Фасад, увитый диким виноградом

Фасад, увитый диким виноградом

Это старый, очень старый дом. Казалось, его возвели одним из первых в городе, и с тех пор он – его сердце, неотъемлемая часть. Тёмно-красный кирпич искрошился местами от времени, но стрельчатые окна с витражами по-прежнему прекрасны. Когда зажигается свет, в мозаике стёкол различимы силуэты, застывшие в танце, небо в созвездиях, цветущие сады. Крыльцо дома и стены увиты диким виноградом – изумрудно-зелёным летом и багряным в осеннюю пору. В одном месте его цепкие плети поднимаются почти до крыши – к маленькому окошку. Полускрытое зеленью, едва заметное – оно хранит историю прошедших дней, известную в городе и взрослому, и ребёнку. Но лучше всего её знают хранители дома. Сейчас он открыт для посещения, и официально назван музеем. Достаточно купить билет, и вас проведут по длинным коридорам, выложенным паркетом, зажгут хрустальные люстры, покажут убранство комнат – наследство прошедших веков. И остановятся возле портрета, скромно висящего в пустой комнатке под самой крышей. Не торопитесь, взгляните внимательно – разве не прекрасны эти синие, как летнее небо, глаза? Разве не чарующе нежен лёгкий румянец на щеках? А каштановые кудри, украшенные белой розой? Вглядитесь – и увидите капли росы на лепестках! Но отчего красавица печальна? Почему даже тени улыбки нет на её губах? Спросите, обязательно спросите – хранители музея только этого и ждут. Спросите – и приготовьтесь слушать.

…Три века назад этот дом принадлежал одной из самых знатных семей города – шляхтичам Багрянским. Они устраивали приёмы, слава о которых гремела далеко за пределами города, помогали бедным, содержали несколько мануфактур. Их уважали и любили, без них не обходилось ни одно значимое событие. А дети! Какие у них были дети, просто загляденье! Два сына – Тадеуш и Матеуш, статные и ловкие, во всём родительская подмога, и дочери – Катарина и Христина, умницы и красавицы, отрада сердца и очей! Только нравом различались: Христина – скромная, послушная, а сестра её Катарина – модница и хохотушка. Все парни в городе тайно вздыхали о сестрах Багрянских, а все девушки с тоской провожали взглядами братьев. Что и говорить – видное семейство было. С таким каждый хочет породниться! Только не знал никто, что на самом-то деле детей у Багрянских пятеро. Амалия – так звали младшую дочку. Но никто её не видел – она не покидала дом. И о ней не вспоминали, для всего города у Войцеха и Златы Багрянских было только четверо наследников. Чем же младшая дочь заслужила немилость? Слухи разные ходили: что не родная она дочь Войцеху, вот и невзлюбил Амалию. Что когда Злата беременной ходила, болезнь перенесла – и ребёнок родился страшный, людям не покажешь. Говорили, сглазили цыгане, у малышки свиное рыло и копытца, вот и сидит она всю жизнь в четырёх стенах. Всякое говорили. А жила Амалия как раз в этой комнатке, которая под крышей.

Приехал как-то в город молодой художник, звали Мартином. Работящий, талантливый, быстро слава о нём разнеслась. И позвали его Багрянские к себе, портрет семейный писать. Поселили в одной из комнат – ясное дело, дом-то огромный, всем нужным обеспечили. Понравился Мартин Вацлаву и Злате, подружился с Тадеушем и Матеушем. Приглянулся хохотушке Катарине – и запал в сердце Христине. Парень он был пригожий, стройный, волосы – как пшеница, закатом подсвеченная, а глаза тёмные, что два омута. Правда, руки и одежда вечно красками перепачканы – но как иначе у художника? С семейным портретом он справился быстро, и весь город ходил в дом Багрянских восхищаться чудесной работой: статный, хоть и седой уже отец семейства, разодетая в шелка величавая мать и четверо их детей, опора и отрада. Мартин скромно стоял в сторонке, невпопад отвечая на похвалы. Хоть картина и была завершена, он не покинул дом. Ему предстояло написать шесть отдельных портретов.

Как он прознал про Амалию, неведомо. Случайно ли в ту часть дома забрёл, а может, слухи какие дошли – и решил их проверить?

Сначала он слышал только её голос из-за двери: тихий, немного хриплый, неуверенный – словно не привыкший к разговорам. Но Мартин приходил к запертой двери Амалии каждую ночь – и разговоры становились всё длиннее. Голос девушки очаровал художника, её речи были мудры и пронизаны печалью, он мечтал её увидеть – но как? Ключ от двери был только у Войцеха, а он даже не упоминал о ещё одной дочери! Мартину ничего не оставалось – только ждать удобного момента – и рисовать.

Он изобразил Войцеха верхом на племенном гнедом жеребце в богатой сбруе, Злату, с накинутой на плечи дорогой шалью, Тадеуша – с фамильным клинком и Матеуша, щёгольски одетого, с борзыми на поводке. Катарину он рисовал перед зеркалом, примеряющей ожерелье. Она то и дело вертелась, роняла украшения, изящно поднимала их, поводила плечом, отчего с него спадало платье, задавала вопросы и смеялась над своими же шутками. Рисовать её было всё равно, что удержать на месте ртуть – но Мартин справился. Настала очередь Христины.

Она сидела с раскрытой книгой на коленях, её тонкие пальцы нервно мяли край страницы, а взгляд, полный обожания, был устремлён на художника. Но Мартин знал своё дело. Он смешивал краски, и холст оживал, вбирая цвет. Мартин увлёкся, обозначая складки платья – и не заметил, как Христина подошла, заглянув через плечо. Но её интересовала не картина. Она устала ждать, когда художник всё поймёт – и решила открыться, надеясь на взаимность. Мартин чувствовал её дыхание, видел, как блестят глаза из-под густых ресниц. Но он не чувствовал к Христине ничего. И, когда его коснулись её губы, не ответил на поцелуй.

Расплакавшись, Христина убежала. Картину Мартин закончил в одиночестве.

Спустя несколько дней Войцех позвал его в свой кабинет. Вручив деньги, выразил признательность за отменную работу, и ясно дал понять, что видеть его больше в доме не желает. И напоследок пригрозил, чтобы тот ни слова не обмолвился об Амалии – если не хочет закончить дни в бесславной нищете.

Думать, откуда он узнал, долго не пришлось. Христина как-то раз проследила за ним, но решила молчать, чтобы возлюбленного не прогнали. А после того, как он её отверг, всё рассказала отцу.