Если в полночь ты умрёшь...

Пролог

Всегда знал, что со мной что-то не так. Не то чтобы я переживал из-за этого – скорее, любопытствовал. Как биолог наблюдает за муравьями под стеклом, так и я наблюдал за людьми. Их эмоции были странными. Шумными. Неэффективными. Особенно отцовские – эти вспышки гнева после пятой рюмки, слюнявые извинения утром. Помню, как в десять лет анализировал его лицо, искал хоть каплю искренности в заплетающемся языке. Не нашёл. Тогда же понял: люди – сложные, но очень хрупкие механизмы. И я захотел узнать, как они ломаются.

Университетская жизнь дала идеальный полигон. Психфак, ирония судьбы. Я был призраком на лекциях – тихим, вежливым, с идеальными конспектами. Никто не догадывался, что для меня их теории – не абстракции, а инструкции. Моей главной лабораторией стала общага и тусовки.

Была Лиза. Рыжая, громкая, вечно витающая в облаках романтики. Она выбрала меня своей следующей «большой любовью». Я позволил. Почему бы не проверить теорию привязанности на практике?

— Ты такой загадочный, Алекс, — шептала она как-то ночью, её пальцы впивались в мою руку. — Иногда мне кажется, я вообще тебя не знаю.

— А надо? — ответил я ровным тоном, глядя в потолок. — Разве не интереснее так?

Я методично создавал дистанцию. То пропадал на днях, то был холоден, то вдруг осыпал вниманием. Её смятение было наглядным. Слёзы, истерики, попытки «поговорить по душам». Я записывал реакции в блокнот, мысленно отмечая: «Этап 3: Тревожность. Повышенная потребность в подтверждении. Прогресс.»

Потом был Макс, мой сосед по комнате. Настоящий халявщик и манипулятор. Он считал себя крутым, умеющим «разводить лохов». Идеальный объект для изучения нарциссизма. Я стал его тенью, незаметным подпевалой, подпитывающим его иллюзии. Пока однажды не «случайно» не слил в общий чат переписку, где он откровенно обсуждал, как использует нашу общую знакомую Соню. Хаос был восхитителен. Его маска «крутого парня» рассыпалась в прах за считаные часы под шквалом гневных сообщений. Я наблюдал за его метаниями из угла комнаты, с карандашом в руке. «Реакция на социальную изоляцию: Агрессия -> Апатия -> Панические попытки восстановить статус-кво. Предсказуемо.»

Но настоящий эксперимент начался с Артёмом. Он был другим. Тихим, как я. Но не пустым – в его глазах читался острый, наблюдательный ум. Он видел меня. Не образ, который я проецировал, а что-то глубже. Это было неприятно. Как луч фонарика в темноте, куда не следует светить. Мы столкнулись в ночной пустой библиотеке. Он улыбнулся, но не доброжелательно – скорее, оценивающе.

— Интересные методы, Алекс. Лиза, Макс... Кто следующий в твоей коллекции?

Ледяная волна пробежала по спине. Не страх – предвкушение. Наконец-то достойный субъект.

— Коллекция? — сделал я удивлённое лицо. — Не понимаю.

— Не притворяйся, — его голос был тихим, но резал как лезвие. — Я следил. Ты играешь людьми как куклами. Зачем?

Вместо ответа я шагнул ближе. В его глазах не было страха. Любопытство? Вызов? Это было ново.

— Потому что могу, — сказал я просто. — Потому что это единственное, что вызывает хоть какой-то интерес. Они все предсказуемы как часы. Ты возможно, менее.

Мы стали встречаться. Не как друзья – как два хищника, осторожно вынюхивающие друг друга. Разговоры были игрой в шахматы. Он пытался заглянуть в мою бездну, я изучал его попытки. Он был умнее Лизы и Макса вместе взятых. И опаснее. Он понимал, что я не просто социопат. Что во мне нет вообще ничего человеческого. И это его заводило. Извращенец.

Однажды ночью мы были на заброшенном мосту за городом. Луна освещала его бледное лицо. Он говорил о том, как общество – тюрьма для таких, как мы. Как мы выше правил.

— Мы? — перебил я его. — Ты ошибаешься, Артём. Ты чувствуешь. Злость. Превосходство. Даже ко мне – что-то вроде извращённой тяги. Это делает тебя слабым. Уязвимым. Я же пуст. И в этой пустоте – абсолютная свобода.

Он замер. В его глазах мелькнуло то, чего я раньше не видел: настоящий, первобытный ужас. Он понял разницу. Понял, что стоит рядом не с таким же «изгоем», а с чем-то принципиально иным. С пустотой в форме человека.

— Ты монстр, — прошептал он.

— Нет, — поправил я мягко, шагая к нему. — Монстры чувствуют. Я следующий шаг эволюции.

Его отступление к краю моста было неосознанным. Я не планировал этого конкретного исхода. Но момент был чистым. Лабораторным. Я увидел переменную – его страх – и решил довести её до логического завершения. Просто чтобы увидеть.

Он оступился. Или я слегка подтолкнул? Неважно. Падение казалось бесконечным. Я наклонился над перилами, наблюдая, как его тело превращается в маленькую тёмную точку, а затем исчезает в чёрной воде. Ни крика. Только тихий всплеск.

Никакой паники. Никакого волнения. Только удовлетворение от завершённого эксперимента. Я проверил реакцию на предельный стресс – свою и его. Его реакция – смерть. Моя – абсолютное спокойствие. Данные собраны.

Уходя, я чувствовал не вину, а лёгкое раздражение. Артём был самым интересным экземпляром. Теперь придётся искать нового. Но в этом и был смысл, не так ли? Бесконечный эксперимент под названием «Человечество». А я – бесстрастный учёный в его эпицентре. И моя лаборатория ещё очень велика. Очень много образцов для изучения.

Приглашаю вас в самый напряжённый, жёсткий и необычный литмоб: 18+ "Не кричи"

Глава 1 Идеальный образец

Первый семестр психфака напоминал заход в огромный, шумный зоопарк. Я сидел на последнем ряду в самой большой лекционной аудитории наблюдая. Поток первокурсников – это всегда коктейль из перегара вчерашних «посвящений», дешёвого парфюма, панического блеска в глазах и натужной бравады. Идеальная питательная среда для моих исследований. Я искал не просто жертву. Мне нужен был идеальный образец.

И вот она появилась. Не сразу, на третьей неделе, когда первая волна эйфории схлынула, обнажив трещины. Алиса. Невысокая, с мышиного цвета волосами, собранными в небрежный хвостик, и глазами, которые слишком часто метались по углам. Она всегда садилась одна, у края, ближе к выходу, будто планировала побег ещё до начала лекции. Её осанка кричала: не замечайте меня.

Я начал каталогизировать признаки уязвимости, как энтомолог бабочек:

1. Физиология стресса: Лёгкая дрожь в руках, когда она листала конспект. Мимолётное, но отчётливое покраснение шеи, когда лектор неожиданно задавал вопрос в её сторону, даже если он был риторическим. Поверхностное, учащённое дыхание в толпе коридора.

2. Социальная изоляция: Она не вливалась в стайки девушек, громко обсуждавших вечеринки. Не присоединялась к группам за кофе в перерыве. Её телефон – вечно в руках, но взгляд скользил по экрану без интереса, это был щит. Одиночество висело на ней, как мокрый плащ.

3. Паттерны избегания: Она выбирала самые длинные, но пустынные коридоры. Замирала у дверей аудиторий, прежде чем войти, сканируя пространство. На лекциях по социальной психологии – предмету, который должен был её интересовать – она буквально вжималась в кресло, когда речь заходила о групповом давлении или конфликтах.

4. Микроэкспрессии страха: Мимолётное напряжение губ, когда кто-то громко смеялся рядом. Быстрое опускание взгляда при любом зрительном контакте длиннее секунды. Постоянное лёгкое напряжение в плечах – готовность к удару, которого не было.

Она была пластичной. Как влажная глина. В её страхе не было агрессии, только глубокая, почти детская беспомощность. Идеальный холст. Я представлял, какие реакции можно вытащить наружу: панику, полное подчинение, парализующий ужас. Как далеко она сможет согнуться, прежде чем сломается? Будет ли ломаться вообще или просто растворится?

Следующий шаг – установить базовый уровень. Нужно было стать для неё безопасной точкой отсчёта. Не угрозой, не спасителем – просто нейтральным фоном. Предсказуемым элементом её хаотичного мира.

Я выбрал библиотеку. Она приходила туда каждый вторник и четверг после обеда, прячась в дальнем углу за стеллажами по клинической психологии. Ирония. Я начал появляться там же. Сначала за соседним столом. Потом – за тем же столом, но на противоположном конце. Ни слова. Просто присутствие. Она в первый раз чуть не выронила книгу, заметив меня. На второй раз – лишь быстрый, испуганный взгляд. На третий – лёгкий кивок, взгляд сразу в стол.

Через две недели я нарушил молчание. Она роняла ручку. Я поднял. Нашёлся повод.

— Твоя, — протянул я руку с дешёвой пластмассовой ручкой. Голос ровный, без эмоций, но и без угрозы. Просто констатация.

Она вздрогнула, словно от удара током, но взяла.

— С-спасибо, — прошептала, не поднимая глаз.

— Не за что. — Я вернулся к своему конспекту. Никаких дальнейших попыток контакта.

На следующей неделе я «случайно» оказался рядом, когда она пыталась достать книгу с верхней полки. Слишком высоко для неё.

— Дай я, — сказал я, не дожидаясь ответа, легко снял тяжёлый том.

Она взяла книгу, прижав её к груди как щит.

— Спасибо, Алекс, да? — Она рискнула взглянуть на меня. Краешек глаза.

Я кивнул.

— Алиса, — выдохнула она своё имя, будто совершая что-то опасное.

