Его заложница

1

Алиса Шевцова

Я помню, как впервые увидела его.

Стояла внизу, почти у самого ринга, куда допускали только приближённых, но мне было можно – отец крайне редко мне в чём‑то отказывал. Стояла и смотрела с восхищением, как он шёл тяжёлой, уверенной поступью, как сверкали из‑под шёлкового капюшона с изображением змеи его глаза. Ему было плевать на шум вокруг, на то, как толпа скандировала: «Шторм! Шторм!»

Здоровенный, сильный, целеустремлённый, уверенный в себе.

Он шёл за победой и получал её. Одну за другой. Бой за боем. Снова и снова.

Руслан Шторм.

Многие думали, что это заслуженное в боях прозвище, потому что попасть с ним на ринг было сродни тому, чтобы попасть в настоящий шторм. Даже сильные, опытные противники долго приходили в себя после проигрышей. Самые отчаянные через время просили реванш, и снова Шторм побеждал их.

Сносил в прямом и переносном смысле.

Но нет, это было не прозвище. Это была его настоящая фамилия. И она ему чертовски шла. Полностью оправдывала себя.

Тогда, в тот самый день, когда я впервые воочию увидела одну из его первых сокрушительных побед, мне было тринадцать, а ему двадцать три. Я была малолетней девчонкой, верившей в сказки, а он – восходящей звездой спорта. Сильным и несокрушимым. Недосягаемой мечтой для меня.

Позавчера мне исполнилось двадцать три, а сегодня я снова наблюдаю, как он идёт тяжёлой поступью. И как снова горит его взгляд.

Только пылает в нём уже не жажда победы, а злость. И идёт он не по помосту к рингу, не за очередной победой, а по мостовому коридору следственного изолятора в сопровождении четырёх вооружённых конвоиров.

И каждый его шаг отдаётся у меня внутри болезненным эхом.

– На что глазеете, девушки? – К нам с Олесей сзади подходит младший лейтенант Борьков.

– Так Шторма привезли, интересно же, – отвечает ему Олеся, моя одногруппница, с которой мы, студенты‑психологи, проходим практику в следственном изоляторе.

– Да что в нём интересного? – хмыкает Борьков. – Такой же, как и все они.

– Ну не зна‑аю, – вздыхает она. – Мне кажется, его подставили. Не верю, что он мог сотворить такое.

– Ага, – Борьков снимает фуражку, зачем‑то поправляет свои жидковатые рыжие волосы, а потом снова прячет их под головным убором, – всех их подставили, смотри. У таких, как этот Шторм, бабла куры не клюют, они думают, что могут себе всё позволить. Заигрываются. А потом разгоняется в прессе – подставили. Ты глянь на него реально, а не бабьими глазами – уголовник же.

Этот Борьков меня жутко раздражает. Мерзкий и на крысу похож. А я терпеть не могу крыс. Ещё и скользкий как слизняк.

– А ты, Алис, что думаешь? – смотрит на меня подруга. – Уголовник? Жаль будет, если так. Шторм крутой. Я все его бои пересмотрела. Он как машина, будто из титана, но у меня каждый раз сердце замирало, стоило ему начать бой.

– Как знать, – пожимаю плечами. – Суд разберётся.

– Эх…

Олеська вздыхает, а я молчу. Конечно, он не виноват. Никогда бы Шторм не опустился до такой мерзости, как принуждение к сексу.

Я в такое не поверю.

И отец мой не верит. Потому что знает Шторма как облупленного. Именно мой отец сделал из него чемпиона, вывел на ринг, в большой спорт. Именно он выдернул некогда бесперспективного сорванца из семьи алкоголиков‑садистов и дал путёвку в жизнь.

Папа не мог ошибиться на его счёт. Он людей насквозь видит.

Конвой проводит Шторма по коридору в сторону режимного корпуса, за ними лязгает решётчатая дверь, и мы больше не можем их видеть.

– Девчонки, может, на чай ко мне в кабинет? – растягивает губы в неприятной кривозубой улыбке Борьков. – Печенье шоколадное имеется.

– Ой, нам нужно ещё дневники практики подписать у штатного психолога, – с сомнением отвечает Олеська, – может, завтра…

– Ляна Борисовна как раз на обеде, – вклиниваюсь я. – Подпишем через полчаса, а пока можно и чаю выпить.

Олеся смотрит на меня с удивлением, она ведь сразу заметила, что мне этот Борьков жутко не нравится. И мне действительно придётся постараться сдержаться, чтобы не вывернуло, когда я увижу, как его широко расставленные жёлтые зубы откусывают бедную шоколадную печеньку.

Но у меня есть цель, и Борьков может ей поспособствовать.

Мне пришлось очень постараться, чтобы попасть в группу сокурсников, которые в этом квартале проходят практику в СИЗО.

Я должна была увидеть Шторма. Должна была лично убедиться, что всё, в чём его обвиняют, – ложь. Поговорить с ним.

И вот я здесь.

От автора

Дорогие читатели! Эта книга - история Алисы Шевцовой - дочери главных героев моего самого популярного бестселлера дилогии "Сахар со стеклом"/"Сахар на дне". Я знаю, как вы любите Лекса и Яну и понимаю, что ваши ожидания могут не совпасть в том, что вы можете прочесть в этой книге, я готова к этому, но прошу вас помнить, что это не продолжение Сахара, это отдельная книга про отдельных персонажей и их сюжетную линию.

2

Яна Шевцова

– Когда она приедет? – гремит мой муж, грозно уперев руки в бока. – Звонила тебе?

Алексей уже не один километр намотал по кухне за последние два часа. Он не просто зол – он на взводе. Код красный, ситуация SOS, как говорится. И, зная своего мужа, я бы не позавидовала тому, кто вызвал у него такие эмоции.

Если бы это была не наша дочь. Тут всё куда сложнее.

– Лёш, успокойся, – подхожу и кладу ему ладонь на широкую грудь, чувствуя, как под мощными мышцами быстро и гулко стучит сердце. – Ты слишком сильно нервничаешь. Ты же понимаешь, что давишь на неё?

– СИЗО, Яна! – бьёт он ладонью по столу, отчего кружки и блюдца подпрыгивают, звякая друг о друга. – Она пошла на практику в СИЗО! Понимаешь? Хотя я сказал «нет»!

– Лёш, – мягко глажу по плечу, пытаясь усмирить ураган в нём нежностью. Это всегда работает. – Ты забываешь, что наша девочка выросла. Ей двадцать три года, Лёш. Она университет вот‑вот закончит.

– Выросла она… – сводит брови и тяжело дышит, моргает быстро несколько раз, будто информация о том, что наша дочь больше не малышка с двумя хвостиками на макушке, только сейчас начинает доходить до него. – В каком месте, блин, она выросла? В паспорте? Да плевать мне на её паспорт!

Он всё ещё злится, но голос уже без медвежьих рычащих нот. Дышит тяжело, грудь вздымается.

– Она меня ослушалась!

– А когда она делала иначе? – мягко улыбаюсь, подняв брови. – Это же Алиса.

Наша дочь – единственный в мире человек, который посмел манипулировать Алексеем Шевцовым, и ничего ей за это не было.

И характер у неё такой же твёрдый и настырный. Упёртая до невозможности. Уж если чего задумала, то её не остановить. Любыми способами старается добиться. А что отца нужно хитростью брать, она смекнула ещё когда носила подгузники первого размера. Сначала доведёт до белого каления, а потом бровки домиком поднимет, глазищи огромные жалостливые сделает – и поплыл большой и грозный папа‑медведь.

Лёше сложно осознать, что наша девочка выросла. Она взрослый человек, уже почти освоивший профессию.

И это она ещё не выбрала спутника жизни. Я уж и представить боюсь, какую экзаменационную программу этому бедному парню устроит Лекс.

– Лёш, ничего ужасного нет в том, что Алиса проходит практику в следственном изоляторе. Практика в пенитенциарных учреждениях входит в дисциплинарный курс обучения на психолога. Мы в меде тоже проходили, я в том числе. Только меня распределили в колонию для несовершеннолетних тогда.

Лёша ерошит волосы, всё ещё тёмные на макушке, но уже с сединой на висках, и подходит к окну.

– Ты прекрасно знаешь, почему она пошла туда. Именно в этом семестре и именно в этот следственный изолятор, Яна, – смотрит на меня своим тяжёлым взглядом, от которого у меня даже спустя двадцать четыре года брака дыхание перехватывает.

Знаю, конечно.

И для Лекса это ещё одна боль.

Алисе было шесть лет, когда мы решили переехать в другой район. Купили частный дом, готовились к тому, что наша малышка пойдёт в первый класс. Лёша очень хотел ещё детей, мечтал о сыне, но судьба распорядилась иначе. Я не могла забеременеть, пришлось делать операцию, но она не помогла. Я потеряла возможность иметь детей. Мы потеряли.

И Лёша тяжело пережил тогда это. Он поддерживал меня, подбадривал – мой муж очень любит меня, – но я видела, как тяжело ему было.

В один из дней он уехал к реке, к дикому пляжу. Мне не говорил, но я знала, что иногда он ездил туда, чтобы побыть в одиночестве. А когда стал возвращаться к машине, то увидел, что один малолетний ловкач пытается скрутить с его машины колёса.

Конечно, осуществить задуманное у парня не вышло. Не на того напал, как говорится.

А ведь он действительно напал. Попытался, точнее. Когда Лекс решил объяснить подростку, что делать так не стоит, парнишка кинулся в драку.

«Безумие и отвага» – вспомнилась мне во время его рассказа фраза, которую он бросил мне же в наши первые месяцы знакомства. Тогда Лекс для меня был ужасным и жестоким сводным братом, а я пыталась ему противостоять.

