Фиктивная беременность

1 глава Марат

Огонь трещит прямо над головой — громкий, сухой, будто ломаются кости гиганта. Стекло хрустит под сапогами, вгрызаясь в подошву на каждом шагу. В ушах — вой сирены и хриплый голос командира, прорывающийся сквозь шум рации:

— Марат, уходи, чёрт тебя побери! Конструкция гуляет! Выходи сейчас же!

Свод рушится где-то рядом, гулкий удар отдаётся в грудине. Пол под ногами вздрагивает и мягко прогибается — страшное, живое ощущение. Голос разума кричит «Беги!», а ноги несут вперёд, в самую гущу дыма и жара.

— Сейчас, Командир! Пару комнат и я ухожу, — бросаю я в микрофон слишком бодрым, почти весёлым тоном. Фальшивый адреналин.

— Всех не спасёшь! — хрипит он уже почти в отчаянии.

— Сейчас, — повторяю бодро, слишком бодро для этой чертовой ситуации. — Пару комнат — и ухожу.

Протискиваюсь дальше. Дыма больше, чем воздуха. Он плотный, маслянистый, режет глаза даже сквозь маску. Потолок трещит, сыплется штукатурка. Я пробираюсь, цепляясь за обгоревшие косяки, обходя пылающие скелеты мебели. Каждая доска под ногой — русская рулетка. Хрустнет — и полет вниз, в огненную яму этажом ниже. Я стараюсь ступать медленно, распределяя вес, но сердце колотится так, будто вот-вот проломит грудную клетку.

Разум орёт: уходи. Инстинкт самосохранения бьётся в висках. Но чувство долга заглушает всё.

Заглядываю в комнату. Дым — сплошной серый занавес. Видимость почти нулевая. Жар давит, как пресс. Здесь пусто. Должно быть пусто. Я уже разворачиваюсь. И тут — шорох.

Тихий. Нелепый. Почти невозможный среди этого ада. Огонь трещит громче, балки стонут, а этот звук — тонкий, живой. Может, обломок упал? Может, слуховые галлюцинации от нехватки кислорода и стресса?

— Помогите…

Голос. Точно голос. Хриплый, слабый, как последний выдох.

Всё внутри сжимается в ледяной ком. Я врываюсь в комнату, светя фонарём сквозь дымную завесу. Свет выхватывает из мрака искажённые очертания: перевёрнутая тумбочка, обугленные книги, две железные койки. Никого.

— Я здесь! — кричу, не зная, слышит ли она вообще.

Мой собственный голос звучит приглушённо, утонув в вате дыма. Тишина. Только огонь продолжает свой пир за стеной. Уже почти отчаиваюсь, считая это игрой воображения, — и луч фонаря выхватывает из-под третьего стола, в углу, пятно цвета.

Не пятно. Плед. И под ним — движение.

Я падаю на колени, раздвигаю горячим обрезком балки обломки. Под низким столиком, прижавшись к стене, лежит она. Завернута в тонкий плед, который давно должен был вспыхнуть.

Глаза расширены от ужаса. При виде меня она резко втягивает воздух, судорожный вдох, чтобы закричать, и вместо крика её разрывает жуткий, надсадный кашель, будто лёгкие сейчас разорвутся. Время сжимается в точку. Мысли исчезают.

— Дыши через это! — хрипло командую я, срывая одной рукой быстросъемную муфту на шланге своей маски, чувствуя, как в лицо бьет волна едкого дыма. Второй — прижимаю к её лицу запасную лицевую маску, подключенную к моему же баллону. Теперь мы дышим на двоих из одного запаса. Глупо. Самоубийственно. Не по инструкции. Нарушение всех возможных протоколов.

Вдохни! — мой голос сквозь маску звучит как скрежет железа. — Сейчас же вдохни!

Я прижимаю маску к её лицу, ловя её дрожащие руки своими, заставляя вдохнуть. Её пальцы цепляются за мои, холодные и липкие. Глаза, полные слепой паники, на секунду фокусируются на мне. Сквозь пелену дыма, слез и животного ужаса — находят и цепляются. Паника в них не уходит. Она кристаллизуется, сжимается в одну точку. Воля. Голая, первобытная воля жить, которая сильнее страха, сильнее огня, сильнее самой смерти. Она смотрит на меня как на единственную ниточку, свисающую с самого края пропасти.

Она делает первый глубокий, судорожный вдох через маску. Воздух врывается в ее легкие с шипящим звуком, и все ее тело выгибается в дугу, будто от удара током. Кашель прекращается. На секунду. А потом она снова дышит. Глубоко, с жадным, почти болезненным стоном.

В эту секунду с грохотом, от которого содрогается всё здание, рушится что-то огромное в коридоре. Потолок над нами стонет. Сверху сыплется штукатурка, потом мелкие камни. Я заслоняю собой девушку.

Выхода назад нет.

Когнитивные функции, суженные адреналином до примитивных алгоритмов, выдают единственный вариант. Я нажимаю кнопку рации. Голос звучит чужим — плоским, металлическим, без следов паники.

— Командир, прием. Найден пострадавший, женщина, в сознании. Эвакуация по маршруту захода невозможна, коридор перекрыт обрушением. Требуется спасательный мат к угловому окну, сектор три-эль-три, третий этаж. Повторяю: окно, угол, третий. Чистый бросок. Готовлюсь к эвакуации методом сброса с последующим прыжком расчета. Время на развертывание — одна минута. Как поняли?

Я не спрашиваю. Я констатирую и ставлю задачу. В эфире секунду — тишина, наполненная треском огня в моих наушниках. Затем голос командира, такой же обезличенный и рубленый:

— Понял. Сектор три-эль-три, третий, угловое окно. Эвакуация сбросом. Мат на позицию, расчет — бегом. Смирнов, Гуров — на развертывание. Кранников, обеспечивай периметр и страховку. Время пошло.

Слышу, как на том конце эфир взрывается не криком, а четкими, короткими командами, отдаваемыми уже не мне.

— Потерпевшему, внимание! — Гуров, тяжело дыша. — Разворачивай! Левая скоба — на меня! Правая — давай!

— Периметр чист! — доносится другой голос. — Готов принять!

— Мат на позиции через двадцать секунд! Держим!

Это не хаос. Это отлаженный механизм. Каждое слово — деталь, встающая на свое место. Они не бегут. Они действуют. Я слышу это по их дыханию в рацию — учащенному, но контролируемому, по отсутствию лишних звуков. Командир в эфире теперь только слушает, его тяжелое дыхание — фон, метроном, отсчитывающий последние секунды.

— Расчет на месте! — режет эфир новый голос. — Мат развернут, позиция подтверждена.

Вся операция занимает какое-то время. Теперь очередь за мной. Я отпускаю кнопку рации и перевожу взгляд на девушку.