Эхо Синтры

Глава 1. Квинта-даш-Лагримаш.

Такси ползло по узкому серпантину, утопающему в зелени, и Элара Вэнс чувствовала, как с каждым метром подъёма её покидает привычная нью-йоркская прагматичность . Синтра не была просто городом; она казалась состоянием души, застывшим во времени и тумане . Влажный, прохладный воздух, густо пахнущий эвкалиптом, прелой листвой и мокрым камнем, просачивался через приоткрытое окно, и Лара невольно поёжилась, плотнее кутаясь в свой лёгкий тренч . Она была совершенно не готова к этой прохладе в середине мая. Деревья с густыми, покрытыми седым мхом кронами сплетались над дорогой в живой, сумрачный туннель, сквозь который лишь изредка пробивались рассеянные, акварельные лучи атлантического солнца .
— Chegámos, menina, — произнёс пожилой водитель, его голос был низким и немного сочувствующим. Он остановил машину перед массивными коваными воротами, которые выглядели так, словно не открывались со времён португальских мореплавателей . — Quinta das Lágrimas.
«Поместье Слёз». Лара мысленно перевела название, и по спине пробежал неприятный холодок, совершенно не связанный с сыростью здешнего климата . Название было до того готическим, что казалось почти карикатурным, если бы не давящая, осязаемая аура этого места. Каменные столбы, на которых держались ворота, потемнели от времени и вросли в землю, а переплетения чугунных узоров, напоминавших терновые ветви, покрывала тёмно-зелёная патина и цепкий плющ . За ними виднелась подъездная аллея, мощёная крупным булыжником и теряющаяся в сумраке запущенного, почти дикого парка .
Водитель, кряхтя, выгрузил её единственный, но тяжёлый чемодан на гравий, с откровенным сомнением посмотрел на запертые ворота и, получив расчёт, поспешно уехал. Его старенький «мерседес» развернулся с такой скоростью, на какую только был способен, словно водитель спасался бегством от чумы . Лара осталась одна в оглушительной, вязкой тишине, нарушаемой лишь шелестом листьев где-то в кронах и далёким, тоскливым криком какой-то незнакомой птицы . Она подошла к воротам и нажала на единственную, начищенную до блеска медную кнопку звонка. Никакого звука не последовало. Ни трели, ни гудка — ничего. Лара нахмурилась и нажала снова, на этот раз дольше. Тишина.
Она уже начала доставать телефон, чтобы позвонить по номеру, указанному в контракте, как вдруг тяжёлые створки ворот дрогнули. Без единого скрипа, абсолютно беззвучно, они медленно поползли в стороны, открывая проход. Это было первое, что заставило её напрячься. Старинный механизм не мог работать так бесшумно. Лара списала это на современную автоматику, спрятанную из эстетических соображений, но чувство тревоги не проходило.
Взяв чемодан, она шагнула на территорию поместья. Как только ворота за её спиной так же безмолвно закрылись, воздух, казалось, стал ещё плотнее и холоднее. Аллея вела её сквозь парк, который был скорее первобытным лесом. Вековые деревья с перекрученными стволами стояли так близко друг к другу, что их ветви образовывали сплошной тёмный свод. Под ногами хрустел гравий. По обе стороны от аллеи виднелись позеленевшие, полуразрушенные статуи, заросшие мхом фонтаны и каменные скамьи, которые, казалось, ждали своих хозяев уже не одно столетие. Место не выглядело зловещим. Скорее, бесконечно печальным, погружённым в глубокую, непробудную меланхолию.
Наконец, за очередным поворотом показался дом. Квинта-даш-Лагримаш была странным, асимметричным сооружением из тёмно-серого камня, в котором смешалось несколько архитектурных стилей: готические стрельчатые окна соседствовали с мавританскими арками, а строгий фасад украшала витая башенка, больше похожая на шахматную фигуру. Дом не давил своей массой, он словно растворялся в окружающем пейзаже, становясь его неотъемлемой частью — таким же древним, молчаливым и полным тайн.
Высокая дубовая дверь распахнулась в тот самый момент, когда Лара поднялась на последнюю ступеньку широкого крыльца. На пороге стоял мужчина.
Он был высок и одет с элегантной простотой: тёмные брюки и идеально белая рубашка с закатанными до локтей рукавами. Но внимание приковывало его лицо — аристократически тонкие черты, чётко очерченный подбородок и тёмные, почти чёрные волосы, которые падали на лоб лёгкой волной. Он был красив той холодной, отстранённой красотой, от которой становится не по себе. Но настоящим шоком были его глаза. Невероятно светлые, почти прозрачные, цвета зимнего неба, они смотрели на неё с абсолютным безразличием и вековой усталостью. В них не было ни враждебности, ни любопытства — лишь пустота, отполированная временем.
— Мисс Вэнс, я полагаю, — его голос был ровным, глубоким, с едва уловимым, почти музыкальным акцентом. Он говорил по-русски, как они и договаривались в переписке — её родной язык, который был необходим для тонкостей реставрационной терминологии, и который он, по его словам, знал в совершенстве. — Я Тьягу де Алмейда. Прошу.
Он не улыбнулся и не предложил помощи с чемоданом. Просто отступил в сторону, пропуская её в дом. Лара, пробормотав «Здравствуйте», с усилием втащила чемодан через порог.
Внутри царил полумрак . Воздух был неподвижным и холодным, пахло старым деревом, воском и чем-то ещё — тонким, едва различимым ароматом увядающих цветов, похожим на запах дорогих духов, оставшийся в комнате спустя много часов после ухода их владелицы. Огромный холл с высоким, теряющимся в тени потолком, вёл к монументальной лестнице из тёмного дерева. Стены были затянуты выцветшими гобеленами, изображавшими сцены охоты, а с тёмных портретов на неё смотрели суровые лица людей в старинных камзолах и платьях. Их глаза, казалось, следили за каждым её шагом.
— Вы здесь для работы, мисс Вэнс, — прервал тишину Тьягу, словно прочитав её мысли о неуютной атмосфере. — Только для работы. Ваши апартаменты на втором этаже. Я покажу.
Он шёл впереди, не оборачиваясь. Его движения были плавными, почти бесшумными. Он не шёл, а будто скользил над старым паркетом, который не издавал ни единого скрипа под его ногами. Они поднялись по лестнице, и Лара невольно отметила, что ни одна ступенька не скрипнула.
— Это ваша комната, — он открыл одну из дверей в длинном коридоре. — Ванная смежная. Кухня для прислуги в вашем распоряжении, внизу. Ужин подают в восемь. Если вам что-то понадобится, используйте вот это. — Он указал на старинный шнур звонка у кровати.
Комната была просторной и на удивление светлой, с большим окном, выходящим в сад. Мебель была старой, но добротной, а кровать застелена свежим бельём. Всё было безупречно чисто, но безлично, словно номер в хорошем, но пустом отеле.
— А зал с фресками? — спросила Лара, стараясь сохранить деловой тон .
— Я покажу вам его завтра утром. Сегодня отдыхайте. Перелёт был долгим.
Когда он уже собирался уходить, Лара ощутила лёгкий сквозняк и услышала едва различимый звук, похожий на тихий женский вздох, прошелестевший прямо за её спиной . Она резко обернулась. Коридор был пуст. Тьягу замер в дверях, его лицо было абсолютно непроницаемым.
— Вы что-то услышали? — спросила она, чувствуя себя глупо.
Он посмотрел на неё своим ледяным взглядом.
— В этом доме много сквозняков, мисс Вэнс. И старое дерево иногда издаёт звуки. Привыкайте.
Он закрыл за собой дверь, оставив её одну. Лара медленно выдохнула. Сквозняк. Конечно. Рациональное объяснение всегда найдётся. Она подошла к окну и посмотрела на сад, окутанный сиреневой дымкой наступающих сумерек. Чувство изоляции было почти физически ощутимым. Она была отрезана от мира в этом печальном, застывшем во времени поместье с его странным, неправдоподобно красивым и холодным хозяином.
Распаковывая вещи, она старалась не думать о странном вздохе и беззвучно работающих механизмах. Она достала из чемодана единственную личную вещь, которую всегда возила с собой — небольшую фотографию в серебряной рамке. На ней улыбающиеся родители стояли на фоне осеннего парка. Лара поставила фото на полированную поверхность комода и на секунду задержала на нём взгляд. Это был её якорь, её связь с нормальным, понятным миром.
Она приняла душ, переоделась в удобную домашнюю одежду и решила немного разобрать рабочие инструменты, чтобы отвлечься. Когда она обернулась, чтобы взять с комода свой блокнот, её сердце пропустило удар. Фотография в рамке стояла не на комоде, где она её оставила. Она стояла на прикроватной тумбочке, прямо у изголовья, словно кто-то заботливо переставил её на самое видное место.
В комнате была только она. Дверь заперта изнутри. Окно закрыто. Никаких сквозняков, способных перенести тяжёлую рамку через всю комнату.
Лара замерла, глядя на фотографию. Холод, не имеющий ничего общего с температурой воздуха, медленно пополз вверх по её позвоночнику. Рациональные объяснения закончились.
Дом заметил её. И теперь ей предстояло узнать, что он собирается с ней делать.

Глава 2. История на стенах.

