Этот город

Глава 1

Я наклонился завязать шнурки и устало вздохнул. Все начали утверждать, что меня не существует, ровно в тот момент, когда я осознал обратное. Дни сменяли друг друга, все до серости яркие и интересные, хоть и не сказать, что сильно приятные, но я был этому рад. Утром, в пижаме, но без кожи, я садился на кровать и, до конца не проснувшись, пялился на драные белые обои в розовый цветочек, пока не приходил в себя.

День начался как обычно, и закончится он, я уверен, примерно так же. Пробираясь по обледенелому сугробу как по импровизированному тротуару мимо котельной, я шёл домой после школы. Стоило мне ступить на асфальт, как позади послышался топот, и моего плеча коснулась чья-то рука.

— Саня! — растерянно улыбнулся я, отвлечённый от своих мыслей. Санька был действительно моим другом, хоть ссорились мы куда чаще, чем с теми, с кем оставались просто знакомыми. Самое же примечательное в нём, помимо нечеловеческого терпения и удивительного для наших ровесников здравомыслия, то, что он был рыжим. Никогда не видел рыжих людей.

— Я тебя кричу, кричу…

Я виновато пожал плечами. Не всегда удавалось слышать людей, особенно тех, кто желал добра.

— Ты слышал, что там с Юлей Дубовой? — мы прошли поворот к моему дому. Я никогда туда особенно не торопился и всегда провожал Саню самой длинной дорогой, какой только можно было это сделать. Он, похоже, разделял мою точку зрения, при том, что не страдал географическим кретинизмом.

— Мы не общаемся, — бросил я. Юля была для меня своего рода камнем преткновения, — а что?

— Парня нашла. Похоже, капитально. Даже в аське написала, что с ним в браке.

— И?..

— Колдун наверное, — рассмеялся Саня, хлопая меня по плечу. Юля была личностью эксцентричной, наверное, именно поэтому мы и начали общаться. Она была адекватной, умной и начитанной девушкой, уважительно ко всем относящейся, в меру (не очень?) приверженкой мистицизма. Ключевое слово — «была». Всё было хорошо, когда мы дружили, но в один момент, который ни мне, ни ей уловить не удалось, всё сломалось.

— Иди в пень, — я шутливо толкнул Саню и неловко усмехнулся.

Пока Саша что-то рассказывал, мы прошли железнодорожный переезд. С каждым шагом я чувствовал, как по спине бежал весьма ощутимый холодок. Я с детства жил здесь, в доме, у которого окна выходили на железную дорогу, под впечатлением читал ярко иллюстрированные истории о том, как кого-то сбил поезд, и сам боялся такой участи. Я вообще боюсь смерти. Даже говорить о ней боюсь.

Из лесопосадки повеял по-особенному свежий ветерок, и сердце застучало чуть быстрее. Совсем скоро снег растает и настанет настоящая весна с этим самым необъяснимым чувством весны, когда душу рвёт на части, и ты ничего не можешь с этим сделать. О чём мы говорили, я не помнил: в связи с тем самым весенним настроением у меня появились дела поважнее, и простились мы довольно быстро. Саня был чудесным другом, но я часто нуждался в одиночестве и надеялся, что он поймёт.

Больше чем шататься по городу я любил только качаться на качелях. У меня даже место своё было, одно из немногих, где этот нехитрый снаряд подходил мне по росту, хоть я и не был высок: старость не радость, как говорят. По левую руку был детский сад, где именно в это время вкусно пахло блинами, а по правую… Да, снова железная дорога. Она была везде, куда ни глянь, и даже в моих снах, которые, к слову, заслуживали внимания большего, чем реальная жизнь. Я всегда куда-то ехал, собирался, опаздывал или вовсе глядел вслед уезжающей электричке. Наверное, я и хотел бы в действительности куда-то поехать, да только некуда. И не с кем.

Вскоре я оказался на том самом месте, бросил рюкзак в сугроб и, сев на качели, оттолкнулся ногами от земли.

В такие моменты я часто представлял себя Человеком. Учёным, спортсменом, актёром — да хоть просто известным в своей школе мальчиком, как в фильмах. Вспоминал самые яркие наши с Саней приключения, а может и не приключения вовсе, но события, дающие понять, что мы действительно друзья. В моей жизни происходило всё и одновременно ничего: не скучно, но и похвастаться нечем. И не перед кем.

Спустя минут пятнадцать я услышал знакомое шарканье шагов. Макарыч.

— Здорово, маленький! — это был типичный заводчанин местного предприятия лет сорока, каких на каждый двор было человек пятьдесят точно, — опять мина кислая? — Макарыч остановился возле качелей и отхлебнул пива из банки, затем с забавным удивлением посмотрел на последнюю и протянул мне, — хочешь?

Я остановил снаряд и подал товарищу руку, помотав головой. Пить — для слабаков и совсем несчастных людей.

— Как у тебя… — он забавно почесал затылок, — твоя житуха молодая?

