Эльвира Советкина и Тень Басманного переулка

Пролог: Тени и Свет фонарей

Свинцовое небо Москвы, пропитанное выхлопами и зимней сыростью, давило на крыши. Где-то за плотной завесой облаков пытался пробиться луна, но ее свет тонул в оранжевом сиянии уличных фонарей, растянувшихся вдоль бесконечных проспектов. Город жил своей вечной, неугомонной жизнью: грохот метро под землей, перебранка таксистов, мерцание рекламных щитов, обещавших счастье за три платежа. Обычный вечер. Для обычных людей.

Алексей Петров, мелкий бухгалтер с нервным тиком под левым глазом, не был обычным. Вернее, он считал себя обычным, пока час назад не решил срезать путь через старый Басманный переулок. Теперь он бежал. Не от грабителей или пьяных хулиганов. От тени. Тени, которая преследовала его неотступно, скользя по стенам домов, обгоняя его, забегая вперед и снова появляясь сзади. Она не имела четкой формы, лишь сгущался мрак, и от него веяло ледяным, первобытным страхом. Его собственный крик застревал в горле, превращаясь в хрип. Он споткнулся о выбитую брусчатку, рухнул на колени, обдирая ладони о лед. Тень нависла над ним, поглощая свет единственного уцелевшего фонаря. В ее глубине что-то мерцало – два уголька, холодных и бездушных. Алексей успел подумать, что это конец, что его съест сама тьма города... И вдруг – резкий, пронзительный свист. Нечеловечески громкий. Тень вздрогнула, отхлынула, словно обожженная. В переулке, откуда не было выхода, появилась фигура. Невысокая, в длинном темном плаще с капюшоном, натянутым низко на лицо. В руке – странный предмет, похожий на полицейский свисток, но сделанный из темного, почти черного металла, испещренного мелкими мерцающими точками. Фигура не произнесла ни слова. Просто подняла свисток ко рту еще раз. Тень зашипела, закрутилась вихрем черного дыма и растворилась в стене старого особняка, оставив после себя лишь запах озона и гниющей листвы. Алексей, дрожа всем телом, поднял глаза на спасителя. Капюшон слегка откинулся, и в тусклом свете он увидел лицо. Женское. Молодое. Усталое. С темными, слишком серьезными для ее лет глазами, в которых отражались городские огни и остатки нерассеянного страха. "Уходите," – сказала она тихо, но так, что слова врезались в сознание как команда. – "И никогда больше не ходите здесь ночью. Город помнит. И он голоден". Прежде чем Алексей успел что-то сказать или даже моргнуть, фигура растворилась в тени соседнего подъезда, будто ее и не было. Остался лишь переулок, ледяной ветер, да жгучее чувство, что мир гораздо страннее и страшнее, чем он думал пять минут назад. А где-то на окраине, в панельной высотке, черный пушистый кот Мамай внезапно поднял голову от миски, уставившись в окно, за которым клубился городской мрак. Его зеленые глаза сузились. Он издал тихое, предостерегающее урчание. В квартире было пусто. Хозяйка еще не вернулась с работы.

Глава 1: Усталость, Кот и Странный Шрам

Запах. Всегда запах. Антисептик, йод, что-то сладковато-гнилостное под ними, отчаянная попытка освежителя воздуха перебить неизбежное – запах страха, пота и крови. Травматология городской больницы №13, прозванная в народе "Чертова Дюжина", никогда не спала. Семь утра. Смена закончилась два часа назад, но бумаги, бумаги… Они плодились в ящике стола администратора как грибы после дождя. Эльвира Советкина, пригнув голову, старательно выводила каракули в журнале регистрации ночных поступлений. 27 лет, невысокая, темные волосы, собранные в небрежный пучок, из которого уже выбивались непослушные пряди, подчеркивали усталость на лице. Темные круги под глазами были ее постоянными спутниками. "Советкина Э.Р. – администратор смены". Звучало почти солидно. На деле – бесконечный поток: вызовы врачей, оформление документов, успокаивание разъяренных родственников, направление "срочных" к дежурному, распределение пациентов по кабинетам, когда их было больше коек, крики из приемного покоя, звонки, звонки, звонки… А еще – взгляды. Сострадающие, раздраженные, пустые, полные боли. Иногда ей казалось, что она впитывает эту боль через кожу, как губка.

Она потянулась, костяшками пальцев потерев виски. Голова гудела. Вчерашний вечер… Вернее, уже позапрошлый вечер, ведь сейчас утро, выдался тяжелым. "Дело" – мысленно она поставила кавычки – о пропавших кошках в ее районе оказалось тупиковым. Никакой мистики, только жестокий сосед-алкоголик и его ненависть к "шумным тварям". Разочарование было горьким, но честным. Эльвира бралась только за реальные случаи, где можно было помочь, пусть и не всегда легальными методами. Ее репутация "решателя проблем" в определенных кругах росла медленно, но верно. Не магия, нет. Скорее, упорство, умение слушать, замечать детали и… хорошо поставленный удар, если дело доходило до крайности. Этим навыкам ее научила жизнь, а отточили несколько лет в секции самбо, куда она записалась после одного особенно неприятного инцидента.

"Эль, ты еще здесь?" В дверь кабинета высунулась голова медсестры Иры, ее сменщицы. Ира сияла свежестью и энергией, от которой Эльвире сейчас хотелось зашипеть, как кошка. "Улетаю. Спасибо, что досидела. Ночью аврал был?"
"Как обычно," – Эльвира махнула рукой на стопку бумаг. – "Драка у клуба 'Вулкан', три ножевых, один с переломом черепа после падения с лестницы в метро... и бабушка Анфиса."
Ира закатила глаза. "Опять она? С 'ампутированной' ногой?"
"Нога на месте. Сказала, что 'фантомная боль не дает спать, требуйте врача!'. Выписали успокоительное." Эльвира слабо улыбнулась. Бабушка Анфиса была местной легендой. "Все здесь. Журналы, ключи от кабинета главного, он сегодня придет после обеда, наверное. Карты пациентов в синей папке." Она встала, кости похрустывали. "Я умираю. Мне бы домой. К Мамаю."
"Беги, беги," – засмеялась Ира. – "Передавай привет своему пушистому властелину. Он тебя отчитает за опоздание с завтраком."
"Отчитает," – согласилась Эльвира, натягивая потертую темно-синюю куртку. – "Ему только дай повод."

Дорога домой была ритуалом очищения. Из душного, пропитанного лекарствами и болью здания больницы – в холодный, влажный, но живой воздух московского утра. Она шла пешком, минуя переполненные автобусы. Нужно было стряхнуть с себя больничную ауру. Микрорайон, где она снимала небольшую однушку в хрущевке, был типичным спальником. Серые коробки, заледеневшие детские площадки, машины, плотно укутанные в снежные одеяла. Безликость. Но Эльвира находила в этом утешение. Здесь она была просто Эльвирой. Не администратором, не "решателем проблем", не племянницей алкоголика и внучкой той самой бабушки Агафьи, о которой в деревне до сих пор шептались. Здесь был ее островок.

