Феникс. Возвращение домой

Глава 1

Селена помнила.

Помнила матушку — Алию, светловолосую, с кожей, будто сотканной из утреннего тумана. Ее голос был мягким, как шелест шелка, и когда она рассказывала сказки, в нем звенели капельки смеха. Перед сном она садилась на край кровати, закутывая Селену в теплое одеяло, и начинала: «Давным-давно, в краю, где солнце спит в лепестках роз…»

Девочка жадно ловила каждое слово, каждую улыбку. Матушка была ее защитой, ее тихой гаванью в этом холодном доме.

Потому что дом был холодным.

Граф Марио Эрони — высокий, с жесткими чертами лица и глазами, как лезвия, — никогда не скрывал разочарования. «Очередная дочь», — бросал он, глядя на Селену с брезгливой гримасой. «Ты не смогла дать мне наследника», — шипел он Алии, и матушка лишь молча сжимала пальцы, будто пытаясь удержать рассыпающийся песок.

Селена помнила их ссоры. Помнила, как отец хлопал дверью, оставляя матушку бледной, с дрожащими губами. Помнила, как та потом обнимала ее, шепча: «Ты — мое сокровище», — но в голосе ее уже звучала усталость.

А потом матушка заболела.

Кашель разрывал ее грудь, лицо стало прозрачным, будто воск. Граф пригласил лекаря лишь на третий день, когда жар уже пожирал ее изнутри. Селена сидела у кровати, сжимая ее горячие пальцы, и молилась — впервые в жизни. «Не уходи, не уходи, не уходи…»

Но Алия ушла.

Отец не проронил ни слезинки. Он стоял у окна, спиной к постели, где лежало то, что когда-то было его женой, и смотрел на заснеженные поля. «Похоронить до заката», — бросил он слугам и вышел.

Не прошло и года, как в доме появилась она.

Константа.

Высокая, с темными волосами, собранными в тугой узел, и губами, изогнутыми в вечной полуулыбке. Она вошла в зал, как королева, и сразу же бросила на Селену оценивающий взгляд. «Какая… незначительная девочка», — прошептала она, и граф даже не возразил.

Через месяц Селену отправили в монастырь.

- Ты будешь молиться за нашу семью, — сказал отец, даже не взглянув на нее. Константа же просто улыбнулась и поправила рукав своего бархатного платья.

Монастырь встретил ее каменным молчанием.

Стены, сложенные из серого, шершавого камня, впитывали все звуки, оставляя лишь эхо шагов. Келья была крошечной — кровать (тонкий тюфяк, набитый соломой), деревянная табуретка и узкое окошко, через которое зимой задувал ледяной ветер.

Первая ночь. Селена лежала, сжавшись в комок, и смотрела, как ее дыхание превращается в пар. «Матушка…»

Но матушки больше не было.

Распорядок дня был жестоким в своей монотонности: подъем до рассвета, молитвы, работа. Она стирала окровавленные бинты больных монахинь в ледяной воде, пока пальцы не теряли чувствительность. Голод стал постоянным спутником — постная похлебка, черствый хлеб, иногда чашка кислого молока.

Зима была хуже всего.

Дрова выдавали скупо — четыре тонких полена на келью, и монахини жгли их по очереди, растягивая тепло на несколько часов. Селена научилась спать, свернувшись калачиком, засунув руки под мышки, чтобы сохранить хоть каплю тепла. Иногда она просыпалась от собственного кашля — сухого, лающего, — и тогда думала: «Умру».

Но не умерла.

Человек ко всему привыкает.

Она привыкла к голоду. Привыкла к боли в спине от бесконечных поклонов. Привыкла к тому, что никто не назовет ее по имени — лишь «дитя» или «сестра».

А еще она научилась не плакать.

Слезы замерзали на щеках.

Восемь лет.

Восемь лет холода, голода и молчания. Восемь лет, за которые из хрупкой девочки Селена превратилась в тень — исхудавшую, закаленную монастырской жизнью, но так и не сломленную.

Ее руки, некогда мягкие и белые, как лепестки лилий, теперь были покрыты грубыми мозолями. Длинные волосы, когда-то светлые, как у матери, потемнели от пыли и тяжелого труда, потеряв блеск. Лицо стало резче, скулы проступили резче, а в глазах — тех самых, унаследованных от Алии, — поселилась вечная скорбь.

«Какая я теперь графиня?» — иногда думала она, глядя на свое отражение в замерзшем ведре с водой.

Аристократическая утонченность стерлась, как позолота с брошенной иконы.

Но хуже всего было другое — осознание, что ее забыли.

