как чья-то рука крепко легла мне на локоть. Тёплая. Уверенная. Без резкости, но так, что спорить было бессмысленно.

Вадим.

Он развернул меня так, будто Кира растворилась в воздухе, и повёл вперёд.

— Эй! — выкрикнула Кира мне в спину, но он даже не повернул головы.

Я шла рядом с ним, сжав зубы, чувствуя, как внутри закипает злость. Каждое его движение говорило: ты не управляешь этим днём, Лазарева. Управляю я.

Вадим, кажется, решил, что его утреннее «нет» было недостаточно убедительным, и перешёл на уровень максимальной опеки. На каждой паре он сидел в коридоре, но так, чтобы видеть меня через стеклянную дверь. На переменах вставал так, чтобы перекрывать проход к моей парте.

К обеду парни уже шептались за спиной, делая ставки, кто первый рискнёт заговорить со мной. Никто не рискнул. Девчонки косились на Вадима так, будто он новый герой их ночных фантазий, но я-то знала — он не герой. Он тюремщик.

Так, шаг за шагом, день стянулся в тугой узел раздражения. К вечеру, когда мы наконец вернулись домой, я мечтала только об одном — запереться в своей комнате.

Я захлопнула дверь так, что по коридору прокатилось эхо. И сразу увидела его очередную «милость» — белый лист на столе.

Ровный, аккуратный, будто издевка.

Правила.

Бросаю взгляд.

Первое: не выходить без уведомления.

Второе: не разговаривать с посторонними без разрешения.

Третье: соблюдать график.

Четвёртое: не спорить по поводу правил.

Улыбка сама по себе кривая и злая.

Он реально думает, что может поставить меня в рамки, как собаку на поводке?

Лист шуршит в пальцах, пока я сжимаю его, готовая порвать. И именно тогда замечаю крошечный штамп внизу:

«Набор №1».

Секунда — и в груди неприятно холодеет.

Набор.

То есть есть второй. Третий. Может, десяток. Он заранее знал, что я уничтожу этот.

Он знал.

Глава 4. Ева

Кира ввалилась в комнату, как всегда, без стука, и сразу плюхнулась в кресло, расплескав по воздуху запах своих духов.

— У тебя тут подозрительно тихо, — сказала она, держа банку энергетика так, будто это бокал шампанского. — Даже скучно.

— А что должно быть? Оркестр? — я лениво перевернула страницу учебника.

— Нет, но с твоим характером — как минимум пожарная тревога, — она ухмыльнулась, делая глоток. — И давай, колись. Что это за тип вечно рядом с тобой ошивается?

— Вадим, — отозвалась я, глядя в окно.

— Я имя слышала. Я спрашиваю, кто он для тебя.

— Никто, — слишком быстро.

Кира приподняла бровь.

— Никто обычно не ходит за тобой, как тень, и не смотрит так, будто держит под прицелом.

Я захлопнула учебник, встретила её взгляд.

— Он просто мой надзиратель. Отпугивает всех, кто решает приблизиться.

— Хочешь, я помогу от него избавиться? — её глаза сверкнули так, что я знала: она и правда могла бы что-то выкинуть.

Я усмехнулась безрадостно.

— Уже пробовала. Не работает.

— В смысле? — Кира подалась вперёд, глаза горят, как будто я рассказываю ей лучший сериал.

— Неделю он за мной ходит, — я откинулась на спинку стула, сложив руки на груди. — Семь дней, Кира. И все семь я делаю всё, чтобы хоть раз он сорвался. Хоть на секунду перестал быть каменной статуей.

— И? — она не отводит взгляда.

— И ни хрена, — сквозь зубы. — Я носила платья, которые скорее тряпки для пыли. Ходила без белья. Поднимала книги так, чтобы спина тянулась, подол поднимался, а воздух за спиной густел. Ноль. Даже моргнуть не удостоил.

Кира прыснула.

— Ты сумасшедшая.

— Ага, — я скривила губы. — Но я не только соблазняла. Я делала всё, чтобы его выбесить. Уходила, когда он говорил «ждать». Специально терялась в толпе, чтобы он метался. Флиртовала с каждым идиотом в коридоре, даже с тем, кого терпеть не могу.

— И что?

— А он… ничего. Никаких криков, никаких эмоций. Только взгляд. Тяжёлый, цепкий.

Кира выгнула бровь.

— Может, ты не настолько хороша, как думаешь?

