Экранизации не подлежит

Глава 1

Его зовут Григорич, просто Григорич. Это мой ближайший друг пятидесяти лет, хотя я бы дал ему тридцать с натяжкой. Не сочтите за кокетство, но именно так Григорич стал выглядеть после счастливого избавления от двадцати килограмм собственного живого веса. Завидовать не торопитесь, ибо, если б вы узнали о самом способе похудения, поверьте, не каждый из вас решился бы испробовать его на себе. Впрочем, если Григорич захочет – расскажет сам. Дружу я с ним практически с колыбели, а может и раньше. И он – герой моего романа. Почему просто Григорич – объясню сразу, чтобы с самого начала у читателя не возникло и тени сомнения в полноценности главного персонажа. Дело в том, что имя моего друга, в принципе, не даст вам никаких сведений о его носителе, а фамилия даже не намекнет об удивительных странностях характера, коих более чем предостаточно. Если же назвать героя просто Григорич – это все равно, что по-свойски похлопать по плечу и растянув на неподвижном лице кривую, слегка сожалеющую усмешку, сказать: «Ну, ты же понимаешь, дружище». В такие бесконечные минуты жизни Григорич обычно понимал одно: его только что послали, как посылали последние лет сорок пять: ненавязчиво добродушным тоном, но очень далеко. Робкому от природы интеллигенту действительно отказывали часто, а иными словами, моему герою редко везло на слепую удачу. Пока на иного неисчислимые блага сыпались как на дурняка на протяжении всей жизни, Григоричу даже любой малости приходилось добиваться долгим и тяжким трудом, истончая и без того слабое здоровье. И потому в самом звучании отчества Григорич ощущался привкус хронической горечи и безнадежной непрухи. Именно таким появляется в начале романа мой самый дорогой друг.

Последний случай невезения Григорича на моей памяти связан с его увольнением с завода, где он более десять лет проработал переводчиком английского языка. Григорич не был единственным, попавшим под сокращение, но в отличие от других вовсе не огорчился, поскольку уже несколько лет и сам подумывал об уходе. Нужен был пинок, Григорич его получил и вскоре усвоил для себя новое слово: фрилансер. Сидел себе дома в комнатке хрущевки и выполнял переводы онлайн для Торгово-Промышленной Палаты и других заказчиков. Когда хотел – шел на кухню пожевать, когда утомлялся – мог прилечь на часик с томиком Чехова или вздремнуть под бормотание какого-нибудь бездарного телесериала, извините за масло масляное. В часы вдохновения пописывал авантюрные романчики, которые пользовались некоторой популярностью в сети. Вечерами встречал с работы жену Риту, и они частенько ходили в кино или театры. Поначалу все в жизни Григорича шло неплохо. Он даже благодарил Бога за избавление от заводской кабалы и тихо посмеивался над страдальцами, вынужденными так и оставаться несокращенными марионетками при директоре-самодуре.

Но прошел год и благополучие счастливого фрилансера дало основательную трещину. Сразу оговорюсь, что Григорич женился в тридцать три года и поселился в двухкомнатной квартирке Риты. Его пленили две вещи: во-первых, свою жену Григорич придумал себе сам. Еще со времен зеленой юности, когда ложился спать под звуки заставки «Сева-Сева Новгородцев. Город Лондон. Би-Бе-Си», Григорич сладко грезил о девушке, которую хотел бы себе в жены – с внешними данными Элизабет Тейлор в роли Клеопатры и безумно преданную ему. С присущим ему романтизмом Григорич представлял, какие подвиги он совершает ради дамы сердца, куда они ездят вдвоем, о чем говорят, какие блюда вкушают и да что там скрывать: не было ни одного свободного уголка, рожденного фантазией озабоченного подростка, где бы он не нападал на свою искусительницу с ненасытной яростью варвара. И лишь спустя годы, привыкая к холостяцкой жизни, Григорич неожиданно встретил на заводе в отделе ОТК точь-в-точь объект былых юношеских грез. Во-вторых, дома у Риты, по венам которой действительно текла толика египетской крови, была еще и шикарная библиотека из книг в старинных переплетах. Для такого книжного червя, как Григорич, прижизненные издания Толстого и Куприна перевешивали неустойчивые принципы холостяка, и он, в конце концов, женился. Несмотря на то, что Рита была на двенадцать лет старше мужа, она навсегда стала его музой. И сам Григорич в глазах по-восточному преданной жены навсегда занял первое место на пьедестале совершенного мужчины, отодвинув далеко в сторону кумира юности Риты - Алена Делона. Общих детей у них не было, поэтому всю свою страсть и любовь дарили они исключительно друг другу.

