Физрук по соседству

Глава 1. Стас

— С вас пять тысяч пятьсот шестьдесят семь рублей, — кассир косится на меня и на мой продуктовый набор. Бутылка коньяка, блок сигарет, колбаса и пачка презервативов ХХL.

Прикладываю карту и широко улыбаюсь.

— Планирую убойную вечеринку. Присоединитесь? — спрашиваю даму с пятым размером, на что она возмущённо фыркает, но уверен в голове уже вспыхнули фантазии не самого приличного содержания, а взгляд то и дело касается моих забитых в ноль рук.

На людях они все строят из себя скромных и благовоспитанных, а фантазировать умеют похлеще Тинто Брасса.

Но пятый размер я бы не взял, а вот эту кралю с твёрдой троечкой, вполне себе. Она как раз выкладывает на ленту набор ЗОЖ, что не вполне советует её выдающимся форма.

Тут тебе и задница, и грудь, которую можно сжать в ладонях. Именно такой типаж я заказывал себе в камеру, пока чалился на зоне. Вот прям как с картинки. При взгляде на такую, одна мысль долбит мозг и яйца. «Я б в дул».

— Тебе не огурец нужен, а нормальный мужик, который как следует тебя разогреет.

Она поднимает глаза, стреляя мне прямо в сердце… Но так как сердца давно нет, то прямо в пах. Возмущённо смотрит на меня и на мой праздничный продуктовый набор, на футболку и уже потом в лицо.

— Вы мне?

— Тебе, куколка. Могу предложить кое-что более весомое, чем спаржа, — добавляю, бросив взгляд на её тонкую талию и чертовски сочную задницу, которую юбка вообще не скрывает. Ну бомба же. И след от кольца. Значит точно ищет приключений.

Ответа нет. Она отдаёт кассиру молоко, делая вид, что меня тут нет. Но все быстро меняется, когда я прикладываю карту, чтобы расплатиться за ее продукты.

Гроши, но эффект — как от гранаты.

— Вы что сделали? — вскидывается она и высокомерие мигом сменяется злостью. Такой жгучей, что стреляет прямо в пах, потому что сердца у меня давно нет. — Зачем вы за меня заплатили?

— Решил быть джентльменом и предложить разделить со мной плотские утехи.

— За полторы тысячи? — она почти захлёбывается от возмущения. Того и гляди кинется на меня, чтобы ударить.

— Уверен, ты стоишь больше. Пошли, я тут рядом живу. Сожжём пару тысяч калорий.

Она смотрит, как на безумца, потом резко разворачивается. Пакет с огурцами и зеленью остаётся на кассе. А её коса взлетает следом за ней, разрезая воздух, как хлыст. И та самая задница, ради которой стоило бы отказаться от всего ЗОЖа мира, уходит из поля зрения, оставляя за собой аромат перца и злости.

Я подхватываю два пакета, подмигиваю женщине за кассой и выхожу следом, закуривая. Брюнетка, задрав острый подбородок шагает вперед, выстукивая по асфальту белыми кроссовками, а я нюхом чуб добычу и приспускаю за ней.

Я иду за ней, не торопясь. Пакет в руке — будто поводок. Она не смотрит назад, болтает с кем – то телефону. Но стоит ей убрать его в сумочку и повернуть голову, замечает меня. Теперь от расслабленности не останется и следа. Тело напрягается, а шаг становится быстрее.

Я бы может и не пошёл дальше, но мне в ту же сторону.

На перекрёстке она вдруг оборачивается. И в следующий миг — срывается на бег. Летит по асфальту, неуклюже, в кедах. Смешно. Трогательно. Возбуждающе.

Я хохочу. Честно, громко. Не могу сдержаться.

— Калории можно сжигать и по-другому, куколка, — ору ей вслед.

Глава 2.

Вот оно — живое, настоящее. Это даже не охота. Это игра. Как в детстве — догонялки, только на кону теперь не фантики, а плоть. Я прибавляю шаг, почти бегу за ней. Как же удобно, что она бежит ровно туда, куда иду и я. Может быть даже знает, где живу? А может она из тех, кто претворяясь добычей ведёт свою охоту?

Она кричит "Помогите!", но я уже знаю — бесполезно. Я ещё в детства помню, что полдень в этом районе — это как ночь. Все или на работе, или давно не суются никуда без нужды. Особенно если услышали женский крик. Тут у всех инстинкт один — "моя хата с краю".

Она добегает до подъезда, дрожащими руками тычет в кнопку домофона, потом всё-таки успевает открыть. Пытается захлопнуть дверь, но я уже здесь — ставлю ногу. Щелчок удара, и я внутри.

— Зачем бежишь? — спрашиваю весело, тяжело дыша. — Не хочешь зелень забрать?

Она не отвечает. Летит вверх по лестнице, перепрыгивая через ступени. А я за ней, сердце колотится в рёбрах, как в клетке. Всё выше, выше — на пятый. Мой этаж.

О-очень подозрительно.

Может, она знает? Может, специально привела меня сюда?

— Ты что, из тех, кто делает вид, что боится? — кричу ей в спину. — Кто на самом деле мечтает, чтобы догнали?

На пятом она замирает. Спиной ко мне. Тяжело дышит, пытается открыть дверь напротив моей. Коса растрепалась, футболка липнет к коже, обрисовывая спину.

Я подхожу ближе. Пахнет потом и страхом. Или возбуждением. Не знаю, где тут грань.

— Я ведь мог бы... — начинаю.

— Ну так сделай, — бросает она, оборачиваясь.

Глаза. В них нет ужаса. Только что-то другое. Острое. Холодное.

Щелчок. Вспышка. Жжение. Еле успеваю спасти глаза, но все равно ору, чтобы этой суке стало стыдно. За ней можно сказать ухаживают, а он в глаза перцовкой.

— Сууууука... — сиплю, хватая воздух ртом, бросаю пакет ей под ноги.

— Мало тебе, чёртов извращенец. Я сейчас полицию вызову, если не уйдёшь отсюда!

Падаю на колени, держась за лицо. Проклятая перцовка вгрызается в кожу, но глаза спасены. Поднимаюсь, держась за стену и иду к своей двери.

— Вот и делай потом добрые дела, — выдаю, зная, что вскоре запал пройдёт и она совершит ошибку, которую всегда делают женщины. Пожалеет меня.

Из-за спины слышу её голос. Осторожный, почти растерянный:

— Вы тут живёте?

— Представь себе, — хриплю. — Бля...

Она замирает. И очень быстро сдается.

— Давайте... я помогу? – подходит она на слишком опасное расстояние и тут же оказывается в плену. Хватаю ее за шею, перекрываю рот ладонью. Она мычит мне в ладонь, но сделать ничего не может.

— В следующий раз брызни баллончиком и беги, а лучше реально вызывай ментов, потому что ты не знаешь кто я и что могу сделать. – убираю руку с ее лица, но вот разжать вторую просто не смогу.

— Я знаю правила самообороны, я смогла бы… — пытается она вырваться, но я лишь крепче прижимаю ее к себе.

— Ни одни правила самообороны не помогут тебе побороть здорового мужика. Вот что мне помешает трахнуть тебя прямо сейчас? - толкаю ее к стене, вдавливая в штукатурку.

Глава 3.

Ебебельная задница… Прям атас. Трахаться хочется так, что зубы сводит.

Она больше не дергается, замерла и почти не дышит.

Наклоняюсь, сбираю в кулак ее юбку и тащу вверх, задевая костяшками шелк мягкой кожи. Сквозь перец проступает запах ее волос. Малина со сливками.