Но Алексея почему‑то глубоко впечатлила попытка этого сорванца отстоять себя. Что‑то такое тогда мой муж увидел в глазах парня, что не дало ему сдать его в полицию.

Вместо этого он притащил пацана за шкирку к нам домой. Попросил накормить, а потом отвёз в «Чёрный дракон», где вручил боксёрские перчатки и загнал на ринг.

А через шесть лет парень получил свой первый чемпионский титул.

Лёша здорово изменил жизнь того вороватого мальчишки из семьи алкоголиков, в которой его с детства били и заставляли воровать. Поспособствовал тому, что мальчика под опеку забрала его тётя. Тренировал его бесплатно, обучил, как своим трудом и усердием выйти в люди.

В какой‑то мере Руслан стал ему как сын. Он не был слишком близок к нашему дому, но занимал важную роль в жизни Алексея.

И вот буквально два месяца назад, за две недели до очень важного боя, который должен был принести Руслану очередной чемпионский пояс, случилось ужасное.

3

Алиса

«Он в курсе», – приходит сообщение от мамы.

Блин.

Бли‑и‑ин.

Прячу телефон обратно в карман и закусываю губы. Бури не избежать, и нужно настроиться на это.

Я прекрасно понимаю, что папа бы рано или поздно всё узнал. Скрывать от него вечно тот факт, что я пошла на практику в следственный изолятор, не получилось бы.

Он был против, но вообще‑то я уже взрослая! Когда до него дойдёт, что его маленькая дочка уже совсем не маленькая?

И тем не менее я начинаю нервничать. Даже не столько из‑за страха перед отцом – он у меня не бездумный тиран, и я не боюсь его, – сколько из‑за того, что расстрою.

Папа очень любит меня. Мне кажется, даже слишком сильно, если вообще можно любить слишком сильно. С одной стороны, он во многом мне потакал, но с другой же, мне часто приходилось отвоёвывать всё, что было связано с самостоятельными шагами в жизни. От первой прогулки во дворе без присмотра взрослых до первой ночёвки в четырнадцать у подружки. Я думала, он сначала с собаками там всё прошерстит, потом камер слежения наставит, а потом ещё и охрану.

Но самым сложным во всей этой ситуации с практикой в СИЗО оказался не запрет отца, а отсутствие его одобрения. Мне уже не пять и не восемь, но для меня по‑прежнему важно, что он скажет, важна его поддержка.

Уже подъезжая к дому, делаю глубокий вдох и протяжно выдыхаю. Настраиваюсь.

– Всего доброго, – киваю таксисту и выхожу.

Бодрым шагом направляюсь к воротам и открываю калитку, а потом иду к дому. Ключ сжимаю крепче, чтобы пальцы не дрожали, когда открываю дверь в дом.

Мама и папа стоят на кухне. Отец обнимает маму и целует. Ну, к таким картинам я привыкла, они не особенно свои нежности скрывают.

– Привет, родители! – говорю максимально бодро, но голос на пределе, чтобы не дрогнуть. – Чего такие хмурые?

Отец переводит на меня тяжёлый взгляд, а мне хочется по‑заячьи прижать уши.

Молчит. Давит своим авторитетом. Глаза как два штормовых облака.

– Голодная, дочь? – Мама встаёт между нами, принимая на себя ментальный огонь. Она всегда так делает, только каким‑то лишь ей доступным образом разоружая отца.

– Чай пили на… на практике. Но поела бы. Но ты не колотись, мама, я и сама могу приготовить. Или с Даной съездить в кафе.

– В кафе она съездит. Сейчас, – раздаётся вибрирующий голос отца. Похоже, начинается. – Она у меня не то что в кафе, а вообще из дому не выйдет!

Ничего себе заявочки. Он несколько раз угрожал ко мне охрану приставить, но чтобы из дома не выпускать – это уже слишком так‑то.

– А кандалы на ногу не повесишь, пап? Или ошейник, что током бьётся, как у собак?

Мамин взгляд мне сигналит о том, что палку я знатно перегибаю. Я это и сама чувствую, но меня тоже начинает нести. Вспыхиваю, как порох. Недаром же я дочь Алексея Шевцова. Вся в папочку.

– Это ты у себя на практике увидела, что такая умная?

– Там таким уже давно не занимаются. Я не в «Полярную сову» пошла на практику, папа.

– Ещё не хватало! – Он лупит кулаком по столу, отчего у меня все внутренности поджимаются. Папа никогда не бил меня, да и не наказывал даже, но у него такая энергетика, что когда он злится, все готовы пятый угол бегать искать. – Ты разбрасываешься такими понятиями, в которых ни хрена не смыслишь, Алиса. Это тюрьма, там преступники. Это не кино, понимаешь?

– Не все, папа!

Вот мы и дошли до сути.

– Ты лезешь не в своё дело, Лиса.

– Но я хотя бы что‑то пытаюсь сделать!

Отец совсем уж мрачнеет. Мама кладёт ему ладонь на плечо, но кажется, даже её суперсила сейчас почти не помогает.

– Ты ведь знаешь, что он не виноват, и ничего не делаешь, – мой голос внезапно дрожит. Меньше всего на свете мне хотелось, чтобы родители поняли, что я неравнодушна к Шторму. Но, кажется, уже поздно…

По лицу отца невозможно ничего прочитать сейчас. Он поджимает губы, а мама хмурится.

– А ты что можешь сделать, м? – глухо спрашивает отец.

Этот вопрос я уже задавала себе, когда задумала попасть именно на этот поток практики. И сознавала, что… понятия не имею.

Не знаю что. Не знаю!

Я думала, что сделаю шаг, а там уже по ходу поймаю подсказку.

Но этот вопрос, прозвучавший вслух от отца, хлестнул больно. Задел.

– Держись от всей этой истории подальше, Алиса, – говорит отец, не дожидаясь, пока отвечу. Но мне, по сути, и нечего сказать ему. – И от самого Шторма в том числе. Разговор окончен.

Папа, смахнув с полки ключи от машины, широким шагом покидает гостиную и хлопает из коридора дверью, а я остаюсь в кухне с мамой. Устало опускаюсь на стул, пока мама включает чайник и что‑то достаёт из холодильника. Они с папой очень редко покупают еду, предпочитают готовить сами.

– Мясной пирог будешь?

– Угу, – киваю угрюмо, а у самой слюнки течь начинают. Вот что за организм такой? Девчонки на стрессе всегда худеют, говорят, есть не хочется, а на мой аппетит ничто не способно повлиять.

4

– Пап… – обращаюсь к отцу первой и кусаю губы, пока едем. Быть в ссоре с отцом для меня тяжело. Словно камень на груди. – Слушай… прости, что не сказала тебе, что всё же приняла решение проходить практику в следственном изоляторе.

Отец продолжает смотреть чётко в лобовое. Челюсти напряжены, губы поджаты. Только цифры на спидометре растут. Потом он, словно осознав, что начинает слишком разгоняться, негромко вздыхает и чуть сбавляет скорость. Но молчит.

Ладно. Помолчим.

Но когда мы проезжаем мост, отец делает музыку тише и, не оборачиваясь ко мне, заявляет:

– Сегодня отработаешь день практики, а потом напишешь заявление о переводе на другой объект. Хочешь практику в СИЗО? Выбери другое.

Внутри появляется пульсация и поднимается горечью к горлу. Начинаю жутко злиться на отца. А казалось же, что он принял мой выбор!

– Я этого делать не буду, – недовольно складываю руки на груди и тоже впериваюсь взглядом в ленту дороги через лобовое.

– Будешь, Алиса, – тон отца непреклонный. – Иначе это сделаю я.

Капец. Ещё не хватало, чтобы на последнем курсе университета отец ходил и решал за меня что‑то. Со стыда сгореть можно.

– Папа, да в чём проблема? – буквально взрываюсь, всплеснув руками. – Что такого в этом СИЗО? В чём проблема, если я хочу хоть что‑то разузнать про дело Шторма?!

Из меня ключом бьют эмоции, а вот отец выглядит словно скала – спокоен и нерушим. Хотя я знаю, что внутри у него сейчас фонтанирует ярость. Алексей Шевцов прекрасно умеет владеть собой, когда ему это нужно. И именно этим контролем и давит.

– Тебе не следует ничего разузнавать. Держись от всего этого подальше, Алиса.

– Да почему?!

– Потому что это очень опасно, – рявкает отец, повернувшись ко мне. И я понимаю, что он не шутит. Не говорит это лишь для того, чтобы вразумить меня. Не пугает – констатирует факт. Я слишком хорошо его знаю, чтобы понимать, когда он преувеличивает, а когда определяет реальные масштабы.

Замолкаю и смотрю вперёд на дорогу, переваривая его слова и то, как он это сказал. Сомнения ворочаются в груди.

– Ты что‑то знаешь об этом, да, пап? – поворачиваюсь и внимательно всматриваюсь в его профиль, пытаясь в его мимике и поведении найти подтверждение своим догадкам. – Что‑то помимо официального дела?

Отец хмурится. Вижу, что колеблется, говорить мне или нет.

– Тут что‑то нечисто, да?

– Лиса, просто не лезь, ладно? – голос отца немного смягчается. – Я разбираюсь. И обязательно разберусь. Но ты, пожалуйста, не мешайся под ногами. Ты же сама понимаешь, что это может связать мне руки.

Конкретики никакой, но уже что‑то. Хотя бы какой‑то конструктив.

– Ты можешь мне сказать, пап.

– Давай без твоих психологических штучек, Лиса. У меня иммунитет к ним, помнишь? Мама взрастила.