— Всё как обычно, — соврал я. Долго было рассказывать, да и не очень-то и хотелось. Обо всех моих радостях и бедах мог знать только Саня.

— Да не скажи. Врёшь ты всё, маленький. Здесь, — он сделал неопределённый жест рукой и закатил глаза, глядя на небо, — просто так ничего не бывает. Ты там это… Друзей нашёл, как задумывал?

— Не-а.

Выл ветер. За забором шумели дети, во что-то играя. Мимо пробежала бездомная собака. Я шаркал ногой по снегу, и думал о чём-то совсем отвлечённом. Когда там уже весна?

— Знаешь, что я тебе скажу? Таких как ты не очень любят, но, — уже подвыпившего, Макарыча всегда тянуло на философию, — ты на них наплюй и себя не теряй. И не давай разбить себе очки.

— Меня всё устраивает. Не обижают сильно, и хорошо. Очки в целости.

— Так ты ничего не добьёшься. Надо не просто быть, но и доказывать своё существование! — довольный своим умным изречением, местный алкоголик всея города пересел на низенькую скамейку и осушил остаток содержимого банки, — но и не надо увлекаться всяким… Этим… — он снова сделал неопределённый жест рукой, — ну ты понял. А то был у нас в городе случай. Даже два, — Я приготовился слушать и кивнул. Макарыч всегда рассказывал интересные истории, — Знаешь вывеску «Аптека» за Юбилейной? Прямо как выходишь со станции и прямо. Так вот дело в том, что вывеска есть, а аптеки нет и никогда не было. Был «Гастроном». Клуб такой, где дурь толкали, тайный, естественно. Знаешь хоть, что такое дурь? — Я кивнул. Макарыч сделал одобряющее лицо, — И командовала там всем, кажись, Лидка Юдина, дочь нардепа, после того как её из фармацевтов подвинули, — он вдруг замолчал и посмотрел на небо, — не, не Лидка. Ви-о-лет-та! Пошла одно время у знатных мода детей дурацкими именами называть.

Глава 2

Завтра должен был быть последний звонок. И радостно, и страшно. Весь класс ушёл репетировать сценку, а мы с Томой отправились гулять.

— Тебе верится? — я восторженно улыбнулся, — совсем скоро наступит новая жизнь.

— Мне грустно, — ответила Тома, задумчиво крутя пуговицу на блузке, — потому что дальше будет хуже.

— Потому что раньше было лучше, чем сейчас?

— Именно.

— Ну не скажи. Был у меня один год, что и вспоминать страшно…

— А что случилось? — я знал, что Тома задаст этот вопрос. Она всегда была любопытной, даже слишком.

— В больницу попал, — коротко ответил я.

— Ну, знаешь ли, в больницу и я попадала, — хмыкнула Тома, требовательно глядя на меня.

— Все тогда думали, что я вообще умер. Или если не умер — то обязательно это сделаю. Что со мной было по существу — не помню. Помню только, что в палате очень душно было, и голова болела до того, что я почти ослеп на какое-то время.

— Жуть какая! — мою благодарную слушательницу передёрнуло, — так с чего тебя так угораздило?

— Вроде упал с высоты, ногу повредил. Дальше не помню. И всё было такое… Липкое, тусклое. Думать не мог, и постоянно страшно было. И потом я будто стал каким-то другим. Не собой.

— Да уж. Ты что, душу дьяволу продал?

Я остановился и замолчал, напряжённо поджав губы и опустив голову.

— Типа того.

Жизнь снова шла без меня.

— Мне когда-то снилось это место, — заметил я, оглядываясь по сторонам. Уютные пятиэтажные домики рыжего и песочного цветов, деревянные балкончики, словно игрушечные, солнце играет в ветвях деревьев… И всё же было в этом месте что-то, что внушало неподдельный ужас.

— Я бы хотела тут жить, — со знанием дела произнесла Тома, — вроде и спрятался ото всех, и цивилизация рядом.

Я бы не назвал этот город цивилизацией. Ну просто язык не поворачивался. Складывалось такое ощущение, что каждый человек здесь живёт в своём собственном неповторимым сне, и, умирай ты, распластавшись посреди улицы — к тебе никто и не подумает подойти, что говорить о помощи.

Мы сели на качели, Тома развернула карту.

— Где мы? — я заглянул ей через плечо.

— Без понятия, — Тома сделала забавное лицо, — «улица военных строителей»… Только не могу понять, какой из тех домов, — она махнула рукой, — седьмой, а какой пятый. И вообще, где шестой? Четвёртый есть, и восьмой…

Подул ветерок, принося с собой странный запах. Я развернулся к нему лицом, пытаясь принюхаться. Тома тоже обернулась и вдруг замерла.

— Ты чего? — спросил я, несильно встряхнув её за плечо.

— Глазастый ты мой… — еле выдавила из себя Тома и на негнущихся ногах сделала пару шагов в сторону полянки с высокой травой.

