Еретик

1. Улька. 1888 г.

Еретик

«Один и тот же человек – кудесник, знахарь и порчельник – называется в жизни колдуном, а по смерти, если бы он заходил по ночам и стал бы есть людей, – что бывало на веках,– еретиком.

Еретик – «умерший колдун, знахарь, встающий из могилы в полночь и шатающийся до первых петухов»

Марина Власова, «Русские суеверия»

Улька. 1888 г.

В чужом доме да на чужих полатях спится плохо. Одеяло кусает, жесткие лавки скрипят, половицы ходят ходуном, будто всю ночь кто-то невидимый бродит по горнице – то зашаркает старческим неровным шагом, то затопает легко на маленьких резвых лапках. Едва сморит сон – заводит отчаянное пиликанье сверчок. Вроде бы точь в точь как дома, да иначе. Свой сверчок и вовсе не мешает, под его скрипочку только спится слаще… Утихнет сверчок, так сквозь мутную пелену ночных грез навалится домовой душным мохнатым телом, или стянет одеяло куда-то под самую лавку. Замрешь, судорожно цепляясь за остатки дремы и отчаянно прислушиваясь к каждому странному звуку прежде, чем преодолеть страх, одним быстрым движением убирать с шеи тяжелые косы да подтянуть сползший на пол плед.

И тогда в темноте, в бледном свете луны, просачивающемся сквозь щели в створках окон и струящемся по полу серебристой дорожкой-ручейком, устав следить за хаотическим танцем длинных диких теней на стенах, начинаешь видеть уже не сны, а грезы на границе с явью. Такой морок утром всеми силами пытаешься забыть, да память невольно возвращается к ночным видениям вновь и вновь даже среди ясного дня.

Больше всего Ульяне хотелось обратно, домой, в уютную горенку, где она засыпала сразу, едва только ее растрепанная золотоволосая головка соприкасалась с подушкой. Рядом с мурчавым Котофеичем, с которым и тени на стенах кажутся просто причудливыми тенями, а не жуткими чудовищами, готовыми вот-вот схапать и съесть именно ее, а не кого-то еще из прочих похрапывающих обитателей гостеприимного дома. Ульке послышался слабый то ли вздох, то ли всхлип и, вслед за ним, горячечный шепот, такой тихий и торопливый, что ни одного слова ни разобрать… Но девочка вслушивалась и услышала…

– Открой внученька. Открой… Зябко мне на улице… на сыром осеннем ветру, промерзают мои старые кости. Пожалей, дитятко, пригласи в дом…

Ульяна лежала ни жива, ни мертва. Что делает дедушка там, на чужом дворе глубокой ночью, так далеко от собственного дома? Почему взрослые бросили его, оставили дома в нетопленой избе дряхлого, немощного… Почему не подпустили к старику любимую внучку, оставили одного на далеком хуторе, где даже воды некому старому подать… "Как же он дошел…", – подумала девочка, прислушиваясь к надсадному покашливанию, шаркающим шагам под дверью, и прочим странным скребущимся звукам – будто кто-то шелушит с бревен длинные сухие щепки… "Снится, снится,"– мысленно уверила себя девочка, пытаясь стряхнуть странное наваждение, – "Дедушку жалко, вот и мерещится всякое… Он же больше года с постели не встает…"

– Открой девонька. Холодно, стыло… Не хорошо мне на старости лет как попрошайке безродному порог обивать. Тяжко мне, устал я, внученька. Пусти, открой, пригласи в дом… Я только у печки посижу чуток и уйду… Никто не заметит. Хозяева устали за день, не проснутся… Никто и не узнает. Открой, Уленька… Я погреюсь и домой пойду… Скучно старому одному в опустевшей хате…

Шепот настойчивый, все отчетливей раздается, словно и не за дверью дед – тихонько над ухом ворчит…

Стучат по ставням на ветру гибкие ветви деревьев, как узловатые плети. Падают с барабанным стуком на землю переспелые яблоки. Девочке даже самой зябко стало, она поежилась под ворсистым пледом… Как же там старик?