Блин. Эх. Ну, я попробовала хотя бы.

– Я не шучу, Алиса. Отойди в сторону, тогда я попытаюсь. А потом мы уже поговорим, почему тебе вдруг так интересно стало дело Шторма.

Ой. Вот тут надо осторожнее. Открыто заявить отцу, что я с подросткового возраста втрескалась в его воспитанника, я не решалась очень долго. И сейчас не готова. И обсуждать это тоже.

Поэтому киваю и замолкаю. Кажется, мой отец нашёл способ заткнуть меня.

Он тормозит на парковке возле СИЗО, но мотор не глушит.

– Ты до которого времени на практике?

– До двенадцати.

– Заберу тогда. И, Лиса… – смотрит внимательно прямо в глаза. – Без выкрутасов давай, хорошо?

Закатываю глаза и, скинув ремень, дёргаю ручку машины. Конечно, папочка, куда уж мне, глупенькой.

Штатного психолога изолятора сегодня нет и, как сказал крыс Борьков, не будет. Что‑то там по семейным. Поэтому практикантов распределяют по конторе помогать с бумажками разбираться. Удобно, чего уж. Но практикант на то и практикант – бесплатная рабсила.

Меня отправляют в кабинет начальника изолятора и поручают очень важную работу – вносить данные из архивных документов в программу для оцифровки. Пять лет вуза, пять лет ожиданий ворваться в профессию, пять лет романтики – и вот. Вбивай циферки с пожелтевших документов.

Но делать нечего. Сижу и выполняю то, что поручили. Говорить с начальником и с куратором практики в универе о переводе не спешу. В конце дня сделаю это. А пока пытаюсь эмоционально проглотить это соглашение с отцом.

Начальник занимается своими делами. В кабинете бывает редко, так что я тут практически одна постоянно сижу. Часа два точно. А потом он врывается злой и возмущённый, разговаривая по телефону. Меня, сидящую в углу за столом с дополнительным компьютером, игнорирует.

– Ляна Борисовна, какого хрена? – Кажется, гнев его обращён на штатную психологиню СИЗО. – Ты сказала, что всё сделано, поэтому тебе нужен отгул! Ни хера не сделано! С меня прокурор результаты психологического тестирования Шторма трясёт уже сутки. Ему срочно! Дело громкое! Пресса и вся прочая фигня как собаки голодные.

5

У Ляны Борисовны действительно в кабинете чёрт ногу сломит. Не знаю, как она находит нужное. Журналы учёта и регистрации стоят в разных местах, бланки для опросников просто вперемешку навалены в лотки, на столе под стеклом бессчётное множество всяких разноцветных заметок с настолько старыми датами, что уверена, если я сейчас выброшу бо́льшую часть этих листочков – Ляна Борисовна и не заметит. Приходится хорошенько постараться, чтобы найти нужные бланки.

Плюс я ещё жутко нервничаю. Пытаюсь успокоиться, ведь именно к этому моменту я и стремилась. Даже с отцом на конфликт пошла! А теперь руки дрожат и кожа на ладонях влажная. Не хватало ещё, чтобы это сочли за неуверенность.

– Нашла! – Вытаскиваю файл с распечатанными первичными личностными опросниками.

Но это оказывается настоящий «винегрет». Один лист от опросника на диагностику депрессии по шкале Бекка, другой по Спилбергу на тревожность, по Томасу на конфликтность. А комплексного первичного нет!

Приходится включить компьютер и хорошенько поискать, чтобы найти стандартизованный первичный. В компьютере, к слову, ситуация ещё хуже. Абсолютно все файлы и папки разбросаны на рабочем столе. Они такие мелкие, что приходится на каждый наводить курсор, чтобы выпало название.

Наконец, нахожу нужный файл, распечатываю и всё складываю в стопку. Смотрю на себя в большое зеркало, что висит возле двери. Боже, у меня глаза сверкают, словно я температурю. Хотя, может, так и есть.

Сколько мы не виделись? Лет десять. Это ведь я наблюдала за ним со зрительских трибун и с экрана телевизора. А он меня в последний раз видел ещё подростком, когда после его первой победы мама настояла на праздничном ужине у нас дома.

Я тогда сидела почти всё время молча и едва дышала. Даже есть не могла. Мне казалось, что Шторм тогда собой занял всю нашу огромную гостиную, вытеснив всё остальное и все мои мысли из головы. И, конечно же, он не отнёсся тогда ко мне серьёзно. Да и как бы это могло быть? Мне было тринадцать… Заметил ли вообще?

Переплетаю пучок на голове и поправляю жакет. Не сдерживаюсь и немного покусываю губы, чтобы выглядели слегка припухшими. Ох, видел бы меня сейчас папа… Но лучше, конечно, не надо.

Беру документы и иду к воротам в режимный корпус, где меня уже ждёт сопровождающий. Он даёт короткие инструкции, а потом велит следовать за ним.

Иду уверенно, чеканя шаги. Но сердце грохочет в груди так, что мне кажется, его бой слышен на весь коридор.

Шторм уже в допросной. Руки скованы наручниками. Сердце ёкает, когда вижу его таким. Не на ринге в лучах славы, а вот так… В клетке, словно он зверь, а не человек. Но тем не менее он не выглядит удручённым или унылым. Всё такой же прямой твёрдый взгляд, всё так же гордо поднята голова и расправлены плечи.

– Добрый день, Руслан Русланович, – говорю, незаметно прочистив горло, пока конвоир занимает место за спиной Шторма. – Меня зовут Алиса Алексеевна, я замещаю штатного психолога и должна провести стандартное психологическое диагностирование.

– Добрый, – окатывает меня равнодушным взглядом. – Надо – значит, проводите.

Он меня не узнал. На имя внимания не обратил, да и мало ли Алис Алексеевен. Предполагаю, что он, в отличие от меня, все эти годы совершенно не думал обо мне. С чего бы ему вспоминать малолетку какую‑то? Пусть и дочку его тренера.

Опускаюсь на стул напротив, ощущая жуткое напряжение в мышцах, будто лом в спину вставили. Словно на гвозди я села, а не на стул. Приходится хорошенько себя одёрнуть, чтобы не пялиться на него во все глаза.

– Вот здесь есть вопросы, на которые вам нужно ответить, – протягиваю по столу первый лист. – Пожалуйста, прочитайте внимательно и ответьте максимально честно. Пишите разборчиво. Если что‑то будет непонятно – спрашивайте.

Руслан кивает и подтягивает к себе листок. Берёт ручку и начинает отвечать на вопросы. Пишет размашисто, быстро выводя ровные буквы.

В полной тишине слышен только лёгкий скрип ручки о бумагу. Ну и мой пульс, наверное.

Я рассматриваю его. Резкую линию тёмных бровей, прямой, немного с горбинкой нос, волевой подбородок, покрытый лёгкой щетиной, плотно сжатые чётко очерченные губы.

Боже, Алиса, сейчас не тот момент, чтобы сидеть и пялиться на его губы!

– Я здесь закончил, – вскидывает на меня глаза, обжигая кожу, и протягивает листок обратно.

– Вот тут ещё нужно заполнить, – подсовываю ещё два листка.

Шторм подвигает листок и задерживает на мне взгляд на пару секунд. Всматривается прищурившись, заставляя кровь бежать быстрее по моим венам, а потом снова опускает глаза к бумаге и продолжает писать.

Я зависаю, будто под действием какой‑то магии. А потом вдруг этажом выше что‑то глухо падает на пол, и в это же мгновение Шторм вскакивает и бьёт локтем под дых конвоира. Наручники оказываются не закреплёнными, он их сбрасывает и защёлкивает на запястьях охранника. Ещё одно молниеносное движение – и тот оседает на пол, придерживаемый Русланом. Всё происходит так быстро, что я и понять толком не успеваю.

Внутренности мгновенно сковывает льдом от страха. Я пытаюсь вскочить со стула, но Шторм бросается ко мне, хватает за руку и резко дёргает на себя. Развернув спиной, крепко прижимает к груди, закрыв ладонью рот.

6

– Эй, стой, – пытаюсь выдернуть руку. – Куда ты меня тащишь?

Забрав ключи у конвоира, лежащего без сознания, Шторм открывает замок и, крепко сжав моё запястье, тащит за собой по коридору.

– Ты меня слышишь? – Я предпринимаю вторую попытку.

Он резко останавливается и прижимает меня к стене всем телом, заставляя задохнуться от его близости. Я слишком долго была влюблена в него на расстоянии, и сейчас от такого резкого наплыва эмоций вот‑вот случится передоз.

– А ну тихо, я сказал, – говорит негромко, но грозно, приблизив своё лицо к моему. – Я не буду цацкаться с тобой. Сказал идти – и ты идёшь, девочка. Молча.

– Ты совершаешь ошибку, – пытаюсь вразумить его. – Побег – не выход. Остановись сейчас, иначе последствия будут катастрофические.

– Ты меня плохо услышала? – кладёт ладонь рядом с моей головой на стену и наклоняется ближе, заставляя вжаться в стену. – Оставь свои штучки при себе, психологиня. Я сыт по горло болтовнёй.

Я вдруг понимаю, что мне становится страшно. Я боюсь его. Это не шутки, и он сейчас – не далёкая идеальная подростковая мечта.

Настоящий. Из плоти и крови. Опасный. Злой. И он не на прогулку по набережной меня зовёт – он взял меня в заложницы. Это, мать его, совсем не шутки.

– Там десятки вооружённых охранников. Двери, замки, камеры. Как ты собираешься всё это преодолеть? А если и сможешь, то что дальше? Будешь в подворотнях прятаться?