Я усмехнулась, но пальцы вцепились в край стола так, что побелели костяшки.

— Знаешь, что самое мерзкое? Я уже не уверена, кого я пытаюсь довести — его или себя. Потому что каждый раз, когда он молчит, я чувствую себя так, будто это я проиграла.

Я вспомнила: как специально уронила телефон, чтобы он наклонился и поднял, а он даже не дотронулся — только посмотрел так, что я сама схватила его в спешке. Как оставила дверь открытой, надеясь, что он войдёт — а он встал в проёме и просто ждал, пока я закрою её перед ним. Как нарочно смеялась слишком громко с Кирой по телефону, чтобы проверить его реакцию — а он даже не моргнул.

— Он как сталь, Кира, — выдохнула я. — Я ломаю ногти, пока стучу по этой стене, а он стоит.

Кира наклонилась ко мне, поставила банку на стол и сузила глаза.

— Может, тебе его не провоцировать, а найти на него что-то?

Я моргнула.

— В смысле?

— Ну, покопай, — она пожала плечами так легко, будто говорит о новой помаде. — У каждого есть слабое место. Даже у твоего робота. Может, у него баба есть. Или тайна. Или хотя бы пачка презервативов в тумбочке.

Я фыркнула, но внутри что-то дернулось.

— Ты предлагаешь мне устроить обыск в его комнате?

— А почему нет? — Кира склонила голову набок, её глаза блеснули. — Ты сама говорила, он живёт рядом. Значит, у него где-то вещи. А где вещи — там и ключи к человеку. Даже к такому каменному, как он.

Я закатила глаза, но сердце билось быстрее.

— Отлично. Завтра меня ещё и на обысках поймают.

— Так это же весело, — Кира хищно улыбнулась. — Ты хочешь сломать его стену? Иногда проще найти трещину, чем долбить лбом бетон.

— Ну не знаю, — протянула я, кусая губу.

— Ладно, — Кира взмахнула рукой, как будто отмахнулась от ерунды. — Не хочешь играть в Шерлока — так пошли хотя бы в клуб. Повеселимся, развеемся.

Я фыркнула и покачала головой.

— Кира, ты иногда такая умная, что я тебя боюсь. А иногда такая тупая, что удивляюсь, как ты вообще дожила до этого возраста. Ты забыла, что у меня надзиратель?

— Твой робот, ага, — ухмыльнулась она.

— И вообще, — продолжила я, — отец лишил меня денег. Так что твоя блестящая идея заканчивается на слове «клуб».

Кира медленно улыбнулась, глаза у неё сверкнули хищно.

— Не волнуйся. У меня есть план, как сбежать из-под присмотра твоего Вадима.

— Ага, — я скрестила руки на груди. — Ты слышишь сама себя? «Сбежать от Морозова». Звучит как диагноз.

— А ещё, — она сделала глоток энергетика и ткнула в меня банкой, — сегодня всё за мой счёт. Так что или ты перестаёшь ныть, или я тебя тащу силой.

Я закатила глаза, но внутри уже дрожало предвкушение. Если Кира сказала «у неё есть план», значит, вечер точно не закончится тихо.

Мы собирались долго — слишком долго, если учитывать, что каждая секунда приближала момент, когда Вадим мог появиться у двери. Кира вытащила меня из джинсов и футболки и засунула в платье, которое скорее тень ткани, чем одежда. Волосы — на одну сторону, блеск на губах, каблуки, от которых я сразу почувствовала себя в западне.

— Господи, Кира, — я крутанулась перед зеркалом. — Если он увидит меня в этом, он решит, что я вышла на панель.

— Пусть решает, — она улыбнулась так, будто именно этого и добивалась. — Главное, что мы выглядим как миллион.

И вот мы уже у двери. Я остановилась, сердце гулко ударило в грудь.

— А если он там?

— Расслабься, — Кира прижала палец к губам и кивнула в сторону окна. — План «Призрак».

Мы вышли не через парадный, а через чёрный ход — тихо, на цыпочках, как воровки. Кира заранее узнала, что Вадим сейчас на обходе у ворот, и тащила меня к старой калитке в саду. Металл заржавел, но петли не скрипнули — она заранее побрызгала их маслом.

— Ты что, готовилась? — я шепнула, чувствуя, как сердце колотится до боли.

Глава 5.Вадим

Эта маленькая сучка.

