Ева не может покинуть дом

ЧАСТЬ I. За стенами дома

Решение принимает пациент

***

За свою жизнь Ева успела привыкнуть ко многим вещам. Это вовсе не значит, что она смирилась с ними, нет. Это значит, что она научилась переносить их стойко.

Ева привыкла не есть яблоки и шоколад по причине сильнейшей на них аллергии.

Ева привыкла каждый день вставать в пять утра и полтора часа разминать мышцы.

Ева привыкла носить закрытую обувь даже в жаркую погоду, потому что знала, насколько неприглядными являются ее ступни. Но такова цена за сотворяемые на сцене чудеса.

Ева привыкла быстро засыпать в транспорте и просыпаться за одну остановку до своей.

Ева привыкла возвращаться домой в темный час, когда тишина не баюкает, а пугает.

Привыкла обходить стороной собак.

Привыкла крепко держать в руке связку ключей.

Привыкла выдергивать наушник, заходя в слабоосвещенный двор.

Привыкла заходить в парадную, оглянувшись через плечо.

Привыкла проверять, плотно ли закрылась за ней дверь.

Привыкла подниматься на восьмой этаж по лестнице

потому что вся жизнь – это сплошной подъем по лестнице – мышцы ног сводит, дыхания не хватает, сердце бешено колотится в груди, подталкивая к горлу пылающую боль и нельзя, нет, нельзя останавливаться, потому что движение – жизнь, потому что жена Лота остановилась, чтобы обернуться. И что с ней стало? Скажи мне, что с ней стало? Она превратилась в соляной столп. И только идущий осилит дорогу, так почему же тогда в ногах правды нет?

Ева привыкла к тому, что в темноте прячутся чудовища, мнимые и настоящие.

Привыкла к собственному страху, а потому перестала бояться. Думала, что перестала бояться.

Привыкла к боли, к спартанскому режиму, привыкла делать превозмогая.

Привыкла не думать о том, почему она не останавливается.

Привыкла осуществлять не свою мечту день за днем.

Привыкла к звучанию собственного имени, которое не принимала до семнадцати лет из имеющихся девятнадцати.

Ева думала, что привыкла ходить, ведь ходить, как дышать – лучше об этом не задумываться, иначе можно задохнуться. И думала, что привыкла к лестничным пролетам и маршам.

Ева привыкла много думать и вместе с тем не задумываться о чем-либо слишком сильно,

потому что много мудрости – много печали, и горе от ума, а дуракам вообще-то везет. Битый небитого. На лифте.

но в этот раз мысли унесли ее прочь, далеко-далеко, в места, где ей еще не доводилось бывать – к тайнам собственного тела, о которых Ева не догадывалась, потому что губы пылали жаром, которого не знали до сегодняшнего вечера – их обжег огонь зарождающейся любви. Он сиял на губах, согревая окружающий воздух, и светился в темноте – соседский сын опять принес лампочки в жертву своим неясным, но определенно жестоким, богам.

Уличные фонари не давали достаточно света, чтобы разогнать темноту на лестнице. Каждый сделанный шаг стонущим эхом разлетался в пространстве и бился, как раненая птица, о стены, по которым ползли длинные чернильные тени молчаливых деревьев. Тени тянулись к Еве, они хотели украсть частичку тепла, что искрилось на ее губах, ныряло к сердцу и ударялось волнами о низ живота.

Ева шла медленно, держась за перила. Пальцы осторожно ощупывали холодный глянец и вели за собой замечтавшееся тело – ступенька за ступенькой, шаг, а за ним еще шаг – пока не наткнулись на нечто холодное раскаленное. Оно было живым и злобным. Оно медленно коснулось своей рукой ладони Евы. Прикосновение показалось девушке нежным, похожим на Его прикосновение,

Давай я провожу тебя, дай мне свои руки – совсем замерзли, я согрею, вот, чувствуешь? Так намного лучше. Ну что ты? Иди ко мне. Не хочу тебя отпускать. Давай посидим еще немного. Ты такая красивая.

а потом сотни тысячи отравленных игл вонзились в ее руку, заставив девушку отдернуть ее от перил. Оно пришло за Евой, чтобы наказать.

Непослушные девочки должны быть наказаны. Похвалу нужно заслужить. Ты должна прикладывать больше усилий. Никаких прогулок, пока ты не поймешь, что это для твоего же блага. Потом сама скажешь «спасибо». Непослушные девочки должны быть наказаны. И ты будешь наказана, непослушная девчонка.

Оно схватило запястье Евы и подтолкнуло девушку к краю ступени. Ева застыла, балансируя на носках и ощущая спиной невесомую пустоту пяти пройденных этажей.