— Осталось вставить член, — провожу губами по влажной от пота шее. — И никто бы тебя не спас. Я даже слепой бы трахнул тебя, такая ты сладкая…

Рука добирается до трусиков. Простых, хлопковых, полностью закрывающих задницу. Такие на свидания не надевают, в таких, свиданий не ждут. Но вот под ними настоящий влажный рай, который чувствую между гладкими половыми губами.

И скорее всего это ее отрезвляет. Она кусает меня за руку так, что проступает кровь.

Я тут же отпускаю ее, чувствуя как жжёт рану.

— Вы… Вы… — поворачивается она, смотрит на меня с ужасом и злостью.

— Мое предложение в силе. Живу прямо вот тут. Зовут Стас. А тебя, куколка? — поднимаю пакет с коньяком, проверяю не разбился ли.

— Вы… — она сглатывает, будто пробует подобрать правильный термин. — Вы — сексуально-фрустрированный примат с нарушенной системой сдержек!

— Заметь, не мои трусы были мокрыми. Признайся, хотелось, чтобы продолжил?

— Это... это был банальный вегетативный рефлекс! Симпатическая нервная система реагирует на стресс, а не на вас! Я могла... элементарно потерять контроль от страха!

Я подношу пальцы к лицу, втягиваю сладковатый запах и качаю головой.

— Да что ты знаешь про контроль, — облизываю влажный от ее соков палец, а она возмущённо ахает, открывает свою дверь и закрывает с такой силой, что в панельке дрожат стены.

Но я знаю, что скоро они вздрогнут совсем от другого.

***

Девчонки, пристегиваемся, на поворотах может заносить. Будет: Много пошлых шуток. Откровенных сцен, в том числе в стенах школы. Герой озабоченный. Героиня не невинная. Автор может дурить... :) Все визуалы в ТГ Канале. Инфа на моей странице "Обо мне".

Глава 4.

Музыка бьёт по ушам, а девки пляшут на столе. И ведь выдерживает, добротный, советский. Я на нем ещё в детстве уроки делал. Смотрю на трех самочек, которых привели друзья отметить мою новую жизнь, мою свободу. Одна телка особенно сочная, привезённая будто специально для меня, выкручивает задницей восьмёрки, сверлит меня полупьяным взглядом из-под густой чёрной челки.

— Нравится? — кивает Грибанов на шлюшку.

Я пожимаю плечами. Вроде и голоден, но с пола подбирать не хочется. В соседней квартире, возможно, за стенкой, сидит куда более лакомый кусок. И в ближайшее время я планирую её распробовать.

— Мне больше понравится информация и новые документы.

— Погнали на балкон, — кивает он. Со стола мне на колени падает телочка, но я её спихиваю.

— Посиди. Твоей жопе сегодня предстоит ночной секс-тур, — шлёпаю её по заднице и иду за Олегом. Он изрядно раздался за последние пять лет. Семейная жизнь не щадит никого. — Как Оля? Не прибила ещё?

— Да она не в курсе, живёт в своём прекрасном выдуманном мире, где никто никому не изменяет, — машет он девчонкам. Достаёт из сумки пакет документов. Я рассматриваю свежие корочки. Он всегда был спец по документам. Мог достать что угодно и где угодно. Наверное, только благодаря ему я сел на пять, а не пятнадцать.

Теперь я — Стас Романович Валеев. Паспорт, загран, права. Всё как положено. Даже диплом.

— Преподаватель физкультуры? Серьёзно?

— Отличное прикрытие. В этом районе тебя никто не знает. Поживёшь спокойно, придумаешь, как утопить этого урода, а мы с Генычем — рядом. Сам знаешь.

— Знаю, — мрачно киваю, разглядывая диплом. Физрук, блядь. Даже иронично. Соседка вряд ли станет трахаться с бывшим смотрящим по центральному району, а вот с простым физруком — почему бы и нет.

Тем более, сколько чудных тренировок можно устроить, пока лифт зависает на этаже.

— Погнали. Я столько не трахался, что скоро яйца взорвутся.

— Не срослось со смотрящим по зоне?

— Литвинова сняли за взятки, а новый — даже разговаривать о шлюхах не стал. У нас там весь лагерь выл.

— Подкачался, смотрю, пока брёвна таскал? – толкает он меня в спину.

— Поржи мне ещё. Главное, чтобы девки, которых ты притащил, не оказались брёвнами.

Возвращаюсь в комнату. Тепло, как в сауне. Воздух густой. Пот, алкоголь и женская плоть смешались в коктейль, от которого слегка мутит — но приятно. Вливаю в себя ещё виски. Горло обжигает, внутри становится легче, глупее. Танцую под блатняк, уже не парюсь. Виски работает, музыка гремит, кто-то стонет, кто-то ржёт. Жизнь пошла.

Ты меня не лечи

И не води рукой

Я уже как большой

И, сука, сам всё знаю

Лучше со мной давай

Танцуй или играй

Пой, ну или читай (Каспийский груз)

И тут — звонок. Сквозь гитару Гены — металлический, назойливый.

Полночь. Загуляли. Но я слишком долго жил по чужим правилам. Пора жить по своим.

— Кто там? – орет Гена, останавливая руки, которые ловко перебирали струны.

— Да соседи. Не привыкли к вечеринкам. Бабка уже приходила, но увидела меня и сбежала.

— Так зови к нам. Налаживай, так сказать, контакт, — ржёт Егор, утыкаясь мордой в сиськи своей шалавы.

Открываю дверь — и замираю.

На пороге не участковый, не пьяный сосед, не недовольная бабка с пятого. А она. Моя соседка. Я думал, в юбке она сексуальна, но эта шёлковая пижама открывает для фантазии ровно столько участков тела, сколько нужно. Или я просто бухой в хлам, что готов выебать ее даже в этом.

Под тканью угадываются упругие шарики, и я впервые чувствую, как меня выбивает не виски, а она. Стоит на пороге, как будто нечаянно, но с таким выражением, что сразу ясно — думала, стоит ли идти. А потом пошла. Значит, хотела.

Глаза у неё — зелёные, если не врёт свет. Моргает, но не отводит взгляда. Смотрит то в глаза, то ниже — туда, где кофта расстёгнута, а под ней торс, прокачанный тюремной рутиной и злостью на жизнь.

Сам забыл, как выгляжу. А она смотрит — и как будто напомнила. Без слов. Вся такая… целиком запретная. Вся из "нельзя". И я уже знаю, что хочу нарушить всё.

— Нравится? Можешь потрогать.

Глаза у неё широкие, сердитые — будто сейчас прочитает мне лекцию о вреде алкоголя, громкой музыки и беспорядочного секса. Всё правильно скажет. А я всё равно не послушаю. И чем громче она будет кричать, тем лучше.

Она тут же вскидывается, тычет мне в лицо наручными часами.

— Вы видели время?! Людям завтра на работу, а у вас здесь… музыка, девки, да ещё и с мест лишения свободы!

Осматриваюсь. Пришла одна. Без поддержки. Без участкового. Без царя в голове.

— Ты не замужем, получается?

— Что?.. Какое это имеет значение?

— Почему муж не пришёл разбираться?

— Я живу одна. И разбираться с такими нарушителями тишины я могу и сама.

— Баллончик взяла?

— Естественно, — поднимает руку, показывая новый. Я легко выбиваю его из руки, хватаю соседку за ворот халата и втягиваю в квартиру.

Крышу сносит от её запаха. Пахнет не духами — настоящей бабой. Не из тех, что визжат на барной стойке, облитые текилой, а из тех, что варят утром овсянку и ходят в душ с полотенцем на голове. Домашний запах, бесит до мурашек. И тянет к нему, как к детству, которое как раз и прошло в стенах этого дома.