Далее сделаем глубокий вздох и добавим ложку дегтя, ибо жили влюбленные не одни. В одной комнатке ютились наши романтики, летавшие на крыльях любви, другую же занимала довольно приземленная семейка Быдло́вичей. Она состояла из дочери Риты от первого брака – хамоватой мужланки Маши с вечно недовольным лицом, ее раздутого жиром и пустым самомнением мужа-таксиста Вована, которого Григорич иронично называл на французский манер: chauffeur или Митрофанушка и двух их дочурок: восьмилетней оторвы Киры, и пятилетней плаксы Ирочки. Посещавшие тесную двушку гости, тем не менее, всегда завидовали хозяевам: «Ах, как же весело вам вместе живется!»

Да-да, весело, если бы не полная несовместимость характеров и жизненных принципов на классовом уровне. Позволю себе отправить читателя чуточку назад, в предысторию, и расскажу о типажах и реальных «веселых» условиях, в которых жили обе семьи. Свою дочку Машу мама Рита излишне баловала и нежила с самого детства, из которого та, ни в чем не знавшая отказов в семье, вынесла единственный вывод, ставший ГОСТом: «Мне все должны». Думали: с годами перерастет, поумнеет, научится ладить с людьми – увы, не научилась. Ведь чтобы чему-то учиться, надо прежде понимать, что без этого знания никак не обойтись в жизни. Маша еще как обходилась. С лицом, заранее пропитанным претензиями и поджатой нижней губой, она уже к двадцати годам стала относиться к людям исключительно потребительски. Если Маше что-нибудь было нужно, ей не составляло труда оклеветать одного, чтобы получить подпись, документ, а то и деньги от другого, или прикинуться бедной сироткой, поведав о тяжкой жизни без папы с больной мамой. Взрослые дяденьки, слабенькие на передок, жалели девочку, горячо ее опекали и рассчитывали не только заменить Маше отца, но стать еще ближе – на расстоянии порывистого дыхания. Когда же ретивые старперы оказывались больше не нужными – они тут же получали от ворот поворот.

Глава 2

На детской площадке никого не было – время, когда Григоричу и Рите особенно нравилось там бывать. Рита сидела на качели и ела пирожок, с таким аппетитом откусывая каждый кусочек и с такой невообразимой мимикой пережевывая его, что казалось, будто она голодала целый год. С маниакальным вожделением поглощать пышные золотистые пирожки может только человек, которому это категорически нельзя. Рита и вправду не ела мучного, поскольку страдала диабетом, и каждый поход в супермаркет с Григоричем в поисках вкусненького был для нее одной из немногих радостей в жизни. Говорят, если очень хочется, то не просто можно, а нужно давать волю организму и на время снимать любые ограничения. Когда желание становится превыше любых законов природы и здравого смысла, когда из души рвется стон загнанного зверя, организм способен на великодушие к своей хозяйке и на время закрывает глаза. В глазах же Риты сияло неописуемое счастье ребенка и великая благодарность мужу, который дарил ей подобное счастье. На задний план уходили и хроническое безденежье, и высокое давление, и склоки с дочерью, и осознание собственной ненужности в статусе пенсионерки, и куча других неприятностей.

А Григорич с наслаждением смотрел на жену. Он присел на корточки, и нежно поглаживая колени Риты, думал о своем. Свое заключалось в том, что он безумно жаждал избавить свою музу от постоянных скандалов с семейкой Быдлович и вместе с любимой выбраться из душного пространства, которое и пространством назвать было трудно, по крайней мере, личным. «По сути, – считал Григорич, – если бы у нас сейчас появилась отдельная жилплощадь, мы стали бы самыми счастливыми людьми на земле». Не одними из, а именно самыми счастливыми, поскольку он был твердо убежден, что никому другому так не нужна была квартира, как им. Для кого-то собственное жилье – приятный бонус от родителей в день свадьбы или атрибут роскоши какого-нибудь фирмача. Для наших же героев это, без преувеличения можно сказать, место спасения жизни, последнее тихое пристанище двух одиночеств. Сегодня они оба почувствовали, что близки к суициду, если такая атмосфера в семье будет продолжаться. А она будет продолжаться. Ах, насколько обидной казалась реальность, что кому-то триста лет та квартира не нужна, но этот кто-то располагает несколькими домами, палец о палец не ударив, чтобы заработать на их покупку – разве что путем криминальных сделок. Григоричу подобные варианты не подходили. Нужно было достать денег каким-то иным способом, который пока никак не появлялся на сумрачном горизонте размышлений.