У него был только один красный глаз так похожий на кнопку вызова лифта. Его дыхание было медленным и шумным. Вторую руку клешню оно положило Еве на живот и неспеша повело ее вверх, ощупывая каждое ребро. Оно что-то искало и жаждало это украсть. Его рука замерла над бешено бьющимся сердцем, и Ева поняла – оно нашло. Девушка решила, что оно чудовище хочет украсть ее жизнь. До определенной степени она была права. Только не знала, до какой. Чудовище сжало кисть Евы с новой силой и размололо ее кости, будто черствый сухарь, а потом толкнуло укололо девушку в грудь.

ЧАСТЬ II. В стенах дома

Они ехали молча. Отец смотрел вперед на исчезающую под колесами дорогу. Ева, расположившись полулежа на заднем сидении, смотрела на быстро меняющийся пейзаж за окном. Радио, то и дело закашливаясь помехами, пыталось жизнеутверждающе петь попсовую песню про любовь, но получилось фальшиво. Периодически Ева ощущала на себе встревоженный оценивающий взгляд. Глядя в зеркало заднего видения, отец смотрел не столько на дорогу, сколько на нее. Он будто бы хотел прочитать ее мысли, будто бы взвешивал все «за» и «против», стараясь примириться с тем, что его дочь, возможно, потеряла не только физическое, но и ментальное здоровье.

Он не поверил мне. Он понял, что я говорю про соседку по палате, а не про соседку по отделению. Он думает, что я не только калека, но еще и сумасшедшая. А чего ты ждала? Сколько ступенек ты пересчитала головой? Сегодня и узнаешь. Нет. Он не даст мне идти пешком. Заставит ехать на лифте. Да и судя по дороге, мы едем не к маме, а к нему. Тогда просто поверь на слово – твоя голова исполнила военный марш, непревзойденная партия ударных. Но я не сошла с ума. Я. Не сошла. С ума. Раз уж мы об этом заговорили…Ты, правда, считаешь, что чудовище – это нормально? Ты часто встречаешь чудовищ? А плотоядные цветы, которые, как чужой, пытаются паразитировать в твоем теле? Я не сошла с ума. Не сошла. Всему есть объяснение. Я уверена. Может, отец просто не хотел тратить на меня время? Поэтому и сказал, что я была одна. Это как-то слишком, не находишь? А открыто врать мне, глядя прямо в глаза, что он никогда в жизни меня не ругал, и уж, конечно, милая, никогда не душил – не слишком? Тут одна ложь, тут другая. Допустим, соврал. Допустим, ты даже сможешь позвонить в больницу и спросить про свою соседку имя, которой ты, кстати, не знаешь, потому что она предпочитает курортные романы, что уже само по себе звучит очень странно, но что насчет цветов и чудовищ…Это боль. Просто боль. Боль, а не психическое расстройство. Если больно, приложи лед или прикуси воротник. Я всю жизнь только этим и занимаюсь. Но иногда этого недостаточно.

Ева ощутила легкий толчок. Она открыла глаза и увидела за окном знакомую картину. Отцовский двор. Машина затормозила возле детской площадки. Радио затихло. Огромный зеленый дракон, разинув зубастую пасть, уставился на Еву. Она взглянула на трех малышей, радостно забегающих в драконий рот, не замечая его огромных зубов, с которых стекала ядовитая слюна и кровь, вся пасть в крови, и не боясь находящейся в глубине темноты и зловония. Осторожнее, малыши. Всюду чудовища. Не дайте им украсть ваше тепло. Звонкий смех стоял над детской площадкой будто упоительный гул трудящихся в распустившихся цветах пчел. Ева заметила мальчишку, неудачно скатившегося с горки, его лицо покраснело от плача и теперь подходило в тон его красному комбинезону, на котором виднелись пятна травы и земли – это было далеко не первое и, уж конечно, не последнее его падание за день. Захлебываясь и задыхаясь, малыш кричал, и огромные капли, искрящиеся на солнце, оставляли дорожки на его щеках. Мимо пронесся другой мальчик, держа в руке шнурок от игрушечного самосвала, который едва поспевал за своим хозяином. Крики стихли, красный комбинезон утер слезы и с улыбкой понесся за самосвалом.

Ева окинула взглядом детскую площадку и почувствовала, как больно сжалось ее сердце. Она не могла понять, что за чувство причиняет ей столько боли. Ей было страшно себе в этом признаться, потому что ощущала она зависть. Зависть невинности, которую у нее давным-давно украли, а еще тоску по тем дням, когда она тоже беззаботно играла во дворе, не боясь упасть, потому что знала, что теплые крепкие руки поднимут ее с земли, утрут слезы и украдут всю боль.