Никто не приезжал. Никто не спрашивал. Лишь раз в месяц в монастырь приходили жалкие гроши — ровно столько, чтобы она не умерла с голоду. Селена представляла, как Константа, положив на колени долгожданного сына, с холодной улыбкой приказывает слуге: «Отправьте этой девчонке немного денег. Чтобы не позорила род».

Отец…

Она больше не называла его так даже в мыслях. Для нее он был графом — чужим, жестоким человеком, который стер ее из своей жизни, как ошибку.

«Я умру здесь», — смирилась она однажды, стоя на утренней молитве.

И в тот самый миг, когда ее губы шептали последние слова молитвы, в дверь монастыря постучали.

Глухой стук эхом разнесся по каменным стенам.

Мать-настоятельница нахмурилась — никто не нарушал их уединения годами. Она медленно поднялась, крестясь, и направилась к тяжелой дубовой двери.

Селена не обернулась. Она знала: это не для нее.

Но потом раздался голос — молодой, звонкий, прорезавший монастырскую тишину, как меч:

— Мне нужна графиня Селена Эрони.

Тишина.

Сердце Селены бешено заколотилось, будто пытаясь вырваться из груди. Графиня? Это слово звучало так странно, будто из другой жизни.

Она медленно повернулась.

В дверях, засыпанный снегом, стоял гонец — молодой, в дорожном плаще с королевским гербом. За его спиной топтался усталый конь, из ноздрей которого валил пар.

— Это я, — прошептала Селена, не узнавая собственного голоса.

Гонец шагнул вперед и протянул ей сверток с королевской печатью — темно-красный сургуч, будто капля крови.

Развернув дрожащими пальцами письмо, Селена прочитала.

Потом прочитала еще раз.

Потом уронила пергамент на пол.

Они все мертвы.

Граф Марио Эрони. Константа. Два брата, о которых она даже не знала. Сестра…

Глава 2

Кабинет отца пахло старым деревом и воском. Селена провела ладонью по дубовому столу, ощущая под пальцами знакомые царапины — следы отцовских перстней, оставшиеся с тех времен, когда он в гневе бил кулаком по дереву. Солнечный свет, пробивавшийся сквозь тяжелые бордовые шторы, выхватывал из полумрака столбцы цифр в учетных книгах, которые расплывались перед глазами в утомительном танце.

В дверь постучали трижды — слишком громко, слишком самоуверенно.

— Войдите.

Управляющий вошел с низким поклоном, но Селена сразу уловила фальшь в его почтительности. Мужчина лет пятидесяти, с проседью в тщательно уложенных волосах и холеными руками, которые никогда не знали настоящего труда. Его темно-синий камзол был сшит из дорогой ткани, а сапоги блестели, как будто их только что начистили.

Но глаза...

Глаза как у крысы.

Маленькие, слишком близко посаженные, они блестели хищным блеском, когда он скользил взглядом по ее фигуре, оценивая, прикидывая.

— Ваше сиятельство, — его голос был сладковатым, как подпорченный мед. — Как я могу служить?

Селена указала на разложенные перед ней книги.

— Объясните мне это.

Он приблизился, и от него потянуло дорогим одеколоном с горьковатым оттенком — слишком насыщенным, слишком навязчивым.

— Увы, — он вздохнул, перелистывая страницы, — последние годы были тяжелыми для графства. Покойная графиня Константа имела... изысканный вкус.

Его палец, украшенный перстнем с темным камнем, остановился на строчке: "Бриллиантовое колье — 500 золотых".

Селена сжала губы так сильно, что почувствовала вкус крови.

Матушкино жемчужное ожерелье стоило вдвое дешевле.

— А доходы? — спросила она, стараясь, чтобы голос звучал ровно.

— Неурожаи, ваше сиятельство, — он развел руками. — Крестьяне стали ленивы. Да и войны на границах...

Врет.

Она помнила эти земли — тучные, плодородные. Помнила амбары, ломившиеся от зерна, и крестьян, которые всегда уважали отца, несмотря на его суровость.

— Где вещи моей матери? — резко сменила тему Селена.

Управляющий замер.

— В... в восточном крыле, ваше сиятельство. В старом гардеробе. Никто не смел...

— Перенесите их в мои покои. Сегодня же.

Его глаза сузились, но он поклонился:

— Как прикажете.

Тишина повисла между ними, густая, как смола.

— Кстати, — он вдруг улыбнулся, обнажив слишком ровные, слишком белые зубы. — Ваш жених прибывает к ужину. Его светлость граф Антуан Сетори.

Сетори.

Фамилия ничего не говорила Селене, но что-то в звучании заставило ее внутренне сжаться.

— Спасибо, — сухо ответила она. — Вы свободны.

Когда дверь закрылась, Селена встала и подошла к окну. Управляющий пересекал двор, его тень вытягивалась на снегу, как черная змея.