Ночь была беспокойной. Лара просыпалась несколько раз, и каждый раз её взгляд невольно падал на прикроватную тумбочку. Фотография в серебряной рамке стояла на месте, молчаливым и упрямым свидетельством того, что вчерашний инцидент не был сном . Разум реставратора, привыкший к логике и фактам, отчаянно искал объяснение: вибрация от проехавшей машины, сквозняк, о котором говорил Тьягу, лёгкий наклон пола в старом доме. Но ни одна из этих версий не выдерживала критики. Рамка была тяжёлой, а расстояние — слишком большим.
Утром, после холодного душа, она заставила себя спуститься к завтраку. Огромная столовая с длинным обеденным столом, рассчитанным минимум на двадцать персон, была пуста. Лишь на одном конце было сервировано на одного. Накрахмаленная салфетка, серебряные приборы и одинокая чашка кофе. Лара поела в звенящей тишине, чувствуя себя персонажем готического романа, приехавшим в замок к таинственному графу . Её обслуживала молчаливая пожилая женщина в чёрном платье, которая появлялась и исчезала так тихо, что казалась ещё одним призраком этого дома.
Вернувшись в холл, Лара нашла там Тьягу. Он стоял у высокого стрельчатого окна, глядя на окутанный туманом сад, и его неподвижный силуэт на фоне бледного утреннего света выглядел неземным . Он обернулся, словно почувствовав её присутствие.
— Вы готовы, мисс Вэнс? — спросил он всё тем же ровным голосом, в котором не было и тени вчерашнего раздражения.
— Да, готова, — ответила она, стараясь выглядеть собранной и профессиональной. — Я бы хотела как можно скорее оценить объём работ.
Он кивнул и, не говоря ни слова, повёл её по коридору, который отходил от главного холла. Они миновали несколько закрытых дверей, и Лара снова отметила эту неестественную тишину, с которой двигался хозяин поместья. Наконец, он остановился перед двойными резными дверями и, вставив в замочную скважину длинный старинный ключ, открыл их.
Лара замерла на пороге, поражённая. Она оказалась в длинной галерее, тянущейся вдоль всего крыла дома. С одной стороны располагался ряд высоких арочных окон, выходящих в сад, но густые кроны деревьев создавали в помещении вечный зелёный полумрак . Противоположная стена была полностью покрыта фресками.
Это была целая история, разворачивающаяся в последовательности сцен, как средневековый комикс для знати. Лара медленно пошла вдоль стены, её профессиональный взгляд жадно впитывал детали. Стиль был поздним Ренессансом, с явным влиянием итальянской школы, но в нём чувствовалась какая-то местная, португальская самобытность . Картины рассказывали историю любви: вот юноша и девушка встречаются в цветущем саду; вот они тайно венчаются в маленькой часовне; следующая сцена изображала пир, танец, счастье. Фигуры были выписаны с удивительным мастерством, но лица казались немного стёртыми, словно от времени или слёз, пролитых на них.
— Впечатляет, — выдохнула Лара, обращаясь скорее к себе, чем к Тьягу.
— Семейная легенда, — отозвался он, стоя позади неё. Его близость была почти неощутимой, но Лара чувствовала её всем телом, как падение атмосферного давления перед грозой .
Она перешла к следующей части фрески, и тон повествования резко сменился. Радость исчезла, уступив место трагедии. Та же девушка, теперь в тёмном платье, стоит у окна, глядя вдаль. Следующая сцена — юношу, её возлюбленного, уводят стражники. Его лицо искажено яростью и отчаянием. И последняя, самая крупная фреска, занимавшая центр стены: девушка одна, в той же комнате у окна. Её фигура выражала бесконечную, окаменевшую скорбь. Именно эта часть пострадала от времени больше всего — краски потускнели, по штукатурке змеились трещины.
— Это то, что вам предстоит восстановить, — сказал Тьягу, указывая на последнюю сцену. — Нужно вернуть ей первоначальный вид. Сохранить стиль, но освежить цвета.
Лара подошла ближе, надевая тонкие перчатки. Она провела кончиками пальцев по холодной, шероховатой поверхности стены. Что-то было не так. Как профессионал с многолетним опытом, она чувствовала это на интуитивном уровне. Текстура штукатурки была неоднородной. Она прищурилась, внимательно осматривая трещинки вокруг фигуры скорбящей женщины. В одной из них, почти незаметной для непрофессионального глаза, она увидела то, чего здесь быть не должно. Под верхним, тускло-коричневым слоем краски проглядывал крошечный, с булавочную головку, скол другого, более яркого пигмента. Лазурит. Чистый, сияющий ультрамарин.
Сердце Лары забилось быстрее. Натуральный лазурит в ту эпоху был дороже золота. Его использовали для изображения одеяний Мадонны или королевских мантий. Использовать его для фона в сцене скорби было немыслимо .
— Мистер де Алмейда, — медленно произнесла она, не отрывая взгляда от стены, — эта фреска… она была переписана.
В галерее повисла тишина, ставшая ещё более плотной.
— Что вы имеете в виду? — голос Тьягу прозвучал глухо.
— Под этим слоем краски есть другой, — Лара повернулась к нему. — Более старый и, смею предположить, гораздо более ценный. То, что я вижу — это не оригинал. Это… палимпсест. Позднейшая запись поверх первоначальной.
Она ожидала увидеть на его лице удивление, интерес, что угодно. Но его прозрачные глаза остались такими же холодными и пустыми. Однако что-то изменилось. Почти незримо напряглась линия его челюсти, а в глубине зрачков мелькнула тень, похожая на отблеск застарелой боли .
— Я нанял вас для реставрации, мисс Вэнс. Не для археологических раскопок, — его голос стал жёстче, в нём появились металлические нотки. — Ваша задача — восстановить то, что вы видите. Не то, что под этим.
— Но это же вандализм! — вспыхнула Лара, забыв о субординации. — Скрывать под позднейшей мазнёй оригинальную работу мастера… это преступление против искусства! Мы обязаны раскрыть её!
— Вы ничем не обязаны, — отрезал он. — Вы обязаны выполнять условия контракта. А в нём нет ни слова о раскрытии нижних слоёв.
Он подошёл к ней почти вплотную. От него пахло озоном и тем же едва уловимым ароматом увядших цветов .
— Иногда, — произнёс он тише, почти доверительно, но от этого его слова звучали ещё более угрожающе, — лучше оставить прошлое в покое. Оно не любит, когда его тревожат.
С этими словами он развернулся и вышел из галереи, оставив за собой тяжёлые дубовые двери приоткрытыми. Лара осталась одна перед стеной, полной тайн. Профессиональное любопытство в ней боролось со страхом и здравым смыслом. Она снова прикоснулась к стене, к тому месту, где скорбящая женщина смотрела в никуда. Под её пальцами штукатурка была ощутимо холодной, почти ледяной. И в этот момент она снова это услышала. Тихий шёпот, похожий на плач, пронёсся по галерее и затих, растворившись в зелёном полумраке.
Лара отдёрнула руку, как от огня. Теперь она знала наверняка. Это не сквозняки. И дело было не в старом дереве. Стена, хранящая историю о трагической любви, была живой. И она плакала.

Глава 3. Голос деревни.

Противоречивые чувства разрывали Лару на части. С одной стороны, приказ Тьягу был прямым и недвусмысленным: не трогать нижний слой фрески. Он был её работодателем, и нарушить его волю означало немедленное расторжение контракта и позорное возвращение домой . С другой — её профессиональная совесть реставратора кричала о святотатстве . Оставить под слоем унылой позднейшей живописи шедевр, который мог изменить представление об истории искусства этого региона, было равносильно соучастию в преступлении. А шёпот… Ледяной, тоскливый шёпот, который она услышала от стены, делал эту дилемму не просто профессиональной, а личной и пугающей .
Клаустрофобия, густая, как здешний туман, начала давить на неё. Ей нужен был воздух. Ей нужно было вырваться из этой печальной, молчаливой темницы хотя бы на несколько часов. Под предлогом необходимости докупить специальные растворители и пигменты для верхнего слоя, она сообщила через безмолвную экономку, что ей нужно съездить в город. Ответа не последовало, но никто и не пытался её остановить.
Спустившись по той же аллее, что вела к дому, Лара с облегчением вздохнула, когда беззвучно отворившиеся ворота выпустили её наружу. Пешая прогулка до Синтры заняла почти час. Дорога петляла вниз, и с каждым шагом мрачная аура Квинты-даш-Лагримаш слабела, уступая место почти сказочному очарованию самой Синтры . Город был похож на иллюстрацию к сборнику легенд: игрушечные домики с яркими черепичными крышами карабкались по склонам холмов, утопая в буйной зелени; узкие, мощёные брусчаткой улочки изгибались так причудливо, что за каждым поворотом мог скрываться гном или фея . Высоко на горе, паря в облаках, виднелся разноцветный, словно пряничный, дворец Пена — мечта романтика, воплощённая в камне.
Но даже здесь, среди туристов и запаха свежей выпечки, витала та же лёгкая меланхолия. «Саудаде», — вспомнила Лара это непереводимое португальское слово . Светлая печаль о том, что ушло навсегда, или о том, чему никогда не суждено было сбыться. Этот город был пропитан саудаде, как губка.
Лара нашла небольшую лавку, которая была чем-то средним между магазином для художников и антикварным салоном. Над дверью висела выцветшая вывеска: «Реликвии и ремёсла». Внутри пахло скипидаром, старым деревом и пылью веков. За прилавком сидела сгорбленная старушка с лицом, похожим на печёное яблоко, и вязала на спицах.
— Bom dia, — поздоровалась Лара.
Старушка подняла на неё выцветшие, но внимательные глаза.
— Bom dia, menina. Что желаете?
Лара перечислила нужные ей растворители и редкие пигменты, и старушка, медленно кивая, начала собирать заказ.
— Вы художница? — спросила она, её голос был скрипучим, как старая половица.
— Реставратор, — поправила Лара. — Я работаю здесь по контракту.
— В Синтре? — в глазах женщины промелькнуло любопытство. — В одном из дворцов?
— Нет, в частном поместье. Квинта-даш-Лагримаш.
Название упало в тишину лавки, как камень в глубокий колодец. Пальцы старушки замерли, уронив клубок шерсти на пол. Она медленно, почти испуганно, подняла на Лару взгляд, и в нём уже не было любопытства — только смесь жалости и страха. Она быстро перекрестилась.
— Pobre menina, — прошептала она. — Бедняжка.
— Простите? — не поняла Лара.
— Место нехорошее, — понизив голос, сказала старушка. — Проклятое. Никто из местных туда и за деньги не пойдёт работать. Только эта несчастная Элвира, да и та, говорят, глухая как пень, потому ничего и не боится.
Лара почувствовала, как по спине снова пробежал знакомый холодок.
— Проклятое? Что вы имеете в виду? Я слышала легенды….
— Легенды, дитя моё, не рождаются на пустом месте, — старушка наклонилась к ней через прилавок. — Говорят, последний из рода де Алмейда не может покинуть поместье. Он прикован к нему, как призрак к своему замку. Люди называют его «Luz Sombria» — Сумеречный Свет. Потому что он живёт между светом и тенью, не принадлежа ни миру живых, ни миру мёртвых .
Слова старушки эхом отдавались в голове Лары, пугающе точно ложась на её собственные впечатления о Тьягу. Вековая усталость в его глазах. Его бесшумные движения. Холодная, неживая красота.
— Это просто старые суеверия, — попыталась возразить она, скорее убеждая саму себя.
— Может, и так, — вздохнула женщина, протягивая ей пакет с покупками. — Но дом этот забирает тепло. И ни одна девушка, что приезжала туда работать за последние сто лет, не оставалась надолго. Они все сбегали. Кто через месяц, кто через неделю. Словно от самого дьявола. Берегите себя, дитя. И не слушайте шёпот стен. Он до добра не доведёт.
Лара вышла из лавки, чувствуя себя так, будто её окатили ледяной водой. Поездка в город не принесла облегчения — наоборот, она лишь сгустила туман неизвестности и страха. Теперь у её тревоги было имя — «Luz Sombria».
Она возвращалась в поместье уже в сумерках. Путь наверх казался длиннее и труднее. Тени деревьев вытягивались, сплетаясь в причудливые, уродливые фигуры. Когда она подошла к воротам, они так же безмолвно распахнулись перед ней.
И она увидела его.
Тьягу стоял на крыльце, его тёмный силуэт чётко вырисовывался на фоне светящихся окон дома. Он не двигался, просто смотрел, как она идёт по аллее. Лара чувствовала его взгляд каждой клеткой кожи. Он не спросил, где она была. Он не спросил, почему так долго. Когда она поднялась по ступеням, он просто сказал, и в его голосе не было никаких эмоций, лишь констатация факта:
— Ужин через час.
Но когда она проходила мимо него, их взгляды встретились. И на долю секунды в его ледяных глазах она увидела не пустоту. Она увидела отчаянное, невысказанное одиночество. И это было страшнее любого проклятия.
Поднявшись в свою комнату, Лара заперла дверь и прислонилась к ней спиной, пытаясь унять бешено колотящееся сердце. Она больше не была просто реставратором, выполняющим заказ. Она стала частью этой истории, пленницей прекрасного, печального поместья и его загадочного хозяина. И в этот момент она приняла решение.

Глава 4. Под слоем скорби.