– По‑твоему, я идиот? – прищуривается. – Я всё это знаю. А ещё я знаю, что твари, которые подставили меня, сделали это не просто так. Но сейчас некогда. Пошли.

Он снова больно сжимает мою руку и дёргает на себя, понукая бежать за ним.

Удивительно, но следующая решётка по коридору оказывается незапертой. И все последующие тоже. Ни сигнала тревоги, ни сирен – ничего. Тишина.

Значит, ему помогают.

В одном из коридоров Руслан сворачивает направо, и мы спускаемся вниз на несколько пролётов. Мне кажется, это уже подвал. Шторм несколько раз негромко стучит в низкую, покрытую многолетними слоями серой краски железную дверь. Через секунду та открывается. За ней явно человек, но он остаётся в тени, пропуская нас в тёмное душное помещение.

Ритм пульса в моих жилах бешеный. Сигнал опасности на максимум. Я потрясена происходящим до такой степени, что у меня ноги подкашиваются. Волоски все на теле дыбом встают.

Я могла бы ему сейчас сказать, кто я и кто мой отец. Уверена, Шторм бы меня отпустил сразу же. Но… куда он пойдёт? Что будет делать? Где мы с отцом потом будем искать его?

– Пригнись, – командует Шторм, продолжая крепко удерживать меня за руку.

Он зажигает фонарик и светит перед собой. Вдоль стены видны несколько идущих параллельно толстых труб. Они уходят в стену, но возле них есть проход. Ну как проход… Скорее шахта. Пригнуться надо, и тогда получится протиснуться.

– Я туда не полезу, – упираюсь, пытаясь высвободить запястье.

– Темноты, что ли, боишься? – спрашивает с сарказмом.

– Вообще‑то да, – отвечаю серьёзно. – И замкнутого пространства тоже.

И не просто боюсь, а до паники. Я и сейчас сплю с ночником, а уж в детстве, помню, до истерики доходило, когда нужно было ночью в туалет встать и идти самой по темноте. Поэтому у нас в доме всегда ночные лампы в коридоре горели.

– Не бойся, детка, ты со мной, – Руслан иронично выгибает бровь, а потом тащит в эту жуткую тёмную нору. – Тем более у нас есть фонарик.

Я предполагала, что он может быть засранцем, но, признаться, не думала, что таким.

Пока мы пробираемся в этой шахте, я считаю шаги, чтобы хоть как‑то отвлечься от грохочущего пульса и нарастающей паники. Уже не только Шторм крепко сжимает мою руку, но и я вцепляюсь в его. Кажется, что воздух вот‑вот закончится, и я попросту задохнусь.

– Долго ещё? – шепчу, ощущая, как под волосами выступает испарина.

– Нет, – негромко отвечает.

– А что ты дальше со мной собираешься делать? Кино насмотрелся и думаешь обменять на вертолёт и сто тысяч долларов?

Шторм негромко смеётся. Надо же, в такой ситуации он ещё и смеётся!

– Могу отпустить. Хочешь?

– Правда?

– Да. Но только здесь и сейчас. Потом – нет.

По рукам мурашки бегут, стоит представить, что он тут сейчас бросит меня. И даже если найдут скоро, я быстрее с ума сойду. Тут же сыро, темно, душно и, думаю, крысы водятся.

О господи, ну зачем я об этом подумала?

– Нет‑нет, тут не надо.

– Я так и думал, – снова ржёт, и мне хочется его стукнуть.

Вообще, ситуация странная. Он – беглый заключённый, преступник для всех, насильник, хотя его вина ещё не доказана. Но обществу ведь не всегда нужны доказательства. Хватит и громких фраз и лозунгов, чтобы человека на всю жизнь заклеймить.

А ещё он взял меня в заложницы при побеге и тащит по какой‑то шахте. Но при этом мы беседуем и смеёмся.

7

– Я не хочу в лес, – складываю руки на груди.

– А я и не спрашиваю, чего ты там хочешь, – отмахивается Руслан, как от надоедливой собачонки. – Мы не на прогулку едем.

– Знаешь, а через экран ты другим казался, – отворачиваюсь и смотрю в окно. Наблюдать, как машина несётся прямо у обрывистого берега, как‑то жутковато. Шторм сейчас ведёт совсем не мягко.

– Добро пожаловать в реальный мир, детка, – отвечает холодно.

Да, так и есть. Реальный мир всегда более жёсткий, более бескомпромиссный. Мы идеализируем человека, когда влюбляемся, забывая, что в каждом из нас есть даже не две, а много сторон. И тем не менее понимание этого совсем не мешает нам боготворить и любить дальше.

И мне не мешает…

Едем мы долго. Часа два точно. Не по трассе, конечно же, а то по грунтовке, то через какие‑то посёлки и станицы. Меня удивляет, что Руслан не включает навигатор, а и без него отлично ориентируется. Наверное, эти места знакомы ему.

– Это дело рук Риданова? – спрашиваю спустя какое‑то время. Молчать долго для меня совсем невмоготу.

Тихон Риданов – тоже спортсмен, боец. Он из Москвы. Именно с ним у Шторма должен был скоро состояться бой.

Риданов сильный противник. Но однажды Руслан его уже победил. Сейчас Тихон запросил реванш. Буквально через месяц предстоял решающий бой за титул чемпиона.

А потом это обвинение, как снег на голову. В прессе, конечно же, гуляли слухи, что Риданов так решил слить соперника, но повестку с виной Шторма разогнали слишком грамотно и громко, что людям было проще и занимательнее поверить, что он и правда сделал это. Богатый боксёр, на пике славы и формы, почувствовал себя безнаказанным и решил, что ему всё можно. Любые развлечения. Женщины в том числе, даже если они не хотят. Это была вкусная новость для сплетен. Шокирующая, грязная, но такая увлекательная!

Руслан молчит несколько секунд. Он ведь не знает, кто я, не помнит, поэтому и обсуждать со мной что‑то не спешит. И понять его можно.

– Я не могу этого утверждать, – всё же говорит нехотя. – Без доказательств. Даже думаю, что он, скорее всего, совершенно ни при чём. Рид – хороший боец. Честный. Чего я не могу сказать о его окружении. Я слышал… что не все его спонсоры были довольны тем, что мы должны были биться.

– Слишком много на него поставили? – киваю, догадываясь.

– Очень может быть.

– Настолько много, что слить тебя в тюрьму было недостаточно?

– Может, и достаточно, – пожимает плечами и резко объезжает ямку на дороге, отчего я едва не стукаюсь головой об окно машины. – Но чисто сработать не вышло. Вот и решили окончательно слить, чтобы уж наверняка.

– Наверное, за тобой тоже кто‑то стоит? Кто‑то, кто не поверил во всю эту дичь с изнасилованием… – Конечно, я намекаю на своего отца. Мне интересна реакция Шторма. – Уверена, есть такие люди.

– Есть, – отвечает, нахмурившись. – И… боюсь, им не понравится то, что я сделал сегодня. Но выхода у меня не было.

– То есть они не в курсе? – специально зеркалю множественное число, как и сказал сам Шторм. Мне важно понять, имеет отец отношение к побегу или нет.

– Я не хочу втягивать в это тех, на ком потом это может нехорошо сказаться. Сам решу свои проблемы, а дальше видно будет. Сейчас нужно дождаться кое‑каких фактов от некоторых людей.

– А ты этим фактам можешь доверять?

– Нужно будет – проверю. Короче… ты не забивай себе голову, девочка.

Меня это его «девочка» уже порядком раздражать начинает. Никогда не любила все эти «детка», «куколка», «малышка». Только папины «лисичка» и «принцесса». Но это папа. Ему можно. А слышать такое от парней для меня всегда было как‑то унизительно. Будто я глупая дурочка.

– Меня Алиса зовут. Не девочка и не детка, – говорю твёрдо, совсем не скрывая своего раздражения.

– Как скажешь, – усмехается. – Алиса…

Когда он произносит моё имя, по плечам почему‑то бегут мурашки. Ещё и взгляд бросает, пусть и быстрый, но внимательный такой. Будто только сейчас решил рассмотреть, кто же тут рядом с ним в машине сидит.

Взгляд этот я выдерживаю, а потом демонстративно отворачиваюсь к окну. Хватит с меня болтовни с похитителем.

Признаться, я уже и нервничать начинаю. Поначалу я даже восприняла это в некотором роде как приключение. Но сейчас, когда мы едем уже по горной местности, становится страшновато.

Руслан останавливает машину перед двором какой‑то деревушки, спрятанной в горах, и выходит. Я вжимаюсь в кресло в ожидании. Мне он, конечно, не докладывает, куда и зачем вышел. Может, тут живёт кто‑то, кто должен ему помочь? Или он планирует прятаться здесь.

– На выход… Алиса, – открывает мою дверь резко, заставив вздрогнуть от неожиданности. На имени делает особый акцент.

– Мы будем ждать информацию от твоих людей здесь?

– Я буду ждать, а не мы, – поправляет. – Нет. Дальше пешком пойдём.

Я поднимаю глаза в лобовое и вижу только бесконечные деревья, стелющиеся вверх по горам. Солнце уже село и стали опускаться сумерки. В сумрачные туманные дни темнеет быстро.

8

Ежусь от холода, пока Руслан возится, откручивая проволоку, которой обвязан засов. Открутив её, Шторм шарит пальцами за деревянной обшивкой дверной коробки и извлекает оттуда большой ключ. Проворачивает его и открывает тяжёлую дверь.

Скрип этой двери не внушает надежды, что внутри может быть хотя бы относительно тепло и безопасно. А в этих лесах, между прочим, медведи водятся. Или вдруг ещё какие‑нибудь… беглые… шастают.