Неделю она устраивает спектакли, будто я слепой и тупой. Платья, которых хватило бы на носовой платок. Ходит без белья, как будто я не замечаю, как ткань прилипает к коже. Специально наклоняется, выгибает спину, улыбается чужим парням, будто проверяет, сорвусь я или нет.

А я вижу всё. Каждое её движение. Каждый чёртовый вздох.

И да, Ева Лазарева — сексуальная. Грешно отрицать. Любой мужик сорвался бы. Но я не любой.

Я не трахаю тех, кого должен охранять.

Я не даю девочке играть мной, как куклой.

Я не теряю контроль.

Она думает, что если будет шевелить задницей в короткой тряпочке, то я сорвусь, залезу к ней под юбку, и отец её тут же выгонит меня к чёртовой матери. Наивная. Я таких уже видел — избалованных принцесс, которые привыкли получать всё, что захотят. Но эта — особенная. Эта сдохнет, лишь бы выиграть.

Я молчал. Терпел. Игнорировал её провокации, её дешёвые трюки.

Пока она не решила, что может сбежать.

Клуб. Машина. Этот смех.

Она реально думала, что перехитрила меня. Думала, что её маленький бунт останется безнаказанным.

Вот тогда она меня и достала. Окончательно.

Я мог бы просто вытащить её из машины за волосы. Мог бы пристегнуть к себе наручниками ещё там. Но я хотел, чтобы она сама увидела: от меня не убежишь. Никогда.

Да, её тело соблазняет. Слишком.

И если бы я не был на работе — я бы уже давно оттрахал её так, что она забыла бы своё имя. Без зазрения совести. Без сожалений.

Но я здесь не за этим.

Я не трахальщик на вызов. Я — её охрана. И я держу себя в руках, потому что должен.

Каждый раз, когда она проходит мимо меня в этих тряпках, у меня внутри всё натягивается, как струна. Я мужик, а не камень. Я представляю, как прижимаю её к стене, как затыкаю ей рот ладонью, чтобы она перестала визжать свои детские оскорбления, и как довожу её до слёз уже совсем другим способом.

И в этот момент я ненавижу её сильнее всего. Потому что она заставляет меня думать о том, чего я не должен.

Но она даже не подозревает, что всё это — только верхушка.

Она думает, я приставленный телохранитель, тупой робот, которому приказали держаться рядом. Она смеётся, проверяет мои нервы, пытается найти трещину.

А я знаю: если я дам слабину, всё пойдёт к чёрту.

Она думала, что её маленький побег закончится смехом в клубе и дешёвым коктейлем.

Закончился он наручником на её щиколотке.

Я наклонился ближе, чтобы она услышала каждое слово.

— Добро пожаловать в свои новые правила, Лазарева.

Её дыхание сбилось. Она пыталась то вырваться, то прожечь меня взглядом, но я уже отошёл от кровати и открыл ящик её стола. Движения спокойные, будто у меня было вечное право копаться в её вещах.

— Что ты делаешь в моём столе?! — Ева почти сорвалась на крик, рванулась вперёд, но наручник резко дёрнул её назад.

Я вытащил из ящика папку. Белые листы. Аккуратный шрифт. Заголовок: «Набор №2».

Я медленно пролистал страницы, потом бросил взгляд на неё.

— Я так понимаю, «Набор №1» ты разорвала, — я сказал спокойно, словно обсуждал погоду. И поднял перед ней папку. — Отлично. Тогда вот второй набор.

Я отвернулся, спокойно, будто у меня вечное право копаться в её вещах, и открыл ящик её стола.

— Что ты делаешь в моём столе?! — Ева почти сорвалась на крик, рванулась вперёд, но металл дёрнул её назад, снова.

Я вытащил папку. Белые листы, аккуратный шрифт. На обложке — «Набор №2».

Медленно пролистал страницы, потом бросил на неё взгляд.

— Я так понимаю, «Набор №1» ты разорвала, — сказал я спокойно, будто обсуждал погоду. — Отлично. Тогда вот второй набор.

Она замолчала. Резко. Будто у неё вырвали голос. Глаза метались, но слова застряли.

Я перелистнул дальше.

Я листнул страницу и прочитал вслух, не оставляя ей даже шанса перебить:

— Подъём в шесть утра. Зарядка сорок минут. Захочешь ныть — будешь ныть на беговой дорожке.

Я скользнул взглядом по ней и продолжил:

— В семь завтрак. Опоздала — остаёшься голодной.