Решение, принятое на пике эмоций, утром всегда подвергается проверке холодным светом разума. Но, проснувшись на следующее утро, Лара не почувствовала сомнений. Вместо них была холодная, звенящая решимость, похожая на натянутую струну. Она больше не была испуганной гостьей. Она была исследователем на вражеской территории, и фреска на стене галереи была её полем битвы.
После такого же одинокого завтрака в пустой столовой она собрала своё оборудование. Она действовала методично и сосредоточенно, словно готовясь к сложной операции. Помимо стандартного набора реставратора — скальпелей, кистей и баночек с растворителями — она упаковала в специальный кофр портативную инфракрасную камеру. Это был её козырь. Современная технология против древнего проклятия. ИК-рефлектография позволяла заглянуть под верхние слои краски, не прикасаясь к ним, и обнаружить первоначальный эскиз или скрытое изображение. Это был идеальный, безмолвный шпион .
Вернувшись в галерею, она ощутила ту же давящую тишину. Зеленоватый полумрак, льющийся из окон, казалось, сгустился за ночь. Лара установила раздвижные леса, настроила лампы дневного света, создав островок цивилизации в этом царстве теней. Первые несколько часов она посвятила рутине, чтобы создать видимость полного послушания. Она аккуратно очищала от пыли нетронутые участки фрески, брала микропробы верхнего красочного слоя для химического анализа, заносила данные в ноутбук. Она работала, но всё это время она ждала. Ждала, когда появится Тьягу.
Он не появился.
К полудню Лара поняла, что он, возможно, и не придёт, предоставив ей полную свободу действий. Или, что более вероятно, он был уверен, что она не посмеет его ослушаться. Эта мысль придала ей смелости.
Она выключила яркие лампы, снова погрузив галерею в полумрак. Так было безопаснее — никто не увидит с аллеи её странных манипуляций. Она установила ИК-камеру на штатив, направила объектив на центральную фигуру — скорбящую женщину в тёмном платье — и подключила её к ноутбуку. На экране появилось монохромное, призрачное изображение фрески. Лара надела наушники, чтобы лучше слышать тихие щелчки программы, анализирующей спектр.
Она медленно повела мышкой, увеличивая контрастность. Изображение на экране дрогнуло, и под тёмно-коричневым пигментом верхнего слоя начали проступать другие, более бледные линии. Это было похоже на проявление старой фотографии. Призрачные контуры, не совпадающие с видимым рисунком.
Сердце заколотилось. Она была права.
Лицо женщины на скрытом изображении не было искажено скорбью. Голова была слегка запрокинута, а на губах играла тень улыбки. Её платье не было строгим и тёмным — под ним угадывался сложный узор, возможно, вышивка или парча. И самое главное — её рука. На верхней фреске она была безвольно опущена вдоль тела. На скрытой — она была протянута в сторону, словно держала кого-то за руку или опиралась на чьё-то плечо.
— Что же ты прячешь? — прошептала Лара, обращаясь к стене.
Внезапный холод на её шее заставил её вздрогнуть и обернуться.
Тьягу стоял в дверях галереи. Бесшумно, как всегда. Лара не слышала ни шагов, ни скрипа двери. Он просто материализовался из воздуха. Сколько он там стоял? Видел ли он изображение на экране? Она судорожно дёрнула мышку, сворачивая окно программы и открывая папку с обычными фотографиями фрески.
— Как продвигается работа, мисс Вэнс? — его голос был обманчиво спокоен .
— Я… я провожу предварительный спектральный анализ, — быстро нашлась она, радуясь, что заранее продумала легенду. — Чтобы точно подобрать состав пигментов для реставрации. Нужно убедиться, что новые материалы не вступят в реакцию со старыми. Стандартная процедура.
Он медленно вошёл в галерею. Его ледяные глаза скользнули по её лицу, по экрану ноутбука, по камере на штативе. Он всё видел. Он всё понимал. Но его лицо оставалось непроницаемой маской.
— Вы очень увлечены своей работой, — сказал он, и это не было похоже на комплимент. Скорее, на констатацию опасного диагноза.
Он подошёл к лесам и остановился так близко, что Лара почувствовала холод, исходящий от его тела. И снова этот странный, тонкий аромат озона и увядающих роз . Она замерла, боясь пошевелиться.
Он не смотрел на неё. Его взгляд был прикован к фреске, к лицу скорбящей женщины.
— Она ждала его слишком долго, — произнёс он тихо, почти шёпотом. В его голосе прозвучала такая глубокая, такая древняя печаль, что у Лары перехватило дыхание. На одно короткое мгновение маска спала, и она увидела под ней не холодного аристократа, а существо, измученное веками одиночества .
Но это длилось лишь секунду. Он встряхнул головой, словно отгоняя наваждение, и снова посмотрел на Лару своим пустым взглядом.
— Не ищите здесь того, чего нет, мисс Вэнс. Некоторые истории лучше оставить недосказанными.
С этими словами он так же бесшумно вышел.
Лара несколько минут стояла неподвижно, пытаясь восстановить дыхание. Его минутная слабость, этот проблеск истинных чувств, подействовал на неё сильнее любых угроз. Он не был просто тюремщиком этой тайны. Он был её главной жертвой. И необъяснимая тяга к этому странному, опасному и бесконечно несчастному существу, которую она смутно ощущала с первой встречи, начала обретать форму .
Она вернулась к работе с удвоенной энергией. Теперь это было не просто любопытство. Это была необходимость. Она должна была понять.
Направив камеру на область рядом с женской фигурой, где на верхней фреске была лишь глухая стена, она снова увеличила контраст. Призрачные линии стали чётче. Рука женщины была вложена в другую руку. Мужскую. Лара медленно вела камеру вверх по контуру скрытой мужской фигуры. Плечо, шея, лицо… Лицо было почти неразличимо, смазано временем и верхним слоем краски. Но кое-что она увидела отчётливо. На запястье мужчины, под кружевным манжетом, был изображён браслет или татуировка. Сложный узел, похожий на переплетение двух восьмёрок. Знак бесконечности.
Лара замерла, глядя на экран. Это была не просто деталь. Это был ключ. Конкретный, осязаемый символ, который можно было найти в книгах, в архивах.
Стена не просто плакала. Она пыталась рассказать свою историю. И теперь у Лары появился первый слог в этом безмолвном повествовании. Игра началась по-настоящему.

Глава 5. Гильдия Вечных.

Символ. Переплетённые знаки бесконечности. Он пульсировал в сознании Лары, затмевая всё остальное. Это был первый реальный ключ, первая ниточка, за которую можно было потянуть. Она быстро сохранила рефлектограмму на защищённый паролем раздел своего ноутбука, чувствуя себя шпионкой в тылу врага. Работать дальше над фреской в этот день было бессмысленно. Её разум был слишком взбудоражен, а руки требовали не кистей и растворителей, а старых, пыльных книг.
Она знала, что ей нужно. Библиотека. В таком доме, пропитанном историей, обязана быть библиотека. И если Тьягу не сжёг все архивы своей семьи, то именно там мог найтись ответ на вопрос, что означает этот странный узел вечности.
Собрав оборудование и снова заперев галерею, она отправилась на поиски. Она интуитивно пошла в самую старую часть дома, туда, где коридоры были темнее, а портреты на стенах — суровее. За неприметной дверью из тёмного мореного дуба её ожидало именно то, на что она надеялась.
Запах ударил в неё первым — густой, пьянящий аромат старой бумаги, потрескавшейся кожи, древесной пыли и холодного каминного пепла. Библиотека Квинты-даш-Лагримаш была не просто комнатой с книгами. Это был храм времени. Стены от пола до высокого, украшенного лепниной потолка были заставлены стеллажами, корешки книг на которых, похожие на ряды спящих солдат, создавали пёстрый узор из золотого тиснения и тёмной кожи. В центре стоял массивный стол, заваленный старыми картами, а у огромного, заложенного кирпичом камина дремали два потёртых кожаных кресла. Свет сюда проникал лишь через одно высокое окно, выходившее во внутренний двор, и тонул в бесконечных рядах книг, создавая атмосферу уюта и одновременно гнетущей тайны.
Лара почувствовала трепет, смешанный со страхом. Она была здесь без спроса. Это было вторжение в самое сердце дома, в его память. Но любопытство исследователя пересилило.
Она начала методичный осмотр. Каталога не было. Придётся действовать вслепую. Она скользила взглядом по корешкам, ища разделы по геральдике, истории Португалии, семейным хроникам. Часы текли незаметно. Лара вытаскивала тяжёлые, неподъёмные тома, сдувала с них вековую пыль, осторожно перелистывала хрупкие, пожелтевшие страницы. Большинство книг были на португальском и латыни. Она нашла несколько фолиантов по истории рода де Алмейда, но это были парадные, выхолощенные хроники, полные упоминаний о военных победах, выгодных браках и службе короне. Никаких тайн, никаких проклятий.
Она уже почти отчаялась, когда её внимание привлекла нижняя полка в самом тёмном углу. Книги там стояли в беспорядке, словно их не касались много десятилетий. Одна из них была без переплёта, просто стопка пергаментных листов, стянутых кожаным ремешком. Лара осторожно вытащила её. Это был некий реестр или каталог, написанный от руки каллиграфическим почерком. На первой странице было выведено: «Símbolos e Marcas de Mestres» — «Символы и знаки мастеров».
Сердце пропустило удар. Она села за большой стол, развязала ремешок и начала осторожно перебирать листы. Это был справочник клейм и знаков различных ремесленных гильдий Португалии XVII-XVIII веков: каменщиков, ювелиров, оружейников. На каждом листе был изображён знак и краткое описание гильдии. Она листала, её пальцы дрожали от нетерпения.
И вдруг она увидела его. На одном из последних листов. Два переплетённых знака бесконечности. Её символ. Он был выведен тушью с идеальной точностью.
Под ним шла короткая запись:
*«Guilda dos Eternos. Гильдия Вечных. Малочисленная и закрытая община мастеров, чьё искусство граничит с алхимией. Специализация: работа с редкими пигментами, создание „живых красок“ и фресок, способных сохранять не только изображение, но и эмоции момента. Базировались в Синтре. Распущены по обвинению в ереси в конце XVII века. Большинство членов исчезли бесследно».*.
«Живые краски»… «Сохранять эмоции момента». Лара перечитала эту фразу несколько раз. Вот оно. Объяснение шёпота и ледяного холода, исходящего от стены. Фреска была не просто картиной. Она была эмоциональным слепком, отпечатком той скорби, что царила в галерее много веков назад. И эта эмоция была настолько сильной, что продолжала жить в стенах дома.
Внезапно воздух в библиотеке стал холоднее. Лара подняла голову, и её взгляд встретился с парой ледяных, прозрачных глаз.
Тьягу стоял у входа в библиотеку, прислонившись к дверному косяку. Он смотрел на неё без гнева, без удивления. Он смотрел на неё с тем же всепоглощающим безразличием, которое пугало больше любой ярости.
— Нашли что-то интересное, мисс Вэнс? — его тихий голос разрезал тишину, как скальпель.
Лара судорожно захлопнула рукопись, но было поздно. Он всё видел.
— Я… я искала информацию по техникам фресковой живописи того периода, — пролепетала она, чувствуя, как краснеет. Ложь была откровенно слабой.
Он не удостоил её ложь ответом. Медленно, всё той же скользящей, бесшумной походкой, он пересёк комнату и подошёл к одному из стеллажей совсем рядом с ней. Он протянул руку за книгой, и Лара невольно втянула воздух. Его рука прошла всего в нескольких сантиметрах от её плеча, и она физически ощутила волну холода, исходящую от него, смешанную с уже знакомым запахом озона . Этот холод не был неприятным. Он был странно притягательным, как обещание тайны.
Она заставила себя поднять на него взгляд. Они оказались так близко, что она могла рассмотреть серебристые искорки в его прозрачных глазах и тонкую, едва заметную морщинку между бровями, свидетельствовавшую о вечном внутреннем напряжении. В его взгляде на долю секунды мелькнуло что-то новое. Не пустота. А… интерес? Или предостережение?
— Любопытство — опасное качество, мисс Вэнс, — произнёс он так тихо, что это было похоже на мысль, произнесённую вслух. — Особенно в этом доме. Оно может привести вас туда, откуда нет возврата.
Он взял с полки тонкий томик в кожаном переплёте, развернулся и так же беззвучно направился к выходу.
— Я бы посоветовал вам сосредоточиться на вашей непосредственной работе, — бросил он уже от двери. — И не трогать то, что вас не касается. Ради вашей же безопасности.
Дверь за ним закрылась, и Лара смогла наконец выдохнуть. Её сердце колотилось где-то в горле. Эта короткая, почти безмолвная сцена вымотала её больше, чем часы физической работы. Но его слова, его предостережение, возымели обратный эффект. Он не запретил ей ходить в библиотеку. Он не отобрал рукопись. Он предупредил. Это была игра. И он только что подтвердил её правила.
Лара снова посмотрела на знак Гильдии Вечных. Теперь загадка стала ещё сложнее. Дело было не просто в семейной трагедии. В нём была замешана таинственная гильдия алхимиков, обвинённых в ереси.

Глава 6. Язык стен.

