Ещё одна жизнь

Пролог

Она называет меня ненасытным демоном, и правда — не могу ею насытиться. Думал, когда вновь добьюсь её, уложу в постель, когда она сама, по собственной воле, разведёт передо мной ноги, когда закричит от наслаждения, когда с её губ, будто в бреду, будет слетать только моё имя — станет легче, и я смогу выкинуть её из головы, выдрать из сердца, перестать так мучиться от желания обладать. И — ни черта. Сколько бы ни брал её — всё ещё дьявольски хочу, даже сейчас, после долгой безумной ночи и такого же дня. Хочу её любую — и тугую, как на рассвете готовый распуститься бутон, и вот такую, раскрытую, всю влажную, в ароматных каплях нашей росы, с изломанным многочасовой схваткой телом, измученную, до смерти утомлённую, мгновенно засыпающую рядом со мной после очередного раунда нашей бесконечной войны.

В этом мире я выигрываю у неё, она не в силах сопротивляться. Её стоны и крики — как триумфальный марш для возвращающихся с победой домой. Искусанные красные губы, чёрные глаза, водопад тёмных волос на подушке — обнажённое тело, мои метки на нежной коже, печать на её теле, показывающая всем и сразу: моё.

Она вся моя — до мизинчика на ноге, который я целовал совсем недавно, а она смотрела мне прямо в глаза, а её прекрасная грудь резко, рвано вздымалась. Она моя — её сладкое влажное лоно, её сжавшиеся в камешки розовые соски. Она моя — и её живот, где когда-нибудь обязательно вырастет наш ребёнок. Я смогу удержать её, когда-нибудь я смогу.

И она правда будет моя — а не только её тонкие руки, не желающие меня, отталкивающие поначалу, а затем держащиеся за мои плечи, будто я — тот единственный, кто может её спасти от падения в бездну. Но я не спаситель, я тот, кто уже вечность тащит её за собой на самое дно бесконечной, грязной, чёрной как смоль страсти. Неудачник, которому в любви к ней никогда не везёт.

И всё равно, как бы ни повернулась судьба — она вся моя, её нежность и слабость, её страсть и ненависть, её наслаждение и боль. Она — моя.

А я в её власти. Она держит меня за горло, за сердце, за душу — мучает и убивает своей нелюбовью, всегда забывает и не замечает, пока я не заслоняю собой для неё очередной фантастический мир.

Сейчас я владею ею, а она — всегда — мной.

Она должна смотреть на меня, видеть только меня, любить только меня, дышать мной — как я дышу лишь ею одной все эти годы.

Провожу языком по её горячим губам, пью жаркое дыхание. Это ад какой-то. Она — адское пламя.

Не даю ей дышать, и она открывает глаза. На меня смотрит бездна.

— Нет. Не надо. Пожалуйста. Ты совсем измучил меня.

Она не должна говорить так, этим сладостным шёпотом, хриплым и нежным. Не должна так часто, так испуганно, как жертва, дышать. Не должна отводить взгляд, притворяясь скромной девственницей. Не должна оставаться чистой, когда уже десятки раз сегодня и тысячи раз прежде была подо мной.

Она не должна быть такой — принадлежащей мне уже вечность назад, но ускользающей, как тени, которые никогда не встречаются с солнцем.

Кровь кипит в венах, будто я в аду. Развожу её ноги, накрываю собой, преодолеваю слабое сопротивление, погружаюсь в неё, будто падаю в бездну. Я в аду и в раю одновременно.

Ты — моя женщина, моя собственность, но мне так одиноко с тобой, ведь ты упорно, упрямо, неумолимо меня отвергаешь. Ты всегда выбираешь другого, ты забываешь меня. И я прошу об одном: полюби меня. Полюби, наконец! Ну чего тебе стоит посмотреть на меня хоть раз так, как тогда? Взгляни на меня, вот я, рядом с тобой. Обладаю тобой — убегающей из рук, как вода.

Это ты — демон. Лишила меня совести, чести, сердца, души. Превратила в уродливого, страшного монстра. Я не хочу, но играю для тебя эту роль — преследую, хотя мог бы любить, если бы ты меня выбрала.

Спаси меня от себя. Или просто: спаси.

Спаси меня, Александра.

Глава 1. Ангел с разноцветными глазами

— Ты спрашиваешь, как со мной всё это случилось?

Я так устала от одиночества и тишины, что готова говорить даже со странным ангелом, который мне снится.

— Тяжёлый день, Александра? — подсказывает он, и я решаю быть откровенной, впервые ничего не скрывая. С ним я могу быть собой — израненной, слабой. Ведь эта беседа — лишь сон.

