Эхо Алитеры

РАЙАНА. Голос из леса.

Песенка проста,

Досчитай до ста,

Да или нет, теперь ответь,

Буду миром я владеть?

Только мне отдай

Ключи от ваших тайн.

Джоконда.

Ключи от ваших тайн.

РАЙАНА

ГОЛОС ИЗ ЛЕСА.

Сквозь кромешную тьму, которая окутывала так плотно, что казалась осязаемой, меня прожигал черно-аметистовый взгляд. Отвернуться от него было невозможно. Куда ни смотри, он всюду следовал за мной – опаляющий, требовательный, почти невыносимый. Хотелось заслониться, исчезнуть, лишь бы не чувствовать его на себе.

«Что тебе нужно?!» - попыталась прокричать я в темноту, но внезапно поняла, что не могу проронить ни звука. Мой мозг словно забыл человеческую речь.

В ужасе я хотела отшатнуться, но не смогла сделать даже шага. Я была просто не в силах сбежать от первозданной тьмы. А потом… мое тело стало растворяться, смешиваться с мраком, пока, наконец, не осталось ничего, кроме сознания. Но я все еще жила! Я хотела жить, хотела сопротивляться и, во что бы то ни стало, выстоять в этом неравном бою.

Черному взгляду было все равно. Сводя на нет все мои усилия, он затенял собой все пространство безвременья и в какой-то момент стал единственным, что здесь существовало. Не осталось ни этого плотного мрака, ни меня, ничего…. Лишь только ОН.

***

Не открывая глаз, я глубоко, насколько позволяли легкие, втянула пьянящий осенний воздух. Пахло свежим сеном, сырой землей, дымом из печных труб и только что испеченным хлебом – самый лучший запах на свете. Так могло бы пахнуть дома, если бы он у меня когда-нибудь был.

Потом присоединились звуки: лай брехливой собаки, почуявшей постороннего, возня просыпающейся домашней живности на заднем дворе, где-то далеко мужской голос на чем свет стоит костерил жену, не пустившую в дом загулявшего до утра мужа. Улыбка напрашивалась сама собой – я многое была готова отдать за то, чтобы мое утро каждый день начиналось этой мелодией.

Тактильные ощущения пришли последними. Как часто бывало, они немного подпортили первые аккорды чудесных мгновений, вынуждая открыть глаза. Было холодно. И сыро. Босыми ступнями по самую щиколотку я стояла в луже, по спине противно бегали толпы мурашек – на улице температура стремилась к нулю, а на мне лишь тонкая хлопковая пижама. Моя любимая, кстати, с утятами. Пришлось, как те лапчатые пернатые, поджимать ласты, выбираться из лужи и скорее пробираться к укрытию, спасая последние мурашки, пока они не пали смертью храбрых от холода и стыда. Шлепая по раскисшей тропинке, я тешила себя надеждой, что потайная дверца постоялого двора госпожи Добродеи окажется не запертой, как это случилось в прошлый раз. Тогда мне пришлось битый час прятаться в кустах смородины, ожидая, пока проснувшиеся работники не откроют засов. Но в тот раз был конец августа. Сейчас перспектива торчать в зарослях манила примерно так же, как та лужа, из которой я вылезла.

Опасения оказались напрасными. Строгая хозяйка заботливо следила, чтобы у меня, вне зависимости от времени суток, был доступ в ее дом. Предыдущий случай являлся скорее исключением, причиной которого была новая прислуга, запамятовшая указ госпожи всегда держать потайную калитку открытой. Прошмыгнув на задний двор, я торопливо заглянула в маленькую сараюшечку, где в массивном сундуке лежала припасенная для меня одежда - простая, но удобная и, главное, по погоде. Как бы Добродея не желала дать мне самого лучшего, постоянно выделять хорошие обновки женщина не могла. Вещи, в которые я переодевалась, становились, к большому сожалению, одноразовыми, а потому меня вполне устраивала одежда, предназначенная для работников постоялого двора: обыкновенные мужские шаровары, свободная рубаха с поясом, старенький шерстяной плащ и поношенные латаные ботинки-поршни, под которые я приноровилась наматывать на ноги старые куски полотна-онучи вместо привычных носков.

Прикрыв дверь сарая, я направилась прямиком к главному дому на постоялом дворе. Если бы в этот предрассветный час кто-то выглянул на улицу, он бы увидел худенького юнца-оборванца, в образе которого меня, как девушку, выдавали лишь длинные темно-русые волосы, которые я предусмотрительно прятала под обычную шапку.

В дверях я столкнулась с пухленькой служанкой, которая спешила на улицу.

- Привет, Румяна, - улыбнулась я девушке. Это имя очень ей подходило.

- Ой, Рая! Здравствуй! Как ты меня напугала, - схватилась за сердце девушка, близоруко щурясь в потемках. – Опять мачеха выгнала? Ты проходи, проходи. Госпожа спит, не буди. У нее была тяжелая ночь, опять постояльцы разбушевались. А только вчерась уволился Ефимий... Ох, ты ж его ведь не знаешь. Он новый вышибала. Был новым…Так вот, о чем я… Конюхи малость перебрали, руки начали распускать, лавки переворачивать…

Она все тараторила и тараторила, совершенно позабыв о делах. В какой-то момент я просто перестала следить за ее ходом мысли и, просочившись между девушкой и стеллажом с посудой, пошла дальше по коридору в направлении кухни. Совершенно не обидевшись на мою невоспитанность, Румяна крикнула:

- Поосторожнее на кухне! Мы еще не все успели убрать после ночного переполоха…

***

Ни одна выпечка даже самого дорогого ресторана не сравниться с хлебом, что пекли под крышей этого дома. С аппетитом Робинзона, только что выбравшегося из необитаемого острова, я уплетала уже, наверное, кусок четвертый теплого мякиша, когда в кухню спустилась госпожа Добродея. Увидев меня, дородная женщина с суровым лицом и седыми волосами, всплеснула руками, в одно мгновение преодолела разделявшие нас десять метров, словно юная девочка, и стиснула меня в своих крепких теплых объятьях. Прожевать я, конечно, не успела. Оказавшись впечатанной во внушительный бюст, я надеялась лишь на то, что Добродея отпустит меня раньше, чем сознание мое померкнет от нехватки кислорода.