Под первые одинокие в вечернем воздухе звуки колокола на башне близлежащей церкви Григоричу постепенно становилось тоскливо. Сейчас он как никогда явно убедился в собственной невезучести.

– Господи, – глубоко вздохнул он, прислонясь лбом к коленкам жены. – Чем же я заслужил?

– Что заслужил? – удивленно спросила Рита, перестав жевать.

Григорич поцеловал пальцы на руке жены, что еще смолоду приводило ту в трепет и даже сейчас вызвало легкую поволоку фиолетовых глаз Риты, и с грустью ответил:

– Тебя, моя лапа. Только тебя.

Рита обняла голову мужа и склонившись, поцеловала ее. Колокол стал звонить чаще. Не сговариваясь, Рита с Григоричем встрепенулись и под действием незримой силы, мощным потоком тепла подталкивающей их, двинулись к ажурным воротам церкви.

В лавке они купили свечек и тихонько вошли в среднюю часть храма, где проходило обычное богослужение, во время которого священник призывал верующих молиться, прощать и мириться со всеми, «как повелевал Господь». Поддавшись умиротворяющему тону батюшки и сладкогласью церковного хора Григорич с Ритой немного успокоились и затерялись среди людей. Пока Рита заказывала молебен за здравие одним и за упокой недавно умершей маме, Григорич прошел мимо великолепно сверкающего красным золотом иконостаса и направился к высокой иконе Спасителя. Подойдя к поликандилу, Григорич перекрестился, зажег свечку от лампадки и молча уставился на скульптурную фигуру Иисуса на кресте. Он редко посещал церковь, поэтому робко косился на окружающих, не зная, как правильно держаться и что делать, чтобы не опозориться. Вскоре выяснилось, что переживал Григорич зря, ибо никто ни на кого не обращал внимания: будто все телесное, наносное, все мундирное и лицемерное люди оставили за дверями церкви, а здесь блуждали легковесные неземные души – убогие, беззащитные, не стеснявшиеся признаться в этом, о чем-то плакавшие и чего-то жадно просившие.

Чужие слезы поражали Григорича, и поначалу он с сомнением верил в их искренность, считая плач лишь обязательным ритуалом во время пребывания в храме. Однако вскоре, сколько бы ни крепился, как бы скептически ни ухмылялся и ни пытался рационально оценивать окружающую обстановку, но и сам постепенно стал погружаться в общую эйфорию страданий. У него запершило в горле, засопел нос, и слезы непроизвольно увлажнили глаза. Григоричу захотелось произнести молитву, и он начал было беззвучно шептать: «Отче наш! Иже еси на небесах. Да святится имя Твое. Да прийдет Царствие Твое. Да будет Воля Твоя…», как неожиданно запнулся, потому что забыл продолжение и вспомнил лишь окончание: «и ныне, и присно, и во веки веков». Смущенный и раздосадованный, он кусал губы, и испуганно озираясь по сторонам, беззвучно по кругу – две первых и две последних строки – шептал куски молитвы, еще надеясь вспомнить весь текст. Григоричу стало крайне обидно за свою короткую память, но безумно захотелось чуда. Ему казалось, будто каждое слово, обращенное к иконе, уходит в незримые высшие сферы и уже там творится некое волшебство в ответ именно на его мольбы. Ах, как он, – чувствовавший непреодолимую усталость, зевающий и сглатывающий стекающие по щекам слезы, – мечтал увидеть настоящее диво. Но слова! Где найти их – правильные, необидные и метко попадающие в уши Богу?