— Тяжёлый день? — повторяю за ним. — Уже полгода, с развода, для меня все они такие, хотя на работу больше не нужно спешить, да и что-то делать, по сути, не нужно. Воскресенья — вообще ад...

— А если подробней? — ангел не позволяет мне долго молчать. — Расскажи мне всё. Ничего не скрывай.

— Прям-таки всё?

Он кивает. В разноцветных глазах — всё внимание мира, который — вот уж чудо! — наконец хочет услышать меня, хотя до сих пор никто, ни разу не проявлял такого желания.

Начинаю издалека. Мысли скользят, перескакивают с темы на тему. Даже детство вспомнила, чего только ему ни говорю. Меня несёт, будто плотину прорвало.

— ...Знаешь, ведь Костя не жмотился, всем обеспечил, квартиру подарил — правда, однокомнатную и в спальном районе, но, как шепнул адвокат: «Живо бери и благодари». И я кивнула, сказала: «Спасибо вам, Константин Эдуардович», не знаю даже, как умудрилась другие слова удержать, те, что аж душили, кислотой горло жгли. Адвокаты, оба, что мой, что его, светились от счастья — ещё бы, такие деньги за полчаса работы в почти полной — одуряющей, по нервам тикающей — тишине. Когда судья ушёл, адвокат Кости получил денежки и на этом всё, а моему пришлось ещё поработать: расплывшуюся до состояния медузы клиентку до такси довести. Смешно, наверное, выглядело со стороны: такая приличная женщина в деловом костюме, на высоких каблуках, спускается со ступенек здания суда, и у неё ноги подкашиваются, а лицо — будто у наркоманки, словившей приход.

— Всего вам хорошего, Александра Александровна, — напоследок сказал он мне и ушёл. Двери в здание суда захлопнулись за ним с таким мерзким звуком, будто гвоздь вбили в мой гроб, а таксист равнодушно спросил:

— Так куда вас?

«Домой» просилось на язык, а ответить пришлось:

— В Малиновку. Центральная, сто двенадцать.

Мой новый дом — тюрьма все эти полгода.

У них на руках были фотографии, на которых я лежала в объятиях его брата, в одном нижнем белье. Понятия не имею, как они это сделали, между мной и Семёном никогда ничего не было, да и быть ничего не могло — я же Костю любила, а он, оказывается, от меня подустал и нашёл замену помоложе и с грудью побольше. Возможно, силиконовой, а возможно — я до сих пор очень зла, и хочу этой замене ноги переломать, но руки у меня коротки, и сил никаких не осталось.

Народная мудрость: жена узнаёт обо всём последней. Так случилось и со мной. Та, новая, Катенька, он так её ласково называет, месяца три публиковала фотографии в соцсетях, ретушируя его лицо, принимала поздравления, сначала с обретением любимого, потом с совместным отдыхом (поездкой на неделю в Италию, которую одна очень глупая жена считала исключительно деловой). Потом Катенька объявила на весь мир о помолвке, похвасталась кольцом и начала выбирать платья для свадьбы — а я тихо себе жила, воспитывала приёмного сына и ездила на работу: Косте помогать, ведь он весь во встречах, делах, такой занятой, что жаловался: как будто женат на работе.

Как оказалось, жениться он собрался совсем не на работе, а на своей подчинённой — молодом перспективном финансисте, красавице двадцати пяти лет, то есть на восемь лет меня младше.

Я у Кости — вторая жена. Первой ничего плохого не сделала, та сама ушла до появления меня в их жизни, сына бросила, и Костя искал маму Кириллу, на работу гувернанткой порекомендовали меня, и как-то у нас закрутилась. А, может, только у меня? Нет, нет, всё же восемь лет прожили вместе, не мог бы он столько терпеть рядом особу, к которой совсем равнодушен, давно бы замену нашёл. Да и в постели всё начало портиться меньше года назад, а до того он казался мне богом, способным сотворить с моим сердцем и телом всё, кроме одного, самого важного — он так и не дал мне ребёнка. У нас был Кирилл, и иногда я даже забывала, что он мне неродной, так к нему сердцем прикипела.

Восемь лет всё-таки прожили вместе. Я помогала Косте во всём. Состояние он за эти годы преумножил, приличный дом в хорошем районе сменил роскошный дворец. Его сын начал называть меня мамой. Я получила второе образование, которое позволило мне больше помогать мужу. Он называл меня Золотцем. Все считали — за цвет волос (окрашенных, как ему нравилось), но наедине он всегда говорил, что я, сирота-бесприданница, принесла ему миллионы своей верностью и тем, что он всегда был спокоен за тыл, а потом и тем, что помогала присматривать за всем.