Ключ щелкнул в замке. Еще до того, как она открыла дверь, из-за нее донеслось громкое, требовательное: "Мррраааууу!"
"Я знаю, я знаю, опоздала, прости, владыка," – Эльвира переступила порог.
Мамай, черный как смоль, с белой грудью кот внушительных размеров с огромными изумрудными глазами, восседал посреди крошечной прихожей, как миниатюрный пантер. Его пушистый хвост нервно подрагивал. Он не бросался к ногам, не терся – он ждал объяснений.
"Ночной аврал, Май," – Эльвира повесила куртку, бросила сумку на табурет. – "Бумажная война. Пришлось задержаться." Она прошла на кухню, кот величественно последовал за ней, не сводя с нее осуждающего взгляда. Открыла холодильник, достала пакет с дорогим влажным кормом – единственной слабостью, на которую она тратилась без сожаления. Звук вскрываемой упаковки смягчил кошачий гнев. Мамай издал урчащее "Мур", которое означало "Ну, ладно, на этот раз прощаю. Но корми немедленно!"
Пока кот погружался в гастрономический экстаз, Эльвира поставила чайник. Кухня была маленькой, но уютной. Старая газовая плита, холодильник, гудящий как самолет на взлете, стол, заваленный не столько посудой, сколько папками с вырезками, распечатками и блокнотами – ее "архивом" неофициальных расследований. На стене – единственная яркая деталь: старая, выцветшая фотография. Бабушка Агафья. Крепкая, с седыми волосами, собранными в тугой узел, и пронзительными, слишком умными глазами, смотревшими прямо в душу. Эльвира почти не помнила ее – бабушка умерла, когда ей было пять. Но что-то в этом взгляде... Она всегда чувствовала странную связь с этой женщиной. Мама говорила, что бабушка была "странной", знала травы, умела "заговаривать" болячки, и люди к ней шли, хоть и побаивались. "Дурная кровь", – вздыхала мать, наливая себе очередную рюмку. Эльвира отводила взгляд от фотографии. Дурная кровь… Может, поэтому у нее самой никогда не было серьезных отношений? Кто захочет связываться с "странной" девчонкой из глухой деревни, работающей в травме, да еще и с котом-ворчуном?

Чайник засвистел. Эльвира заварила крепкий черный чай, села за стол, обхватив кружку холодными руками. Мамай, закончив трапезу, запрыгнул к ней на колени, устроился клубком и начал громко мурлыкать, будто маленький моторчик. Его тепло и вибрации были лучшим лекарством от усталости и мыслей. Она закрыла глаза, погружаясь в это успокоение. Потом открыла ноутбук. Проверила почту. Ничего интересного. Зашла на закрытый городской форум, где иногда "засвечивались" ее потенциальные клиенты. Тишина. Хорошо. Значит, сегодня можно просто поспать. Она потянулась, собираясь встать, чтобы пойти умыться, и вдруг почувствовала резкий, колющий холод в левой ладони. Вскрикнула от неожиданности. Мамай мгновенно вскочил с колен, шерсть дыбом, шипя на пустоту.

Глава 2: Глеб и Мир за Завесой

Сон был беспокойным. Эльвире снились тени, которые превращались в струящийся дым и просачивались сквозь стены ее квартиры. Снился свисток – он гудел низко и мощно, как сирена, а не тонко свистел. Снилась бабушка Агафья – она стояла на пороге старой деревенской избы и махала ей, но не улыбалась, а смотрела с тревогой. И снился холод. Холод в руке, который полз вверх по руке, к сердцу... Она проснулась с резким вдохом, в поту. Серый свет позднего московского утра заполнял комнату. Мамай спал у ее ног, свернувшись калачиком, его бока мерно поднимались и опускались. Эльвира посмотрела на ладонь. Никаких следов. Ни холода. Только слабое эхо странного ощущения в памяти. "Переработала," – твердо сказала она себе вслух, заставляя встать. Голова была тяжелой, будто налитой свинцом. Сегодня был ее выходной, и планы были просты: долгий сон, потом что-нибудь горячее, может, сериал, и снова сон. Идеальный план для восстановления после ночной смены и нервного вечера.

План рухнул в 11:37 утра. Зазвонил телефон. Не ее личный, а старый, потрепанный "бабушкин" кнопочный Nokia, который она использовала только для "дел". Он лежал в дальнем ящике стола, завернутый в фольгу – паранойя? Возможно. Но лучше перебдеть. Звонил неизвестный номер. Эльвира нахмурилась. Обычно контакты устанавливались через форум или проверенных посредников. Неизвестные номера на этом телефоне – тревожный знак. Она подождала три гудка, прежде чем ответить, стараясь сделать голос сонным и недовольным.
"Алло?"
"Эльвира?" – голос на том конце был мужским, низким, слегка хрипловатым, как у заядлого курильщика. В нем звучала странная смесь надежды и отчаяния. "Эльвира Советкина? Тот... кто помогает с... необычными проблемами?"
"Кто вас надоумил меня искать?" – спросила Эльвира резко, без предисловий. Мамай, проснувшийся от звонка, подошел и уставился на телефон, уши прижаты назад.
"Мне... мне дал ваш номер один человек. Которому вы помогли. Недавно. В переулке. Алексей..." – голос дрогнул. "Он сказал, что вы... что вы знаете. Про Тени."
Эльвира замерла. Алексей. Басманный переулок. Значит, он все-таки рассказал кому-то. Идиот. "Я не знаю, о чем вы говорите," – сказала она холодно. – "Ошиблись номером."
"Пожалуйста!" – в голосе прозвучала настоящая мольба. – "Они не оставят меня в покое! Я видел! Видел их снова! Они следят! Я... я заплачу. Сколько скажете. У меня есть деньги. Только помогите!"
Эльвира молчала, сжимая телефон. Инстинкт кричал: "Брось трубку! Выкинь симку! Забудь!" Но что-то еще... Тот самый холодок в ладони, который будто отозвался на отчаяние в голосе незнакомца. И образ Алексея, дрожащего на коленях. "Кто вы?" – спросила она наконец.
"Глеб. Глеб Сорокин. Я... я работаю в архиве. Городском."
Архивариус. Интересно. "Что вы видели, Глеб?" – подчеркнула она последнее слово.
"Тени," – прошептал он так тихо, что Эльвире пришлось прижать трубку к уху. – "Но не как у Алексея. Они... они приходят в дом. По ночам. Слышны шаги... Шепот. Вещи пропадают. Мелкие. Но вчера... вчера я проснулся, и она стояла у кровати. Фигура. Вроде человека, но... без лица. Только темнота. И холод. Страшный холод." Его дыхание участилось. "Она протянула руку... к горлу. Я закричал, включил свет... и ее не стало. Но я знаю, она вернется! Сегодня ночью! Пожалуйста!"
Эльвира закрыла глаза. Призраки? Домовые? Психическое расстройство? Но Алексей тоже видел тень. И ее свисток... "Хорошо, Глеб," – сказала она, принимая решение. – "Дайте адрес. Сегодня вечером. После десяти. И... не звоните больше на этот номер. Я позвоню вам с другого телефона перед выходом."
Он захлебнулся благодарностями, продиктовал адрес – старый дом недалеко от Чистых прудов. Эльвира записала, оборвала разговор и выключила телефон. Мамай громко мяукнул, вопросительно глядя на нее.
"Да, Май, я знаю," – вздохнула Эльвира, почесав кота за ухом. – "Это глупость. Но... посмотрим." Она чувствовала подъем, странную смесь страха и азарта. Обычный выходной закончился.