Когда тяжёлая дубовая дверь закрылась за Тьягу, тишина в библиотеке показалась Ларе оглушительной. Она несколько мгновений стояла неподвижно, прижимая к груди старую рукопись, словно та могла защитить её от ледяного взгляда хозяина дома. Его предупреждение всё ещё звенело в ушах. «Любопытство может привести вас туда, откуда нет возврата». Это была угроза, но в ней слышалось нечто большее — отчаянная, почти молящая нота . Словно он предостерегал её не ради своей тайны, а ради её собственной безопасности.
Эта мысль не пугала, а странным образом притягивала. Впервые с момента приезда она почувствовала, что Тьягу не просто холодная, неприступная статуя. Под этой ледяной оболочкой скрывалось что-то живое, страдающее . Её необъяснимая тяга к нему, которую она списывала на Стокгольмский синдром в готическом антураже, обрела новый оттенок — сочувствие. И это было куда опаснее простого влечения.
Она вернулась за стол, но не могла сосредоточиться. Мысли путались, перескакивая с загадки Гильдии Вечных на образ Тьягу, стоявшего так близко к ней. Она всё ещё ощущала на коже фантомный холод, исходивший от него . Лара быстро сфотографировала на телефон страницу с символом и описанием гильдии, после чего аккуратно вернула рукопись на место, стараясь не оставить следов своего вторжения.
Вечером за ужином они снова были вдвоём за бесконечным столом в огромной столовой. Молчание было таким густым, что его, казалось, можно было резать ножом. Элвира, беззвучная экономка, двигалась по комнате как тень, меняя тарелки. Лара не выдержала первой.
— Я изучила состав штукатурки сегодня, — сказала она, нарушая тишину. Её голос прозвучал слишком громко. — Верхний слой довольно поздний, конец восемнадцатого века, не раньше. Техника грубовата. Словно делал подмастерье, а не мастер.
Тьягу поднял на неё взгляд. Его прозрачные глаза были непроницаемы.
— Это имеет значение? — спросил он.
— Для качества реставрации — да, — ответила она, цепляясь за профессиональную тему как за спасательный круг. — Но мне кажется странным, что такую тонкую работу, как первоначальная фреска, доверили бы исправлять… дилетанту.
— Времена меняются, мисс Вэнс, — медленно произнёс он, отрезая кусочек мяса. — Семьи беднеют. Мастера умирают. Иногда приходится довольствоваться тем, что есть, чтобы скрыть то, что не должны видеть другие.
Последняя фраза была явным намёком. Он знал, что она продолжает копать.
— Почему вы выбрали именно эту профессию? — вдруг спросил он, сменив тему. Вопрос был настолько неожиданным и личным, что Лара растерялась.
— Мне нравится… давать прошлому голос, — ответила она после паузы. — Вещи, картины, фрески… они не могут говорить, но они помнят. Моя работа — помочь им рассказать свою историю.
Тьягу надолго замолчал, медленно вращая в руке бокал с тёмно-красным вином.
— Не все истории стоит рассказывать, — наконец произнёс он, глядя не на неё, а на тёмное окно, в котором отражалась одинокая свеча. — Некоторые лучше похоронить вместе с теми, кто их пережил.
После ужина Лара поднялась в свою комнату, но о сне не могло быть и речи. Голова гудела от мыслей. «Скрыть то, что не должны видеть другие». Что же такого изображено на оригинальной фреске, что её пришлось так грубо и поспешно замазывать? И почему Тьягу так отчаянно защищает эту тайну?
Её тянуло обратно в галерею. Непреодолимо. Словно стена звала её.
Дождавшись, когда весь дом погрузится в глубокую ночную тишину, она выскользнула из комнаты. Босиком, чтобы не производить ни звука, она прокралась по тёмному коридору. Портреты предков Тьягу следили за ней из своих рам пустыми глазницами. Каждый скрип половицы, которого днём она не замечала, теперь отдавался в тишине гулким эхом. Но дом молчал. Он словно затаил дыхание, наблюдая за ней.
Дверь в галерею была не заперта. Лара замерла на пороге. В помещении было темно, лишь бледный лунный свет, пробиваясь сквозь листву, рисовал на полу призрачные узоры. И было очень холодно. Гораздо холоднее, чем днём. Холод был живым, он исходил от стены с фреской, концентрируясь вокруг центральной сцены.
Лара медленно подошла к лесам. Она не стала включать свет. Она хотела услышать тишину. И она услышала. Тот самый тихий, скорбный шёпот, который теперь казался отчётливее. Это был не ветер. Это был звук бесплотного плача, который рождался где-то в толще стены.
Подчиняясь внезапному порыву, она поднялась на леса и протянула руку к лицу скорбящей женщины. Её пальцы коснулись холодной, как лёд, штукатурки.
И в этот момент мир исчез.
Это не было видением. Это было ощущение. Её накрыла волна чужой эмоции — невыносимой, всепоглощающей тоски. Это было отчаяние такой силы, что у неё перехватило дыхание, а к глазам подступили слёзы — не её слёзы. Она почувствовала на губах солёный привкус океанского бриза, услышала далёкий крик чаек и скрип корабельных снастей. Перед её внутренним взором на долю секунды мелькнул образ — не картина, а скорее отпечаток на сетчатке: рука в кружевном манжете, лежащая на борту корабля, и тот самый узел бесконечности на запястье. А потом всё исчезло.
Лара резко отдёрнула руку, словно от удара током. Она тяжело дышала, вцепившись в перила лесов, чтобы не упасть. Её сердце бешено колотилось.
Это была она. Девушка с фрески. Она ждала своего возлюбленного, который уплывал на корабле. И это не было расставание. Это была потеря. Окончательная и бесповоротная. Эмоциональный отпечаток этого момента был настолько силён, что Гильдия Вечных запечатала его в красках, и он продолжал звучать эхом сквозь века.
Лара спустилась на пол, её ноги дрожали. Теперь она понимала, от чего предостерегал её Тьягу. Это было опасно. Погружаться в чужую боль такой силы можно было, только рискуя потерять себя.
Но страха не было. Был только азарт исследователя, стоящего на пороге великого открытия.

Глава 7. Хранительница печали.

Пережитое ночью у фрески оставило на душе Лары холодный, фантомный отпечаток. Это было похоже на эмоциональное похмелье. Весь следующий день она провела за рутинной работой, сознательно избегая центральной части галереи. Она занималась расчисткой менее значимых фрагментов, каталогизировала повреждения, делала замеры, но её мысли были далеко. Чужое горе, впитанное кожей, отзывалось в ней тихой, ноющей болью. Дом больше не был просто старым зданием с привидениями. Он был раненым существом, и фреска была его кровоточащей раной .
К вечеру чувство изоляции стало невыносимым. Ей снова нужно было увидеть живых людей, услышать обычные разговоры, выпить кофе в месте, где стены не плачут. Она снова отпросилась в город, на этот раз под предлогом, что ей нужны специальные архивные перчатки, которые она забыла заказать.
Синтра встретила её ласковым вечерним солнцем и гомоном туристов . Лара нашла небольшое кафе на одной из центральных площадей и заказала кофе и традиционное пирожное *pastel de nata*. Сидя за столиком на улице, она наблюдала за людьми, пытаясь впитать в себя эту беззаботную, курортную атмосферу. Это почти получилось. Почти.
— Вы, должно быть, та самая реставраторша, что поселилась в Квинте-даш-Лагримаш.
Лара подняла голову. Перед её столиком стояла женщина лет тридцати, и от неё веяло такой жизненной силой, что она казалась неуместной на фоне общей меланхолии города. Длинные тёмные волосы были заплетены в небрежную косу, смуглая кожа светилась здоровьем, а в больших карих глазах плясали насмешливые искорки. Она была одета просто — в джинсы и яркую блузку, — но держалась с врождённой грацией и уверенностью хозяйки этого города.
— Я Катарина, — продолжила незнакомка, ослепительно улыбнувшись. Улыбка, однако, не коснулась её глаз. — Можно?
Не дожидаясь ответа, она опустилась на стул напротив.
— Простите мою бестактность. В нашем городке все друг друга знают. А приезд кого-то в поместье Алмейда — это целое событие.
Лара почувствовала внутреннее напряжение.
— Элара Вэнс, — представилась она. — Можно просто Лара.
— Лара, — медленно повторила Катарина, словно пробуя имя на вкус. — Красивое имя. Иностранное. Мы с Тьягу выросли вместе. Наши поместья соседствуют. Я, можно сказать, единственный человек, которого он ещё терпит рядом с собой.
Последняя фраза была произнесена с лёгкой, почти небрежной гордостью, которая не оставляла сомнений в её смысле: «Я — своя, ты — чужая» .
— Как вам работается? — продолжила Катарина, её взгляд стал внимательным, изучающим. — Дом не слишком давит на вас? У него тяжёлый характер.
— Работа интересная. Очень сложная, — уклончиво ответила Лара.
— О, я не сомневаюсь, — усмехнулась Катарина. — Это место… оно хранит слишком много печали. Не каждый может это выдержать. Особенно такие, как Тьягу. Он несёт на себе всю тяжесть этого наследия.
Она говорила о Тьягу с какой-то странной смесью жалости и собственничества, как говорят о больном, но гениальном родственнике, которого нужно оберегать от внешнего мира.
— За последние годы у него было много… гостей, — Катарина сделала многозначительную паузу, размешивая сахар в своей чашке. — Художники, историки, даже один поэт. Они все приезжали с горящими глазами. Думали, что смогут разгадать тайну поместья. Спасти его. Или спасти Тьягу.
Она подняла на Лару свой острый взгляд.
— И знаете, что потом? Они все уезжали. С разбитым сердцем или расшатанными нервами. Потому что этому дому не нужно спасение. Ему нужен покой. И Тьягу тоже. Он не создан для этого мира, для… чужаков.
Слово «чужаки» прозвучало как пощёчина. Теперь всё стало на свои места. Это была не дружеская беседа. Это было предупреждение. Вежливое, облечённое в форму заботы, но от этого не менее жёсткое.
— Понимаете, — Катарина наклонилась к ней, её голос стал тише, почти доверительным, — он может показаться сильным, но на самом деле он очень хрупкий. Как старинный фарфор. Ему нужна тишина и люди, которые знают его историю. Которые принадлежат этой земле. Любой громкий звук, любое неосторожное прикосновение извне может разбить его на тысячу осколков. Надеюсь, вы будете осторожны.
Она встала так же внезапно, как и села.
— Было приятно познакомиться, Лара, — она снова улыбнулась своей ослепительной, но холодной улыбкой. — Если что-то понадобится в городе, обращайтесь. Я здесь своя.
И она ушла, оставив за собой тонкий шлейф дорогих духов и ощущение холодной ярости. Лара смотрела ей вслед, и вкус кофе во рту вдруг стал горьким.
Катарина была не просто ревнивой подругой детства. Она была хранительницей. Хранительницей печали Тьягу, его тюрьмы. Она была частью той системы, которая веками держала его в заточении, убеждая его самого и всех вокруг, что так и должно быть. Она оберегала не его, а статус-кво.
Лара медленно шла обратно к поместью, и вечерний туман, сползавший с гор, больше не казался ей сказочным. Он был похож на стены тюремной камеры. Теперь она поняла, что её враг — не только древнее проклятие и шёпот стен. Её врагом была и эта красивая, уверенная в себе женщина, которая считала Тьягу своей собственностью.
Когда она подошла к воротам, она увидела его. Тьягу стоял в саду у старого, замшелого фонтана и смотрел на увядающие розы. Он был так неподвижен, что в сгущающихся сумерках его можно было принять за одну из статуй. И в его фигуре было столько одиночества, что у Лары болезненно сжалось сердце.
«Он хрупкий», — прозвучали в её голове слова Катарины.
Лара посмотрела на него, на его идеальный, холодный профиль, и подумала, что Катарина ошибается. Он не был хрупким. Он был закован в лёд. И она, Элара Вэнс, чужачка из другого мира, только что решила, что растопит этот лёд. Или погибнет, пытаясь.

Глава 8. Бумажные призраки.