— Знаю, — ответил я просто. — Видел в списках. — Это была правда. Я знал о ней больше, чем она могла предположить.

В её глазах мелькнуло что-то – не страх, а удивление. Смешанное с каплей... Облегчения? Её заметили. Её имя знают. Паттерн начал работать. Она жаждала невидимости, но подсознательно – как и все – нуждалась в подтверждении своего существования. Даже такое микроскопическое.

Я стал чаще ловить её взгляд в коридорах. Она уже не отводила глаза мгновенно, а задерживала его на долю секунды. Начинала появляться крошечная, робкая улыбка-гримаска. Я не отвечал тем же. Моя мимика оставалась нейтральной. Предсказуемой. Безопасной.

Однажды после лекции по аномальной психологии (тема: тревожные расстройства) я увидел, как она вышла, явно подавленная материалом. Лицо осунулось, глаза стали мутными. Она шла, почти не видя куда. Я нагнал её у выхода.

— Тяжёлая тема, — констатировал я, шагая рядом. Не вопрос. Констатация.

Она взглянула на меня, широко раскрыв глаза: как он знает?

— Д-да... — пробормотала она. — Как они... Как люди так живут?

— Адаптируются. Или ломаются, — ответил я с ледяной точностью хирурга. — Зависит от устойчивости материала и силы давления.

Она замолчала переваривая. В её взгляде появилось что-то новое – не просто страх или робость. Заинтересованность? Голод по пониманию? Я видел этот голод у многих, кто приходил на психфак – надежду найти ключи к своим собственным замкам.

Глава 2. Трещины под давлением

План был прост: мягкое усиление давления. Микрострессоры в её повседневности. Анонимный мрачный рисунок на обложке конспекта. «Случайный» толчок в переполненном коридоре, заставляющий её чуть не упасть. Шёпот за спиной, который обрывался, стоило ей обернуться — я сам их нанимал, пару болтливых третьекурсниц за кофе. Её тревога, всегда тлеющая под поверхностью, начала разгораться. Я видел это в расширенных зрачках, в участившихся попытках спрятаться за телефоном, в том, как она начала вздрагивать даже от звонка будильника. Данные в блокноте «Образец А» становились все интереснее: «Порог реакции на неопределённый стрессор снижен. Показатели вегетативной дисфункции нарастают.»

И тогда библиотека преподнесла подарок. Идеальный, непредвиденный эксперимент.

Это был поздний вечер, за окном лил ледяной осенний дождь. Я знал, что Алиса задержалась — готовилась к семинару по психопатологии. Ирония. Я остался в своём углу, делая вид, что погружен во Фрейда. Работники начали закрываться, объявив последний обход. Я видел, как она нервно собрала вещи, когда погас свет в дальних секциях. Мы были последними. Я подождал, пока сторож, бормоча что-то под нос, запер дверь нашего зала снаружи — старый механизм иногда клинило, если дёрнуть ручку на себя. Я незаметно дёрнул её, когда он повернулся. Щелчок замка прозвучал громко в неожиданной тишине.

— Эй! — крикнул сторож, дёргая ручку. — Там кто есть? Откройте!

Алиса вскрикнула, роняя папку. Бумаги рассыпались по полу. Её глаза метнулись к запертой двери, потом ко мне. В них был чистый, животный ужас. Заперта. В темнеющей библиотеке. С ним.

— Кажется, мы заперты, — констатировал я спокойно поднимаясь. — Дверь заело.

— Н-нет... Это невозможно... — она задыхалась, прижимаясь спиной к стеллажу. — Он нас запер! Намеренно!

— Сторож? — я флегматично пожал плечами. — Сомневаюсь. Он просто невнимателен. Система старая. — Я подошёл ближе, не спеша, опустился на корточки рядом с её рассыпанными бумагами. — Давай соберём.

Она не двигалась застыв. Я начал подбирать листы, аккуратно складывая их. Спокойствие. Предсказуемость. Безопасность.

— Д-давай... — она, наконец, прошептала, опускаясь рядом. Её руки дрожали так, что она не могла ухватить листы.

— Не торопись, — сказал я мягко. — Никуда мы не денемся. — Я намеренно коснулся её пальцев, передавая бумагу. Она дёрнулась, но не отдёрнула руку. — Вот. Всёцело.

— Спасибо... — её голос был еле слышен.

Снаружи сторож что-то колотил, потом его шаги затихли — пошёл за помощью или ключом. Наступила гнетущая тишина, нарушаемая только шумом дождя по крыше и нашим дыханием. В зале было почти темно, светился только аварийный фонарь где-то вдалеке, отбрасывая длинные, пляшущие тени.

— Страшно? — спросил я тихо. Не как сочувствующий, а как констатирующий факт.

Она кивнула, не глядя на меня, обхватив колени руками.

— Не надо. Тебе не поможет, — я произнёс это не резко, а как констатацию истины. — Страх парализует. Мешает думать. — Я отодвинулся, прислонившись спиной к стеллажу напротив. Создал дистанцию. Физическую. Но не эмоциональную. — Я вот не боюсь. Не потому, что храбрый. Просто знаю — страх бесполезен. Как боль.

Она подняла на меня глаза. В полумраке они казались огромными, чёрными.

— Как ты можешь не бояться? Здесь так темно и мы заперты...

— Темнота — это отсутствие света. Физика. — Я указал на аварийный фонарь. — А там свет есть. Заперты — временно. Кто-то придёт. Логика. Страх же — это ошибка системы, сбой в оценке угрозы. — Я говорил её языком, языком психологии, но вкладывал в слова свой, леденящий смысл. Препарировал её чувство, как лягушку на столе.

— Легко сказать... — она прошептала, но в её голосе появился оттенок задумчивости, а не только страха.

— Нелегко. Это навык. Отключения. — Я сделал паузу, смотря в темноту поверх её головы. — Я научился. Долго. Очень долго. — Вложил в слова ложную горечь, намёк на его вымышленную боль.

Это сработало. Её поза чуть расслабилась. Интерес победил панику.

— Научился? Как? — спросила она, и в голосе прорвалось любопытство.

Я медленно повернул к ней голову. В полумраке моё лицо должно было казаться загадочным, а не пустым.

— Осознал, что большинство угроз — в голове. Как эти тени, — я кивнул на стеллажи. — Они кажутся монстрами, пока не поймёшь, что это просто книги. Люди боятся того, чего не понимают. Или того, что напоминает им их собственные трещины. — Последнее слово я произнёс чуть тише, нарочито значимо, глядя прямо на неё.

Она сглотнула. Я видел, как её пальцы сжали колени.

— Трещины... — повторила она.

— Да. У всех они есть. Только кто-то их латает наспех, а кто-то изучает. Чтобы понять, где слабое место. — Я позволил себе микроулыбку, холодную, как лезвие, но в полумраке она могла показаться грустной. — Как у тебя сейчас. Ты треснула от страха. Видно по краю. Но это не конец. Это просто состояние материала под давлением.

Я встал, протянул ей руку.

— Вставай. Сидеть на полу — неэффективно. Тепло уходит. — Опять логика, замаскированная под заботу.

Глава 3. Шёлковые нити

Следующие две недели были методичной настройкой инструмента. Я не звонил. Не искал встреч. Лишь редкие, точно рассчитанные сообщения: «Видел, тест по аномалке вывесили. Ты справилась?» Или: «В библиотеке забыла закладку. Держу.» Ничего личного. Ничего навязчивого. Только крючки, на которые она сама должна была клюнуть. И клевала. Её ответы становились чуть длиннее, чуть менее формальными. Появились смайлики. Робкие. Как она сама.

Финальным штрихом стала «случайная» встреча у её общежития. Я стоял, якобы размышляя над расписанием на телефоне, когда она вышла, закутанная в тонкий шарф.
– Алекс! – её лицо осветилось неподдельной, но всё ещё настороженной радостью. «Реакция на визуальный стимул (мой образ): Положительная. Уровень доверия: Повышен.»
– Алиса, – кивнул я, убирая телефон. – На пары?
– Да... – она поправила сумку на плече. Пауза повисла естественно, но я знал – она ждала предложения. Ждала шага. Я не сделал его. Просто смотрел, давая ей пространство для манёвра, которое она воспримет как приглашение.
– Может... может, прогуляемся? – выдохнула она наконец покраснев. – Погода... осень такая, красивая. – Она жестом показала на золотые кроны деревьев за воротами. Идеально. Она сама создала контекст для «свидания».

Парк был залит медовым светом угасающего дня. Воздух пах прелой листвой и обещанием холода. Мы шли по аллее, и я чувствовал её напряжение – как струну, готовую лопнуть. Она говорила слишком быстро, о парах, о глупом преподавателе, о том, как ненавидит толпу в столовой. Болтовня как щит. Я слушал, изредка кивая. Не перебивая. Позволяя ей заполнять тишину, которую она сама же боялась.

Потом у искусственного пруда, где утки толклись у берега, я остановился.
– Тише, – сказал я негромко.
Она замолчала, испуганно глядя на меня.
– Не надо заполнять всё пространство словами, – объяснил я, глядя на воду. – Это тоже форма бегства. От тишины. От себя. – Я повернулся к ней. – Попробуй просто постоять. Послушать. Ветер. Воду. Уток.

Она закусила губу, но кивнула. Мы стояли молча. Я наблюдал, как её плечи постепенно опускаются, дыхание выравнивается. Не от спокойствия – от усталости держать щит.
– Лучше? – спросил я через несколько минут.
– Не знаю... – она честно улыбнулась. – Странно. Но... да, вроде.
– Видишь? Тишина не кусается. – Я сделал шаг ближе. Не вторгаясь в её личное пространство, но сокращая дистанцию. – Ты просто не привыкла к ней. Как к темноте в библиотеке.

