Ершистый вереск

Ершистый вереск

Ершистый вереск.

Из вереска напиток

Забыт давным-давно.

А был он слаще меда,

Пьянее, чем вино.

В котлах его варили

И пили всей семьей

Малютки-медовары

В пещерах под землей…

— Девочки, хватит Стивенсона на сегодня, дайте и ему отдохнуть, — мамин голос теплее света жёлтых ламп и выцветших старых страниц. Мамин голос, кажется, теплее даже солнца.

По стенам ползут тени, огибая светильники и лампы. Приятные пастельные тона. Стен не видно за детскими рисунками, изображающими умилительный примитивизм жизни. И две кровати, хотя девочки любят спать в одной. Совсем непохожие друг на друга и объединяемые лишь тем, что ещё слишком дети, чтобы задумываться о чём-либо…

— Ну мам, мы только начали, — жалобно протягивает темноволосая курносая девчушка, сминая одеяла и чуть подаваясь вперёд. — Пожалуйста…

Глаза такие большие, по-детски невинные и ослепительно голубые. В них плещется та кристальная игривая наивность, что часто удивляет взрослых своей доверчивой простотой.

Женщина замирает в нерешительности, а потом со вздохом кивает: «Но только недолго». И лишь дверь закрывается, как голубые глаза вновь с восхищением и нетерпением оборачиваются к сестре. Такой взрослой и серьёзной в своих очках, что скрывают за собой серые, кажется, совсем и не детские глаза. Старшая сестра. Изольда…

Сидя с книгой в руках и надвинутыми на нос очками, она так похожа на воспитательницу, что малышка слушается её во всём. Только её. Потому что девочке интересно, умеет ли Изольда смеяться. И она сделает для сестры всё, чтобы когда-нибудь увидеть её искренний смех.

— Давай дальше, пожалуйста, давай! — нетерпеливо ёрзает девочка, пододвигаясь ближе и заглядывая в книгу, чтобы следить, как сестра будет расшифровывать такие непонятные для неё символы в такую простую и приятную речь.

Ведь читать-то Матильда не умела. Как и не умела быть серьёзной. Она слишком любила танцевать и кушать сладкое, отчего её щёки были слегка пухлые. Матильда старалась есть меньше, ровняясь на сестру, потому что думала, что взрослые не любят сладкого. Она, как и все дети, мечтала вырасти.

Пришел король шотландский,

Безжалостный к врагам,

Погнал он бедных пиктов

К скалистым берегам.

На вересковом поле

На поле боевом

Лежал живой на мертвом

И мертвый — на живом.

На этом моменте Матильде всегда становилось очень грустно и страшно — она сильнее прижималась к сестре, обхватив свои коленки, и терпеливо ждала, когда история «станет добрее». Голос у Изольды был ровный, спокойный и мелодичный — под него хорошо спалось, она умела читать так, чтобы её хотелось слушать.

И к началу третей строфы, Матильда уже спала, приложив к губам палец. И почему-то сестре казалось, что ей снятся вересковые поля…

Дверь легонько приоткрылась, в ней вновь появилась мама.

— Изольда, пойдём, тебе нужно принимать лекарства… — проговорила она тихо, чтобы не разбудить младшую.

Через тёмный пугающий коридор они прошли в кухню. Изольде было страшно, но она всеми силами показывала, что не боится темноты, запирая страх глубоко в себе, чтобы мама не называла её трусихой. В кухне пахло пряностями, заваренным чаем и вареньем. В хлебнице лежали одинокие сухие корочки…

И пока она разглядывала их, что-то «укусило» руку. Девочка ойкнула. Мама всегда делала это быстро, так, что она даже и не замечала, поэтому Изольда не боялась уколов. Отпрянув, девочка, как всегда, потёрла руку в месте «укуса». Ничего, только маленькая точечка.

— Можно мне изюминку? — спросила она, уже зная ответ.

— Тебе будет плохо…

— От одной? — не сдавалась Изольда.

— Нельзя, — строго ответила мама.

Изольда не обижалась, потому что знала, что маме не жалко для неё изюминки. Её жаль её здоровья — так мама говорила. И, наверное, мама понимала, как девочке трудно бороться с желаниями, глядя на Матильду, позволяющую себе кушать всё, что угодно. Ведь только у Изольды был сахарный диабет…

***

«Когда я вырасту, то стану кондитером», — повторяла Матильда по нескольку раз на день. Она думала, что Изольда не ест печенье, потому что его просто плохо приготовили. А вот если бы его испекла она — сестре, конечно же, понравилось бы.

А Изольда росла с желанием узнать вкус сладости. Она ела скучную еду, даже по цвету отличавшуюся от розового крема и мороженого, сладких леденцов и тягучей нуги. Ей казалось, она ела саму серость, от которой её глаза становились строже, а фигура худее.

Они росли, и их мечты росли вместе с ними.

Изольда была тонкой, худощавой и сдерживающей всё в себе. Матильда же была её противоположностью. Но они любили балладу о Вересковом мёде, связанные одной мечтой.

— Я когда-нибудь его сделаю, — мечтательно произносила Матильда, глядя, как на скалы набегает вода.

Крутой обрыв, бескрайний океан и небесный простор. Вокруг ни души, не считая Изольды.

— Кого? — спрашивает она тоном, похожим на этот камень.

— Вересковый мёд…

Даже мысли о нём пахли чем-то приятным, как далёкая мечта. Изольда хмыкнула, рассеяв дымку в мыслях у девушки.

— Рецепт был утерян, так сказано в балладе.

— Ты никогда не ешь сладкого, — перевела тему Матильда, колышка пальцами сочный стебель. — Пообещай мне, что, когда я сделаю его — ты обязательно отведаешь.

Немного удивившись, Изольда совсем тихо проговорила: «Обещаю».

В небе разливался закат, в котором был слышен шепот уходящего лета.

***

Матильда закрывалась в кухне, портя целые горы продуктов. Сладко и невообразимо пахла ваниль, дыша сахарной пудрой, а из духовки плыл аромат шоколадной выпечки. Всё усыпано белой мукой, даже её лицо, сосредоточенно читающее рецепт. Весь дом дышал карамелью и корицей.