Когда я заходила в здание компании, охранник обычно отчитывался начальнику по радиосвязи, и в пустом роскошном холле звучало: «Хозяйка приехала». Другой должности мне не придумали, так что не пришлось увольнять.

Потерю работы и даже мужа не так уж и тяжело пережить. Я смогла, я справилась, даже сидя в этой крохотной клетке, в Малиновке, на краю земли. Я смирилась с «Катенькой» в доме, обставленном, обустроенном моими руками, я отогнала от себя все мысли о том, что Костя теперь с ней делит постель и уже для неё является богом. Отпустила дом, отпустила любимого человека — ребёнка не смогла отпустить. Суд по моей просьбе назначил часы посещений, и каждое воскресенье я отправлялась туда, домой, в свою прежнюю жизнь — к Кирюше. И каждый раз это было словно попадание в рай и тотчас же сразу в ад.

Эти вещи, разбросанные, переставленные, следы чужой совместной жизни, голоса, смех, фигуры двух людей, сидящих на диване в обнимку, на которых я старалась не смотреть. Заехавший как-то в гости Семён, дающий пять брату — и замечающий меня, поднимающуюся на второй этаж — и ни слова от него, человека, с которым я якобы изменила. Кирилл — сначала радующийся каждому моему появлению, делящийся школьными новостями, как давным-давно привык. А потом всё глубже, всё заметнее паузы в наших с ним разговорах, углубляющийся, сердце рвущий разрыв.

Глава 2. Незнакомец

Чумазый незнакомец затаскивает меня в кусты и заставляет пригнуться. Шум нарастает, и мимо нас, спрятавшихся среди густой листвы, проносятся несколько всадников на мощных, так что земля дрожит под их копытами, скакунах. Плащи развеваются на ветру, будто огромные чёрные крылья, металл лязгает о металл. Всадников сопровождает повизгивающая, скулящая, воющая и лающая свора собак — и несколько мгновений я не дышу, боясь привлечь их внимание. Но собаки спешат за хозяевами, им некогда оглядываться по сторонам. Пушистые, возбуждённо задранные хвосты качаются и подпрыгивают, будто белые, чёрные, рыжие флаги, пока совсем не исчезают вдали. На дороге остаётся густое облако поднятой пыли, и возвращаться туда я не спешу.

Мой спаситель от столкновения с кавалькадой без особых церемоний плюхается на землю, и правда, лохмотья на нём бесполезно беречь. Он срывает травинку, прикусывает её, мне достаётся задумчивый взгляд из-под ресниц. Я робко улыбаюсь и молча отвожу глаза. Он запрокидывает голову и разглядывает кроны деревьев и небо — глубокое, чистое, пронзительно синее. Тоже туда смотрю. Стоит такая одуряющая жара, что рубашка прилипает к спине и испарина выступает на лбу.

Я точно помню, какой сейчас месяц на календаре — и это промозглый октябрь.

Мне хочется ущипнуть себя и проснуться. Но это не сон. Всё здесь реально, как пот, который я смахнула со лба, как ягода земляники, нашедшаяся под ближайшим кустом. Пот солёный, а ягода сладкая и ароматная, мелкие семечки скрипят на зубах. Моя испачканная в красном соке рука выглядит непривычно: ни следа маникюра, ногти очень короткие, линии на ладони мои, но кожа кажется нежнее и тоньше. Поправляю длинную юбку и смотрю на ноги — уже и не помню, когда в последний раз ходила босой. Только дома или на отдыхе у воды. Но вот так, ступать по грязной земле, по всем этим острым камешкам, веточкам, опавшей хвое — ощущение не из приятных.

Одежда кажется добротной, но грубой, юбка плотная, под ней ещё одна, тоньше, и ни следа белья: ни бюстгальтера, ни трусов. Соски дерзко поднимают плотную ткань, и дома я бы обязательно что-то сделала с этим, но здесь вынуждена притворяться, что всё в полном порядке, всё так, как и должно быть. Не хочу, чтобы незнакомец заметил, как я смущена. Не хочу привлекать внимание к своему провокационному виду. Сразу понятно, это не тот мир, где мужчины вежливо отводят глаза — незнакомец снова на меня смотрит, и его широкая улыбка пугает совсем не отсутствием десятка зубов.

Соображать нужно быстрей. Где я, кто я, что мне сейчас делать?

Ангел из сна сказал, что выберет за меня. И, похоже, тот наш разговор не был сном. Уж слишком всё реально вокруг. Услышанная недавно фраза: «Выбор сделан», произнесённая скрипящим механическим голосом, проносится в голове, как и целый ворох догадок, какой выбор и почему мог быть в моём случае сделан. Я так попала... В переносном и буквальном смысле слова — я попала в роман!