Вечером, переодевшись в темные, не стесняющие движения джинсы, свитер и куртку, Эльвира еще раз проверила содержимое небольшого рюкзака: фонарик с мощным лучом, электрошокер (легальность его была под вопросом, но он ни разу не подводил), набор отмычек (навык, приобретенный не от хорошей жизни), блокнот с ручкой, маленькая аптечка, бутылка воды. И на самом дне, завернутый в мягкую ткань, – свисток. Она вынула его, подержала в руке. Металл был прохладным, но не ледяным. Тяжелым для своего размера. Точки на его поверхности при свете комнатной лампы не мерцали, выглядели просто как неровности литья. "На счастье," – прошептала она. Мамай, наблюдавший за сборами с дивана, внезапно подошел и ткнулся носом в свисток, громко заурчав. Потом посмотрел на Эльвиру своими непостижимыми зелеными глазами и медленно моргнул. "Одобряешь?" – спросила она. Кот повернулся и ушел обратно на диван, демонстративно укладываясь спать. "Я так и поняла," – усмехнулась Эльвира, убирая свисток.

Дом Глеба Сорокина оказался старым, дореволюционным особняком, чудом уцелевшим среди новостроек. Когда-то, видимо, он был красивым, но теперь выглядел обшарпанным, с осыпающейся штукатуркой, заколоченными окнами на первом этаже и единственным светом в одном из окон на третьем. Глеб жил в мансарде. Эльвира обошла дом, осматриваясь. Тихий переулок, редкие прохожие. Ничего подозрительного. Она позвонила Глебу с уличного таксофона (еще один элемент паранойи) и через минуту услышала скрип открывающейся входной двери.

Глеб Сорокин оказался худощавым, сутулым мужчиной лет сорока пяти, с редкими седеющими волосами и нервно бегающими глазами. Он выглядел изможденным, будто не спал неделями. Его маленькая мансарда была завалена книгами, папками, старыми газетами. Запах пыли, бумаги и чего-то затхлого витал в воздухе.
"Спасибо, что пришли, спасибо..." – забормотал он, запирая за ней дверь на цепочку и три внушительных замка. – "Я... я не знаю, что делать. Они везде. В углах. За дверью. Я слышу их шепот..."
"Расскажите все с самого начала," – сказала Эльвира, усаживаясь на единственный свободный стул. – "И попробуйте успокоиться. Паника – плохой советчик."
Он заварил крепчайший чай, руки его дрожали, рассказывал сбивчиво, перескакивая с одного на другое. Работал он в закрытом городском архиве, разбирая дореволюционные фонды. Месяц назад нашел папку с пометкой "Дело дома N7 по Басманному пер." (Эльвира насторожилась – тот самый переулок!). Внутри – странные, полуистлевшие записи, рисунки, напоминающие кабалистические знаки, и упоминания о "Сущностях Тьмы", которые якобы преследовали жильцов дома в конце XIX века. Глеб, человек рациональный, посчитал это суевериями, но... заинтересовался. Стал копать глубже. И тогда началось. Сначала – ощущение взгляда в спину в пустом архиве. Потом – пропажа этой самой папки со стола. Потом – странные звуки в его собственной квартире. Шаги на пустой лестничной клетке. А потом... тени. И фигура без лица.
"Она хочет чего-то от меня!" – Глеб схватился за голову. – "Но я не знаю чего! Я же ничего не сделал! Просто читал старые бумаги!"
"Где вы нашли эту папку?" – спросила Эльвира. "В каком фонде? Были ли там другие подобные дела?"
Глеб замялся. "Это... это было в личном фонде одного чиновника. Но... там были и другие папки. С такими же пометками. Про другие дома. Я... я не стал смотреть. Мне стало страшно." Он вдруг вскочил. "Она здесь! Сейчас! Чувствуете? Холод!"
Эльвира действительно почувствовала. Резкое, неестественное падение температуры. Воздух стал густым, тяжелым. В углу комнаты, заваленном книгами, тени сгустились, стали непроницаемо черными. Из них потянулись струйки инея по стене. Мамай бы зашипел. Эльвира встала, рука инстинктивно полезла в карман куртки, к свистку. Глеб съежился в кресле, закрыв лицо руками. "Она... она пришла..."
Из сгустка теней медленно выплыла фигура. Высокая, худая, в чем-то похожем на истлевшее пальто старого покроя. Где должно было быть лицо – зияла лишь черная, бездонная пустота. Холод бил от нее волнами. Фигура бесшумно двинулась вперед, к Глебу, протягивая руку – длинные, костлявые пальцы, заканчивающиеся чем-то вроде когтей из черного льда. Воздух наполнился тихим, шипящим шепотом, от которого стыла кровь. Эльвира не думала. Она выхватила свисток и дунула в него изо всех сил.