И раз уж соседка сама пришла — я уже не отпущу.

***

Глава 5. Евгения

Бокал вина для сна явно был лишним, а иначе свой поступок я объяснить не смогу. Припереться на ночь глядя к новому соседу, чья внешность вызывает одновременно и интерес, и внутренний тревожный звоночек — ну, это же надо додуматься. Пойти к новому соседу с внешностью альфа-самца и повадками... ну, скажем, весьма настораживающими. Но нет, я как дура, пялюсь на его торс — напряжённый, рельефный, с тонкой полоской волос, уходящей вниз. Думаю: а такой ли он твёрдый, как в моих мыслях? И сразу хочется врезать себе по щеке.

Что за дурацкие фантазии? Что за дичь вообще творю?

Теперь этот небритый монстр вжимает меня в стену. Горячее дыхание щекочет шею. Он слишком близко. Гораздо ближе, чем должен быть любой мужчина, особенно — сосед.

Увидел бы меня сейчас бывший муж — тот самый, который до хрипоты кричал, что на такую зануду, как я, «ни у кого не встанет".

…Я ещё не успела понять, как оказалась так близко к нему, как он — вжался в меня всем телом, прижал к стене, и между нами не осталось воздуха.

Он пахнет спиртным, табаком, и чем-то странно возбуждающим — как пыль на горячей коже. Моя спина чувствует холод стены, но передняя часть тела — только его.

Он не спрашивает. Он берёт.

Рука — теплая, тяжёлая — вскользь касается шеи, скользит вниз, легко и дерзко, как будто всё это — уже его территория. Он опускает голову к моему уху, и я ощущаю, как по коже бегут мурашки, как будто всё тело только что ожило.

— Ты слишком вкусно пахнешь, — шепчет он, почти касаясь губами мочки уха.

Мозг орёт: нет, нельзя, останови это.

Тело шепчет: ещё.

Я вся — как натянутый нерв. В груди странно пульсирует. Сердце бьётся слишком быстро. Секунда — и его рука скользит по ключице, ловко проскальзывает под вырез кофты. Пальцы тёплые, грубые, немного шершавые, и я вдруг понимаю, что стою, не двигаясь. Не отталкиваю. Позволяю.

Он касается круга кожи чуть выше груди, и это... подло, грязно, унизительно — и невыносимо приятно.

Я задыхаюсь. Челюсть сводит от злости и желания. Губы дрожат.

— Убирай руку, — говорю, но голос звучит хрипло. Неуверенно. Он ловит эту слабость, как охотник — запах крови.

— А если не хочу? — он смотрит на меня, прищурено, нахально. — Ты же не против, правда?

— Я… — я не могу говорить, не могу даже думать. Только ощущаю, как его пальцы продвигаются дальше. Он почти добрался до груди. Сантиметр. Полсантиметра.

Мои ладони наконец вспоминают, что можно толкнуть. Я упираюсь в его грудь — тёплую, твёрдую, как камень — но он не двигается.

Он сильнее. Тяжелее. Старше.

И в этой секунде — я чувствую себя не женщиной, а… объектом. Желанным. Живым. По-настоящему желанным впервые за долгие годы.

Это пугает. Это заводит. Это опасно.

Он пьян. И всё же чувствует мои слабости кожей.

— Ты ведь этого хочешь, — шепчет он. — Сама пришла. В полночь. Без стука.

Вот тут — я взрываюсь.

Бью коленом. Быстро, резко, по всем правилам выживания. Его лицо перекошено от боли — он сдавленно хрипит, и сгибается пополам.

— Нет, ты точно решила меня убить, — выдыхает, задыхаясь от боли, но с каким-то обиженным упрямством.

— Я защищаю свою половую неприкосновенность, — бросаю и шагаю к двери.

Внезапно он хватается за мою штанину.

— У меня кровь…

Я замираю. Это уже было, я уже велась на такое. Отец всегда говорил, что я слишком добрая.

— Где?

— Там… Придётся отсосать.

Молниеносно оборачиваюсь:

— Что?! Да как вы…

— Кровь отсосать, придурочная, — бормочет сквозь боль. И ухмыляется. Даже в таком состоянии.

Подонок. Хам. И... чёрт побери, харизматичный как сам дьявол.

Я закатываю глаза. Не могу поверить, что обсуждаю возможное кровотечение из области репродуктивных органов с соседом, который называет меня придурочной.

— Стас, что у тебя тут? — доносится из-за спины голос, и в коридоре появляется ещё один мужик — тоже подвыпивший, с замятой рубашкой и туповатой ухмылкой. За ним — женщина. И тут меня прошибает холодом. Сергеева. Мать одного из моих учеников. Леши.

Глава 6.

Она краснеет как рак, пряча руки за спину, как будто это хоть что-то исправит.

— А что вы тут… — хрипит ее прокуренный голос.

— Пришла сообщить, что ваша вечеринка мешает мне спать. А завтра, как вы помните, контрольная по кровеносной системе. Не могли бы вы…

— Да, да, конечно! — торопливо говорит она, явно желая поскорее уйти. — Маша, Кира, мы уходим! Евгения Макаровна, я бы хотела вас…

— Я не обсуждаю с учениками и коллегами личную жизнь их родителей.

— Спасибо.

— В смысле, уходите? Что происходит?! — рявкает тот самый мужик, застёгивая рубашку на пузе. — Стас, уйми свою толстожопую соседку.

Удар по самолюбию — быстрый, жёсткий. Я сглатываю, но стараюсь не подать виду, как сильно мне обидно. Я же знаю, я не идеальна. У меня нет талии как у модели, ни длинных ног. Но не так же в лицо.

И тут Стас...

Он резко выпрямляется, продолжая держаться за промежность, и бьёт его в нос. Так сильно, что тот отлетает к стене.

Я шагаю назад, сердце стучит в горле, но внутри разливается странная приятная дрожь и внизу живота щекотит. И эту реакцию я при всём желании никогда не смогу объяснить научно. Потому что никто никогда из-за меня не дрался. Никогда. Ни в школе, ни в браке.

— Вали к жене, Егор. И правда поздно, — Стас смотрит исподлобья, словно зверь, защищающий территорию. А потом орет в сторону комнаты. — Гена, ты пил? Отвезешь этого придурка?

— Отвезу, — в дверях появляется третий. Взрослый, худой, в очках на тонкой оправе. Такие у нас в лаборатории сидели всегда. Он улыбается мне. — Простите грубость моего друга. У вас прекрасная…

— Съебитесь уже, — рявкает Стас, и голос у него тяжёлый, как ружьё на взводе.

Музыка, гремевшая минуту назад, вдруг превращается в глухую тишину. Мы остаёмся вдвоём в его узком, захламлённом коридоре. Теснота, полутени, воздух натянут как струна.

— Дайте угадаю, какой предмет вы ведёте, — он вытирает рукой лоб, и в его голосе появляется неожиданный интерес. Я уже почти вышла, но всё-таки оборачиваюсь — Биологию.

Даже отвечать на это глупо.

— В следующий раз держите руки при себе. Иначе я и правда вызову участкового. Учитывая, откуда вы вернулись, не думаю, что вам нужны проблемы.

Он усмехается, словно мои угрозы его забавляют, чуть наклоняет голову.

— У меня теперь одна проблема, Евгения Макаровна. - Я прищуриваюсь. — Как бы побыстрее твоя шикарная задница оказалась на моём пострадавшем члене. Уверен, только это может его спасти после твоих побоев.

— Побоев… — Я стараюсь держать лицо. Не смеяться. Не краснеть.