Встреча с Катариной подействовала на Лару как катализатор. Вежливая угроза, завуалированная под заботу, лишь укрепила её решимость. Она больше не сомневалась: Катарина была не союзницей Тьягу, а его тюремщицей, тщательно оберегающей клетку из одиночества и печали, в которой он жил . И если Лара хотела достучаться до узника, ей нужно было найти способ обойти стража.
Прямой конфликт был бесполезен. Против уверенной в своей правоте «хозяйки положения» у неё не было шансов. Нужно было действовать тоньше. Ей нужен был предлог, чтобы проводить больше времени с Тьягу, чтобы он начал видеть в ней не просто наёмного работника, а человека. И этот предлог лежал на пыльных полках библиотеки.
На следующее утро, после очередного молчаливого завтрака, она не пошла в галерею. Вместо этого она дождалась Тьягу в холле. Он спускался по лестнице, и в утреннем свете, падающем из высокого окна, его фигура казалась почти прозрачной.
— Мистер де Алмейда, — обратилась к нему Лара, стараясь, чтобы её голос звучал ровно и профессионально. — У меня к вам просьба.
Он остановился на последней ступеньке, его светлые глаза бесстрастно изучали её.
— Для точной датировки пигментов и техники письма мне необходимо изучить семейные архивы. Записи о расходах, контракты с художниками, личные письма того периода… всё, что может пролить свет на историю создания фресок. Без этого моя работа будет… неполной.
Она намеренно выбрала такую формулировку. Она не просила разрешения раскрыть тайну. Она просила помощи в выполнении *его* же заказа, апеллируя к его перфекционизму, который должен был быть у человека, так ревностно охраняющего своё наследие.
Тьягу молчал несколько долгих секунд, взвешивая её слова. Лара видела, как в его глазах идёт борьба. Он не доверял ей. Но её логика была безупречна с профессиональной точки зрения.
— Архивы в беспорядке, — наконец произнёс он. — Многое утеряно.
— Я готова потратить на это своё время. Я буду очень осторожна. Это часть моей работы.
Он снова замолчал, а затем едва заметно кивнул.
— Хорошо. Я покажу вам, где искать. Но я буду присутствовать. Чтобы… помочь вам со старым португальским.
Лара едва сдержала торжествующую улыбку. Это было больше, чем она ожидала. Он не просто дал разрешение. Он согласился быть рядом.
Они снова вошли в библиотеку. Но на этот раз атмосфера была другой. Это было уже не тайное вторжение, а почти законное исследование. Тьягу провёл её к дальним стеллажам, которые она не осмелилась трогать в прошлый раз. Там, в больших кожаных папках и деревянных ящиках, хранились разрозненные бумаги семьи де Алмейда за последние триста лет.
Их совместная работа началась.
Это было странно и почти нереально. Они сидели за огромным столом, друг напротив друга, разделённые стопками пожелтевших документов. Воздух был наполнен шелестом пергамента и тихим, почти музыкальным голосом Тьягу, когда он переводил для неё особенно сложные пассажи. Он держался отстранённо, его тон был сугубо деловым, но Лара чувствовала, как невидимая стена между ними медленно, миллиметр за миллиметром, даёт трещины.
Она наблюдала за ним исподтишка. За его длинными, аристократическими пальцами, осторожно переворачивающими хрупкие листы. За тем, как он хмурился, разбирая выцветшие чернила. За тем, как иногда в его глазах появлялась тень эмоции, когда он натыкался на строки, написанные кем-то из его давно умерших предков. В эти моменты он переставал быть «Сумеречным Светом», мифическим существом из деревенских легенд, и становился просто последним представителем древнего рода, вынужденным в одиночку нести груз его истории .
Они перебирали счета за вино, контракты на поставку шёлка, купчие на землю. Ничего о фресках. Ничего о Гильдии Вечных. Лара почти начала думать, что её затея провалилась, как вдруг Тьягу замер, держа в руках тонкое письмо, исписанное элегантным женским почерком.
— Что там? — спросила Лара.
— Письмо моей пра-пра-прабабушки Инес её сестре, — тихо сказал он. — Она пишет о своём муже, Вашку. О том, как он изменился после возвращения из плавания. «Он вернулся не один, — читает Тьягу, медленно переводя, — он принёс в наш дом тень. Она следует за ним повсюду, и от неё веет холодом Атлантики и горечью утраты. Он больше не смеётся. А по ночам мне кажется, что я слышу, как плачут стены нашей галереи…».
Тьягу оборвал чтение. В библиотеке повисла такая тишина, что Лара слышала, как бьётся её собственное сердце. «Плачут стены галереи». Эта фраза, написанная двести лет назад, была точным описанием того, что она сама слышала несколько ночей назад .
— Покажите, — попросила она, протянув руку.
Он на мгновение заколебался, но потом передал ей письмо. Лара посмотрела на выцветшие строки. Она почти не знала португальского, но смогла разобрать имя «Вашку» и фразу «as paredes da nossa galeria choram».
Она подняла на него взгляд. В его глазах она впервые увидела не пустоту и не печаль, а страх. Не за себя. За неё.
— Хватит на сегодня, — его голос стал резким, почти грубым. Он встал из-за стола. — Вы хотели найти упоминания о фреске. Вот оно. Считайте, что вы выполнили свою работу.
— Но это же ничего не объясняет! — возразила Лара. — Кто такой Вашку? Что за тень он принёс?
— Это вас не касается! — он почти сорвался на крик, но тут же взял себя в руки. — Я просил вас не лезть в это. Я вас предупреждал.
Он подошёл к окну и встал к ней спиной, глядя во двор, где уже сгущались вечерние тени.
— Я не могу заставить вас уехать, мисс Вэнс. Но я прошу вас остановиться. Ради всего святого, просто делайте свою работу. Замажьте эти трещины и уезжайте.
В его голосе было столько отчаяния, что у Лары сжалось сердце. Она встала и подошла к нему. Она не знала, что делает, она просто подчинилась порыву. Она осторожно коснулась его руки.
— Тьягу….
Его кожа под её пальцами была холодной, как мрамор. Он вздрогнул от её прикосновения, словно от удара. Резко отдёрнув руку, он обернулся. Его лицо было искажено эмоцией, которую она не могла понять — смесью ужаса, гнева и чего-то ещё… чего-то похожего на тоску по человеческому теплу, которого он был лишён.
— Не. Смейте. Так. Делать, — процедил он сквозь зубы.
И он вышел из библиотеки, оставив её одну посреди бумажных призраков и невысказанных тайн. Лара смотрела ему вслед, и её рука, которой она коснулась его, горела от ледяного холода. Она нарушила главное правило. Она прикоснулась к нему. И теперь игра перешла на новый, куда более опасный уровень.

Глава 9. Когда дом кричит.

Ледяное «Не смейте!» отпечаталось в её сознании, как клеймо. Лара вернулась в свою комнату, и её рука, коснувшаяся Тьягу, всё ещё горела неестественным холодом. Она снова и снова прокручивала в голове этот момент. Его реакция была не просто гневом. Это был панический ужас, инстинктивное отторжение, словно от прикосновения к раскалённому металлу. Она нарушила не просто его личное пространство. Она коснулась его проклятия . И этот холод, который она ощутила, был не температурой его кожи. Это была температура его одиночества.
Она не видела Тьягу весь следующий день. Он исчез. Дом погрузился в ещё более глубокое, гнетущее молчание. Даже беззвучная Элвира, казалось, стала ещё более незаметной. Лара пыталась работать в галерее, но не могла сосредоточиться. Каждое прикосновение к холодной стене теперь отдавалось фантомным воспоминанием о ледяной коже Тьягу. Она чувствовала себя нарушительницей, осквернившей что-то древнее и хрупкое.
К вечеру атмосфера в поместье начала меняться. Воздух стал тяжёлым, неподвижным. Свет, проникавший в окна, приобрёл больной, желтоватый оттенок. С Атлантики надвигалась гроза. Это не был обычный летний ливень. Это был медленный, неотвратимый шторм, который, казалось, собирал всю печаль и тоску этого побережья, чтобы обрушить её на Квинту-даш-Лагримаш .
Первые порывы ветра ударили по стенам, и дом застонал, как живое существо. Старые оконные рамы задребезжали. В длинных коридорах завыли сквозняки, которые теперь не казались Ларе безобидными. Они звучали как плач десятков неупокоенных душ.
Когда стемнело, начался дождь. Он не стучал по крыше — он хлестал, он бичевал её с яростью, словно пытаясь пробиться внутрь. Лара сидела в своей комнате, пытаясь читать, но строчки плясали перед глазами. С каждым ударом грома где-то в доме раздавались ответные звуки: хлопали двери, со стен с тихим стуком падали картины, в камине завывал ветер.
Внезапно в комнате погас свет.
Лара вскрикнула от неожиданности. Она осталась в полной, абсолютной темноте, нарушаемой лишь вспышками молний, которые на долю секунды вырывали из мрака искажённые силуэты мебели. Её сердце бешено колотилось. Она нащупала телефон, включила фонарик. Тонкий луч выхватил из темноты угол комнаты. Всё было на месте. Но ощущение чужого присутствия было почти невыносимым.
И тогда она услышала это.
Из галереи, которая находилась в том же крыле, донёсся звук. Это был не шёпот и не плач. Это был крик. Протяжный, полный нечеловеческой муки женский крик, который, казалось, исходил от самих стен. Он пронзил шум бури, заставив кровь застыть в жилах. Лара зажала уши, но крик звучал не снаружи. Он звучал прямо у неё в голове.
Она в ужасе вскочила, её луч фонарика метался по комнате. Дверь её спальни, которую она заперла на ключ, с оглушительным треском распахнулась настежь, ударившись о стену. Лара закричала, отступая к окну.
В дверном проёме никого не было. Но из тёмного коридора на неё хлынула волна ледяного отчаяния, та самая эмоция, которую она почувствовала у фрески, но усиленная в сотни раз. Её парализовало от ужаса. Она не могла пошевелиться, не могла дышать.
В следующую вспышку молнии она увидела его. Тьягу стоял посреди коридора. Он был бледен как полотно, его волосы растрепались. Он тяжело дышал, прижимая руку к груди, словно ему было больно. Он смотрел не на Лару. Он смотрел куда-то за её спину, в угол комнаты, и в его глазах был суеверный ужас.
— Уходи! — прохрипел он, но слова были обращены не к ней. — Оставь её!
Лара медленно обернулась. Луч её фонарика выхватил из темноты старинное зеркало в тяжёлой раме, висевшее на стене. И на долю секунды, пока не погасла молния, она увидела в нём отражение. Это было не её отражение. Из глубины зеркала на неё смотрела женщина в тёмном старинном платье с лицом, искажённым от горя. Её глаза были полны слёз.
Лара снова закричала, на этот раз от чистого, животного ужаса. Она споткнулась и упала на пол, выронив телефон. Комната погрузилась во тьму.
Она услышала быстрые, но всё ещё бесшумные шаги. Через мгновение Тьягу был рядом с ней. Он опустился на колени, и его руки коснулись её плеч. Они были холодными, но это был холод живого человека, а не могильный холод стены.
— Тише… тише, всё хорошо. Я здесь, — его голос дрожал, но в нём была сила.
Он помог ей подняться и довёл до кресла у остывшего камина. Он не отпускал её, словно боясь, что тень из зеркала может её утащить.
— Что… что это было? — прошептала Лара, её зубы выбивали дробь.
— Это дом, — тихо ответил Тьягу. Он подошёл к камину и, чиркнув спичкой, зажёг заранее уложенные дрова. Огонь занялся, бросая на стены тёплые, живые отсветы. — Он не любит грозу. Сильные эмоции извне… они пробуждают его собственную боль. Он кричит.
Он сел на пол у её ног, не решаясь сесть в кресло рядом. Он смотрел на огонь, и его лицо в свете пламени выглядело измученным и бесконечно усталым.
— Вы не сошли с ума, — сказал он, словно прочитав её самый главный страх. — То, что вы видели… это не призрак. Это эхо. Эмоциональное эхо, застрявшее здесь на века . Она не причинит вреда. Но она может свести с ума своим горем.
Впервые он говорил с ней не как хозяин поместья, а как товарищ по несчастью. Как человек, который живёт в этом кошмаре каждый день.
— Простите меня, — вдруг сказал он, не глядя на неё. — За то, что было в библиотеке. Я не хотел… Я не могу контролировать… это. Холод.
— Я понимаю, — прошептала Лара. И она действительно понимала.
Они сидели в тишине, слушая, как за окном бушует шторм, а в камине потрескивает огонь. Буря снаружи и буря внутри дома постепенно стихали, убаюканные живым теплом пламени. Впервые с момента приезда Лара почувствовала себя в безопасности. Здесь, в одной комнате с этим таинственным, проклятым человеком, который сам был частью этого кошмара, она была в безопасности.