Нельзя не заметить однозначного сходства с одним из прочитанных совсем недавно романов — не самым любимым, но о котором я много думала, возвращалась к отдельным главам несколько раз, пытаясь кое-что понять про себя. Вкладка всё ещё открыта на телефоне — где бы он ни находился сейчас. И пусть это звучит безумно, но...

Я оглядываюсь кругом, ещё раз смотрю на свою длинную домотканую юбку, окрашенную в красный, с вышивкой на подоле — клевер и луговые цветы. Смотрю на белый фартук и тугую шнуровку жилетки под грудью, из-за которой подчёркнуто всё то, что в таком мире стоило бы тщательней скрыть. Но другая я, предыдущая моему появлению здесь — надевшая эту тонкую блузку, самую красивую юбку, затянувшая шнуровку потуже — явно хотела, чтобы все вокруг видели, насколько у неё, ещё девочки, красивая грудь. Она хотела нравиться, хотела понравиться лорду, хотела успеть изменить свою жизнь до того, как стать суженой свинопаса и вечно унылой, затюканной, несчастной женой.

Судьба её не баловала — лорду она досталась уже не девственницей, что не помешало ей вскружить ему голову. Но до судьбоносной встречи ей пришлось нелегко, а её первый опыт... Ох! Я внимательно смотрю на чумазого незнакомца, и мне становится не по себе. Хотя какое «по себе» в чужом мире?

На мне её платье — я точно помню, как читала про клевер и луговые цветы, вышитые собственноручно. Шокирующе? Но мне некогда даже думать об этом — ведь передо мной её первый любовник — наглый тип, отказавшийся слушать все её «нет».

Пусть это безумие, но я узнаю незнакомца. Это же тот мерзавец, который сначала уберёг от встречи с лордом молодую пастушку, а потом воспользовался её беззащитностью и наивностью, не пожалел невинной восемнадцатилетней девчонки.

Грязный, страшный, беззубый, он смотрит на меня из-под ресниц, и я быстро вспоминаю все подробности прочитанной сцены — сколь отвратительные, столь и горячие. Не стану врать, я перечитала ту главу много раз. Никак не могла понять, что меня так зацепило.

Настойчивость проходного персонажа сомнительной наружности и моральных качеств в сочетании с её наивной беспомощностью зажгли фантазию. И я думала о том, как это — быть с незнакомцем? Как позволить другому, не Косте, прикасаться к себе? Мне казалось, на такое я не способна, никогда не смогу никого другого к себе подпустить. И прочитанная фантазия о том, кто позволения не спрашивает, кто просто берёт, внезапно отдалась жаром внизу живота. То, что он случайный, что он урод и не только моральный, почему-то не оттолкнуло. Я смаковала каждое слово, будто описанное — самая романтичная сцена любви, а на деле представляла себя на месте неопытной девушки, ласкаемой, распаляемой для того, что её тело ещё не познало.

Кроме Кости у меня не было никого, так что... Я не могла представить на его месте кого-то другого, не могла изменить даже тому, кто мне изменил, но фантазия о том, кто взял бы меня, несмотря на неуверенность, которую я тоже чувствовала, как и неопытная героиня, завела меня до того, что впервые за долгое время я решилась прикоснуться к себе. И мне было хорошо. Очень стыдно, но хорошо. Костя мне теперь никто, но только воображаемым насильником (умелым и достаточно нежным) я смогла его заменить. Уродливым и даже страшным — а всё потому, что такому я бы ни за что не отдала своего сердца. Ну а голодное тело — бери. Ведь это только фантазия.

Глава 3. Забота и галантность

Сбежать от Гора мне не удалось. Пыталась и не раз, уходя, говорила, что по нужде, просила, чтобы не следил, объясняла: стесняюсь. Потом зайцем бежала по лесу, не жалея босых ног, измученных долгой дорогой, залезала под вывернутые с корнями деревья, лежала в кустах под прикрытием густой листвы и трав, думала: «Всё, наконец, получилось!» — но вскоре невдалеке раздавался его спокойный уверенный голос:

— Поторопись, малышка. Хватит уже отдыхать. Ночью отлежишься.

Он знал, что я пытаюсь сбежать, но ни разу не показал, кроме как усмешкой, что понимает, почему я «из скромности, по нужде» так далеко оказалась в лесу.

И он, конечно, замечал, что у меня болят ноги, что иду со скоростью полупарализованной старушки. Беззлобно подшучивал, когда я ойкала, наступая на очередной острый камень:

— И как ты с такими нежными пяточками умудрялась за козами успевать?

