Эрлан. Горец с багажом

1.

Когда выхожу из зоны прилёта, у меня внутри всё подрагивает, будто в груди поселился маленький моторчик. Я ловлю взглядом толпу встречающих и сразу же ищу Лену — привычное лицо, знакомую улыбку, её быстрый взмах рукой. Но потом вспоминаю: её здесь нет. Она предупредила. Вместо неё меня встречает её босс. Чужой мужчина. Чужой, строгий, наверное, колючий. И, что самое тревожное, именно он решит, останусь ли я здесь работать или вернусь домой, в столичную суету, из которой так отчаянно сбежала.

Задерживаю дыхание, в голове на секунду мелькает мысль: «Может, зря?». Полмесяца назад я бездумно ткнула «лайк» под Лениной фотографией в горах. Глупая привычка — щёлкать сердечко, не думая. А теперь вот — стою в чужом аэропорту с чемоданом и ощущением, что подписалась на нечто большее, чем просто «работа».

Я ведь согласилась сразу. Даже не спросила деталей. Просто потому что воздух столицы уже не помещался в лёгких. Там всё стало тесным: улицы, люди, разговоры, даже собственная квартира. Слишком много воспоминаний, слишком много слов, сказанных в лицо и за спиной. Мне нужно было сбежать, и я ухватилась за первый шанс, как за спасательный круг.

Но сейчас, в толпе, чем дальше я иду, тем сильнее ком в горле. Я не знаю, какой он — этот босс. Лена описывала его скупо, как будто нарочно утаивая детали. «Суровый, но справедливый». Звучит как «готовься, будет непросто». И мысль о мини-интервью прямо по прилёту заставляет ладони вспотеть.

Я оглядываюсь — вдруг уже вижу его? Каждого встречающего примеряю на роль: слишком старый, слишком молодой, слишком улыбчивый, слишком равнодушный. Мне почему-то кажется, что его будет видно сразу. Он будет выделяться. Такой, от которого не спрячешься и не отведёшь глаза.

И чем ближе к выходу, тем сильнее тревога. В груди колотится: а вдруг я ему не подойду? А вдруг он решит, что я — ещё одна городская выскочка, которая только мешает? Я же хочу остаться. Хочу вдохнуть горный воздух и почувствовать, что жизнь ещё может быть моей, а не навязанной кем-то другим.

Выхожу на улицу. Сердце стучит так громко, что, кажется, его слышит вся площадь. И где-то в этом гуле я ловлю мысль: всё решается прямо сейчас.

У выхода резко обдаёт прохладой, и на мгновение я жмурюсь. Стоянка заполнена машинами, люди спешат, кто-то машет руками, кто-то обнимается. И вдруг замечаю его.

Он стоит, облокотившись на капот тёмного внедорожника. Высокий, широкоплечий, брюнет с чуть растрёпанными на ветру волосами. Джинсы, простая рубашка, ничего лишнего — и всё равно он выглядит так, будто пространство само расширяется вокруг него, люди обходят стороной, чтобы не задеть. Взгляд жёсткий, цепкий. Не просто оценивающий — пронизывающий, как будто за секунду способен прочитать всю твою подноготную.

Моё дыхание на миг сбивается. Я узнаю: это он. Даже если бы Лена не предупреждала, я всё равно догадалась бы. Слишком «слишком» он для того, чтобы быть кем-то случайным.

Есть люди, которых в толпе не заметишь, они растворяются в шуме, проходят мимо, не оставив и следа. А есть другие — редкие. Взгляд буквально спотыкается о них, и ты уже не можешь отвести глаза. Как будто кто-то щёлкнул невидимым выключателем, и весь фон меркнет, остаётся только он. Такие люди словно обладают внутренним полем, от которого никуда не деться: ты смотришь, отворачиваешься, но через секунду всё равно снова ищешь их глазами. Оборачиваешься, даже если зарекалась не смотреть. И вот сейчас я словно скрепка, безвольно притянутая к магниту.

Он стоит спокойно, будто знает о своей силе и не считает нужным ею размахивать. Но это спокойствие обманчиво — оно в напряжённых плечах, в прямом, колючем взгляде, в едва уловимой насмешке на губах. Мужчина, который не просит внимания, но получает его по праву.

Я делаю шаг, другой. Сердце колотится. Но чем ближе подхожу, тем отчётливее вижу, что его глаза — не просто тёмные, они настороженные, даже колючие. Он не улыбается, не спешит навстречу. Он смотрит так, будто взвешивает на весах каждое моё движение, каждую черту лица.

Я привыкла к другой реакции. У меня голубые глаза, волосы, которые солнце подсвечивает золотом, фигура, ухоженность — всё это всегда работало безотказно. Мужчины сворачивали головы, женщины цедили сквозь зубы с завистью. Обычно. Я заставляла всех испытывать эмоции. Хотела того или нет.

Но этот мужчина — не «обычно». Его взгляд не скользит по моим ногам или талии, не задерживается на улыбке. Он смотрит прямо в глаза, от этого мне становится почти не по себе. Будто я вовсе не красивая блондинка с небесными глазами, а книга, которую он собирается открыть, проверить и решить: оставить или выбросить.

— Наталья? — его голос низкий, хрипловатый, и в нём нет ни капли любезности. Ни тени восхищения, к которому я привыкла. Просто сухая проверка факта, как будто я — имя из списка.

Я киваю, и уголки его губ еле заметно дрогнули. Не улыбка, а скорее, тень иронии. Словно он уже знает обо мне больше, чем я сама хотела бы показать.

Он идет первым в сторону, уверенно, без паузы, даже не оглядывается, будто убежден, что я пойду за ним, как послушный щенок. И я иду. Щурюсь от яркого солнца, вдыхаю густой горный воздух и краем глаза ловлю отражение в зеркале стеклянных дверей: длинные ноги, светлые волосы, неброский, но безупречный стиль. Та самая картинка, ради которой мужчины обычно теряют голову.

Но не он.

Он открывает дверь машины, кидает мой чемодан в багажник и, даже не удостоив взглядом, садится за руль. Никаких «разрешите помочь», «устроились удобно?». Только тишина и его широкие плечи, силуэт в окне, будто вырезанный из камня.

Я устраиваюсь на пассажирском сиденье, закидываю ногу на ногу, слегка наклоняюсь вперёд, ловя свет так, чтобы глаза сияли, как это всегда работает на фотографиях.

— Значит, вы — Эрлан? — произношу лёгким, обволакивающим тоном, который ещё ни разу не подводил.

Он бросает короткий взгляд сбоку. Его глаза холодные, стальные, ни на миг не задерживаются на мне. Самый настоящий бесчувственный чурбан, который, похоже, не вылезает из своих гор и ничего стоящего в жизни не видел.

1.1

Горы завораживают. Они будто дышат — мощно, медленно, величественно. Дух перехватывает, и я не могу отвести взгляда от склона, который тянется вверх, утыкаясь в облака.

В такие моменты понимаешь, насколько ничтожен шум и суета города по сравнению с этой природной монументальностью. Все же круто, вырваться из огромного мегаполиса, где каждый день похож на предыдущий, и оказаться в месте, где природа диктует свои законы, а не пробки и клаксон соседней машины.

Я улыбаюсь так широко, что щеки начинают ныть. Не верю до конца, что решилась на такую авантюру — согласиться на предложение подруги и поехать в горы, чтобы поработать администратором на базе отдыха. Звучит дико, если вспомнить, что еще неделю назад я сидела в квартире с ощущением разбитости и думала, что выхода нет. А вот же — есть.

— Значит, вы блогер? — голос босса звучит как рычание, роняет слова так же легко, как камни с обрыва. — Или как это сейчас называется? Инфлюенсер. Красиво жить, показывать всем, как красиво живёшь.

Я вздёргиваю подбородок, будто он только что ткнул меня пальцем в самое больное место. В его интонации слышится такая снисходительная насмешка, что внутри меня всё начинает зудеть от раздражения.

Ну да, конечно. Для него я наверняка — та самая пустая картинка с фильтрами, из тех, кто снимает кофе с пенкой и делает сто одинаковых селфи на фоне гор. "Девочка из глянца, которая сюда приехала за лайками". Чёрт. Даже смешно.

Спасибо за лекцию по современным терминам. Мысленно огрызаюсь. Чуть позже додумываю: Может, дальше вы объясните мне, как работает вай-фай?

Но вместо слов я улыбаюсь так, что любая телеведущая позавидовала бы. Чуть больше зубов, чем нужно, и ни капли покорности. Пусть думает, что я — именно та глянцевая кукла, которую он так презрительно описал. Тем интереснее будет смотреть, как у него потом перекосится лицо, когда я не сломаюсь и не уеду обратно.

Внутри меня поднимается упрямая волна: "Ах, блогерка? Ах, красиво жить? Ну-ну, держись, хозяин базы. У меня тоже есть свои спецпрограммы. Для занудных брюнетов, которые путают прямоту с хамством."

Несколько минут молчим. Я закипаю как чайник на газовой плите без свистка. Чувствую, что ещё чуть-чуть, и пар из ушей от злости будет валить. Но стараюсь сдерживаться. Мне нужно всё же пройти это мини-собеседование для получения работы.

— А вы, похоже, эксперт по столичным профессиям? — стараюсь ответить с лёгкой иронией, но слышу, как внутри у меня дрожит раздражение.

Он скользит по мне взглядом. Холодным, прицельным. И у меня внутри всё обрывается, будто этот взгляд прошил меня насквозь. Я привыкла, что мужчины тают от моих глаз, начинают запинаться, забывают, что хотели сказать. Но этот… он смотрит, как будто я очередная статья в отчёте, цифра в таблице, объект для анализа. Ни тени восхищения, ни намёка на то, что он заметил, кто перед ним.

И это бесит ещё больше.

"Ну и что, что я блондинка с глазами цвета льда? Да, да, я выгляжу так, как будто сошла с рекламного билборда! И? Это повод смотреть на меня как на подозрительный багаж в аэропорту?!"

Грудь предательски сжимается. Потому что одновременно с раздражением меня прошибает дрожь — такая, которую не объяснить. Как будто этот мужчина, со своим колючим, бесцеремонным взглядом, не просто видит меня насквозь… а ещё и снимает с меня всю броню, к которой я привыкла. И мне это категорически не нравится.

— Нет. Просто сразу видно. Маникюр, волосы, эти… — его пальцы едва заметно шевелятся на руле, как будто он подбирает слово, — «городские привычки». Сюда обычно приезжают за экзотикой. На пару недель. Потом бегут обратно в бетон.

Я едва не усмехаюсь, но это выходит резче, чем хотелось:

— Удивительно. Не прошло и десяти минут, а вы уже решили, кто я и зачем сюда приехала. Прямо универсальный психолог.

— Не психолог, — отвечает спокойно, не повышая голоса. — Просто слишком много таких видел. Красивых картинок. Красивых лиц. Которые на деле оказываются пустышками, ценящими комфорт.

— Пустышки? — повторяю я, и голос мой звучит почти так же холодно, как его. — Может, вам стоит подождать хотя бы сутки, прежде чем ставить диагноз?

Он не отвечает. Только уголок губ чуть дёргается, будто от усмешки. И от этого я злюсь ещё больше. Потому что, чёрт возьми, он явно играет на моих нервах. И выигрывает.

Я отворачиваюсь к окну, вдыхая густой воздух гор. Но внутри у меня пульсирует одно: я ему докажу. Даже если придётся остаться здесь назло.

2.

Я вытягиваю ноги, затёкшие после перелёта и дороги, и откидываюсь на спинку сиденья. В голове роятся мысли о том, что ждёт впереди. Новая работа, новые люди, горы… Кажется, я начинаю всё с чистого листа. Больше никаких эфиров, никаких лайков и комментариев, только я и место, где придётся быть полезной.

«Горный приют» — звучит так, будто это убежище не только для туристов, но и для меня самой. Может быть, здесь я наконец перестану искать, кем хочу быть.

Я погружаюсь в грёзы и сама не замечаю, как на минуту отключаюсь. Просыпаюсь от резкой тряски: машину подбрасывает на кочке. Резко выпрямляюсь и утыкаюсь взглядом в окно.

Шоссе давно позади. Дорога теперь узкая, петляет среди холмов, гравий хрустит под колёсами. По обе стороны — поля, такие зелёные, будто их специально вылизали для открытки. Лошади лениво жуют траву, их шкуры блестят в лучах заходящего солнца, и я вдруг ловлю себя на том, что замираю. Красиво. Нереально красиво. Почти как в кино. Только в моём кино, кажется, режиссёр любит триллеры, а не романтические драмы.

— Извините, — пробую замаскировать зевок, хотя сама понимаю, что выгляжу скорее как скучающая кошка. — Перелёты всегда выматывают. Нам ещё долго?

— Нет, — коротко отвечает Эрлан, даже не повернув головы. — Мы почти на месте. Видишь поворот? За ним база.

Я вцепляюсь в ремень. Всё внутри сворачивается в узел — не то от страха, не то от предвкушения. Такой себе коктейль «Добро пожаловать в новую жизнь».

Машина подпрыгивает на яме, я едва не бьюсь плечом о дверь и шиплю себе под нос что-то нелитературное. Впереди вырастают ворота — широкие, деревянные, с коваными узорами. На них название: «Горный приют». Буквы строгие, тяжёлые, будто предупреждают: забудь свои блестящие фотосессии, тут начнётся реальная игра.

И вот в этот момент меня, красавицу и блогершу, окончательно прошибает мысль: я правда приехала сюда работать. Не «отдохнуть». Не «переждать». А именно работать. На меня будут смотреть, требовать, критиковать.

Я втягиваю воздух, почти с вызовом. Ну что ж, «Горный приют». Давай попробуем. Только учти: я кусаюсь. И почему-то внутри смешок: интересно, кто тут кого быстрее свихнёт — я или этот хмурый хозяин с голосом, который звучит как приговор?

Мы въезжаем на территорию, и я, к своему стыду, ловлю себя на том, что замираю, как туристка на экскурсии. Перед глазами — картина уровня «инстаграм без фильтров»: деревянные корпуса базы стоят среди зелени и гор, дым из труб лениво тянется в небо, пахнет деревом и чем-то до безобразия уютным. Чуть дальше — конюшни, и лошади так синхронно поднимают головы, что мне хочется аплодировать за массовку. Где-то звенит колокольчик — ну конечно, у козы. Полный комплект «деревенский рай».

Я прижимаюсь к стеклу, как ребёнок у витрины с мороженым. Слишком красиво. Даже подозрительно красиво. Как будто кто-то заказал себе «идеальный приют» по каталогу.

И тут, естественно, моя рациональная часть подаёт голос: чем красивее картинка, тем громче тревога. Потому что сказки хороши до тех пор, пока не окажется, что принцесса тут лишняя.