Но губы всё равно предательски дрожат, и я спешно покидаю это логово уголовника, у которого всё слишком — взгляд, плечи, голос. Тело. У него охренеть какое тело. И пусть я даже подумать не могу о том, чтобы спасти его детородный орган, но момент удара буду не раз пересматривать в своей голове.

Глава 7.

Я хлопаю за собой дверь, и только тогда понимаю, что дыхание сбилось. Пальцы дрожат. Ладони потеют.

Тапки скидываю небрежно, почти зло… И откуда это странное состояние, словно… Организм перешёл в состояние возбуждения, но не получил ожидаемой развязки.

Учащённое сердцебиение, повышенная температура кожи, потоотделение, гипервентиляция лёгких.

Типичная реакция на острое эмоциональное раздражение. На возбуждающий стимул. В виде самца, что поселился, напротив. А может быть я давно не получала разрядку, поэтому тело реагирует так остро?

Прохожу на кухню. Открываю холодильник, не глядя. Закрываю.

Пытаюсь что-то делать, что-то думать — но внутри всё пульсирует.

Не из страха.

От него.

Не от того, что он заступился.

Не от того, что ударил другого.

А от того, как он прижал меня к стене.

Как его тело легло на моё — тяжёлое, плотное, уверенное.

Как его рука проникала под вырез, между грудей, медленно, как будто он имел на это право. И ведь у него почти получилось.

Я словно до сих пор ощущаю, как пахнет его кожа — жаром, потом и чем-то… животным.

Я могла поддаться. Могла запрокинуть голову, вцепиться в его волосы, застонать прямо там, в коридоре. Он бы не остановился. Он бы вошёл в меня — не спрашивая, не нежно, нет.

Он бы взял. До конца. Грубо, властно, как будто я принадлежу ему.

Я хватаюсь за край стола.

Меня трясёт. Не от ужаса. От воспоминания.

Он был пьяный. Я — не в себе. Это всё — неправильно.

Между ног — напряжение. Концентрация кровотока в области гениталий.

Привет, тазовое дно.

Влагалищные стенки наполняются, слизистая увлажняется — всё, как я сто раз объясняла ученикам на уроках.

Половое возбуждение — физиологический процесс.

Чистая биология.

А мне стыдно. До тошноты. Он не просто возбудил меня. Этот уголовник за несколько мгновений сделал то, чего Вите не удалось за три года брака. Возбудить, заставить задыхаться от желания.

До сих пор в ушах звенит хриплый шепот Стаса:

"Ты ведь этого хочешь…"

И мне хочется заорать: "Нет, не хочу, ты болен, ты мерзкий"

Я иду в ванную. Ополаскиваю лицо и шею ледяной водой. И грудь...

Боже, он почти её коснулся…

Смотрю на себя в зеркало.

Вижу, как горят глаза. Как покраснела кожа на груди — там, где он скользнул пальцами.

И говорю вслух:

— Никогда. Больше.

Но сама знаю — я уже думаю о нём.

Не как о соседе. Не как об опасном типе.

А как о мужчине, который мог бы довести меня до грани.

И, чёрт побери, я бы шагнула туда, если бы не сотни но в моей голове, в моей жизни, во всем его опасном облике.

Я долго хожу по квартире — с кружкой, без кружки, просто так.

То сажусь, то встаю.

Телевизор шумит фоном — какой-то глупый сериал, актёры смеются не впопад. Я не слышу слов. Слышу только его голос.

«Ты ведь этого хочешь…»

У меня холодные ступни. Влажные ладони. Горячая шея.

Господи, да почему я просто не могу пойти спать?!

Смотрю на часы — половина второго. Лечь — не могу. Заснуть — невозможно.

Тело гудит. Оно всё ещё там, у него, в коридоре.

Прижатое его силой.

Сдавленное его руками.

Разгорячённое его напором.

Я закрываю глаза.

Мгновение — он. Его лицо. Тень от ресниц, небритая щека, жёсткая челюсть.

Его рука, пробирающаяся под вырез.

Он смотрит мне в глаза, а сам медленно скользит вниз.

Я сжимаю ноги. Бесполезно. Это уже не остановить.

Желание лезет под кожу.

Я включаю лампу. Выключаю. И снова включаю.

Да пошло оно всё. Я женщина, я одна в своей спальне и имею право делать со своим телом все что угодно…И никто не ворвется в комнату, никто не помешает...

Шлепаю босыми ногами в спальню.

Снимаю кофту — ткань царапает соски, и это дико приятно.

Сажусь на край кровати. Закрываю глаза. Медленно провожу рукой по бедру, по животу, ниже… И даже порно не надо, в голове слишком яркий образ того, чтобы случилось, позови я соседа сюда.

Он здесь…

Накрывает сзади. Дышит в шею. Пальцы сжимаются на моей груди, на талии.

Дай мне силы это пережить…

Одна рука на животе, вторая скользит ниже.

Замедленное прикосновение. Дифференцированное давление на область клитора.

Мышцы пресса вздрагивают. В паху — вспышка.

В голове он.

Не милый. Не нежный.

Жёсткий. Доминирующий. Грубый. Настоящее животное.

И я сама лишаюсь человеческого облика, когда двигаю скользикими от секреции пальцами, когда сдавливаю клитор в попытке достичь...

Оргазм накрывает волной — резкой, необратимой. Я выгибаюсь, хватаюсь за простыню, задыхаюсь, вою в подушку. Пытаюсь вспомнить, когда вытворяла с собой такое последний раз... Наверное еще до замужества.

Я лежу, тяжело дыша, чувствуя, как пульсирует в паху.

На лице — влага. Я не знаю, это пот или слёзы.

Может, и то, и другое.

Смотрю в потолок.

Мерзко. Позорно. Восхитительно.

А самое главное, сосед никогда не узнает, что был моей порно фантазией. Это останется в моей голове, в моей постели, в которую я никогда никого не пущу.

Глава 8.

Утро было залито золотистым светом.

Солнце лениво пробиралось сквозь полупрозрачную штору, мягко рассыпаясь на простынях тёплыми полосами, словно кистью художника. Я лежала неподвижно, внимая тишине, и, пожалуй, впервые за долгое время ощущала настоящее спокойствие — тягучее, глубинное, обволакивающее.

В этом тишайшем омуте одиночества, вопреки расхожим страхам, оказалось удивительно уютно. Даже слишком.

Всю жизнь меня окружало слишком много людей — родные, шумная сестра, неугомонный брат, бесконечные друзья родителей, их дети, разговоры, хлопоты, музыка, смех и слёзы вперемешку. Всё моё детство протекало под негласным лозунгом: «Ни секунды тишины».

Я вовсе не жалуюсь — нет. Моё детство было по-настоящему весёлым, насыщенным, полным жизни и тепла.

Папа ставил пластинки с американской классикой, и по квартире разливался хриплый голос Пресли или томный саксофон. Мама по выходным готовила борщ на целую армию, кто-то играл в шахматы, кто-то прятался за занавесками, кто-то плакал, кто-то заливался хохотом. Жизнь в нашем доме бурлила без передышки, словно в вечном карнавале.

И всё же...

Иногда мне хотелось иного. Хотелось тишины.

Хотелось сесть в кресло и слышать только, как стрелка часов неспешно отмеряет мгновения.

Хотелось, чтобы никто не трогал, не спрашивал, не смеялся — хотя бы час.

Родители, чьи собственные детства прошли в одиночестве, считали: чем больше общения, тем лучше.

И потому они намеренно не стали давать нам отдельные комнаты — боялись, что мы будем одиноки, как когда-то они.