— Что такое?! Опять я виноват? — я встал вслед за подругой и пошёл за ней, всё ещё не понимая, что происходит. В траве что-то лежало, что-то большое. Подойдя поближе и посмотрев под ноги, мы обнаружили, что это труп. Я хлопал глазами, даже близко не предполагая, куда бежать и кому звонить.

Отчего-то мне вдруг захотелось посмотреть поближе. Под Томино дрожащее «что ты делаешь» я нарвал лопухов и перевернул тело. В плече копошились черви, а на лице… Это было лицо Макарыча. Я пошатнулся, схватившись за плечо Томы.

— Это мой друг… — прошептал я, — пойдём отсюда, прошу тебя, пойдём отсюда!

Дальше ума и храбрости у меня не хватило, например, на то, чтобы позвонить в милицию, потому что скорая тут уже вряд ли чем-то помогла. Мы быстро шли, не говоря ни слова, почти бежали, а со страху восприятие мира стало болезненно острым. «Предок вторичноротых» — и странная мазня, похожая на иллюстрацию к рассказам Экзюпери, кафе «Томск», над названием которого я обязательно пошутил в присутствии Томы, но не в этой ситуации: я отчаянно запоминал наш путь, будто реальность могла взять и запутать привычные дороги, как во сне. Странный город. Странные люди.

***

Не то, чтобы с того случая во мне что-то радикально изменилось, но голова заполнилась неожиданно тяжёлыми мыслями. О чём-то похожем мне рассказывал Саня, объясняя, почему он отвергает всякую помощь в трудную минуту.

Макарыч… Почему именно он? Он, конечно, пил, но никогда не напивался до беспамятства. Поссорился с кем-то? Вряд ли, он был одним из добрейших людей, кого я знал.

Я закрыл межкомнатную дверь и плюхнулся на кровать. Тошно было здесь. Ещё более тошно, чем обычно — стены давили, рисунок на них — цветы, которые я так не любил, угнетал, пыль забивала лёгкие. Здесь я был будто в гостях.

Кое-как заставив себя подняться, я открыл окно и уселся на подоконник. Последний этаж, четвёртый: внизу копошились люди и даже не предполагали, что я за ними наблюдаю. Как-то так, как говорил Макарыч, и работают Боги и Вселенная.

Макарыч, Макарыч… Теперь у меня остался только Саня, но не в моём одиночестве было дело. Жалко человека, о котором никто и не поплачет. Да что там, мне и самому не плакалось.

Я, держась за хлипкую деревянную раму, протянул руку в окно и сорвал с качающейся берёзы листок. Правда, всегда мечтал о том, чтобы у меня под окном росло огромное лимонное дерево и я, как сейчас берёзовые листья, срывал бы яркие-яркие лимоны. Большие, как мир, жёлтые, как солнышко, и кислые, как моё лицо по утрам.

— Ты что делаешь?! — я услышал позади вскрик, и от неожиданности рука чуть не соскользнула с оконной рамы. Я быстро соскочил с подоконника и уставился на вошедшую не вовремя тётю Любу круглыми от испуга глазами. Я только что чуть не умер.

— Да я… Окно просто открывал! Душно, — нервно блеял я.

— Душно ему… — тётя Люба уперла руки в бока и недовольно цокнула языком. Садись лучше математику делай. Принесёшь двойку с экзамена — домой не пущу.

Я послушно сел за стол и открыл первую попавшуюся тетрадку. Конечно я не собирался ничего делать, но мне совершенно не нужно было, чтобы эта женщина надо мной стояла.

Я показал язык закрывшейся за тётей Любой двери и принялся покачиваться на стуле, продолжая размышлять. Макарыч умер. Умер. Что такое «умер»?.. Меня самому только что чуть не размазало по асфальту, а потому истина была где-то рядом.

Глава 3

Мы с Саней, как обычно, условились после уроков встретиться за железной дорогой.

«И почему 71-я школа?.. — думал я, с долей отвращения оборачиваясь и мельком смотря на обшарпанную вывеску, — их же всего в городе три. Две по эту сторону и одна по ту.»

Саня, закончивший раньше, ждал меня на месте, уже успев отвести сестру домой и поесть. Мы поздоровались, как будто виделись впервые за день, и двинулись в сторону тихих двориков на окраине городе, о чём-то беседуя.

— …Вообще тут довольно много криминала, — хмыкнул Саня, глядя на двух дерущихся ребят чуть старше нас. Он незаметно дёрнул меня за рукав и ускорил шаг, — по сравнению с той стороной железки. Не зря раньше эти районы разделяли на два города.

— Криминал есть везде, — я сглотнул подкативший к горлу липкий ком и сильнее ссутулился, — но ты прав. Странно как-то. Перешёл дорогу — и будто в другом измерении, — мне выпал шанс жить в новой части города, Сане — в старой, по которой мы сейчас и шли. Моя тётка и бабушка радовались, потому что не страшно было выйти ночью на улицу, а я наоборот жалел. Я хотел бы жить с Саней в одном доме.

— Говорят, тут, когда мы ещё малые были, девица жила, какая-то Белка.