Глава 10. Утро после бури.

Лара проснулась от тишины. Той самой оглушительной, абсолютной тишины, которая наступает после яростной бури. Мир за окном был умыт и неподвижен. Воздух был свежим и чистым, пах мокрой землёй и озоном. Она не была в своей постели. Она сидела в глубоком кресле у камина, укрытая тяжёлым клетчатым пледом. Огонь почти погас, лишь красные угли тлели в полумраке комнаты, отбрасывая на стены слабые, умирающие отсветы.
Она была не одна.
Тьягу сидел на полу напротив неё, прислонившись спиной к другому креслу. Он не спал. Он просто смотрел на угли, и его неподвижный профиль в полутьме казался высеченным из камня. Он был похож на стража, который провёл всю ночь на посту, охраняя её сон. Заметив её движение, он медленно повернул голову. Его глаза, обычно холодные и пустые, сейчас казались тёмными и усталыми. В них больше не было льда. Только бездонная глубина.
— Вы проснулись, — сказал он тихо. Это не было вопросом.
— Я уснула? — прошептала Лара, её голос был хриплым.
— Ненадолго. Я не хотел вас будить.
Она вспомнила всё: крик стен, распахнувшуюся дверь, отражение в зеркале, его ледяные руки на её плечах. Ужас схлынул, оставив после себя странное чувство опустошения и… ясности. Маски были сорваны. Игра в «загадочного хозяина» и «напуганную гостью» закончилась.
— Это была она? — спросила Лара прямо, без предисловий. — В зеркале. Женщина с фрески?
Тьягу на мгновение закрыл глаза, словно признавая поражение. Он больше не собирался лгать или уходить от ответа.
— Да, — его голос прозвучал глухо. — Её звали Леонор. Это её горе вы слышите в стенах. И видите в зеркалах.
Он поднялся, подошёл к окну и раздвинул тяжёлые шторы. Бледный утренний свет залил комнату, заставив Лару зажмуриться. За окном простирался разорённый бурей сад: сломанные ветви, сорванные цветы, лужи на гравийных дорожках.
— Дом — это резонатор, — продолжил Тьягу, глядя на это тихое опустошение. — «Живые краски», которыми писали мастера Гильдии Вечных, запечатали в стенах не просто изображение, а саму эмоцию. Отчаяние Леонор в момент расставания было так велико, что оно пропитало штукатурку, камень, само время . Обычно это эхо спит, но сильные внешние потрясения — такие, как вчерашняя буря, — или сильные эмоции людей внутри дома пробуждают его. Он начинает кричать.
Лара слушала, затаив дыхание. Это было безумием. Это противоречило всем законам физики и здравого смысла. Но после того, что она видела и чувствовала, это безумие было единственным логичным объяснением.
— А вы… — начала она осторожно. — Вы тоже его чувствуете?
— Я не просто его чувствую, мисс Вэнс, — он горько усмехнулся, впервые за всё время. Усмешка получилась кривой и болезненной. — Я его хранитель. Я связан с этим эхом. С этим домом. Моя жизнь — это попытка удержать это горе внутри этих стен, не дать ему вырваться наружу и поглотить всё вокруг.
Теперь она поняла. Его холод, его отстранённость, его одиночество — всё это было не чертами характера. Это была защитная броня. Изоляция, необходимая для того, чтобы сдерживать чужую вековую боль .
— Гильдия Вечных, — произнесла Лара вслух. — Я читала о них в вашей библиотеке.
Тьягу резко обернулся. В его глазах промелькнуло удивление.
— Вы опаснее, чем я думал, — медленно произнёс он.
— Я реставратор, — ответила она, глядя ему прямо в глаза. — Моя работа — не просто красить поверх трещин. Моя работа — понять, как всё было сделано. И почему сломалось.
Они смотрели друг на друга несколько долгих мгновений. Лара видела, как в его сознании что-то меняется. Он понял, что она не отступит. Что её любопытство — это не блажь, а профессиональная одержимость, которую не остановить угрозами или молчанием.
Он вздохнул. Глубокий, усталый вздох человека, который сдался после многовековой борьбы.
— Электричества, скорее всего, не будет до вечера. Нужно что-то съесть. Пойдёмте.
Он повёл её не в парадную столовую, а на старую кухню для прислуги в цокольном этаже. Это было совсем другое место — маленькое, уютное, с низкой каменной кладкой и старой газовой плитой. Здесь не было гнетущей роскоши и призраков прошлого. Здесь пахло кофе и хлебом.
Неуклюже, словно он не делал этого уже очень давно, Тьягу нашёл старую медную джезву, насыпал в неё кофе, залил водой и поставил на огонь. Его движения были точными, но какими-то забытыми, словно он вспоминал давно утраченный навык. Этот простой, бытовой ритуал посреди мистического кошмара был интимнее любого поцелуя.
Они пили горячий, горький кофе, сидя за простым деревянным столом. Молчание больше не было гнетущим. Оно было… понимающим.
— Я не уеду, — сказала Лара твёрдо, нарушив тишину. — И я не перестану искать ответы. Но я обещаю быть осторожной.
Тьягу долго смотрел в свою чашку.
— Я понял это ещё вчера, в библиотеке, — наконец ответил он. — Тогда, по крайней мере, не делайте этого вслепую. Если хотите искать ответы, я помогу вам. Но вы должны пообещать мне одно.
Он поднял на неё свой серьёзный, умоляющий взгляд.
— Никогда. Больше никогда не прикасайтесь к фреске. Её боль может поглотить вас. Я могу быть не в силах вам помочь.
Лара кивнула. Она понимала, что это не приказ. Это была отчаянная просьба защитить её.
— Хорошо, — сказала она. — Я обещаю.

Глава 11. Хроники в чернилах и пыли.

Утро после бури было обманчиво мирным. Лара, проснувшись в своей постели — она даже не помнила, как дошла до неё из кресла у камина, — чувствовала себя так, словно тоже пережила шторм, и он вымыл из неё весь страх, оставив лишь звенящую пустоту и странную, холодную решимость. Атмосфера в доме изменилась. Гнетущее ожидание сменилось усталой тишиной, словно дом, выкричав свою боль, обессиленно затих.
Они встретились в библиотеке. Это было их негласное условленное место, нейтральная территория, где не действовали правила «хозяина» и «гостя». Тьягу уже был там. Он стоял у окна, глядя на поваленные ветром вековые азалии в саду. Вчерашняя ночь стёрла с его лица маску ледяного безразличия. Теперь на нём читалась лишь глубокая, въевшаяся в каждую черту усталость.
— Я подумал, что нам стоит начать с неё, — сказал он, не оборачиваясь, когда Лара вошла. Его голос звучал ровно, но в нём больше не было холодной стали. — С Инес. Той, что написала письмо о плачущих стенах. Если кто-то и знал правду, то это она.
Лара кивнула, ставя на стол принесённый с собой ноутбук.
— Нам нужно найти всё, что она писала. Не только официальные письма. Личные записи, счета, заметки на полях… Всё, что может дать подсказку.
Так началась их совместная работа, похожая на сложный, молчаливый танец. Тьягу, как хранитель памяти рода, знал, где искать. Он доставал из деревянных ящиков и кожаных папок хрупкие, пахнущие пылью документы, которые не касалась рука человека, возможно, уже целое столетие. Лара, как опытный архивист, привносила в этот хаос систему. Она раскладывала бумаги по датам, по темам, по степени важности, создавая на огромном столе карту чужой, давно ушедшей жизни.
Они работали в тишине, нарушаемой лишь шелестом старой бумаги и тихим голосом Тьягу, когда он переводил особенно запутанные фразы со старинного португальского. Эта совместная, сосредоточенная работа создавала между ними новую, неожиданную близость. Лара узнавала его предков через их счета за кружева и споры о границах земельных участков. Тьягу, видя, как она с трепетом и уважением относится к этим бумажным призракам, впервые, казалось, видел в ней не угрозу своей тайне, а союзника в её разгадке .
— Каким он был? — спросила Лара, разбирая пачку счетов, подписанных твёрдым, размашистым почерком. — Вашку. Муж Инес.
Тьягу на мгновение оторвался от чтения.
— Семейные хроники описывают его как героя, — медленно ответил он. — Бесстрашный мореплаватель, один из капитанов торгового флота, приносившего Португалии богатство. Гордость семьи. Всеобщий любимец. Весёлый, щедрый, влюблённый в свою жену.
Он сделал паузу, и его взгляд стал тёмным.
— Таким он был до своего последнего плавания. Того, из которого он, по словам Инес, «вернулся с тенью». После этого упоминания о нём становятся редкими и отрывочными. Словно семья пыталась его забыть. Стереть из истории.
Они работали несколько часов. Лара уже начала терять надежду, когда Тьягу, перебиравший небольшую шкатулку с личными счетами Инес, вдруг замер.
— Посмотрите, — сказал он, и в его голосе прозвучало удивление.
Он протянул ей тонкую книжицу в потемневшем бархатном переплёте. Это была расходная книга Инес, куда она записывала траты на ведение хозяйства. Аккуратным почерком были выведены строки: «Фунт сахара — 2 реала», «Шёлк для платья — 10 реалов», «Оплата садовнику…». Лара пролистала до конца. И на последней, почти пустой странице, она увидела несколько строк, выбивающихся из общего списка.
Тьягу наклонился к ней, и она почувствовала его холодное дыхание на своей щеке. Он начал медленно переводить, его голос был почти шёпотом:
— «Январь. Расходы на… чернила и лучший пергамент. Двойная порция. — 5 реалов». А ниже приписка, сделанная более мелким, торопливым почерком: «Для моего единственного молчаливого друга, которому я могу доверить свою душу, пока мой муж беседует со своими тенями».
Лара подняла на него сияющие глаза.
— Дневник! — выдохнула она. — Она вела дневник!
Это было оно. Не просто письмо, не случайная запись. Целая хроника событий, написанная главной свидетельницей трагедии. Это был ключ ко всему.
— Он должен быть где-то здесь! — Лара обвела взглядом бесконечные стеллажи библиотеки. — В одной из этих книг, в тайнике….
Тьягу медленно выпрямился и покачал головой.
— Нет, — сказал он. — Если она хотела скрыть его от мужа, который, очевидно, внушал ей страх, она бы не оставила его в библиотеке — самом общедоступном месте в доме. И уж точно не среди семейных архивов.
Он задумался, его взгляд блуждал по комнате.
— «Молчаливый друг, которому я могу доверить свою душу…» Она спрятала его. Спрятала так, чтобы никто не нашёл.
Осознание этого не разочаровало Лару, а, наоборот, разожгло в ней азарт. Задача усложнилась. Теперь это была не просто архивная работа. Это была охота за сокровищем.
— Значит, нам нужно найти подсказку, — сказала она, её глаза горели. — Должен быть намёк. В её письмах, в её вещах… Где-то она должна была оставить след, который приведёт нас к нему.
Тьягу посмотрел на неё, и в его глазах, рядом с привычной усталостью, Лара увидела что-то новое. Отражение её собственного азарта. На долю секунды он перестал быть проклятым хранителем печали и стал её партнёром в этом невероятном приключении.

Глава 12. Покои, застывшие во времени.