Я сказала, что дома у меня были сабо, достались от мамы, а ей, ещё девушке, их сделал заезжий мастер из южных земель, что такой красивой, тонкой и крепкой работы ни на одном рынке не сыщешь. Что сначала маме, а потом мне все в деревне завидовали из-за этих сабо.

— Мне пришлось их оставить. Теперь сестрёнке придётся за козами ходить, а я уж как-нибудь заработаю на новую обувь, когда до города доберусь.

Даже странно, что такие незначительные подробности книги всплывали в памяти, будто я и правда это когда-то пережила. И слова, когда говорила, складывались в предложения так, что никто бы не понял, что в этом мире я — незваная гостья.

— А она была такой же красоткой, как ты?

— Намного красивее меня. Мама была первой красавицей на деревне. Золотые волосы, голубые глаза. Вот моя младшая сестра — вся в маму, радость отца, а я, к сожалению, не удалась.

Он долго кашляет, глядя на меня с непонятным весельем, молчит.

— А почему ты спрашиваешь?

— Ты как знойная роза, выросшая среди ромашек и лютиков. У тебя волосы блестят, как вороново крыло, и брови вразлёт, и глаза, будто в их чёрной бездне притаилось адское пламя.

Wow! Надо было оказаться в романе, чтобы получить самый красивый за все прожитые тридцать три года комплимент. И пусть чумазый притворщик Гор подарил его девочке намного моложе меня настоящей, всё равно стало тепло на душе. Обычно меня описывали как брюнетку с карими глазами, а потом, когда Костя намекнул, что светлые волосы мне пойдут больше — как крашеную блондинку опять-таки с карими глазами. Ну, симпатичную, стройную. Но ещё никто, ни разу не говорил, что мои глаза — адская бездна, а волосы блестят, как оперение ворона.

Да уж, с таким мастерски подвешенным языком Гор не мог оказаться простым человеком. Он притворялся безграмотным босяком, изменил внешность, оделся в лохмотья, но суть человека надолго не скрыть. Она просачивается на свет исподволь, как бьющий из-под земли родник, и размывает капля по капле даже самые большие и тщательно нагромождённые горы лжи.

А может, он посчитал меня глупышкой, притворяться перед которой — лишнее? Наверное, так и есть, но обижаться мне точно не стоит. Не хотелось бы случайно раскрыть его личность и стать угрозой, которую легче бездыханной оставить где-нибудь под кустом, чем надеяться на её честное слово, что нет-нет, никогда никому не расскажу, что встретила недалеко от столицы, например, тайного шпиона соседнего королевства. А могло быть так? Очень даже могло.

Но всё это я подумала уже после того, как неосторожно сказала:

— Ты такой обольстительный кавалер. Наверное, многие девушки пали к твоим босым ногам благодаря изысканным комплиментам.

Он рассмеялся — как человек, не знающий забот, абсолютно открытый, кому нечего скрывать, — но стал относиться ко мне иначе. Потом я не раз ловила на себе его задумчивый взгляд, будто он заинтригован и ломает голову над загадкой. И правда, пора бы мне прикусить язычок, а то я тоже слишком привыкла к присутствию Гора, его помощи, человеческому отношению и расслабилась, будто позабыв, что он со мной может сделать, если написанное в книге не удастся в самом скором времени изменить.

К закату мы добираемся до памятного ручья.

— Идём, — говорит он и берёт меня за руку.

Его жест оправдан тем, что нужно преодолеть овраг по поваленному дереву, толстому и крепкому, обросшему мхом. Героиня просто пошла за ним шаг в шаг. Но я упёрлась, как та коза, которую в реальной жизни мне видеть не приходилось.

— Боишься? Какая же ты неженка, боги!

Я не успеваю даже полслова сказать, как оказываюсь у него на руках. Одной он держит меня под коленями, другая — обхватила спину и дальше, так что пальцы прижались к груди. Он касается меня сквозь рубашку, но — я поднимаю взгляд: он прекрасно знает, что делает. Деревья качаются надо мной, его шаги по шаткому, самой природой устроенному мосту, и тряска пугают. Я смотрю прямо в его лицо и замечаю густые длинные ресницы и звёздный рисунок в глубине его нейтрально серых — как сталь — глаз. У него прямой нос и подбородок, который обычно приписывают решительным людям. Его кожа чиста и гладка, что невозможно, если вечно ходить таким грязным, а пробившейся на щеках щетине не больше двух дней. Его губы твёрдые и плотно сжаты, на миг между ними мелькает кончик языка. Он, словно змея, пробует аромат, который я источаю. Под слоем грязи, несомненно, прячется привлекательный человек. Но вот запах, он отвращает. И он остаётся на моей одежде и коже, когда я оказываюсь на земле.