Уля медленно поднялась, будто все еще во власти сна, свесила ноги с лавки, оглянулась по сторонам – домочадцы-соседи спят, похрапывают… "Холодно-то как, жалко дедушку. Надо… надо открыть. Пусть погреется. А потом мама проснется, увидит, что дедушка выздоровел – то-то радость будет! В этакую-то даль сам пришел! И вовсе не правда, что он старый и больной, что помирать собрался. Дедушка сильный, ему лучше, он обязательно поправится!"

Скрежет и шелест, скрип дедушкиной суковатой клюки…

Ульяна бежит в сени.

– Заходи, погрейся, – шепчет она деду. Как ему отказать, такому доброму, веселому. Сколько он всего знает – сказки волшебные и страшные, фокусы необъяснимые и забавные, да и что ни слово – то шутка-прибаутка…

Неожиданно легко поддается засов, дверь открывается неслышно – а за ней никого… Словно прозрачная тень прошмыгнула мимо остолбеневшей девочки прямо в горницу, да ворвался в приоткрытую дверь пронырливый сквозняк, пробирая и без того озябшее тело под тонкой сорочкой до самых костей.

Хотя нет… – показалось. Просто качнулась развесистая ветка, оставив причудливый след на освещенной лунным фонарем стене. Нет никого на крыльце. Нет, и быть не может…

Умер дед. Вчера ночью представился… Нет его. Все что осталось – сухощавое, окаменевшее и неестественно вытянутое тело в дубовом гробу. В пустом брошенном доме. В горнице. На массивной столешнице, за которой раньше вся многолюдная и дружная семья каждый день собиралась вместе за общей трапезой.

Несколько секунд девочка не могла справиться с оцепенением. Надо же такое привиделось! Поверила, глупая, сну! Поверила – так ведь и хотелось поверить... Разве можно смириться со смертью? Родного, близкого человека…

Уля тихонько затворила дверь и пошла обратно к своей лавке. Едва она забралась под одеяло, поджав под себя застывшие на холодном полу ножки, как сразу же погрузилась в блаженный омут сна без сновидений…

2. Костик. 2000 г.

День начинался плохо. Во-первых, потрепанная «копейка» завязла в отвратительной раскисшей жиже, из которой, собственно, и состояла дорога. Чертыхаясь, Костик вылез из машины, стараясь полностью игнорировать возмущенные выкрики жены.

– Сюда только на тракторе ездить... – пробурчал он и побрел в сторону села за подмогой, утопая в грязи, и болезненно прощаясь с белоснежностью новых кроссовок и небесной голубизной свежевыстиранных джинсовых брюк.

До деревни Костя дошел довольно быстро. Постучался в первый попавшийся дом и спросил у сморщенной, как печеное яблоко, старушки, будто внезапно помолодевшей в приступе любопытства, где живет агроном Кузьма. Неохотно отпуская нежданно негаданного собеседника, бабка указала парню на добротный дом в буйных зарослях садово-огородного хозяйства и пробормотала что-то вроде: “Ну, вот еще одного нелегкая принесла...”

– Иди-иди, голубок. Там тебя уже давно поджидают, – прошелестела вслед бабуля.

Точно такой в детстве Костик представлял бабу-ягу.

У дяди Кузьмы его действительно ждали. Костик с трудом узнал двух своих старших братьев, которых видел последний раз лет десять назад на похоронах отца. Средний – Валька растолстел и обзавелся окладистой бородкой, а старший – Олег потерял большую часть своей кудрявой и когда-то буйной шевелюры, обнаружив солидный профессорский вид, благодаря не столько роду деятельности, сколько очкам в массивной немодной оправе, съезжающим на самый кончик длинного носа.

Не изменился только Кузьма. Выглядел он даже моложе своих старших племяшей, не обрюзг и не растолстел, такой же коренастый, но ладно скроенный, как десять лет назад. Да и не был намного их старше младший брат отца.

На загорелом лице Кузьмы лукаво поблескивали синие, как васильки глазищи, а его истинный возраст, переваливший за полтинник, выдавали лишь две резких морщинки у пухлого рта да нечастые серебряные ниточки в смоляных кудрях.

Почему-то Костику показалось, что их приезду дядя не рад... ох, как не рад.

3. Улька. 1888 г.