Её губы дёрнулись, но я не дал вставить слово.

— В десять утра лекции. И да, сразу предупрежу: я поговорил с Виктором. Мы решили, что безопаснее для тебя сейчас обучение на дому. Так что можешь забыть дорогу в универ.

Она резко подалась вперёд, глаза расширились:

— Что?!

Я перешёл на следующую строку, будто не слышал:

— В три часа — тренировка. Каждый день. Тебе повезло, я не из тех, кто щадит.

Я захлопнул папку и бросил её на кровать, рядом с её рукой в наручнике.

— А после — свободное время. Но не радуйся, Лазарева. Свободное — значит под моим присмотром.

Я вышел из её комнаты и прикрыл дверь так, чтобы щелчок отозвался у неё в висках. Пусть знает — границы поставлены.

Моя комната через стену. Специально.

Я вошёл и закрылся на ключ. Здесь всё просто. Кровать, шкаф, стол. Пара гантелей в углу, коврик для отжиманий. Никаких украшений, никаких фото. Чужие дома не становятся моими — я в них не живу. Я их контролирую.

Снял куртку, кинул на стул. Сел. Тишина. Но я слышу её. За стеной. Как двигается, как дёргает наручник, как шепчет себе под нос проклятья.

Она ещё не поняла, что у меня своя игра. И ставки в ней выше, чем её капризы.

Телефон мигнул. Экран осветил темноту. Пропущенный звонок.

Илья.

Я сжал аппарат, стиснул зубы. Этот ублюдок звонит не ради болтовни.

Нажал «перезвонить».

— Ну что, Морозов, — его голос ленивый, самодовольный. — Всё идёт по плану?

Я откинулся на спинку стула. Глаза закрывать не стал — мне нужно видеть комнату. Нужно чувствовать пространство.

— Контроль полный, — сказал я, медленно, спокойно, так, чтобы каждое слово звучало как факт.

На том конце повисла пауза, а потом голос Ильи раздался лениво, но с тем скользким оттенком, который всегда бесил меня:

Глава 6.Ева

Солнце било прямо в лицо, будто специально. Я зажмурилась, отвернулась, но всё равно почувствовала, как кожа нагрелась. Погода — чертовски хорошая. Настроение… странное. Даже почти нормальное.

И только потом я вспомнила. Наручники.

Дёрнула ногой — пусто.

Я резко села, волосы упали на лицо, сердце ударило чаще. Он снял их. Испарился. Этот извращенец, мать его, пришёл ко мне ночью, пока я спала, и просто… открыл замок.

Я фыркнула и покачала головой.

— Больной ублюдок, — пробормотала я в пустоту.

Перевела взгляд на часы.

10:40.

Я прыснула смехом, прикрыв рот рукой.

— Зарядка в шесть, да? Правила, график, дисциплина… ага, Морозов, считай, что я тебя уделала, не вставая с кровати.

Я сползла с постели. Ноги коснулись ковра — мягкого, ворсистого, белого, такого, что утопаешь в нём пальцами. Комната слишком правильная: идеальные светлые стены, шкаф-купе, зеркало во всю высоту, огромная кровать с подушками, будто я не студентка, а жена олигарха. Всё в этом доме кричало «чужое». Даже воздух.

Я зевнула и потянулась, зацепив рукой край тюля на окне. Солнечный свет хлынул ещё сильнее. Небо было чистым, без единого облака. Тихо, будто мир решил дать мне передышку.

Ванная ждала через шаг от комнаты. Белая плитка, блеск хрома, зеркало в человеческий рост. Всё слишком стерильно, как в отеле. Я щёлкнула кран, и вода загудела.

Встала перед зеркалом. Вчерашний блеск на губах растёкся, волосы спутались, глаза с тёмными кругами. Но, чёрт, я всё равно выглядела так, будто готова выйти на подиум — или в драку.

Я вытерла волосы полотенцем, натянула на себя чёрные шорты и майку — никакого пафоса, просто чтобы было удобно. И спустилась вниз.

На кухне пахло кофе и чем-то сладким. За столом сидела только Тамара Васильевна, как всегда в идеально выглаженном фартуке, будто сама кухня слушалась её.

— Доброе утро, Евочка, — она подняла на меня глаза, тёплые, внимательные. — Завтракать будешь?

— Доброе… — я села на край стула и облокотилась на стол. — А где все?