Воспоминание о той ночи зажгло в её глазах что-то тёплое. Доверие.
– Ты всегда так? – спросила она тихо. – Всегда... спокоен?
– Не всегда, – солгал я, глядя куда-то вдаль, изображая лёгкую грусть. – Просто научился не показывать, что внутри. Иногда там... пусто. Иногда – шторм. Но никто об этом не узнает. Это слабость.
– Это не слабость! – она вдруг горячо возразила, коснувшись моей руки кончиками пальцев. Мгновенно одёрнула их смутившись. «Физический контакт инициирован субъектом. Порог сенсорного барьера снижен.»
– Нет? – я поднял бровь, изображая скепсис. – А что тогда?
– Сила! – она выдохнула. – Ты же контролируешь это! Не даёшь этому... шторму сломать себя. Я... я хотела бы так уметь. – В её глазах было искреннее восхищение. Идеальная почва для лжи.

Я позволил себе небольшую, сдержанную улыбку.
– Ты сможешь. Если захочешь. – Я начал медленно идти дальше по аллее, и она тут же пошла рядом, как утёнок за матерью. – Начни с малого. С тишины. С того, чтобы позволять себе чувствовать дискомфорт не убегая. Это как мышцу тренировать.

Она слушала, заворожённая. Я говорил о контроле, о силе, о преодолении – её самые большие, неосознанные желания, обёрнутые в мою фальшивую мудрость. Я вёл её глубже в парк, где деревья смыкались плотнее, а тени становились длиннее. Искусственно создавая лёгкий дискомфорт, который она могла преодолеть только рядом со мной.

– Холодно? – спросил я, заметив, как она поёжилась.
– Немного...
Я снял свою тёмную, тонкую куртку (я специально оделся легче) и накинул ей на плечи не спрашивая. «Акт ложной заботы. Укрепление связи.»
– Алекс, не надо! Ты сам замёрзнешь!
– Я привык, – ответил я просто. – А твои плечи напряжены. Холод усиливает тревогу. Факт. – Я поправил воротник куртки на ней, мои пальцы намеренно коснулись её шеи. Она вздрогнула, но не отстранилась. Её дыхание участилось. Не от страха теперь. От чего-то другого. «Физиологическая реакция на тактильный контакт: Положительная. Смещение восприятия.»

Мы вышли на маленькую поляну, где стояла одинокая скамейка, залитая последними лучами солнца. Я сел. Она – рядом, но не вплотную. Держала края моей куртки, как драгоценность.
– Почему ты... помогаешь мне? – спросила она внезапно, глядя на свои колени. – Я же... я не особенная. Просто какая-то запуганная...
– Потому что вижу себя, – солгал я гладко. – Только себя давно. И это... скучно. – Я повернулся к ней, наши бёдра почти соприкоснулись на скамейке. – А ты... ты как чистая страница. Со страхами, да. Но и с потенциалом. Мне интересно наблюдать, как ты меняешься. Как трещины... затягиваются. Или превращаются в узоры.

Она подняла глаза. В золотом свете заката её лицо казалось хрупким, почти нереальным. В глазах стояли слёзы? Или просто отсвет солнца?
– Алекс... – она прошептала. Имя звучало как молитва.
Я не стал торопить. Протянул руку и очень медленно, давая ей время отпрянуть, коснулся её щёки. Кожа была холодной, шелковистой.
– Не бойся тишины, Алиса, – прошептал я, мой голос был низким, гипнотическим. – И не бойся чувствовать. Даже страх. Он часть тебя. Как и... это. – Я провёл большим пальцем по её скуле. Она замерла не дыша. Потом её рука накрыла мою, прижала ладонь к своей щеке. Закрыла глаза. «Полное доверие. Барьер пал.»

Мы сидели так, пока солнце не коснулось верхушек деревьев. Её дыхание выровнялось, лицо расслабилось. Она утонула в этой лживой нежности, как в тёплой ванне. Её страхи, её тревоги – всё растворилось в сладком опьянении вниманием и ложным пониманием.

Глава 4. Образец Б

Алиса была уже на крючке. Фаза «Контролируемый Стресс» шла по плану: «случайные» упоминания её прошлых провалов, микрокритика её попыток «быть сильной», намёки на то, что только я вижу её истинную, хрупкую суть. Её зависимость от моих «уроков бесстрашия» росла. Но параллельно требовался новый объект. Свежий материал. Для сравнения данных, для... разнообразия. Моя лаборатория требовала новых образцов.

Арбат вечером – идеальный инкубатор человеческой слабости. Туристы, шум, дешёвое вино и слёзы под гитару уличных музыкантов. Я шёл, не спеша, сканируя толпу. И вот она – Образец Б.

Сидела на холодном парапете у стены старого дома, втиснутая между сувенирной лавкой и тёмным подъездом. Не туристка. Студентка – дешёвый рюкзак, потёртые джинсы, растянутый свитер. Лицо скрывала в коленях, но плечи мелко, отчаянно вздрагивали. Рядом валялся опрокинутый стаканчик с остатками чего-то сладкого. Одиночество. Безысходность. Идеально.

Я подошёл не сразу. Оценил обстановку. Ни друзей поблизости, ни сочувствующих прохожих – все спешили мимо, погруженные в свои дела. Её крик о помощи был беззвучным, но для моего калиброванного слуха – оглушительным.

— Плохой день? — спросил я нейтрально, остановившись в шаге от неё. Не слишком близко, не слишком далеко. Голос ровный, без навязчивой жалости.
Она резко подняла голову. Глаза заплывшие, красные, полные животного страха и растерянности. Молодая. Миловидная, в другом состоянии. Сейчас – раздавленный букашка.
— О-отстаньте! — выдохнула она, голос сорванный, пытаясь отодвинуться вдоль стены. Классическая реакция – отпор как защита.
— Не собираюсь тебя трогать, — парировал я спокойно, руки в карманах куртки. Демонстрация безопасности. — Просто стоять и смотреть на чьи-то слёзы – неэффективно. Бесполезная трата энергии. И твоей, и моей. — Логика. Всегда логика. Она обезоруживала больше, чем жалость.
Она смотрела на меня, всхлипывая, пытаясь понять, не издеваюсь ли я. В её глазах читалась полная потерянность.
— Всё... всё плохо, — выдавила она наконец, снова пряча лицо в колени. — Всё кончено...
— Кончено? — я слегка наклонился, но не садился. Сохранял позицию силы. — Биологически ты жива. Значит, не кончено. Просто точка данных на графике резко ушла вниз. — Я намеренно использовал сухой язык. Это вызывало либо раздражение (плохо), либо любопытство (хорошо).
Она снова подняла взгляд, сморщив лоб.
— Точка... данных?
— Ага. Жизнь – большой набор данных. Иногда кривая падает. — Я сделал паузу, глядя поверх её головы на мельтешащую толпу. — Сидеть тут – не поднимет её. Только заморозит. У тебя губы уже синие. Гипотермия – плохая компания для горя.
Она машинально потрогала губы, сжалась сильнее. Мой расчёт был верен – её физический дискомфорт усиливался, делая её ещё более податливой.
— Мне... некуда идти, — прошептала она. Ключевая фраза. Отсутствие опоры. Отсутствие безопасной базы.
— Это ложь, — мягко возразил я. — Есть общежития, кафешки, тёплые подъезды. Ты выбрала холодную стену. Значит, проблема не в «некуда», а в «не могу». Не можешь заставить себя двигаться. — Я шагнул чуть ближе, сократив дистанцию до полуметра. — Это нормально. Система в ступоре. Нужен внешний импульс.

Она смотрела на меня, как загнанный зверёк. Страх боролся с отчаянной потребностью в помощи. Потребность побеждала.
— Какой... импульс? — спросила она, голос дрожал меньше.
— Самый простой. Тепло. Тихое место. Минут десять, чтобы прийти в себя. — Я выдержал паузу, давая словам осесть. — У меня квартира недалеко. Чисто. Тихо. Можно просто посидеть. Выпить чаю. Без разговоров, если не хочешь. — Предложение звучало разумно, почти клинично. Никакого подтекста. Простое решение проблемы гипотермии и ступора.

Её глаза метались. Риск? Да. Но холод был пронзительным, отчаяние – всепоглощающим, а я не выглядел насильником. Я выглядел... спокойным. Контролирующим ситуацию. Как врач.
— Я... я вас не знаю, — пробормотала она, но это был уже не отпор, а ритуал. Последняя формальность.
— Алекс, — представился я. — А тебя?
— Катя... — выдохнула она.
— Катя. — Я кивнул, как будто зафиксировал факт. — Решай. Оставаться тут и превращаться в сосульку – нерационально. Пойти погреться – логично. Я не трону тебя. Слово. — Я произнёс это с лёгкой, почти неощутимой усталостью в голосе, как будто её подозрения были обидной мелочью. «Манипуляция через ложное оскорбление.»

Она колебалась ещё секунду, потом резко, как будто срывая пластырь, встала. Пошатнулась – ноги затекли. Я не поддержал. Просто ждал.
— Просто... чаю? — переспросила она, обнимая себя.
— И тепла. Да. — Я повернулся и пошёл, не оглядываясь, но замедлив шаг. Слышал, как её шаги зашуршали за мной по брусчатке. Робкие, неуверенные. «Субъект следует за источником ложного спасения. Инстинкт самосохранения перекрыт кратковременным доверием к доминантной особи.»

Квартира была моей лабораторией. Минимализм. Чистота. Ничего личного. Холодный порядок. Я включил свет – яркий, нейтральный.
— Раздевайся. В прихожей. — Указал на вешалку. Команда, а не предложение. В её состоянии подчинение было естественным. Она скинула куртку, дрожащими пальцами развязала промокшие кеды.
— Туалет там, если надо, — кивнул я в сторону двери. — Я поставлю чайник.
Пока она была в туалете, я быстро оценил содержимое её рюкзака, выглянувшего из кармана куртки. Студенческий, ключи, кошелёк с мелочью – ничего ценного. Только данные.

