Family X

Х 300

Наш поезд я увидел из далека: весь в огнях, разукрашенный яркими цветами, с гирляндами шариков, с балконом, с которого мог выступить каждый и заявить о себе, пользуясь большими остановками, как эта, например. Крикнуть в массы, что он не такой. Быть принятым единомышленниками и освистан завистниками. Из динамиков доносился восторженный рев сотен голосв, одобряющих ораторов. Но все перебивало море рукоплесканий и громкая игра джаз-банды.

Какофония звуков!

Я сразу взмок, предвкушая веселенькую поездку на первый открытый фестиваль.

И как обычно с попутчиком в купе не повезло. У меня даже улыбка с лица сошла, стоило только двери закрыться за спиной, и я увидел соседей.

— Григорий Петрович! — воскликнул пухленький толстячок, вскакивая со своего диванчика и угодливо кланяясь. Даже застывшая улыбочка на лице под стать. Я окинул его равнодушным взглядом: мелкий клерк, возможно бухгалтер, а может и продавец пылесосов — всё едино, и чуть заметно кивнул, невнятно буркая:

— Василий.

— А это Марта! — представил Григорий Петрович свою спутницу.

— Вижу, — немного раздраженно ответил я и помог своей девушки принять грациозную позу, в душе проклиная все на свете, знал я этих «март», у самого была такая, когда начинал. Но в то время я был до неприличия беден, переживая последствия очередного развода. И возможно, именно эти воспоминания нагнали на меня тоску, зевоту и уныние. Выйти, что ли в коридор? Пройтись по составу? Покурить? Моя девушка, чувствуя меня, подмигнула и я расслабился, отпуская напряжение. Как оказывается мало надо. Главное, чтоб тебя понимали. Ментал.

Есть , чем гордиться: моя девушка всегда меня понимала.

Григорий Петрович конечно же все истолковал по-своему. Радостно потер руки и предложил:

— Чаю? С коньяком?

Удивительно, но из дорожной сумки он ловко, жестом фокусника, вытащил, дорогую бутылку коньяка. Я его даже зауважал, пока сосед не сказал:

— Два года на нее копил! Купил на Новый год по тридцатипроцентной скидке! И наконец-то торжественный момент настал! Выпьем? За первый открытый, а? Фестиваль!!! — Григорий Петрович задвигал плечами, начиная танцевать латину. Моя девушка тут же подхватила. Я покосился в ее сторону и этого хватило, чтобы она успокоилась.

— Ну, за фестиваль можно и выпить.

— Конечно, Василий! Я так рад! — Коньяк забулькал по фужерам. — Девочкам?

Я вспомнил про очистку и отрицательно закачал головой:

— Моя не пьет.

— Моя раньше пила, — загрустил Григорий Петрович. — Но я ее подержанной взял и этот момент увы был не для меня. По паспорту семнадцать пользователей — поистрепалась немного. — Сосед встрепенулся и радостно улыбнулся. — Зато дешево.

Я кивнул: дешевле Марты действительно ничего не было.

Божественный вкус коньяка размягчил моё сердце. Мы выпили еще по одной, и я уже подумывал о балконе, чтобы подняться и заявить о себе. Сексуальная революция, черт побери у нас или нет? Бравада захлестнула с головой.

Толстячок звонко чокался со мной и оказывается кричал мне тоже самое:

— Революция! Наша берет! Кто бы мог подумать! Ну, за своих что ли?!

— За своих! За будущее!

Поезд мягко качнулся. Перрон потянулся. Зеваки радостно махали руками нам в окна, а некоторые провожали участников фестиваля пустыми равнодушными взглядами. Григорий Петрович встрепенулся, увидев протестантов, куда же без них — всегда кто-то против всего нового, стающего на рельсы, стал тыкать пальцем показывая на унылых и одиноких ЛГБТшников. «Радужные» в скорбном молчании протягивали свои транспаранты, проезжающему мимо поезду, и вяло махали плакатами. Печальнее я ничего не видел. Сосед даже протрезвел, икнул, краснея:

— И, как их полиция не разгонит. Вот чушь написана на плакатах — противно читать.