Сжимаю губы и думаю: ага, вот сейчас выяснится, что для местных я — экзотика уровня «городская кукла с телефоном». И что? Я уже готова. Пусть попробуют сделать вид, что я тут чужая.

В конце концов, если я и окажусь не в своей тарелке, то, как минимум, блесну красивыми манерами — ирония, сарказм и умение довести до белого каления любого мужчину у меня в стандартной комплектации.

— Ну? — Эрлан косится на меня, уголок губ дернулся вверх. Улыбка с намёком на насмешку, но глаза… чёрт, глаза мягче, чем подушка в бизнес-классе. — Испугалась?

— Немного, — вырывается честнее, чем я планировала. Вообще-то я собиралась изобразить железную леди, но, видимо, на практике вышло «пластилиновая Наташа».

Он усмехается. Коротко, с хрипотцой, будто ему и смешно, и скучно одновременно. Но злости нет.

— Ничего. Тут все сначала боятся. А потом остаются.

Ага, прям местная секта «бойся и оставайся».

Я отвожу взгляд в окно, потому что от его спокойствия у меня внутри всё путается. И вдруг понимаю: да, я хочу остаться. Несмотря на страх, на то, что всё тут чужое, на свои сомнения. Хочу рискнуть.

В голове мелькает столица: пробки, сигналы, блестящие апартаменты, где эхо повторяло каждый скандал. И я — та, которая всегда старалась громче всех смеяться, чтобы перекрыть собственные крики. Всё это осталось там, в прошлом, которое хочется выбросить в мусорное ведро и не доставать даже на черновики.

Машина выезжает на поляну, и я моргаю. Передо мной — сказка из рекламы: главный корпус, окна в свету, запах хвои такой густой, что его можно мазать на хлеб. У меня внутри щёлкает странное ощущение: будто всё это — пролог к чуду.

Эрлан глушит мотор, выходит из машины и, не моргнув, подкидывает фразу:

— Ну вот, твой будущий «офис».

Отлично. Значит, теперь я офисный планктон… только с видом на горы и коз.

Я вылезаю, разминаю ноги и тороплюсь за ним. Территория огромная, и сразу ясно: если заблужусь, то меня найдут только весной, вместе с первыми подснежниками. Но вместо паники я ловлю каждый запах хвои и влажной земли. И думаю: ну что, Наташа, добро пожаловать в новое измерение.

_____________

Друзья, я рада вас видеть! Для меня эта история волнующая, ибо хочу совместить несовместимое: легкий юмор и легкую драму. Что получится? Почитаем и узнаем. Не забываем заглядывать в блоги. Там новинки коллег и картинки к книге)))

2.1

На пороге дома сталкиваюсь с Леной. Подруга сразу сияет, как лампочка на рождественской ёлке, но тут же тухнет, заметив Эрлана рядом. Ну да, при начальнике нельзя быть слишком жизнерадостной — будут лишние вопросы, а нам сейчас нужны только улыбки и видимость, что мы обе в норме.

— Лена, покажи ей дом, комнату и расскажи о порядках, — бросает босс, отворачиваясь и исчезая куда-то вглубь дома. Я еле сдерживаюсь, чтобы не показать ему язык. Какой же бесячий тип.

— Наташка!

— Ленка!

Мы обнимаемся, подпрыгиваем на месте и тихо смеёмся. Лена несколько минут разглядывает меня как музейный экспонат, я её не тороплю. Мы слишком долго не виделись в реале, а если меня и можно было отследить по соцсетям, Лена же существовала там только в редких фотографиях. Тоже разглядываю подругу и понимаю, что именно настоящих чувств по отношению ко мне не хватало в той жизни, от которой сбежала. В очередной раз порадовалась, что согласилась на предложение. Трудности не пугают, трудности должны закалить.

— Ну что, смотри, здесь твоя будущая жизнь, — говорит Лена с ухмылкой, толкая меня к дому. — Не упади, а то Эрлан это увидит и решит, что я плохая подруга.

Я улыбаюсь и, едва переступив порог, чувствую лёгкий прилив тревоги. Внутри всё как нельзя лучше отражает строгий и слегка колючий характер хозяина базы: просторный холл с высокими сводчатыми потолками, столовая с тяжёлыми деревянными столами, открытые галереи ведут к комнатам. Центральная лестница разветвляется в обе стороны, и я ощущаю лёгкость и простор… но одновременно строгость и порядок, словно Эрлан сам стоит за каждым углом и проверяет: «Все ли на своих местах?»

Моя комната расположена со стороны фасада. Всё здесь деревянное — потолок, стены, пол, покрытый тёплыми ткаными ковриками. Огромная кровать застелена вышитым вручную покрывалом. Улыбаюсь — уютно до невозможности. Сердце сжимается от радости… и чувствую чуть раздражение: где мой привычный городской шик? Тут слишком настоящая жизнь, без блеска, без лампочек, без шелеста дизайнерских занавесок.

— Здесь одна ванная через две двери по коридору, вторая — на другой стороне дома, — объясняет Лена, слегка смущаясь. — Гостевые коттеджи имеют свои удобства, сюда жильцы заходят только в большую комнату и столовую. Надеюсь, тебе будет удобно.

— Да здесь так хорошо, что лучше и быть не может! — радостно восклицаю, чувствуя, как лёгкость разливается по телу.

Подхожу к окну и смотрю вниз. Отдыхающие только что вернулись с верховой прогулки: кто-то ведёт лошадей в загон, кто-то расседлывает их, снимает седла и аккуратно сворачивает лассо. Каждый жест кажется живым, наполненным смыслом. Воздух бодрит, пахнет землёй, травой, потным потом лошадей.

И тут моё внимание приковывает мужчина с поджарым телом в джинсах и бежевой рубашке. Сердце ёкает, и я сразу узнаю его — Эрлан. Он ловко расстёгивает подпругу седла, помогая одной женщине, которая улыбается так широко, что кажется, она вот-вот засветится как прожектор. Лошадь стоит смирно, будто сама чувствует, что её хозяин — здесь главный.

И я против воли разглядываю его. С каждой секундой убеждаюсь, что он — настоящая особь мужского пола. Если он просто стукнет кулаком по столу, подпрыгнет не только посуда — подпрыгнет вся комната. Я думаю: «Чёрт, и где же ты был всю мою жизнь? И почему никто не предупредил, что такие мужчины существуют?»

Сердце предательски стучит чаще: он выглядит идеально — колючий, грубоватый, и в то же время органично сливается с этим миром, словно горы сами вылепили его под себя. Строгость, сила, холодная ирония в глазах — и, чёрт возьми, внутренняя безопасность. Такой мужчина может накричать и поставить на место, но при этом ты понимаешь: с ним реально можно быть защищённой.

Лена подходит ко мне, слегка толкая плечом. Мы молча наблюдаем за суетой внизу, каждая думает о своём. Честно говоря, я понятия не имею, о чём размышляет подруга, а мои мысли без всякого оформления ползают вокруг Эрлана. И как они меня раздражают… и притягивают одновременно.

— Эрлан строгий и требовательный начальник, но с ним как за каменной стеной. Точнее — как с этими горами, — Лена кивает на горизонт, где виднеются вершины. — У него свой характер, с ним непросто. Но если хочешь остаться — придётся привыкать.

Я глубоко вздыхаю, ощущая одновременно лёгкое волнение и азарт. Дрожь проходит по телу, и я понимаю: скучно здесь точно не будет. И кажется, что в этих горах я смогу начать с чистого листа, оставить позади город, шум и всё прошлое… включая тех, кто тянул меня вниз.

Я ловлю себя на том, что улыбаюсь слегка иронично: «Ну что ж, Наташа, посмотрим, сможешь ли ты справиться с настоящим мужчиной, колючим Эрланом, и при этом не разтеребанить себе нервы». И сразу появляется дерзкая мысль: «Он так и смотрит на меня, как будто я потенциальная головная боль. Отлично, значит, есть стимул показать, кто здесь ещё может ставить правила».

И внутри предвкушаю: скучать не придётся. Здесь и воля, и адреналин, и тайны, и испытания. И, чёрт возьми, хочется проверить — насколько этот мужчина действительно умеет держать ситуацию под контролем. И, главное, смогу ли я удержаться, чтобы не вывести его из себя первой… хотя маленькая искра провокации уже жжёт внутри.

3 глава

Лена оставляет меня распаковывать чемодан и «прийти в себя», заранее предупредив, что ужин в общей столовой с отдыхающими будет ровно в семь вечера. Сказала это таким тоном, будто лично президент объявил график, и отступать нельзя. Я кивнула, хотя внутри хотелось закатить глаза: ну конечно, ужин — святое, всё остальное подождёт.

Я могла бы объяснить подруге, что душ у меня займёт максимум пять минут. Что я не собираюсь устраивать вечер перевоплощений и колдовать над макияжем, будто собираюсь на красную дорожку, — достаточно просто смыть с себя дорожную пыль, натянуть что-то удобное и уже выглядеть человеком. Но я не стала попусту тратить слова. Лена, как всегда, в своём репертуаре: предупредить заранее, как будто я маленькая девочка в лагере, которой нужно разжёвывать каждую мелочь.

Закрываю за ней дверь, прислоняюсь к ней спиной и позволяю себе минутку тишины. В голове прокручиваю: «Распаковать чемодан? Серьёзно? Ага, прямо сейчас, после дороги, когда я чувствую себя как помятый пирожок. Вот пусть чемодан подождёт. Я нуждаюсь в душе и смене одежды, иначе к ужину меня можно будет подавать на блюде в качестве ‘гостьи под соусом усталости’.»

Провожу рукой по волосам, чувствую, как они неприятно липнут к коже, и криво усмехаюсь: «Ну вот, горный ретрит, говорите? Душ — мой первый духовный опыт здесь. Только он способен вернуть мне веру в жизнь».

Ирония, конечно, спасает, но на самом деле я ощущаю странное облегчение: впервые за весь день я могу закрыться одна, без взглядов и комментариев, без необходимости соответствовать. Только я, чемодан и перспектива горячей воды. И пусть весь этот новый мир подождёт хотя бы десять минут.

Я раскрываю чемодан и первым делом вытаскиваю косметичку и легкий шарф — привычный набор «скорой помощи» для женщины в новой обстановке. Всё остальное может подождать. Для начала — душ. А там уж решу, что надеть к этому торжественному сборищу в семь вечера.

Выходя на галерею, я удивляюсь: вокруг ни души, будто весь дом вымер. Хотя снизу доносится приглушённый шум голосов и звон посуды. Значит, жизнь всё же кипит, просто не здесь. Галерея пахнет свежим деревом и травами, и в этой тишине я ощущаю себя героиней фильма, которая вот-вот наткнётся на роковую встречу. Но нет — всего лишь иду в душ.

Ванная оказывается неожиданно просторной и очень даже современной для «деревенского ретрита». Огромная ванна, отдельная душевая кабинка со стеклянной дверцей — всё аккуратно и добротно. На вешалках развешаны полотенца, а ещё несколько, идеально свернутые, лежат стопками на деревянной подставке. Я трогаю одно — оно мягкое, пушистое и, главное, гигантское. Сразу видно: хозяин базы строгий, но про комфорт людей позаботился.

Я невольно усмехаюсь: «Ну вот, жить можно. Даже без мрамора и позолоты. Придётся признать: иногда скромность выигрывает».

Привыкшая к перебоям с водой в своей городской квартире, я подпрыгиваю, когда из раструба льется такой поток воды, что на секунду кажется — меня собираются смыть обратно в цивилизацию. С трудом убавив напор, я облегчённо выдыхаю и хвалю себя за то, что не поленилась надеть шапочку для волос: сушить их сейчас точно было некогда. До ужина оставалось меньше часа, а сидеть за столом с мокрой головой — это уже не «свобода от городских условностей», а чистой воды провинциальный позор.

Первые минуты я просто стою под этим напором, позволяя воде смывать усталость дороги и остатки городского шума, который ещё жужжит в голове. И только потом берусь за мыло. В городе у меня целая армия баночек для «идеальной кожи под камеру», но здесь, в горах, я неожиданно решаюсь устроить себе маленький бунт против привычек. Обильно намыливаюсь и вдыхаю свежий, немного травяной аромат, словно сама природа решила меня «отшлифовать» к ужину. И вот стою я, вся в мыльной пене, и думаю: может, эти горы и правда способны смыть с человека всё лишнее? Хотя бы на время.

Однако мыльная пена предательски просачивается под неплотно прикрытые веки и мгновенно превращает их в адское пламя. Я начинаю шипеть, словно кошка, наступившая на грабли, и в панике смываю всё водой. Полуслепая, наощупь тянусь к полотенцу… и, конечно же, оно с гулким «шлёп» падает на пол, выскользнув из мокрых пальцев.

— Отлично, Наташка, welcome в новую жизнь: свежая, чистая и абсолютно беспомощная, — бурчу себе под нос, шаря рукой в пустоте.

И именно в этот момент за спиной раздаётся низкий мужской голос, спокойный и до обидного насмешливый:

— Позвольте помочь.

3.1

Прищурившись сквозь слёзы, я всё-таки различаю силуэт, и сердце падает куда-то в желудок. Конечно же, это он. Эрлан. Худая, жилистая фигура, от которой веет какой-то дикой силой, — та самая, что минуту назад ловко управлялась с седлом. Отличный момент для продолжения знакомства: я, полуслепая, в мыльной пене и с полотенцем, которое держу, как римский легионер щит.

Наугад срываю другое полотенце с вешалки и моментально закутываюсь, оставляя край свободным, чтобы протирать слезящиеся глаза. Щёки горят не хуже, чем глаза. Стыд и злость накатывают разом.

Дергаюсь, пытаясь повернуться и хотя бы немного закрыться полотенцем, которое по законам физики хочет падать каждый раз, когда я делаю хоть малейшее движение. В голове мгновенно прокручивается список всех возможных способов опозориться, и каждый вариант почему-то ведёт к одному человеку: Эрлан. Да, точно, он. Голос узнаётся мгновенно — низкий, хрипловатый, с такой степенью иронии, что можно сжечь им лес.

Я хватательно цепляюсь за полотенце, пытаясь удержать его у груди, и одновременно делаю вид, что моя реакция — это часть сложной игры: мол, я не растерялась, всё под контролем. Но в глубине души ощущаю, что вот-вот сдамся: сердце бьётся так, будто хочет выскочить наружу, а щеки сами начинают демонстрировать мои внутренние крики ужаса.

— Это вы всегда так появляетесь? — произношу я с натянутой иронией, хотя внутри хочется закричать: «Почему именно я?! Почему прямо сейчас?!»

Эрлан, не двигаясь и не моргая, оценивающе смотрит на меня глазами цвета черного кофе. Мне становится неловко не только из-за полотенца, но и из-за того, как этот взгляд заставляет чувствовать себя маленькой, хотя я привыкла управлять вниманием. В то же время появляется странная дрожь — ощущение, что этот человек производит впечатление настолько сильное, что на него можно положиться, что в моей городской жизни я давно не испытывала.