Она вышла, неуклюже приглаживая влажные от слёз волосы. Выглядела потерянной посреди моей стерильной кухни.
— Садись, — я указал на стул у стола. Поставил перед ней кружку с горячим, крепким чаем. — Пей. Сахар?
Она молча покачала головой, обхватив кружку дрожащими руками, жадно вдыхая пар. Молчание висело тяжело, но я не спешил его нарушать. Наблюдал, как тепло и слабая доза кофеина из чая начинают возвращать её к жизни. Цвет лица стал менее мертвенным.
— Спасибо... — прошептала она наконец, не глядя на меня. — Я... я не знаю, что на меня нашло...
— Не надо оправдываться, — отрезал я. — Эмоции – неконтролируемый выброс химии. Факт. Просто констатируй: было плохо. Сейчас – менее плохо. Прогресс. — Я сел напротив, моя кружка с таким же чаем стояла нетронутой. Я не пил. Наблюдал.
Она кивнула, сделав глоток. Плечи немного распрямились.
— Просто... парень. И экзамен завтра. И общежитие... — она замолчала, сжав губы. Снова на грани слёз.
— И всё рухнуло разом. Перегрузка. — Я закончил за неё. — Знакомо. Мир любит бить лежачих. — Я позволил себе тень чего-то похожего на понимание в голосе. «Установление ложной общности через негативный опыт.» — Но ты не лежишь. Ты пьёшь чай. Значит, уже обрабатываешь данные. — Я отодвинул свою кружку. — Экзамен завтра. Ты готова?
Она горько усмехнулась.
— Нет. Совсем. Я ничего не знаю. И... и после ссоры с Игорем... я не могу думать.
— Игорь – тот самый парень, что спровоцировал точку кризиса? — спросил я, как будто анализируя клинический случай.
— Да... — она прошептала, глаза снова наполнились слезами.
— Значит, он лишняя переменная в уравнении твоего завтрашнего дня. — Моя речь была чёткой, холодной. — Его влияние – помеха. Его нужно временно исключить из алгоритма. Сосредоточиться на данных для экзамена. — Я встал, подошёл к полке, достал чистый блокнот и ручку. Положил перед ней. — Начни структурировать хаос. Разбей материал на блоки. Не думай о том, что знаешь плохо. Пиши то, что помнишь. Любую мелочь. — Это был приказ. Тонкий, но приказ.

Глава 5. Золотая клетка

Фаза «Контролируемый Стресс» с Алисой требовала контраста. После тонких игр на её страхах, после ночных «уроков бесстрашия», которые оставляли её измотанной и ещё более привязанной, нужен был яркий, публичный жест. Нечто, что зацементировало бы её статус «моей» в глазах всего университета и, главное, в её собственных. Зависимость нужно было подпитывать не только страхом, но и ложным светом.

Я выбрал день контрольной по статистике – предмету, где её тревожность зашкаливала. Знал, что она провела всю ночь впустую, глотая таблетки от нервов (слабые, безрецептурные, но эффект плацебо для неё работал). Видел её бледное, осунувшееся лицо, когда она шла в аудиторию, почти спотыкаясь от усталости.

Я поджидал её у дверей. Не один, конечно. Вокруг кипела толпа нервных студентов. Идеальная сцена.
– Алиса, – мой голос прозвучал громче, чем обычно, но мягко, заботливо. Я шагнул навстречу, преграждая ей путь.
Она вздрогнула, подняла на меня глаза, полные паники и бессонницы.
– Алекс... я... я не готова... – прошептала она, сжимая конспекты так, что костяшки пальцев побелели.
– Знаю, – сказал я, и в моём тоне не было упрёка, — только... понимание? Я положил руку ей на плечо – жест владения, успокоения, видимый всем вокруг. – Дыши. Ты умнее, чем думаешь. – Я достал из сумки небольшую, дорогую термокружку. – Вот. Мятный чай с мёдом. Тёплый. Успокаивает нервы. И глюкоза для мозга. – Я вложил кружку в её свободную руку. Её пальцы обхватили её машинально.
– Спасибо... – она прошептала, смущённо оглядываясь. Рядом стояли одногруппницы. Я видел их взгляды – удивление, любопытство, мгновенная оценка кружки (бренд был узнаваем), моей «заботы».
– Ещё кое-что, – я улыбнулся (ровно настолько, чтобы это выглядело нежно) и достал маленькую, изящную коробочку. – Наудачу. И чтобы напоминала – я рядом.
Она открыла коробочку дрожащими руками. Внутри лежал тонкий серебряный браслет с крошечным подвеском в виде сова – символ мудрости, дешёвый, но стильный. Рядом раздался сдавленный вздох одной из девушек.
– Алекс... это... это слишком! – Алиса покраснела до корней волос, но глаза её горели. Не от подарка. От публичного признания. Оттого, что её так выделяют. Её, незаметную Алису.
– Примерь, – мягко приказал я. – Тебе идёт.
Она надела браслет. Он блеснул на её тонком запястье. Я поправил застёжку, мои пальцы на мгновение задержались на её коже. Она снова вздрогнула, но теперь от чего-то приятного.
– Иди, – я легонько подтолкнул её к дверям аудитории. – Помни про чай. И про то, что я в тебя верю. – Последнюю фразу я сказал чуть громче, чтобы услышали стоящие рядом.

Дверь закрылась за ней. Я остался стоять в коридоре, ощущая на себе фокусы десятков глаз. Шепоток начался мгновенно.
– Боже, он такой... внимательный! – прошипела одна, не сводя с меня восхищённого взгляда.
– И браслет... это же Silver Rain? Недёшево! – добавила другая, с явной завистью.
– Алисе-то повезло... – вздохнула третья. – Тихий, умный, заботливый... И явно небедный. Где она таких находит?
– А слышали, как он с ней говорил? Прямо как в кино... – шёпот сливался в гул восхищения и зависти.

Я не реагировал. Просто достал телефон, делая вид, что занят. Но каждое слово впитывал. Это был нужный фон. Музыка для моего эксперимента. Алиса выйдет, и этот шёпот станет для неё наркотиком сильнее чая с мёдом.

Через час она вышла из аудитории. Лицо всё ещё бледное, но глаза горели странным возбуждением. Она сразу бросилась ко мне.
– Алекс! Я... я вроде справилась! Не идеально, но... – она заломила руки.
– Значит, чай и сова сработали, – я улыбнулся, снова касаясь её руки, на этот раз ниже, ближе к браслету. – Горжусь тобой. – Ложь, сладкая, как яд. Она сияла.
– Пойдём? – она спросила робко, оглядываясь на подруг, которые тут же сделали вид, что не смотрят, но я видел их завистливые взгляды.
– Конечно. Ты заслужила награду. – Я взял её сумку, другой рукой легонько направляя её к выходу. Жест галантного кавалера. – Что хочешь? Кофе? Мороженое? Или просто погулять?

Она шла рядом, почти прижимаясь ко мне, её запястье с браслетом было выставлено напоказ. Она ловила взгляды, и каждый завистливый вздох, каждая улыбка подруг (фальшивая или нет – неважно) были для неё каплей эликсира. Я создал для неё новый образ – «Алиса, которой повезло». И она упивалась им.

В столовой я усадил её за столик у окна.
– Сиди, принесу тебе что-нибудь. Ты выглядишь измотанной, – сказал я тоном, не терпящим возражений.
– Алекс, я сама...
– Сиди, – повторил я мягче, но твёрдо. – Позволь мне позаботиться. – Я положил руку ей на плечо, задерживаясь чуть дольше необходимого. Она покорно опустилась на стул.

Я принёс ей самый дорогой десерт из меню и свежевыжатый сок. Поставил перед ней.
– Кушай. Тебе нужны силы.
– Спасибо... – она прошептала, глядя на меня с обожанием, граничащим с поклонением. – Ты... ты так обо мне заботишься. Никто так...
– Потому что ты особенная, Алиса, – солгал я, глядя ей прямо в глаза. – И заслуживаешь самого лучшего. – Я отломил кусочек её десерта, поднёс ко рту. – Открой.
Она послушно открыла рот, покраснев ещё сильнее. Я положил кусочек ей на язык. Интимный, властный жест на глазах у всей столовой. Я видел, как за соседним столиком одна девушка толкнула подругу локтем, указывая на нас глазами.
– Вкусно? – спросил я.
– О-очень... – она прошептала, с трудом глотая. Её глаза блестели. Она была на вершине блаженства и смущения. Моя публичная собственность.

Позже, когда мы шли по коридору, к ней подбежала одна из подружек, Света.
– Алис, привет! Ой, браслет – огонь! – Света хихикнула, бросая на меня оценивающий взгляд. – Тебе невероятно повезло с парнем, честно! Все только и говорят!
Алиса засмеялась, счастливая, сжав мою руку крепче.
– Да... – она посмотрела на меня снизу вверх. – Мне очень повезло.

Вечером я провожал её до самого общежития. У подъезда, в тени деревьев, я остановился.
– Ты сегодня была великолепна, – сказал я, поправляя ей прядь волос. – Сильной. – Это было ключевое слово. Её наркотик.
– Благодаря тебе, – она прошептала, прижимаясь ко мне. – Ты даёшь мне силы, Алекс. Я без тебя... я не знаю...
– Я знаю, – я положил руку ей на затылок, легонько притягивая к себе. – И я всегда буду рядом. Чтобы направлять. Защищать. – Мои губы коснулись её лба. Не поцелуй. Печать собственности. – Спи спокойно, моя сильная девочка.