И пока его Рита склонилась у иконы Божьей Матери и просила мира и согласия в семье, Григорич еле удерживался на ногах, ощущая давящую тяжесть от возникшего вдруг осознания собственной вины. Не в состоянии уразуметь, в чем именно она состояла, он поразился и другому факту: в эту секунду Григорич захотел вообще быть виноватым. Во всем. Почти не задумываясь, он готов был принять на себя роль Иуды и признать за собой грехи всех людей, и что он один виновен в бедах, войнах и болезнях, именно он – их источник. Неожиданно память неудержимым потоком стала выплескивать наружу обрывки давно угасших эпизодов жизни. В груди запекло, а по телу стал разливаться удушающий жар. Григорич инстинктивно сжал ладонями губы и зажмурился из-за боязни, что сейчас выкрикнет обо всем: и как он натравил кота на хомячка маленькой сестренки, и как воровал доллары у матери, и как струсил, оставив друга одного перед хулиганами и многое-многое другое: кого обижал и кого предавал.

Глава 3

Кропотливая работа над логлайном затянулась на долгие часы. Банка с кофе наполовину опустела, а измазанные чернильной краской пальцы, – Григорич по старинке любил черкать бумагу, а не электронный экран, – лихорадочно дрожали от стремительного напора их неутомимого хозяина. Лаконичный же логлайн никак не выходил и выпирал в разные стороны то какой-нибудь яркой метафорой, а то важным фактом, без которого автор считал невозможным донести до зрителя ясное понимание действий персонажа. Стараясь отталкиваться от новой формулировки идеи: обиды, которые мы наносим, постепенно сокращают жизнь обиженному человеку, а значит все мы – убийцы и должны расплатиться за это, Григорич призадумался. Идти по легкому пути и придумывать типичного уголовника или маньяка показалось слишком плоским решением. Нужен был иной архетип и Григорич, который все более проецировал героя на себя, подумал, что это вполне мог быть и преподаватель-самодур, который в силу своей деятельности довольно часто обижает людей, простите, студентов. В памяти всплывали разные истории, особенно экзаменационные, когда некоторых мучеников чуть ли не выносили из аудитории после часовых издевательств. Многие из тех, кому не удавалось договориться с неподкупным тираном, до сих пор особо люто ненавидят Григорича. Однако он не испытывал в отношении подобных неучей каких-либо угрызений и не считал себя убийцей - этаким Григоричем-истребителем невежд. Нельзя же, в конце концов, обижаться на того, кто отказывается от взяток в обмен на оценку. «Если же подобная обида, – рассуждал бывший преподаватель, – и приблизила час смерти какого-нибудь олуха, то туда ему и дорога. Пусть договаривается на том свете, а я посмотрю – удастся ли ему вернуться на следующий курс жизни».

Кроме того тема: Преподаватель – Студент настолько уже изъезженная и набившая оскомину, что хотелось создать персонажа нового типа, более современного и ожидаемого всей аудиторией. «А что если стендап-комик? – подумал Григорич. – На это вполне может клюнуть продюсер. Стендаперство давно уже стало субкультурой, а уж как стендаперы могут обижать – и говорить не приходится. Итак, скандальный стендапер?» Довольный неожиданной находкой, Григорич перешел к следующему пункту: проблема, с которой сталкивается главный герой. Задумался, грызя ручку. «Он обидел со сцены, скажем, мэра города. А дальше? На выходе из зала получает в челюсть от людей без лиц? Или со связанными руками его бросают в иномарку с тонированными стеклами?» Попахивало тошнотворной чернухой девяностых, которой и так полно на всех телеканалах. Григорич сразу же отверг банальный предсказуемый вариант. Его интересовала драматическая или даже мелодраматическая история об антигерое, который поначалу выглядит циничным хамом и бессовестным мерзавцем, но проходя через опасные испытания, встречая на своем пути и любовь и предательство, многое начинает осознавать, во многом раскаивается и в финале меняется в лучшую сторону.

Пока ясно было одно: Вадим Гранин (фамилия придумалась не случайно – герой все время ведет себя на грани фола с людьми, из-за чего и сам балансирует между жизнью и смертью) сталкивается с проблемой: он обидел человека, который вскорости умер. И родственник покойного… Григорич задумался: «Конфликт. Какой здесь конфликт? Это должен быть антагонист, который сильнее Вадима не физически, а морально, обладает каким-то даром, компроматом, тайной, раскрытие которой для Гранина смерти подобно. Что-нибудь эдакое, иначе зритель просто переключит на другой канал. «Антагонист….антагонистка…» От волнения у Григорича из-за никак не приходящей нужной мысли пересохло в горле. Тихонько поднявшись, чтобы не разбудить жену, которая и без того все время ворочалась и скорее всего притворялась спящей, ибо тоже волновалась, он вышел на кухню за очередной банкой кофейного напитка. Когда вернулся, Рита слегка привстала на кровати и полушепотом произнесла:

– Пусть Вадим будет виноват в смерти ее ребенка.