— А ты не читай, — предложил я и тут же вскочил, багровея от гнева. Закричал протестантам, — это кто «обиженки»?! Кто?! Попались бы вы мне на входе!

— Тише, тише Василий. Сам прочитал. Не надо читать, сам ведь говорил. Успокойся, друг.

— Нет, ну, ладно, когда называют «силиконщиками» я еще промолчу! Но при чем тут «обиженки»?! — Я сел на диван и залпом допил коньяк. Григорий Петрович тут же с готовностью налил новую порцию. А нормальный мужик, чего я на него бухтел, понимающий.

— Ой да их то, как только не называли.

Я поднапрягся, вспоминая:

— Геями что ли?

— Нет, — сосед замахал руками, проглатывая свой коньяк. Покривился, крякнул, — у меня дед в военной разведке служил и слово такое веское говорил, очень точное и весомое, сразу всех махом характеризовало.

— Пупсики что ли?

— Да не «пупсики». — Григорий Петрович перестал качаться, лицо его окаменело. — Пидарасы. Точно. Думал не вспомню! Дед в армии их кованными ботинками с шипами бил! Говорил: такие ботинки специально для этого предназначались и были в каждом уважающем подразделении.

— Я вот в банке работаю, но знаешь, тоже бы их сапогами попинал. Да хоть со шпорами, если шипов нет! «Обиженки». Придумали же. Ну, какие мы — «обиженки»?! Вот такие и стопорят прогресс.

Х 301

Папа сломался.

Только вчера он шутил со мной, рассказывал, как они создавали меня с мамой, какой это был трудный процесс, занявший не одно десятилетие, а сегодня он сломался.

Я прижимался к бедру матери и не мог отвести взгляда от запаянного стеклянного саркофага. Там в ложе, среди десятка подушечек с медалями, в потертом скафандре лежал почтенный старик. Лицо, обрамленное длинными седыми волосами, выражало безмятежное спокойствие. Я всё ждал, что сейчас он откроет глаза, рассмеется и скажет мне, что эта была шутка. И только я его пойму! Потому что у меня мозг развивающийся, а у мамы нет.

И вдруг я понял.

— Это ты! Это ты во всем виновата! — Я сильно застучал по бедру матери. Она мягко отстранила меня, потом медленно подняла на вытянутой руке.

Наши глаза встретились. Она снова меня считывала! Это было невыносимо!

— Почему ты так считаешь, Триста первый? — мягко проговорила она, вкладывая в голос спокойные нотки отца. Конечно, у нее ничего не получалось!

— Почему ты его не починила?! Почему?!!

Мать наклонила голову и долго смотрела на меня. Потом тихо произнесла:

— Я не смогла.

— Но ты даже не пыталась!

— Последние пятнадцать лет я только — это и дела.

Меня отпустил гнев. Так папа называл подобные вспышки. Он многому меня научил. Говорил, что у меня развиваются эмоции. Мать почувствовала, что я успокоился и медленно меня опустила в безжизненный песок. Я подошел к саркофагу. Покарябал стекло, оставляя в прозрачном пластике царапины. Опасливо покосился в сторону матери, но она ничего не сказала.

— Ты так быстро ушел от меня. Ты мог мне столько всего рассказать.

— Ему было девяносто два года.

— Это так мало! — воскликнул я.

— И так много для человека, — эхом отозвалась мать.

Я посмотрел на медали в саркофаге и вскрикнул:

— Мой папа космический герой!

На этот раз она не возразила. А я пожалел, что не взял одну медаль себе на память. Мог впаять ее в корпус или в ногу. Тогда бы частичка отца всегда была со мной, и кто знает, может быть я тоже бы тогда считался космическим героем? А, что если вскрыть могилу? И забрать медаль? Я быстро провел математический анализ, решая тысячу уравнений и вздохнул — тогда тело подвергнется мгновенной радиации и разложится в считанные секунды. И тут я испугался:

— Мама! — вскричал я. Опытный образец, прототип триста первого, вздрогнула. — А, сколько простоит куб?!