Он знает больше, чем говорит.

И он слишком уютно устроился при Константе.

Но сейчас важнее было другое — ужин с женихом. С человеком, от которого теперь зависела ее судьба.

Она посмотрела на книги учета.

500 золотых за колье...

А крестьяне голодают.

Впервые за долгие годы в груди Селены вспыхнуло нечто горячее и яростное.

Это мой дом.

И я приведу его в порядок.

Селена стояла перед зеркалом, критически осматривая свое отражение. Серое платье матери, бережно отглаженное служанками, лежало на ней свободными складками, подчеркивая худобу, но не скрывая благородной осанки.

— Еще раз пройдитесь утюгом по воротнику, — тихо попросила она Лору. — И уберите эти цветы со стола.

Служанка замерла с букетом полевых васильков в руках:

— Но, ваше сиятельство, это же...

— Граф Сетори — военный, — перебила Селена, поправляя складки на рукавах. — Он не привык к излишествам.

В голосе ее не было дрожи — только холодная решимость.

Повар, краснолицый мужчина с закатанными рукавами, размашисто рубил мясо:

— Говядина с корнеплодами, тушеные яблоки, черный хлеб. Просто, но сытно.

Селена кивнула, пробуя соус кончиком ложки:

— Меньше специй. И никаких сладостей на десерт — только сыр и орехи.

— Но, миледи, это же...

— Он восемь лет провел в походных условиях, — резко оборвала его Селена. — Не нужно ему наших изысков.

Слуги гасили лишние свечи, оставляя только необходимый минимум. Селена лично проверила сервировку:

— Фарфоровый сервиз отца. Серебряные ножи, но без позолоты.

Она провела пальцем по краю бокала — ни пылинки.

— Вино? — спросил дворецкий.

— Красное, сухое. И воды.

Лора расчесывала ее волосы, заплетая в строгую косу:

— Никаких украшений, ваше сиятельство?

Селена покачала головой, но в последний момент достала из шкатулки скромный серебряный кулон — единственную драгоценность, взятую из монастыря.

— Только это.

Она перечитала досье, переданное тайком одним из слуг:

Антуан Сетори

32 года

Второй сын графа Сетори

14 лет на службе в королевской армии

Участвовал в подавлении мятежа на севере

Ранен в плечо (шрам?)

Холост (официально)

Дядя — король (по материнской линии)

Селена сжала губы. Военный. Придворный. Расчетливый.

Она потушила свечу и пошла встречать свою судьбу.

Столовая, освещенная лишь несколькими свечами, казалась мрачноватой, но Селена знала — этот полумрак был к лучшему. Антуан Сетори вошел в комнату, и сразу стало ясно: он не привык к роскоши.

Его высокую фигуру, затянутую в темно-синий камзол без вышивки, будто бы вытесали из гранита — широкие плечи, прямая спина, жесткие линии лица. Свет пламени скользил по шраму, пересекающему правую бровь, делая его взгляд еще более пронзительным.

— Графиня. — Он слегка склонил голову, но глаза остались холодными, оценивающими.

— Граф Сетори. Прошу. — Селена указала на стол, сервированный без излишеств — фамильный фарфор, простые столовые приборы, хрустальные бокалы без позолоты.

Глава 3

Рассвет застал Селену уже на ногах.

Она стояла у окна, сжимая в руках кубок с вином, которое не могла заставить себя выпить. Желудок сжимался в комок, а в висках стучало: сегодня. сегодня. сегодня.

За спиной служанки суетились, готовя ванну с лепестками роз, но их голоса доносились словно сквозь воду — глухие, бессмысленные.

— Ваше сиятельство, вода остывает...

Селена машинально кивнула, но не двигалась с места. Внизу, во дворе, уже толпились слуги, украшавшие арки гирляндами из живых цветов.

Сколько их погибнет к вечеру, сломленных морозом?

Она резко отвернулась.

Горячая вода обжигала кожу, но Селена не чувствовала боли. Она смотрела, как пар поднимается над поверхностью, и думала о том, что через несколько часов ее жизнь навсегда изменится.

Как он будет ко мне прикасаться?

Будет ли в его руках хоть капля нежности?

Она резко погрузилась под воду, открыв глаза, чтобы жжение отмыло предательские мысли.

Платье лежало на кровати, мертвое и величественное, как саван.

Лора расчесывала ее волосы, когда в дверь постучали.

— Войдите.

Антуан стоял на пороге, уже облаченный в парадный камзол из черного бархата с серебряной вышивкой. Его лицо было бледнее обычного, а глаза — темнее.

— Вам нужно это, — он протянул маленький флакон.

Селена взяла его дрожащими пальцами.