Наверное, это была забота. Наверное, даже любовь.

Но теперь, спустя годы, я вдруг ясно понимаю:

я, возможно, и замуж вышла — просто чтобы съехать.

Чтобы вырваться в свою тишину.

Чтобы больше никто не боялся за меня.

Чтобы перестали звонить и спрашивать, с кем я, где я, почему не дома, не позвонила, не предупредила.

Чтобы, наконец, оказаться наедине с собой.

А теперь — тишина.

Чистая, ничем не нарушенная, как поверхность воды ранним утром.

Моя. Принадлежащая только мне.

Я могу потянуться, не торопясь, растянуться на всей ширине кровати, могу спать нагой, без оглядки и стеснения.

Могу позволить себе не надевать нижнее бельё — и никто не хихикнет, не бросит многозначительный взгляд, не прокомментирует с насмешкой.

Свобода.

Настоящая, взрослая, та, что начинается не с переезда, а с внутреннего разрешения быть собой.

Боже… ну и семейка у нас была.

Папа, с его извечным юмором, любил повторять:

— Зачем вам цирк? У нас дома и животные, и клоуны, и акробаты. Даже ораторы имеются.

Я улыбаюсь, закутываясь в одеяло, прижимая подбородок к коленям.

Вот она — взрослая жизнь.

Где можно лежать на боку, лениво почесывать бедро, игнорировать звонки и не чувствовать за это ни малейшей вины.

Где даже в полном одиночестве может быть… по-настоящему уютно.

И вдруг, словно чья-то рука берёт этот хрупкий покой и сминает его в комок,

— всё рушится.

Из-за стены пробивается звук.

Сначала — глухой, тупой удар, будто кто-то неумело хлопает в ладоши или лупит кулаком по гипсокартону.

Потом — ритм. Тяжёлый, навязчивый, безапелляционный.

И, наконец — голос, с которым невозможно спорить:

Смотри в оба, битч — это бомба

Смотри в оба, здесь опасная особа

Смотри в оба, битч — это бомба

Смотри в оба, в оба, в оба… это бомба, о да

Я моргаю, не веря своим ушам.

Поднимаю голову с подушки.

И только тогда выдыхаю.

Стас.

Тонкие стены вдруг перестали быть стенами.

Между нами — абсолютный ноль изоляции.

Только воздух, пропитанный его присутствием.

Он, мой сосед, ходячий триггер всего, чего я так старательно избегаю: желания, телесности, внутреннего жара — теперь ещё и музыкальный террорист, устроивший утренний рейв в стену от моей спальни.

Глава 9.

Я хватаю подушку и с раздражением прижимаю к уху — будто этот жест способен что-то изменить. Отгородиться. Вернуться туда, где было мягко, тепло и не стыдно за собственные мысли. В утро, в себя, в тишину.

— Бомба, битч! — орёт из-за стены.

Ну конечно. Вот тебе и начало дня.

Без предупреждения моя тишина разлетается, как зеркало под молотком.

А ведь всё было почти… безмятежно. Почти.

Сажусь на кровати, медленно потягиваясь. Семь утра. Да он просто изверг.

Пол приятно холодит ступни, а взгляд по привычке цепляется за обои, которые я давно мечтаю заменить на что-нибудь менее аляповатое.

Босыми ногами шлёпаю на кухню.

Открываю холодильник. Сначала взгляд падает на творог — жалкая попытка вспомнить о диете. Но, похоже, мой путь к стройности снова отложен: прямо на уровне глаз стоит медовик со вчерашнего вечера. Запах такой, что слюни подступают к горлу.

Прямо как от Стаса.

— Смотри в оба, битч… это бомба…

Так, стоп. Это ведь я пою.

Я замираю, качаю головой и хмыкаю.

Я — Кирсанова Евгения Макаровна, врач, педагог, женщина, у которой на столе всегда антисептик и методички, — стою на кухне в мятом халате и подпеваю попсе из-за стены.

Потрясающе.

И всё же… может, дело вовсе не в песне.

Может, всё началось ночью.

С того самого момента, когда я позволила себе... это.

Фейерверк. Разрядку. Приступ желания, вырвавшийся наружу и оставивший после себя пустоту — влажную, живую, настоящую.

Я не должна об этом думать. Но мысли упрямы, как кот, которому запретили лезть на подоконник.

И я чувствую: тело изменилось.

Оно стало другим — легче, быстрее, словно что-то внутри, что спало долгие годы, внезапно проснулось.

Я варю кофе, отламываю кусок торта.

Ну и пусть. Сегодня можно.

Ставлю кружку на стол, бросаю взгляд на отражение в микроволновке. Волосы растрёпаны, на щеке след от подушки. Но глаза…

Боже, глаза действительно горят.

В ванной по привычке начинаю собирать волосы в пучок — скучный, тугой, безопасный.

Но вдруг руки замирают.

А может... нет?

Высокий, небрежный хвост. Пусть.

Пусть чёлка падает на лоб. Пусть выбивается. Пусть живёт своей жизнью.

Я смотрю на своё отражение — и не сразу узнаю себя.

Не новая я. Скорее та, старая, когда-то припрятанная в шкафу — как платье, в которое обещаешь себе влезть после похудения.

А может, не стоит ждать?

Может, просто… улыбнуться пошире?

________________________________________

Спустя час, уже готовая к выходу, я сижу на краю стула и наблюдаю, как принтер медленно выплёвывает страницы контрольной по кровеносной системе. Одиннадцатый класс.

В голове привычные формулы:

вены, артерии, капилляры, малый круг, большой круг…

А в груди — пульс.

Я чувствую, как сокращается сердце.

Систола. Диастола.

В норме — около семидесяти двух ударов в минуту.

Но я-то знаю: я не в норме.

Каждый лист, выползающий из принтера, вторит биению сердца.

Когда он стоял за моей спиной.

Когда его рука скользнула под ткань.

Когда моя грудь напряглась в его ладони,

а кровь — о, да, кровь — хлынула к поверхности кожи, делая меня болезненно живой.

Я подхожу к двери, но не открываю сразу — смотрю в глазок. Вроде никого.

Как бы громко ни орала его музыка, заманивая меня в логово, я сделаю всё, чтобы пересекаться с ним как можно реже.

Какие бы реакции ни вызывал во мне этот сосед, даже в теории я не могу допустить сближения.

Кто знает, за что он сидел. И насколько может быть опасен.

________________________________________

Глава 10.

В школе натыкаюсь взглядом на Сергеева, который стоит над Соколовой и явно предлагает сесть вместе, чтобы списывать. Она наверное единственная, кто знает предмет лучше меня.

— Сергеев, а скажите, вы когда операцию будете делать, тоже Соколову рядом поставите?

Ребята возле класса смеются, а Сергеев зло усмехается.

— Можно подумать есть хоть шанс, что я стану хирургом.

— Ну, с таким настроением можно уже сейчас уходить из школы и работать курьером. Зачем вообще о чём-то мечтать? — впускаю всех в класс, а Соколова Аня спрашивает:

— А вы всегда мечтали работать учителем?

— Нет. Я мечтала найти тихое место, где никто не будет орать. Котов, - цепляю взглядом лучшего друга Сергеева. - Я тебе не мешаю?

— Нисколько. Кстати, новая причёска вам идёт. - Говорит этот прохвост. - Влюбились?

Парни и девчонки тут же внимательнее на меня смотрят, заставляя нервничать. Но в школе меня сложно сбить с толку, так что я пожимаю плечами и киваю на листы:

— Котов, я буду бесконечно влюблена в тебя, как только ты раздашь эти листы. Как вы помните, темой контрольной будет кровеносная система.