Я пытаюсь смиренно улыбнуться, но улыбка выходит кривой, с оттенком сарказма: «Ну да, Наташа, вот твой шикарный дебют на горном ретрите — мокрая, бестолковая, перед мужчиной, который умеет расставлять акценты одним взглядом».

Он не уходит, не отворачивается, нет. Стоит и нагло продолжает рассматривать меня — спокойными, колючими глазами черного цвета. В уголках губ едва заметное движение — то ли усмешка, то ли издёвка. Ну хоть посмейся громко, что ли, чтобы я знала наверняка.

Вблизи он выглядит ещё опаснее, чем снизу с конюшни и в машине, когда мы ехали: кожа загорелая, натянутая на скулы, подбородок тяжёлый, будто высеченный, волосы тёмные, густые, как у главного героя в рекламе шампуня. И, конечно же, выше меня — хотя я сама не из маленьких. Черт, почему я сейчас это так отчетливо подмечаю, чем в первую встречу в аэропорту.

— Всё нормально? — наконец произносит он, голос низкий, с лёгкой насмешкой.

Да уж, нормально. Сижу, реву мыльными слезами, в душе, полуголая, а хозяин базы любезно интересуется моим самочувствием.

— Прекрасно, — огрызаюсь я, хватаясь за остатки самообладания, пока полотенце норовит предательски сползти. — У вас, что, тут так принято? Врываться в ванную, когда она занята другим человеком?

— Дверь не была заперта, — спокойно отвечает Эрлан, даже не пытаясь изобразить извинение.

— А вы не догадались, что шум воды — это знак, что здесь кто-то есть? — прищуриваюсь я, вытирая слезящиеся глаза краем полотенца.

— Через дверь? — его тон настолько невозмутим, что хочется чем-нибудь запустить.

— Самое лучшее, что вы можете сейчас сделать, — это выйти за неё, и побыстрее! — я указываю на дверь подбородком, потому что руки заняты полотенцем.

Он не двигается. Только чуть склоняет голову, будто размышляет, и ровным голосом добавляет:

— Я подумал, что вам нужна помощь.

— Да уж, помощь... — у меня едва не срывается истерический смешок. — Хотите полотенце подать? Или может, сразу фен?

— А в чём, собственно, проблема? — он смотрит на меня так, будто действительно не понимает, что не так. — По-моему, с вашей профессией у вас не должно быть предубеждений против наготы.

Я давлюсь воздухом и моргаю. Вот ведь гад! Наглость уровня "пожизненный чемпион мира".

3.2

Сперва мне хочется вспыхнуть и отрезать всё, что я думаю о таких "шутниках", но второе желание оказывается куда сильнее — как минимум зарядить ему кулаком в глаз. Типичная реакция мужчин, стоило узнать, что я модель и блогер: сразу начинают представлять себе голые фотосессии, словно я хожу по жизни исключительно в перьях да блёстках. Как будто профессия автоматически даёт лицензию пялиться.

— Я полагаю, вы не увидели ничего такого, чего бы вам не встречалось тысячу раз, — выпаливаю зло, закутываясь в полотенце так, будто это броня.

— Ошибаетесь, — он улыбается той самой насмешливой улыбкой, от которой кровь приливает к щекам ещё быстрее. — Никакая тысяча не стоит одного этого раза.

У меня внутри всё взрывается. Вот ведь самодовольный тип. Наверняка привык, что женщины млеют от каждого его слова.

— Ну раз уж у вас такие восторги, — я вскидываю подбородок, — запишите момент в дневник: "Сегодня подглядел за мокрой девушкой. Чувствую себя на высоте".

— Кстати, — продолжает он спокойно, будто мои колкости лишь подкидывают ему дров в костёр, — если вы уже закончили, я бы не прочь занять ваше место.

— Ради Бога, — я отступаю в сторону, указывая на душ широким жестом. — Только не забудьте табличку повесить: "Занято. Наглый хозяин моется".

Я сама поражаюсь, как у меня хватает наглости бросать эти фразы, когда сердце колотится так, что гул стоит в ушах.

Продолжая отчаянно прикрываться полотенцем, я пытаюсь проскользнуть мимо него. Он лениво отступает в сторону, но, конечно, не настолько, чтобы мне было легко пройти. Как нарочно, край полотенца цепляется за ручку двери, и оно предательски сползает вниз. Я успеваю ухватить болтающийся конец, но ноги скользят по мокрому полу, и на мгновение я понимаю: всё, сейчас рухну — и прямо у его ног.

Мгновенная реакция спасает меня: сильная рука обхватывает мою талию и удерживает от падения. Его ладонь горячая, а тело твёрдое, будто вырезано из дерева. И это ощущение — его близости — сводит меня с ума больше, чем угроза остаться нагой перед ним.

— Осторожнее, — советует он, медленно отпуская меня, а в его голосе звучит та самая лениво-хищная интонация, от которой кровь приливает к лицу. — Кажется, вы просто созданы для несчастных случаев.

Прикусываю губу, чтобы не выругаться вслух. Моё достоинство трещит по швам, а сердце грохочет так, будто я пробежала марафон.

— Не беспокойтесь, — бурчу я, вырываясь из его рук и крепче затягивая полотенце, — спасибо за помощь. Без вас я бы, наверное, тут трагически погибла.

Его губы кривятся в усмешке. Черные глаза сверкают, и я чувствую, что он прекрасно наслаждается моим смущением.

— Да уж, пожалуй, — отвечает он с насмешливой лёгкостью, будто обсуждает погоду.

А я внутри взрываюсь: великолепно, Наташа, просто блестяще. Приехала работать, а в итоге уже устроила бесплатное шоу в стиле "блондинка и полотенце против гравитации".

Глубоко вдыхаю и поднимаю подбородок выше, чем позволяют мои шейные позвонки. Видимо, решила сыграть роль королевы, попавшей в нелепую ситуацию. С полотенцем, криво завязанным на груди, и красными глазами после шампуня — да, именно так я всегда и представляла себе величие.

— Ну что ж, — говорю я как можно ровнее, будто только что сошла с подиума, а не едва не растянулась на мокром полу, — спасибо за заботу. Но дальше я справлюсь сама.

Он снова ухмыляется, и этот взгляд, пронзительный, оценивающий, явно говорит: он прекрасно понял, как мне неловко.

Я, стараясь не показать дрожь в коленях, прохожу мимо. Каждый шаг словно говорит: «смотри, я выше этого, я не какая-нибудь девчонка, которая теряется из-за того, что её поймали полуголой». А внутри меня вторит ехидный голос: «ага, выше… если не считать, что полотенце норовит сползти ещё ниже».

Сердце бьётся, щеки горят, но я демонстративно вскидываю брови и бросаю через плечо:

— И кстати, если я действительно создана для несчастных случаев, то вам стоит держаться подальше. Кто знает, может, следующая катастрофа затянет и вас.

И тут в его глазах снова вспыхивает этот дьявольский огонёк. Он не отвечает, только смотрит, как будто я — самая интересная загадка, которую он встречал за последнее время.

А я ухожу, изображая уверенность, хотя внутри чувствую себя, мягко говоря, героиней плохой комедии.

4.

В комнате я бросаю на кровать полотенце и шапочку для душа, а сама застываю перед зеркалом. Стройные очертания талии и бедер, высокая и упругая грудь, длинные ноги — классика жанра, именно за это в своё время мне регулярно предлагали сняться обнажённой. Ну конечно, как же без этого. «Вы же идеально подходите!» — всегда говорили модные фотографы, желающие попробовать в жанре ню. Только вот меня никогда не прельщала перспектива стать чьим-то календарём на автосервисе или изображением на картах плюс восемнадцать.

Я рекламировала всё подряд: от колготок до зубной пасты, вела подкасты с начинающими ведущими и не только начинающими, позировала для каталогов. Но так и не урвала тот золотой билет — крупный контракт, после которого твоё лицо в каждой семье узнают быстрее, чем президента. И ладно. Я давно поставила на этом крест. Этот этап закрыт, как плохой сериал, где сценаристы устали на середине.

Натягиваю узкие трусики и шелковый бюстгальтер, пару раз провожу щёткой по волосам и мажу губы помадой пудрового цвета. Всё. Брови и ресницы у меня свои, тёмные и густые — никакой химии не надо. Да и если бы надо было, сегодня точно не тот день, когда я собираюсь устраивать салон красоты.

Я же не знала, что жизнь решила: «Ага, Наташа, ты расслабилась? Держи встречу с мужчиной, который видел тебя в одном полотенце и теперь явно не забудет». От одной мысли, что снова увижу Эрлана после ванной, кровь приливает к щекам. Он-то, наверное, привык. Уверена, я не первая женщина, которую он застал в таком… антураже. И не последняя.

Но всё равно чертовски неприятно, когда тебя мысленно записали то ли в ханжи, то ли в эксгибиционистки. Ирония в том, что я ни то, ни другое. Я просто человек, который хотел спокойно помыться, а в итоге получил бесплатный аттракцион «сюрприз-аудитория».

Я выхожу из своей комнаты, дверь в ванную ещё закрыта, но стоит мне приблизиться, как она тут же распахивается. Эрлан появляется так, словно заранее рассчитал эффект: светло-серые брюки, чёрная рубашка с расстёгнутым воротом, обнажающим загорелую шею. Уже не горец с гор, а хозяин дорогой базы отдыха, уверенный и собранный. Он скользит по мне взглядом и иронично усмехается, и я снова чувствую, как внутри всё переворачивается.

— Кажется, я так и не поздравил вас с «переездом» из ванной в комнату без происшествий, — говорит он и протягивает руку. Увидев, что я на секунду замираю, он вскидывает бровь. — Просто пожать руку. Без подвоха.

Я сдерживаюсь и вкладываю ладонь в его. Его длинные, тёплые пальцы обхватывают мою руку, и по коже пробегает дрожь. В нём есть что-то слишком явное: сила в теле, уверенность в каждом движении, ощущение, будто он управляет не только базой, но и всем вокруг.

— Спасибо, что даёте мне шанс попробовать себя здесь в роли администратора, — произношу я максимально официально, хотя в груди всё сжимается. — Для меня это действительно важно.

— Без проблем, — отвечает он так, будто моё спасибо ничего не значит. — Пойдёмте, нас ждёт ужин.

Мы начинаем спускаться по лестнице, и в этот момент дверь напротив распахивается. Оттуда выходит Лена. Джинсы те же, только клетчатую рубашку она сменила на белую. Она смотрит на меня широко и восхищённо, будто вообще забыла, как я выгляжу в реальности.

— Наташка, ты шикарна! — восклицает она. — Правда же, Эрлан? Ну посмотрите на неё!

— Ну да, вполне, — сухо кивает он. — Елена Прекрасная.

— Мне кажется, я слишком вырядилась, — улыбаюсь подруге, а хозяину базе хочется зарядить между глаз кулаком.

— Да ты что! — горячо протестует Лена. — Все уже знают, что ты теперь красивый администратор и блогер, и были бы разочарованы, если бы ты пришла… ну, слишком обычно.

— Дай ей пройти, пока сама подберёшь слова, — обрывает её Эрлан.

— Она и так поняла! — вздёргивает нос Лена.

— Всё в порядке, — уверяю я. — И, если честно, приятно это слышать.

Мы спускаемся вниз втроём: Лена идёт первой, я рядом, а Эрлан — чуть позади, и я слишком остро ощущаю его взгляд в спину. Аж мурашки по коже. То ли он непонятных чувств, то ли он ощущения опасности от этого мужчины.

В обеденном зале большинство гостей одеты просто: джинсы и рубашки, как у Лены, лишь у двух женщин юбки. В центре стоит длинный стол, и сразу ясно — места никто не закреплял, садись, где хочешь.

Эрлан отодвигает для меня стул, и я сажусь, чувствуя на себе любопытные взгляды. Он устраивается рядом и представляет меня ближайшим соседям. Лена успевает занять место на другом конце и моментально вливается в оживлённый разговор.

— Лена говорила, что ты популярный блогер, — внезапно обращается ко мне одна из женщин, улыбаясь.

— Лена преувеличивает, — отвечаю я спокойно. — Я была лишь одной из многих.

— Скромная, как все успешные, — весело откликается Лена. Присутствующие хихикают, я сдержанно улыбаюсь, надеясь, что никто больше не будет говорить обо мне. Не люблю внимание на себе. Ибо за вопросами о работе могут последовать вопросы о личной жизни. Личная жизнь закрыта на амбарный замок.

Отдыхающие смеются, переговариваются, и я рада, что перестаю быть центром внимания. Слушаю рассказы о прошедшем дне и рассматриваю людей за столом: в основном гости среднего возраста, пара пенсионеров, много разговоров и лёгкого смеха. Атмосфера уютная, почти домашняя. И вдруг тишину прорезает звонкий голос:

— Это мой папа!

4.1

Кто-то отодвигает стул, и я вижу девочку лет четырёх-пяти. Миниатюрная, но с таким напором, будто за спиной у неё целая армия. Она подбегает к Эрлану, вцепляется в его шею и устраивается у него на коленях так, словно только что водрузила флаг на вершине горы: территория занята, чужим вход воспрещён.

Её глаза — две чёрные иголочки, острые, как булавки, и обе летят прямо в меня. Я невольно улыбаюсь, потому что редко встречала такой крохотный, но такой уверенный в себе спецназ.

— Ты сидишь слишком близко, — сообщает она тоном строгого инспектора, словно я нарушила правила парковки, и прижимается к отцу ещё сильнее, демонстративно положив подбородок ему на плечо. Сверлит меня тёмными, по-взрослому внимательными глазами. Настоящая маленькая хищница — только хвостика и ушей не хватает, чтобы закончить образ сторожевой кошки при своём единственном хозяине.

Собравшиеся вокруг смеются, кто-то шепчет: «Вся в папу», и явно наслаждаются сценой. А я думаю, что эта девочка не просто ревнива — у неё талант собственника от природы.

И вот тут начинается самое интересное: сердце у меня почему-то делает глупый скачок — не от ревности, а скорее от понимания, что знакомство с этим «маленьким стражем» станет отдельным квестом.

Я бросаю взгляд на Эрлана. Он улыбается дочке и спокойно продолжает разговор с соседями, будто ничего не произошло. Для него это, видимо, обычное дело — миниатюрный телохранитель, который всегда при нём.

Девочка явно в него пошла: те же резкие линии скул, та же упрямая складка у рта, будто кто-то взял Эрлана, уменьшил до размера метр с кепкой и добавил хвостики. Даже взгляд — тяжёлый, прямой, без тени сомнений: вот он я, и вот моя территория, не перепутай. Тест на отцовство тут лишний, достаточно одного взгляда, чтобы понять — это его кровь и плоть, и никакой экспертизы ДНК не требуется.