Банка чуть не выпала из рук Григорича. Удивленный, он спросил:

– Тебе что-то приснилось? Спи.

– Ты просто уже полчаса вслух разговариваешь.

Наступила пауза и Рита сказала о другом.

– Мама приснилась. Давай на кладбище съездим.

– Угу, – пробурчал Григорич. – Съездим.

– Я Вову попрошу, пусть нас отвезет.

– Отвезет? – поднял брови муж.

– Мне кажется, после инцидента с Машей он чувствует вину и захочет….

Григорич усмехнулся, от чего Рита нахмурилась.

– Он и вдруг чувствует вину? Мы точно об одном и том же царьке говорим?

– Прекрати. Ты со мной?

– А как же, – задумчиво вперив глаза в стол, пробубнил Григорич. – Только давай утром поговорим, ладно? Я и так специально не включаю компьютер, чтобы он не тарахтел на твои нервы. Спи.

– К маме хочется… – прошептала Рита и снова легла. Она повернулась на другой бок и вздохнула. «Снова обидел ее, – вздохнул и Григорич. – Вот чего я такой придурок? Ритулька – единственный дорогой мне человек, без ее забот я давно бы умер. Вижу, как она страдает, как хочет всех помирить, всем помочь, как разрывается между всеми, а меня словно изнутри бесы мордуют: нет-нет да ляпну что-нибудь дрянное. Нет, я и есть мой главный герой. Прости, мася. Хм…виноват в смерти ее ребенка, говоришь. То есть его враг – женщина. А он чем-то оскорбил ее сына со сцены и тот…. Что же тот? Повесился? Или…Нет-нет, сложнее надо. Сложнее и неожиданней».

Впервые за последние десять лет Григорич пожалел, что бросил курить. Сигарета хоть и благодаря внушению, но всегда стимулировала его к размышлениям. Григорича зацепил антагонист. Противоборство с женщиной всегда интригует и никто никогда не знает, к чему оно приведет: к любви или ненависти, будет ли великое спасение или подлый удар в спину, а может, придется испытать все сразу – как в общем-то и случается, если имеешь дело с женщиной. Правда, Григорич решил не указывать в логлайне имя антагониста, ибо к нему полагалось добавлять и фамилию, а это еще одно лишнее слово. О лаконичности он не забывал на протяжении всей ночи, и вздрагивал как от занозы в пятке. Наделив врага Вадима коротким и емким именем – неизвестный, Григорич перешел к пункту: Что случится, если герой не добьется цели? Не колеблясь, автор решил, что ставка должна быть очень высокой, а именно: жизнь. Правда, для этого нужно так развить персонажа, чтобы зритель стал сопереживать ему и не находить себе места при каждой опасности, которой подвергается Вадим Гранин. Но дело осложнялось тем, что в сценарии протагонист и антагонист как бы меняются местами и зритель скорее посочувствует женщине, у которой погиб сын, а не Вадиму, который хоть и косвенно, но все же виновен в смерти ее мальчика. «Задачка», – хмурился Григорич и продолжал блуждать в дебрях сюжетных перипетий, стараясь как-то помочь выбраться своему герою из той каши, которую заварил жестокосердный автор.

Глава 4

Афиша на воротах парка: Сегодня 1 сентября 2021 года известный стендап-комик Вадим Гранин со скандально-популярной программой "Дддаже не зззаикайтесь!". Вадим Гранин (40) выступает в эстрадной ракушке перед публикой, уже разогретой смехом.

Вадим(на подъеме вдохновения). А я что вам говорю? Стресс влияет на нас в обе стороны. Нет, конечно, можно чудотворных теток искать и молиться всем богам до усрачки, и даже песни выть. Хреня все это. А вы стрессом лечиться пробовали? Заики у нас есть? Не отвечайте - просто поднимите руки.

Несколько человек поднимают руки. Смех.

Вадим. Найдите у себя то, чего боитесь - тем и лечитесь. В детстве я заикался и жутко боялся кладбищ. Вот отец и свел меня туда на ночь. А креатив какой выдумал: голоса, огоньки, призраки. Не скучал я до самого утра. Орал так, что мертвые воскресли, а те, кто у кладбища жили, заикаться стали. Ну а я ничего - заговорил, правда, матом.