— Да тут с каждым вторым живёт белочка, — покосился я на парочку весёлых алкашей и тут же вспомнил Макарыча. Хороший человек был, как бы то ни было.

— Она себе жила, и вдруг глюки начала ловить, как после «Заботы» в этот дом переехала.

— Наркоманка?

— Наркоманкой она стала когда ей глюки то велели. Тут и притон рядом был, — Саня остановился и указал пальцем в небо, — вон, видишь, кроссовки на проводах висят? — я кивнул, — А потом Белка в окно вышла. Её даже не убрали, так и пролежала, пока не сгнила, хотя соседи милицию вызывали.

— Глюки, говоришь? — хмыкнул я, — и к чему же ты это рассказываешь?

— Если бы я всё рассказывал «к чему-то», мы бы шатались по городу молча.

«Резонно» — подумал я, мотнув головой. Действительно, Саня был для меня находкой: он много говорил, без повода, но интересно, и моё растерянное неловкое молчание неуважением не считал, как многие предыдущие товарищи.

— Слушай, а ты знаешь, где точно это было? — в моей голове вдруг загорелась нелепая идея.

— Ну да. На четвёртом этаже, в тринадцатой квартире… — начал Саня интригующим жутким голосом.

Я прищурился и посмотрел на здание, считая окна.

— Слушай, а погнали её откопаем! Кости может и растащили собаки, но хоть что-то должно остаться!

Рассчитав, из какого окна примерно вываливалась Белка, мы сели на куски досок, валявшиеся в неухоженном садике вместе со шприцами и битым стеклом и, как дети в песочнице, принялись ковырять землю. Земля тут была какая-то… Не такая. Не мокрая, но очень тяжёлая. Санина интуиция сказала, что копать нужно именно тут, а не где-то ещё, а я ей верил хотя бы потому что своей у меня не было.

— А ну пошли отсюда! — из окна второго этажа высунулась девочка лет тринадцати с растрёпанными чёрными волосами, худая, неухоженная, в голубой с какими-то странными сразу бросившимися мне в глаза красно-коричневыми пятнами футболке.

— Изыди! — хохотнул Саня и бросил в направлении окна горстку песка.

Подул неприятный холодный ветерок, хоть на улице было довольно тепло.

— Пошли отсюда, кому сказала! — твёрдо повторила девочка и вдруг сорвалась на плач, страшно вскрикивая. Я вздрогнул и сжался, — чего вы сюда ходите?! Не видите — мы тут все болеем!

Она крикнула напоследок что-то неразборчивое и захлопнула окно, от которого тут же отвалился кусочек треснувшего стекла.

— Саня, пойдём отсюда… — мне сделалось не по себе. Не то, чтобы ипохондрия, но находиться в месте с подобной историей, жившей, судя по всему, ещё и после легендарной Белки, было немного неприятно.

— Испугался что ли? — пытался бодриться Саня, сам с явной тревогой в глазах.

— Не больше твоего, — хмыкнул я, поднимаясь с земли и отряхивая коленки.

Потемнело быстро и неожиданного. Ни одного фонаря, хоть глаз выколи, и огоньки сверкали только между домов на далёкой станции.

— Теперь вопрос: где мы? — я вытаращил глаза, схватившись за Санин рукав. Не хватало ещё потерять друг друга в этой жуткой дыре. Не дул ветер. Не мяукали кошки. Не говорили люди, которые, казалось, десять минут назад сидели на скамейках и что-то обсуждали. Тишина, темнота, и только деревья корчили чёрными ветками страшные рожи и шевелилась драная занавеска в окне, откуда высовывалась девочка.

Саня пробормотал название улицы, крупно написанное мелом прямо на стене. «Улица военных строителей, дом 6»

— Давай я сейчас бате позвоню, он нас заберёт, — прошептал он, от страха ближе прижимаясь ко мне, и достал из кармана телефон.

«Абонент вне зоны действия сети» — ухо резало характерное пиликанье. Саня набрал номер сестры. Соседа Вени. Двух одноклассников. То же самое. Я нервно сглотнул. У меня телефона не было вовсе: никогда не утруждал себя брать его с собой, чтобы домочадцы не доставали, но сейчас всей душой хотел, чтобы позвонила тётя Люба и противным голосом приказала срочно идти за свёклой и попутно делать математику. Ненавижу математику. И свёклу.

За углом послышались чьи-то шаги.

«Ну вот, у него дорогу и спросим» — подумал бы я, будь дело днём где-нибудь на проспекте.

— Саня, — шепнул я другу, кивая на источник звука. Тот, испугавшись даже оборачиваться на того, кто, судя по всему, уже появился в поле видимости, ступил через невысокую оградку, похожую на кладбищенскую. Я едва не споткнулся, а сердце подпрыгнуло куда-то к горлу.