Глава 6. Добровольно

Катя вернулась. Как и предсказывалось. Сначала – робкое сообщение: «Алекс, привет. Сдала тот экзамен. На трояк, но сдала! Спасибо за блокнот и... за всё.» Я выждал два дня. Достаточно, чтобы её благодарность перебродила в лёгкое беспокойство: «Почему он не отвечает? Я что-то не так сделала?»

Потом позвонил. Не днём, а поздно вечером, когда чувство одиночества обостряется до физической боли.

– Алло? – её голос был сонным, но настороженным.

– Катя. Алекс. – Моя интонация – ровная, но с лёгкой усталостью. – Слышал о твоём трояке. Неплохо, учитывая стартовые условия. – Не поздравление. Констатация факта с оттенком... снисходительной похвалы.

– Да... – она замялась. – Благодаря тебе. Я... я не знаю, как отблагодарить...

– Не надо. Данные обработаны, кризис миновал. Моя работа завершена. – Я сделал паузу, давая ощущению потери, проникнуть глубже в её сознание. Слышал, как она задерживает дыхание. Страх остаться одной с хаосом.

– Но... – она начала и замолчала.

– Но? – подтолкнул я мягко.

– Мне... мне всё ещё страшно иногда. Что всё опять рухнет. – Признание вырвалось шёпотом. Ключ в замке.

– Страх – это константа. С ним не борются. Его... используют. – Я позволил голосу стать чуть теплее, загадочнее. – Есть фильм. Сложный. Про людей, которые научились превращать страх в топливо. Думаю, тебе стоит его увидеть. Сеанс через час. Центральный кинотеатр.

Не предложение. Диагноз и предписание. Я не спросил, свободна ли она. Не оставил выбора.

– Фильм? Через час? – она растерялась. – Я... я в пижаме...

– Переоденешься. – Простой факт. – Я куплю билеты. Жду у входа через 50 минут. Не опаздывай. – И положил трубку. Директива. Контроль. Ощущение, что она «должна» – иначе разочарует своего «спасителя».

Она прибежала. Запыхавшаяся, в наспех накинутом платье, с мокрыми от быстрого душа волосами. Глаза – огромные, полные вины за возможное опоздание и... надежды. Я стоял у колонны, в тёмном свитере и джинсах, воплощение спокойной силы. Протянул ей билет не улыбаясь.

– Ты пришла. Хорошо. – Моя оценка заставила её распрямиться, как школьницу, получившую «отлично». – Пойдём.

Фильм был мрачным артхаусом, полным психологических драм и нервного напряжения. Не развлечение. Испытание. Мы сидели на заднем ряду, почти в пустом зале. Темнота сгущалась, экран мерцал тревожными образами. Я чувствовал, как Катя напрягается рядом. Её дыхание сбивалось в острых сценах. Она искала опору в этой искусственной тревоге.

Я не смотрел на экран. Я смотрел на неё. Периферией зрения фиксировал каждое движение. Когда герой на экране сорвался в крик, а Катя непроизвольно вжалась в кресло, моя рука «случайно» легла на её руку, лежащую на подлокотнике. Не взял – просто накрыл. Тяжёлая, тёплая ладонь. Явление силы. Защиты.

Она вздрогнула, но не отдёрнула руку. Наоборот – её пальцы слабо пошевелились под моими. Признание. Принятие. «Тактильный контакт установлен. Субъект не сопротивляется. Ищет опору в контролёре.»

– Страшно? – прошептал я, не глядя на неё, лицо обращено к экрану. Голос низкий, вибрирующий в темноте.

– Да... – её ответ – выдох. Признание слабости.

– Не бойся. Это всего лишь тени. Как в тот раз на улице. Помнишь? – Я намеренно вызвал воспоминание о нашей первой «близости» – темноте, запертой двери, её зависимости от моего спокойствия. – Я здесь. Игра света и звука не может тебя тронуть. – Мои пальцы слегка сжали её руку. Властно. Успокаивающе. «Фиксация.»

Она расслабилась, доверчиво откинув голову на спинку кресла. Её рука оставалась под моей. Тепло. Податливо. Я начал медленно водить большим пальцем по её внутренней стороне запястья. Легко. Почти невесомо. Там, где кожа тонкая, а пульс бьётся близко к поверхности. Я чувствовал, как её сердце забилось чаще. Не от страха перед фильмом. От другого напряжения.

– Ты дрожишь, – констатировал я шёпотом. Мои губы были близко к её уху. Чувствовал, как мурашки побежали по её шее. – Холодно? Или... что-то ещё?

– Не... не знаю, – она прошептала, поворачивая голову. В мерцающем свете экрана её глаза были огромными, тёмными, полными смеси страха и пробуждающегося желания. Одиночество, разбитое сердце, потребность быть нужной – всё смешалось в этом взгляде. Она видела перед собой не человека. Иллюзию идеального сильного парня, который видел её боль и предлагал... что? Контроль? Защиту? Страсть?

– Знаешь, – мой шёпот стал ещё тише, губы почти касались её мочки уха. Она замерла. – Страх и желание... они очень близки. Химия та же. Адреналин. Дрожь. Учащённый пульс. – Моя рука поднялась с её запястья, медленно, плавно скользнула по внутренней стороне её предплечья до локтевого сгиба. Кожа под пальцами была как шёлк, горячий. – Ты чувствуешь это? Электричество? Оно не от фильма. Оно от... близости. От доверия. – Я солгал гладко, вплетая науку в эротику. «Смешение стимулов. Страх перед фильмом перенаправляется в сексуальное напряжение.»

Она не ответила. Только коротко кивнула, закусив нижнюю губу. Её грудь вздымалась чаще. Я видел, как её взгляд скользнул вниз, к моим губам, потом резко отвёл в сторону. Стыд? Желание? И то и другое.

– Я... я никогда не чувствовала такого... – вырвалось у неё, голос сиплый. – После Игоря... я думала...

Глава 7. Треугольник с острыми углами

Алиса висела на мне, как изящное, нервное украшение. Браслет Silver Rain блестел на её запястье – видимый знак моей собственности и её зависимости. Но любая зависимость требует усиления дозы. Цикл «стресс-награда» нужно было ужесточить. И добавить новую переменную – Катю. Наблюдение за реакцией на потенциальную соперницу обещало ценные данные о природе ревности и страха потери у «Образца А».

Начал с малого. Наша «прогулка» после пар превратилась в сеанс коррекции.

— Твой ответ на семинаре по когнитивным искажениям был слабым, — констатировал я ровным тоном, глядя не на неё, а куда-то вдаль по университетской аллее. — Особенно про катастрофизацию. Ты говорила об абстракциях. Не о своих искажениях.

Она мгновенно съёжилась, как будто я ударил её не словом, а кулаком. Пальцы вцепились в ремень моей сумки.

— Я… я старалась, Алекс. Тема сложная…

— Сложность не оправдание неглубокости, — парировал я, слегка ускоряя шаг, заставляя её семенить рядом. — Ты снова позволила страху парализовать анализ. Снова спряталась за общие фразы. Это не прогресс, Алиса. Это стагнация. — Я позволил ледяному разочарованию окрасить голос. «Снижение уровня одобрения. Введение микрострессора».

Её губы задрожали. Глаза наполнились знакомой мутью паники, которую я так тщательно культивировал.

— Прости… Я… я завтра перечитаю, подготовлюсь лучше! Обещаю! — Она заговорила быстро, сбивчиво, пытаясь загладить вину, которой не существовало вне моей оценки.

— Завтра будет другой материал. Сегодняшний пробел останется. — Я остановился, повернулся к ней. Взял её подбородок пальцами, заставив поднять глаза. В них читался ужас перед моим недовольством. Искренний, глубокий, как колодец. — Ты разочаровала меня, Алиса. Я вкладываю в тебя время. Верю в твой потенциал. А ты… не борешься. — Я отпустил её подбородок, будто отшвыривая что-то ненужное. «Пиковое состояние тревоги субъекта достигнуто».

Она стояла, опустив голову, плечи сгорблены. Совсем не та «сильная девочка», которой я восхищался публично неделю назад. Совсем не та, кем она пыталась быть для завистливых подруг. Хрупкая. Разбитая. Моя.

— Я… я не хочу тебя разочаровывать, — прошептала она, голос сорвался на слезах. — Скажи, что сделать? Как исправить?

Пауза. Длинная. Я смотрел на её дрожащие ресницы, на капельку слезы, повисшую на щеке. Ждал, пока страх потерять моё внимание, мою «веру», достигнет критической массы.

— Сегодня вечером, — сказал я наконец, смягчая тон на полградуса. — Ты приходишь ко мне. Не в общежитие. Ко мне. Мы проработаем эту тему. Детально. До тех пор, пока ты не поймёшь механизм своих искажений. Пока не научишься их видеть и блокировать. — Предложение звучало как приговор, но и как спасательный круг. «Введение „награды“ (внимание, шанс на исправление) после стресса».

Она вскинула на меня глаза, полные немой благодарности и облегчения.

— Да! Конечно! Я приду! Во сколько? Я…

— В девять. Не опаздывай. — Я перебил её, поворачиваясь, чтобы идти дальше. — И надень то синее платье. Тебе в нём… спокойнее. — Ложь. Ей в нём было тесно, и она постоянно поправляла лямки, что добавляло ей нервозности. Но я так сказал. Значит, это было «правильно». «Усиление контроля через диктат в мелочах».

— Синее… да, надену! — Она закивала с жаром, уже мысленно перебирая вещи в шкафу, забыв о слезах. Цикл завершился. Стресс -> Надежда на исправление -> Подчинение. Данные записаны мысленно: «Реакция на снижение одобрения: Острая тревога -> Добровольное согласие на углубление контроля (вечернее занятие) -> Положительное подкрепление через указание в детали одежды. Эффективно».