Проснулась девочка не столько от бьющего в глаза солнечного света, сколь от непонятного шума, суеты в горнице. Не плакала – кричала в голос, билась, в объятиях мужа добрая соседка, рвалась к маленькой плетеной люльке…

Молодуха проснулась почти в полдень, первой… Увидела сонное царство в горнице – и удивилась… И самое странное – все еще спал ее крикливый младенец, который обычно за ночь требовал грудь раза три-четыре… Заглянула Галина в люльку и окаменела… А потом вырвался страшный, леденящий душу вопль – пухлое личико младенчика посинело, но было ангельски спокойным, неискаженным страданием. Тянулись верх маленькие ручки, то ли к мамке, то ли к висящим над колыбелью самодельным погремушкам. Мертвый младенчик счастливо улыбался. Только вот не шевелился и не пищал, и на тоненькой шейке, запеклось несколько рубиновых капелек крови. 

И только от криков Галины проснулись все прочие домочадцы и гости, протирая опухшие, словно после похмелья глаза.

Улька с трудом подняла налитую свинцовой тяжестью голову и сморщилась от боли – ноги и руки затекли так, словно за всю ночь девочка так и не сменила случайной неудобной позы. Вспомнился странный ночной сон, в котором приходил умерший дедушка. Впрочем, самого деда в этом сне девочка как раз и не помнила, только его голос умоляющий, зовущий…

"И хорошо, что не видела», – подумала Ульяна, – "Не дай бог, еще раз увидеть такое!" Сколько раз она корила себя, что не сдержала любопытства и прокралась в дом, повидать деда в последний раз... Лучше бы он остался в памяти таким, каким был при жизни: с хитрым прищуром изжелта-карих глаз, с лукавой улыбкой прячущейся где-то между густых сивых усов и длинной бородой, высокий, ничуть не сгорбленный старостью с немного прихрамывающей, но твердой походкой. Но во сне она не осознавала, что дед уже умер, ей казалось, что он просто ненадолго приболел, и будто родственники увели детей из дома, дабы не беспокоили они старика своими шумными играми…

Пред глазами Ульки стояло перекошенное и почерневшее лицо деда, так страшно подурневшее в смерти. На месте тонких черт лица, не искаженных мелкими морщинками – обтянутый кожей череп, сведенное судорогой окоченевшее тело, выгнутое, скрюченное. И пристально взглянувшие на нее мертвые глаза. Смотрящие так, словно под тленной оболочкой заключен живой страждущий дух, который из всей любопытствующей толпы хотел выхватить именно ее и запомнить. Запомнить навечно…

4. Наследники. 2000г.

Когда жигуль с помощью трактора вызволили из коварной западни в виде заполненной грязью ямы, и семейство Кости благополучно доставили в Пуньки, уже начало темнеть. Гости собрались в избе Кузьмы отметить приезд, да поговорить по душам. Все-таки как-никак родственники…

Как оказалось, только одного Костю угораздило привезти с собой семью. Оба старших брата сорвались по телеграмме с работы, а вот младшему пришлось перепланировать долгожданный отпуск. Самым обидным было то, что, похоже, приехали братья напрасно – дед помирать не собирался и чувствовал себя вполне сносно для своего векового возраста. Кузьма и не думал слать телеграмм – по всей видимости, постарались другие благожелатели.

Костик мучительно отслеживал смену выражений на лице жены. Его Светик ему ни за что не простит испорченный отпуск, и сданные билеты в Сочи... Пожалуй, из всего этого несуразного путешествия одному человечку все-таки выпала радость – девятилетняя Варенька, никогда в деревне не бывавшая, с восхищением носилась по двору, распугивая домашнюю живность. Она успела перетискать и пятнистого поросенка, и лохматую тихую дворняжку, и парочку млеющих на печи котов. Досталось и деловитым пеструшкам и озабоченной своим потомством гусыне. Даже поглощенный собой индюк торопливо ретировался в свой загон, увидев в руках рыжеволосой девчушки трофей из хвоста кочета Петьки.

– Зря вы приехали, – наконец, высказал Кузьма то, что давно вертелось у него на языке, – Старик, конечно, плох... Но о нем есть кому позаботиться...

Прозвучало это так: “ваша забота всем только навредит”.