Беззаботные кролики резвятся на лугу. Они нежатся в сочной зеленой траве. Купаются в солнечных лучах. Будто нет ни завтра, ни вчера. Здесь и сейчас. А плохих девочек аист уносит в свое гнездо. Ты плохой кролик, Ева. Ты испачкала свою шерстку! Навсегда ее опорочила. Теперь эти жуткие пятна кровь сможет спрятать только аист в своем красном клюве. Он выклюет скверну. Уничтожит зло.

Отец Евы вышел из машины. Он достал из багажника костыли и открыл заднюю дверь. Опершись на костыли, Ева вновь взглянула на двор и посмотрела на дом, под крышей которого ей придется жить ближайшее время.

Неприступная крепость и высокая башня. Я принцесса. А вот и злой дракон. Он ест маленьких детей. Съест и кролика. Укусит за бочок.

Несмотря на свою мягкость, подмышечные опоры резали Еве подмышки. Она сжимала рукоятки костылей, чтобы не чувствовать боли, с такой силой, что белели костяшки пальцев, и продолжала идти. Шаг за шагом. Теперь никто не смог бы упрекнуть Еву в слабохарактерности – у нее был внутренний стержень – по существу их теперь было три. Два титановых в правой голени и в правом бедре и один где-то внутри. Только Создатель знал, куда он его поместил и из каких материалов сделал. Шаг за шагом. Несмотря на боль. Ева шла медленно и осторожно. Голова все еще периодически кружилась. Плитки под ногами были одинаковыми и потому казались нескончаемыми. Бесконечными.

Когда левый костыль наконец стукнулся о крыльцо перед входом в здание, Ева облегченно и шумно выдохнула. По спине бежал горячий пот. Он отметил каждый из двадцати пяти ярко выступающих над кожей позвонков в ее позвоночнике. Ева всегда была стройной, но теперь она больше напоминала обтянутый кожей скелет, однако это совершенно не помогало ей двигаться. Болезненная худоба не дарила Еве легкости. Напротив. Девушка никогда ранее не чувствовала себя настолько неповоротливой и тяжелой. Разумеется, тело помнило все движения и хранило навыки, годами оттачиваемые в студии перед огромными зеркалами, но помнить – совсем не то же самое, что иметь возможность осуществить. Лежа в больничной койке, Ева догадывалась о своем физическом бессилии, но до сих пор не сталкивалась с ним напрямую: тебе нужен покой, милочка, лежи и отдыхай. Набирайся сил. Побольше спи. Помоги организму делать свою работу. Теперь же, наконец оказавшись с ним лицом к лицу, она поняла, как много осколков лампочки, мои кости, лампочки, мои кости, лампочки, мои кости, лампочки, лампочки, лампочки, кости, кости, мои, черт возьми, кости осталось в тот вечер на лестничном пролете первого этажа. Она поняла, что чудовище, столкнув ее с лестницы, не исчезло, а все время было рядом. Оно ело ее мышцы, отнимало ее жизнь. И теперь, Ева знала это наверняка, ей придется несладко. Все начинать с начала. Под тихий скрежет сращивающихся осколков моих костей.

1. Сто метров до входной двери

Не знаю, в каком часу я наконец прихожу в себя и открываю глаза, но по заливающей комнату темноте понимаю, что сейчас глубокая ночь. Ведьмин час.

Это время, когда крошка-Ева подарила миру свой первый испуганный и раздосадованный крик, уронив на циферблаты часов три тройки. В тот момент мать Евы впервые закрыла глаза и облизнула свои пересохшие, потрескавшиеся, горькие губы. У нее не было сил ни порадоваться, ни хотя бы просто улыбнуться тому, что двадцатичасовой ад закончился. И уж тем более в ней отсутствовала радость по поводу свершившегося мгновением ранее чуда творения. В ней вообще отсутствовало что-либо. Разродившись от бремени, что она носила под сердцем в течение девяти месяцев, непомерно тяжелого, хоть и желанного, и теперь ощущая себя абсолютно пустой и до безобразия полой, мать Евы, сама о том не подозревая, дала себе обещание, что ее дочь, этот маленький кричащий кровавый комок, обязательно ощутит все то же самое и даже больше. И будет. Будет. Будет ощущать. Ощущать. Ощущать. Эту боль. Этот страх. Эту невыразимую пустоту внутри.