– Прошу в хоромы, – кивает мне Шторм, делая картинный жест рукой.

Желания нырять в эту дыру нет никакого. Но и выбора тоже нет.

– Ты первый, – ёжусь ещё сильнее, плотнее запахивая чужую куртку. – Вдруг там какой‑нибудь людоед.

– Вот и проверим, – усмехается Руслан, светя внутрь дома фонариком.

– Очень смешно, – бормочу недовольно. – Или боишься, что сбегу?

– Да некуда бежать тебе, – качает головой. – Ты теперь и шагу не сделаешь в сторону, видно же, что принцесса, зацелованная во все места.

– Знаешь что! – Горячая волна возмущения подкатывает к груди.

– Тут, боюсь, как бы тебя в туалет водить за ручку не пришлось. Сама же побоишься.

Вот кстати. Действительно проблема ведь. Одна я без Шторма носа не высуну из этой сторожки, даже днём тут страшно мне. Что говорить про ночь.

Я подхожу ближе к двери, когда Руслан заходит внутрь. Запах из домика идёт не настолько ужасный, как мне представлялось. Немного спёртый и чуть сырой, но не критично.

– Ты здесь как будто уже бывал, – делаю пару осторожных шагов внутрь, чуть пригнувшись на входе, когда Шторм, клацнув выключателем, зажигает слабый свет. Надо же, даже электричество тут есть.

– Бывал, – отвечает уклончиво. – В детстве.

Интересно, а папа знает про это место? Вдруг Шторм рассказывал ему, и отец найдёт нас скоро.

К моему удивлению, в домике не так уж и грязно. Всё очень аскетично, но убрано, ничего нигде не валяется. Немного пыльно только. Видно, что периодически тут кто‑то прибирается. Может, это делал и сам Руслан, пока не попал за решётку.

Кровать у стены, стол под небольшим окошком, лавка, невысокий шкафчик – всё из дерева. Сбоку под стеной небольшой старый диванчик, накрытый пледом. Такие я на выставке видела, их из полос ткани крючком вяжут. Старый, наверное, плед. На полу несколько таких же, только в виде кружков.

Руслан запирает дверь изнутри на большой деревянный засов с металлическими скобами. Я такой сама ни за что сдвинуть не смогу, поэтому придётся молиться, чтобы он меня тут не запер, пока сам надумает сходить куда‑нибудь.

– Холодно здесь, – понимаю, что у меня уже зуб на зуб не попадает.

– Сейчас буржуйку раскочегарим – согреемся.

Он вытаскивает из‑под стола небольшой сундук, откидывает крышку и достает несколько поленьев. Буржуйкой оказывается странная приблуда в углу – цилиндрической формы и с трубой, что уходит в потолок, наружу, видимо.

– Там в шкафу в мешках свёрнуто постельное бельё и одеяла. Достань и постели, – отдаёт мне распоряжение.

Не двигаюсь с места. Складываю руки на груди и смотрю на него сердито, пока он, присев на корточки, закладывает поленья внутрь этой странной печки.

– Белоручка, что ли? – Понимая, что ничего по его приказу вдруг не происходит, Шторм оборачивается ко мне и смотрит снизу вверх.

– Если и так, – фыркаю. – Но суть не в этом. Ты взял меня в заложницы, а теперь ещё и приказы раздавать решил?

– А ты смелая, – качает головой, усмехнувшись. – Вот не боишься, что если уж я тебе похитил, то сейчас вон в том сундуке запру? Или в подвале – тут есть. Ну, чтобы не доставала.

Проследив за его взглядом, я замечаю в полу кольцо и что часть досок немного неплотно друг к другу прилегают. Люк в подвал, похоже.

Сглатываю, представив, что он действительно меня туда засунет. Мало ли что у него на уме. Я вот подумать не могла, что Шторм решится на побег, ещё и заложников прихватить решит.

– Ты обещал мне не вредить, – всё ещё хорохорюсь, но уверенность моя тает.

– Так я и не наврежу. Запру на какое‑то время и всё. Целёхонькая‑то останешься.

Закатив недовольно глаза, иду и открываю шкаф. Вытаскиваю оттуда два толстых, ватных, видимо, одела и бросаю их на кровать. Потом возвращаюсь за постельным и подушками.

Заправляю постель, складываю одеяла. Чувствую, как от буржуйки по дому начинает ползти удушливый запах.

– Мы так задохнёмся же.

– Сейчас разгорится и дым уйдёт. Пока чайник поставлю. Есть хочешь?

– Не откажусь от чая. Согреться бы…

– Кстати, – Руслан ставит чайник на ободок буржуйки, а потом идёт к шкафу. – Держи. А то ты в своих модельках на рыбьем меху… Мы хоть и не в Сибири, но всё же.

Он протягивает мне большие вязаные носки. Новые, неношеные. Пушистые и мягкие, будто из заячьей шерсти связанные. Хотя, может, так и есть.

– Спасибо, – беру без возмущения.

Скидываю туфли и натягиваю носки, кайфуя от того, как в тёплой шерсти моментально начинают согреваться ноги. Да и в домике теплеет, хотя всё ещё немного пахнет дымом.

9

Устраиваюсь на диванчике поудобнее. Пытаюсь прикрыться одеялом, подтыкаю его сбоку и прячу ступни. Зябко.

С грустью вспоминаю, что телефона у меня нет, он утонул в мутных водах Кубани. Да и если стащить у Руслана телефон, то это будет бессмысленно, потому что я видела, что вместо антеннки связи там «бублик». И, наверное, в принципе рисковать с такой идеей не стоит.

Всплеск адреналина схлынул, и я начинаю чувствовать, как тянет в груди. Перед родителями стыдно. Они ведь беспокоятся.

Отец рвёт и мечет, злится снаружи, а внутри от переживаний с ума сходит. Не уверена, что дома все стены целы. А мать тихо сидит на кухне и плачет. Или к отцу прильнула, чтобы унял её тревогу.

С одной стороны, они‑то понимают, что меня не просто какой‑то бандит похитил. Папа Руслана как облупленного знает. И что тот вреда мне не причинит, тоже знает. С другой же… папа знает меня. И что я умею вляпываться.

– Прости, – тихо шепчу в темноту, внезапно ощутив, как в носу щекочет.

Переживать за них начинаю, в полной мере осознавая свою вину и безрассудство. Нельзя нервы близких так на прочность проверять, они же могут оказаться не такими уж и прочными. Я‑то прекрасно понимаю, что Шторм бы не посмел тащить меня с собой, если бы я сказала, что Алексей Шевцов – мой отец.

Делаю вдох‑выдох и заставляю себя успокоиться, напоминая, что всё же мои родители взрослые люди. Отец – бывший военный, а мама психиатр. Они найдут в себе силы успокоиться и включить холодную голову и оценить риск как низкий. Ведь я со Штормом.

Кое‑как успокоив сама себя, я решаю налить ещё горячего чаю, чтобы согреться. Чайник стоит на буржуйке, значит, прилично тёплый должен быть.

Ориентируясь наощупь, нахожу кружку и пакетик. Заливаю и возвращаюсь на место, стараясь не шуметь. Шторм спит крепко, но тем не менее, лучше постараться не разбудить его. Ему явно не понравится.

Снова усаживаюсь на диванчик и подбираю под себя ноги. С наслаждением допиваю чай, а потом, отставив кружку, чувствую, как меня начинает клонить в сон. Сладко зевнув, я расслабляюсь и позволяю себе задремать.

Вот только уснуть глубоко у меня не получается. Едва только грань реальности смазывается, сквозь сон я слышу какой‑то шорох. Негромкий, шуршащий, но я вдруг от него вскидываюсь и прислушиваюсь, затаив дыхание.

Сердце бьётся как‑то слишком медленно, будто вот‑вот замрёт. Ровно до момента, когда шорох повторяется. А потом пульс взрывается и начинает частить так, что дыхания не хватает.

Ночь, кромешная темнота, лес. И даже если это просто мышь под полом, что вероятнее всего, моё восприятие и фантазия выкручены на полную.

Мне! Страшно!

Да охренеть как!

Все эти мыши, барсуки, белки, крысы, ежи, совы – они прекрасны, если наблюдать за ними через экран или во время экскурсии. Но сейчас, в темноте и тишине, я совсем‑совсем не хочу увидеть никого их них.

Да и что греха таить, в такой обстановке какие только страхи не накрывают. Даже иррациональные про всякое потустороннее. психика человека склонная к магическому мышлению и допущениям.

– Тихо, Лиса, ты ж не ссыкуха какая‑то, – говорю себе негромко, но в голове это звучит голосом папы. – Ещё Шевцовы каких‑то там мышей не боялись.

Но расслабиться никак не выходит. Мышцы сводит в спазме, дыхание сбивается. И уж точно ни о каком сне не идёт и речи. А с перепугу ещё и в темноте неясные тени мерещатся.

А Шторм спит себе и в ус не дует. Вот уж кому по барабану.

Остатки моей самообладания сдувает, словно пыльное облачко, когда за окном слышится вой. То ли волки, то ли ветер… А потом где‑то прямо у дома резко и громко хрустит ветка.

– Да мать твою! – вскакиваю с дивана и едва не падаю, запутавшись в покрывале.

От дивана до кровати каких‑то полтора‑два метра. Но расстояние это кажется огромным, и я ни за что не решусь вернуться на диван.

Шторм всё равно спит. А мне нужно как‑то привести нервы в порядок. Успокоиться.