Глава 3: Следы в Каменных Артериях

Тишина после ухода Сущности была гулкой, как после взрыва. Глеб Сорокин сидел, прижавшись спиной к стене, дрожа мелкой дрожью, его глаза были огромными от страха и изумления. Эльвира чувствовала, как ее собственные руки слегка трясутся – адреналин еще не отпускал. Ледяной след в ладони пульсировал, напоминая о странной связи между ней и свистком бабушки Агафьи. Но сейчас было не до размышлений о наследственности.
"Она... она ушла?" – прошептал Глеб, не отрывая взгляда от угла, где растворилась тень.
"На время," – ответила Эльвира резко, заставляя себя мыслить логически. "Но она вернется. Или придет другая. Вы сказали, что в архиве были другие подобные папки? Про другие дома?"
Глеб кивнул, с трудом глотая слюну. "Да... в фонде губернского советника Миронова. Он... он собирал такие отчеты. О странных происшествиях. Пожаров без причины, исчезновениях людей, болезнях... которые связывали с... ну, с нечистью." Он махнул рукой, словно отгоняя муху. "Считалось бредом тогда. Считается и сейчас. Но... там были конкретные адреса. Документы. Записи следователей того времени. Они верили."
"И вы нашли папку про этот дом," – Эльвира обвела взглядом мансарду. – "Что там было конкретно?"
"Жалобы жильцов конца 1880-х," – Глеб начал приходить в себя, его голос стал более деловым, архивным. "На холод в квартирах, даже летом. На пропажу вещей. На... видения. Темных фигур. Один жилец, купец второй гильдии, покончил с собой, оставив записку о 'преследующих его тенях'. Было заключение врача о 'помешательстве на почве сифилиса', но..." – он пожал плечами. – "А потом дом выгорел дотла. При странных обстоятельствах – огонь не брал соседние здания. Его отстроили заново уже в начале XX века. И... кажется, все утихло. До меня." Он снова вздрогнул.
"До вас и вашего интереса к архиву," – заключила Эльвира. "Вы стали копать, и 'нечисть' проснулась. Или почуяла интерес." Она встала. "Мне нужно в архив. В тот фонд. Посмотреть другие папки."
Глеб побледнел. "В архив? Сейчас? Но... но он закрыт! И... и там... там тоже может быть..."
"Там может быть ключ," – перебила его Эльвира. "К пониманию, что это за тени и как с ними бороться навсегда. А не просто отгонять свистком." Она похлопала по карману. "Вы можете туда попасть? Как сотрудник?"
Глеб колебался, страх боролся в нем с остатками профессиональной гордости и... благодарностью. "Я... у меня есть ключи от служебного входа. И коды на сигнализацию. Но... если нас поймают..."
"Нас не поймают," – сказала Эльвира с уверенностью, которой не чувствовала. "Или вы предпочитаете дожидаться следующего визита вашей подружки без лица?" Глеб содрогнулся и молча кивнул.

Дорога до старого здания городского архива, спрятанного в глубине тихого переулка недалеко от Китай-города, прошла в напряженном молчании. Глеб нервно озирался, вздрагивая от каждого шороха. Эльвира шла рядом, стараясь выглядеть спокойной, но ее нервы были натянуты как струны. Холод в ладони то затихал, то снова давал о себе знать легким покалыванием. Мамай остался дома – на эту вылазку брать кота было бы безумием. Глеб провел ее через узкий двор, к неприметной металлической двери. Его руки дрожали, когда он открывал сложные замки и вводил коды на панели сигнализации. Дверь открылась с тихим шипением пневматики. Внутри пахло пылью, старым деревом и... чем-то еще. Сладковато-тяжелым, как запах давно забытого подвала.

Архив был лабиринтом. Высокие стеллажи, уходящие в темноту, заставленные папками, коробками, рулонами планов. Воздух стоял неподвижный, мертвый. Глеб, словно зверь, вернувшийся в свою нору, немного успокоился. Он уверенно повел Эльвиру вглубь, к дальнему залу, где хранились дореволюционные фонды. "Фонд Миронова, коробка 47," – прошептал он, останавливаясь у одного из стеллажей. – "Там должны быть папки с пометкой 'Особые происшествия'. Но... будьте осторожны. После того, как я нашел папку про Басманный... мне кажется, здесь стало... нехорошо."
Эльвира кивнула. Она и сама чувствовала. Давление. Ощущение чужих взглядов из темноты между стеллажами. Холод в ладони усилился. Она достала мощный фонарик. Глеб, дрожа, начал искать нужную коробку. Эльвира осветила проход. Пыль висела в луче фонаря неподвижными столбами. Ничего. Но ощущение... Оно было. Как перед грозой.

Глеб нашел коробку – большой деревянный ящик, обитый потертым дерматином. Он снял его с полки с усилием и поставил на стоящий рядом стол. Внутри, аккуратно перевязанные тесемками, лежали толстые папки. На корешках – номера и названия улиц. "Вот они," – прошептал Глеб. – "Петровка, Сретенка, Маросейка... и вот – Басманный, N7." Он показал на одну из папок. "И другие... много."
Эльвира осторожно развязала тесемку на папке "Басманный пер., д.7". Внутри – пожелтевшие листы, исписанные выцветшими чернилами, какие-то схемы, даже несколько фотографий обугленных развалин. Она начала листать, стараясь уловить суть. Жалобы, протоколы допросов испуганных жильцов, сухой отчет пожарных о "необъяснимо быстром распространении огня", медицинское заключение о "мании преследования" у купца-самоубийцы... И вдруг – листок, выпавший из стопки. Небольшой, из плотной бумаги, на нем не текст, а... рисунок. Схематичное изображение дома. И под ним – сложный, переплетающийся узор из линий и точек, напоминающий печать или ловушку. Внизу подпись: "Схема удержания. Хранитель Перекрестка". Рисунок был обведен в красный кружок и помечен знаком вопроса.

"Что это?" – Эльвира показала листок Глебу.
Он нахмурился. "Не знаю. Не помню такого в этой папке. И стиль... он другой. Более поздний? Или..." Он вдруг побледнел. "Слушайте..."
Эльвира услышала. Тихий шелест. Как будто кто-то осторожно перебирает бумаги в соседнем проходе. Но кроме них, в архиве никого не должно было быть. Она резко направила луч фонаря туда. Ничего. Только стеллажи и пыль.
"Надо уходить," – прошептал Глеб, его глаза снова округлились от страха. "Они здесь. Они знают, что мы здесь!"
Шелест повторился. Ближе. Потом еще. С разных сторон. Воздух снова начал холодать. Эльвира сунула загадочный листок с рисунком во внутренний карман куртки.
"Берите папку про Басманный. Быстро!" – приказала она Глебу, хватая фонарик как дубину. Он послушно схватил толстую папку, прижав ее к груди. Шелест превратился в шорох множества ног. Мелких, быстрых. По стенам и потолку поползли тени. Не одна большая, как в квартире, а множество мелких, юрких, как гигантские пауки из мрака. Они сжимали кольцо вокруг стола. Холод в ладони Эльвиры стал почти нестерпимым, переходя в жгучую боль. Она выхватила свисток. Но дунуть не успела.

Глава 4: Кровь под Камнями и Первый Зов

Возвращение в мансарду Глеба прошло в гнетущем молчании. Каждый шорох в темных переулках заставлял их вздрагивать. Эльвира несла папку с архивными документами, ощущая ее вес не только физический, но и метафизический – груз истории, пропитанной страхом и тьмой. Глеб шагал рядом, нервно озираясь, его пальцы судорожно сжимали и разжимались. Встреча с Хранительницей и ее слова о "Войнах Теней" и "Каменных Артериях" перевернули их представление о происходящем. Это была не просто полтергейст или призрак – это была часть какой-то древней, скрытой войны.

