Эхо древних звёзд

Глава I. Лира.

С тех пор как человечество потеряло свою родную планету и скиталось по галактикам в поисках нового дома, прошли сотни лет. Бескрайние просторы космоса, скрывавшие в себе множество инопланетных рас, показали себя недружелюбными и опасными.

Долгие годы люди отстаивали своё право на жизнь, но наконец всё закончилось. Уставшие от долгой, изнурительной борьбы с молодой, но амбициозной расой, иной раз превосходящей в вооружении и технике, инопланетяне заключили перемирие. Поселения людей разрослись по разным планетам. Но вскоре свершился куда более важный шаг в укреплении шаткого мира – была основана академия Зенотар. Место, где все существующие расы смогли бы научиться сосуществовать и жить бок о бок с бывшими врагами и обучаться. Вместе под одной крышей.

Пол Хэнсен, старый, потрепанный жизнью офицер, тихо хмыкнул. Инопланетянин, транслируемый на огромном голографическом экране, рассказывал о долгой и кровопролитной войне как о детской сказочке, но Пол знал эту историю с другого ракурса. Сколько полегло людей и не-людей, одному Совету известно. Информация строжайше засекречена, чтобы ни у кого не появлялось желания ворошить осиное гнездо.

Приложив руку сначала ко лбу, а потом к сердцу, инопланетянин произнёс: “Вместе мы – космос.”

Пол снова хмыкнул. Идея элитного учебного заведения, где люди и инопланетяне грызут гранит науки плечом к плечу - ну что за ересь! Сам бы он никогда не согласился на подобную авантюру, будь у него возможность. Но вот она… Он глянул на свою спутницу.

Лира, хрупкая девушка со светлыми волосами, собранными в хвост. Строгая одежда, серьезное лицо не придавали ей желаемого возраста. Несмотря на свои восемнадцать, девчушка выглядела гораздо младше. Контраста добавлял сам Пол, “медведь” с военной выправкой, которая не исчезла даже после отставки.

– Ну что там? – Хэнсен нетерпеливо заглянул через плечо.

– Я в процессе, – холодно ответила Лира.

Вздохнув, Пол провел пятернёй по коротко стриженным волосам и вернулся к осмотру окружения. Приемная Совета поражала масштабами. Огромный зал с кучей экранов для подачи заявлений, записи, консультаций.

– Ты уверена? – скучающе рассматривая повторяющуюся рекламу, буркнул Пол.

Не отрывая взгляда от экрана, Лира молча кивнула.

За шесть лет, проведенные под его опекунством, девочка так и не оттаяла. Кому вообще взбрело в голову, что Пол Хэнсен, офицер космодесанта по прозвищу Медведь, на чьем счету было больше десятка тысяч убийств, – подходящий кандидат для воспитания одинадцатилетней девчонки?!

“Так указано в завещании”. С такими словами адвоката семьи Кросс, девчушка, сжимающая потрепанного плюшевого медвежонка и старую книгу, переступила порог его дома.

“Пыльной халупы,” - мысленно поправил себя Хэнсен.

Он не был готов к такому. Пол, отдавший всего себя ради войны с не-людьми, так и не обзавелся семьей. Никакой миссис Хэнсен, никаких детишек. Только служба.

Даже Оттавио Кросс, его командир, не просто так носивший позывной Палач, нашел время для семьи. Жена его, правда умерла, малышке едва исполнилось три года, но зато дочь…

Поначалу Лира с ним даже не разговаривала. Пола это не беспокоило, ведь в остальном малышка жила будто по расписанию. Ему даже не приходилось готовить, – этим занималась Лира. В первый же день устроила уборку, оттирая присохшие пятна от стакана с журнального столика, вытерла вековую пыль, выбросила ряд пустых бутылок из-под виски, выстроившихся у кресла-качалки. И всё это без единого упрёка или недовольного взгляда.

Пол иногда думал о том, живая ли она вообще. Разве дети могут быть такими? Казалось, Лира прошла через что-то ужасное, что заставило её моментально повзрослеть. Но ведь это дочь самого Оттавио! Да, тот пропал без вести где-то в очередном котле, но семьи военных должны быть готовы к подобному? Однако, спустя полгода Пол осознал, что Лира была такой вовсе не от потери отца.