Утро принесло с собой не только ясный, вымытый дождём свет, но и новую тишину. Она была не гнетущей, как раньше, а сосредоточенной, полной невысказанного ожидания. Когда Лара вошла в библиотеку, Тьягу уже ждал её, стоя не у окна, а у огромного стола. Перед ним лежала старинная связка ключей, похожих на скелеты сказочных рыб.
— С чего начнём? — спросила она, и в её голосе звучали деловые нотки, которые, как она надеялась, немного разрядят напряжение, оставшееся после их ночного разговора.
— Я думаю, стоит начать с её покоев, — ответил он. — Если дневник был её единственным другом, она должна была держать его близко к себе. В месте, которое принадлежало только ей.
Он взял со связки один из самых длинных и ржавых ключей и без лишних слов повёл её из библиотеки. Они поднялись по главной лестнице, но свернули не в то крыло, где находилась комната Лары и галерея с фресками, а в противоположное. Эта часть дома казалась ещё более старой и заброшенной. Здесь было темнее, а с портретов на стенах смотрели люди в париках и камзолах эпохи рококо.
Тьягу остановился перед низкой дверью, обитой потемневшей от времени кожей. Он вставил ключ в замочную скважину, и механизм поддался с громким, протестующим скрежетом. Дверь отворилась, и в лицо им ударил сухой, спёртый воздух, пахнущий лавандой, пылью и тленом.
Они вошли в покои Инес де Алмейда.
Комната была похожа на гробницу, в которой время остановилось два века назад. Вся мебель была покрыта тонкими белыми чехлами, похожими на саваны. Лишь бледный свет, пробивавшийся сквозь щели в закрытых ставнях, выхватывал из полумрака очертания высокого ложа с балдахином, изящного туалетного столика и массивного письменного бюро у стены.
— После её смерти Вашку приказал запереть эти комнаты. И с тех пор сюда никто не входил, — тихо пояснил Тьягу. Его голос в мёртвой тишине звучал неестественно громко. — Я сам здесь впервые.
Лара почувствовала себя археологом, входящим в нетронутую гробницу фараона. Она осторожно сняла чехол с письменного бюро. Под ним оказалось тёмное, почти чёрное палисандровое дерево, инкрустированное слоновой костью. Это была настоящая жемчужина мебельного искусства.
Их поиски начались. Они действовали с осторожностью и трепетом, словно боясь нарушить покой этого места. Лара методично проверяла каждый ящик бюро. Большинство были пусты. В одном она нашла стопку пожелтевших листов для писем, перевязанных выцветшей шёлковой лентой. В другом — одинокое гусиное перо и засохшую чернильницу. В самом маленьком, потайном ящичке она обнаружила засушенный цветок камелии.
— Из нашего сада, — сказал Тьягу, кончиком пальца коснувшись хрупких лепестков. — Они цветут здесь каждую весну.
В его голосе прозвучала такая нежность и печаль, что у Лары сжалось сердце. Он говорил не о цветке. Он говорил о веках, которые он провёл в этом саду, наблюдая, как камелии расцветают и увядают, снова и снова, в бесконечном цикле, из которого он был исключён.
Они обыскали всё бюро, но дневника не было. Затем они перешли к туалетному столику. Среди флаконов из-под духов, давно выдохшихся, и серебряных щёток для волос они не нашли ничего, кроме ощущения прикосновения к чужой, интимной жизни.
Лара работала, а Тьягу скорее присутствовал, наблюдая за ней. Он был проводником в этом мире теней, но, казалось, сам боялся прикасаться к его артефактам. Каждый предмет был для него не просто старинной вещью, а частью его собственной бесконечной истории, напоминанием о тех, кого он пережил.
— Может быть, в кровати? — предположила Лара. — В тайнике в изголовье?
Они подошли к огромному ложу. Резное деревянное изголовье было настоящим произведением искусства — переплетение ангелов, цветов и фамильных гербов. Лара провела рукой по гладкому дереву, прощупывая каждый сантиметр в поисках скрытого механизма. Её пальцы на мгновение коснулись его руки, когда они одновременно потянулись к одному и тому же узору.
Холод. Знакомый, но уже не пугающий, а скорее… интимный. Это был его холод, его особенность, его знак. Он не отдёрнул руку, как в библиотеке. Он просто замер, и Лара почувствовала, как под её пальцами напряглись его мышцы. Их взгляды встретились над резным изголовьем. В полумраке комнаты его глаза казались почти чёрными, и в их глубине она увидела отражение своего собственного лица. Мгновение растянулось, наполнившись безмолвным напряжением, которое было куда сильнее страха или любопытства .
Лара первой отвела взгляд, возвращаясь к поискам.
— Здесь ничего нет, — сказала она, её голос слегка дрогнул.
Она уже была готова сдаться, когда её взгляд снова упал на письменное бюро. Как реставратор, она привыкла замечать детали, которые ускользали от других. И сейчас она увидела то, что пропустила вначале. Один из декоративных элементов, резная виноградная лоза, вившаяся по ножке бюро, был едва заметно светлее, чем остальное дерево. Словно его касались чаще других.
Она подошла и осторожно нажала на один из резных листков. Ничего. Потом на другой. Раздался тихий щелчок, и часть орнамента поддалась, открыв небольшую, глубокую нишу в толще ножки.
— Тьягу, смотрите! — выдохнула она.
Он подошёл и заглянул внутрь. На дне тайника, на подкладке из тёмного бархата, лежала не книга. Там лежала небольшая шкатулка из тёмного дерева, инкрустированная перламутром в виде морских волн.
Сердце Лары забилось от волнения. Она осторожно достала шкатулку. Она была тяжёлой для своего размера. И она была заперта на крошечный серебряный замочек.
— Дневник… он должен быть внутри! — прошептала она, пытаясь поддеть крышку ногтем. Но замок держал крепко.
— Нужен ключ, — констатировал Тьягу. Его голос был спокоен, но Лара видела, как в его глазах вспыхнул огонёк азарта.
Они переглянулись. Разочарование от того, что дневник не дался им в руки так легко, смешивалось с новым, ещё более сильным волнением. Это была загадка внутри загадки. Матрёшка из тайн, оставленная умной и осторожной женщиной.
— И где, по-вашему, леди прячут ключи от своих самых сокровенных секретов? — спросила Лара, глядя на шкатулку так, словно могла прожечь её взглядом.
Тьягу задумчиво посмотрел на портрет Инес, висевший над камином. На нём она была изображена с высокой причёской, а на шее у неё красовалось изящное ожерелье.
— Не там, где его будут искать мужчины, — тихо сказал он.

Глава 13. Ключ из серебра и тайн.

Шкатулка лежала на ладони Лары, маленькая и тяжёлая, как застывшее сердце. Она была одновременно и наградой, и новым препятствием. Дразнящая близость разгадки, запертой на крошечный серебряный замочек. Лара обвела взглядом комнату, застывшую во времени, и её взгляд остановился на туалетном столике с зеркалом в потускневшей раме.
— «Не там, где его будут искать мужчины», — повторила она вслух слова Тьягу, и её мысль обрела направление. — Мужчины ищут в тайниках, в оружии, в бумагах. Они не ищут… в безделушках.
Тьягу, словно прочитав её мысли, подошёл к туалетному столику и осторожно открыл старинную шкатулку для драгоценностей из сандалового дерева. Внутри, на выцветшем бархате, лежали сокровища давно ушедшей женщины: нитка жемчуга, потерявшего блеск, камея с профилем римской матроны, несколько колец с тёмными камнями. Всё это было красиво, но безжизненно.
Лара подошла и встала рядом с ним, их плечи почти соприкасались. Она тоже начала перебирать содержимое, её пальцы двигались с профессиональной осторожностью. Она брала каждую вещь, осматривала со всех сторон, искала потайные кнопки, неровности, любые намёки на скрытый механизм. Тьягу молча наблюдал за ней. Эта совместная, почти интимная задача — копаться в секретах его прапрапрабабушки — создавала между ними странное, напряжённое поле. Они были сообщниками.
Вдруг Лара замерла. Её взгляд реставратора, натренированный выискивать аномалии, зацепился за одну деталь. На дне шкатулки, под россыпью серёг, лежала тонкая серебряная цепочка с небольшим кулоном в виде изящного, ажурного листка. На первый взгляд — обычное украшение, милое, но не слишком ценное. Но что-то в нём было не так. Пропорции. Черенок листка был слишком длинным и прямым для простого декоративного элемента.
— Дайте, пожалуйста, — прошептала она.
Тьягу взял цепочку и вложил ей в ладонь. Кулон был холодным и лёгким. Лара поднесла его ближе к свету, падающему из щели в ставнях. Она повернула его. И тогда она увидела. На кончике черенка были крошечные, едва заметные бородки. Как у старинного ключа.
— Это не кулон, — выдохнула она, её глаза сияли от триумфа. — Это ключ.
Она повернулась к Тьягу. Его лицо было непроницаемым, но в глубине его светлых глаз она увидела отражение своего восторга. Он молча взял у неё из рук шкатулку с морским узором. Лара вставила кончик «кулона» в замочную скважину. Он вошёл идеально. Она повернула.
Раздался тихий, сухой щелчок, который прозвучал в мёртвой тишине комнаты как выстрел.
Они переглянулись. Сердце Лары бешено колотилось. Она медленно, с замиранием сердца, подняла крышку.
Внутри, на подкладке из иссиня-чёрного бархата, лежало несколько предметов. Сверху — толстый локон тёмных, почти чёрных мужских волос, перевязанный тонкой голубой лентой. Рядом — засушенный цветок эдельвейса, горного цветка, который никак не мог расти в прибрежной Португалии. И под ними — то, что они искали.
Это была маленькая книжица в переплёте из мягкой, гладкой телячьей кожи тёмно-вишнёвого цвета, без всяких украшений, с простой медной застёжкой. Дневник .
Лара осторожно, двумя пальцами, словно боясь обжечься, достала его. Он был тяжёлым, полным плотно исписанных страниц. Она открыла застёжку и перевернула первую страницу.
Аккуратный, бисерный женский почерк покрывал пожелтевший лист. Чернила за два столетия выцвели, превратившись из чёрных в светло-коричневые.
— Я не смогу прочесть… — с сожалением произнесла Лара. — Слишком много витиеватых букв старого образца.
— Я смогу, — тихо сказал Тьягу.
Они сели на широкий подоконник у единственного окна, откуда пробивался свет. Тьягу взял у неё дневник. Он держал его с такой осторожностью, словно в его руках было хрупкое живое существо. Лара придвинулась ближе, чтобы видеть страницы.
Тьягу начал читать. Его тихий, глубокий голос, лишённый всяких эмоций, был идеальным проводником для слов, написанных два века назад. Он не читал, он переводил на лету, и прошлое оживало в его устах.
*«12 мая, год от Рождества Христова 1798. Дарю эти страницы своей душе, ибо более у меня не осталось верных подруг. Сестра моя далеко, а стены этого дома, хоть и любимы мной, глухи к девичьим секретам. Сегодня мой Вашку возвращается. Его корабль „Морская Звезда“ должен войти в порт Лиссабона на закате. Моё сердце трепещет от радости и нетерпения, как парус на ветру. Пять месяцев разлуки показались мне вечностью. Пять месяцев я засыпала и просыпалась с его именем на устах».*.
Тьягу сделал паузу, переводя дыхание. Лара смотрела на строки, написанные рукой Инес. Она видела не просто буквы. Она видела молодую, влюблённую женщину, которая ждёт своего мужа.
*«Он писал мне из Бразилии. Его письма пахли пряностями и солёным ветром. Он писал о невероятных цветах, о птицах с оперением цвета радуги и о тоске по дому, по мне. Он обещал привезти мне в дар „кусочек неба“ — самый большой сапфир, который он когда-либо видел. Но самый главный его дар — это он сам. Его смех, похожий на шум прибоя. Его глаза цвета штормового моря перед рассветом. Его руки, сильные и нежные, которые знают путь к моему сердцу».*.
Тьягу снова замолчал. Лара искоса посмотрела на него. Его лицо было каменно-неподвижным, но она увидела, как дёрнулся кадык на его шее, когда он сглотнул. Он читал не просто исторический документ. Он читал историю любви своего предка, и эта история трагически перекликалась с его собственной судьбой — вечной разлукой без надежды на встречу.
*«Я надену сегодня своё лучшее платье, голубое, как небо в день нашей свадьбы. Я буду ждать его на балконе, чтобы первой увидеть его повозку на дороге из Лиссабона. Я молю всех святых, чтобы океан был милостив к нему и вернул мне моего любимого в целости и сохранности. Сегодня он возвращается… Сегодня мой Вашку возвращается домой».*.
Тьягу закрыл дневник. Последняя фраза повисла в воздухе, наполненная счастьем и надеждой. Той самой надеждой, которой было суждено разбиться о тень, пришедшую вместе с Вашку из-за океана.
— Теперь мы знаем, как всё начиналось, — прошептала Лара.