В квартире Глеба, под тусклым светом настольной лампы, они разложили документы из папки "Басманный пер., д.7". Запах старой бумаги смешивался с запахом страха, все еще витавшим в воздухе. Эльвира сосредоточилась на поиске упоминаний о "крови", "предательстве", "смерти" – всего, что могло указывать на Якорь, о котором говорила старуха. Глеб, немного успокоившись в знакомой обстановке, включил свой профессиональный навык архивариуса, систематизируя документы по датам и событиям.

"Вот," – Глеб протянул Эльвире пожелтевший лист с выцветшей печатью. – "Отчет следователя по делу о самоубийстве купца Тарасова. Тот самый, который писал о 'тенях'. Он повесился в своем кабинете на втором этаже. Но..." – Глеб нахмурился. – "Вот странность. В акте осмотра места происшествия упоминаются... следы борьбы? Сломанная ручка кресла, перевернутый стол. И... пятно. Темное пятно на ковре. Не похожее на кровь, но 'вызывающее отвращение у присутствовавших', как пишет следователь. Его сочли за чернила."
"Сомнительно," – пробормотала Эльвира, изучая отчет. "Чернила не вызывают 'отвращения'. А вот что-то иное..." Она перевернула страницу. "Ага! Свидетельские показания. Горничная купца. Она говорит, что накануне вечером слышала в кабинете господина громкие голоса. Спор. Один голос был господина, а второй... 'тихий, шипящий, как змея, и холодный, от него мурашки по коже'. И еще она упомянула, что господин в последние дни был страшно напуган, все говорил про 'долг' и что 'он не может этого сделать, это предательство'."
"Предательство..." – повторила Эльвира. Слово Хранительницы всплыло в памяти: "...место его смерти... или предательства". "Это ключ! Тарасов должен был что-то сделать, но не смог или не захотел. И за это поплатился. Его 'самоубийство' – на самом деле расправа. И место его смерти, его кабинет, где случилось предательство (или отказ от него), и есть потенциальный Якорь!"
"Но дом сгорел!" – возразил Глеб. – "Тот старый дом. Его отстроили заново. Кабинет Тарасова теперь просто место под новыми стенами."
"Якорь – это не обязательно физическое помещение," – задумчиво сказала Эльвира. "Это место силы, связанное с событием. С эмоцией. С пролитой кровью или сломанной клятвой. Он может сохраниться под новыми фундаментами. Нам нужно туда. В этот дом. В подвал, на уровень старого фундамента."

Глеб снова побледнел. "В подвал? Туда никто не ходит годами! Он завален хламом! И... и если Якорь там, то..."
"То там может быть и 'пехотинец'," – закончила Эльвира. "Или его сторожа. Но это единственный путь." Она посмотрела на часы. Было уже за полночь. "Не сегодня. Нам нужен свет. И... подготовка." Она не знала, в чем должна заключаться эта подготовка, кроме как взять фонарик покрепче и держать свисток наготове. Идея спуститься в темный подвал потенциально проклятого дома не вызывала энтузиазма. "Завтра. Вечером. Вы сможете попасть в этот дом? В подвал?"
Глеб кивнул, неохотно. "Я... я знаю управляющего. Скажу, что ищу старые коммуникационные схемы для архива. Он вряд ли будет против, если я сунусь в подвал. Но... Эльвира... я боюсь."
"Я тоже," – честно призналась она. Холод в ее ладони, дремавший после архива, вдруг слабо кольнул, как бы подтверждая ее слова. "Но сидеть и ждать следующего визита – хуже. Мы должны действовать." Она собрала документы обратно в папку. "Я возьму это. Почитаю дома. Попробую найти что-то еще. А вы... постарайтесь поспать. Завтра будет тяжелый день."

Дорога домой казалась бесконечной. Город спал, лишь редкие фары прорезали ночную мглу. Эльвира шла быстро, чувствуя, как за спиной будто кто-то наблюдает. Она оборачивалась – улицы пустынны. Паранойя? Или Шепчущие следили за ней? Мамай встретил ее у двери недовольным урчанием – она снова опоздала. Но его недовольство сменилось настороженностью, как только она переступила порог. Он подошел, обнюхал ее ботинки, особенно тщательно – подол джинсов, потом уставился на нее своими зелеными глазами, полными немого вопроса. "Да, Май, я знаю," – вздохнула Эльвира, снимая куртку. – "От меня пахнет страхом и... чем-то еще." Кот медленно подошел и ткнулся головой в ее ногу – жест, который у него означал "Я здесь". Эльвира улыбнулась сквозь усталость. "Спасибо, владыка."

Она накормила Мамая, заварила себе крепчайший чай и села за стол с архивной папкой. Читала до рассвета, впитывая сухие строчки отчетов, вчитываясь в показания испуганных людей столетней давности. История дома на Басманном обретала плоть и кровь. Трагедия купца Тарасова, запутавшегося в долгах и, видимо, связавшегося с кем-то из "Темной стороны" в отчаянной попытке спасти дело, а потом отказавшегося платить страшную цену. Цену, которая, вероятно, включала предательство или жертву кого-то близкого. Его смерть была местью. И его страх, отчаяние и чувство вины пропитали это место, став пищей для... чего-то. Якорем для Безликого солдата старой войны.

Эльвира откинулась на спинку стула, потирая глаза. Она чувствовала себя выжатой. Не только физически, но и эмоционально. Груз чужой давней трагедии давил. И осознание, что завтра ей предстоит спуститься прямо в эпицентр этого кошмара. Мамай запрыгнул ей на колени, устроился и начал мурлыкать, пытаясь успокоить. Эльвира гладила его мягкую черную шерсть, и в голове невольно всплывали образы бабушки Агафьи. Эта женщина, должно быть, знала о таких вещах. Знания, передавшиеся по крови... или по наследству вместе со свистком? Она посмотрела на свою ладонь. Холодок был едва ощутим, но постоянный фон. Что это? Признак связи с миром Теней? Или... пробуждающийся дар?

Глава 5: Погружение в Каменные Артерии

Серое московское утро за окном казалось насмешкой. После ночи, проведенной за архивными документами и леденящим душу видением Безликого на крыше, Эльвира чувствовала себя выжатой лимоном. Кофе, крепкий, как дезинфицирующее средство из ее больницы, лишь слегка разгонял туман в голове. Мамай, свернувшись у ее ног на кухонном стуле, наблюдал за ней не мигая. Его зеленые глаза, казалось, видели сквозь усталость и страх, фиксируя странный холодок, пульсировавший в ее левой ладони – теперь уже постоянный, знакомый спутник.

