Эхо в ночи

Пролог

Мы здесь одни. И, кроме наших глаз,
Прикованных друг к другу в полутьме,
Ничто уже не связывает нас.
В зарешеченной наискось тюрьме.
                                Иосиф Бродский.

Чикаго, 1930 год.
     Город засыпал, как засыпает уставший после целого дня развлечений счастливый ребёнок. Угрюмым эхом раздавались отдалённые раскаты выхлопных труб и сирены спасательных машин, то ли выехавших тушить очередной пожар, то ли спешивших снова спасать жизнь пострадавшему или, возможно, ловить очередного преступника, перебиваемый частыми настойчивыми сигналами вымотанных за день водителей, застрявших в пробке, из-за перекрывших неспешное движение немногочисленных машин, копов. "Опять?! И снова в конце дня! Они издеваются!?" - скорее всего ворчали водители, стуча натруженными пальцами по кожаным обивкам рулей. Здесь, в спальных районах, почти всегда было тихо. Только неоновые вывески мотелей поблескивали сквозь частый туман и постоянно шуршали, обращая на себя внимание прохожих и зазывая их вместо рекламы. Ах, да, здесь ещё были фонари. Конечно, как всегда бывает, здешние жители добивались уличного освещения годами, завещая эту невыполненную миссию, вместе со своими квартирами, детям, а затем и внукам и, возможно, правнукам. Как случилось так, что с освещением здесь всё-таки разобрались, до сих пор остаётся загадкой, но, тем не менее, правдой.

     Ночное небо заволокли своим прозрачно-серым покрывалом тучи, оставляя открытым для глаз только круглый яркий шар припудренной луны. Впиваясь в тучи, словно это стоило им титанических усилий, неровным строем, упираясь в горизонт, возвышались трубы многоквартирных домов. Покосившиеся электрические столбы, казалось, были на каждом шагу, беспокоя прохожих своей особой прочностью. Неясные в ночном тумане огоньки квартир, словно сговорившись, стали выключаться один за другим и улица погрузилась в полумрак. Где-то завыла собака, но, не дождавшись ответа, больше не возобновляла попыток. Женщины тоже так делают. И мужчины.

     Последний гудок сирены и городские звуки погрузились в окутывающий город туман. Из узкого переулка на более широкую улицу выбежала женщина. Тщательно скрытые широкополой мужской шляпой лицо и волосы, фигуристое бежевое пальто поверх шёлкового бордового пеньюара и неверный, сбивчивый стук её чёрных бархатных туфелек знаменовали её присутствие на улице. Её руки дрожали, сжимая пистолет, а ноги запутывались, подминая под себя роскошный дорогой пеньюар, ползущий за ней по мокрой, неумело асфальтированной дороге, как пожар пробирается по засыхающему лесу. Всеобъемлющий страх объял её, когда из тихого переулка проскользнуло такси. Ядовитый жёлтый цвет машины, заставил женщину спрятаться за железную стену мокрого гаража, исчерканного записями и графити красного и чёрного маркеров. Такси пролетело со скоростью света и скрылось в полумраке сонного района, оставляя за собой загазованный след, словно прося пройти по его следам.

     Женщина вышла на широкую улицу, трясясь от страха - ей явно было не до распутывания чужих загадок. Дорога здесь была более освещена и погружена в пугающую тишину, но надеяться на полное отсутствие прохожих было глупо. Не видя ничего, за полями шляпы, она вышла на проезжую улицу - безлюдную и мрачную. Остановившись посередине и прислушиваясь к недружелюбному звуку, она не сразу поняла, что это машина и она несётся с бешеной скоростью. Увидев прохожего, водитель резко затормозил, разбивая сонную тишину протяжным визгом машинных шин. Женщина, не смотря на свой явный испуг и на то, что её глаза на время ослепили противотуманки, заметила, как кисейная занавеска голубовато-белая и закрывающая собой всё окно только до подоконника, на первом этаже, любопытно дёрнулась. И женщина, спеша скрыться, подошла к коричневой машине. Водитель приоткрыл пассажирское окно. От бликов фонаря невозможно было разглядеть его лицо.