Вдруг подул ветер, и с балкона соседнего слетел висевший там неведомое количество лет ковёр, на котором образовалась огромная грязная сосулька. Мы едва не подпрыгнули на месте. Хозяева этой квартиры резко съехали через месяц после непонятного пожара там и так и оставили все свои вещи. Никто не знал, от чего они покинули жилище, и от возможных предположений делалось жутко. Мы стояли, замерев, слушая стук сердец друг друга и надеясь расслышать в нём хоть что-то, отличающее это место от жуткой вселяющей ужас пустоты.

Глава 4

Снова сентябрь. Я скучал на уроке, перебирая пальцами скользкие рыжие шторы, измазанные чернилами, шоколадом и какой-то непонятной гадостью. Из окна, деревянной обшарпанной рамы, постоянно дуло, а потому у меня, кажется, то ухо, которым я сидел к окну, стало хуже слышать.

— Ты даже представить себе не можешь, что мне удалось узнать! — в кабинет забежал Саня, привлекая внимание моих не очень добрых одноклассников, и плюхнулся на стул рядом со мной, благо сидел я всегда один. Я бы очень хотел, чтобы мы с ним учились в одном классе, только вот ему совсем не давалась математика, а мне было слишком трудно запоминать исторические факты.

— Ты сдурел! — громким шёпотом ответил я, боясь, что кто-то нас услышит и будет дразнить.

— Так ваша училка заболела, можно не беспокоиться!

— А ты?

— Отпросился типа в туалет… Не важно! Смотри, — Саня протянул мне старенькую тетрадь и, раскрыв её, принялся зачитывать содержимое, не стесняясь никого вокруг.

— «Твоя секта суицидников, — подчёркнуто двумя чертами, — Что же такое это загадочное «Kill me? {DISF-15}», которым исписаны стены в этом городе? Это немножко «disphoria» — а, надо понимать, на дворе начало альтернативных нулевых, и с запада дерём только так. Ведь ничто так не убивает человека, как самоненависть. Всё же логично: человек никогда не лишит жизни то, что ему дорого и что он любит, а значит любящий себя человек никогда добровольно не простится с жизнью, какой бы тяжкой она не была. Мы — мелкая организация из пятнадцати человек, но не стоит нас недооценивать, нет. Мы — диггеры, верхолазы, отчаянные. У нас толстовки без молнии с закатанными рукавами, широкие и не по размеру длинные брюки наших дедушек, кроссовки, большие наушники, размалёванные помадой глаза, браслеты, перчатки без пальцев, гетры на руки и (это важно!) разные по цвету носки, фотоаппарат, скейтборд, плеер…»

— Это что, список покупок? — иронично усмехнулся я, удивлённо глядя на Саню.

— Да подожди ты, Петросян! Сам же от этих закорючек в ту ночь отлипнуть не мог.

— Ночь? — удивился я, — так это же день был.

Мы с Сашей удивлённо переглянулись. Непонятно.

— «Психоделические граффити и сделанные из дерьма и палок в фотошопе загадочные снимки — вот наше направление в искусстве.

Инди музыка с электроникой — эхо, искажение, шум. Лёнчик хорошо бренчит на гитаре, скоро свой альбом запишем.

Kill me? Убьёшь меня?..

Вся соль идей бесстрашных раздолбаев — бросать вызов судьбе, нагло, точно быкующий на районе гопник. Авось повезёт. Удача сопуствует храбрым, как говорится.

Ну вот, ничего криминального.

.

.

.

.

.

Ведь так?..»

Я минут десять сидел и задумчиво глядел в занавеску. Саня тем временем терпеливо ждал.

— Слушай, а давай в эту субкультуру вступим, — негромко предложил я, как-то нездорово воодушевлённый этой идеей.

— Мне кажется, это опасно. Потому что эти ребята кажется того… Погибли. Их убило это… ДИСФ.

— Откуда знаешь? И где ты вообще взял эту тетрадку?

— Невероятные совпадения, — гордо заулыбался Саня, по всей видимости, чувствуя себя избранным, — Рассказал соседке по парте про нашу находку, а она мне — про то, как её старший брат с крыши поезда сорвался и ногу сломал.

— И что? — как-то безразлично, не совсем въезжая в происходящее, ответил я.

— Он и основал эту субкультуру. Вернее не он, а некто Степан «Дух» Ксенофонтов. Там с ним вообще мутная история, у него брат сиделый, а один раз он пошёл в метро, ну, в залаз, и больше не вернулся, а ещё с ним…

Я незаметно наступил Сане на ногу, чтобы тот замолчал. Мои соседи спереди уже обернулись и с ехидным выражением лица слушали слова моего товарища, вне контекста звучавшие как полный бред.

— Ну так чего там? — гаденько усмехнулась белобрысая девочка с огромными зубами, — кто там «пошёл в залаз и не вернулся?» Нам очень интересно!

Все засмеялись. Саня смущённо кашлянул и отвёл взгляд. Я покраснел и сильнее сжал в кулаке занавеску. Ненавижу, ненавижу, когда они надо мной смеются!

***

Дальше я не слушал, и увидел Саню уже только в школьном дворе после уроков. Он шёл забирать сестру из кружка по рисованию, а потому обещал проводить меня до дома.