— Это которая у Прохора вечно в носу шалит, когда ему мяч баскетбольный прилетает.

Весь класс смеется, а я стучу ладонью по столу, привлекая внимание.

— Закрыли рты! Сели! Сергеев, поупражняешься в юморе, когда пересдашь мне контрольную.

— Я же ещё не начал даже.

— А я уже чувствую, что не закончишь.

Я закатываю глаза и сажусь за стол.

— Или кончишь, — толкает его в бок Котов.

Я закатываю глаза ещё раз. Вот он, юмор уровня Стаса — словно люди, достигшие полового созревания, ни о чём больше думать не могут.

Сажусь за свой стол, быстро взглянув в окно. Пока ребята пишут, мои мысли то и дело скачут в сторону вчерашнего вечера.

А если бы я не пришла, то получается... мать Сергеева и Стас...

Угомонись, Жень. Это вообще не твоё дело.

На подоконнике лежит папка с проверочными девятого класса.

Я тянусь за ней, чуть опрокидывая стул — и в этот момент взгляд цепляется за грузный силуэт директрисы Веры Константиновны… и фигуру рядом с ней.

Нет. Только не это.

Что он здесь делает? Что она ему говорит?

Я замираю, совершенно забыв, в каком положении нахожусь.

Стул соскальзывает, ножка трещит — и с грохотом я падаю на пол, больно ударившись бедром.

Ребята вскакивают с мест. Я тут же поднимаюсь.

— Спокойно. Пишем дальше.

Они переглядываются. Я уже почти слышу, какие шутки разлетятся по школе:

"Огромная задница. Не выдержал даже стул".

Позорище…

И всё из-за него.

Чтоб он провалился.

Я до крови прикусываю внутреннюю сторону щеки, пытаясь не рвануть к директору с требованием объяснить, что он здесь делает.

Нет, ну не охранником же он сюда устроится? Не дворником?

Учитель труда у нас есть.

Да и как вообще уголовника могут взять в школу?

Никак.

Отвечаю сама себе.

Никак.

Его здесь не будет.

И единственное место, где мы будем пересекаться — это мои фантазии.

Глава 11.

Кабинет директора маячит в конце пустого коридора, как свет в конце тоннеля — только без света. И без надежды. Лишь мутное, болезненное напряжение в животе и комок, подступающий к горлу.

Я иду, вцепившись в ручку — тонкую, металлическую — будто это нож, а не шариковая ручка. Мне нужно оружие. Хотя бы символическое. Потому что если он сейчас там, внутри… я не уйду, пока не получу объяснений. Или хотя бы моральное право послать его к чёрту. Официально. При свидетелях.

Но у самой двери меня останавливает голос.

— Вы представляете, он согласился! Он правда согласился! — Секретарь Марина сияет, как новогодняя гирлянда. Щёки пылают, глаза горят ярче, чем её цыганский платок, который она вечно вяжет на шею. — У нас будет новый учитель физкультуры! И какой!

— Какой учитель… — начинаю я, но тут дверь распахивается.

Дверь распахивается.

Словно в замедленном кадре выходит она — Вера Константиновна, с безупречной укладкой и довольным выражением на лице. А за ней…

Он.

Стас.

В серой футболке, обтягивающей его широкие плечи так плотно, что кажется — ткань вросла в кожу. Селективный аромат его тела пробивается сквозь тёплый воздух коридора, и у меня на мгновение темнеет в глазах.

Он чуть сменился с ноги на ногу, провёл ладонью по затылку — короткие волосы взъерошились.

— О, отлично, Евгения Макаровна, — с бодростью, которую я слышала сотни раз на педсоветах, произносит Вера Константивновна. — Покажите нашему новому преподавателю учительскую, спортивный зал и, пожалуйста, столовую. Пусть быстрее вникает в ритм школы.

Он поворачивается ко мне. Взгляд цепляется за мой.

Зелёные глаза, чуть прищуренные, как будто он всё это время не дышал. Как будто и ему это даётся с трудом.

Моё сердце пропускает удар.

Я выпрямляю спину. Поджимаю губы, готовая…

— Давайте я! — вскакивает Марина. Но Вера Константивновна опускает ей руку на плечо — мягко, но неумолимо:

— Сидите, Марина. У вас дел много. А Евгения как раз сейчас свободна.

Я открываю рот.

— Как вы можете взять его в школу? Он ведь…

— Да-да, — перебивает Стас с лёгкой усмешкой. — Я уже понял, что красавчик. Но никаких отношений со школьницами не будет, можете не волноваться. Мне нравятся женщины постарше. Особенно... с медицинским образованием.

Я снова открываю рот, чтобы выдать всё, что думаю. Но не успеваю.

Он буквально выталкивает меня за дверь. Не резко, но с напором — и всё, приёмная за спиной, дверь захлопнулась, а вокруг как назло никого.

Спина упирается в стену. Воздух резко обрывается. Стас стоит впритык. Его рука — над моим плечом, дыхание — горячее. Ближе, чем надо. Ближе, чем можно.

Я теряюсь на миг. Мысли скачут назад — к вечеру, к его рукам, к той минуте, когда я перестала дышать и начала… чувствовать.

— Вы не будете здесь работать, — говорю, глядя ему прямо в глаза. — Вы опасны!

— Опасен я только для твоей вагины.

Слова падают, как плеть. Грязно. Хлёстко. Метко.

Я делаю вдох, чтобы ударить — словом, ладонью, кулаком, ногтем в щёку, если понадобится — но он склоняется ближе, шепчет так, что горячее дыхание касается моей шеи, и у меня на мгновение перехватывает горло.

— Могу уйти прямо сейчас… — шепчет он, и голос становится ниже, грубее, срывается на хрип. — Если ты берёшь отпуск… и мы закрываемся в моей квартире, где я буду ебать тебя без передышки — на столе, на подоконнике, с твоими ногами у себя на плечах, с твоими криками в подушку, пока ты не начнёшь дрожать при одном моём взгляде. Ни шансов, ни пощады. Только я — и ты, распластанная, обнаженная, мокрая, зависимая от моей очередной команды.

Каждое слово — как удар током по нервной системе.

Я замираю, вдавленная в стену, и чувствую, как волна жара катится от шеи вниз, пронзая грудь, живот, бёдра. Под одеждой становится тесно. Слишком. Всё тело вспыхивает стыдливой, неуправляемой реакцией.

Он всё видит. Зрачки расширены, дыхание сбилось, и это заводит его ещё больше. Он чувствует власть, чувствует, как меня трясёт изнутри — и наслаждается этим.

Мне хочется ударить. Закричать. Бежать.

Но ноги не слушаются. И язык не поворачивается.

Где-то в глубине, где прячется самое слабое, самое ненавидимое во мне, — просыпается жажда. Острая, нестерпимая.

Коридор пуст. Тишина гулкая, как после выстрела. Только редкие звуки шагов, далёкие голоса за дверями. Мы стоим почти вплотную. Он чуть выше, тёплый свет из окна выхватывает резкие скулы, загорелую кожу, небрежно уложенные тёмные волосы. От него пахнет ветром, потом и каким-то древесным шампунем, который не должен вызывать такую реакцию — но вызывает.

Он смотрит на меня снизу вверх, чуть склонив голову, как хищник, решающий, с какой стороны удобнее вцепиться.

— Ты описываешь типичное поведение доминирующего самца в период брачного сезона. Агрессия, сексуальный напор, демонстрация контроля. Работает на самок с нестабильным гормональным фоном. Только вот в моём организме в данный момент преобладают кортизол и презрение. — Он моргает, не ожидая. — Твоя репродуктивная стратегия слишком примитивна. Даже у богомолов больше изящества. По крайней мере, самка там имеет право откусить голову.