Глава 14. Тень в его глазах.

Солнечный свет, пробивавшийся сквозь щели в ставнях, медленно полз по комнате, рисуя на пыльном полу золотые полосы. Он казался неуместным и чужеродным в этой капсуле времени, наполненной отголосками чужой трагедии. Лара не двигалась, боясь нарушить хрупкую связь с прошлым, которую создавал тихий голос Тьягу. Он снова открыл дневник, и его пальцы едва заметно дрогнули, когда он коснулся пожелтевшей страницы.
Он продолжил читать, и радостное предвкушение Инес сменилось растерянностью и тревогой. Следующая запись была сделана через два дня. Почерк стал менее ровным, буквы плясали.
*«14 мая. Он вернулся. Но это был не мой Вашку. Внешне — тот же. Та же гордая осанка, те же тёмные волосы, тронутые морской солью. Но глаза… Боже, его глаза! Я ждала в них увидеть тепло бразильского солнца, о котором он писал, а нашла холод вечных льдов. Он обнял меня на пороге, но это были объятия статуи. Он улыбнулся, но улыбка не коснулась его глаз. Он сказал, что рад быть дома, но его голос был пуст».*.
Тьягу замолчал, и Лара искоса посмотрела на него. Его челюсти были плотно сжаты, а костяшки пальцев, державших книгу, побелели. Он смотрел на строки дневника так, словно читал свой собственный приговор.
— Может, остановимся? — тихо спросила Лара. Её вопрос был продиктован не любопытством, а внезапным, острым желанием защитить его от этой боли, передававшейся через века.
— Нет, — его ответ был резким, почти грубым. — Мы должны знать.
Он снова углубился в чтение. Следующие страницы были полны смутной, нарастающей тревоги. Инес пыталась найти объяснение. Долгое плавание, усталость, ответственность за корабль и команду. Она списывала его холодность на всё что угодно, только не на самое страшное: он перестал её любить.
*«21 мая. Прошла неделя. Он почти не говорит со мной. Часами стоит на балконе нашей спальни и смотрит на океан, словно ищет там ответ на какой-то вопрос. Или словно ждёт, что океан придёт и заберёт его обратно. О сапфире он не упоминает, а я не смею спросить. Все подарки, которые он привёз — дорогие ткани, диковинные безделушки, — кажутся мне бездушной платой за молчание. Я пыталась обнять его ночью. Он отстранился, сказав, что не хочет меня тревожить. Но я почувствовала… его кожа стала холодной на ощупь. Не просто прохладной от вечернего воздуха, а холодной, как мрамор в фамильном склепе».*.
При этих словах Лара вздрогнула. Холод. Тот самый ледяной, неестественный холод, который она почувствовала, коснувшись руки Тьягу в библиотеке. Это не было её воображением. Это было реально. И это началось тогда, два века назад. Проклятие было не в стенах. Оно было в крови.
*«Ночи стали худшим временем. Он почти не спит. Я слышу, как он ходит по комнате, от тени к тени. А когда засыпает, его мучают кошмары. Он кричит во сне. Но это не португальская речь. Гортанные, чужие, пугающие слова, похожие на проклятия. Я бужу его, он смотрит на меня безумными глазами и не сразу узнаёт. А потом отворачивается к стене и молчит до самого утра. Та тень, о которой я писала сестре, она здесь, с нами. Она спит в нашей постели, она сидит с нами за столом. Это не просто печаль. Это что-то живое. И оно пожирает моего мужа изнутри».*.
Лара затаила дыхание. Она почти физически ощущала ужас молодой женщины, запертой в огромном доме с человеком, которого она любила больше жизни и который на её глазах превращался в незнакомца.
*«1 июня. Я нашла это, когда чинила его дорожный камзол. Во внутреннем кармане был не сапфир, который он обещал. Там, завёрнутый в кусок тёмной кожи, лежал маленький, гладкий камень чёрного цвета, похожий на обсидиан, но гораздо плотнее. Он был испещрён странной резьбой, не похожей ни на один известный мне узор. Но самое страшное было не это. Камень был холодным. Неестественно, невыносимо холодным, словно только что из ледника. Я выронила его, как раскалённый уголь. Вашку, войдя в комнату, увидел камень в моих руках. Я никогда не видела его таким. Его лицо исказилось от ярости и… страха. Он выхватил камень, прошептав: „Не трогай!“. Теперь он носит его на шее, под рубашкой. Я чувствую его холод, даже когда он просто проходит мимо».*.
— Артефакт, — прошептала Лара. — Это был не просто камень. Это был проклятый артефакт.
Тьягу медленно поднял на неё взгляд. Его лицо было бледным, как пергамент, который он держал в руках. Он ничего не ответил, но в его глазах она прочла подтверждение. Он знал о камне. Может, из других легенд, может, интуитивно. Но теперь у этого знания появилось документальное подтверждение.
Тьягу резко закрыл дневник.
— Хватит, — его голос был глухим. — На сегодня хватит.
Он встал и подошёл к окну, отвернувшись от неё. Его плечи были напряжены. Он пытался вернуть себе контроль, снова надеть ледяную маску, но Лара видела, как тяжело он дышит. Он был не просто потомком Вашку. Он был его наследником. Наследником его боли, его холода, его тени.
Лара встала и подошла к нему. Она не решалась прикоснуться, помня его реакцию. Она просто встала рядом, глядя вместе с ним на залитый солнцем сад.
— Тьягу, — тихо сказала она. — Мы найдём способ это исправить.
Он горько усмехнулся, не поворачивая головы.
— Исправить? Мисс Вэнс, это длится два столетия. Два столетия моя семья угасала в этом доме, пытаясь «исправить» это. Результат вы видите перед собой. Последний из рода. Живой призрак, прикованный к склепу из камня и воспоминаний. Это не лечится.
Но в его голосе, помимо безнадёжности, она услышала ещё кое-что. Вызов. Словно он провоцировал её, проверял, отступит ли она перед лицом этой безысходности.
— Всё лечится, — твёрдо сказала она. — Нужно просто найти правильное лекарство. И мы знаем, где искать. Мы должны узнать, что случилось в том плавании. Что это за камень. И кто те люди, что кричат во сне на чужом языке.
Она впервые назвала его по имени без всякой официальной приставки, и это прозвучало естественно. Тьягу медленно повернулся к ней. Расстояние между ними было всего полшага. Он долго смотрел ей в глаза, и его взгляд был похож на бездонный колодец, в котором отражалось небо.
— Вы безумны, Элара Вэнс, — наконец произнёс он очень тихо.
— Возможно, — ответила она, не отводя взгляда. — Но, кажется, в этом доме только безумцы и выживают.

Глава 15. Цена спасения.

Мгновение, растянувшееся в вечность, оборвалось. Тьягу первым отвёл взгляд, и в его глазах снова появился холодный, отстранённый блеск, как тонкая плёнка льда, затянувшая оттаявшую воду. Он осторожно взял у неё дневник, положил его обратно в перламутровую шкатулку, закрыл её и вернул в тайник. Щелчок скрытого механизма прозвучал в тишине комнаты как точка, поставленная в их недолгом союзе.
— Нам нужно идти, — сказал он тоном, не терпящим возражений.
Он запер покои Инес, и звук поворачивающегося в замке ключа показался Ларе похоронным звоном по её надеждам. Они молча шли по тёмным коридорам. То напряжённое, почти интимное единение, что возникло между ними во время поисков, испарилось без следа. Он снова был неприступной крепостью, а она — чужачкой, нарушившей границы.
Вернувшись в библиотеку, Лара не выдержала.
— Что теперь? — спросила она, её голос дрожал от сдерживаемого разочарования. — Мы нашли дневник, мы на пороге разгадки… Мы не можем просто снова запереть его на двести лет!
— Мы — ничего не можем, — отрезал Тьягу, ставя связку ключей на место. Он не смотрел на неё. — *Вы* нашли то, что хотели. Материал для вашей работы. Теперь вы знаете историю фрески. Можете писать отчёт.
— Отчёт? — Лара не верила своим ушам. — Вы серьёзно? Там, в этой шкатулке, лежит объяснение всему! Проклятию, которое держит вас здесь! А вы говорите про отчёт?
— Я говорю о том, что это вас не касается, — он резко повернулся к ней. В его глазах полыхал холодный огонь. — Я совершил ошибку, впустив вас в эту историю. Я поддался… минутной слабости. Этого больше не повторится.
Он подошёл к столу и начал собирать разложенные ею бумаги, сгребая их в одну бесформенную кучу, демонстративно разрушая тот порядок, что она пыталась создать.
— Тьягу, прекратите! — воскликнула она. — Я не понимаю! Ещё час назад мы были командой!
— У нас никогда не было команды! — его голос сорвался. — Были только вы и ваше опасное, безрассудное любопытство! Вы относитесь к этому как к увлекательной загадке, как к ребусу, который нужно разгадать. Вы не понимаете, что играете с настоящей, живой болью! С силой, которая разрушала мою семью на протяжении веков!
Лара смотрела на него, и её разочарование сменялось гневом.
— А вы! — выпалила она. — Вы относитесь к этому как к смертному приговору, который уже вынесен и не подлежит обжалованию! Вы даже не пытаетесь бороться! Вы просто сидите здесь, в своей прекрасной тюрьме, и упиваетесь своей трагедией, отталкивая всех, кто пытается вам помочь!
Повисла тяжёлая, звенящая тишина. Лара поняла, что зашла слишком далеко. Она ударила по самому больному.
Тьягу медленно поднял на неё взгляд. Ярость в его глазах угасла, сменившись бездонной, выжигающей горечью.
— Помочь? — тихо переспросил он, и этот шёпот был страшнее крика. — Вы думаете, вы первая? До вас были другие. Историки, поэты, охотники за привидениями. Они тоже хотели «помочь». Они приходили, очарованные легендой, видели во мне трагического героя, которого нужно спасти. Они копались в прошлом, будили тени, а потом….
Он сделал шаг к ней.
— А потом этот дом показывал им своё истинное лицо. Он начинал говорить с ними, сводить их с ума своим горем. И они ломались. Кто-то уезжал в слезах, кто-то — на грани безумия. А я оставался. Оставался, чтобы снова всё убирать, запирать двери, успокаивать эхо и ждать следующих «спасителей».
Он стоял так близко, что она снова чувствовала его холод. Но теперь она понимала его природу. Это был холод выжженной земли, на которой больше ничего не может вырасти.
— Я не хочу видеть, как это случится с вами, — его голос упал почти до шёпота. — Вы… другая. Вы не видите во мне героя. Вы видите проблему, которую нужно решить. И именно поэтому вы в самой большой опасности. Потому что вы не отступите. И дом это чувствует. Он уже заметил вас. Он пробует вас на вкус. И если вы ему понравитесь, он вас не отпустит. Никогда.
Лара замерла, поражённая его словами. Это было самое откровенное и самое страшное, что он ей говорил.
— Поэтому я прошу вас, Элара, — он впервые произнёс её имя, и оно прозвучало как заклинание. — Не как хозяин поместья. Не как ваш работодатель. А как человек, который не хочет видеть, как сломается ещё одна жизнь. Уезжайте. Пожалуйста. Соберите вещи и уезжайте сегодня же. Забудьте об этом доме, обо мне, об этой истории. Просто живите.
Он смотрел на неё умоляющим, отчаянным взглядом. В нём не было приказа. В нём была мольба. Он отталкивал её не потому, что не доверял. Он отталкивал её, потому что, возможно, впервые за долгие годы, ему было не всё равно. Он пытался её спасти.
Лара смотрела в его глаза, в эту бездну векового одиночества, и понимала две вещи.
Первая: он был прав. Это место было смертельно опасным.
И вторая: она никуда не уедет.
— Нет, — тихо, но твёрдо сказала она.