Теперь нужно было посеять семя сомнения. Идеальное место – библиотека. Её бывшее «убежище», ставшее ареной нашего первого стресс-теста. Алиса, как и предсказуемо, пришла туда после пар, пытаясь «подготовиться» к вечернему сеансу. Я дал ей час. Достаточно, чтобы погрузиться в конспекты и начать нервничать о предстоящем «испытании».

Я вошёл не один. Катя шла на полшага сзади, как тень. Я нашёл её утром возле её общежития – «случайно». Она выглядела потерянной, виноватой после той ночи в кинотеатре. Безликое «Принеси мне книгу из библиотеки. Третья полка справа, шифр 159.923» стало для неё приказом, освящающим её день. Она жаждала быть полезной. Доказать свою преданность. «Образец Б демонстрирует устойчивое паттерн-поведение: поиск заданий для получения одобрения».

Алиса сидела за нашим столом в углу. Увидев меня, её лицо осветилось робкой надеждой. Увидев Катю – замерло. Настороженность. Вопрошающий взгляд, скользнувший от меня к другой девушке и обратно. «Первичная визуальная стимуляция переменной „соперница“ зафиксирована».

— Алекс? — Алиса встала, неуверенно. Её взгляд прилип к Кате, которая стояла чуть позади меня, опустив глаза, но всем видом показывая свою причастность ко мне.

— Алиса, — кивнул я нейтрально. — Готовишься? — Риторический вопрос. Я видел её конспект, испещрённый нервными пометками.

— Да… стараюсь… — Она снова посмотрела на Катю. — Мы… тебе что-то нужно?

— Катя, — я слегка повернулся к девушке позади, не удостаивая Алису прямым ответом. — Книга. Шифр 159.923. Третья полка справа. Принесёшь? — Мой тон был ровным, но в нём звучала привычная для Кати директива. Повелительное наклонение. Отношение к инструменту.

— Сейчас, — Катя оживилась, как щенок, получивший команду. Она бросила быстрый, почти невидимый взгляд на Алису – в нём мелькнуло что-то странное: не враждебность, а… робкое превосходство? Осознание своей нужности мне в данный момент. Она быстро засеменила к стеллажам.

Алиса стояла как вкопанная. Сжатые губы. Лёгкая дрожь в руках, сжимающих конспект. Её глаза, огромные и растерянные, не отрывались от меня.

— Кто… кто это? — спросила она тихо, голос едва не сорвался. «Прямой запрос на идентификацию угрозы. Признак пробудившейся ревности/страха».

Глава 8. Вид на бездну

Пентхаус. Высотка Шикар-Сити. Панорамные окна от пола до потолка, за которыми вечерний мегаполис растекался морем холодных огней – бескрайний, податливый, как и всё в этом мире. Отец, щедрый на подарки-откупные за моё «образцовое поведение» и поступление на престижный факультет, подарил эту стеклянную коробку на восемнадцатилетие. Ирония. Теперь она служила идеальной лабораторией для моего самого ценного эксперимента.

Алиса стояла у окна, заворожённая, как мотылёк перед лампой. В тонком шелковом халатике (мой выбор, естественно), подаренном ей «для полного расслабления», она казалась хрупкой игрушкой на фоне бетонных гигантов. Её пальцы дрожали, касаясь холодного стекла.

– Невероятно… – прошептала она оборачиваясь. В её глазах читался восторг, смешанный с робостью. Она не принадлежала этому миру роскоши и власти. Но я позволил ей прикоснуться. На время. «Создание иллюзии исключительности. Изоляция в „раю“ как фактор усиления зависимости».

– Это просто вид, Алиса, – сказал я ровно, подходя с двумя бокалами шампанского. – Как и всё остальное. Красивая обёртка. Суть – внутри. – Я протянул ей бокал. Наши пальцы соприкоснулись. Она вздрогнула, приняв бокал как святыню. «Тактильный стимул в контексте роскоши – усиление эффекта».

Вечер тёк плавно, как дорогой коньяк. Я играл роль идеального хозяина: ужин при свечах (заказанный, конечно), тихая музыка, разговоры о её «прогрессе», щедро сдобренные ложной похвалой и ледяными поправками. Каждая её робкая улыбка, каждый доверчивый взгляд фиксировались моим внутренним регистратором. Она расслаблялась, опьянённая шампанским, вниманием и немыслимой для неё обстановкой. Её защитные барьеры таяли. Она была готова.

Идеальный момент наступил, когда она ушла в огромную ванную комнату с джакузи «привести себя в порядок». Я остался в гостиной, устроившись на диване у окна с видом на бездну. Телефон в руке был холодным продолжением моей мысли. Катя. Послушная, жаждущая подтверждения своей «полезности». Мои сообщения были краткими, как команды собаке: «Пришли подтверждение преданности. Сейчас. Нюдс».

Ответ пришёл почти мгновенно. Несколько фото. Качественных. Откровенных. На последнем – она смотрела в камеру снизу вверх, губы полуоткрыты, во взгляде – смесь стыда, желания угодить и той самой животной покорности, что была в темноте кинотеатра. Идеальный стимул. Я сохранил фото, оставив последнее на экране. Положил телефон на стеклянный столик рядом с диваном, экраном вверх. Ровно так, чтобы его было видно с определённого угла. Расчётливый «случай».

Алиса вернулась. Её волосы были слегка влажными, щёки порозовевшими от горячей воды и, возможно, смутных надежд. Шелковый халатик облегал её, подчёркивая хрупкость. Она улыбнулась мне, робко, ожидающе.

– Алекс, джакузи… это что-то невероятное, – начала она, подходя ближе.

Её взгляд скользнул по столику. Зацепился за экран моего телефона. Улыбка замерла, растаяла, как снежинка на раскалённом стекле. Она узнала Катю. Узнала мгновенно. Даже на этом интимном, унизительном снимке. Цвет стремительно сбежал с её лица, оставив мертвенную бледность. Глаза расширились, наполнились шоком, непониманием, а затем – леденящей волной осознания и жгучего, унизительного стыда. Не за себя. За неё. За Катю. И за меня, который смотрит на это.

– Что… – голос у неё сорвался, стал хриплым шёпотом. Она не могла оторвать взгляд от экрана. Пальцы сжались в кулаки, ногти впились в ладони. – Что это? – Она, наконец, подняла на меня глаза. В них бушевала буря: недоверие, предательство, ревность, острая как нож, и жгучее унижение. «Пиковая эмоциональная реакция: Шок -> Распознавание -> Острая ревность/Чувство предательства -> Глубокое унижение».

Я не шелохнулся. Не бросился убирать телефон. Спокойно поднял взгляд от вида за окном на её искажённое страданием лицо. Моя мимика оставалась нейтральной, почти безразличной.

– Что? – спросил я, слегка нахмурившись, как будто не понимая.

Она резко ткнула пальцем в телефон, не в силах произнести имя.

– Это! Э-это… Катя! – выдохнула она, голос задрожал. Слёзы брызнули из глаз, потекли по щекам. – Она… она тебе это прислала? Прямо… сейчас? Почему? Зачем?! – Каждое слово было вырвано болью. Она дрожала всем телом, как в лихорадке. «Вербальная атака. Демонстрация глубокой эмоциональной травмы».

Я медленно, с преувеличенным спокойствием, взял телефон. Взглянул на экран. Сделал вид, что только сейчас понимаю.

– А, это. – Моя интонация была ровной, как линия горизонта за окном. – Да, Катя. Иногда присылает. Доказывает свою… преданность. – Я пожал плечами, как будто говорил о погоде. – Как я тебе говорил. Она нуждается в структуризации. В чётких… заданиях. Это её способ подтвердить выполнение. – Я поставил телефон обратно на стол, экраном вниз. Небрежным жестом. Обесценивающим. И Катю, и её «дар», и боль Алисы. «Рационализация шокирующего контента. Подчёркивание статуса Кати как „инструмента“, что усиливает когнитивный диссонанс у Алисы».

– Преданность?! – Алиса фыркнула, истерическая нотка прорвалась сквозь слёзы. – Это… это пошлость! Унижение! И ты… ты принимаешь это?! Смотришь?! – Она обхватила себя руками, будто пытаясь защититься от невидимого удара. Её взгляд метался между мной и перевёрнутым телефоном, полный отвращения и непонимания. «Конфликт между чувством морального превосходства над Катей и жгучей ревностью/чувством угрозы».

– Я смотрю на данные, Алиса, – ответил я холодно вставая. – На реакцию. На степень подчинения. На глубину потребности в одобрении. Это… показательно. – Я сделал шаг к ней. Она инстинктивно отпрянула, прижавшись спиной к холодному стеклу окна. Вид на бездну за её спиной был символичен. «Физическое приближение как давление. Использование пространства (окно/бездна) для усиления ощущения ловушки».

– Это мерзко! – выкрикнула она, слёзы текли ручьями. – Как ты можешь?! Она же… она же… И я… я здесь! С тобой! – В её крике звучала не только обида, но и немой вопрос: А что я? Разве я недостаточно? Разве мой браслет, моя любовь, моё послушание – этого мало? «Отчаянная попытка подтвердить свою ценность и уникальность».

Глава 9. Вирус в системе

Тишина медиакомнаты была гулкой, как вакуум. Экран, разбитый на десяток квадратов, мерцал холодным светом, отбрасывая синеватые тени на моё неподвижное лицо. Ночь. Алиса спала в соседней комнате, измученная слезами, ложным утешением и моим телом – инструментом, которым я пользовался с привычной, бесстрастной точностью. На экране, в главном окне, застыл кадр: её лицо в момент осознания. Глаза – огромные, затопленные шоком и непониманием, устремлённые на мой телефон. На экран, где улыбалась своей жалкой, пошлой улыбкой Катя. На её нюдс.

Я нажал кнопку. Кадр ожил. В замедленном воспроизведении.