Привычные вечера с виски сменились на “чайные церемонии”. Во время одной из своих уборок, Лира вылила весь запас виски. Не найдя ничего горючего в тот вечер, Пол был в ярости. Он старался держать себя в руках и не срываться на крик, однако едва его взгляд столкнулся с хмурым личиком Лиры, он понял – это поражение. Заткнувшись, он уселся в своё любимое кресло в гостиной и мрачно разглядывал пейзаж за панорамным окном.

– Вот, – Лира протянула ему чашку горячего черного чая. – Он с ромашкой, это полезно.

Лицо Пола вытянулось, но не от “полезной” альтернативы. Это был первый раз, когда он услышал голос своей подопечной.

С тех пор по вечерам Хэнсен пил только чай. К пятому такому вечеру Пол приволок новенькое кресло-качалку и водрузил его рядом. Ему не пришлось ничего говорить, Лира сама догадалась, усевшись в купленное кресло с чашкой какао.

– Красиво, – голос девчушки был пугающе мрачным. Как будто в теле ребёнка застряла старушка, повидавшая на своём веку абсолютно всё.

– Только из-за этого и купил дом, – кивнул Пол.

Лира училась на дому, так что днём она большую часть времени проводила в комнате, созваниваясь по омнинету с преподавателями. Как-то зайдя к ней в комнату, Пол ужаснулся от количества книг.

– Теория войны, боевые искусства и медитации, нейромеханика, – пройдясь взглядом по корешкам книг, Хэнсен удивлённо таращился на девочку. – Да я это только в университете читал! Зачем это тебе?

– Отец считал, что мне нужно развиваться, – пожала плечами Лира.

– А нормальные детские увлечения у тебя есть?

Девочка задумалась. Помявшись, она всё же выдала:

– Я люблю сказки.

– Какая твоя любимая? – Хэнсен сел рядом с девочкой, опустившись на пол. Он старался не врываться в её личное пространство и редко заходил к ней в комнату, но… Кроме книг и медвежонка на кровати ничего не изменилось. Гостевая спальня будто и осталась гостевой. По непонятным причинам, Полу было неприятно осознавать это.

Глава II. Лео.

Мир Лео состоял из двух частей: до и после. До – это когда Райан был жив, а Эмили могла спокойно ходить в школу без страха. После – когда всё пошло к чертям.

Райан Карсон всегда был героем. Старше Лео на два года, Райан умел всё: отремонтировать антигравитационный двигатель до того, как ему объяснили принцип работы, выиграть драку, даже не ударив противника, и заставить Эмили перестать плакать одним своим присутствием. А главное – он мечтал о Зенотаре, едва узнал об её основании. Не просто мечтал, он жил этой идеей. Каждый вечер рассказывал Лео о величайшей академии в галактике.

– Там, малыш, мы станем теми, кто меняет вселенную. Больше не будет ненависти.

А потом случилось “после”. Глупая авария на тренировочном полигоне – сбой системы безопасности, неправильно рассчитанный прыжок в гравитационном поле. Райан умер так же красиво, как жил – пытаясь спасти новичка, попавшего в зону повышенной гравитации. Его тело просто... смяло.

Лео помнил тот день до мельчайших деталей. Как стоял рядом с рыдающей матерью, держа за руку тринадцатилетнюю Эмили. Как смотрел на фотографию брата в только что купленной униформе Зенотара – ту самую, где он улыбался своей фирменной улыбкой победителя. И Лео понял – теперь это его мечта. Потому что Райан больше не сможет её осуществить.

Но была проблема. Две проблемы, если быть точным. Первая – он, Лео Карсон, был полной противоположностью брата. Невысокий, нескладный, с этими торчащими во все стороны розовыми волосами, которые делали его похожим на какое-то инопланетное растение. Вторая – Эмили.

После смерти Райана над ней начались настоящие издевательства. Сначала словесные – шепотки за спиной, насмешки про “Карсонов, чей старший брат не смог правильно прыгнуть.” Потом физические – подножки в коридорах, порванные учебники. Однажды он нашел её в школьном туалете, сидящей на полу и плачущей. Её белокурые волосы были испачканы чернилами.

