Эхо угасших богов.Начало Пути

Пролог: Костер на Краю Ничего

Тьма. Не просто отсутствие света, а ничто. Пустота, где даже время спотыкалось и теряло счет. И в этой вечной, бездонной мгле горел один-единственный костер. Небольшой, чахлый, будто последний уголь угасающей вселенной. Огоньки плясали лениво, безрадостно, освещая лишь фигуру, скрюченную у самого жара.

Тилос. Когда-то его имя гремело в мириадах миров, его щупальца-реки магии питали целые галактики. Теперь он был лишь тенью, дряхлым стариком вселенной, обтянутым кожей, похожей на высохшую кору древнего дуба. Его глаза, глубоко утонувшие в орбитах, были двумя угольками, отражавшими не жизнь, а угасание. Но в них горела неутолимая жажда. Жажда стать Единственным.

Он смотрел не на пламя, а сквозь него. В каждом трепете огня, в каждой взметнувшейся искре, он видел лица. Миры. Судьбы. Целые вселенные, содрогающиеся в предсмертных конвульсиях, разбитые вдребезги чужими амбициями или собственным безумием. Он видел богов, таких же слабых и отчаявшихся, как он, цепляющихся за последние крохи силы. Их силу он хотел забрать. Нужны были руки. Орудия. Герои, чей гнев и боль могли сокрушить даже небожителей.

Его взгляд, тяжелый и цепкий, как якорь, скользнул по картинам гибели, отбрасывая слабых, ищущих сильных духом... сломанных, но не сломившихся до конца. И остановился.

Искра. В ней мелькнуло лицо мужчины с хищными чертами, застывшее в вечном оскале ярости и боли. Рычун. Тилос коснулся пальцем, похожим на иссохшую ветвь, этой искры. Огонь взревел, и в нем явственно проступила сцена:

Темное ущелье. Рычун, прижатый к скале, отбивается от десятка культистов в черных робах. Его кинжал – молния в руках. Но их слишком много. Он кричит имя: «Свистун!» – отчаянный, звериный вопль. Из темноты выходит Тень того кого он когда то звал отцом, с пустыми глазами и кинжалом. Рычун замирает на миг – миг, которого хватает культисту, чтобы вогнуть алебарду ему под ребра. Герой падает, последнее, что он видит – холодные глаза культиста, поднимающего окровавленный клинок...
«Папаша...» – эхом донеслось из искры, голос, полный детской преданности и смертельной обиды. Тилос почувствовал яд этой измены. Сильный. Годится. Он сжал искру – она впилась в его ладонь, как острие того самого кинжала, оставив призрачное жжение.

Уголь. В его трещине запеклась кровь и звездная пыль. Вимак. Тилос ткнул в него посохом.

Раскаленная равнина, усеянная черными, стекловидными осколками. Голиаф, могучий и израненный, стоит один против надвигающейся лавины огненной магмы, извергаемой падшим богом земли. Он бьет своим топором по гигантскому кристаллу в центре поляны – тому самому метеориту. «Не трошь!» – ревут старейшины-призраки. Голиаф орет в ответ, его шрамы пылают: «Оно поглотило всех! И вас тоже!» Он замахивается для последнего удара... Магма накрывает его, сливаясь с синим пламенем взрывающегося метеорита. Его амулет-клык чернеет и трескается в последний миг.
Запах паленой кости и расплавленного камня ударил в ноздри Тилосу. Гнев, направленный на само небо, на святыни, принесшие гибель. Мощно. Нужно. Он подцепил уголь – тот обжег, оставив на пальцах пепел и ощущение нестерпимого жара.

Пламя. Оно пульсировало неровно, кроваво-багровым светом. Лейф. Тилос дунул на него. И в следующий миг его взор увидел корабль что был зажат между двух судов имперцев,ядра рвали корабль на части....их предали...его предали...тот кому он доверял больше всех...Лейф пылал яростью...

Пепел. Он кружился, образуя сложные, мимолетные узлы, похожие на карты. Файна. Тилос провел рукой сквозь дым.