— Блин. Женька, давай всё то же самое, только с моим членом во рту?

Глава 12.

— Лучше я пойду к директору и сообщу о вашем тёмном прошлом, — отвечаю, не отводя взгляда.

Он улыбается. Медленно. Уверенно. И от этого улыбается всё его тело: уголки губ, чуть приподнятые брови, расслабленные плечи.

— Сообщи, конечно, — говорит он, как будто мы обсуждаем, не закончился ли кофе в учительской. — Пусть подумает, что у тебя крыша поехала.

Я сжимаю челюсть, не давая себе сорваться. Он делает шаг ближе, едва-едва, но этого хватает.

— И на каком основании?

— На том простом, — отвечает он, чуть пожав плечами, — что я обыкновенный учитель физкультуры с дипломом и рекомендациями с последнего места работы. Бумаги в порядке. Прошлое — чистое. Безупречное.

Я замираю.

Мир вокруг словно теряет резкость. Звук становится глухим. Он стоит передо мной — живой, дерзкий, с этой своей ухмылкой, а в голове грохочет одна мысль:

Как?

— Диплом? — шепчу я, не узнавая свой голос. — У тебя… правда есть диплом?

Он чуть склоняет голову, и в глазах — насмешка, едва завуалированная сочувствием. Как будто он уже видел, как я падаю. Только теперь это случилось по-настоящему.

Диплом. Рекомендации. Всё официально. Чисто.

А значит — я никто, моя правда — ничто. Я не смогу ни доказать, ни сказать, ни закричать. Все подумают, что я сумасшедшая. Истеричка. Брошенная женщина, у которой "не сложилось".

Я чувствую, как подо мной проваливается пол. Не сразу. Плавно. Как в снежной ловушке. Ты делаешь шаг — и уже летишь.

Живот скручивает в тугой узел. Грудь болит, как будто кто-то вдавил кулак прямо в центр.

— Покажи. Немедленно, — выдыхаю, уже не настаивая, а цепляясь за что угодно, хоть за иллюзию контроля.

Он усмехается, чуть приподнимает бровь.

— А мы уже на «ты»? Как мило. Так что насчёт агрессии, сексуального напора, демонстрации контроля над твоим нестабильным гормональным фоном? — шепчет он, почти дотронувшись до ложбинки на моей груди. - И я обещаю показать тебе не только диплом.

— Не трогай меня, — резко говорю. Голос дрожит. Я ненавижу эту дрожь. — Зачем ты вообще сюда пришёл? Вряд ли ты из тех, кто жаждет делиться знаниями.

Он улыбается. Как кошка, играющая с мышью.

— Как и ты. Но ты здесь. А где ты — там и я.

— Ты...

— Очень, очень хочу тебя трахнуть, — произносит он тихо, вкрадчиво, глядя прямо в глаза.

Мир будто дёргается в сторону. Я застываю. Эти слова, такие наглые, такие в лоб, оставляют ожог на коже. Грудь сжимается. Тело реагирует быстрее, чем разум успевает скомандовать "стой".

— Так что у тебя есть шанс пожертвовать своей честью и спасти этих невинных детишек от моего тлетворного влияния, — добавляет он, чуть склоняясь вперёд.

Взгляд скользит вниз — к вырезу на моей рубашке. Я машинально застёгиваю пуговицу. Потом ещё одну. Пальцы дрожат. Сердце лупит, как кулак по дверце шкафа. Он видит это. И наслаждается.

— Ясно. А ещё учительница. Никакого в тебе благородства и самопожервования, — почти ласково бросает он и отступает, закидывая куртку на плечо. Мягко, словно ничего не случилось.

Я делаю вдох. Воздух возвращается в лёгкие, но он рваный, как после рывка на беговой дорожке.

— Ну ты идёшь?

— Куда?

Он усмехается, разворачивается ко мне вполоборота.

— Показывать новому коллеге школу. Или можешь сразу начать с экскурсии по своим… биологическим выделениям.

— Что?! — Я моргаю, не веря в услышанное.

Он приподнимает бровь, делает невинное лицо:

— Говорю — по биологическим владениям.

Улыбка — дерзкая, почти мальчишеская, а я прямо чувствую, как моя упорядоченная, клеточная структура жизни начинает распадаться — как будто кто-то внёс вирус в мою систему.

Глава 13.

Я чувствую себя выжатой, как чайный пакетик, забытый в кружке. И если раньше я уставала из – за бесконечного потока детей, которые не понимают и половину из того, что я рассказываю, то теперь в моей жизни появился ещё и Стас Романович. И ведь остался, работает. Отпахал и первую смену и вот уже вторую скоро закончит.

И как бы я не намекала директору от его компетентности, ей очень хочется утереть нос одному чиновнику и занять первое место в школьной спартакиаде. А кто кроме мощного физрука с его нестандартными методами обучения подготовит парней из одиннадцатого кадетского класса лучше?

Голова гудит, пальцы подрагивают, но мысли цепляются за одно-единственное: ещё чуть-чуть — и я окажусь в студии рисования. В том самом месте, о котором узнала совсем недавно. Тихом, с запахом масла и мела, с чужими забытыми этюдами на подоконниках и старым проектором, который почему-то иногда включается сам. Там можно молчать. Смотреть в пустое полотно и просто… рисовать свои тревоги.

Я уже почти улыбаюсь этой мысли, когда последняя группа старшеклассников высыпает из кабинета.

— До завтра, Макаровна! — кричит кто-то, и дверь захлопывается с таким грохотом, что я вздрагиваю

Я не успеваю даже сесть. Телефон дрожит в кармане. Звонок с поста охраны.

— Евгения Макаровна? У вас посетитель. Говорит, что она ваша сестра.

Я закрываю глаза. Поджимаю губы.

Лера. Ну конечно.

Выставить её будет странно. Да и бессмысленно — если она уже дошла до проходной, просто так не уйдёт.

— Пусть проходит, — выдыхаю.

Как только отключаю связь, бросаюсь к зеркалу в шкафчике. Выдёргиваю несколько выбившихся локонов из-под резинки, быстро собираю волосы в обыкновенный пучок. Строго. Нейтрально. Без следов масла на щеках и дрожащих ресниц — после дня, полного сдерживания себя.

Меньше всего мне сейчас хочется объяснять сестре, почему я больше не выгляжу как скучный работник лаборатории, привыкший к порядку, белым халатам и заплесневевшей стабильности.

Я не особо рассчитывала спрятаться здесь. Но вроде как дала понять семье, что пока никого из них видеть не хочу.

Только вот Лера этого понять не может. Для неё чужие границы — как эзотерика для врача. Что-то бессмысленное, неудобное и подозрительное.

Я слышу звук её каблуков задолго до того, как дверь открывается.

Ровные, самоуверенные удары. Я знаю их наизусть.

Мне даже не нужно видеть Леру, чтобы понять: как только она войдёт — всё внимание окажется на ней. На яркой, пестрой одежде, словно она не выдержит, чтобы хоть чей – то взгляд скользнул мимо. Вот и сегодня на ней розовая повязка, в тон ей помада и очки, которые ничуть не делают ее мудрее.

Так было всегда. Наверное, это нормально — быть младшей. Быть центром, требовать, кричать, вызывать жалость.

Но я устала. Устала от её истерик. От нытья. От бесконечных разговоров о том, как все вокруг её бедную абьюзят.

И всё же — я расправляю плечи, глубоко вдыхаю и оборачиваюсь к двери.