– Почему вы тогда не взяли деда к себе в дом? – возмутилась Света, – Оставили пожилого человека одного на хуторе. Там же ни света, ни телефона... Никаких удобств. Воды некому подать.

– Да не пойдет колдун из своего дому никуда – сухо сказал Кузьма, всем своим видом показывая, что городские тут ни ничего не поймут, и добавил, – К нему все же заходят...

– “Заходят” – фыркнула Света, – Я свою мать давно из деревни перевезла, а ей, поди, не сто лет с гаком.

– Да, и тоже еще та ведьма, – хихикнул Костик.

Но почему-то его веселья никто не разделил: жена дяди – Тамара взглянула на племянника осуждающе, братья передернули плечами, а Светик надулась.

– Вообще-то, мы у него теперь по очереди дежурим, – прояснил обстановку раскрасневшийся от выпитого самогона Валентин, – Только...

– Только, долго так продолжаться не может, – закончил за него Олег, – У нас тоже дела стоят. В телеграмме чуть ли не на похороны звали. А дед ничего себе... еще поживет...

– В таком возрасте, состояние может быть обманчивым, – Валька прятал глаза, – Неизвестно, сколько он протянет. Старика надо в семью, хоть и упрямится он... Ничего всем скопом уломаем...

Кузьма скрестил руки на груди и презрительно посмотрел на племянников. Скрытый упрек в их словах он проигнорировал.

– Я его домой не возьму. Даже если он сам попросит, – отрезал дядя.

Олег поперхнулся чаем и в растерянности пересадил очки с кончика носа обратно на переносицу.

– Он же твой отец, – выдавил старший племяш и закашлялся.

– Не понимаю я тебя, дядя, – сказал Валентин. Слово “дядя” у него получило слегка презрительный оттенок, – Детей у тебя нет, дом просторный. Вот бы и присмотрел за стариком. Мы могли бы заплатить за содержание... Ты ж образованный человек, агроном... Неужели всерьез веришь во всю эту чертовщину?

– Да не в деньгах дело! – вспылил Кузьма, – Понаехали тут, умники. Хотите забирать деда – забирайте. Посмотрим, как у вас это получится. А я в его дом ни ногой. Мне его “наследства” не надо.

– Чего-то я вас братцы не пойму...– начал было Костя, – Что у Кузьмы за зуб на деда? Разве ж можно на старика обижаться. У него уже это... маразм... на почве старости.

– Это у тебя скоро будет маразм... на почве алкоголизма, – отобрал у Костика стакан Олег, – А у деда маразма нет. Дед получше тебя соображает.

– А Кузьма его боится, – развеселился вдруг Валентин, – Боится-боится. Он думает, что старик ему своих чертей-подручных передаст... или как там их... В наследство! Во! Слышь, Кузьма, я там уже три ночи ночевал, и никаких чертей... Слышь, агроном, нет чертей у деда. Кошка есть черная... пакостная, ужи какие-то ползают, ежики по ночам топают – а чертей-то и нет!

Агроном скривился, но возражать подвыпившему племяннику не стал.

– Лично мне брать деда некуда, – сообщил Валька родственникам, – Мы и так впятером в двух комнатах теснимся...

– А я один живу, – заметил Олег, – Не помню, говорил ли, разъехались мы с женой... Так что в коммуналку старика... сами понимаете... Целый день на работе... Сиделку, что ли нанимать?

– По всему видать, дед к нам поедет...– уныло встряла в разговор долго молчавшая Света.

– Да не расстраивайся, Светик, – утешил ее Олег, – Кузьма только что говорил: не поедет дед! Не силой же его тащить? Тем более, раз он это... в здравом уме и твердой памяти...

Олег махнул рукой и стал собираться на хутор. Уходил он неохотно – сразу видно было, показной удали Вальки он не разделял.

Тамара озаботилась, куда бы уложить спать гостей, а Кузьма вышел во двор. Воспользовавшись отсутствием хозяев, Костя толкнул Вальку в бок и спросил:

– Чего ты там про чертей молол?

– Да ничего, – отмахнулся брат, – Я-то материалист, в ахинею эту колдовскую не верю. Ну, со странностью дед – так у кого их не будет к его летам. Попробуй, доживи еще!