— Так что там, — виновато начал я, не глядя Саше в глаза, — с этим Степаном?

Саня подозрительно посмотрел по сторонам. Никого, только серое здание школы, уже пожелтевшие деревья и криво заасфальтированная дорожка. Куда не глянь — везде понатыканы пятиэтажки, деревья, промобъекты — везде что-то было; и оттого я не любил столицу, что там было бело и пусто, а в небо впивались редкие голубовато-серые высотки, какие-то неестественно блестящие и чистые для простого здания. Это было что-то вроде храма, или церкви. Да, индустриальной церкви скорой гибели человечества. Я много читал про апокалипсис, особенно про тот, где люди в своём развитии на пару веков назад, и верил в скорую кончину мира. Вернее, его перезагрузку.

— Да ничего особенного. Пропал, говорю, в метро — и с концами! А дневник мне передала та девочка, которая сидит со мной, ей брат разрешил.

— Значит остальные приверженцы этой культуры живы?

— Нет, в том и дело. Тот пацан, который с поезда упал — единственный выживший. Вот, даже пишет, — Саша сбросил с плеча рюкзак и достал ту самую потрёпанную тетрадь, — что как упал — будто прозрел! Вот что коллективное сознание делает!

— Хорошо, что нас только двое, — посмотрев в дневник, я зашагал в сторону дома, Саня, естественно — со мной.

— Но и это не защита от глупостей.

— А кто сказал, что глупости — это плохо? — я пнул ногой кучу листьев и посмотрел на небо. Не очень содержательная беседа. А вот посмотреть, что было там в организации у этих ребят жуть как хотелось. Немудрено — таинственность, риск, особый стиль: это нравится всем.

— Автор заметки писал, что якобы этим «ДИСФом» исписан весь город. Мы видели только одну надпись. Где они могут быть?

Глава 5

Я сидел на истории, весь из себя занятый своими делами и проблемами с недавним происшествием. Впрочем, мне было можно.

— Ананьев! Здесь. Анохина! Здесь, — историю нам преподавала миловидная старушка очень тонкой душевной организации. Столь тонкой, что её боялись даже приходившие к нам посидеть гости из ПТУ, -…Самойлов! Здесь. Сарычева! Здесь.

«Спичкин. Здесь.»

— Усачёв! Отсутствует. Шмелёв!..

Да, так я и думал. Меня всегда забывали на перекличках и приходилось подходить к учительнице в конце урока и просить себя отменить. Хотя с другой стороны, тебе не нужно готовить доклад про Антанту, когда тебя попросту не существует. И так на каждом уроке, да и за пределами школы — я был, но меня немного не было. Вернее, всё было, но без меня.

Кто-то над кем-то смеётся, и хорошо, что этот «кто-то» хоть когда-то не я. С задней парты пускают самолётики. Девицы сидят, упершись в глянцевые журналы и ничего не видят и не слышат.

«Скорее бы отсюда уйти», — прошептал я и, зевнув, прилёг на парту. На меня обратила свой колючий взор учительница. Влип? Да нет. Гневные слова проходили сквозь меня, а драные белые обои с розовыми цветочками начинали казаться весьма симпатичными. Эта женщина заставляла меня чувствовать себя нехорошо.

— …Ни стыда ни совести! Перед вами тут распинаешься, а вы!..

Мне казалось, что мы ищем то, не знаем что. Ну Белка. Ну была такая. Ну девочка. Ну сумасшедшая. Неприятно, немного жутко и у тебя под боком — но не более. Да, мы расследовали. Но что именно?..

— …Выйди из класса! — гневно взвизгнула учительница.

Я пожал плечами и вышел. Выплыл, как приведение из зеркала. Будь это пару лет назад, у меня бы сердце разорвалось. Сейчас же было просто всё равно.

***

Не побоявшись всякого рода нечистых сил, после школы я отправился за железную дорогу. Не искать Белку или прочие приключения — без Сани было бы нечестно — а просто подумать. Повспоминать. Особое впечатление на меня произвела девочка, высунувшаяся из окна и накричавшая на нас. Чёрные волосы, покойничьи черты лица — у меня не было никого похожего в знакомых, но отчего-то она мне казалась до боли знакомой.

Изольда? Вряд ли. Оля, сестра Сани, была девочкой жизнерадостной, в меру упитанной и рыжей-прерыжей, даже ещё более рыжей, чем её старший брат. Их с Саней воспитывал отец, бывший военный, о судьбе матери я ничего не знал. И они сами, кажется, тоже, а потому никаких вопросов на эту тему я своему товарищу не задавал. Он же не спрашивает у меня, почему я такой странный.

Юля? Нет. Тома? Тем более…

А Белка… Я не знал, как она выглядела, даже не слышал устных описаний, но её образ у меня в сознании вырисовывался очень и очень чётко. Белка — значит рыжая. Да, она была высокая, почти ростом с Саню, с волнистыми волосами цвета беличьей шкурки, чёрными-чёрными глазами и в сиреневом полосатом платье. Снова представив её, я остановился, крепко задумавшись. Она была очень похожа на одну мою знакомую, Алевтину, девочку, которая раньше училась в нашей школе, но потом переехала в Столицу. Один раз я даже был у неё в гостях. Да, они с Белкой были похожи, но только в моей голове. А в моей голове — не считается.