– Я с ними разберусь, – сказал он тогда, помогая ей встать. – Все будет хорошо.

Но внутри всё кричало: “Как? Как я могу защитить её, если даже Райан не смог?”

Ночами, лежа в кровати и слушая тихие всхлипы из комнаты Эмили, он представлял разные сценарии. Оставить всё как есть – значит обречь сестру на медленное уничтожение. Уехать в Зенотар – значит предать память брата и самому стать таким же, как те, кто издевается над Эмили.

Самым сложным испытанием стал последний разговор с Эмили перед отъездом.

– Ты должен идти, – сказала она, теребя край своей юбки. – Райан хотел бы этого.

– А ты? – спросил он, чувствуя, как комок подступает к горлу.

– А я буду ждать, когда мой старший брат вернется героем, – она попыталась улыбнуться, но вместо этого заплакала.

Лео обнял её, вспоминая все те разы, когда Райан делал то же самое для них обоих.

– Я стану сильнее, – пообещал он. – Чтобы никто и никогда больше не посмел тебя обидеть.

В пути к Зенотару он смотрел на свои розовые волосы в отражении окна и думал о том, какой ценой досталось это место. Не оценками, не результатами тестов – а жизнью брата и слезами сестры.

Первые дни в академии превратились для Лео в странную форму психологической пытки. Если над Лирой откровенно издевались, то его просто... игнорировали. И это было, пожалуй, даже хуже.

На лекциях по ксенопсихологии он садился в первом ряду, старательно записывая каждое слово тара Н'Зара. Студенты-не-люди обходили его стороной в коридорах, будто он был каким-то призраком.

В столовой он специально выбирал разные столики каждый день, но результат всегда был один: студенты предпочитали вставать и пересаживаться, лишь бы не делить стол с человеком. Даже обслуживающие дроны как будто обходили его стороной - приходилось трижды повторять заказ на питательном комбайне.

Физподготовка стала особенным кругом ада. Когда Лео падал под тройной гравитацией, никто не помогал ему встать. А в раздевалках опять тишина. Оглушительная, давящая тишина.

– Я могу больше, – шептал он себе, чувствуя, как кровь приливает к лицу. – Я должен...

И только по ночам, лежа в своей комнате общежития, он позволял себе расслабиться.

Однажды вечером он встретил Лиру в учебном корпусе. Она сидела одна, просматривая записи на коммуникаторе. Её глаза были красными – явно плакала.

– Может, всё-таки составишь мне компанию? – рискнул он, несмотря на предупреждающий взгляд.

Лира вздохнула, но кивнула.

– Только без глупостей, договорились?

Это стало началом их странного перемирия. Не дружбы, нет. Скорее временное союзничество двух изгоев в мире, который отказывался их замечать.

Она посмотрела на него долгим взглядом и усмехнулась:

– У тебя розовые волосы.

– Да, и что? – Лео тоже улыбнулся.

– Ты такой странный.

Их сближение происходило постепенно, через череду мелких событий и “случайных” встреч. Сначала были неловкие попытки Лео заговорить с Лирой, которые она решительно игнорировала. Его настойчивость граничила с назойливостью – он буквально преследовал её по столовой, не замечая явных сигналов, посылаемых девушкой.

Переломным моментом стала драка с Ориан. Когда всё закончилось, и Лира стояла, тяжело дыша и сжимая в кулаке клок синих волос, именно Лео первым подбежал к ней. В этот момент что-то изменилось – возможно, она увидела в нём не просто надоедливого парня, а человека, готового прийти на помощь.

Постепенно их отношения начали меняться. Во время лекций Лео перестал навязываться и просто садился неподалёку. Иногда он задавал вопросы, на которые Лира отвечала коротко, но уже без прежней агрессии.

Кульминацией стало то утро, когда Лео, вместо того чтобы навязываться, просто спокойно сказал: "Хорошо, пока мы не друзья. Но что нам мешает подружиться?" Эта фраза, произнесённая без давления, стала точкой невозврата. Лира больше не отталкивала его так категорично.