— Ты знаешь ответ.

— Нет, — я упрямо закачал головой. — Нет! Я не хочу считать.

— Тысячу лет. Но по теории вероятности, через пару веков здесь появится холм и тогда куб станет разлагаться медленнее.

— Я не буду ждать несколько веков! Я начну воздвигать холм сейчас!

— Но тогда ты не сможешь, каждый день смотреть на отца.

Это было невыносимо. Я познал печаль. Папа всегда говорил, что она приходит неожиданно и в самый неподходящий момент.

— Тогда я буду каждые сто лет навещать его.

— Мы выроем туннель. — эхом отозвалась мать.

— Поставим заслонки!

— Установим дополнительные защитные коридоры. Папа бы гордился твоим решением, сынок.

— Ты думаешь?

— Я знаю. Он всегда в тебя верил.

Я кивнул. Я бы улыбнулся, если мог. Никакая кожа не выдерживала здешнею радиацию. Так, что лицевые мышцы у меня отсутствовали. «Гиблое место», — говорил папа, когда в первый раз вступил на эту планету. Тогда еще не было мамы, а я был его мечтой. И потребовались годы, чтобы всё воплотилось.

Я посмотрел на далекие купола города. Папа смог соединить три больших ангара. Но мы сделаем больше, мы построим настоящий город и назовем, как и хотел отец-основатель — «Гиблое место».

И кто знает: может быть через тысячу лет к нам вернутся люди.

__________________________________________

Бонусом аудио озвучка рассказа:

https://storycast.ru/podcast/nikolaj-zajczev-h301-2021/

https://vk.com/wall-190316956_1033

Х 302

— Ты должен проиграть папе! — скороговоркой выпалила я и для убедительности притопнула ножкой. Валера перестал рассматривать сверчка, свисающего с подстриженной травинки папиного газона и с интересом посмотрел на меня.

— Должен? — несколько запоздало переспросил он, невинно хлопая длинными ресницами.

— Обязан! — подтвердила я команду.

Валера неожиданно заупрямился.

— Я никогда не проигрываю.

— А сегодня: обязательно проиграешь. — И я не дала ему договорить, бросая последний довод. — Ты ведь хочешь войти в семью?!

Валера неестественно выпрямился, каменея. Хотел ли он войти в семью? Мечтал и бредил! Твердил, вздыхая. Глазки закатывал. Его даже потряхивало от мысли войти в мою семью. Оно и понятно — своей то не было.

Папа начал приседать, хлопая звонко ладонями над головой, громко хекая:

— Ну, где там твой слабак?! Давай его сюда, я покажу у кого в этой семье яйца! — Зловещее зрелище со стороны и я, не выдержав, поежилась. Папа он такой: самоуверенный и из бывших десантников, мы с ним одно время намучились, когда из запоя выводили — очень неуравновешенный мужчина с отбитой головой.

— Я войду в семью? — неуверенно переспросил Валера, глядя на опасного папу в старом синем спортивном костюме. Старик начал крутить головой, махать седыми усами, изображая то ли тюленя, то ли индюка. Я закатила глаза — представление начиналось — всегда одно и тоже.

— Влетишь! — поддакнула я и вытолкнула Валеру вперед. В первую минуту, я решила, что все пропало. Мама тоже охнула, поднимая фартук и, закрывая глаза. Мужчины закружились в ускоряющем ритме, крепко вцепившись друг в друга. Папа недоверчиво хекал, раскручиваемый Валеркой, и кажется готов был взлететь и, улететь, если не в небо, то в забор, а заодно и к соседям, точно.

— Валера! — на всякий случай грозно прикрикнула я и топнула ножкой — всегда помогало — помогло и на этот раз. Дикий хоровод остановился, замирая. Валерка сделал сальто над головой папки — тот проводил его кульбит растерянным взглядом, и рявкнув:

— Врешь — не возьмешь! — бросился в стремительную атаку. Я зажмурилась. Мама, охнув, начала оседать, теряя сознание, а папка, зловеще захохотав, уже сидел верхом на Валерке, ломая его на болевой.