Вадим обращается к заике из публики.

Вадим. Вот вы чего боитесь? Поездов? Ха! Ищешь ж/д путь, ждешь дизеля, а сам уже в позе Карениной на рельсах затаился. Только товарища посильнее найди, пусть держит тебя до последнего, когда уже и орешь и ссышься и посинел весь. А только до поезда метр - сразу пусть дергает. И мечта сбудется. У тебя или у поезда – тут уж как повезет.

ВЕРА (31) сидит в джипе с эмблемой "Приморское лесничество" почти у самой эстрады и слушает Вадима через окно. У нее хмурое лицо, играют желваки. Она читает в ноутбуке сведения о Вадиме Гранине: фотографии Вадима, родителей и сестры. Статья под заголовком: Заику забрало море. Вера надевает черные очки и выходит из машины.

Вадим ходит по площадке и обращается к каждому: А У ВАС КАКАЯ МЕЧТА? Видит Веру в защитной куртке и очках.

Вадим (восторженно). О, какая амазонка! Подай же голос, прелестница. Если он так же прекрасен - я твой. Только, чур, не заикаться. О чем мечтаешь? Ну же!

Вера(холодно). Надеть на вас наручники.

Вадим. Ух ты, а шалунья с фантазией! Наручники, плетка, запах кожи, ммм. (Изображая возбуждение.) Ты арестуешь меня сегодня? За что?

Вера. Вы убили свою сестру 25 лет назад.

Вадим бледнеет, ему тяжело дышать, он пробирается к Вере и кричит: Стой! Но та уезжает.

Вадим едет в машине, он задумчив и хмур. Вспоминает 1996 год. Из ворот детдома выезжает на велосипеде ВАДИК (15), едет мимо ОЛИ (10), которая забрасывает мячик на дерево и показывает Вадику.

Оля(жалостливо). Вадь, ммможжже...

Вадик(отмахиваясь). Хватит мычать. Другие слова ищи.

Оля. Не ммммооо... Бббратик, не уезжжай.

Вадик уезжает, Оля закусывает губу и лезет на дерево.

Оля сидит на скамейке и обрабатывает зеленкой раны на руках. У ее ног мячик. Она, заикается, но старательно поет песню: "Да и на небе тучи, а тучи, тучи, а тучи, как люди. Как люди они одиноки. Но все-таки тучи не так жестоки да и на небе тучи". Вадик возвращается на велосипеде.

Вадик. Кончай выть эту дурацкую хреню!

Вадик выбивает мяч на дерево. Оля продолжает петь песню и плачет. Конец воспоминания.

Вадим резко тормозит - посреди дороги ящик. Выходит из машины, подходит ближе: это гробик в детский рост. Открывает, там порванный мячик в песке с надписью краской: ОЛЯ. Приходит смс: С 40-летием, братик! Вадим в шоке, нервно оглядывается.

Вадим(орет в лес). Кто ты, сука? Выходи - хуже будет.

Тишина. Вадим садится в машину и уезжает, сбив колесами гроб в кювет. Машина сворачивает на проселочную дорогу за указателем: пос. Приморское.

Вадим оставляет машину за двором, сам входит в калитку. Ему приходит аудио-смс. Женский голос: "Наша Оля громко плачет. Уронила в море мячик. Тише, Олечка, не плачь. Не утонет в море мяч". Вадим раздражен, идет в беседку и все время оглядывается. Из-под стола достает бутылку виски и хлебает из горла. В это время откуда-то детским заикающимся голосом звучит песня "Тучи". Вадим захлебывается и кашляет. Он не понимает, откуда звук.

Вадим(орет). Тварь! Какого хера прошлым меня терзаешь? Выйди - поговорим!

Звонит телефон. Вадим вздрагивает и боится ответить. Наконец, смотрит на дисплей и облегченно вздыхает.

Вадим. Алле! Веселюсь, мля. Какая-то сука шарманку завела на весь поселок. А?! С сорокалетием? Иди ты в жопу. Какие зайцы? Нет, силки не ставил. (Задумывается.) Хм, спасибо за идею. До связи.

Песня продолжается нон-стопом и все громче. Вадим вытаскивает из сарая силки и расставляет их в траве у крыльца дома. Затыкает уши лопухами, бежит в беседку, садится. Выпивает полбутылки и быстро опьянённый роняет голову на стол.