Что особенно умиляет и одновременно пугает — выражение лица у обоих абсолютно одинаковое. Этот самый фирменный «попробуй подойди ближе — пожалеешь». Он у него выходит мужественно-холодным, у неё — в миниатюрном варианте, но не менее убедительно. Да уж, парочка. Вдвоём им можно смело открывать семейное агентство по охране границ.

Но где же мать? Если есть дочка, то должна быть и мать. Или хотя бы её призрак, история, тень, сплетня — хоть что-то. А я ни слова не слышала. Лена, кстати, тоже ни намёка не сделала. Кольца на пальце у Эрлана я не видела раньше и сейчас тоже не вижу. Значит, вариантов остаётся несколько: вдовец — трагично и драматично. Разведённый — банально, зато объяснимо. Ну или вообще что-то из разряда сказок: подкинули ребёнка в корзинке под дверь, и он, как благородный рыцарь, взял на руки и сказал: «Моё».

И вот сижу я, глядя на эту мини-версию папы, и понимаю, что вопросов у меня становится всё больше, а ответов — ровно ноль. Но одно ясно наверняка: эта малышка не последний раз посмотрит на меня глазами-бусинками так, что мне захочется либо провалиться сквозь землю, либо купить ей шоколадку ради перемирия.

Сижу за длинным столом, накрытым клетчатой скатертью, и с каждым разом всё острее ощущаю, насколько близко колено Эрлана к моему. Пару раз мы невольно задеваем друг друга, и меня будто прошивает короткий разряд тока. Я делаю вид, что ничего не произошло, но внутри меня эта искра только разгорается. Отдёрнуть ногу хочется до одури, но не делать же из этого трагедию — хотя ощущение, признаться, слишком живое для случайности.

Судя по тому, как некоторые женщины за столом смотрят на хозяина базы, я не единственная, кого так «бьёт током». Кажется, это его врождённая функция — производить впечатление. Даже на самых современных «гостиничных администраторов». Что-то первобытное есть в ощущениях, от чего трудно отвести взгляд.

Лена, между прочим, не обманула: еда здесь и правда впечатляет. Передо мной целые горы ароматной курицы, овощи с грядки, которые пахнут летом, и даже картошка в трёх видах — запечённая, пюре и какая-то с травами, настолько вкусная, что я едва не забыла, где нахожусь. Куски такие щедрые, будто нас кормят после марафона. В итоге я ем до того состояния, когда хочется прилечь прямо под столом. На десерт — домашний пирог с кремом и компот со льдом, но у меня уже нет ни малейшего шанса осилить хоть ложку.

И всё бы хорошо, если бы не осознание: сидеть рядом с Эрланом куда сложнее, чем наесться до отвала. Его колено всё ещё рядом, и моя нервная система явно не готова к такой «терапии током». А ведь это только половина проблемы. Вторая половина сидит у него на коленях и сверлит меня взглядом, как маленький прокурор на допросе.

Девчушка почти не мигает, будто записывает всё на внутреннюю плёнку. Её тёмные глаза щупают меня сверху донизу, потом она поднимает взгляд на отца, снова на меня, и я вижу, как у неё внутри крутятся какие-то хитрые шестерёнки. Вот прямо читается в лице: «Эта тётя сидит слишком близко, и мне это совсем не нравится».

Она прижимается к нему крепче, обвивает его шею маленькой рукой и делает вид, что просто удобно устроилась. Но я-то знаю — это демонстрация власти. Мол, «папа мой, территория моя, а ты тут временно».

После десерта все дружно перемещаются на веранду — пить кофе и любоваться звёздами. В обеденном зале остаются только две женщины из персонала, они уже деловито гремят посудой и убирают со стола, будто и не было там шумного ужина.

Снаружи темнеет удивительно быстро: ещё минуту назад воздух казался серо-золотым, а теперь над головой раскинулось бархатное небо, щедро усыпанное звёздами. И вместе с этим мрак будто стирает из меня остатки тоски, оставляя лёгкое возбуждение. Завтра я, наконец, смогу показать, зачем сюда приехала. Убирать и таскать тарелки умеют и без меня, а вот организовать — это другое дело. Главное, доказать, что я здесь не просто «подружка Лены», а человек, который может быть полезен.

Эрлан сидит рядом. В его позе есть что-то расслабленное и при этом напряжённое одновременно: он откидывается на спинку, закидывает ногу на ногу, сцепляет руки за головой, и от него исходит то спокойное превосходство, которое я не встречала в «городских» мужчинах. Будто он точно знает, что всё вокруг под контролем, даже звёзды над головой.

5

Я подбираю слова, чтобы дерзко и в то же время не слишком по-глупому ответить. Эрлан откидывается на спинку стула, лениво скользит взглядом по гостям, потом в сторону темноты, где за верандой угадываются горы. Казалось бы, он весь тут — расслабленный, спокойный. Но достаточно встретиться с ним глазами — и меня прошибает дрожь, будто я на минуту коснулась оголённого провода.

— По сравнению с тем, чем вы обычно занимаетесь вечерами, это должно казаться ужасно скучным, — замечает он, чуть прищурившись.

— Совсем нет, — возражаю, слишком поспешно, — я люблю вставать рано. А значит, и ложусь рано.

— Всегда одна? — губы его кривятся в насмешке.

— Не думаю, что вас это касается, — отвечаю так холодно, как только могу.

— Возможно. Но это делает факт только интереснее, — лениво парирует он. — С вашей внешностью, я полагаю, вокруг должен быть аншлаг, состоящих из мужчин.

— Моя внешность, — я поджимаю губы, — как магнит для тех, кто оказался бы полезнее в свалке мусора.

— Любопытно, — Эрлан слегка поворачивает голову. — И кого же вы тогда считаете порядочными людьми?

— Тех, для кого деньги не единственная мера ценности. Есть вещи, которые не купишь.

— Это вечная песня, — он смотрит так, словно проверяет, сама ли я верю в свои слова. — Но… — его взгляд скользит по мне снизу вверх, и щеки начинают предательски гореть. — Скажите честно, Наташа, почему вы здесь?

Вопрос сбивает с ног. Потом я задерживаю дыхание, сжимаю кулаки, чтобы скрыть дрожь в пальцах. Выдыхаю и натягиваю улыбку:

— Разве это не очевидно?

— Только не говорите, что просто решили навестить подругу и согласились подработать администратором, — в его голосе слышится насмешка. — Вы не похожи на женщину, которая тратит дни на светские визиты и примитивную работу.

— А вы не похожи на человека, который умеет держать язык за зубами, — я парирую, и сердце колотится, будто я реально перерубила его аргумент.

— Точно, — он усмехается уголком губ. — Но не думаю, что ваш «репертуар» ограничивается парой дней на базе отдыха.

— Вы понятия не имеете о моём репертуаре, — возмущаюсь.

— Согласен. Вы здесь смотритесь довольно странно, так странно я бы смотрелся перед камерой.

Эрлан двигает кресло так, что оказывается слишком близко. Почти ловушка: сбоку стол, за спиной стена, а впереди только он. Голоса гостей гулко перекатываются фоном, смех, звон чашек, обрывки разговоров — и всё это как будто нарочно глушит наш диалог. Никто не услышит. Никто не вмешается. Он сделал это специально? Мне кажется — да.

— Ну, если уж вы такой проницательный, — я стараюсь удержать голос ровным, хотя внутри всё сжимается, — то, может, сами скажете, зачем я здесь?

Его взгляд лениво скользит по мне, задерживается чуть дольше, чем следует, и в уголках губ появляется тень усмешки.

— Предположу… — медленно произносит он, будто смакуя каждое слово, — вы решили сбежать.

Отчего-то по спине пробегает холодок. Я еле слышно сглатываю. О моей истории никто не знает. Ни одна живая душа.

— Сбежать? — повторяю я, и это звучит почти как обвинение.

— От чего-то, — его глаза прищуриваются, — или от кого-то.

И вот он сидит, полурасслабленный, будто равнодушный. Но каждое его слово — как прицельный удар. Он играет со мной, вытаскивая наружу то, что я стараюсь спрятать даже от себя самой.

Я ощущаю, как в горле застревает ком. Понимаю, что мне не стоит поддаваться на провокацию, не выдавать свои эмоции. Но сердце предательски грохочет так, будто он и его слышит.

— Возможно, я сбежала от скуки, — нахожу в себе силы усмехнуться, — вы же не хотите лишить женщину её маленьких капризов?

Он чуть наклоняется вперёд, сокращая и без того короткую дистанцию. Его голос звучит ниже, почти интимно:

— Не капризы, Наташа. Бегство. И я очень хочу знать — от кого.

— От кого?.. — я театрально задумываюсь, склонив голову набок. — Ну, если вы так хотите услышать признание, то скажу честно: сбежала от соседки. Она решила завести хорька и кормить его протухшей рыбой. Вот уж запах, от которого действительно не убежишь пешком.

Гости вокруг смеются над чем-то своим, а мне кажется, что весь смех на веранде звучит как аккомпанемент моей наглости. Эрлан не отводит взгляда. Его глаза становятся чуть темнее, а губы дрогнули в улыбке, в которой больше вызова, чем веселья.

— Любопытно. То есть вы готовы ехать за тридевять земель, лишь бы спастись от… хорька?

— Разве это не достойная причина? — пожимаю плечами и делаю вид, что тянусь к чашке с кофе. На самом деле я просто даю себе секунду, чтобы скрыть дрожь в пальцах. — Поверьте, куда благороднее, чем некоторые мотивы, которые я встречала.

— Например? — его бровь чуть приподнимается.

Я возвращаю ему взгляд, намеренно дерзкий, почти наглый:

— Например, жениться не по любви. Или… прятать ребёнка ото всех, будто он секрет государственной важности.

На секунду на веранде будто становится тише. Я сама удивляюсь своей смелости, но отступать поздно. Его улыбка не исчезает, но становится какой-то хищной.

— Опасная вы женщина, Наташа, — тихо говорит он. — Слишком любите копать глубже, чем вам положено.

— А может, — парирую я, чуть наклоняясь вперёд, — просто слишком люблю правду?

Одним прыжком Эрлан оказывается на ногах, тем самым прерывает грубо наш разговор, и громко обращается ко всем:

— Тем, кто собирается завтра кататься на лошадях, придётся встать пораньше. В шесть тридцать — уже в седле. Опоздаете — уедем без вас!

В ответ раздаётся радостный гул: кто-то хлопает в ладоши, кто-то шутливо ворчит. Люди явно в предвкушении.

Я же невольно замираю. Когда-то я обожала ездить верхом. Даже сейчас, стоит услышать слово «лошади», как внутри что-то отзывается — запах кожи, скрип седла, ветер в лицо. На миг меня тянет поднять руку и записаться в эту компанию без раздумий.

Но я тут же возвращаю себя к реальности. Завтра мой первый рабочий день. Прекрасное время для того, чтобы выяснить, чем именно я должна заниматься и какие на мне будут обязанности. Укатить с рассветом в седле, значит выставить себя несерьёзной уже на старте. А кататься… кататься я ещё успею. Лошади от меня никуда не денутся.

5.1

Перед тем как уйти в свою комнату, Лена отводит меня в сторонку и подробно посвящает в расписание завтрашнего дня. Завтрак в шесть утра. Бумажная и организационная работа — теперь на моих плечах, что раньше делал прошлый администратор. Еще вскользь она упоминает про соцсети: мол, туристы здесь прекрасные, но реклама и активность в сети — залог успеха базы. Конечно, после всех дел никто не запрещает осмотреться, пройтись по территории, составить собственный план, как вести работу и развивать свою зону ответственности.

Сказать, что у меня зачесались руки от предвкушения, и сердце забилось от радости — полная ложь. Я не подпрыгиваю от счастья, но понимаю одну вещь: я приехала сюда не отдыхать. И это я сама себе выбрала. Ну что ж, значит, пора включать «режим Наташи-администратора», вызывать в себе внутреннюю дисциплину и смотреть, как я справлюсь с этой новой ролью. Внутри что-то тихо скрежещет и одновременно подмигивает: «Ну что ж, дорогая, покажи, на что способна».

Ирония здесь — мое секретное оружие: если я хотя бы немного буду насмешливо воспринимать всю эту бюрократию, возможно, смогу сохранить рассудок и при этом не заскучать окончательно. Ведь работа на популярной базе отдыха — это не только формальности. Это люди, события, неожиданные моменты… и кто знает, какие сюрпризы приготовит мне завтрашний день.

Дверь в комнату Эрлана плотно закрыта. Если он там, то, скорее всего, уже спит. Вряд ли такой человек способен разбудить легкий шум, а я, проходя в свою комнату и распаковывая вещи, стараюсь передвигаться на цыпочках, словно балерина, которая неожиданно попала в крепость горца.

Интересно, он спит в пижаме или… И тут мой мозг делает неожиданный кульбит: я отчетливо представляю его обнаженным. И замираю возле шкафа, краснея от собственной наглости. Обычно я так о мужчинах не думаю. На самом деле, последние месяцы я старательно избегаю этих мыслей, как репортер проблемной зоны избегает неприятных новостей. Но Эрлан Канаев — не просто мужчина. В нем есть что-то такое, что мгновенно заставляет мое сердце работать на повышенных оборотах, а мозг — тихо материться.

Я ловлю себя на том, что улыбка появляется сама собой, несмотря на внутренний протест: «Ну вот, Наташа, ты опять позволила себе глупости. Он же спит, а ты уже устроила собственный сериал с участием главного героя». Ирония и юмор — единственное, что спасает меня от полного позора перед самой собой. Но это не мешает маленькому трепету в животе, который упорно отказывается подчиняться логике.

Хочется одновременно и смиренно распаковывать вещи, и тихо ругать себя за мысли, которые внезапно стали слишком яркими. Впрочем, кого я обманываю? В этом доме скучно точно не будет, и мое «только работать» сегодня уже выглядит слегка комичной фразой.

Просыпаюсь от солнечного света, который пробивается через окна, и на мгновение ловлю себя на приливе оптимизма. Ну, почти приливе — пока не взглянула на часы на ночном столике. Половина десятого! Полдня уже в утиль!

Откидываю одеяло, ногами цепляюсь за черные тапочки и хватаю с кровати легкий хлопковый халат — моя верная броня от утреннего хаоса. Завтрак давно закончился, а те, кто собирался на верховую прогулку, уже растворились в горах, как будто их и не было. Судя по всему, и Эрлан уже покинул усадьбу, оставив меня одну с моими мыслями и явным желанием не встречать его очередную ироничную улыбку.