Узкое каменное ущелье, превратившееся в ад. Горы трупов в доспехах ее цвета. Файна, с окровавленным пергаментом в одной руке и сломанным стилусом – в другой, отдает команды хриплым голосом, пытаясь спасти хоть кого-то. Стрелы с вражеских скал – дождь смерти. Она видит знамя «Голубых Дозоров» – предателей – на дальнем уступе. Ее расчеты, ее гордость – все обратилось в прах. Огромный обломок скалы, сброшенный врагом, обрушивается рядом. Ее заваливает. Последнее, что она видит – клочок ее карты, медленно впитывающий ее же кровь...
Запах гари, крови и пергамента смешался с дымом. Боль стратега, проигравшего не битву, а веру. Точна. Пригодится. Тилос собрал пепел в горсть – он был липким, как запекшаяся кровь, и оставил на ладони грязное пятно, напоминающее контуры погибшей армии.

Предложение, От Которого Не Отказываются

Четыре искры – Рычун, Голиаф, Лейф, Файна – замерли перед Тилосом в пустоте, над костром. Их сущности, только что выдернутые из мгновения гибели, метались в замешательстве и боли, узнавая свои самые страшные воспоминания, раздутые пламенем бога.

Голос Тилоса раздался не в ушах, а прямо внутри их душ, глухой, как скрип двери в заброшенном склепе, и властный, как удар набата:

— Смотрите. Видите лики в огне? Видите миры, что гаснут? Видите богов, что трепещут на краю? — Пауза. Угольки его глаз вспыхнули ярче. — Они слабы. Они боятся. Они украли то, что принадлежит мне по праву древнейшего. Их Сила. Их Суть.

Он протянул иссохшую руку, и четыре искры – кинжал, уголь, пламя, пепел – слетелись к его ладони, образовав маленький, мерцающий разными оттенками боли и гнева шар.

— Вы умерли. Не успев отомстить. Не успев найти. Не успев смыть позор. Не успев обрести покой. — Каждое слово било точно в незажившую рану каждой души. — Смерть не дала вам завершить дело. Судьба посмеялась. Мир Мертвых для вас закрыт... пока вы не исполните свое предназначение.

Шар в его руке сжался, излучая холод и жар одновременно.

— Я дам вам то, чего лишила смерть. Плоть. Сталь. Магию. Шанс. — Голос стал шепотом, полным древней мощи. — Вы вернетесь. Вы пройдете по обломкам миров. Вы найдете павших богов... и вырвете из них Искры Бытия. Для меня.

Глава 1: Добро пожаловать в Ад

Согласие было не словом, а сжатием души, холодным прикосновением Пустоты, сменившимся оглушающим рывком. Они падали сквозь слои небытия, их новообретенные тела (грубая копия прежних, но пронизанная странной, холодной силой Тилоса) содрогаясь от боли воспоминаний и давления неизвестности.

И вот – не твердь под ногами, а туман. Густой, серый, мертвый. Он обволакивал их, цеплялся ледяными пальцами, пытаясь задушить. Воздух был тяжел от гари и... криков. Далеких, искаженных, но таких знакомых по их собственным кошмарам. Крики ужаса. Крики боли.

— Туда, — хрипло пробормотал Вимак, его рука машинально потянулась к месту на груди, где когда-то висел клык. Его шрамы, видимые сквозь прорехи в новой, простой одежде, казалось, налились багрянцем. Он шел на звук, как зверь на запах крови. Остальные последовали – Рычун с привычной кошачьей грацией, его пальцы нервно перебирали рукоять невесть как оказавшегося у пояса кинжала; Лейф, шагавший как автомат, его глаза были пусты, но меч на спине пульсировал тусклым багрянцем; Файна, аналитический взгляд которой пытался пронзить туман, ища логику в этом хаосе.

Туман редел с каждым шагом, словно отступая перед их проклятым присутствием. И тогда они увидели.

Деревня. Вернее, то, что от нее осталось. Не просто сожженная – пытаемая огнем. Дома были не руинами, а факелами, извивающимися в предсмертных судорогах. Черный, маслянистый дым стелился по земле, смешиваясь с пеплом, который падал, как грязный снег. Воздух гудел от жара и визга.

— Мама! Ма-а-ма! – Пронзительный, разрывающий душу крик вырвался из окна горящей избы на краю площади. Огонь уже лизал ставни, вырываясь языками наружу. За окном мелькнуло маленькое, искаженное ужасом лицо.

Рычун дернулся вперед, как будто его ударили кнутом. "Свистун..." – сорвалось с его губ шепотом, полным ледяной ярости и щемящей боли. Но он замер. Спасти? Как? Дом был поглощен пламенем. Это был не бой, где можно сразиться с врагом. Это был... факт. Жестокий, необратимый, как их собственная смерть.