Сжав в руках своё покрывало, я крадусь к кровати. Замираю возле неё, внимательно вглядываясь в темноте, спит ли Руслан. и лишь когда убеждаюсь, что его дыхание всё такое же ровное и размеренное, осторожно ложусь рядом. Подтягиваю колени и накрываюсь покрывалом.

Словно по волшебству расслабляюсь. Страхи отступают, будто сами боятся этого крепкого и сильного мужчину, что лежит рядом со мною. Я прикрываю глаза и концентрирую слух на его дыхании. По телу разливается тепло, мышцы тяжелеют, а веки закрываются сами собой. Я даже не замечаю, как засыпаю, не тревожась ни от шорохов, ни от скрипов. Так и не успев завести будильник часов на пять утра, чтобы улизнуть на диван до того, как Шторм проснётся…

* * *

Просыпаюсь я от хлопка двери и пыхнувшего в лицо холода. Едва раздираю глаза и приподнимаюсь на локте. Мне требуется несколько секунд, чтобы память восстановила события вчерашнего дня, и ещё несколько, чтобы осознать, что встать раньше Шторма и сбежать на диванчик у меня не получилось.

Поверх моего покрывала я укрыта ещё одним одеялом, а кровать рядом пустует. Сам же Шторм, скинув кроссовки, с охапкой сухих веток в руках проходит к буржуйке.

10

За полчаса, пока мы ели, на улице не сильно потеплело. И совсем не расстраиваюсь, что на мне большие охотничьи сапоги размера на четыре больше, благо носки тёплые под ними, и тёплая мужская куртка на плечах. Видок, конечно, так себе, не гламурный, но зато тепло. Для прогулки по лесу в качестве заложницы беглого заключённого – самое то.

– Ты бы шапку натянула, – замечает Шторм. – Нос красный от холода.

– А ты прям сама тактичность, – кривлюсь, закрываю ладонями рот и нос и дышу, пытаясь согреть его. Он – моя ахиллесова пята. Стоит только немного замёрзнуть, сразу краснеет кончик. Родители в детстве зимой всегда мне шарф до самых глаз натягивали, стоило температуре опуститься до нуля или подняться ветру.

– Так мне тебя вернуть невредимой надо.

– Так, может, не стоило тогда и похищать?

Шторм закатывает глаза, демонстрируя, что желания обсуждать это у него нет.

Ну и ладно. Подумаешь.

Но капюшон я всё же натягиваю.

Сегодня солнечно. В лесу, конечно, это не явно ощущается, но учитывая, что деревья ещё не оделись в листву, то света достаточно. А если поднять голову, можно увидеть голубое небо.

После дождей и схода снега с гор почва под ногами пружинит. Где‑то грязи больше, где‑то, где чуть повыше, ступать более твёрдо.

Шторм шагает уверенно, будто ходит тут не впервые. На телефон не поглядывает – знает, что связи тут ещё нет, видимо.

Попетляв между деревьями, мы выходим на узкую лесную тропу. Я иду сзади. Молчу. Наверное, я должна злиться, что он потащил меня по лесу бродить, но порчему‑то не чувствую негатива. Ни в сторону Шторма, ни в сторону самой прогулки. Неожиданно для самой себя понимаю, что мне тут хорошо. Я не особый любитель лона природы, но здесь и сейчас, пока ноги шагают по лесной тропке, в голове становится как‑то легко и свободно.

– Ух ты, что это? – окликаю Шторма, заметив сбоку в деревьях странные каменные сооружения.

Они выглядят необычно. Небольшие коробочки‑домики с большой плоской плитой‑крышей, в одной из стенок идеально круглое отверстие, будто вырезанное при помощи современной техники. Домиков этих несколько. Они выглядят древними и будто затеряны в деревьях, словно спрятались, прикрывшись мхом.

– Это дольмены, – отвечает Руслан, приостановившись и повернувшись туда же, куда и я. – До сих пор неизвестно, зачем они тут. Склоняются к тому, что это древние захоронения черкесов. А ты приезжая?

– Нет, я родилась в Краснодаре. Родители приезжие.

– Странно тогда, что не слышала про это место.

Я, собственно, вообще мало что знаю про Краснодарский край. Отдыхать мы с родителями по большей части летали то в Турцию, то в Индонезию или Таиланд. Ну в Сочи пару раз и в Анапу. Хотя мама не раз говорила отцу, что хочет и на местные небольшие курорты съездить, чтобы тихо и людей поменьше.

В ответ я пожимаю плечами, и мы идём дальше. Поднимаемся сначала немного вверх по склону, потом спускаемся.

– А разве связь не будет лучше, когда мы находимся выше? – спрашиваю Шторма.

– Связь будет лучше там, где есть вышка. Она ниже.

Он не особенно многословен, поэтому я продолжаю следовать за ним молча. Наблюдаю, рассматриваю всё вокруг, стараясь не отстать.

С удивлением отмечаю про себя, что лес, хотя ещё не оброс новой листвой, фонит зелёным. Присмотревшись, замечаю, что стволы и большие ветви опутаны каким‑то растением с мясистыми насыщенно‑зелёными листьями, из‑за чего лес не кажется рыжим и пустым.

Мы идём ещё достаточно долго. Я устаю и уже просто пялюсь Шторму в спину. Широкую, с резким огроменным разворотом плеч. А он знай себе шагает в одном темпе. Годами натренирован, ему такая физическая нагрузка – сущая мелочь. В отличие от меня.

– Давай передохнём, – прошу его жалобно. – Я устала. И голова уже шумит.

– Это не твоя голова, – усмехнувшись, отвечает на ходу, не сбавляя шага. – Скоро отдохнём.

Я начинаю прислушиваться. Монотонный гул и правда мне не кажется. И чем дальше мы идём, спускаясь по тропке вниз, тем сильнее он становится.

И когда мы, обогнув большой валун, выходим на большую поляну, я понимаю, откуда был этот шум, заполняющий лес. А точнее, вижу глазами.

Вид, который открывается мне, просто потрясающий. Дух захватывает в прямом смысле.

Передо мной поляна, на которой уже зеленеет молоденькая травка и синеют глазки первоцветов. А над этой поляной с высоты скалистой горы мощным потоком обрушивается самый настоящий водопад. Сильный, быстрый, с облаком белых брызг.

Внизу он образует маленькое озерцо‑блюдце, которое уходит в реку, огибающую поляну.

– Боже… – говорю потрясённо. Слышно плохо даже себя саму, шум воды заглушает. – Это невероятно красиво.

– Летом, когда всё зелено, ещё красивее, – Шторм останавливается рядом.

Я привыкла видеть на его лице напряжение, злость, ярость. Привыкла наблюдать, как он сосредоточивается в бою, как направляет, концентрирует на противнике все свои чувства и эмоции. Один только взгляд клинку подобен. А сейчас… сейчас он другой. Совсем. Стоит рядом, расслаблен, смотрит на великолепную картину природы с восхищением. Так смотрит, будто очень скучал по этому месту, будто давным‑давно знаком с ним.

11

Не знаю, каким чудом, но мне удаётся вцепиться руками в голые ветки кустов. Кожа на ладонях в лоскуты, по ощущениям, но то дело третье, главное, что не свалилась в горный поток.

– Ох, мать твою! – Шторм срывается ко мне, хватает за куртку на спине и резко дёргает на себя, вытаскивая меня из воды.

Не очень‑то нежно, но сейчас плевать. Утонуть в горной реке я хочу меньше всего.

Он тянет меня выше, и мы оседаем на склоне у реки прямо в грязи. Дышим тяжело. И я, и он. Я вся дрожу, осознавая, чем это могло закончиться. Не сразу понимаю, что сижу, всё ещё вцепившись пальцами в куртку Руслана.

– Цела? – смотрит на меня внимательно. – Не поранилась?

– Да вроде цела, – голос мой хрипит, зубы стучат от пережитого страха. – Только вот руки…

С трудом раскрываю ладони, кожа на них содрана, вся в царапинах. Ветки колючими оказались, но зато помогли спастись.

Шторм берёт мои руки в свои и чуть разворачивает. Смотрит внимательно.

– До дома доберёмся – обработаем. Давай, надо идти. Дождь притих, но скоро польёт снова.

Я пытаюсь встать на ноги, но замечаю, что на ногах только один сапог – левый. Второй слетел в реку. Сначала с перепугу и не увидела этого. Штаны промокли насквозь, куртка тоже – только одно плечо сухое. Первая волна адреналина схлынула, и теперь меня начинает трясти от холода. Зуб на зуб не попадает буквально.

Шторм взбирается обратно на тропу и вытаскивает за шиворот и меня.

– Давай снимай куртку, – увидев, что я абсолютно не способна сейчас управлять собственными окоченевшими пальцами, он сам резко дёргает замок и стаскивает с меня куртку.

А потом заставляет вздрогнуть от испуга, когда его пальцы сжимаются на горловине блузки и рвут её в стороны. Пуговицы разлетаются, а я остаюсь перед ним в одном лифчике.

– Эй! – успеваю возмутиться, прежде чем сжаться от порыва ледяного ветра и прикрыться руками.

– Тихо, – командует. – Мокрая ткань к телу – плохо. Заболеешь. Вот, держи.

Он быстро стаскивает куртку с себя и набрасывает мне на плечи. Застёгивает замок, едва я просовываю замёрзшие руки, а потом ещё и капюшон натягивает.

– Пошли, Алиса, скоро дождём накроет, вообще не пролезем по грязи.

В сухой куртке, хранящей тепло его тела, я согреваюсь быстро. И хотя ноги всё ещё дрожат, пытаюсь идти.

– Так, стоп, – опускает глаза на мою ногу в одном носке и качает головой. – Блин, надо было охранницу брать в заложницы, она тётка закалённая.