«Ну что, владыка?» – Эльвира поставила пустую кружку в раковину. Голос звучал хрипло. «Сегодня мы идем охотиться на призраков. Вернее, на их… якоря. Весело, да?» Кот лишь медленно моргнул, как бы говоря: «Я предупреждал». Он спрыгнул со стула и направился к прихожей, где лежал ее рюкзак, обнюхал его, издал недовольное урчание и улегся рядом, явно намереваясь сопровождать.

Мысль оставить Мамая дома была сильна. Подвал дома на Басманном – не место для кота. Но его упорное желание идти, его странная связь со свистком и происходящим заставили Эльвиру махнуть рукой. «Ладно, генерал. Но держись рядом. И если увидишь что-то… безликое – шипи громче».

Сборы были мрачными. В рюкзак, помимо стандартного набора (фонарь, шокер, аптечка, вода), легли новые «инструменты»: плотный моток крепкой веревки (на случай завалов или необходимости быстро убраться), баллончик с перцовкой (бесполезно против теней, но против реальных сторожей или бродяг – может помочь), плоская фляжка с коньяком (скорее для Глеба, чем для себя). И конечно, свисток, теперь висевший у нее на шее на прочном шнурке, под свитером. Его холодный металл ощущался кожей грудины, странно резонируя с холодом в ладони. Она также взяла распечатку той самой схемы с печатью из архива – «Схема удержания. Хранитель Перекрестка». Интуиция подсказывала – это может быть важно.

Встреча с Глебом у подъезда его дома была безрадостной. Он выглядел еще хуже, чем вчера: глаза запали, руки дрожали, а от него пахло потом страха и дешевым одеколоном, которым он, видимо, пытался этот страх заглушить.
«Вы… вы уверены?» – его голос сорвался на шепоте. Он украдкой посмотрел на кота, идущего рядом с Эльвирой, как на телохранителя. «Может, вызвать… не знаю… экстрасенсов? Полицию?»
«Полиция спишет на галлюцинации или хулиганов. Экстрасенсы…» – Эльвира скептически хмыкнула. «…скорее всего, окажутся шарлатанами. А настоящие, как та Хранительница, вряд ли станут нам помогать просто так. Мы – нарушители спокойствия, помнишь? Это наш улей, Глеб. Нам его и разгребать». Она коснулась свистка под одеждой. Холодок в ладони усилился, будто подтверждая ее слова. «Договорились с управляющим?»
Глеб кивнул, сглотнув комок в горле. «Да. Сказал, что ищу старые схемы водопровода в подвале. Для… для исторической справки. Он ключ дал. Предупредил, что там темно, сыро и все завалено хламом. Велел быть осторожным».

Дом №7 по Басманному переулку, отстроенный заново после пожара, был невзрачной пятиэтажкой сталинской эпохи, зажатой между более современными зданиями. Подъезд выглядел уставшим, с облупившейся краской и тусклым светом. Глеб дрожащей рукой открыл тяжелую дверь в подвал, расположенную под лестницей на первом этаже. Запах ударил в нос – затхлость, плесень, сырая земля, гниющее дерево и что-то еще… металлическое, напоминающее старую кровь. Воздух был холодным, густым, обволакивающим. Мамай, шедший первым, остановился на пороге, шерсть на загривке слегка встала дыбом, он низко прижал уши и издал предупреждающее урчание, глухое и опасное.

«Вот и приехали», – пробормотала Эльвира, включая мощный налобный фонарь. Луч прорезал непроглядную тьму, выхватывая из мрака груды старой мебели, покрытых паутиной и плесенью, сломанных велосипедов, рассыпавшихся картонных коробок. Пыль висела в воздухе плотной завесой. Пол под ногами был неровным, местами проседающим, покрытым слоем грязи и битого кирпича. Откуда-то сверху доносились приглушенные звуки жизни дома – шаги, голоса, лай собаки, – но здесь, в подвале, царила гробовая тишина, нарушаемая лишь их собственным дыханием и капающей где-то водой. Холод в ладони Эльвиры стал почти физическим давлением, пульсируя в такт шагам. Он вел ее. Тянул. Как компас к магнитному полюсу.

«По описаниям… кабинет Тарасова был на северо-восточном углу старого дома, примерно… там», – Глеб неуверенно ткнул пальцем вглубь подвала, где тьма казалась особенно плотной. Его фонарик дрожал в руке, луч прыгал по стенам. «Но это же… это фундамент нового дома. Там может быть все что угодно».

«Идем», – коротко бросила Эльвира, шагнув вперед. Мамай шел рядом, его тело напряжено, как пружина, глаза, светящиеся в темноте, сканировали каждую тень, каждую груду хлама. Они пробирались между завалами. Воздух становился тяжелее, холоднее. Запах плесени и сырости постепенно перебивался другим – сладковато-приторным, как разлагающаяся органика, смешанной с запахом озона и… горячего металла. Эльвира почувствовала легкую тошноту. Холод в ладони сменился жжением, как от обморожения. Она остановилась, прислушиваясь. Тишина. Слишком тихая. Даже капавшая вода замолчала.

«Чувствуете?» – прошептал Глеб, его голос сорвался. «Как… как перед грозой».
«Не шепчите», – резко сказала Эльвира. Шепот казался кощунственным в этой давящей тишине, привлекающим внимание. Она вытащила свисток, держа его наготове. Металл был ледяным. «Мы близко».

Они обогнули огромную груду старых дверей, покрытых белесой плесенью. Луч фонаря выхватил из тьмы дальний угол подвала. Там не было хлама. Пол был относительно чист, покрыт лишь толстым слоем пыли и мелкого мусора. Но стены… Стены в этом углу выглядели иначе. Это были не гладкие бетонные блоки нового фундамента, а грубая, местами обвалившаяся кладка из темного, почти черного кирпича. Старый фундамент. Сохранившийся фрагмент дома Тарасова. А посреди этого фрагмента, на уровне груди, в стене зияла ниша. Как маленькая, грубо выдолбленная пещерка. И от нее… от нее исходил холод. Не физический, хотя воздух здесь был ледяным, а метафизический. Холод отчаяния, страха и непрожитой боли. Холод, который Эльвира чувствовала в своей ладони, теперь бил волнами, ныряя иглами под кожу, в кости, в мозг. Кот зашипел, выгнув спину дугой, шерсть торчала ежом, его хвост нервно хлестал воздух. Он уставился на нишу, не отрываясь.