— Сдаешься? — хрипел он. — Сдаешься? — И хлестал седыми усами по ухоженной коже лица жениха. Валера подозрительно молчал, удивляя папу — тот почти сломал ему руку.

— Он сдается! — не выдержала я. — Папа! Он сдается!

— Точно?! — грозно рыкнул старик, склоняясь еще больше над поверженным женихом.

— Я сдаюсь, — покорно согласился Валера, бесстрастно кивая.

— Умничка! — Папа резво вскочил. Протянул руку моему избраннику, тепло улыбаясь. — С характером что ли, Валерчик? Я же тебе чуть руку не сломал!

— Ничего.

— Ничего?! — хмыкнул папка. — Другие против меня и минуты не могут выстоять, я же из ВДВ! Ты не из ВДВ?

— Нет.

— Из разведки что ли? Жаль. Вместе бы в фонтанах купались. — Папа побрел в сторону дома, теряя к нам интерес. У самой двери остановился, оборачиваясь, спросил, тараща глаза, и тыкая пальцем:

— А молоток ты умеешь держать?!

— Умею.

— Может ты еще и плотник? Мне вот крышу надо в доме подлатать.

Валера поднял голову, оценивая фронт работы, кивнул:

— Конечно, к утру перекрою всю.

— Да иди ты спать! — рявкнул удивленно папка. Валера растерянно посмотрел на меня, не понимая, какая команда первична, а какая вторична. Я вздохнула.

— Иди Валера спать. Устал с дороги.

Жених кивнул и бодро зашагал в сторону дома, минуя папу, поднялся по крыльцу и тихонько затворив за собой дверь, скрылся.

Папа растерянно посмотрел на меня:

— Ты его бьешь что ли?! Зашуганный какой-то! Куда он?

— Спать.

Папа пошкрябал седой ежик волос.

— Ладно. Мне тогда вишневки больше достанется.

— Не мечтай! —буркнула мама и тоже проплыла в дом.

Мы сидели за маленьким столом, заваленным деревенскими харчами. Над головой тускло светила лампа — родители, как обычно экономили по привычке на электричестве. Молчали. Папа хрустел, с наслаждением приканчивая пучок лука. Мама отрешенно смотрела перед собой, скрестив руки под передником.

Я не выдержала.

— Ну как?

Папа захрустел еще громче.

— Мама! Ну как он тебе?!

— Ой, дочка. Я не вмешиваюсь. Тебе жить дальше.

— Мама! Как тебе Валера? Понравился?

— А почему он должен нравится маме? — спросил папа, макая лук в солонку. — У него, что? Член с ножку младенца, чтоб он всем бабам нравился?

Я покраснела. Ну, как папа — вот так, одной фразой может попасть в точку? Как?

— Папа!

Х 303

— Ребёнку глаз выбили, — будничным тоном сообщила Лерка, стоило только смартфон к уху поднести, и добавила, торопясь, срывающимся на свист голосом, — быстро подъезжай к школе надо оформить бумаги.

— А сама что? — вяло спросил я, хотя ноги уже начали холодеть от волнения. — Мне с работы отпроситься целая проблема!

— Что ты за отец?! Другой бы уже убивал всех, а ты о работе думаешь! Я уже там! Требуют двух законных представителей.

— Ладно. Попробую отпроситься, — нерешительно сказал я и отключился. Перевёл дух, смотря в одну точку перед собой — не нравилась мне эта история с парнем с самого начала, чуял недоброе, и вот результат — плавно проблемы стали перетекать в более глобальные и откровенно напрягать, отвлекать от основных дел.

А жизнь- то не ждет и идет вперед.

Как назло, с работы отпустили.

Егорыч ерепенился обычно, а тут:

— Езжай. И до конца дня свободен. Потом отработаешь в тройном размере.

Ну хорошо, что хоть с отпуска дни не списал, а мог. От этой мысли я начал заводиться. И всю дорогу накручивал, так что к школе подъехал с «огоньком» в душе и в глазах. В холле Лерка топталась, меня ждала, изучая памятки и прочую ерунду для дошкольников. Посмотрела на меня печальными глазами, сразу уловив мой настрой. И я бы точно, уже завтра развёлся, если бы безумно не любил эту женщину.