Файна отвернулась, ее лицо было каменной маской стратега, но пальцы сжались в кулаки так, что побелели костяшки. Она видела тактику разрушения: огонь, пущенный по периметру, отрезающий пути к бегству. Систематическое уничтожение. Расчетливая жестокость. Это напоминало... Она резко тряхнула головой, отгоняя призрак Темнолесья.

Вимак шел вперед, не сворачивая, словно не видя ужаса вокруг. Его вело что-то другое. К центру площади. Там, у основания обезглавленного каменного идола (какого-то местного божка, теперь беспомощного), лежала фигура. Старик. Одежда его тлела, кожа была покрыта страшными ожогами и глубокими, рваными ранами. Он был еще жив, но дыхание его было хриплым, предсмертным пузырянием.

Это был Захарий, староста. Его мутные, затянутые пеленой глаза уловили движение теней, приближающихся сквозь дым и пепел. Он не испугался. В его взгляде была лишь агония и... последняя искра надежды.

— Г... герои... — выдохнул он, и кровь выступила на его губах. — Ли... лик в огне... вел вас?.. — Он не знал о Тилосе, но верил в знамения.

— Что случилось? — Голос Рычуна был лезвием, приставленным к горлу невидимого врага.

Захарий с трудом повернул голову, указывая обугленным пальцем в сторону мрачных, зубчатых скал на краю долины. — Пещера... Черного... Клыка... — Каждое слово давалось мучительно. — Дракон... Скверны... Жил там... Века... Отравлял землю... души... — Он закашлялся, тело сотрясла судорога. — Послали... наших... лучших... Героев... Семеро... Сильные... смелые... — В его глазах мелькнула гордость, тут же смытая ужасом. — Не... вернулись... Никто... — Он захрипел, пытаясь вдохнуть. — А потом... Он... пришел... Сам... Сегодня... на рассвете... Крылья... тьма... Дыхание... не огонь... Гниль... — Старик затрясся. — Плавил камень... высасывал... жизнь... Дети... в домах... — Слезы смешались с сажей на его щеках. — Узнайте... что... стало с ними... С героями... — Он схватил рукав Голиафа с неожиданной силой умирающего. — Убейте... тварь... Ради них... Ради всех... кто... — Его взгляд помутнел окончательно, дыхание прервалось. Последним выдохом, едва слышным, прошелестело: — ...пылает...

Рука безвольно упала. Зарарий умер. Его последняя просьба повисла в воздухе, тяжелее запаха гари и смерти.

Молчание. Лишь треск пожаров и далекие, затихающие стоны умирающей деревни. Герои смотрели на мертвого старосту, потом – друг на друга. В глазах каждого горело отражение пламени и глубокая, знакомая тень.

Семеро героев. Не вернулись. Это било слишком близко. Они тоже были посланы на смерть. Они тоже не вернулись домой. А потом пришла гибель для тех, кого они... могли бы защитить? Не защитили?

— Дракон, — произнес Голиаф. Его голос был низким, как грохот камнепада. Он разжал кулак – в ладони был обломок камня от идола, растертый в пыль. — Пошел.

— Он знал про "лик в огне", — заметила Файна, ее взгляд скользнул по небу, где тучи дыма скрывали небо. — Значит, Тилос... или его знак... вел других до нас. На ту же цель? Почему они пали?

— Неважно, — рявкнул Рычун, его пальцы сжали рукоять кинжала. — Тварь жива. Значит, убьем. За детей. За старика. За них. — Он кивнул на пепел, который когда-то был людьми. В его глазах горела та же ярость, что и в ночь убийства отца, но теперь направленная вовне.

Лейф молча выхватил меч.

Без лишних слов, оставив дымящиеся руины и мертвого старосту на площади, они двинулись к скалам. К Пещере Черного Клыка. Туман у подножия скал был особенно густым и холодным, пахнущим не просто сыростью, а затхлостью гробницы и сладковатой вонью разложения. Из темного зева пещеры, похожего на открытую пасть гигантского мертвого зверя, тянуло ледяным, нездоровым ветерком. На камнях у входа виднелись глубокие царапины – не от когтей, а словно от стекающей кислоты. И ни звука. Ни рычания, ни шелеста крыльев. Только гнетущая, мертвая тишина, нарушаемая лишь их шагами и хриплым дыханием Лейфа.