- Простите, сэр, вы не могли...

- Садись, милочка.

- О, это ты? Где тебя носило? - голос женщины из робкого превратился в нагловатый.

- Садись быстрее, пока тебя все не узрели, дура! - женщина послушно нырнула во мрак просторной машины.

- Где ты взял эту развалину? - спросила она расправляя оборки пеньюара.

- Взял на прокат, - неохотно бросил мужчина, держась за руль с особой непринужденностью.

- Халат, - сказала женщина и уставилась на водителя. Мужчина недоуменно посмотрел на неё, его рука на руле напряглась:

- Что "халат"? Улика?

- Нет. Этот халат надо сжечь, - сказала пассажирка, указывая на свой бордовый пеньюар.

- Да не парься, гонзэс, все сделаем. ("goonzesse" - "девка"- франц. сленг).

- Я надеюсь, на тебя можно положиться, - пробурчала женщина, явно не понимая значения французского слова, но интуитивно различая, что это явно что-то не очень лестное.

- Конечно, дорогая, ради тебя я готов на всё, - насмешливо проронил водитель и уставился на проезжую дорогу, освещённую рядами жёлтых фонарей.

    Город спал и ему снились чёрные сны, раздающиеся эхом в тишине этой ночи.

Глава 1

     Пахло зажжёнными спичками. Бар под незамысловатым названием "Бар", был расположен в ничем не отличающемся от других, чикагском закоулке. Небо затянули тяжёлые серо-голубые тучи, давя на жителей Чикаго своей необузданной массивностью. Снова шумели сирены, тяжкие и протяжные залпы автобусных сигналов, звучащие как гнусавые песни слонов. Все городские звуки тонули за поворотом, который вёл в "Бар".

     У этого заведения имелся только чёрный вход, который был обозначен как главный яркой жёлтой неоновый вывеской, вертикально прикреплённой к кирпичной стене здания. Бар находился на первом этаже высоченных многоквартирных домов. В квартирах горел свет, приглушённый надменно и безоговорочно задвинутыми шторами наподобие жалюзи. Помои расположенных напротив "Бара" огромных железных мусорных баков смешались с лужами неизвестно откуда взявшейся воды. Мощёный тротуар, выложенный предусмотрительным владельцем "Бара" был чище асфальта  уложенного государством для машин, но не менее прочен. Щиток с электричеством был закрыт непрочно - кто-то явно недавно своровал пробки, оставив весь дом без света. Но кто-то один, которому нужно больше всех, как всегда бывает, спас целых десять этажей от прозябания в вечерней темноте и восполнил потерю из своего скудного кошелька. И, как всегда должно быть, его за это никто не поблагодарил. Возможно даже и не заметил подмены.

     Становилось темно. В баре было немноголюдно, по крайней мере, насколько можно было увидеть в полумраке его освещения. У большого окна, выходящего на ожидающий дождя осенний Чикаго, сидела ОНА. Волосы цвета дикой сливы неспешной, ленивой волной вились, водопадом брызгая на полные, чувственные плечи. Фигура, словно изящный бокал - никому не приходилось сомневаться, что её параметры совпадают с желанными стандартами. Дуги тёмных бровей, всегда немного приподнятых, словно в удивлении над раскосыми, сужающимися к вискам чёрными глазами, как цвет её платья, как омут, как пустота... О, эти глаза, всегда немного полуопущенные, лукавые, ленивые, смакующие каждый момент. И тут совсем уже не важно какой длины были её накладные ресницы. У неё большой чувственный рот, всегда полуулыбающийся, такой же сладко-горькой улыбкой, балансирующей на двух гранях, как заказанный ею эспрессо. Кисло-горький...