Гор тянется грязной рукой и поправляет за ухо упавшую мне на лицо тёмную вьющуюся прядь. Мы смотрим друг другу в глаза, а потом над нами громко каркает мудрая птица, и волшебство, разлившееся в воздухе, стремительно тает.

Кончики его ушей розовеют, а я прячу взгляд. Сердце так сильно бьётся.

Что это со мной?

Хочу потереть лоб, поднимаю руку — и мерзкий запах врывается в нос. Отрезвляет.

— Знаешь, — говорю я, — ты галантный мужчина, но помыться и постирать одежду тебе не помешает.

Глава 4. Русалка и рыцарь

Как я и предполагала, умытый и переодевшийся Гор весьма хорош собой. К тому, что я заметила сразу — высокий, мускулистый, статный, с широкими плечами и узкими бёдрами, с сильными ногами и красивыми руками, — добавился ранее скрытый под слоями грязи немаловажный факт — приятное простое лицо, обрамлённое густыми волосами, то ли немного вьющимися, то ли просто растрёпанными. В сгустившихся сумерках не могу точно понять, какой у них настоящий цвет, но, кажется, русый. Тёмными их делает заходящее солнце и не успевшая стечь вода. Он вытирает волосы тряпкой, нашедшейся в его котомке, как и другая одежда — простая, но получше того вонючего рванья. Лёгкий хаос на его голове выглядит хорошо. Прилизанный вид всё бы испортил.

Он весь выглядит хорошо — свободным, решительным, самим собой, и это чувствуется. Гор будто сбросил тесную, не по размеру личину и распрямился во весь свой немаленький рост. Он великан, притворявшийся карликом, теперь это очевидно.

Такой мужчина очень опасен, даже не для тела, пусть он и намного сильнее меня, а для души. Смотрит на меня из-под ресниц и продолжает приводить себя в божеский вид. И в его взгляде читается столько всего.

Да, он хорош, и это знает. Не самый красивый мужчина, которого мне доводилось видеть вживую, но есть в нём что-то такое, что сложно отвести взгляд, как и описать чувства, тронувшие что-то внутри, зацепившие и оставившие заметный след на привычном спокойствии. Он правда хорош. Когда смотришь на него, в голове звучит голос: «Настоящий мужчина». И это не столько о физической силе, привлекательности, не зависит от цвета глаз или волос. Это энергия, дух — мужской, самоуверенный, мощный.

Он хорош собой без смазливости, черты лица несколько грубоваты, подбородок квадратный, губы сжаты в плотную линию, ровный нос, прямые брови, испытующий взгляд, от которого не сбежать, столько в нём силы. От него всего веет уверенностью в себе, физической мощью, его воля сильна, и ты просто смотришь и понимаешь: да, вот это — мужчина. И пусть на самом деле ты не знаешь его, такому мужчине хочется приписать самые лучшие качества: надежность, верность, доброту, несгибаемую волю к победе над обстоятельствами и врагами, умение и желание нежно любить и заботиться. Это лишь фантазия, но в ней столько же мощи, сколько в нём очевидной мужественности.

Когда он смотрит вот так, без улыбки, простым откровенным взглядом, где есть немалая доля желания, и оно всё твоё — ответный отклик хотя бы на миг просыпается. Такому мужчине хочется сдаться, забыть обо всём, отдать ему право решать. Быть с ним, идти за ним, пребывая в уверенности, что уж он не подведёт, что он — несомненно — тот самый.

Так вот, весь этот характер, прочитанный во взгляде, фигуре и внешности — не более чем иллюзия, которая однажды уже меня подвела.

Когда я первый раз увидела Костю, хозяина дома, куда меня, выпускницу педагогического, пригласили работать с мальчиком пяти-шести лет, словно молния ударила с неба. Он поприветствовал меня, улыбнулся — а я стояла, сжимая в руках сумочку до потных ладоней, смотрела на него и не могла даже слова в ответ сказать. Он показался мне совершенством: мужественный, как Гор, только в разы красивей, да и самоуверенности — куда больше. Он сразу всё понял, ведь я была до наивности откровенной в своём искреннем восхищении им. Он почувствовал это во мне — желание и готовность подчиниться более сильному, мудрому, решительному — такому, как он. Нет, больше — ему и никому другому. Не только подчиниться, но и довериться, принять его в самое сердце и, ослеплённой его сиянием, никогда не видеть его недостатков, отвергать советы друзей и наушничанье пытающихся просветить доброжелателей. Для меня он в одно мгновение стал солнцем, никто не мог конкурировать с ним — это нас и свело.