— Виктор Сергеевич на работе, — спокойно ответила она, ставя передо мной тарелку с сырниками. — А Вадим… взял выходной.

Я моргнула.

— Стоп. У него есть выходной?

Тамара улыбнулась уголком губ.

— Конечно. Он тоже человек.

— Не уверена, — пробормотала я и ткнула вилкой в сырник. — Если честно, я думала, он спит в углу на подзарядке.

Она только покачала головой, но ничего не сказала.

А у меня внутри всё перевернулось.

Выходной.

Этот псих, который вчера чуть не вышвырнул меня из собственной машины, который диктует мне расписание, который даже во сне ухитряется контролировать… у него, оказывается, бывают выходные.

Интерес грыз меня сильнее, чем голод.

«Выходной», — звучало как шутка. Что он там делает? Спит? Тренируется? Дрочит на своё собственное отражение?

Я фыркнула, но внутри всё чесалось. И тут вспомнились слова Киры.

Покопай. Найди трещину.

О, да. Это идея куда интереснее, чем сидеть и гадать.

Я доела сырники, поставила тарелку в раковину и поднялась наверх. В коридоре было тихо — слишком тихо. Дверь в его комнату встретила меня холодным, закрытым взглядом. Тёмное дерево, ручка, и замок. Конечно.

— Серьёзно, Морозов? — прошептала я, наклоняясь ближе. — Думаешь, меня это остановит?

Я вытащила из кармана маленький наборчик. Кира когда-то подарила его мне в шутку: «Ты же у нас проблемная, вдруг пригодится». Смешно — оказалось, пригодился.

Пара движений, щёлчок, и замок поддался.

Я улыбнулась.

— Упс.

Дверь открылась мягко, без скрипа. Я замерла на пороге, сердце колотилось, как будто я только что влезла в чужой дневник. Хотя, по сути, так и было.

Внутри — пустота. Даже не комната, а чертов барак.

Кровать — идеально заправленная, углы натянуты так, что хоть монету кидай. Стол — голый, только лампа, выключенная из розетки. Тумбочка — закрыта, пустая. Шкаф — как армейский склад: десяток одинаковых чёрных футболок, брюки в ряд, ботинки блестят до абсурда.

Ни фотографий. Ни книг. Ни записок. Ни одной мелочи, которая говорит: здесь живёт человек.

Просто белая клетка с мебелью.

— Господи, Морозов, — я закатила глаза и толкнула дверцу шкафа. — У тебя даже тюрьма уютнее.

Шарилась по полкам, заглядывала в ящики, открывала тумбочку. Ничего. Чисто. Будто он стерильный, как хирургический инструмент. Или будто реально не живёт здесь, а только ночует, чтобы утром снова превратиться в моего проклятого надзирателя.

Я уже собралась хлопнуть дверцей и сдаться, как вдруг… заметила странность.

Под столом. На самом дне. Тень легла не так, как должна.

Я присела на корточки, потом наклонилась ещё ниже. Подол платья скользнул вверх, но мне было плевать. Провела рукой по дереву — и пальцы зацепили что-то.

Тонкая грань. Не дерево.

Сердце ухнуло вниз. Я сунула голову почти под стол и увидела: к нижней поверхности приклеена папка. Чёрная, плоская. Так аккуратно, что с первого взгляда её можно было принять за часть мебели.

— Ага, — выдохнула я и облизнула губы, будто только что выиграла охоту. — Попался.

Я поддела край ногтём. Клей тянулся, не сдавался. Дёрнула сильнее — хрустнуло. Раздался резкий треск, и папка наконец оторвалась.

В руках она оказалась неожиданно тяжёлой. Холодная. Будто сама знала, что хранит в себе нечто, от чего у меня пересохнет во рту.

Я прижала её к груди, почувствовав, как бешено колотится сердце. Шумно выдохнула, будто только что украла драгоценность.

— Посмотрим, какие скелеты у тебя в шкафу. — прошептала я, ощущая азарт на губах.

Я села прямо на пол, скрестив ноги, и положила папку на колени. Пальцы дрожали — не от страха, а от адреналина. Как будто я сейчас играла в русскую рулетку, только вместо револьвера — чужая тайна.

Открыла.

Первая страница.

Я замерла.

Глава 7.Ева

Я выскочила из комнаты Вадима так, будто там горело. Дверь хлопнула за спиной, и я почти бегом метнулась к своей.

— Ева? — голос отца ударил, как обухом.