После душа одеваю джинсы и голубую рубашку, стягиваю волосы на затылке серо-голубым шарфом, чтобы хоть как-то выглядеть человеком, а не только после сна. Легкий штрих помады на губах, чтобы напоминать себе: я всё ещё умею контролировать хотя бы внешний вид, даже если мой внутренний мир напоминает разъярённый ураган.

Ирония ситуации не ускользает от меня: приехала сюда «работать и учиться новому», а первое утро встречает меня солнечным светом и пустыми тарелками — и где же тут логика? Но я улыбаюсь сама себе, потому что без чувства юмора в этом доме просто не выжить.

Спускаюсь на первый этаж и сразу замечаю женщину, которая вчера убирала со стола после ужина. Но она меня почти не интересует. Всё внимание привлекает маленькая госпожа за главным столом — дочь Эрлана. Она занимает своё «почётное кресло», видимо, часто отведённое для отца. Как только она замечает меня на пороге, сразу замолкает и перестаёт жевать оладьи с шоколадной пастой, которые явно ей нравятся.

— О, вы проснулись! — слышу привычный дружелюбный голос женщины. — Что будете на завтрак?

— Кофе с молоком, — отвечаю автоматически, не смея даже взглянуть на маленькую собственницу хозяина базы. Она сверлит меня своими тёмными глазами, и я понимаю: завоевать доверие этого крошечного диктатора — мой первый серьёзный вызов.

— Привет, — говорю мягко, присаживаюсь немного поодаль, пытаясь расположить её к себе. — Вкусно? — глазами показываю на тарелку с оладьями.

Малышка игнорирует меня, продолжает жевать, будто меня вообще нет. Вот коза, думаю про себя, молоко на губах ещё не обсохло, а уже строит из себя гору. Но если гора не идёт к нам — значит, иду к горе я сама.

— Папа тебя с собой не взял кататься на лошадях или ты их не любишь? — спрашиваю, присаживаясь чуть ближе, пытаясь наладить контакт. Малышка облизывает ложку и смотрит на меня темными, недоверчивыми глазами. Я улыбаюсь про себя: «Ну что ж, Наташа, придётся завоевывать эту маленькую колючку, если хочу хоть как-то спокойно ужинать рядом с её папой».

— Папа меня не берет, — бурчит обиженно малышка, надувая губы так, что у меня невольно появляется желание ущипнуть её за щечку. Но сдерживаюсь — мало ли что, кто знает, как она реагирует на проявление ласки.

— Я умею кататься, можно потом вдвоём прокатиться по территории, — говорю, словно протягивая мирный буфер между её недоверием и моей доброжелательностью. Глаза у малышки сразу загораются, и я понимаю — попала точно в цель.

— Правда? — с надеждой спрашивает она, не удержавшись и немного подаваясь ко мне. Сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться — кто бы мог подумать, что маленькая «командирша» так сразу ломанется на контакт.

6 глава

После завтрака я знакомлюсь со своей новой обязанностью. Лена терпеливо вводит меня в курс дела: показывает папки, объясняет, где какие бумаги лежат, на что обратить внимание, какие звонки чаще всего приходится принимать. Всё чётко, спокойно и практично — видно, что она давно в этой системе и прекрасно понимает, что к чему.

А вот у меня внутри пока всё скачет. Вроде ничего сложного — бумажки, записи, списки, но сама мысль, что это теперь моя зона ответственности, слегка давит. Не паника, конечно, но где-то глубоко внутри всё равно зудит мысль: «А если я накосячу?»

И всё это время вокруг меня крутится Сая. То сидит на диванчике, уткнувшись в своих лошадок и куклы, то вдруг исчезает, оставляя после себя звенящую тишину, а через пару минут снова появляется, как маленький инспектор с проверкой. Мой личный маленький надзиратель. Она крутится вокруг, как спутник на орбите. Ненадолго исчезает, наверное, отправляет мысленный отчет отцу, и возвращается на свой диванчик с игрушками.

Отчётливо чувствую её взгляд. Он не тяжёлый, не оценивающий, скорее нетерпеливый, полный скрытого вопроса: «Ну когда?» Вот сижу я, расписываю какие-то накладные, а у меня ощущение, что у виска мигает красная неоновая вывеска: она ждёт.

И я уже не могу сосредоточиться на бумагах. Стоит мне услышать шорох её игрушек или увидеть, как она краем глаза наблюдает за мной, и всё, внимание ускользает. Она маленькая, но в её упорстве есть что-то по-настоящему взрослое.

Кажется, будто мы с ней играем в молчаливую игру: я делаю вид, что занята, а она делает вид, что играет. На самом деле мы обе прекрасно знаем, что она ждёт моего обещания — похода на конюшню.

И вот это её немое «Ну когда?» бьёт по нервам не хуже любого начальника, что стоит над душой. Я закрываю все вкладки, улыбаюсь малышке и встаю. Она тут же соскакивает с дивана и бежит в сторону выхода, не оставляя мне шанса дать заднюю.

Подходя ближе к загону, я зависаю взглядом на лошадях. Красота да и только: масти одна к одной, как на картинках из детских энциклопедий. Одни будто сошли с рекламы женских духов — тонкие, грациозные, каждый мускул играет. Другие — прямо трактор на четырёх ногах, запрягай да и в поле. Но мой взгляд почему-то намертво приклеивается к широкогрудому гнедому, который нервно мечется вдоль ограды, словно ищет выход или недоволен своей долей. Симпатизирую — в нём столько беспокойства, что чувствую родственную душу.

Сая, как маленький ураган, несётся вперед меня. Из конюшни выскакивает парень — молодой, улыбка во все тридцать два зуба. Подхватывает девчонку прямо на лету и начинает кружить, от чего та заливается таким смехом, что у меня на сердце теплеет. В этот момент она похожа на обычного ребёнка без колючек и подозрительных взглядов.

Парень усаживает её к себе на руку, и вот тут я попадаю под прицел. Его глаза скользят по мне без особого стеснения, и у меня возникает ощущение, будто по одежде прошлись руками — причём дважды. Я, конечно, привыкла к мужскому вниманию, но обычно оно хотя бы завёрнуто в фантик приличия. А тут — наглая проверка на прочность.

Я решаю играть первой:

— Здравствуйте, меня зовут Наташа, я новый администратор.

— Марк, старший конюх, — протягивает он, улыбаясь так, будто рекламирует зубную пасту.

И в этот момент у меня внутри щёлкает саркастическая мысль: ну конечно, идеально — лошади для отдыха глаз, мужчина для проверки самооценки. Осталось только шампанского в руки и можно открывать курорт "Для одиноких дам".

Вежливо улыбаюсь, но в голове уже ехидничает мысль: этот конюх всегда так глазами ощупывает новичков, или особая программа «Добро пожаловать»?

Он удерживает Саю на локте так легко, словно та пушинка, и смотрит на меня с улыбкой, которая, похоже, работает у него вместо визитки.

— Новый администратор? — уточняет он, будто хочет ещё раз прокатить мой статус через своё восприятие. — Тогда нам с вами точно придётся часто встречаться.

— О, не сомневаюсь, — отвечаю я тоном, в котором одинаково слышится и «приятно познакомиться», и «держи дистанцию, горный малый».

Марк ухмыляется, и по его лицу сразу читается: он принял мои слова не как предупреждение, а как вызов. Прямо вижу, как в его голове щёлкает — «Ага, играет!».

Его ухмылка становится шире, почти наглой, но без злого умысла — просто молодой парень, который почувствовал задор. Глаза загораются азартом, он даже чуть выпрямляется, будто стараясь казаться выше и солиднее. Взгляд скользит по мне уже не просто с любопытством — с интересом, с расчётом.

Видно, как он уже строит планы: то ли пошутит удачно, то ли поможет с чем-то тяжёлым, то ли просто будет крутиться рядом в надежде на внимание. Ему явно хочется понравиться, и эта мысль так и светится на его лице — наивно, настойчиво и даже немного забавно. Он похоже представляет, как мы «часто встречаемся», и явно не только по рабочим вопросам.

— Обычно девушки, попадая сюда, сначала умиляются жеребятам, потом фотографируют себя в шляпе, а потом бегут кататься. Вы в какой стадии?

— В стадии работы, — сухо отрезаю я, хотя внутри подмывает съязвить насчёт жеребят и шляпы.

— Работа — это скучно, — Марк лениво оглаживает рукой шею Сае, которая довольно жмурится. — А катание на лошадях лечит от всех забот. Я могу устроить экскурсию… лично.

У меня внутри сразу вспыхивает ироничная табличка: «Осторожно, конюх-флиртолог. Специализация: кобылицы и туристки».

— Я уже пообещала Сае, что покатаемся вместе, — напоминаю я и бросаю взгляд на девочку. Малышка тут же кивает, будто подтверждает наш заговор, а Марк усмехается:

— Что ж, тогда мне остаётся только подобрать вам самых послушных лошадей. Или, может, самых строптивых? Чтобы проверить вашу выносливость?

— Проверку выносливости я обычно устраиваю не на конюшнях, — парирую я, чувствуя, как уголок губ предательски дёргается вверх. Марк смеётся, явно довольный.

— Ну, тогда посмотрим, кто кого проверит, Наташа.

6.1

— Папа! — визжит Сая и так вертится на руках Марка, что тот в панике спускает её на землю. Малышка пулей летит к Эрлану, словно торпеда на самонаведении.

Эрлан, с лицом, мрачнее грозовой тучи, поднимает дочку на руки. Кому он собирается подарить это выражение — мне или бедолаге-конюху — непонятно. Но я уже нутром чувствую: сейчас достанется всем.

— Она обещала покататься! — Сая предательски тычет в меня пальцем, как прокурор на заседании суда.

Спасибо, Сая. Не ожидала, что ты так быстро определишь меня в разряд обвиняемых. Я внезапно понимаю: эта информация мне совсем не на пользу. Если бы Эрлан мог темнеть лицом ещё сильнее, он бы точно ушёл в абсолютную черноту, как ночное небо без луны.

Он шагает ко мне, и я, как последняя дурочка, продолжаю улыбаться. Почти искренне. Почти. Хотя внутри всё дрожит, как студень. Стоит так близко, что я ощущаю его присутствие каждой волосинкой на теле. Карие глаза сужаются, губы шевелятся, грудная клетка подрагивает. Если бы он был котом — уже бы зашипел и когти показал.

— Вы слишком многое себе позволяете для человека, который только вчера приехал, — произносит он тихо, но так, что мороз по коже.

Я замираю, удивленно поднимаю брови. Сердце колотится, как сумасшедшее, а язык будто приклеился к нёбу. В голову как назло не приходит ни одной язвительной фразочки в его адрес. Только одна ехидная мысль: «Ну вот, Наташа, первый рабочий день, и ты уже на минном поле. Причём без сапёра и с завязанными глазами».

— Простите, — выдавливаю я, стараясь, чтобы голос звучал ровно, почти дружелюбно. — Не хотела… шипеть… раздражать…

Он громко цокает языком, оценивает меня этим своим острым взглядом, будто взвешивает: куснуть сразу или подержать для развлечения. И я ясно понимаю: мой сегодняшний день зависит исключительно от его капризного настроения. Сая в это время улыбается так широко, будто наблюдает за цирковым номером. Только я — не акробат, а жертва с комедийным уклоном.

Глубоко вдыхаю и думаю: «Хочется задержаться здесь надолго, а не вылететь, как пробка из шампанского. Значит, пора уточнить для себя местные правила игры. Где безопасная тропинка, а где всё заминировано. И главное — как не наступить на хвост этому хмурому коту, который точно умеет царапаться». Эрлан чуть склоняет голову и неожиданно произносит тихо, почти насмешливо:

— Интересно будет посмотреть, как вы собираетесь здесь задержаться.

Улыбка сама собой сходит с моего лица. Отлично. Оказывается, я не только «слишком многое себе позволяю», но и ещё должна доказать своё право на существование в этих стенах. Я даже не думаю прежде, чем ляпнуть:

— Ну, как минимум, могу завести друзей среди конюхов. Хоть кто-то тут улыбается.

Мой голос звучит слишком сладко-сладко, прямо сахарной патокой. В ту же секунду Эрлан будто застывает. Его глаза чернеют, скулы ходят, словно он перемалывает камни зубами. Он молчит, но руку, на которой сидит Сая, сжимает так сильно, что малышка ойкает и смотрит на него удивлённо. Тут же он ослабляет хватку, но я успеваю уловить — это был не жест по отношению к дочери, это был выплеск ярости, адресованный мне. Просто удобнее спрятать его в этом движении. Его молчание такое громкое, выразительное, я абсолютно уверена: будь мы сейчас одни, меня бы уже культурно выставили за ворота с чемоданом в руках и билетом в один конец.

Я выдерживаю эту бурю, не моргая, не опуская глаз, хотя сердце колотится так, что готово пробить грудную клетку. Смотрю прямо перед собой — на его пыльные ботинки с острым носом. И мысленно думаю: «Ну вот, Наташа, поздравляю. Ты официально первая женщина, которая умудрилась довести Эрлана до сдержанного припадка ярости за короткий промежуток времени знакомства. На базе наверняка даже доску почёта для таких предусмотрели». И в этот момент Сая звонко встревает, совершенно не в тему:

— Папа, а мы же покатаемся с Наташей на лошадях? Правда-правда?

Её тон такой восторженный, что меня невольно пробивает на смешок. Эрлан будто спотыкается на ровном месте: гнев в его глазах вспыхивает, но в ту же секунду тухнет. Он переводит взгляд на дочь, глубоко вздыхает и, не отвечая мне, тихо произносит:

— Посмотрим.

Я стою, как будто меня только что катком переехали. Эрлан уходит, широкая спина напряжена так, будто он сдерживает себя из последних сил. Сая перед его уходом соскальзывает с его руки и снова оказывается рядом со мной, хватает за пальцы и смотрит снизу вверх сияющими глазами. У неё радость, а у меня внутри ощущение, что я прошла через допрос с пристрастием и каким-то чудом вышла на свободу. Условно-досрочно.

Сердце всё ещё колотится так, что отдается в горле. Я улыбаюсь, чтобы Сая ничего не заметила, хотя во рту сухо, как будто я съела полведра песка. В голове крутится одна мысль: Наташа, ну вот тебе и первый рабочий день. Ни кофе, ни спокойного старта, а сразу приговор — ходить по минному полю босиком.

— Мы обязательно покатаемся, да? — она тянет меня за руку, и я киваю.

Внутри у меня тихая паника. Я только что увидела, как этот мужчина умеет злиться. В его взгляде было столько гнева, что если бы мы остались наедине, он бы точно выставил меня прочь со своей базы и выдал волчий билет без права оправдаться. И всё же странным образом я не отвожу от него глаз, пока он уходит. Смотрю на широкие плечи, обтянутые джинсами бедра, и думаю, что этот человек держит в руках не только свою базу, но и меня. По крайней мере, мою судьбу на этой базе.