Я не фантазирую, Костя как-то мне сам сказал, что захотел меня с первого — моего — взгляда: «У тебя были такие глаза, будто ты встретила бога». А сколько раз потом, в постели, я звала его божеством, поклонялась ему, обожала его?.. И к чему эта глупая доверчивость привела — к полному краху.

На деле Костя оказался простым человеком, способным предать, отвергнуть и вышвырнуть, как ненужную вещь, из своей «божественной», как в раю, жизни.

За что я ему благодарна больше всего, так это за опыт. Больше я так не сглуплю. Не позволю никому себя снова сломать, даже очень привлекательному мужчине.

Потому отвожу от Гора глаза. Он может быть хоть в миллион раз красивей, но больше я такой ошибки не совершу. Даже в этом призрачном мире мечты, где я могу, похоже, повторять судьбу и ошибки той горячей пастушки, мой выбор — оставаться собой. Что бы ни случилось этой ночью, моего сердца ему не затронуть. Костя — хорошая прививка от глупости, а эта жизнь — мой второй шанс. Упустить его, поддавшись чужой привлекательности — страшная глупость.

— Вот всё, что я нашла, — говорю, сбрасывая вблизи костра сухие ветки и сучья, которые удалось отыскать.

Под деревьями, среди сгустившихся теней, с шишками и камнями, ранящими голые ступни, это сложно, так что мой улов небогат. Гор тоже так считает, судя по улыбке, тронувшей губы и отразившейся в серых глазах.

— Вода нагрелась за день, иди искупайся, — отвечает он, когда я сажусь у огня.

Сценарий романа упрямо жаждет осуществиться. Гор говорит слово в слово то, что и на страницах прочитанной книги. Только там он оставался безымянным и грязным с головы до пят, и его грязь потом будто навеки прилипла к коже простушки.

Она тоже спорила с ним, отнекивалась, а когда сдалась — узнала цену чужим клятвам и обещаниям «не подсматривать».

— Ты поклялся, что не причинишь мне вред. Но я всё равно боюсь тебя. Это выше меня, прости мою недоверчивость.

— Если ты думаешь, что я не смогу сдержаться от вида красивой женщины, то ошибаешься. Ты не настолько красива.

Я молчу и мысленно соглашаюсь: и правда, мне ли кичиться красотой, ведь в итоге меня заменили той, кто красивей и моложе. А он вдруг отворачивается, досадливо бьёт себя по бедру кулаком.

Глава 5. Тот, кого Саша не ждала

Передо мной — демон из прошлой, по глупости оборванной жизни — Семён, младший брат Константина. Его лицо невозможно не узнать даже в неверном свете луны. Оно слишком часто являлось мне в дурных снах и настоящих кошмарах. И вот он здесь, пришёл отравить мою новую жизнь, в реальность и грядущее счастье которой я только-только поверила. Боже, ну что за несправедливость!

— Какой вид. А ты, Венера, и правда божественно хороша.

Его голос! Его интонации!

Я обнимаю себя руками, опускаюсь на корточки, мокрые волосы тяжестью падают вперёд. Хочется рухнуть на колени и бить кулаками о землю, поднимая фонтаны воды. Хочется кричать. Несправедливо! Бог мой, как же несправедливо!

Молчу и дрожу, будто в жаркую летнюю ночь ворвался промозглый октябрь.

Если бы ангел спросил: «С кем из всех знакомых тебе людей ты, Александра, хотела бы встретиться в следующей жизни?» — то имя Костиного брата пришло бы на ум самым последним. Вернее, я бы попросила: «С кем угодно, но только не с ним». Говорят, в каждой семье не без урода. Так вот Семён — Саймон, как он привык себя называть, пока жил и учился в Штатах — такой человек. Паршивый, но не овца, а волк, в истинном — зверином, жестоком, хамском — обличье. Дрянной человек, но я правда старалась увидеть в нём свет, понять, пойти навстречу, простить ещё и ещё раз.

Да, дурочка, что тут сказать, сама виновата. История с разводом — те фотографии, на которых я оказалась в объятиях Костиного брата — поставили точку в глупом стремлении разглядеть в нём хоть что-то хорошее. Наконец и до меня дошло, что он именно такой — мерзавец, насмешник и гад. Взрослый мужчина должен отвечать за свои слова и поступки, а не вести себя как мальчик с разбитым сердцем, убежавший на другой край света от несчастной любви и теперь, вернувшись, жестоко насмехающийся надо всеми, кому повезло больше. Меня, с моим чувством к Косте, он ненавидел особенно яростно. Костя, уж насколько брата любил, и то временами не мог смолчать, вмешивался в наши стычки, защищал меня — и тем самым вызывал у него ещё большую ярость.