Глава III. Лира и Лео.

Тишина в академии Зенотар была особого рода – та, что давит на виски и заставляет нервно постукивать пальцами по столу. Лира сидела в углу столовой, механически пережевывая искусственную еду, когда заметила его. Лео Карсон. С этими нелепыми розовыми волосами, которые торчали во все стороны, словно он только что вылез из-под душа, забыв про расческу. Его зеленые глаза беспокойно бегали по помещению, пока он не заметил девушку.

– Привет, Ли! – его голос прозвучал слишком громко. Лира поморщилась от этого "Ли", но не стала поправлять. Что-то в его наивной улыбке останавливало её от колкостей. Лео просто стоял там, переминаясь с ноги на ногу, как щенок, которого не приглашали домой, но он всё равно ждал у порога.

Внутри девушки всё сжалось от раздражения. Почему он постоянно лез? Почему не может понять простых сигналов? Но потом она заметила, как остальные студенты перешёптываются, наблюдая за юношей. Некоторые даже ухмылялись. А Лео продолжал стоять там, не замечая или делая вид, что не замечает их насмешек.

Когда он опустился на стул напротив неё, Лира хотела сказать что-то резкое. Но вместо этого поймала себя на том, что рассматривает его обкусанные ногти и то, как юноша нервно теребит край куртки. В этот момент девушка впервые подумала: а может, он такой же одинокий здесь, как и она?

Позже, уже в спальне, Лира достала коммуникатор, чтобы написать Хэнсену. Пальцы зависли над сенсорной панелью.

“Знаешь, тут есть один парень…”

Лира начала писать сообщение, но тут же стёрла. Как объяснить это? Как рассказать о человеке, который одновременно бесит и... Что? Привлекает? Нет, не то слово. Может быть, "интересует"? Тоже нет.

"Помнишь, ты говорил, что я должна найти себе друзей?"

И снова стёрла. Получалось либо слишком формально, либо слишком личное. Лира вздохнула и отложила коммуникатор. Лучше вообще ничего не писать, чем казаться глупой.

На следующее утро в учебном корпусе девушка заметила, как Лео старательно делает вид, что читает лекционные материалы. Его розовые волосы были ещё более растрепаны, чем обычно. Лира поймала себя на том, что невольно улыбается этому зрелищу. Когда их взгляды встретились, Лео быстро отвернулся, притворяясь, что полностью поглощен чтением.

За ужином он снова сел напротив девушки. На этот раз Лира не стала возмущаться. Просто молча ела, иногда поглядывая на него исподтишка. Когда их взгляды встречались, она больше не спешила отводить глаза. В какой-то момент Лира поняла, что уже не может представить это место без него.

Вечером, сидя в своей комнате, Лира снова достала коммуникатор. Начала новое сообщение:

"Хэнсен, ты был прав. Друзья действительно важны."

Но тут же стёрла его. Потому что некоторые вещи нельзя объяснить словами. Они существуют где-то между взглядами, случайными прикосновениями и тихим молчанием.

Иногда по ночам девушка думала о том, как всё изменилось. От человека, который бесил её своим присутствием, до того, кто теперь занимает мысли. Это нечто большее, чем просто дружба или привязанность. Это понимание. То самое, о котором говорил Хэнсен.

Сидя в аудитории и делая вид, что читает лекционные материалы, Лира замечала, как Лео снова косился в её сторону. Его розовые волосы были особенно растрепаны. Девушке хотелось сказать что-то колкое. Что-то вроде "Найди себе расческу." Но вместо этого Лира написала в своём коммуникаторе очередное неотправленное сообщение Хэнсену:

"Знаешь, иногда люди находят друг друга, даже когда совсем не ищут."

Иногда самые важные вещи в жизни происходят тогда, когда ты меньше всего этого ожидаешь. И самый надоедливый человек оказывается тем, кто помогает снова поверить в человечность. Даже здесь, в холодных стенах академии Зенотар, среди инопланетян и вечного осуждения.

А розовые волосы... они теперь казались девушке почти милыми. Особенно когда Лео забывает их пригладить после сна.