А Сая уже строит планы на прогулку, болтает, дергает меня за руку, и я понимаю: теперь она ко мне прилипла намертво. В её глазах я союзник, подруга и, кажется, спасение от скуки. Вот только кто спасет меня от её отца?

7

Меня не выставили за ворота базы. Даже билет обратно не купили, чемодан собирать не велели. Можно было бы подумать, что это хороший знак. Но на деле оказалось — так себе подарок судьбы. Уже на следующий день у меня не было ни минуты, чтобы хоть как-то вдохнуть, не говоря уж о том, чтобы заняться чем-то посторонним. И вся неделя пошла в таком же режиме.

Мелкая провокаторша куда-то испарилась. То ли её кто-то плотно занял, то ли сослали в какой-то свой детский «Магадан». Даже за длинным столом за едой я её не видела. Тишина подозрительная, как будто специально убрали, чтобы я не расслаблялась. Но в отличие от Саи, Марк никуда не делся. Он всплывал регулярно, будто специально выискивал, где я. С улыбочками, шуточками и этим своим взглядом, от которого у меня было ощущение, что на мне прозрачная блузка.

А вот Эрлан… он тоже с горизонта не исчезал. Только радости от этого немного: именно он грузил меня работой так, что к концу дня я себя чувствовала не человеком, а выжатым лимоном, заброшенным в угол. Но, черт возьми, мне же и хотелось доказать, что я приехала не на курорт, а работать. Вот и рвалась изо всех сил.

Я активно вела документацию: брони, отмены, регистрации. Отвечаю на звонки, веду переписки. Консультировала гостей по развлечениям — платным, разумеется, потому что бизнес есть бизнес. Порой наши с ними разговоры похожи на психологические сеансы, будто у меня диплом по психологии. Иногда думаю, что если еще один турист спросит меня, есть ли у нас вайфай «прямо на лошади», я психану и сама заведу им блог о романтике жизни без интернета. Каждый день выкладывала посты и видео в соцсети, и, надо признать, некоторые залетали отлично. Даже новые брони начали капать. Я горжусь собой.

Но усталость такая, что вечером я падаю на кровать лицом в подушку и думаю: завтра не встану. А утром всё равно встаю.

И вот что самое смешное — мне даже некогда толком подумать о том, какой же этот Эрлан… красивый, когда зыркает на меня из-под бровей. Такой тяжелый взгляд, ни намека на улыбку. Сверлит, будто проверяет на прочность. Чистое «сглазить и испепелить». Ирония в том, что именно этим своим отсутствием улыбки он и чертовски притягателен. И, если честно, порой я думаю: вот бы показать ему, что я не лошадь, а дикая кобылица, которая еще и лягается. Но, боюсь, он оценит этот трюк слишком буквально. Разумеется, я делаю вид, что не замечаю его взглядов. Потому что работа у меня серьезная, а не детский сад по выращиванию бабочек в животе.

В четверг я чувствую желание разгрузить закипающие мозги. Организм требует разряда и какого-то лайта. Я уже попросила Лену, когда та уезжала в город, купить мне что-то: вкусное поесть и попить, до безумия вредное и неправильное. Мой рабочий день заканчивается в семь, поэтому я уже представляю, как после горячего душа под сериальчик буду балдеть. По трудовом договору, суббота у меня выходная. Ну как выходная, условно, но я знаю, что именно завтра вместо меня будет работать другая девушка.

— Планирует планы на выходной? — как черт из табакерки возникает Эрлан. Даже не слышала шагов, а он уже тут, опирается о стойку ресепшена и сверлит меня взглядом, густым, как застоявшийся кофе. На таком гадалки обычно предсказывают судьбу — и моя явно не из легких.

— Никаких планов, — честно признаюсь, откидываясь на спинку кресла. — Выспаться и ничего не делать весь день. Может быть, схожу на конюшню, Марк обещал подобрать мне лошадь, чтобы покататься.

Едва имя слетает с моих губ, воздух между нами густеет. Лицо Эрлана мрачнеет, как небо перед грозой. И, если бы у него в руках оказался хлыст, я бы поклялась — он бы им щелкнул исключительно для эффекта.

Знаю, что упоминание Марка было лишним, но это сладкое чувство — слегка дёрнуть за его нервы. Почти как щекотать тигра палкой через решетку: страшно, но почему-то смешно. Хотя я и сама не до конца понимаю, что за кнопка у него срабатывает на этом имени.

Мы с Марком — ну, как бы… «друзья». В кавычках. С его стороны, скорее всего, дружба с бонусами, с моей — исключительно обмен улыбками и парой реплик на тему «какая лошадь милее». Красную линию я ему пересечь не дам, тут без вариантов. Флирт для развлечения — да, но что-то серьезное? Спасибо, у меня аллергия на лишние проблемы.

А Эрлан сверлит меня взглядом. И у меня такое чувство, что если я скажу еще хоть раз слово «Марк», он не выдержит и отправит бедного парня пасти лошадей на кудыкину гору.

Он по-прежнему буравит меня глазами, и я реально думаю: если этот взгляд материализуется, то прожжёт мне во лбу аккуратненькую дырочку. Мрачен, как грозовое облако, и так же непредсказуем. В его глазах сейчас можно поджарить яичницу — жар оттуда валит сильнее, чем от плиты на кухне.

А я стою и ловлю себя на том, что мне даже нравится его злость. Раздражать Эрлана — это как скакать на бешеном жеребце: сердце колотится, волосы развеваются, а мозг вопит «остановись, дурочка, сейчас же влетишь головой в землю». Но, чёрт возьми, как же весело держаться в седле подольше, чем он ожидал!

— Что? — спрашиваю самым невинным тоном, будто вообще не понимаю, к чему весь этот драматический взгляд.

Внутри же меня разбирает смех. Вот так, Наташа, первый рабочий контракт — и вместо премии ты получаешь личного жеребца в образе хозяина базы. Дикого, норовистого, но до невозможности красивого. Но что-то меня не в ту степень несет. Надо все же взять себя в руки.

— Я скажу Марку, какую вам дать лошадь, чтобы вы не свернули шею, едва сев в седло.

— Благодарю, — киваю я, делая вид, что всё это действительно звучит как подарок судьбы.

— Не стоит, — отмахивается Эрлан своим вечным тоном «я тут решаю, чем тебе жить». — Завтра у нас вечеринка для гостей, можешь к ним присоединиться. А послезавтра в городе ярмарка и конные состязания. Вечером — танцы.

Я моргаю, стараясь не улыбнуться. Отлично, значит, пятница у меня уже занята весельем, суббота — скачками и танцами. Прям насыщенный график у девушки, которая собиралась тихо сидеть за бумажками и максимум кормить популярные соцсети фоточками лошадей.

7.1

Если я думала, что буду спать без задних ног до обеда в свой законный выходной — ошиблась. Организм, словно издеваясь, уже привык вставать рано и требовать каких-то телодвижений, а не просто валяния в кровати. Я еще упрямо лежу с закрытыми глазами, пытаюсь уговорить себя поспать, но сон испарился, будто его и не было. В итоге открываю глаза и вижу на часах всего пять.

Вздохнув, выползаю из-под теплого одеяла и плетусь в ванную по тихому дому. Даже странно, что кругом тишина, как будто сама база еще спит. Вернувшись в комнату, натягиваю джинсы, толстовку — по утрам слишком прохладно для футболки — и крадусь к конюшне. Хочется покататься в тишине, без глаз за спиной, без чьего-то контроля. Просто я и лошадь.

В ближайшем загоне пасутся двенадцать лошадей. Мой взгляд сразу цепляет гнедой — тот самый, что еще при первой встрече с Саей будто бросил мне вызов. Тогда он казался слишком диким для меня, но сегодня мне плевать. Сегодня я хочу именно его.

Я сжимаю в руке уздечку, заранее взятую в конюшне, и осторожно приближаюсь. Сердце гулко стучит в груди, будто предупреждает — не дразни судьбу. Гнедой косится, фыркает, отступает назад. Я протягиваю руку, стараясь говорить ласково:

— Ну, красавчик, давай познакомимся поближе.

Жеребец навостряет уши, замирает, а затем неожиданно позволяет дотронуться до себя. Еще мгновение и я обуздываю его. Внутри у меня всё ликует. Маленькая, но такая дорогая победа. Я сама справилась. Без чьей-то помощи. Без лишних свидетелей.

Конь крупный, но я с легкостью взваливаю на его спину седло и затягиваю подпругу. Мне уже не терпится пуститься галопом по полям, почувствовать, как в лицо ударит прохладный ветер. Прогулка обещает быть прекрасной. Но рано я радуюсь. Едва я сажусь в седло, как жеребец подо мной взбрыкивает, будто проверяя меня на вшивость. Я в шоке хватаюсь за луку седла и гриву, изо всех сил стараясь удержаться. Шок мгновенно сменяется гневом. Чёрта с два я позволю этому гнедому взять верх! В нашем дуэте главная я, а значит, меня нужно слушаться. Я плотно сжимаю бока коня коленями, выдерживаю еще несколько мощных толчков, чувствуя себя мешком с костями.

Внезапно гнедой прекращает брыкаться. Он недоуменно поворачивает голову и смотрит на меня, будто не понимая, как это я всё ещё в седле. Несмотря на нервозность ситуации, я не сдерживаюсь и смеюсь. Уморительно же выглядит эта морда!

— Думал, будет так просто? А хрен тебе, от меня так просто не избавишься, — с жаром уверяю жеребца. — Мы ещё с тобой покатаемся, нравится тебе это или нет! — хлопаю ладонью по его могучей шее.

Усмирив строптивца, разворачиваю его к воротам, чтобы наконец-то насладиться прогулкой. Но… Внезапно из-за деревьев, как чёрт из табакерки, появляется Эрлан. Он преграждает нам путь.

— Вы никуда не поедете, — тихо заявляет он, и от этой тишины его слова кажутся невероятно весомыми. — Во всяком случае, на этом коне.

Меня этот запрет заводит не на шутку. Внутри будто костер разгорается — искры злости летят прямо в голову, и я стискиваю зубы, чтобы сгоряча не ляпнуть что-то, о чём потом пожалею. Пальцы белеют на поводьях, я сжимаю их крепче, чем стоило бы, и упрямо сверлю взглядом своего начальника.

— Сдается мне, вы находитесь здесь достаточно долго, чтобы заметить: я смогла его укротить. Так в чем проблема? Вас злит, что я не слушаюсь? Что иду наперекор? — слова срываются острыми осколками, но голос у меня нарочито спокойный.

Эрлан, как всегда, изображает ледяное спокойствие. Прямо памятник самообладания, только без постамента. Но меня не проведешь: на скулах нервно двигаются желваки, и это красноречивее любых слов.

— Я не собираюсь с вами спорить, — ровно говорит он. — Или вы слезете сами, или я стащу вас силой. Выбирайте.

Прекрасно. Вот он, набор классического тирана: минимум эмоций, максимум давления. Я чуть не закатываю глаза, но удерживаюсь — на его ботинках пыль, острый нос сверкает, и меня почему-то больше раздражает именно это, чем его угрозы.

Гнедой же ведет себя так, будто вокруг вовсе не бушует маленькая война. Спокоен, как будто на пастбище траву щиплет, а не стоит с женщиной, которая нарывается, и мужчиной, который готов ее с этого седла вышвырнуть. И если уж честно, то закрадывается наглая мысль: может, это не я такая талантливая укротительница, а именно Эрлан своей тяжелой энергетикой давит даже на коня? Хотя признаваться в этом даже себе я не собираюсь.

— Вы ведете себя, как настоящий ковбой, — фыркаю я, сидя верхом и демонстративно поправляя поводья. — Осталось только шляпу надеть и сигару в зубы, будете как с обложки дешевого вестерна.

Эрлан щурится, и уголок его губ дергается, но явно не от улыбки. Вид у него угрожающий и при здравом умом нужно давно сползти с седла и тикать в укромное место, но, блин, я слишком взвинчена изменениями своих планов, чтобы быть благоразумной.

— Настоящий ковбой давно бы стащил вас за шкирку и показал, кто тут хозяин. Кстати, мысль неплохая.

— Хозяин, говорите? Ну-ну. Я бы вас скорее представила злодеем в кино. Тот, что молча заходит в салун, и все прячутся под столы, — с нервным смехом колко отвечаю

— А вы, выходит, та героиня, которая всегда лезет, куда не просят, и в итоге сама ищет себе неприятности, — произносит он тихо, но так, что у меня мурашки бегут по спине.

— Ну, так и должно быть, — ухмыляюсь я, хотя сердце колотится как бешеное. — Иначе какой зритель будет смотреть фильм без взбалмошной героини и самоуверенного героя?

В этот момент он делает шаг ближе к лошади, взгляд тяжелый, как грозовое небо. И у меня внутри проскакивает ироничная мысль: если это кино, то сцена явно ближе к боевику, чем к романтической комедии.

— Если вы сейчас не слезете, то…

— Ладно-ладно, — перебиваю угрозу и театрально вздыхаю, похлопывая жеребца по шее. — Прости, малыш, но нас с тобой только что разлучили.

— Ради вашего же блага, — мрачно отвечает Эрлан. Его голос спокоен, но от этой спокойной глубины у меня мурашки бегут по спине. — Вы даже не представляете, насколько он может быть опасен на длинной дистанции.

8

Завтрак в шесть — жестокая пытка для городского организма, но, видимо, так устроен здешний мир: солнце только-только поднимается, а жизнь уже кипит. Когда я возвращаюсь в дом, со стороны кухни пахнет так вкусно, что желудок предательски сжимается. Эрлана нигде не видно — и слава всем горам вокруг. После утренней сцены его присутствие мне как кость в горле.

Работница кухни приветливо улыбается, и я невольно думаю: вот же, бывают люди, которым не жалко доброжелательности. В отличие от некоторых, у кого улыбка зажимается где-то в тисках гордости и принципов. И почему-то мысль тут же скатывается к хозяину базы. Да чтоб его. Даже в тарелке каши умудряется сидеть этот человек.

Мне подают кашу с ягодами, золотистые гренки и кофе с молоком. И в этом есть особый кайф: завтракать одной на террасе, с видом на горы, когда воздух еще свежий и почти прозрачный. Словно весь мир принадлежит только тебе.

Рука сама тянется к телефону, я делаю пару эстетичных кадров. Пусть мои подписчики задыхаются от зависти. Вдруг камера фокусируется сама, и как назло именно на нем.

Эрлан входит так, словно это его территория, прислоняется к перилам, подносит кружку к губам. Щелчок затвора, и на экране — красивая, чертовски красивая фотография. Сволочь. Даже не старается, а выглядит так, будто его только что выдернули с фотосессии для мужского журнала.