     Простое платье на бретельках, обтягивая всю её безупречную фигуру, шло до колен. Сняв надоевшие каблуки она сидела, глядя в окно, пока её причудливая широкополая шляпа с огромным изумрудным пером покоилась подле неё на сидении, обитом бордовым плюшем. Из пустоты бара возле неё появился высокий смуглый мужчина с большими, выразительными чертами лица. В его чёрных глазах плясала хищная улыбка, но губы оставались неподвижны. Умудрённый опытом - его морщинки у губ говорили за него о прожитой им тяжелой жизни.

- Ну и? - спросил он женщину, явно не собиравшуюся отвечать. Он стоял безупречный, подтянутый в коричневом в чёрную полосочку костюме, засунув руки в карманы брюк. - Ой, Агата, не раздувай трагедии. Да, я опоздал, ну и подумаешь!

     Агата молчала, настойчиво отвернувшись к окну.

- Хорошо. Дорогая Агата Кэмпбелл Вашингтон, прошу простить меня, Теодора Марша, за невписывающееся в ваш график опоздание в, - он посмотрел на свои наручные часы, - десять минут двадцать пять секунд.

     Агата повернулась к нему и, очаровательно улыбнувшись, поднялась из-за стола. Он почувствовал исходящий от неё аромат розы и герани - ненавязчивый, успокаивающий, опьяняющий.

- Рада тебя видеть, Марш, - улыбалась она протягивая для поцелуя руку, затянутую в чёрную, надушенную перчатку до локтей.

- Моя красавица, не могу на тебя насмотреться, - сказал он потирая руки и усаживаясь за стол напротив неё.

- Тогда можешь не смотреть, ты женат.

- А кто сказал, что это комплимент? Опять ты носишь этот корсет? Чёрт побери, сейчас не восемнадцатый век, Агата! - Теодор состроил трагическую гримасу.

- Не занудничай, Марш. Терпеть не могу это в тебе.

- Ты - единственный человек, который воспринимает мой юмор таким нетривиальным образом.

- Но ещё больше я ненавижу, когда ты корчишь из себя зазнайку и разбрасываешься умными словечками.

- Мне лучше помолчать?

- Да, пожалуй, - Агата сделала глоток своего кофе.

- Не дождалась меня и всё же сделала заказ?

- Марш, у меня вдвое больше денег, чем у тебя, - Агата снова поднесла белоснежный стаканчик кофе к накрашенным тёмным, мистическим, глянцевым цветом сливовой помады, полным губам. Эта женщина всё делала лениво и плавно, растягивая действия, слова и нервы.

- Расчётливая Агата, - разочарованно протянул Теодор и откинулся на спинку стула, - ты подлая, моя дорогая.

- Все мы такие, - небрежно бросила Агата, отворачиваясь к окну. Первые капли дождя тяжело разбились о землю и жестокими серебристыми проволоками, подгоняемые порывами ветра, застучали по начищенному окну, - если снимем маски, обнажим свою алчную душу.

     Эти слова прозвучали грустно и до боли реалистично. Да, это был недостаток Агаты - её реализм. Слишком уж её внешность шла вразрез с её душой. Тео устало выдохнул, словно настраиваясь, как радио, на другую волну. Когда Агата начинала говорить о жизни, её было не остановить. Его тоже. Слишком уж тяжёлую жизнь им пришлось прожить. Вот и привела их эта жизнь в бездну американского общества, где нужда побеждала мораль. Где общество, дорвавшееся до благ, уничтожало само себя. Где всё гнило изнутри, прячась под красивой глянцевой обложкой. Но если ты не такой, как всё это общество - тебе не выжить. Выжить - это единственная цель современных американцев.

- Знаешь что? - начал Тео, словно отец, уговаривающий ребёнка пойти спать, вместо лишнего часика, который тот хотел провести за игрушками. - Знаешь почему я опоздал?

     Агата посмотрела на Теодора вздёрнув правую бровь, отчего она стала похожа на полумесяц ещё отчётливее, чем обычно. Но ничего не сказала.