– Ну извини, – пожимаю плечами. Теперь буду закаляться и три раза в неделю тренироваться, чтобы проблем не создавать, вдруг ещё разок похитят.

– Сюда, короче, иди, – Шторм на мой ответ закатывает глаза, а потом вдруг подхватывает меня под колени и поднимает на руки.

Я вскрикиваю от неожиданности и вцепляюсь ему в плечи. Он высокий, а я офигеть как боюсь высоты.

– Не ссы, «не детка» Алиса, – ухмыляется. – Не уроню.

Пока идём, точнее он идёт, я притихаю у него на руках. Несмотря на непростую ситуацию, я всё равно ощущаю, как меня ведёт от его близости. Я слишком долго мечтала о нём, и сейчас мои органы чувств перегружаются по полной программе. Его запах, тепло близкого дыхания на коже щеки, его близость… Я будто пьянею.

Обещание своё выполняет. Доставляет в дом в целости и сохранности. Держит крепко, особенно когда дождь всё‑таки начинается и земля под ногами становится ещё более скользкой.

– Давай, снимай штаны и закутывайся в одеяло, – опускает на пол, и я даже не замечаю, чтобы он запыхался, хотя во мне добрых пятьдесят восемь килограммов. – Не хватало ещё, чтобы простудилась. Тебе же это… рожать ещё.

– А другой причины у меня позаботиться о себе нет? – выгибаю бровь, глядя на него.

– Не умничай, короче. Давай залезай под одеяло, я поставлю чайник и поищу аптечку.

– Тогда… отвернись, – прошу его, ощущая, что под внимательным взглядом мне становится жарко даже в мокрых штанах.

Он выполняет просьбу, поворачивается к шкафу в поисках, видимо, аптечки. Я же быстро сдираю с себя мокрые штаны и его куртку, а потом заматываюсь в одеяло по самый нос. Меня всё ещё колотит. Лицо горит почему‑то, во рту пересохло.

– Так, бинты и вата есть, а перекиси нет, – чешет затылок. – Сейчас что‑нибудь придумаем.

Я забиваюсь в углу дивана в попытке согреться, расслабиться и перестать дрожать как осиновый лист. Наблюдаю за действиями Шторма, пока он подбрасывает веток в буржуйку и наполняет из баклажки чайник. Ладони щиплет. Пока домой добирались, я так их не ощущала, а сейчас царапины и ссадины начали ощутимо ныть, когда я промыла их чистой водой.

– Так, давай сюда свои руки, – подходит с куском ваты и бутылкой водки.

– Я сама, – забираю у него водку и вату.

– Точно сама?

– У меня мама врач, – отрываю кусок ваты и пытаюсь открутить бутылку под внимательным взглядом Руслана.

Ну и зачем так пялиться? И так ладони болят, ни согнуть, ни разогнуть пальцы, так ещё и он смотрит.

12

Я даже не помню, как вчера отрубилась. Просто уплыла после этого чая с водкой и пережитого стресса.

Сейчас же разлепляю глаза с трудом. Будит меня шипящий на буржуйке чайник. Шторм сидит не небольшом стульчике возле стола и нанизывает на тонкие ветки куски мяса. Рукава его свитера закатаны, и открывается потрясающий вид на руки в змейках татуировок. У меня не один постер был с фотками его рук – и в перчатках, и без. Все подружки слюни пускали что в школе, что в универе.

– Выспалась? – поднимает на меня глаза, когда я шевелюсь и подо мною скрипит кровать.

– Да вроде бы, – прочищаю горло.

– Ты проспала до обеда, – усмехается. – Ну точно спящая красавица. Нормально, кстати? Не заболела?

– Не чувствую ничего такого.

– Ну тогда давай вставай и почисти картошку. Пока сварится, и мясо пожариться на костре успеет.

Укутавшись в одеяло, сажусь на кровати и смотрю на него хмуро. Мозг включается и обрабатывает информацию, а его выводы мне совсем не нравятся.

– А мясо и картошку ты где взял?

– Сходил в деревню и купил на рынке.

– И оставил меня тут одну? – Возмущение волной жара поднимается по телу. – Ну нормально вообще?

– Ты дрыхла. Да и не маленькая вообще‑то, «не‑детка»‑Алиса.

– А если бы сюда кто‑то припёрся? Или медведь заглянул?

– Уверен, медведь, сражённый твоей красотой, тут же покорился бы и встал на страже.

Да он издевается надо мною!

– Очень смешно, – строю ему гримасу. – Где моя одежда?

– Высохла, вон на верёвке висит, – кивает на мои штаны, развешанные возле буржуйки. – Только сама возьми, а то у меня руки в мясе.

Я, завернувшись плотнее в одеяло, сползаю с кровати и тащусь за своей одеждой, а потом возвращаюсь обратно. Прошу Шторма отвернуться и при этом чувствую, как щёки становятся слишком тёплыми. Он цокает, но мою просьбу выполняет, и я быстро натягиваю штаны и свою блузку. Одежда, конечно, не выстиранная в порошке и кондиционере, но деваться некуда.

– Вон картошка, рядом нож, – командует, за что я награждаю его недовольным взглядом. – Почистишь – сложи в кастрюлю, залей водой и поставь на печь.

Раскомандовался тут. Ты похитил – ты и корми. Картошку чтобы чистить, в заложники взял, что ли?

Но возмущения мои остаются при мне, потому что Руслан берёт палочки с нанизанным мясом и уходит на улицу.

Я беру нож и начинаю чистить картошку. Стыдно признаться, но в свои двадцать три я не знаю, как это делать. Попросту не приходилось. С девчонками, когда вместе жили на квартире, мы заказывали готовое, а если и делали сами что‑то, то уж явно не картошку. Все сидели на диетах и бесконечно худели. А дома готовили родители. Мне с отцом нравилось болтать и над чем‑то колдовать на кухне, когда мама была на дежурстве, но в основном это были овощи и мясо. Да и то готовил папа, а я могла только нарезать красиво и уложить.

Я беру картошину и верчу её в руках. Ну что ж, новый опыт, так сказать.

Через десять минут передо мною лежат семь очищенных клубней. Не очень ровно получилось, но как есть. Мне даже немного стыдно становится, и я себе обещаю, что буду чаще готовить и активнее учиться делать это. Приложение надо скачать какое‑то, что ли.

Ставлю картофель вариться, привожу себя в порядок перед небольшим зеркалом возле двери, одеваюсь в просохшую куртку и выхожу на улицу. Аппетитный запах жареного мяса щекочет ноздри и вызывает прилив слюны. Оказывается, что я просто дико голодна.

– Сегодня теплее, чем вчера, – присаживаюсь тоже у костра на перевёрнутый деревянный ящик. – Хотя и небо тяжёлое какое‑то.

– Весна же, – подмечает Шторм. – Как обычно: не успеешь заметить, а уже дикая жара. Только тут в лесу и спасался раньше.

Мы замолкаем и сидим почему‑то молча. Смотрим на огонь. Странное ощущение, но мне сейчас так комфортно молчать рядом с ним. Делить эту лесную тишину, его какую‑то безмолвную грусть.

Но это мне. Я ведь с детства в Шторма влюблена. А ему как, интересно? Наверное, ему просто скучно.

– Мне кажется, или картошка подгорела? – Он настораживается и тянет носом. – Воды много налила?

– Выше поверхности, чтобы покрыло всю, – пожимаю плечами. – Но и правда воняет.

Подрываюсь и бегу в дом. И вовремя – вода действительно выпарилась, крышкой‑то я забыла прикрыть кастрюлю, и уже картошка начала подгорать и дымить.

Натягиваю рукава куртки, хватаю кастрюлю и скорее переставляю её на стол на какую‑то тряпку. Блин, кажется, я испортила самое простое, что вообще можно приготовить.

Почти сразу за мной в дом возвращается и Шторм, держа импровизированные шампуры с мясом. Его волосы мокрые, на лице капли.

– Дождь как прорвало, – встряхивает волосами, разбрасывая капли, а я зависаю на чертах его лица. Пялюсь, как влюблённая малолетка. – Беда с картохой, да?

Мне становится неловко. В животе появляется неприятная дрожь.

– Ну… типа того, – перевожу взгляд с Руслана на кастрюлю и обратно.

13

Отламываю себе ещё кусочек от картофелины, кладу в рот и с удовольствием жую. И правда ведь вкусно. Полный рот слюны, хоть бы позорно не капнула.

Просто, бесхитростно – для блога, как говорится, не сфоткаешь, но вкусно же!

– У мяса такой привкус интересный, – комментирую, принюхиваясь к куску. – И аромат. Виноградом, что ли, отдаёт. Ты где виноградный уксус тут нашёл‑то?

– Это не уксус, это вино, – Руслан вытирает пальцы о кусок бумаги и щёлкает пальцами, сцепив их в замок. – Купил бутылку домашнего в деревне, оно тут у местных вкусное.

– Никогда не пробовала домашнего вина, – пожимаю плечами. – Да и вообще не люблю вино.

– По коктейлям заезжаешь?

– Ну в смысле заезжаю? – поднимаю на него глаза, даже как‑то обидно он выразился. Словно я какая‑то пустоголовая мажорка. – Ты так сказал, будто я пью постоянно.

– Ну вам, психологам, нужно же как‑то справляться с перегрузом от чужих мыслей и эмоций.

– И, по‑твоему, алкоголь – самое то в этом случае? – Хочется ему втащить за веру в подобные стереотипы. – Профессионалы знают методы, как себя оградить. Да и к тому же я пока студентка. Заканчиваю универ. А из алкоголя предпочитаю что‑то сладкое, коктейли или ликёры, например. И то нечасто.