— Если думаете сделать из меня модель, оставьте эту идею в зачатке, — иронизирует он, не отрывая взгляда.

Я упрямо делаю вид, что увлечена снимком. Господи, да он реально прекрасен. Волосы еще влажные после душа, щетина небрежно обрамляет жесткие черты лица — брутальность и дикая харизма одним набором. Выложи я фото в сеть, и комментарии полетят шквалом: «Где найти такого?» «Он женат?» «Познакомь нас срочно!». Но вместо этого я тихо убираю телефон. Моим подписчикам придется довольствоваться горными пейзажами.

— Мы сегодня погоним лошадей к реке. Можешь присоединиться, — спокойно бросает он, будто между делом.

— Это что, попытка примирения? — я поднимаю глаза и впиваюсь в него своим самым ехидным взглядом.

— Ничего подобного, — сухо отвечает Эрлан, и по его лицу видно: он ждал именно этой реакции. — Выдвигаемся после завтрака, в семь.

— Как видите, я уже завтракаю, — демонстративно зачерпываю ложку каши и неспешно отправляю в рот, выдерживая его пристальный взгляд. — И что дальше? Скажете, что я обязана подчиняться вашим приказам? Наверняка это правило навеки выбито в скале где-то над вашим домом.

Я прикладываю ладонь к сердцу — театрально, с вызовом. Он ловит мой жест, и его взгляд темнеет, словно туча на гребне горы. Секунда, кажется, что он сейчас сорвется и скажет что-то резкое. Но вместо этого уголок его губ чуть приподнимается.

— Так-то лучше, — тихо бросает Эрлан и прячет едва заметную улыбку в кружке.

И тут меня обдает: то ли злость, то ли странное, необъяснимое тепло. Потому что эта улыбка — редкая, почти запрещенная. И, черт возьми, я ненавижу себя за то, что хочу увидеть ее снова.

После завтрака неожиданно много гостей рвутся на погоню лошадей. Похоже, слово «Эрлан» действует на некоторых как афродизиак приключений. Я про себя фыркаю: видно, дамочки не прочь увидеть хозяина в его стихии, когда тестером зашкаливает вместе с игрой мускулов и глубоко взгляда из-под темных бровей.

— Какую лошадь вы мне дадите? — спрашиваю спокойно, когда вместе с основной группой подходим к загону. В душе уже мысленно смиряюсь: наверняка дадут мне какую-нибудь послушную клячу, а не настоящий адреналиновый скакун. Но надежда всё же шевелится.

— Поедете на гнедом, — отвечает Эрлан, поворачиваясь ко мне. Я прикусываю губу, чтобы не расплыться в самодовольной улыбке. — Только одно условие: если он начнёт буянить — поменяетесь.

— Хорошо, — киваю я ровно, уверенная, что смогу с ним справиться. С конем, а не с этим принципиальным горцем.

Работники базы быстро подбирают лошадей. Люди суетятся, кто-то хохочет, кто-то спорит о том, кто сильнее, а кто красивее. Эрлан протягивает мне уздечку, я бережно беру её и иду к гнедому. При первом моём шаге жеребец напрягается, двигает ушами, переминается с ноги на ногу — в общем, весь набор артистизма в этом прекрасном животном. К счастью, не удирает. Иначе помидорами бы меня обсыпали. В целом сборы проходят без происшествий: Эрлан перестаёт сверлить меня жалящим взглядом хотя бы на минуту. Я даже начинаю дышать глубже, когда его внимание смещается на других людей.

— А ты смелая, — замечает Марк, подъезжая ко мне в тот момент, когда группа трогается с места. Он улыбается широко, будто планирует податься на кастинг рекламы зубной пасты, в его движениях столько уверенности, будто он и есть часть этой всей хозяйственной суматохи.

— Всё бывает впервые, — отвечаю я.

Вижу, что Марк вот-вот начнет задавать неудобные для меня вопросы, так как мы чуток позади всех остальных едем. Поэтому, чтобы не ввязываться в лишнюю болтовню, сразу перевожу разговор на тему лошадей. Марк с удовольствием обсуждает породные нюансы — где какая лошадь любит галоп, кто желает просто по тропинке ездить, а кто вписывается в любой маршрут. Он увлекательно говорит о том, что знает как свои пять пальцев. Мне приятно слушать и одновременно осторожно держать дистанцию — чужие вопросы о моей личной жизни в столице мне ни к чему. Я оставила там всё, что мешало, и не собираюсь, по крайней мере сейчас, возвращаться.

Пока разговариваем, замечаю, как Эрлан придерживает своего чёрного жеребца, чтобы оказаться рядом со мной с другой стороны. Марк это видит и моментально перестраивается, подтягиваясь поближе к группе туристов, как будто чтобы не создавать лишнего напряжения. Но напряжение уже здесь — в воздухе, в малозаметных жестах.

— Что он тебе там рассказывал? — сухо интересуется Эрлан, сверля меня непонятным взглядом, без каких либо эмоций. Спрашивает буднично, но кожей чувствую какие-то подводные течения между нами.

Я фыркаю про себя. Мужской интерес к женщине обычно сводится к одному мотиву: «попробовать поближе сблизиться». У Марка — очевидный практический интерес и лёгкая флиртованная симпатия. У Эрлана — что-то другое, сложно уловимое: не страсть и не любопытство, а скорее… настроженность ко мне. Утреннее прикосновение, быть может, было недоразумением. А реакция моего тела — вещь предательская и беспощадная.

8.1

И, не дав мне сказать и слова, он двигается вперёд, по направлению к рабочим на лошадях, которые не взаимодействуют с туристами, словно это его естественная дорога — к природе, к пульсу земли, к тому самому месту, где у него нет времени на игры. Меня накрывает злость, которая бурлила еще утром: подмена тем, намёки — всё это вызывает во мне готовность швырнуть в человека пару слов, от которых ему бы стало не холодно, а стыдно. Даже убить образно хочется, чтобы вежливо со мной обращался и навсегда запомнил это обращение в мой адрес.

Но эта злость мгновенно рассеивается, как только взгляд падает на табун. Стоит мне посмотреть на этих животных и всё внутри замирает. Сердце вдруг наполняется каким-то невесомым счастьем, дыхание выравнивается, а в груди возникает какое-то неописуемое трепетное благоговение. Лошади идеальны — мускулы, движения, глаза, полные живой искры. Они не притворяются, не играют, у них нет колких намёков и правил приличия: они просто есть. Такой честности и непосредственности мне давно не хватало.

И в этот момент я понимаю: в этом месте, среди этих гор и этих животных, возможно, можно начать жить иначе. Не идеально, не без шрамов, но честно. Если позволят. Если я сама позволю.

Табун сгружают в плотную кучку — всадники лихо направляют животных, слышны удары копыт, лошади ржут, все вокруг смешивается: звуки, запахи, — и будоражат. Люди с базы работают как единый механизм: кто-то подталкивает, кто-то переговаривается, кто-то ловко пересекает путь норовистой лошади. Туристы ахают и щёлкают телефонами, но я не отвожу взгляда от того, что у меня под собой.

Если у остальных лошадей реакция ровная и прогнозируемая, то мой гнедой будто живёт в другом времени. Он возбуждён: роет копытом землю, мотает головой, фыркает и местами призывно ржет. Поводья в моих руках то и дело натягиваются; я чувствую каждый нерв жеребца на шее, каждое сокращение мышц. Адреналин не «щекочет», он режет и одновременно бодрит, как лед в горле. Руки натягиваются, дрожат от напряжения, ладони мокрые, но я держу поводья, потому что иначе он сорвётся.

Ловлю взгляд Эрлана. Он не кричит, не жестикулирует, призывая меня к чему-то, просто стоит в стороне на своем жеребце и смотрит, словно считывает ситуацию по невидимым линиям. Он не проявляет паники, ощущение только расчета и что-то ещё — холодная уверенность, которую мне не хочется признавать даже сама себе.

Вижу, как Марк разворачивает своего коня, и едет в мою сторону. Я прищуриваюсь, закипаю, от понимания, что меня сейчас будут отчитывать как ребенка. Сжимаю зубы, сжимаю поводья.

— Эрлан сказал, чтобы ты отъехала назад, — громко кричит Марк, стараясь перекрчивать шум от топота копыт.

— Зачем? — возмущаюсь я, едва удерживая гнедого, который явно решил показать, кто тут главный. — Я в порядке!

— Лучше поддай назад, — доносится голос одной из женщин из группы, — иначе он сам сюда прискачет и заставит.

Пусть только попробует! — думаю я, стиснув зубы. Здравый смысл орёт в ухо, что сейчас не время изображать из себя киношную героиню с амбициями, но упрямство, как всегда, берёт верх.

Гнедой мотает головой, роняя пену с удила, роет копытом землю так, будто собирается прорубить себе тоннель к другой жизни. Я только собираюсь развернуть его, как он резко взмывает в галоп. В такой мощный, что у меня перехватывает дыхание. Секунда — и всё вокруг размывается: крики людей остаются позади, ветер хлещет по лицу, глаза слезятся.

Я вцепляюсь в поводья до боли, еще придерживаюсь за луку седла, чтобы не вылететь на хожу. Руки сводит, пальцы немеют. Бедра горят, как будто их приложили к раскалённому железу. Гнедой несётся напролом, ни капли не заботясь о том, что у него на спине человек. И чем сильнее я пытаюсь направить его, тем больше понимаю: это не я управляю конём, это он решает, куда бежать, а я так, пассажир поневоле.

Наверное, мы мчимся уже целую вечность. Кажется, что за это время я могла бы составить список всех своих жизненных ошибок и даже расставить их по алфавиту. Ноги дрожат, руки гудят от натяжения поводьев, а этот проклятый красавец даже не думает уставать. Он ещё и в горку тянет, легко, будто за ним не тянется моя душа и вся моя гордость. И в уголке сознания, вспыхивает ироничная мысль: если я сейчас грохнусь, то на могильной табличке смело можно будет написать — «погибла, споря с лошадью».

9 глава

Краем глаза я ловлю резкое движение сбоку и оборачиваюсь. Сердце подпрыгивает от облегчения: Эрлан на вороном догоняет нас. Его конь будто летит, распарывая воздух, и в какой-то миг они оказываются рядом.

Он тянется к моим поводьям, я вцепилась в них так, что пальцы побелели, но всё равно отдаю. Его рука уверенно перехватывает, резкий рывок, и мой гнедой, фыркая и роняя пену, сбивается с ритма. Я чувствую, как подо мной чуть ослабевает натянутая, бешеная пружина.

Но всё ещё трясёт: конь сопротивляется, бьёт зубами удила, рвёт воздух ноздрями. Я только держусь за луку седла, пытаясь поймать хоть какую-то точку равновесия, пока Эрлан снова и снова дергает, пытается взять под контроль этот ураган мышц. Постепенно, через десятки долгих секунд, рывки становятся короче, дыхание жеребца тяжелее.

Я, наконец, начинаю дышать сама. Чувствую, как во рту сухо, будто я проглотила пыль вместе с ветром, руки гудят от усталости, а колени дрожат так, что мне стыдно признаться самой себе.

Конь всё ещё горячий, взмыленный, но его шаг уже короче, он сбавляет, сдаётся. Я ощущаю странную пустоту, будто только что пережила маленькую войну, и сейчас на пару секунд не знаю, радоваться или трястись от злости. И всё это время рядом, буквально плечом к плечу, — он. Уверенный, будто сам воздух вокруг слушается его команд. И как только лошади останавливаются, я сползаю с седла. Эрлан тоже спешит.

— Все получилось нечаянно, — говорю, стараясь хоть как-то оправдать себя, хотя понимаю, что звучит это жалко. — Я просто не смогла его удержать.

Эрлан стоит рядом. Слишком близко. Кажется, он знает, что эта близость действует сильнее любого шока после пережитого галопа. Его тело напротив моего, дыхание слегка пахнет металлом и лошадью, а губы на уровне моих глаз. Я ощущаю, как внутри что-то дрожит, как будто каждая клетка ожила от этого давления. Сердце бьется бешено, ладони потеют, а голова странно горячая, будто кровь прилила к вискам.

Он смотрит на меня карими глазами, которые словно видят всё насквозь. На долю секунды появляется выражение, которое говорит: он тоже не равнодушен. Я ловлю себя на мысли, что хочу его сильнее, чем кого-либо до этого, и осознаю, что это чувство пронзает меня целиком — от кончиков пальцев до затылка.

Он не дразнит меня, не шутит, не делает замечаний. Он просто тянет меня к себе. И когда его губы касаются моих, сначала резкие, требовательные, почти дерзкие, а потом постепенно смягчаются, в груди что-то сжимается и одновременно распирает от волнения. Его руки спускаются вдоль моей спины, плотно прижимают, и я понимаю, что ощущаю его возбуждение во всей его силе.

В голове как будто пусто, но тело реагирует на всё, каждое прикосновение, каждый вдох, каждый его жест. И тут он отпускает меня. Резко. Словно обрушивает ведро холодной воды на все мои ощущения. Дрожь по телу не проходит, а сердце продолжает бешено стучать. Холод от его ухода пробирает насквозь, но вместе с тем оставляет странное, напряженное желание — пережить это снова.

— Лучше вернемся к стаду, пока нас не начали искать, — говорит Эрлан, его голос ровный, будто ничего не произошло. — Ты поедешь на моем коне, а я возьму гнедого.

Я сдуваю с себя остатки самоуверенности и позволяю подсадить меня в седло. Внутри тихо матерюсь: всего пару минут назад он целовал меня, а теперь сидит так спокойно, будто это обычное утреннее дело — подчинять лошадей и девушек одновременно. Грусть смешивается с раздражением: хорошо, Наташа, теперь он может подумать, что ты ведешь себя так со всеми мужчинами. Великолепно, только похвалите меня за выдержку!

Эрлан держится в седле легко, уверенно, как если бы поцелуй был просто ветерком. Я понимаю, что с его точки зрения этот эпизод — пустяк. Иронично улыбаюсь про себя: ну да, конечно, для Эрлана это всего лишь легкая разминка, а для меня — внутренний пожар, который я только-только начала тушить. И вот сидишь верхом, пытаешься не расплавиться от воспоминания о его губах, а он как будто и не замечал… Отлично, Наташа, идеально для самокопания и эмоционального изнурения.

Я сжимаю поводья, сидя на вороном коне, дыхание еще немного сбито, сердце колотится, а ум пытается убедить себя, что это просто «управление лошадью». Ирония собственной ситуации висит в воздухе плотным слоем: вот сидишь ты на лошади, выглядишь профессионально, а внутри полыхает воспоминание о поцелуе, который мог бы отправить любого другого мужчину в нокаут от эмоций. Но Эрлан просто продолжает смотреть на меня, как будто ничего не было. Серьезно? Серьезно.