Тело отяжелело и налилось, как переспелый плод. Отпусти черешок. Дай себе упасть. Позволь себе достигнуть дна. Перекатываюсь со спины на бок, держа на весу сломанную ногу, и пытаюсь вспомнить, в какой части комнаты находятся выключатели. Я боюсь блуждать одна в темноте. Я боюсь сгинуть в ней. Один определенно есть у входа в комнату. Глаза, наконец привыкшие к темноте, вырисовывают чернеющий прямоугольник окна, в котором хаотично разбросано несколько ярких точек светящихся окон соседних домов, однако большинство окон слепо смотрят темнотой. Просто есть те, кому повезло уснуть, есть те, кому не повезло, а есть те, кто я.

Опускаю босую ногу на пол и ощущаю ступней холод. Кажется, будто пол превратился в каток. Кстати об этом, малышка, а где ты оставила свои коньки? Не забудь про наколенники. С ужасом понимаю, что костыли стоят в коридоре. Несколько метров до выключателя кажутся непреодолимой преградой. Прыгать в темноте, имея в запасе только половину здорового тела, кажется мне неоправданным риском.

Идея, как зажженная лампочка, ярко сияет в голове, но лишь слепит глаза, а не прогоняет прочь темноту. Перекатываюсь на другую сторону кровати к прикроватному торшеру и щелкаю кнопку выключателя.

Не работает.

Почему-то не удивляюсь. С усмешкой думаю о двух перегоревших лампочках. Одна в голове. Другая в торшере. Хорошо.

¾ Что будем делать дальше? ¾ пугаюсь собственного голоса, пронесшегося по пустой квартире, как первый раскат грома в ничего не подозревающем сонном небе. Привыкай. Это ты. Это все ты. Это все я. ¾ Дальше действовать будем мы. ¾ Едва улыбаюсь и прикусываю губу. Думай. Думай. Мочевой пузырь не резиновый. А еще было бы неплохо выпить воды. И покурить.

Различаю в окружающем меня пространстве дверной проем. Он похож на искривленный в крике рот. Небольшой светлый прямоугольник в метре от пола – выключатель.

Перекатываюсь к тому краю кровати, что расположен ближе всего к двери. Маневр оказался неудачным. Сломанное запястье попадает под живот и отзывается сначала острой, потом тупой аукающей болью. Чертыхаюсь, шиплю и извиваюсь в кровати, как змея, ласково потирая больное запястье здоровой рукой. Все так хрупко. Так хрупко.

Осколки лампочек еще не успели срастись, Ева. Зачем ты их растревожила? Теперь они будут мстить. Они будут резать и колоть тебя изнутри. Им нравится, когда тебе больно.

Странная мысль будто вспышка молнии проносится в голове. Не успеваю распробовать ее. Исчезла. Скрылась. Чужая. Это не моя мысль. Она оставила после себя горький вкус.

Я не исчезла, а нашла тайную комнату внутри тебя, Ева. Я наблюдаю из темноты и жду подходящего момента, чтобы сделать тебе больно. Знаешь почему, Ева? Потому что плохие девочки должны быть наказаны. Потому что нам нравится, когда плохие девочки плачут, пищат, как затравленные кролики.

Снова. Это происходит снова. Еще одна мысль. В этот раз она медленнее, но все равно неуловима. Будто дразнит. Не успеваю понять ее содержание, но четко улавливаю ее суть. И чувствую, как на это стремительно реагирует тело: на глаза наворачиваются слезы, в горле пересыхает, а сердце начинает гулко и с тяжестью биться в груди. Здесь больше нельзя оставаться. Мне необходимо разогнать темноту. Ты доберешься до выключателя за два прыжка, если что, влетай плечом в стену, главное, держись левее, иначе улетишь в дверной проем, а там тебя поймают злые зеркала. И тогда… Да. Маленькая Ева попадет в Зазеркалье, где у отражений есть над ней власть. И не забудь про воротник.

¾ Самое время совершить прыжок веры. Два прыжка. Да. Два прыжка.

Два маленьких прыжка для человека и два огромных скачка для балерины со сломанной ногой.

Ты не балерина. Ты стойкий оловянный солдатик. Стойкость к счастью.

Нахожу в себе силы хотя бы немного промочить горло кропотливо собранными каплями слюны. Разминаю шею, поочередно наклоняя голову то к одному плечу, то к другому. Рука лежит на груди и успокаивает сердце. Мне мерещится, что я слышу, как она поет колыбельную. Даже если я наблюдаю хрестоматийный пример помутнения рассудка, это меня не тревожит, потому что колыбельная, мнимая ли, настоящая ли, работает. Сердце успокаивается. Присаживаюсь на край кровати. Выхватываю тишину между двумя ударами сердца и встаю на здоровую ногу. Руки раскинуты, ладони ласкают прохладный воздух и помогают держать равновесие. Даю телу привыкнуть к вертикальному положению. Голова не будет кружиться вечно. Дыши ровно.