Появление Саймона в моей второй жизни сразу превращает обещанный рай в настоящий ад. Шутка полуангела-полудемона совсем не смешна. Так где я оказалась? В мечте или чистилище, где должна отработать все допущенные ошибки и очистить душу страданием? Больше я не верю в счастливый конец, обещанный книгой с гарантированным #ХЭ. Саймон — как змей в райском саду — всё испортит, иначе не может не быть.

Обстоятельства вокруг нас — отражение нашего характера, отношения к жизни, привычек. Его — уничтожают всё, к чему он прикоснётся. И других, и его самого — а счастливым он, когда мы последний раз встречались, не выглядел. Ну а мне, жертве «шуточек», от одного его близкого присутствия больно. И страшно, так страшно, что он может, привыкший отрывать бабочкам крылья, со мной сотворить. Ведь здесь я — никто, а он — явно кто-то, обладающий большими возможностями и властью, чем простая пастушка. Да одно то, что он сильный мужчина, и в его руках — меч, а одежда — отнюдь не лохмотья — уже говорит о многом. Там мы были на равных, но здесь он сильнее меня. И это рай? Ещё один шанс на счастье? Нет-нет, это ад.

До сих пор пробирает холодом от мысли, как он меня, опоенную или обколотую чем-то, до белья раздевал. Как мял грудь и просовывал колено между ног, как целовал бессознательное тело. На тех фотографиях всё это было. До сих пор помню, как Костя мне их в лицо швырнул, и они разлетелись по всей гостиной. Подделка, но возмущение он сыграл хорошо, искренне, с огоньком. Как вспомню — щеку обжигает фантомной болью, а сердце колет игла. Вызванный на разборки Саймон выступил как первоклассный актёр, посмел мне в лицо заявить, что мы с ним уже несколько месяцев вместе, а до того — «ты, брат, извини, но это чувство сильнее меня» — он, оказывается, любил меня все эти годы. Я, отнекивающаяся, недоумевающая, выглядела фальшивкой, а они — оба — нет. Один искренне возмущался, другой пылко болтал о любви, которой не смог сопротивляться. Даже удивительно, какой спектакль они устроили всего для одного зрителя — меня. Талантливо было сыграно, я бы поверила, если бы не жила свою жизнь, где один игнорирует меня уже полгода, отделываясь «устал на работе», «завтра рано вставать», а второй — всегда смотрит зверем, будто на части хочет порвать.

Встретить зверя здесь — наказание.

Воспитание они с братом получили одинаковое, разница в возрасте всего в полтора года не могла так повлиять на характер человека, но если временами я почти всерьёз называла Костю богом, то Семён-Саймон без сомнений — дьявол.

— Господин! — зовёт мужской голос. — Посмотрите, что мы нашли! У шпиона с собой были карты и письма.

— Сейчас. Уже иду, — отвечает Саймон.

Но идёт не туда, куда звали! Идёт ко мне, и галька всё громче скрипит под сапогами, и хлюпает, расступаясь, под его ногами вода.

Он наклоняется ко мне — я спиной это чувствую, глаза не нужны, чтобы ощущать каждое, даже самое малое его движение.

Рука Саймона такая горячая на моём заледеневшем плече.

— Вставай. — Уха касается тёплый воздух его дыхания. Оно свежее, чистое, без привычной горечи сигаретного дыма.

Почему я думаю об этом сейчас? Наверное, из страха перед будущими унижениями лишилась рассудка.

Он заставляет меня — голую! перед ним! — встать. И это ужасно, до головокружения стыдно. Но всего лишь мгновение проходит, и на мои плечи опускается тяжёлый плащ. Его плащ — его запах.

Он сам поправляет грубую шерстяную ткань на моих плечах, случайно касается груди и отдёргивает руку, будто обжёгся.

— Прикройся. — У него грубый голос. Словно он зол или... нет, пожалуйста. Его не может — может! это же Саймон! — вся эта ситуация возбуждать.

Я цепляюсь за плащ с такой силой, запахиваюсь в него и держу за края, что руки немеют.

— Господин, брат зовёт вас, — голос его человека звучит уже ближе.

— Скажи, сейчас приду. Я нашёл ещё одного шпиона, — он хмыкает, — шпионку. — Его голос становится тише, теперь он говорит только для меня и себя: — И она хороша сверх всякой меры.