Я делаю глубокий вдох, стараясь вернуть себе хотя бы видимость хладнокровия, и мысленно клянусь: если он еще раз так нагло нарушит мои границы, я буду защищать их всевозможными способами.

Когда мы возвращаемся, все вокруг немедленно интересуются моим самочувствием, как будто я выпала из истории и теперь на мне висит табличка «пострадавшая». Ирония внутри меня радостно фыркает: поцелуй, говоришь? Да не время драматизировать, у нас стадо ждёт, туристы довольны, жизнь идёт своим ходом. Я кидаю в сторону Эрлана пару напряжённых взглядов, просто чтобы он понимал, что я вижу и помню, но он делает вид, что я прозрачная. Игнорирует намеренно, хладнокровно, как будто между нами вообще не было никаких границ. За это хочется врезать. Притянуть к себе и тут же оттолкнуть — такого со мной никто не делал. Никогда.

Его вороной, в отличие от моего гнедого, ведёт себя идеально: ровный шаг, уши насторожены, но нет ни намёка на бунт. Сижу в седле и впервые за утро позволяю себе поддаться удовольствию от простого движения: спина ровна, ноги в стременах, ветер бьёт в лицо, и вокруг мир кажется чуть менее жёстким. Я наслаждаюсь прогулкой без страха, что меня сейчас унесут в неизвестность, и я снова окажусь пассажиром на чужом бешеном коне. Контроль возвращается медленно, но верно; мысли о поцелуе отступают на второй план, превращаясь в тёплую, едва уловимую занозу, которую приятно чесать, но не стоит её раздирать.

10.

Если на секунду я и вообразила, что Эрлан, увидев меня в этом платье, лишится дара речи и падёт к моим ногам, то вот уж фиг там. Его взгляд прожёг меня насквозь — и всё, он снова в разговоре, будто меня тут вовсе и нет. Мол, стой красивая, хоть стой на голове, мне без разницы.

Злюсь? Чуть-чуть. Но успеваю напомнить себе: на упрямых баранов не обижаются. Иду дальше, демонстративно не задевая его ни взглядом, ни плечом. Плевать.

На террасе — Марк. Он поднимает глаза, и в ту же секунду слышу его протяжный свист. Ого. Читается в нём восхищение так открыто, что даже у меня уголки губ сами тянутся вверх. Я улыбаюсь, не потому что сильно хочу, а потому что внимание всё же греет. Особенно, когда кто-то не делает вид, что ему безразлично.

И всё равно внутри странно. Немного приятно, чуть сладко, капелька эго тянется к этому свисту, словно к солнечному лучу. Но тут же вспоминаю, от чего сбежала. Вспоминаю суету столицы, шумные вечеринки, гонку за лайками и комментариями. И понимаю: назад тянет только привычка. Никакого желания туда возвращаться нет.

Я остаюсь на террасе в компании Марка. Музыка из динамиков перемешивается с ароматом жарящегося мяса, воздух тёплый, люди смеются. На секунду мне кажется, что это всё и есть жизнь — настоящая, без фильтров.

— Вы одна? — неожиданно спрашивает Марк, подходя ближе. Его улыбка быстрая, уверенная, и он тут же бросает взгляд в сторону столов с едой. — Вот удача! Давайте я наполню нам тарелки, а вы пока подберёте местечко поуютнее.

— Почему бы и нет, — соглашаюсь, не находя причин для отказа. — Мне кусочек курицы и запечённого картофеля. Сегодняшний день был слишком щедр на эмоции, хочется съесть слона.

— Ты зря так, — отвечает он, явно обмерив меня взглядом дольше, чем следовало бы. — Тебе о фигуре волноваться нечего. Ты… очень красивая.

От комплиментов у меня внутри всегда двояко: вроде приятно, а вроде и хочется закатить глаза, чтобы не слишком умилялись. Я коротко улыбаюсь, киваю — спасибо, слышала уже, и всё равно неплохо звучит.

Возле грилей жарко, пахнет дымком и специями. Чуть дальше — костёр, вокруг него в ряд положены толстые бревна вместо лавочек. Пламя трещит, искры поднимаются вверх, подсвечивая лица сидящих рядом. Некоторые уже устроились у огня, отложив тарелки и оживлённо переговариваясь. Вечер обещает быть долгим: песни, разговоры, может, кто-то даже достанет гитару.

Я провожаю взглядом Марка, как он двигается в сторону стола с едой, и краем глаза замечаю, что Эрлан неподалеку от меня. И от этого внутри становится горячо. Мне бы взять под контроль свою реакцию на этого мужчину, но что-то не выходит.

— Что ты тут одна делаешь? — голос Эрлана выдергивает меня из мыслей так резко, что сердце подпрыгивает. — Или еда тебя совсем не интересует?

— Вообще-то один человек обещал принести мне тарелку, — мгновенно загораюсь я, отрезая слишком остро. — А я хотела просто выбрать себе место.

— Марк, значит, — в голосе Эрлана слышится сухая насмешка.

— Да, — признаюсь я, чувствуя, как вспыхиваю. — Он предложил, а я…

— А ты, конечно, не смогла отказать, — добивает он.

Меня словно током прошибает. Я напрягаюсь до предела, пальцы сжимаются в кулаки.

— Послушай, мы всего лишь собирались вместе поужинать! — выдыхаю так резко, что даже сама удивляюсь, сколько злости в голосе.

— Этот парень может хотеть большего, — бросает Эрлан с холодной уверенностью.

— Возможно, — отвечаю, давясь возмущением, — но у него ничего не выйдет. И не смей думать, что меня легко затащить в постель!

— Правда? — он делает шаг ближе, карие глаза темнеют. — А как же то, что было днём? Ты ведь явно что-то предлагала.

Я вскидываю голову, будто ударили. Кровь приливает к щекам. Меня потряхивает от бушующих эмоций внутри.

— Ты меня не так понял! — выпаливаю, но голос предательски дрожит.

— Сомневаюсь, что я такой уж глупый, — резко бросает он. — Мы ведь говорим на одном языке.

— В таком случае, — я сверкаю глазами, стараясь держать удар, — меня удивляет, что ты не воспользовался моментом.

Его губы искривляются в полуулыбке, в которой больше жара, чем веселья.

— Не то время и не то место, — произносит он тихо, но так, что у меня внутри всё сводит. — Типично женская логика.

— А ты ведь, наверное, всегда знаешь, где и когда, — отвечаю я, и воздух между нами буквально искрится.

Эрлан чуть наклоняется, и на миг мне кажется, что он готов сократить расстояние. Его дыхание касается кожи, и я чувствую, как в животе образовывается раскаленный комок. Он обжигает живот и срывает вниз, ожигая меня.

— Может, я и правда всегда знаю, — шепчет он так близко, что каждое слово будто прожигает губы. Я непроизвольно свои облизываю, отчего глаза Эрлана вспыхивают. Он смотрит на мои губы, потом на декольте, потом в глаза.

Мои пальцы сами собой цепляются за подол платья, чтобы не дрогнуть, не потянуться к нему первой. Я жду, что сейчас он накроет мои губы, но он вдруг замолкает, его взгляд вновь скользит по лицу, замирает на губах, и… отстраняется на крошечный шаг.

— Но точно не сейчас, — произносит он спокойно, словно не только что довёл меня до грани.

Грудь ходит ходуном, дыхание рваное, будто я пробежала марафон. Хочется одновременно ударить его и поцеловать. Дыхание рвётся. Мышцы напряжены, ладони дрожат — внутри жар и холод одновременно.

— Упрямый баран, — срывается у меня.

— А ты слишком уверена в себе, — отвечает он с тенью улыбки и поворачивается так, словно разговор окончен.

Меня просто разрывает, и я делаю шаг, который сама себе ещё минуту назад бы не позволила. Стиснув зубы, смотрю на него так, будто могу прожечь сталь, и вдруг всё это пекло превращаю в движение. Хватаю его за запястье, притягиваю, громко смеясь, чтобы все вокруг повернули головы. Адреналин бодрит — я хочу, чтобы он почувствовал мою правоту прямо у себя на губах.

Обхватываю рукой загорелую шею, прижимаю себя ближе и смотрю в его глаза — в эти черные бездны, которые минуту назад были холодны, как грозовая туча. В груди — буря: гнев, стыд, желание отомстить и запретный аромат того самого поцелуя. За секунду решаю сценарий: не ждать, пока он снова достанет меня словами. Поднимаюсь на цыпочки и закрываю ему рот поцелуем.

11

Марк появляется из толпы с двумя тарелками, сияет, как герой, вернувшийся с охоты. Я приветливо ему улыбаюсь, чувствуя небольшой приступ голода после эмоциональной битвы с Эрланом.

— Я уж подумал, ты сбежала, — протягивает одну мне. — Нашла место для нас?

Я киваю на костёр, где свободное бревно манит видом уединённого трона. Марк прослеживает направление моего кивка, согласно кивает в ответ. Мы вместе идем к бревну, садимся. Первые три минуты оба утоляем голод. Еда вкусная, даже будет плевать, если наберу пару килограммов. На воздухе среди гор грех сидеть на диаете.

Марк, к моему удивлению, оказывается не таким уж приторным. Стоит ему забыть про свои приёмы ухажёра, и он превращается в приятного собеседника. Я смеюсь над его историями о работе на базе: как однажды лошадь сбросила его в реку, как ночью волк стащил у него ботинок прямо из-под носа. Оказывается, он работает здесь с окончания школы, живёт прямо на территории базы, в домике для рабочих. Рассказывает всё это просто, с лёгкой самоиронией.

— Вот уж кто меня здесь спасет от голода, — говорю сквозь смех, кивая на его тарелку с картошкой, которую он ловко делит между нами.

— Не обольщайтесь, — ухмыляется он. — Я тоже спасаюсь вашим смехом.

Пламя костра трещит, кто-то вытаскивает гитару, и люди начинают петь. Атмосфера теплеет вместе с воздухом, и я вдруг ловлю себя на мысли, что давно не сидела так — без сторис, без телефона, просто в моменте. Главное, нет ощущение фальши.

Марк, правда, быстро скучает. Ему эти песни кажутся «спектаклем для туристов». А мне наоборот — всё это живое, настоящее, без глянца и фильтров. Я едва не огрызаюсь, но вовремя переключаюсь и просто поджимаю губы с улыбкой.

И тут — взгляд. Чёткий, прямой, обжигающий. Я поднимаю глаза и натыкаюсь на Эрлана. Он стоит чуть в стороне, опершись на столб, разговаривает с кем-то, но глаза смотрят только на меня. Слов не нужно: в этом взгляде и вызов, и предупреждение, и то самое «я помню, что ты сделала». Улыбаюсь. Слишком широко, слишком дерзко, да так, чтобы он понял: я вижу его огонь и подкидываю дров.

А рядом Марк всё ещё рассказывает про то, как перепутал седла и в итоге оказался на самой упрямой лошади в табуне. Я смеюсь — искренне, но краем глаз держу Эрлана на прицеле. Его взгляд не отпускает. И от этого вечер становится ещё вкуснее.

Мы все сидим с Марком у костра, гитара переливается аккордами, кто-то из туристов неожиданно затягивает песню. Несколько пар поднимаются, начинают двигаться под ритм — у костра танцы выглядят чуть нелепо, но от этого только теплее и живее. Марк что-то рассказывает о местных традициях, об охоте в горах, и вдруг между делом обмолвился:

— Здесь волки очень наглые. Слышали когда-нибудь их вой? На рассвете он тянется по ущелью так, что мороз по коже.

— Волки? — усмехаюсь, приподнимая бровь. — Отлично. Как раз того не хватало — жить в горах, где мужчины с волчьими наглыми взглядами и волки по ночам. Романтика.

Марк смеется, но его голос тонет, потому что сзади нависает знакомая тень. Я даже не успеваю обернуться, как рука цепко обхватывает мою ладонь.

— Вставай, — тихо, но без права на отказ говорит Эрлан. — Пора танцевать.

— Серьезно? — оглядываюсь на него, нарочито округляя глаза.

И прежде чем я успеваю сказать еще слово, он уже поднимает меня с бревна, уводя к кругу, где несколько пар двигаются в ритм гитары.

— А если я не умею? — дерзко бросаю, хотя сердце колотится так, что сама себя слышу.

— Тогда научишься. Со мной, — отвечает Эрлан, обнимая за талию.

Я закатываю глаза, но руки сами собой ложатся ему на плечи. И музыка, и разговоры, и костер — все исчезает, будто остались только мы двое и этот странный танец, где никто не знает, кто на самом деле ведет.

Его ладонь ложится мне на талию, и от этого простого прикосновения у меня будто сжимается живот. Черт, не от страха — от того самого жара, который меня бесит и заводит одновременно.

— Расслабься, — командует Эрлан, будто я не человек, а очередной строптивый жеребец.

— Да расслабилась я, — фыркаю, но спина предательски прямая, руки напряжены.

— Ты деревянная, — усмехается, тянет ближе. — Танец — это движение, а не борьба.

— Для меня с тобой любая ситуация — борьба, — шепчу я ему в ключицу, но ноги уже подчиняются его шагам.

Он ведет меня уверенно, будто знает каждый мой вздох наперед. То слегка толкает бедром, то крепче прижимает к себе — и у меня перехватывает дыхание. Я пытаюсь сохранить иронию, ухмыльнуться, но губы сами собой приоткрываются.

— Если ты сейчас наступишь мне на ногу, я запомню это навсегда, — предупреждаю, глядя куда угодно, только не в его глаза.

— Тогда придется носить тебя на руках, — отвечает он так спокойно, что у меня подгибаются колени.

Я сжимаю пальцы на его плечах, чтобы не выдать дрожь. Музыка вокруг будто затихает, остаются только наши движения. Пару раз я делаю нарочно неправильный шаг, чтобы вывести его из себя, но Эрлан лишь сильнее прижимает меня к себе, заставляя двигаться в его ритме.

И когда наши лица оказываются слишком близко, я чувствую его взгляд. Тот самый, от которого хочется одновременно ударить и поцеловать. От него внутри все сжимается до боли сладко, как от острого ножа. Я не знаю, танцую ли я или падаю в пропасть. Но знаю точно: выбираться не хочу.

Танец заканчивается так внезапно, словно кто-то резко порвал струны гитары. Я делаю шаг назад, и Эрлан тут же отпускает, даже не пытаясь задержать. Секунду стою, словно оглушённая, а потом воздух резко возвращается в лёгкие.

Вокруг тоже будто что-то меняется — люди начинают вставать, тянуться, хлопать друг друга по плечам. Посиделки сворачиваются сами собой, без лишних слов, как будто всем вдруг разом стало достаточно. Я машинально бросаю взгляд на часы: десять вечера. Для кого-то ещё середина, но когда встаёшь ни свет ни заря — организм требует своё. Сон клонит, хотя после танца я всё ещё хожу, как после удара током.