Я резко застыла на месте, пальцы всё ещё дрожали после папки. Повернула голову — он стоял внизу у лестницы, руки в карманах, взгляд холодный и внимательный.

— Ты куда так бежишь?

— Никуда, — выпалила я слишком быстро. — Всё нормально.

Он прищурился, но спорить не стал. Только кивнул, будто сделал мысленную пометку.

— Сегодня вечером благотворительный ужин, — сказал спокойно, но так, что это звучало как приказ. — Мы должны быть там оба.

Я закатила глаза и упёрлась руками в бёдра.

— Пап, у меня нечего надеть.

Он тихо выдохнул, явно борясь с раздражением.

— Господи, Ева… — Он достал из кармана чёрную карту и протянул её. — Ладно. Поезжай с Лёшей, купи себе платье. Но карточку верни.

Я ухмыльнулась, выхватила карту и крутанула её между пальцами.

— О, наконец-то от тебя хоть что-то полезное.

— Ева… — предостерегающе.

— Верну я твою драгоценную карточку, не бойся, — перебила я. И, к собственному удивлению, почувствовала, как настроение подскочило вверх. День, который начинался с наручников, вдруг обещал закончиться платьем и светом софитов.

Через четыре часа я уже ехала домой довольная, как кошка на сметане: платье в пакете рядом, мороженое в руке, каблуки где-то в пакете, потому что к чёрту, ноги тоже хотят жить.

Я слизывала растаявшую каплю с пальцев и смеялась, чувствуя, как хорошее настроение разливается по венам. На секунду я даже забыла про то, что видела в комнате Вадима. Совсем. Стерлось, растворилось в сахаре и новом шёлке.

— Лёша, — протянула я, поворачиваясь к нему. — Почему ты не можешь быть моим охранником? С тобой хотя бы весело.

Он скосил на меня взгляд, улыбнулся уголком губ.

— Наверное, потому что я просто водитель.

— Ну и зря, — я надула губы театрально. — Ты был бы лучшим надзирателем. По крайней мере, ты не смотришь на меня так, будто хочешь приковать к батарее.

Лёша усмехнулся, покачал головой.

— Если бы я был твоим охранником, ты бы меня возненавидела через неделю.

— О, не ври, — я махнула мороженым, едва не капнув на платье. — Ты бы меня таскал в кафе, а не на зарядку в шесть утра.

— Ага, а потом твой батя с меня шкуру снял бы.

Я прыснула со смеху, едва не подавившись.

— Ну тогда спасибо, что ты просто водитель, Лёш.

К вечеру, когда солнце уже клонилось к закату, я решила, что одна не справлюсь. Вечера с этими людьми всегда были похожи на поле боя, и лучше иметь под рукой союзника.

Я набрала Киру.

— Срочно приезжай, — сказала я, едва она взяла трубку. — Мне нужна поддержка.

— Опять твой Морозов? — в голосе Киры слышалась улыбка.

— И он, и весь этот балаган. Через час у нас благотворительный вечер, и я не собираюсь выглядеть там овечкой.

— Отлично, — хмыкает она. — Моя мама тоже туда идёт, так что у нас будет совместный выход. Подожди меня.

Через сорок минут Кира влетела в мою комнату — в кожаной мини-юбке, высоких сапогах и с пакетом косметики в руках.

— Так, принцесса, — она сбросила сапоги у двери, — сегодня мы сделаем так, чтобы никто на этом вечере не смог от тебя глаз оторвать.

— Только учти, — я подмигнула, — нам надо совместить «дорогую леди» и «опасную сучку».

— Легко, — Кира уже рылась в моём шкафу, вытаскивая платья. — Вот это… нет, это слишком скромно. А вот это… да, это кричит: «Я могу разрушить твою жизнь и даже не вспомнить об этом».

Мы устроили на полу хаос из ткани, туфель и украшений.

— Садись, — Кира хлопнула по стулу перед зеркалом. — Сейчас я превращу тебя в произведение искусства, от которого Морозов подавится своим контролем.

— Думаешь, он вообще заметит? — скривилась я, но всё же села.

— Поверь, милая, — она наклонилась ко мне, держа в руках помаду цвета спелой вишни, — сегодня заметят все.

Через полчаса я уже смотрела на своё отражение и едва узнавала себя. Волосы — мягкие волны, макияж — акцент на губы и глаза, платье — чёрное, обтягивающее, с разрезом до бедра.