Вадим (бубня). Не виноватый я. Сама она... Сама.

Вадим всхлипывает и храпит. Сон-воспоминание: 1996-й. Дикий пляж. Вадик валяется на песке, читает журнал и дремлет. Оля играет мячиком и все время кидает его Вадику. Тот недовольно откидывает мяч далеко в воду. Оля смотрит на брата, затем бежит к морю и оглянувшись в последний раз прыгает с крутого обрыва. Оля кричит в воде. Вадим порывается к сестре, но испуганно отворачивается, будто спит. Оля тонет. Конец флэшбэка.

Вадим пробуждается от стука в забор. Песня уже не звучит. Входит Вера с обрезом в руках, направляя его на Вадима.

Вадим (насмешливо). О, амазонка! Какие мы грозные...

Вера передергивает затвором. Вадим смеется.

Вадим(игриво закрываясь руками). Ой, боюсь-боюсь. Ладно, детка, брось эту пукалку. Тебе хоть раз стрелять доводилось?

Вадим берет бутылку и хочет налить в стакан. Вера стреляет и метко выбивает стакан. Вадим в шоке.

Глава 5

Несмотря на то, что кладбище, cудя по заброшенным надгробиям и полусгнившим крестам, разменяло уже как минимум лет семьдесят, узкие тропки вдоль самих участков были посыпаны песком, деревья ухожены и все вокруг выглядело более-менее облагороженным. С известной долей эстетического вкуса работниками кладбища были высажены живые изгороди из лавровишни, над которыми высились, склоняясь над могилами, задумчивые древние дубы. На всех перекрестках кивала разноцветными кронами благоухающая сирень и казалось бы, иди и любуйся, особенно если ты творческая личность и жаждешь зачерпнуть немного вдохновенья у сил природы. Но Григорич лениво брел, тупо уткнувшись в смартфон, и не замечал вокруг ничего. Не только потому, что изнемогал от желания получить сообщение на электронную почту от какой-нибудь киностудии, но еще и потому что избегал смотреть на могилы. Скрывать тут было нечего: Григорич с самого детства ужасно – до икоты в груди и слабости в коленках – боялся кладбищ.

Сегодня, тем не менее, он оставался невозмутим благодаря счастливой возможности побывать в шкуре своего персонажа Вадима из «Колокола по тебе», которому, если вы помните, пришлось многое пережить на кладбище обиженных ним людей. Григоричу показалось, что собственным погружением в локации, он сможет лучше понять переживания героя и возможно влить в невостребованный сценарий каких-нибудь свежих идей, коих предостаточно рождается в подобном месте вечного упокоения. В любом случае, автор, принеся свой животный страх перед кладбищем в жертву ради искусства, готов был постичь доселе неведомую ему истину для стопроцентной экранизации своего творения. Готов был увидеть, но что-то ничего не виделось и не грезилось. Рита ушла далеко вперед, и Григорич, тут же почувствовавший себя среди улыбающихся фотографий на могильных тумбах не в своей тарелке, немедленно поспешил к жене, перебирая ватными ногами – подальше от странного оксюморона.

Они оба искали нужную могилу, где похоронена мама Риты – Ираида Коламбусовна. Сколько раз, в основном на пасху, дочь приезжала сюда –то к бабушке, то потом к маме – а все путалась на местности и сворачивала обязательно куда-то не туда. И сейчас, нервничая от отчаянных попыток, Рите было не до комплексов мужа. Она читала молитву и корила себя плачущим тоном:

– Это все из-за того, что мы долго не были на могилке, вот покойники обиделись и путают нас. Мамочка, прости, прости меня. Но из-за проклятого карантина мы не могли приехать раньше.

Григорича тоже напрягало положение заблудившихся странников. К тому же холодеющей спиной он фантазировал, будто кто-то из могилы уже наблюдает за ним и вот-вот заговорит, как с Вадимом. Практичная Рита предложила разделиться и искать могилку в разных секторах, но муж категорически отказался хоть на шаг отставать от жены. Лишь когда Рита хорошенько на него гаркнула, Григорич обиженно сунул в рот две таблетки корвалтаба и с выпрыгивающим из груди сердцем покорно поплелся в другую сторону. Слава Богу, невдалеке оказались еще люди, занятые покраской ограды, и с соотношением живых к мертвым стало немного легче дышать. А уже минуты через две откуда-то из-за густых ветвей орешника до слуха Григорича донесся радостный возглас и его жены о том, что могила, наконец, найдена.