Щелчок. Глаза Алисы находят экран. Зрачки расширяются – мгновенная реакция распознавания угрозы. Щелчок. Мимические мышцы лица напрягаются: брови взлетают вверх и сходятся к переносице (шок, боль), уголки губ резко опускаются вниз (отвращение, горечь). Щелчок. Лёгкая дрожь в нижней губе. Щелчок. Первая слеза. Она рождается во внутреннем уголке правого глаза, набухает, преломляя свет камеры, и медленно, словно нехотя, скатывается по щеке. Я увеличил масштаб. Слеза. Чистая вода. Соль. Белковые структуры. Электролиты. Физиологическая реакция на психологический стресс. Объект исследования. Данные.

Но почему мой палец замер над клавиатурой? Почему я не делаю пометку в цифровом блокноте, открытом на соседнем мониторе? Почему я просто смотрю?

Я прокрутил кадр назад. Снова. Её глаза. Шок. Распознавание. Боль. Отвращение. Унижение. Слеза. Снова. Шок. Распознавание. Боль. Отвращение. Унижение. Слеза. Каждый раз, когда слеза катилась по её щеке, что-то холодное и острое сжималось у меня внизу живота. Небольшой спазм. Знакомое физиологическое ощущение, но с незнакомой привязкой. Возбуждение? Да. Но не то, что я испытывал, наблюдая за метаниями Макса или падением Артёма. Неинтеллектуальное удовлетворение от чистоты эксперимента. Это было… плотское. Первичное. Как голод. Как жажда.

Я переключил камеру на запись позже. Она уже у окна. Я подошёл. Перевернул телефон. Говорил свои холодные, рационализирующие слова. Её лицо было бледным, как бумага. Слёзы текли непрерывным потоком, оставляя блестящие дорожки на коже. Её губы дрожали. В её взгляде читалась не просто боль. Было что-то разбитое. Глубоко внутри. То, что не поддавалось моей прежней классификации.

«Просто забудь», – звучал мой голос с записи. Ложный. Расчётливый. «Забудь о ней. Сегодня только ты и я…»

И тут на записи – её реакция. Она не зарычала. Не закричала. Она… обмякла. Весь её хрупкий каркас сопротивления рухнул. Она позволила мне притянуть её. Уткнулась лицом мне в грудь. Её плечи мелко, отчаянно вздрагивали от беззвучных рыданий. Её пальцы впились в ткань моей рубашки, как когти испуганного зверька, цепляющегося за скалу перед падением в пропасть. На мониторе было видно, как моя рука лежит у неё на затылке. Жест контроля? Да. Но в тот момент, глядя на запись, я вспомнил ощущение. Тепло её кожи сквозь волосы. Дрожь, проходящую по её телу. Запах её слёз – солёный, горьковатый, смешанный с ароматом дорогого шампуня. И… возбуждение. Острое, навязчивое. Желание не просто наблюдать её падение, а чувствовать его. Владеть не только её реакциями, но и самой этой хрупкой, сломленной субстанцией, которая сейчас плакала у меня на груди.

ОНА. Проникла. Под кожу. Как вирус в отлаженную систему.

Артём видел пустоту. И ужаснулся. Лиза и Макс были предсказуемыми механизмами. Катя – удобным, покорным инструментом. Но Алиса… Она была первой, чья боль, чьё унижение, чьи слёзы перестали быть просто данными. Они стали… вкусными. Они вызывали не просто научный интерес, а голод. Животное, примитивное желание обладать источником этой боли. Не использовать. Не изучать. А иметь. Присвоить. Запереть в своей лаборатории навсегда, чтобы этот уникальный, хрупкий механизм страдания работал только на меня. Чтобы эти слёзы текли по моему приказу. Чтобы эта дрожь возникала от моего прикосновения. Чтобы этот взгляд, полный шока и предательства, был направлен только на меня.

Я откинулся в кресле. Холодная кожаная обивка не принесла прохлады. Внутри горел огонь – странный, незнакомый, опасный. Я посмотрел на экран, где застыл кадр: она спит. Лицо в подушке, следы слёз на щеках, даже во сне её бровь чуть нахмурена. Запястье с моим браслетом лежало поверх одеяла. Моя. Мысль пронеслась не как констатация факта эксперимента, а как рычание хищника, метящего территорию.

Это было… сбой. Опасный сбой. Я создал идеальный эксперимент по контролю и разрушению. Но где-то в процессе, Алиса перестала быть просто «Образцом А». Она стала… чем-то большим. Раздражителем. Объектом навязчивого влечения. Её слёзы, её страх, её униженное доверие – всё это превратилось в наркотик. Я хотел видеть её боль. Я жаждал её слёз. Не для блокнота. Для себя. Чтобы чувствовать эту власть не над абстракцией, а над живой, хрупкой, чувствующей материей, которая почему-то зацепила меня глубже, чем кто-либо прежде.

Я вспомнил Катю. Её покорность. Её унижение в кинотеатре. Оно было… банальным. Предсказуемым. Оно не вызвало ничего, кроме лёгкого презрения и удовлетворения от точности манипуляции. Но слёзы Алисы… её тихие рыдания у окна пентхауса, её дрожь, когда она прижалась ко мне… Это было иное. Это было искреннее. Глубокое. Разрушающее её изнутри. И это разрушение… возбуждало. Физически. Психически.

Я встал и подошёл к большому окну медиакомнаты. Шикар-Сити спала внизу, холодная и безразличная. Но за моей спиной, на экранах, спала она. Моя Алиса. Первая, кто заставил пустоту внутри меня захотеть. Не понять. Не классифицировать. А обладать. Жадно. Безраздельно. Навсегда.

Разум, мой острый, аналитический инструмент, бил тревогу. Это отклонение от протокола. Это слабость. Это уязвимость. Эмоции – вирус, способный разрушить всю систему.

Но другое чувство – тёмное, первобытное, проснувшееся где-то в глубине той самой пустоты – нашёптывало иное. Оно шептало, что обладание Алисой – не конец эксперимента. Это его новая, высшая фаза. Где объект исследования и исследователь связаны сложнее, опаснее, интереснее. Где её боль – это не просто данные, а моё топливо. Где её слёзы – не просто реакция, а доказательство моей абсолютной власти над единственным существом, которое сумело… зацепить.

Глава 10. Сдвиг по кривой

Я проснулся от непривычного запаха. Нестерильной чистоты клининговой службы, несобственного одеколона, не запаха остывшего кофе из чашки, забытой с вечера. Пахло… горелым маслом. И чем-то сладковатым. Ванилью?

Сознание, всегда включавшееся моментально и ясно, как экран монитора, на этот раз запнулось. Пространство спальни было залито утренним солнцем, слепящим в панорамных окнах. Я привык просыпаться в темноте, в идеальной, выверенной тишине. Сейчас же из-за двери доносился негромкий стук посуды, шум воды. Приглушённое радио.

Алиса.

Память вернулась кадрами, как видеозапись. Её слёзы. Её дрожь. Её тело, ищущее утешения в моих руках. Мои камеры, фиксирующие каждую микроскопическую эмоцию. Моё собственное… возбуждение от этого зрелища. Вирус в системе.

Я встал, натянул чёрные тренировочные штаны и вышел из спальни. Картина, открывшаяся в гостиной, была настолько абсурдной, что мой мозг на секунду отказался её обрабатывать.

Алиса. Моя тревожная, сломленная, зависимая Алиса. В моём огромном, стерильном, минималистичном пространстве. Она стояла у острова на кухне, спиной ко мне, в том же шелковом халатике, подпоясанном так, что угадывался её хрупкий стан. На плите шипела сковорода. На столе стояла тарелка с неровными, чуть подгоревшими блинчиками. Рядом – чашка с только что налитым кофе. Она что-то напевала себе под нос, двигаясь по моей кухне с какой-то робкой, но настойчивой уверенностью. Как будто пыталась залатать прореху в реальности своими маленькими руками.

Она обернулась, почувствовав мой взгляд. Вздрогнула, словно пойманная на месте преступления. На её лице расцвёл румянец смущения.

— Алекс! Я… я не разбудила? — Она потупила взгляд, вытирая руки о полотенце. — Просто… я подумала… ты же вчера говорил, что никогда не завтракаешь нормально. А это… неправильно.

Её голос дрожал, но в нём была какая-то новая нота. Не только робость. Упрямство? Желание доказать? Искупить вину? Или… закрепиться? Создать иллюзию домашности, нормальности после вчерашнего кошмара с Катей. Интересная поведенческая реакция: попытка компенсировать стресс и утвердить свою позицию через акт заботы/обустройства быта.

Я медленно подошёл к острову. Взглянул на блинчики. На подгоревшие края. На чашку кофе – она угадала с крепостью, я ненавижу слабый кофе. Она наблюдала. Запоминала.

— Ты прибралась, — констатировал я, скользнув взглядом по безупречно чистым столешницам. Мои вещи, обычно разложенные с математической точностью, слегка сместились. Книги стояли ровнее. Пульты лежали параллельно друг другу.

— Немного, — она кивнула, всё ещё не решаясь посмотреть на меня. — Здесь так… пусто. И чисто. Как в музее. Или в больнице. Неуютно.

— Функционально, — поправил я, беря чашку с кофе. Делаю глоток. Правильная температура. Правильная крепость. Она старалась. — Зачем?

Вопрос прозвучал резко. Не обвинением, но требованием объяснить нелогичный поступок.

Она, наконец, подняла на меня глаза. В них не было вчерашней истерики, но была тень той боли. И что-то ещё. Вызов?

— Потому что могу, — сказала она, и в её голосе послышались отголоски моих собственных, холодных интонаций. — И потому что хочу. Ты всё время даёшь. Подарки. Советы. «Структурируешь мой хаос». А я… я что, только брать должна? — Она сделала шаг вперёд, её пальцы сжали край столешницы. — Я могу тоже что-то дать. Пусть это вот… вот эти кривые блинчики и вытертый пыль со стола. Это всё, что у меня есть, Алекс. Но это моё. И я это дарю тебе.