Когда я проходил мимо заброшенного дачного посёлка, меня вдруг осенило.

Это случилось в ту пору, когда мне было лет тринадцать. Летом я, как обычно не без восторга, отправился в деревню вместе с тётей Любой. Её присутствие там почти не замечалось — можно было потерпеть во время обеда все замечания по поводу моего разгильдяйства, невнимательности и тонкого взлохмаченного хвоста цвета какого-то странного грязного металла, что тогда был моей гордостью (или позором, как я понял ближе к девятому классу), а всё остальное время шататься не известно где, уходя до того, как она проснётся, и приходя после того, как заснёт. День тот был совершенно обычным днём. Я, Олег и Миша, бурно обсуждая первых леди деревни, направлялись в сторону ручья. В руках — пакеты из сельмага, в зубах — мороженное. Красота! Жаль только, что больше ни Олега, ни Миши, ни меня. Правда, до ручья мы так и не дошли — путь там преградили двое в милицейской форме и спросили, указывая на невзрачный бирюзовый домик в два окна, что мы о нём знаем.

— Здесь живут Катя и тётя Снежанна, — выпалил Олег, желая быстрее уже продолжить путь. Надо было ещё вытаскивать палки из водного насоса, пока нам не попало.

Милиционеры кивнули.

— Когда вы в последний раз виделись с Катей?

— В понедельник утром, она маму провожала, — ответил я. Автобусы здесь ходили всего трижды в день, а потому мы наверняка знали, кто когда приезжает и уезжает, -спасибо, можете идти, — милиционер кашлянул в кулак и что-то записал в блокноте.

— А что случилось? — спросил Олег.

— Идите, маленькие ещё.

Олег хотел было что-то возразить, но Миша дёрнул его за рукав и кивнул на огромный куст сирени недалеко от Катиного дома. Как выяснилось, тут всё не так чисто, и Катя просто взяла и, никому не сказав, исчезла. Мы с ней не общались, ограничиваясь приветствиями, девчонки задирали от того, что она носила старые застиранные платья. Её отец сидел в тюрьме за убийство, у матери тоже были проблемы с законом, от того она не могла найти работу и подрабатывала где-то на притонах. Правда это была, или просто деревенские слухи, мы не знали, но Катя частенько оставалась дома одна на всю неделю: сама ходила на колодец, в магазин, к соседям, при том, что лет ей было куда меньше, чем нам, восемь или девять. Вообще она была странная, похожая на женщин со средневековых картин, больше на уменьшенного взрослого, чем на ребёнка, а ещё у неё были почти прозрачные глаза и белые волосы. И вот, она пропала. Пошла погулять к ручью, как только что собирались мы, и пропала.

Прошла неделя, полторы, каждый день приезжала милиция, а Катя так и не нашлась. Тётя Снежанна страшно плакала, и уже через неделю её не было в деревне, дом она продала, а всех ребят до конца лета не выпускали гулять.

Глава 6

С потолка на меня косился Сталин и сыпалась штукатурка.

— Сань, напомни, зачем мы тут?

— Чего это ты такой храбрый?

— А чего ты такой скептик? Когда-нибудь… До-скеп-ти-ци-ру-ешь-ся.

Санька хмыкнул и демонстративно храбро переступил через перевёрнутые стулья.

Внутри была разруха, как и обычно в заброшках нашего города. До этого мы были в кинотеатре и на ракетном заводе — ничего нового. Разве что не валяются чертежи.

Ещё лет десять назад я ходил сюда на утренники. Был зайчиком. Костюм до сих пор висит в шкафу, и, о чудо, всё никак не становится мне мал. Скучаю по этому времени, если быть честным: тогда всё было, как сейчас, только проще. И прямо сейчас я был бы не против поиграть с кем-нибудь в доктора, в рыцарей, в диких зверей, посидеть в песочнице и побегать по улице с любимой игрушкой. Это опять же был заяц — серый такой, плюшевый, в спортивном костюме, которого я ни раз стриг, купал и заставлял попадать в самые разнообразные необычные ситуации, самый верный друг, Сане не в обиду. И бабушка, я всегда сидел с бабушкой, а она играла со мной, готовила вкусные блины и никогда не ругалась на меня, как все другие. Я всегда был для неё хорошим, всегда был самым умным и храбрым мальчиком…

Не дав вовсе насмерть загрустить, мне под ноги попал плафон от люстры, об который я чуть не споткнулся. «Анна» — было написано через пару метров на обшарпанных стенах.

— Это самая жуткая и старая заброшка, которую я знаю, — прокомментировал Саня, — значит, по твоей теории, надписи могут быть именно здесь.