Глава 6: Пробуждение Крови и Лик Ткача

Прикосновение Глеба к печати было подобно брошенному в пороховой погреб факелу. Воздух в углу подвала содрогнулся, завихрился, превратившись в ледяной вихрь, вырывающий дыхание. Пыль взметнулась столбом, ослепляя. Глеб вскрикнул, отшвырнутый невидимым ударом в грудь. Он рухнул на спину, закашлявшись, его фонарик, выбитый из руки, покатился, выписывая безумные круги света. Мамай взвыл – не кошачий крик, а вопль ярости и предупреждения, слившийся с нарастающим гулом, исходящим от ниши.

Эльвира почувствовала, как холод в ее ладони превратился в раскаленную иглу, вонзившуюся в самое сердце. Боль была невыносимой, оглушающей. Но сквозь боль пробивалось что-то еще – дикий, первобытный инстинкт. Инстинкт выживания. Инстинкт, заставлявший ее не бежать, а смотреть.

Печать в нише засветилась. Тусклым, зловещим багровым светом, просачивающимся сквозь слои ржавчины. Свет пульсировал, как гниющее сердце. А из ниши, из самой кладки старого фундамента, начали выползать тени. Не Шепчущие-разведчики. Нечто большее, плотнее, темнее. Они стекали по стенам, как густая, жирная смола, сливаясь на полу в одну огромную, бесформенную лужу черноты. Из этой лужи поднялись струйки тьмы, сплетаясь, формируя очертания… фигуры. Высокой. Худой. В чем-то похожем на истлевшую шинель. Где должно было быть лицо – зияла черная, бездонная пустота, поглощающая свет фонарей. Безликий. Солдат. Ткач.

Он был здесь. Не видение на крыше. Не полупрозрачная угроза в квартире Глеба. Он был материален. От него исходила волна такого холода, что дыхание превращалось в пар, а на стенах мгновенно выступил иней. Воздух наполнился тем же шипящим шепотом, что и раньше, но теперь он был громче, многоголосее, полным ненависти и древней, нечеловеческой боли. Шепот, который скребся по нервам, обещая муку.

«Нет…» – простонал Глеб, зажимая уши, съеживаясь на полу. «Нет!»

Ткач повернул свою безликую «голову» в сторону Глеба. Пустота, казалось, всматривалась в него. Костлявая рука, заканчивающаяся когтями из черного льда, медленно протянулась к нему. Шепот усилился, превратившись в рычание.

Эльвира не думала. Инстинкт взял верх. Она вскинула свисток ко рту и дунула изо всех сил, вкладывая в него весь свой страх, всю ярость, всю накопившуюся боль от холода в ладони.

ГУУУУУУУУУУУУУУУМММММ!

Звук, который родился в свистке, был не гудком и не звоном. Это был удар. Удар гигантского сердца, спрятанного в недрах земли. Удар, который шел не по воздуху, а по самой ткани реальности. Волна плотного, вибрирующего звука ударила в Ткача. Сущность дрогнула. Ее очертания заколебались, поплыли. Шепот смолк, сменившись шипением ярости. Протянутая к Глебу рука отдернулась. Безликая пустота обратилась к Эльвире.

Холод. Ледяной, пронизывающий до костей взгляд. В тысячу раз сильнее, чем в квартире Глеба. Он ударил Эльвиру в грудь, согнув ее пополам. Боль в ладони вспыхнула ослепительной вспышкой, отдаваясь в висках, в зубах. Она едва удержалась на ногах. Свисток выпал из ослабевших пальцев, повиснув на шнурке. Ткач сделал шаг вперед. Тени вокруг него заволновались, как стая голодных псов.

«Эльвира!» – закричал Глеб, пытаясь встать. «Беги!»

Бежать? Куда? Ткач преграждал путь к выходу. Да и бросить Глеба? Мамая? Нет. Инстинкт кричал не о бегстве. Он кричал о защите. О силе. И холод в ладони… он был не просто болью. Он был энергией. Дикой, неконтролируемой, но ее. Кровь бабушки Агафьи. Наследие.

Ткач поднял руку. Когти из черного льда сверкнули в свете фонарей. Воздух перед ними искривился, сгустился, превратившись в копье из чистейшего холода, нацеленное прямо в сердце Эльвиры. Шепот превратился в торжествующий вой.

Эльвира вскинула руку. Не к свистку. Ту руку, что горела ледяным огнем. Она не знала, что делает. Не знала заклинаний. Знаний не было. Было только чистое, животное желание: «НЕТ!»

И мир взорвался изнутри.

Из ее ладони, из точки нестерпимого холда, вырвался сноп… не света. Холода. Чистейшего, концентрированного абсолюта холода. Он не светился. Он гасил свет. Лучи фонарей гаснули, поглощаемые этой струей ледяной тьмы. Она ударила в ледяное копье Ткача. Не сломала его. Она его… поглотила. Втянула в себя, как черная дыра. Струя холода рванула дальше, к самому Ткачу.

Сущность впервые показала нечто, похожее на реакцию. Она отпрянула. Безликая пустота исказилась волной… удивления? Страха? Струя холода ударила Ткача в «грудь». Не пробила. Но… заморозила. На мгновение. Черный лед ее когтей и шинели покрылся сетью инея. Шипение превратилось в вопль – нечеловеческий, полный боли и ярости. Ткач шатнулся. Тени вокруг него взвились, закрутились вихрем.

Эльвира рухнула на колени. Мир плыл перед глазами. Ее рука… она горела! Не холодом, а настоящим огнем! Как будто мышцы и кости внутри были вывернуты и опалены. Дышать было больно. В ушах звенело. Она видела, как Ткач сбрасывает с себя ледяные оковы, как тени снова сгущаются вокруг него. Его «взгляд» снова нашел ее. Теперь в нем не было ничего, кроме чистейшей, уничтожающей ненависти.

«Май!» – хрипло крикнула Эльвира, пытаясь встать. «Глеб! Выход! Бежим!»

Она схватила валявшийся рядом фонарь, швырнула его изо всех сил не в Ткача (это было бы бесполезно), а в груду старой мебели рядом с сущностью. Дерево и паутина вспыхнули ярким, но недолгим пламенем, ослепив на мгновение. Этого хватило. Мамай, как черная молния, рванул к выходу, шипя и рыча. Глеб, подгоняемый животным страхом, вскочил и побежал, спотыкаясь. Эльвира, превозмогая адскую боль в руке и полную опустошенность, рванула за ними, хватая на беду свисток. Она не оглядывалась. Она чувствовала, как Ткач, оправившись от вспышки и ее странной атаки, бросается в погоню. Холод настигал ее, как ледяное дыхание могилы. Шепот снова заполнил подвал, теперь это был шепот обещаний: «Найду. Сожру. Сотру.»