– Смотри, какая правильная, – ухмыляется Шторм и откидывается на спинку стула, мазнув по мне взглядом. – Не пьёшь, с парнями не гуляешь, домой приходишь в девять. Тебе сколько лет‑то, «не детка» Алиса?

– Надо было спрашивать, когда в заложницы брал, – строю ему гримасу и встаю. – А сейчас всё, поздняк – повесят на тебя ещё и это. Похитил малолетку, извращенец, поделом тебе будет.

– Блять, а если серьёзно? – Руслан реально напрягается и смотрит уже без своей наглой усмешки.

– Вот‑вот, – разворачиваюсь к нему и складываю руки на груди. Понимаю, что перегибаю, но желание стереть с его лица ухмылочку оказывается сильнее.

– Алиса! – рычит, хмурясь. Ответ требует. – Сколько лет тебе?

– Извини, Шторм, паспорт в сумочке остался, – пожимаю плечами и стараюсь оставаться беспристрастной. Но у самой внутри аж закипает всё. Папа всегда говорил, что я склонна к экстриму.

Руслан прищуривается и берёт себя в руки. Успокаивается, снова откидываясь на спинку стула.

– Ты, конечно, девчонка умная, но не настолько гений, чтобы заканчивать универ до совершеннолетия, – смотрит с сарказмом. – Так что не трави мне тут.

– Кажется, кто‑то логику включил, – закатываю глаза.

Так, пора заканчивать дёргать тигра за усы, пока он меня действительно не скрутил и не закрыл в подвале.

Отхожу к столу и вижу бутылку из тёмного стекла без каких‑либо этикеток и опознавательных знаков. Наверное, это и есть то самое домашнее вино из деревни.

Вытаскиваю пробку и нюхаю. Пахнет немного терпко, приятно – виноградом и пряностями.

– Попробовать хочешь? – удивляется Шторм. Да, давай ещё раз про «не детку» или «принцессу» пошути.

– Хочу.

– Крепкое, смотри.

– Разберусь как‑нибудь.

Подношу бутылку к губам, обхватываю гладкое стекло и делаю глоток. Вино оказывается сладким на вкус, будто виноградный сок, крепость почти не чувствуется, лишь совсем‑совсем немного горчит на языке.

Перевожу глаза на Шторма и напарываюсь на его внимательный взгляд. Он смотрит с интересом. Я уже видела эту вспышку в его взгляде, но она была короткой, будто показалась мне. Но сейчас… Щёки краснеют. Вино же не действует так быстро? Я глоток только сделала.

И чтобы как‑то ослабить эту странную густоту в воздухе, я прикладываюсь к бутылке ещё раз.

– Вкусное, – пожимаю плечами, демонстрируя «ачотакова».

– Ага, – усмехается Руслан. – Прям как компот. Сюда давай.

– Не отдам, – отворачиваюсь и пью ещё.

В груди вибрирует странное ощущение. Кончики пальцев покалывает. Спину покрывает мелким ознобом.

Я будто на краю стою. Балансирую. Страшно, но остановиться не получается.

Кожей чувствую, что Руслан за спиной уже оказывается, каждый волосок ему навстречу встаёт. Затылок мурашками сыплет.

– Давай, короче, – пытается забрать бутылку, но я отвожу руку в сторону, а потом снова подношу её к губам. – Алиса! Сейчас получишь.

– Ты у меня сам сейчас получишь, – кровь нагревается, с языка начинает слетать то, что лучше бы оставалось за зубами. – Нашёлся мне командир. Хочу и пью!

Бутылку он всё‑таки выдёргивает и сам отпивает прямо из горлышка. Касается губами там, где касались мои губы. Сам он этому значения, конечно же, не придаёт, а вот у меня ток бежит по венам. По мелким сосудам растекается.

– Не надо, девочка, угрожать, если исполнить угрозу не можешь. Когда‑нибудь на слове поймают, – говорит со снисхождением, которое ещё сильнее взвинчивает меня.

– А если могу? – смотрю на него с вызовом, пока сзади на фоне пляшет целый кордебалет с плакатами и транспарантами: «Алиса, ты ненормальная! Алиса, остановись! Алиса, держи крышу – сносит!»

14

Дрожь бежит по всему телу, когда его губы касаются моих. Все мои подростковые мечты и фантазии враз оживают, наполняются мерцанием. В груди всё сдавливает. Лёгкие воздух выталкивают с трудом, едва‑едва.

Прикосновение такое невесомое, такое воздушное, а у меня уже кружится голова и тело будто в горячей воде. Губы, обожжённые слабым прикосновением, немеют.

Резко выдыхаю и моргаю. Сердце моё бедное бьётся где‑то то ли в горле, то ли в ушах, то ли уже сбежало, покинуло меня, выпрыгнуло, оставив дыру в груди и ломаные рёбра.

От внимательного взгляда Руслана меня лихорадит.

– Сладкие… – говорит он задумчиво, неотрывно глядя на мои губы. Сам сглатывает, нижнюю губу передними зубами прикусывает. Будто колеблется, решается. – Ещё хочу.

И опять целует. Начинает так же осторожно, но потом отбрасывает эту ненужную сдержанность. Поцелуй становится крепче, как то домашнее вино, что я только что пробовала.

Снова мой выдох рваный прямо ему в губы.

Воздух нагревается и трещит от электричества вокруг. У меня по венам струится расплавленный металл. Окончательно теряю голову, когда его губы снова на моих.

Так вкусно целоваться с ним. Так желанно.

Только поцелуй этот совсем не такой, какие у меня были раньше. В нём больше силы, больше уверенности, больше напора. Меня целовали мальчики, а Шторм – мужчина. И целует как мужчина.

Я не знаю, как описать… Но это по‑другому. Совсем по‑другому.

Руслан снова отрывается от моих губ и смотрит внимательно. Прямо в глаза. Нависает близко‑близко, опираясь на локти. Я всего его чувствую… всего. Перед глазами туманом заволакивает, когда понимаю, что именно давит мне в ногу.

– Откуда ты взялась такая, «не детка» Алиса? – спрашивает негромко, а я замечаю, как у него над правой бровью под кожей жилка выступает сильнее.

– Так… – горло сдавливает, мой голос глохнет, – ты похитил.

– Похитил же… на свою голову.

Мы будто зависаем над обрывом. Любое движение, любой вздох – и в пропасть. Именно сейчас ещё не поздно сделать шаг назад, но ни я, ни Шторм не спешим его делать.

Я шевелюсь, двигаюсь совсем немного, но получаю предупреждающий взгляд. Бёдра Руслана чуть усиливают давление на мои.

Снова замираю. Дышу рвано.

– Алиса, – говорит очень серьёзно Шторм, – я хочу тебя ещё раз поцеловать.

– Так в чём проблема? – Не сразу понимаю, что неосознанно облизываю языком нижнюю губу. Совсем чуть‑чуть, самый краешек, но в ответ на это действие вижу яркую вспышку в мужских глазах. И да – я очень хочу, чтобы он поцеловал меня ещё раз.

– Если я это сделаю – назад пути уже не будет, – от его слов по позвоночнику бегут мурашки, а в животе затягивается тугой узел. – Решай, Алиса. Сейчас решай.

Я ведь прекрасно понимаю, о чём он. Осознаю.

Шторм даёт мне выбор. Здесь и сейчас. Если скажу да – поцелуем не ограничимся, я это понимаю. Если скажу нет…

Я всю свою сознательную жизнь влюблена в него.

Я даже с парнями в универе не встречалась толком, потому что только он был в голове и в сердце.

Каждая моя фантазия была о Шторме. Каждый томный вздох – о нём.

Я просто не могу сказать нет. И не хочу.

Поэтому, приняв для себя решение, сама тянусь к его губам.

На мгновение мне кажется, что Руслан передумал, потому что он не отвечает. Замирает.

– Я два месяца был в тюрьме, – он продолжает смотреть на меня внимательно, когда я, смутившись отсутствием ответа, отрываюсь от его губ. – Жалеть не буду, Алиса.

Горло пересыхает. Шторм говорит с виду спокойно и сдержанно, но я замечаю, как вздымается от тяжёлого дыхания его твёрдая грудь.

Не жалей…

Но сказать не решаюсь. Смелости не хватает. Почему‑то именно сейчас чувствую себя абсолютно беспомощной и растерянной. Не знаю, как себя вести и что нужно делать. У меня опыта нет попросту.

Вместо слов зависаю взглядом на его губах, не могу сдержаться и прикасаюсь к ним кончиками пальцев.

Целуй меня уже давай, Шторм.

– Ты же помнишь, по какой статье я прохожу? Не боишься? – прищуривается, вглядывается в мои глаза.

– Не боюсь, – говорю как могу твёрже. – Я в этот бред не верю. И ни секунды не верила.

Руслан проводит большим пальцем по моей скуле, цепляет линию подбородка, мягко сминает подушечкой пальца нижнюю губу. А потом будто отбрасывает все сомнения. Склоняется и снова целует, но поцелуй этот не похож на предыдущие.

Он подчиняет мой рот, глубоко проникая языком. Влажно и горячо. Крышу просто сносит.

Я обхватываю его шею руками и прижимаю к себе крепче, отвечаю ему со всей пылкостью, каждый свой вздох по нему за эти годы вкладываю. Крепкие мужские ладони ползут по моему телу, сжимаются на ягодицах, оглаживают бёдра. Моя кожа в ответ реагирует жаром, а одежда кажется томительной тюрьмой.

Пока его руки сжимают мою грудь, заставляя задыхаться, губы скользят по шее, целуют жадно.