— Что...

— Настойка валерианы с медом. Чтобы не упасть в обморок у алтаря.

Он говорил ровно, но в уголке его рта дергался едва заметный нерв.

— Вы...

— Я не могу быть с вами в церкви до церемонии. — Он резко развернулся к двери. — Но мои люди будут рядом.

Дверь закрылась с тихим щелчком.

Селена разжала пальцы. Внутри флакона темнела густая жидкость.

Он боится.

Эта мысль ударила с неожиданной силой.

Он, прошедший десятки битв, боится сегодняшнего дня.

Лора осторожно взяла флакон.

— Выпейте, ваше сиятельство. Все будет хорошо.

Селена покачала головой и отодвинула флакон.

— Нет. Я хочу запомнить каждый момент. Даже страх.

За окном заиграли трубы — прибыл первый гость.

Колокола били так громко, что Селене казалось — ее сердце разорвется.

Она стояла у дверей кареты, сжимая в руках букет из зимних роз. Их шипы впивались в ладони, но боль была приятной — единственное, что напоминало: она еще жива, это не сон.

— Ваше сиятельство? — Лора поправила шлейф платья, ее пальцы дрожали.

Селена сделала шаг вперед.

Холодный воздух ударил в лицо. Толпа горожан, собравшихся вдоль дороги к церкви, ахнула, увидев ее.

"Сирота...", "монастырская крыса...", "говорят, король заставил графа жениться..."

Шепоток катился по улице, как ядовитый туман.

Мраморные ступени были усыпаны лепестками, но Селена видела только лица.

Сотни глаз.

Одни — любопытные. Другие — насмешливые. Третьи...

Она подняла взгляд.

В первом ряду сидел король.

Его величество улыбался.

Это была самая страшная улыбка, которую Селена когда-либо видела — теплая, как зимнее солнце, и такая же беспощадная.

Утро перед казнью.

Это была единственная мысль в голове Антуана, когда он стоял у алтаря, сжимая в руке холодное обручальное кольцо. Его парадный камзол, расшитый серебряными волками — символом его воинского дома — душил его, словно удавка.

"Ты женишься на Эрони, или твой брат отправится на северные рудники", — слова короля, произнесенные вчера на приватной аудиенции, звенели в ушах.

Орган грянул торжественную мелодию.

"Бедный граф... Король наказал его за мятеж на границе..."

"Говорят, она бесплодна после голодных лет в монастыре..."

"Слышала, настоятельница находила у нее под подушкой любовные письма..."

Селена шла по ковровой дорожке, но слышала каждый шепот, словно ее кожа была обожжена до живой чувствительности.

"Посмотрите, как она худа... Как тень..."

"Антуан-то хоть в постели ее коснется? Говорят, после того ранения он и с женщинами-то не может..."

Ее пальцы сжали букет так, что капли крови выступили на белых лепестках.

Король восседал в первом ряду, одетый в золото и горностай. Его улыбка была шире, чем требовал этикет, а глаза — холоднее январского неба.

— Какая прекрасная пара, — громко произнес он, когда Селена поравнялась с его местом. — Мой любимый племянник и последний феникс рода Эрони.

Его рука, украшенная перстнем с королевской печатью, легла на ее пальцы с отцовской нежностью.

— Помни наш разговор, дитя, — прошептал он так тихо, что только она услышала. — Ты теперь отвечаешь за его лояльность.

Селена почувствовала, как по спине пробежал ледяной пот.

Он стоял, вытянувшись в струнку, как на военном параде. Его глаза были пусты, а голос, произносящий клятвы, звучал механически:

— Клянусь хранить верность...

"Как я хранил верность на поле боя, пока ты не предал меня, дядя?"

— Клянусь защищать...

"Как защищал северные рубежи, пока ты не отозвал войска?"

Когда священник велел ему поцеловать невесту, Антуан наклонился так, словно поднимал упавшего товарища под градом стрел.

Его губы коснулись ее щеки на меньше, чем секунду.

— Не бойся, — прошептал он так, чтобы слышала только она. — Этот брак — фикция. Я не трону тебя.

Но толпа уже ликовала.

На выходе из церкви горбатая старуха просунула сквозь охрану костлявую руку:

— Подайте бедной слепой, ваши милости!

Когда Селена протянула монету, та схватила ее руку с нечеловеческой силой:

— Два венца на одной голове, два кинжала под одной подушкой... Берегись третьего, девочка...

Антуан резко оттащил жену, но старуха уже растворилась в толпе, оставив в ладони Селены не монету, а высохший лавровый лист.

В бальном зале, украшенном ледяными скульптурами волков и фениксов, король поднял бокал:

— За новую эру нашего королевства!