Глава 7: Цена Пробуждения и Шепот Старых Бумаг

Дорога домой превратилась в кошмарное путешествие сквозь боль и паранойю. Каждый прохожий казался потенциальной угрозой, каждый темный угол – засадой Ткача. Глеб, бледный как мел, почти нес Эльвиру под руку, ее правая рука безжизненно висела, каждый шаг отдаваясь жгучей волной от плеча до кончиков пальцев. Боль была нестерпимой, пульсирующей, как будто по нервам пустили ток высокой частоты. Мамай шел вплотную к ее ногам, его спина выгнута, уши прижаты, хвост нервно подрагивал – он чувствовал ее боль и напряжение, оставаясь настороже.

«Надо… надо в больницу,» – бормотал Глеб, украдкой озираясь. «Рука… она у тебя…»
«Нет!» – Эльвира стиснула зубы. «В больнице скажут, что это неврит, или защемление, или еще какая ерунда. А потом начнут задавать вопросы. Как я это получила? В подвале? Пытаясь найти призрака? Нет, Глеб. Домой. Только домой». Мысль о больнице, о коллегах, о необходимости врать и скрывать истинную причину этой адской боли была невыносима. Это был ее крест. Ее плата за проблеск силы, спасшей их жизни.

Они добрались до ее хрущевки. Глеб помог ей подняться по лестнице, его руки дрожали сильнее ее. Кот проскочил вперед, ожидая у двери. В квартире пахло безопасностью, кошачьим кормом и пылью, но даже этот знакомый запах не мог заглушить ощущение преследования, запах подвала, озона и того ледяного холода. Эльвира едва не упала на диван, осторожно укладывая больную руку на подушку. Рука была ледяной на ощупь, хотя внутри пылал ад. Кожа выглядела нормально – ни синяков, ни ожогов, лишь легкая синева под ногтями. Но при попытке пошевелить пальцами боль выворачивала все тело.

«Вот…» – Глеб суетливо поставил на стол принесенную с собой папку с архивными документами. Он избегал смотреть на ее руку. «Документы. Может… может там что-то есть? Про… про то, что ты сделала?»
«Возможно,» – прошептала Эльвира. Ей было плохо. Тошнило. Кружилась голова. Силы, вырвавшиеся из нее в подвале, казалось, выжгли все резервы. «Глеб… воды. Пожалуйста».

Пока Глеб хлопотал на кухне, Эльвира закрыла глаза, пытаясь сосредоточиться на дыхании, отодвинуть боль. Она вспоминала тот миг. Не страх. Не свисток. А желание. Желание остановить ледяное копье. Желание защититься. И холод в ладони… он не просто отозвался. Он вырвался. Как дикий зверь из клетки. Сила бабушки Агафьи. Сила, о которой она не знала и которую не могла контролировать. И которая чуть не сожгла ее изнутри. Мамай запрыгнул на диван, осторожно обнюхал ее больную руку, потом улегся рядом, прижимаясь теплым боком к ее бедру. Его мурлыканье, низкое и утробное, было слабым утешением.

Глеб принес воду и сел на краешек стула, глядя на папку, как на бомбу. «Что… что теперь? Он… оно… знает, где ты живешь?»
«Не знаю,» – честно ответила Эльвира, сделав глоток воды. «Но знает меня. Чувствует. Как я чувствую его холод». Она коснулась здоровой рукой свистка, все еще висевшего на шее. Он был теплым. Неожиданно теплым. Как будто впитал часть ее боли. Или зарядился от столкновения. «Нам нужно понять, что это за печать была. Кто такой Ткач. И как… как управляться с этим». Она кивнула на свою больную руку. «Иначе следующая встреча будет последней».

Они начали с папки. Глеб, найдя в бумагах отдушину, ушел с головой в работу архивариуса. Он разложил документы, искал любые упоминания о «печатях», «знаках», «узорах удержания». Эльвира, превозмогая боль и слабость, листала распечатанные копии здоровой рукой, ее взгляд выхватывал ключевые слова: «ритуал», «запечатано», «Хранители», «Ткачи Теней». Мамай дремал, но его уши постоянно шевелились, ловя каждый звук.

«Вот!» – воскликнул Глеб, тыча пальцем в пожелтевший лист с выцветшими чернилами. Это была копия письма из фонда Миронова, адресованная некоему «Достопочтенному Хранителю Перекрестка». «Слушай: «…использование Печати Перекрестка на месте Якоря временно ослабляет связь Ткача с местом силы, но не разрушает ее. Для окончательного изгнания или уничтожения требуется знание Имени-Ключа Сущности или… уничтожение самого Якоря, что чревато непредсказуемыми последствиями для места и прилегающих земель…»». Он посмотрел на Эльвиру. «Печать Перекрестка! Та самая схема! Она… она была инструментом?»
«Инструментом Хранителей,» – добавила Эльвира. Она вспомнила старуху из архива. «Они держали баланс. Сдерживали Ткачей. Но не уничтожали». Она нашла другой лист – отчет о расследовании странной эпидемии «ледяной гнили» в районе Сретенки после «ликвидации аномалии» в одном из домов. Уничтожение Якоря было опасно. «А Имя-Ключ…» – она перебирала бумаги. «Где-то тут было…»

Ее взгляд упал на листок, выпавший из стопки. Не копия, а оригинальная, очень старая записка, написанная неровным, торопливым почерком, местами пробитым слезами или влагой. Подпись: «Тарасов А.Д.». Последняя записка купца? Она схватила ее.

«Они не оставят меня. Шепчут в стенах. Холод проедает кости. Он требует дань. Кровь. Душу Машенькину. Дочь мою единственную! Не могу! Не отдам! Лучше смерть. Лучше ад. Он зовется…»

Далее шли несколько букв, тщательно зачеркнутых, словно рука не посмела их вывести. Но под слоем чернил, под определенным углом в свете лампы, угадывались очертания: «К’Тхалл». Имя? Имя-Ключ Ткача, преследовавшего Тарасова? Имя того самого Безликого?

Эльвира почувствовала, как холод в ее больной руке вздрогнул. Не от боли. От… узнавания? От страха перед этим именем? Она произнесла его про себя, беззвучно: К’Тхалл. В комнате резко похолодало. Лампочка над столом мигнула. Мамай вскочил, зашипев в пустоту угла. Глеб вскрикнул от неожиданности.

«Ты… ты что сделала?» – прошептал он, сжимаясь.
«Я нашла его имя,» – тихо сказала Эльвира, сжимая в здоровой руке записку Тарасова. Имя Сущности. Оружие. Опасное оружие. Ее больная рука пульсировала в такт ускорившемуся сердцебиению. Они нашли слабое место Ткача. Но как его использовать? И хватит ли у нее сил, когда ее собственное тело было полем битвы за контроль над унаследованной мощью? Холод в руке был не только болью. Он был и ключом, и замком одновременно.