— Ты богиня, — вынесла вердикт Кира, застёгивая на мне браслет. — И если хоть один мужик на этом вечере будет дышать, когда ты пройдёшь мимо, я удивлюсь.

Я обвожу взглядом комнату и цепляюсь за рамку на туалетном столике. Фотография. Мама в длинном шёлковом платье, волосы в высоком пучке, глаза сияют.

Я беру рамку, большим пальцем провожу по стеклу.

— Вот бы она сейчас меня увидела, — говорю тихо. — Мне её так не хватает.

Кира подходит ближе, кладёт руку мне на плечо.

— Она бы гордилась, — говорит уверенно. — И точно была бы в команде «разрушить этот вечер с шиком».

— Думаешь?

— Уверена, — Кира подмигивает. — У нас теперь общий фронт.

Мы обе смеёмся, и я поправляю разрез платья так, чтобы он открывал ровно столько, сколько надо.

— Всё, — Кира берёт свою сумочку. — Вперёд, подружка. Сегодня мы входим как королевы.

И в этот момент дверь распахивается.

Дверь распахивается.

Без стука.

Он.

Вадим встаёт в проёме — высокий, чёртово спокойный, будто весь мир принадлежит ему. Его взгляд медленно проходит по мне сверху вниз. Не торопится. Сканирует. Как будто режет кожу тонким ножом.

Я застываю перед зеркалом, но сердце рвётся наружу.

— Можно хотя бы постучать? — язвительно бросает Кира, откинувшись на стол.

Он даже не переводит на неё взгляд.

— Могу, — его голос низкий, спокойный. И он всё ещё на мне. Только на мне.

Я встречаю его глаза в зеркале. Серые. Ледяные. И слишком… близко.

— Что? — я выгибаю бровь, бросая вызов. — Не вписываюсь в твой дресс-код охраняемой девочки?

Пауза. Тишина.

И он делает шаг. Потом ещё один.

— Вписываешься, — тихо произносит он, и от этой тишины у меня по спине бегут мурашки. — Слишком хорошо.

Глава 8. Вадим

Её нет.

Минуту назад она стояла посреди стаи своих тупых подружек, щебетала, крутила волосы и строила глазки так, будто жизнь — это вечная игра. Я видел её. Я чёртовски точно знал, где она.

А теперь — пусто.

Я прошёл взглядом зал. Люди, смех, бокалы, вспышки. Но не её.

Холод прокатился по позвоночнику. Знакомый, опасный. Тот, что всегда приходит, когда объект исчезает из поля зрения.

Только она не просто объект. Она маленькая стерва, которая нарывается.

— Твою мать, Ева… — выдохнул я сквозь зубы. — Когда я тебя найду, ты будешь умолять, чтобы я оставил тебя в покое.

Я подошёл к её подружкам. Они сгрудились у столика, пили шампанское и щебетали, как куры. Увидели меня — притихли, глаза округлились, будто смерть к ним подошла.

И правильно.

— Где она? — мой голос был ровный, низкий. Но этого хватило. Все сразу замялись, переглянулись, как идиотки.

Только одна — блондинка с накачанными губами — ухмыльнулась.

— В саду, — сказала спокойно, будто бросила спичку в бензин. — Минуту назад ушла. С кем-то.

«С кем-то».

Я даже не почувствовал, как пальцы сжались в кулаки так, что кожа хрустнула.

Грудь сдавило. Не ярость — нечто хуже. То, что я давлю в себе годами. То, что выходит наружу, когда кто-то смеет трогать то, что принадлежит мне.

Я вышел в сад.

Тёмные дорожки, огни фонарей, смех и музыка доносились из зала, но здесь всё звучало глуше, словно воздух стал плотнее.

И я её увидел.

Она стояла под фонарём — в этом чёртовом платье, которое само по себе было провокацией. Волосы на плечах, смех лёгкий, как звон бокала. Стерва даже не заметила, как её губы изогнулись в улыбке.

А рядом с ней — он.

Савелий Троицкий. Богатый, наглый, из тех, кто всю жизнь привык хватать то, что хочет. Он наклонился ближе, говорил ей что-то, и его пальцы почти коснулись её руки.

Я застыл.

Внутри всё разнесло взрывом.

Я не имел права злиться.

Она не моя.

Я здесь не для этого.

Но ревность ударила так, что в висках зашумело.

И я понял, что если этот ублюдок дотронется до неё хоть кончиком пальца, я сломаю ему руку. Нет, к чёрту — я сломаю его полностью.