Лекция у Айрона Солта начиналась как обычно – с мягкого жужжания голопроектора и мерцания формул на стенах.

– Сегодня мы поговорим о квантовой биологии сознания, – его голос, подобно лезвию, пронзал тишину аудитории. Солт создавал голограммы нейронных сетей разных рас, показывая, как квантовые флуктуации влияют на восприятие реальности.

– Мисс Кросс, – его взгляд нашел глаза девушки, – как вы думаете, почему сознание астеринианцев способно существовать вне их тел?

Лира выпрямилась, чувствуя, как кровь приливает к лицу:

– Их нейронные сети работают на принципах квантовой запутанности, позволяя сознанию существовать независимо от физического носителя.

Солт удовлетворенно кивнул:

– Продолжайте.

И она продолжила, погружаясь в детали теории, видя, как удивление появляется на лицах однокурсников.

После лекции Лео не мог скрыть восхищения:

– Ты просто машина!

Его зеленые глаза светились искренним восторгом. Лира почувствовала странное желание прикоснуться к его розовым волосам, и сделала это – сначала легкое прикосновение, потом более уверенное.

– У тебя такие странные волосы, - пробормотала она, перебирая пряди между пальцами.

– Так вот, представляешь, этот балбес в панике начал светиться как новогодняя гирлянда, а Райан... – Лео увлечённо жестикулировал, рассказывая очередную историю.

– М-м... да, конечно, это очень похоже на него, – Лира кивнула, хотя совершенно не слышала, что именно говорил Лео. Она была слишком занята наблюдением за тем, как двигаются его губы.

– И тут эта бабушка кричит: “А кто будет платить за ремонт?!” – Лео театрально замахал руками, изображая возмущенную старушку.

– Восемнадцать парсеков... Нет, я имею в виду - гм, очень много! – Лира покраснела, осознав, что ответила полную чушь.

– Эээ... Лира, ты вообще слушаешь? – Лео приподнял бровь. – Я про бабушку говорил, а не про расстояния.

– Конечно слушаю! Просто... эта история напомнила мне о космической навигации, – Лира попыталась выкрутиться, но её голос звучал всё более неуверенно.

Глава IV. Кайрос.

В детской комнате всегда горел свет. Не теплый, уютный свет настольной лампы с мягким абажуром – нет, холодный, режущий глаза свет люминесцентных панелей. Родители считали, что именно такое освещение "стимулирует мозговую активность". Маленький Кайрос сидел за столом, расчерченным на идеальные квадраты для удобства геометрических построений, и решал задачи. В четыре года он уже знал таблицу умножения до ста. В пять мог просчитать вероятности простых событий. В шесть начал изучать основы теории чисел.

Мать, высокая стройная женщина с безупречной осанкой, каждое утро составляла план его занятий. Отец, инженер-конструктор с репутацией ниралийца, не терпящего глупости, лично проверял выполнение заданий. Их дом был полон книг по математике, физике, программированию. Обычные детские книжки со сказками исчезли еще до того, как Кайрос научился читать.

– У тебя уникальный дар, – говорила мать, поправляя его тетрадь с формулами. – Ты должен развивать его.

Она произносила это так, будто сообщала диагноз, от которого нет лекарства. А может быть, так оно и было.

Каждый день начинался с зарядки (математической): сто устных вычислений перед завтраком. Потом два часа на самостоятельное изучение нового материала. Завтрак – протеиновый коктейль (доказано, что сахар тормозит мозговую деятельность). Четыре часа занятий с репетиторами. Ланч. Ещё три часа индивидуальных занятий с родителями. Ужин. Вечерние задачи. Сон.

Детские площадки он видел только из окна. Других детей – тоже. Иногда ему снились сны, где он бегает по песочнице, играет в мяч, падает и разбивает коленки. Но по утрам реальность напоминала о себе новым списком задач и формул.

Первый бунт случился в двенадцать лет. Он просто перестал решать уравнения. Сидел часами над чистым листом бумаги, глядя в стену. Родители волновались, но не подавали виду. Они увеличивали нагрузку, нанимали дополнительных преподавателей, меняли методики обучения. Ничего не помогало.