Когда Саня чуть отошёл, я, переборов необъяснимую панику, заглянул в комнату, из которой доносился странный звук. На грязной кровати сидела девочка в растянутой домашней кофте странного серо-бежевого цвета с картинкой лошадки на спине. На полу валялся синтезатор и скрипел странную жутковатую мелодию, которая и привела меня сюда.

— Привет, — она сидела ко мне спиной, и всё, что я мог разглядеть — жиденький светло-русый хвостик и свет от телефона, который она держала в руках.

— Ты прямо как тогда, только настоящий, — тоненький голосок говорил неожиданно серьёзно и с какой-то особой грустью, детям не присущей, — у тебя очки… Красивые, железные, и волосы… С полосой посередине, как я рисовала.

— Почему ты здесь сидишь? — с недоумением спросил я, на всякий пожарный держась рукой за обшарпанный дверной косяк. Ей-богу как в хоррорах.

— Как? Ты не помнишь? Ты меня сам здесь оставил.

— Когда? — удивился я.

Девочка резко обернулась, заставив меня дёрнуться. Мало ли что я мог увидеть на её лице, особенно учитывая недавний опыт, вернее, вместо него.

— Когда тебе было шесть, — я приподнял бровь в немом удивлении. Эта девочка выглядела как… Вполне обычная девочка. Кудрявая чёлка, курносый нос, тонкие черты лица и натянутая улыбка. А если она и правда здесь живёт? Если она настоящая? От осознания этого делалось воистину жутко.

— Как это? Так тебе самой… Чуть меньше десяти.

Я ещё раз оглядел комнату и обомлел, замерев взглядом на портрете в углу, стоящем как икона. Это была фотография моей бабушки. Я нервно сглотнул.

— Мне давно чуть меньше десяти.

— А… Понятно. Ну, я, пожалуй, пойду, — «какое к чёрту понятно?!» я указал на дверной проём позади себя.

— Постой, — девочка встала в полный рост на кровати от чего та жалобно заскрипела, — поиграй со мной… Как раньше.

— Ну… — «докаркался. И где там этот Саня ходит?!» — давай. Во что?

— В жизнь. Меня зовут Аня. А ты будешь Август!

— Почему Август? — я ещё раз оглядел комнату, словно преднамеренно в поисках ответов. Месяц на календаре, не смотря на то, что за окнами выли метели. Скоро Новый Год. На портрете дата — шестое августа. И на полу, под ногами, цифры — 08.

— Так надо, — жутко произнесла она.

— Ну хорошо… Надо — значит, — я вздохнул, словно готовый заплакать, — значит надо.

Я взял Аню за руку. Она была нечеловечески горячая и влажная, как порой было у меня. Синтезатор замолчал и тут же начал наигрывать другую мелодию.

— Садись, — скомандовала девочка, как-то слишком сильно для ребёнка потянув меня за руку.

Я послушно сел, не зная, зачем всё это делаю. Я ведь мог убежать, позвать Саню, в конце концов.

— Серый зайка, — Аня развернула мои ладони к себе, — вырвал травку, — я сообразил не сразу, но, кажется, она хотела поиграть со мной в ладушки, — положил её на лавку. А кто травку возьмёт, тот домой не попадёт! — девочка со всей силы стукнула мне по руке и засмеялась, так, что стало действительно очень больно. Я захотел было вскочить на ноги и всё-таки уже броситься прочь, но понял, что не могу двинуться ни на сантиметр.

— Стой! Стой, подожди, не уходи! Я хочу сделать художественное чтение! — девочка вытаращила глаза и спрыгнула с кровати. Я зажмурился и старался не смотреть на, — подожди-подожди, сейчас… Сейчас! — она с пару минут рылась в маленькой прикроватной тумбочке, похожей на те, что стояли у нас в детской городской больнице и достала оттуда исписанную зелёную книжонку, когда-то модный ежедневник.

— Смотри! — услышав это «смотри» я машинально открыл глаза. Девочка раскрыла записи и принялась читать, — «дорогой дневник! Сегодня мы с бабушкой ходили на Канал. Она говорит, что мне пока рано ездить в метро — контролёры ругаться будут. Мама говорит, что это только потому, что она за меня боится, — я смотрел ей через плечо: почерк кривой, неуверенный, с ошибками. Я когда-то писал так же, — мы с бабушкой кормили ёжиков кашей, — я насторожился. Ёжиков… Кашей… Запись датировалась девятнадцатым числом января, а зимой ежи, как известно, спят, — но это была конечно не каша. Это бы снежок! Из него я делаю кашу и зову это облачной кашей…» А ты хочешь кашу? — спросила Аня, подняв на меня глаза. Я отрицательно помотал головой, — «…а ёжики эти живут на детской площадке, но не на той, которая на ветродуе, а которая на Канале, — я вспомнил. Деревянные скульптурки ёжиков, каждая метра по полтора, стояли возле Санитарной Охраны, и мы с бабушкой ходили… Кормить ёжиков, — а ещё мама сказала, что скоро мы пойдём к лошадкам, когда Пелагея выздоровеет, ведь у неё болит копытце и она…»