Мой внутренний регистратор замер. Логика говорила: это попытка восстановить баланс власти, вернуть себе чувство собственного достоинства после унижения, проявить автономию в доступных ей мелочах. Но что-то другое, то самое вирусное чувство, смотрело на её сжатые пальцы, на подгоревшие блинчики – на её жалкую, искреннюю попытку дать что-то взамен – и видело не данные, а… нечто, что заставляло моё горло сжиматься.

Я отставил чашку.
— Деньги решают все, Алиса, — сказал я, глядя в окно на утренний город. — Они покупают эту функциональность. Чистоту. Вид. Они покупают время, которое ты потратила на эти блинчики и на вытирание пыли. Они покупают тот браслет на твоей руке. Твоё присутствие здесь. — Я обернулся к ней. — Это иллюзия – думать, что твои «подарки» что-то значат в этом уравнении.

Она не спасовала. К моему удивлению, её глаза вспыхнули не слезами, а гневом. Новое. Очень новое.

— Тебе-то легко говорить! — выпалила она, и голос её окреп. — Ты родился в этой… этой золотой клетке! У тебя квартира в Шикар-Сити, у тебя, наверное, машина дорогая, и карта с безлимитом! Ты не знаешь, каково это – считать копейки до стипендии, бояться, что не хватит на жалкие макароны! Ты не знаешь, каково это – быть никем! Для тебя всё это – данные! А для меня – жизнь!

Она выдохнула, вся красная от нахлынувших чувств. Её грудь вздымалась. Она впервые так со мной говорила. Не оправдывалась, не плакала. Атаковала. Реакция отпора. Попытка разрушить воспринимаемое неравенство через агрессию. Защита своего „дара“ как ценности.

Я смотрел на неё. На этот гнев. На эту боль. И снова – тот же странный спазм внизу живота. Острое, почти болезненное возбуждение. Она была прекрасна в своём несовершенном, яростном человеческом гневе.

Я медленно подошёл к ней. Вплотную. Заставил запрокинуть голову, чтобы встретиться взглядом.
— Золотая клетка? — я произнёс тихо, и мой голос прозвучал чуть хрипло. — Эта квартира – понты моего отца. Маркер его статуса. «Смотрите, какой я успешный, могу и сыну-психопату пентхаус купить». Машина? Мне её подарили. Я не выбирал. Я ненавижу жёлтый цвет. — Я говорил вещи, которые никогда не произносил вслух. Они вырывались сами, поддавшись её ярости, её наивной вере в то, что деньги – это счастье. — Деньги? Они не дают свободы, Алиса. Они заковывают в новые цепи. Цепи соответствия. Цепи ожиданий. Я должен быть идеальным наследником. Идеальным студентом. Идеальным продуктом этой системы. У меня нет права на ошибку. На слабость. На… обыкновенность. — Моя рука сама потянулась к её щеке, но я не стал смахивать слезу. Я просто коснулся кожи. Горячей от гнева. — Твои макароны, твои считаные копейки – это твоя свобода. Ты можешь быть никем. Ты можешь быть слабой. Ты можешь плакать. Я – нет. Я всегда должен быть железным. Пустым. Идеальным. И эта квартира, этот вид, эта машина – всего лишь антураж для идеальной картинки. Самая дорогая и самая одинокая тюрьма в мире.

Глава 11. Наследство холода

Отец выбрал ресторан. Дорогой, вычурный, с низкими бархатными диванами, приглушённым светом и таким густым, обволакивающим запахом денег, трюфелей и выдержанного красного дерева, что им можно было подавиться. Здесь не ели — демонстрировали статус. Каждое движение, каждый звук — от едва слышного звона хрусталя до сдержанного смеха — были частью тщательно отрепетированного спектакля. Идеальная сцена для его очередного действа под названием «Наша идеальная семья». Декорации были безупречны.

Он уже восседал за столиком в глубине зала, в самом сердце этого храма потребления. Спина прямая, словно арматура, обтянутая тканью костюма, сшитого для него в Лондоне. Седина у висков, уложенная с дорогой, нарочитой небрежностью, будто он только что вернулся с яхтенной прогулки, а не с пятичасового совещания. Его лицо, всегда казавшееся высеченным из холодного каррарского мрамора, не дрогнуло, когда я подошёл. Лишь взгляд, острый и безжалостный, как скальпель, скользнул по моей простой чёрной водолазке, потёртым джинсам, по стоптанным кедам. Он задержался на доли секунды, производя беззвучную оценку. Минус один балл. Не соответствовало дресс-коду его ожиданий.

— Садись, Алексей, — голос — низкий, бархатный, отточенный на совещаниях и теледебатах, где он давил оппонентов не криком, а ледяной интонацией. Он никогда не называл меня Алекс. Алексей — это было имя для документов, для его мира. Алекс был моим. И это было его первое вторжение сегодня.

Я сел. Молча. Воздух между нами сгустился, наполнившись невысказанным. Официант, будто тень, материализовался из полумрака и, не спрашивая, налил мне вина в бокал такой тонкой работы, что казалось, он вот-вот треснет от напряжения. Рубиновый отблеск заиграл на белоснежной скатерти. Отец сделал небольшой, церемонный глоток из своего бокала, изучая меня поверх хрустального края. Его пальцы длинны, ухожены, с идеально обработанными ногтями. Руки хищника, который никогда не пачкал их физическим трудом, только подписью на контрактах.

— Как учёба? — начал он ритуал. Всегда с учёбы. Всегда с цифр, графиков, эффективности. Никогда «как ты?», «что ты чувствуешь?». Эти категории не существовали в его лексиконе.

— Нормально, — ответил я, отодвигая бокал. Алкоголь был его инструментом расслабления и контроля. Мне же он был не нужен — он затуманивал единственное моё преимущество: кристальную, безжалостную ясность мысли.

— «Нормально» — это не оценка, — мягко поправил он. Всегда мягко. Лезвие бритвы всегда было завёрнуто в шёлк. — Твои баллы по статистике упали на 3% по сравнению с прошлым семестром. И я слышал, ты пропустил две лекции у Воронцова. Он мой давний друг. Ему было… неприятно.

Он не спрашивал почему. Его интересовал только факт несоответствия плану. Плану, который я не составлял. Плану на мою жизнь, расписанному им до мелочей.

— Данные обработаны, пробелы устранены, — отчеканил я, глядя ему прямо в глаза. — Воронцов получит идеальную курсовую. Его неприятность нивелирована. Я превратил его «неприятно» в переменную и нашёл решение уравнения.

Отец усмехнулся. Сухо, беззвучно, лишь уголки его губ дрогнули на миллиметр.

— Всегда рад твоей эффективности, сынок. Жаль, она проявляется лишь в попытках заткнуть дыры, которые ты сам и создаёшь. — Он отпил ещё вина, его движения были плавными, почти гипнотическими. Пауза была рассчитанной, как удар метронома. — Теперь о главном. Кто эта девица, которую ты поселил в пентхаусе?

Вопрос повис в воздухе, тяжёлый, густой, как свинец. Он знал. Конечно, знал. У него ведётся учёт каждой пылинки в его империи. Консьержи, служба безопасности, может быть, даже кто-то из «её» окружения. Я не удивился. Но внутри, глубоко под слоями льда, что-то холодное и острое шевельнулось и замерло. Моя территория. Моё единственное, ни с кем неразделённое пространство. Мой образец. Он посмел туда влезть.

— Это не твоё дело, — сказал я ровно, не отводя взгляда. В его тёмных, почти чёрных зрачках я видел своё отражение — бледное, холодное, такое же отчуждённое, как у него.

— Всё, что касается тебя, моего наследника и продолжения моей фамилии, – моё дело, Алексей, — его голос потерял бархатность, в нём зазвенела сталь, обнажившаяся при скрежете. — Особенно когда ты начинаешь совершать глупости. Публично демонстрировать свою… слабость.

— Какая слабость? — спросил я, хотя прекрасно знал ответ. Знать ответ противника – половина победы. Заставить его озвучить его — уже небольшая тактическая удача.

— Не притворяйся идиотом. Ты умнее этого, — он отрезал идеальный кусок стейка с кровью, разглядывая его на вилке, как будто это был экспонат, а я — подопытный. — Ты позволил себе завести отношения. С какой-то серой, нищей студенткой с психфака. Я проверял. Алиса. Из семьи учительницы и какого-то мелкого инженера. Ни связей, ни денег, ни будущего. Ты водишь её по ресторанам, даришь побрякушки, поселил в квартире, которая стоит больше, чем её родной город. Это что, Алексей? Бунт? Попытка меня шокировать? Или ты и вправду позволил этому… этому бреду в тебя вселиться?

Он произнёс слово «чувства» с таким физиологическим отвращением, будто говорил о плесени или гниющей плоти.

— Она часть моего исследования, — сказал я, и это была правда. Но не вся. Не та правда, что гнездилась где-то в глубине, тёплая и тревожная, словно сбой в программе, который почему-то не хотелось исправлять. Вирус, изменяющий код.

Отец фыркнул, с отвращением отложив вилку. Кусок мяса упал на тарелку с тихим, влажным звуком.
— Не смей мне лгать. Я видел отчёты твоего школьного психолога. И того, частного, что вёл тебя после… инцидента с тем мальчиком. Артёмом, кажется? — Он поморщился, как будто имя было неприятно на вкус. — Ты не способен на эмпатию. На привязанность. Ты инструмент. Идеальный, острый, беспристрастный. И я потратил годы, чтобы отточить тебя. Чтобы сделать тебя сильным. Непреклонным. А теперь ты портишь всю работу из-за всплеска гормонов к первой попавшейся дурочке?