Я шагнул ближе, тень легла на дорожку.

Она не заметила меня сразу. Слишком занята была тем, чтобы играть в свою идиотскую игру с Троицким.

Но когда его пальцы почти коснулись её запястья — я оказался рядом.

— Ева, — мой голос прозвучал как сталь. — Иди сюда.

Она дёрнулась, обернулась, глаза широко распахнуты.

Савелий, наоборот, ухмыльнулся, будто его позабавило, что какой-то мужик смеет вмешиваться.

— А ты ещё кто? — его голос был ленивым, с той наглой самоуверенностью, которая всегда воняет деньгами и безнаказанностью. Он даже не посмотрел на меня серьёзно, словно я просто охранник на входе. — Мы вообще-то разговариваем.

Я сделал шаг ближе, и земля под ногами будто стала жёстче.

— Разговор окончен.

Он скользнул взглядом на Еву, потом снова на меня — с презрительной усмешкой.

— Слушай, дружище, я не знаю, кто ты, но точно не тот, кто решает за неё. Так что расслабься.

Ева дёрнулась, будто хотела вмешаться, но я не дал ей этого сделать.

— Я тот, кто сейчас оторвет тебе язык, если ты ещё раз назовёшь её «её», — сказал я ровно, тихо, но так, что даже воздух вокруг дрогнул.

Савелий хмыкнул, качнул головой.

— Да ты больной. — Он снова повернулся к Еве, явно игнорируя меня. — Серьёзно, это твой кавалер? У тебя вкус, конечно, своеобразный.

Я шагнул ближе. Схватил Еву за запястье. Жёстко. Она пискнула, но я не собирался слушать.

— Вечер окончен, Лазарева, — бросил я.

Савелий поднял руки, будто сдаётся. Но его улыбка была мерзкой, приторной.

— Ну-ну. Видно, у тебя тут проблемы с выбором компании. Увидимся позже, принцесса.

Я даже не посмотрел на него.

Только увёл её прочь, сжимая запястье так, что она точно запомнит — никогда больше не играть с огнём.

Мы вернулись в зал.

Люди всё так же смеялись, бокалы звенели, будто небо не рухнуло в саду пару минут назад.

Ева рванула руку, выдернулась и, даже не глядя на меня, прошипела:

— Ты опять всё испортил.

И прежде чем я успел ответить, она сорвалась с места и побежала вперёд, сквозь толпу.

— Ева! — рыкнул я, и десятки голов обернулись, но мне плевать. — Ты куда?!

Она даже не оглянулась. Каблуки цокали по мрамору, платье мелькало между людей. Я прорезал толпу за ней, и, конечно, все расступались — от моего взгляда, от моей ярости.

— Ева, стой, — бросил я, но она только махнула рукой, будто я никто.

И в следующую секунду — дверь туалета. Она влетает внутрь, я почти следом, но — хлоп! — дверь захлопывается прямо перед моим лицом.

Заперто.

Я навалился плечом, сжал ручку, но замок щёлкнул.

Изнутри тишина.

— Ева, мать твою, открой дверь, — сказал я низко, вблизи от дерева, так, что моё дыхание будто проходило сквозь щель. — Не играй со мной.

Пять минут.

Я стою у этой двери, прислушиваюсь. Ничего. Ни шагов, ни шороха, ни даже проклятого звука воды.

Десять.

Меня начинает выворачивать. Она любит играть, любит бесить, исчезать — но так тихо? Это не она.

Пятнадцать.

И я больше не думаю. Я врезаюсь плечом, железо взвывает, замок хрустит, и дверь летит внутрь.

Я замираю.

Она там. В углу, под зеркалом, на холодной плитке. Колени подтянуты к груди, руки обхватывают себя, пальцы белые, как кость. Волосы спутанные, тушь размыта — две чёрные дорожки по щекам. Она дрожит. Вся.

Не принцесса. Не маленькая стерва. Не та, кто вчера бросала мне вызовы и смотрела так, будто я для неё — просто очередной охранник.

Нет. Сейчас она — сломанный кусок хрупкого стекла.

— Ева… — вырывается из меня низко, почти рыком.

Она поднимает голову.

И взгляд… чёрт, этот взгляд врезается, как нож под рёбра. Красные глаза, мокрые ресницы, дыхание рваное. И в них — страх. Страх не перед миром. Передо мной.