От этого, кстати, и все беды с проблемами. Вечно на поводу иду, и вот очередной результат.

— Ты же клялась, что никто не заметит, — зашипел я ей в ухо, беря под локоток. — Ты же говорила, как здорово иметь мальчика и никаких у нас проблем не будет!

— Я думала, что никто не заметит. Он ведь, как настоящий. Глаза такие невинные. Ресничками хлопает. Лопочет что —то постоянно!

— Ага, — огрызнулся я, — а теперь с одним невинным глазом!

— Серёжа, я детей хочу! Ну раз никак не получается, то пускай хоть такой будет. Ну, это же проще, чем усыновить. С мальчишкой, мы ведь на семью стали походить!

Я скрежетнул зубами. Мир в глазах завращался, наливаясь красным цветом. Что там? Безумная любовь? А откуда столько ненависти и злобы? Раздражает!

А ведь так разобраться, я ведь и не люблю её больше. Ну, какая любовь, если постоянно проблемы? Так, любые чувства могут умереть, не то, что моя безумная любовь. Надо бы ставить точку в этих отношениях. Наигрался я в семью. Хватит.

И я протянул в бешенстве:

— Хватит!

— Что хватит? — сразу огрызнулась Лерка. Смотри- ка, дерзит.

— Хватит ныть! Где мальчишка?!

Лерка ещё больше расстроилась, захлюпала носом, заблестела глазами от слез:

— На уроке труда остался.

— Пошли!

У кабинета нас «трудовик » поджидал, типичный спитый неудачник в зелёном берете, в роговых очках и засаленными кудрями. Рядом с ним переминалась с ноги на ногу тощая маленькая завуч. Парочка стоила друг друга и выглядела презабавно. Боялись они сильно, но начали агрессивно:

— Забирайте своего «пацана» и чтоб духу его больше не было на моих занятиях!

— Я из-за вас на дополнительное время осталась. А у меня кошки дома, не кормленные! Кошки! Вы понимаете?! — поддакнула женщина.

— Это почему мой пацан больше на ваши занятия ходить не будет? — сразу озлобился я. Вот не любил несправедливость и все тут. «Трудовик» смешался.

— А, что ему на них делать? Я ему говорю, строгаем указку, а он модель корабля сделал за урок! И все детали из дерева! И двигатель тоже!

Я покосился в сторону Лерки. «Никто значит, ничего не заметит?»

— Я все настройки отключила, все, — прошептала несчастная жена.

— Давайте уже бумаги составлять, — настойчиво предложила завуч.

— Сейчас, — кивнул я, и пошёл ледоколом в кабинет. А попробуй меня остановить. Давайте-ка, все вместе и все разом. Никто не встал на пути. Дверь за спиной тихо закрылась. В классе пахло свежим деревом. На одной из парт стоял большой корабль. Я вздохнул- парень его ещё и покрасить успел.

Генка воробушком сидел на табурете. Весь сжался. Виновато посмотрел на меня одним глазом, из второго торчал отвёртка. У меня ноги сразу подкосились. Нет, не готов к такому.

Не готов!

— Пап, ты меня только не отключай. Я тебя очень прошу.

У меня горло свело, прокашлялся.

— Да и в мыслях не было, — бодро начал я, хотя намерения у меня были именно такие с самого начала. — Что тут произошло? — я присел на корточки, заглядывая в лицо мальчика. Не бледнея обычного, смотрит печально, пытается улыбнуться. Чёртова отвёртка все портила. Я поморщился.

— С мальчиками поссорился. Они сказали, что я не настоящий. И, что ты придёшь и отключишь меня. Но ты ведь не сделаешь этого, правда?

— Правда, — согласился я, холодея.

— Я ведь настоящий, правда?

— Правда, — вздохнув, сказал я. Генка заулыбался довольно.

— Я так вас люблю! Я по вам так соскучился! А, где мамочка, папа?