А потом случилось то, чего они совсем не ожидали. Он начал рисовать. Сначала просто каракули в тетрадях по математике. Потом целые картины на стенах своей комнаты. Это были странные рисунки: фрактальные узоры, спиральные галактики, сложные геометрические конструкции. Его мозг искал способ выразить себя, не нарушая запретов – ведь это всё равно была математика, только другая.

В тринадцать лет он открыл для себя музыку. Точнее, создание музыки. Начал с простых алгоритмических композиций, где каждая нота соответствовала определенному числу Фибоначчи. Потом усложнял структуры, экспериментировал с гармониями, превращая математические последовательности в звуки.

Родители наблюдали за этим с осторожным одобрением. По крайней мере, он снова занимался чем-то продуктивным. Они даже купили ему синтезатор, когда поняли, что эта "фаза" может принести практическую пользу.

Настоящий взрыв произошел в восемнадцать. Он просто собрал вещи и ушел из дома. Без предупреждения, без объяснений. Просто исчез на неделю. Первые два дня были самыми прекрасными в его жизни: он спал в парке, ел уличную еду, наблюдал за прохожими. Впервые он чувствовал себя живым.

На третий день Кайрос забрёл в клуб. Тёмный зал пульсировал в такт музыке, но Кайрос воспринимал это как последовательность чисел, а не как ритм. Его чёрные глаза сканировали пространство с математической точностью, анализируя траектории движений, углы наклонов голов.

Когда она подошла – другая ниралийка, но всё же его сородич по виду – он отметил несколько переменных: прозрачность её черепа на 78% (выше среднего), длина когтей 4.2 см (оптимальная для захвата), частота пульса через полупрозрачную кожу 92 удара в минуту (лёгкое возбуждение).

"Интересно," – подумал Кайрос, принимая её приглашение. Не потому что хотел – просто новая переменная для анализа. В её квартире он действовал методично, как при решении сложного уравнения. Каждое движение было просчитано заранее, каждое прикосновение – очередной параметр.

Когда она опустилась перед ним на колени, он рассматривал это как новый набор данных для анализа. Её губы касались его плоти с осторожностью, которая раздражала своей предсказуемостью. "Изменить параметры," – решил Кайрос, направляя движения незнакомки более требовательно. Глубина погружения, давление, ритм – всё это были переменные в его личном эксперименте.

Её рефлекторные спазмы горла регистрировались как новые значения в его внутреннем журнале наблюдений. Слёзы, выступившие в уголках глаз – просто физиологическая реакция организма на раздражитель. Кайрос отмечал каждый звук, который издавала девушка, классифицируя их по частоте и интенсивности.

Переход к основному этапу эксперимента был логичным продолжением. Без подготовки, без лишних движений – прижав незнакомку к столу – просто резкий вход, чтобы зафиксировать первичную реакцию. Её мышцы сжались вокруг него, как идеально подогнанные компоненты механизма. Боль, которую он прочитал в её глазах, была просто новым значением в его исследовании.

Каждое движение внутри неё было рассчитано до миллиметра. Угол наклона, глубина проникновения, сила толчков – всё это составляло сложную систему координат.

Кайрос менял параметры как дирижёр оркестра: скорость, ритм, силу воздействия. Наблюдал за тем, как её организм реагирует на различные комбинации раздражителей. Это было не насилие в человеческом понимании – это был научный эксперимент высшей категории.

Когда она достигла оргазма, Кайрос отметил время (3 минуты 12 секунд), интенсивность сокращений мышц (7.8 баллов), частоту дыхания. Его собственный оргазм был просто физиологическим завершением эксперимента – никаких эмоций, только регистрация факта.

Лежа рядом с ней после, он анализировал полученные данные. Это был не секс – это было исследование возможностей тела как биологической системы. Чистая наука без примеси эмоций.

Именно в этот момент он понял главное различие между собой и другими. Для них это было проявление чувств, эмоций, желаний. Для него – сбор данных, расширение границ понимания процессов. Даже когда Кайрос покидал квартиру незнакомки, его мысли были заняты не моральным аспектом произошедшего, а анализом эффективности различных техник воздействия.