Это был почти самый край кладбища, утопающий в зарослях березки, вьюнка и плотной стены из крапивы и лопухов. Пока Григорич, вооружившись тяпкой и топориком, воевал с бурьяном, выпалывая и выкорчевывая упругие скользкие корни лебеды и полыни, Рита вполголоса разговаривала с мамой, покашливала и поглаживала ладонью фотографию седой женщины. С волнением рассказывала она о дочери, делилась, как тяжело ее Машеньке с мужем, с детьми и со своим характером. Говорила о своих внучках, радостно сообщала, что Ирочка с Кирой просили поклониться бабушке Ираиде и сказать, что помнят и любят ее. Григорич только вздыхал и недовольно бурчал, ведь ничего подобного никто из Быдловичей не просил, даже и не думал просить. Но Григорич не мешал Рите, он понимал, насколько упорно его жена-миротворица мечтала и продолжает мечтать о большой и любящей семье, которой, в общем-то, не существовало, но у могилки она скрывала от мамы горькую правду, чтобы ту по привычке не огорчать. Григорич прекрасно понимал, что мечты разрушать нельзя, а если неустанно их фантазировать, то однажды они могут и сбыться. Когда с зарослями было покончено, цветы посажены, земля посыпана песком, а ограда покрашена, довольная Рита попрощалась с мамой и сказала Григоричу, что надо бы обновить фотографию на памятнике. Для этого они решили пройтись по деревне и заглянуть в старый родительский дом, где прошло детство Риты, чтобы поискать старые фотоальбомы. Где-то в них были вложены и новые фото мамы Риты.

Дом показался Рите очень маленьким и совершенно заброшенным после смерти Ираиды Коламбусовны. Читатель с удивлением может заметить: «Позвольте! Так вот же готовый вариант. Съезжайте от Быдловичей и живите, кто мешает? И не надо заморачиваться идти длиннющим путем, выдумывая странные истории с сомнительными героями». Эх, а вы думали, что Григорич с Ритой не думали об этом? Но условия проживания в сельской развалюхе были совсем нежилыми. Сам домик располагался на краю леса возле химбазы, на которой непонятно что хранилось. Когда-то до революции в этих краях протекала чистая речка Нетечь, но уже тогда на ней установили шерстомойки и за сто лет превратили реку в болото. Но людям нужно было где-то строиться и семье Риты предложили обустраиваться и те, надеясь на светлое будущее, когда и сюда придет цивилизация, здесь и осели. Цивилизацией в этой деревне не запахло и до сих пор. До ближайшей автобусной остановки минут сорок по грунтовке и это в хорошую погоду, а если слякоть после дождя или сугробы после снегопада, то и больше часа. Рядом ни одного магазинчика или хотя бы просто ларька. Как только начинало темнеть – сразу становилось тоскливо, ибо кроме совсем древних стариков и старух, доживавших свой век да нескольких домов армяшек, в селе никто больше не жил. Забор вокруг дома шатался даже от легкого порыва ветра. Старый сарай разваливался, а в погребе постоянно стояла вода, квакали жабы и ползали змеи. Железо на крыше довоенного домика давно проржавело, лаги прогнили, и во время дождя шла неустанная беготня по дому с тазиками, подставляя их под многочисленные ручейки из-под потолка. Пол в комнатах был настолько холодным – и зимой, и летом, – что казалось, будто его и вовсе не существовало, а ты идешь в тапочках по сырой земле и увязаешь в болоте. Все постепенно трещало, сыпалось и требовало огромных, но бессмысленных вложений. Ну а теперь, после смерти Ираиды Коламбусовны Рита не могла и несколько часов усидеть в доме, наполненном самыми яркими и живыми воспоминаниями ее детства. На каждый скрип половицы она оборачивалась с надеждой, на любой звон посуды на кухне она бежала с улыбкой. В действительности же давным-давно угасли последние надежды и стерлись с лиц когда-то счастливые улыбки. Нет, Рита не могла больше жить в этом доме. Покупатели тоже не горели желанием покупать недвижимость без удобств. Перебои со светом, замерзающий водопровод зимой и дорогущее печное отопление отпугивали даже самых оптимистически настроенных клиентов.