Потому что эта встреча — неизбежна.

— Привет, систер! Боже, что за трэш… — Лера обводит взглядом кабинет. Самый обычный школьный класс: доска, столы, плакаты с пищеварением и нервной системой.

Я и сама поначалу была не в себе — после частных школ, центральных лабораторий — увидеть место с таким скудным финансированием, где девочкам даже нельзя в колготках прийти, потому что всегда есть шанс, что стрелка пойдёт.

— Биология? Серьёзно?

— А ты уже всё узнала?

— Папуля сказал. Звонит, а ты трубку не берёшь.

— Дал тебе задание проверить, жива ли я? Как видишь — жива.

— А ты всё агришься?

— Лер, давай на русском общаться?

— Не нуди. А там что?

— Кладовая. Лер, что тебе нужно?

— А я не могу по сестре соскучиться? — говорит она и уже тянет ручку двери, вваливается в кладовку как к себе домой. Впрочем, она везде так себя чувствует. Словно весь мир — её гардеробная, и всё вокруг только ждёт, чтобы её впечатлить.

— Ну и дыра, систер, — бурчит Лера, заглядывая в подсобку, где хранятся образцы, банки с формалином и наглядные пособия. Один из них — пластиковая модель женской репродуктивной системы — она поднимает в руки, покручивает с интересом.

— И не в падлу тебе чужих спиногрызов уму-разуму учить?

— Не все могут кривляться на камеру и зарабатывать на этом миллионы.

— Ой, не прибедняйся. Можно подумать, ты в деньгах нуждалась когда-то. А вот это всё — блажь. Осталось любовника завести, чтобы маску хорошей девочки сорвать. Например, вон того жеребца. Блин… где-то я его видела…

Я подхожу к окну. Станислав Романович на спортплощадке гоняет парней даже после окончания урока. Гоняет, как лошадей перед скачками. Тех, кто отстаёт — подгоняет палкой по спине. Какой кошмар. И всё это с видом, будто так и надо.

Но если директора это устраивает, то кто я такая, чтобы возмущаться.

Глава 14. Стас

Она шла быстро, но не слишком — как будто хотела убежать, но чтобы я точно успел рассмотреть. Каблуки отбивали по полу короткие, острые удары, а её тело раскачивалось в идеальном ритме. Талия перетекала в бедра так плавно, что хотелось вцепиться, вжаться ладонями, ощутить под пальцами ту самую линию, которая доводит мужчин до грани.

Я шёл за ней, не спеша. Не мог оторвать глаз. В этой походке всё: злость, гордость, упрямство и то самое отчаяние, которое выжигает людей изнутри. И которое так прекрасно снаружи.

Она распахнула дверь в спортзал — резким движением, с силой. Воздух ударил в лицо жаром, потом и резиной, пропитанной мячами и страхом восьмиклассников перед планкой.

Женя шла по залу прямиком к подсобке, где я якобы «запер учеников».

— Смирнов, если ты тронешь Васнецову своими грязными лапами — я тебе сама мозги вынесу! — рявкнула она, дёргая ручку.

Я был так заряжен, что не заметил, как подошёл слишком близко. Просто шаг — и между нами почти не осталось воздуха. Я не думал. Тело само сделало то, чего хотел я.

Ладонь вжалась в её бедро. Нет — в её идеальную, гладкую, сочную ягодицу, от которой пальцы соскальзывают, как по раскалённому воску.

Это касание было дерзким. Голодным. Животным.

Она вскрикнула и резко обернулась.

Глаза — как лезвия. В голосе — стальной край.

— Что вы делаете?!

Я сразу поднимаю руки — жест капитуляции, почти акт покаяния.

— Я… случайно, Евгения Макаровна. Просто хотел отдать ключи. Всё.

Она смотрит на меня — строго, внимательно, с прищуром. Словно хирург на операционном столе решает: резать или нет.

А я вытягиваю руку вперёд, сжимаю ключ в кулаке, изображая послушного. Покорного.

Хотя внутри всё гудит, как провод под током.

Если бы она знала, сколько во мне сейчас пульса. Как туго сжат живот, как стучит в висках.

Рука немеет — будто я не тренировал пацанов на стадионе, а последние два часа дрочил в душевой, представляя её голос и выражение лица.

Она выдёргивает ключ, поворачивает замок, с силой распахивает дверь и влетает внутрь, как будто вот-вот устроит разнос.

Амазонка. Готовая к битве.

Но внутри — тишина. И пустота.

— Попалась, — шепчу я, и закрываю за ней дверь. Щёлк — и замок встаёт на место.

Она разворачивается мгновенно. В руке — ключ, как нож. Готова защищаться.

Дышит быстро, глаза сверкают.

— Вы меня обманули.

Голос звучит не просто с упрёком. Он будто бросает вызов.

И чёрт возьми — в нём столько огня, столько подспудной страсти, что даже самые жёсткие мои тренировки кажутся вялыми по сравнению с этим взглядом.

Я делаю шаг. Один.

Она не отступает.

— Хочешь по-честному? — говорю тихо, чувствуя, как напряжение между нами можно рассечь ножом. – Даже мне, проработав всего несколько часов стало понятно, что заучка Васнецова никогда бы не осталась в одном помещении с таким как Смирнов. А значит ты хотела сюда прийти. Так что можно сказать, что я просто исполнил твои тайные желания.

И только то, что она не двигается, говорит о ом, что я прав.

Я втягиваю запах её кожи, как будто каждая её молекула способна разжечь во мне пожар.

В воздухе витает смесь страха и возбуждения, и я ловлю её, словно глубокий глоток свежего воздуха перед бурей. Киваю в сторону двери:

— Там душ. Предлагаю зарыть молот войны, — произношу я, голос мой словно шёпот, наполненный обещанием и нежной угрозой. – И расслабиться после трудового дня.

Она напряжена как струна, вжимает ключ в мой прессак, словно хочет проткнуть.

В этот же миг я хватаю её кулак, сжимая его так, что ключи, до этого цепко сжатые в её руке, просто падают на пол.

Смотрю ей в глаза, и по тому, как они блестят, понимаю: она уже готова выполнить любые мои желания.

Её взгляд, полный тихого подчинения и тонкой дерзости, говорит, что первым актом станет поцелуй этих сочных, манящих губ.

Мне жарко, тело горит от внутреннего напряжения, каждая мышца пульсирует от ожидания. Но она, словно неожиданно осознав всю глубину момента, пятится назад, оказавшись плотно прижатой к холодной стене.

Я подхожу ближе и ставлю руки над её головой.

— Впрочем, душ можно принять и после, — шепчу я, почти не веря, как в одном мгновении моя уверенность сменяется желанием задержаться на этой границе между контролем и преданностью.

Она наклоняется, медленно закрывает глаза и, как будто впервые отказывается от всех слов, просто позволяет своим губам встретиться с моими.

Вкус её — микс влаги и соли. Она же плакала, я буду ее лечить. Скольжу языком по ее губам, толкаю его между зубов, слыша ожидаемый стон.

Даже обидно, что такая строгая училка оказалась обычной бабой, которой нужен просто крепкий член. Обыкновенной, такой же, как многие кого я трахал до отсидки, и во время нее. А значит можно не нежничать, значит для нее подобное мужское поведение в порядке вещей.

И почему мне казалось, что в ней есть нечто большее, чем просто классные сиськи и жопа?

И я оказываюсь прав, иначе чего ей вдруг целовать меня в щеку, скользит языком по шее, кадыку, руками гладит плечи.

В этот миг всё становится ясным: между нами нет места для игр слов — только чистая, грязная похоть. А значит скоро будет жесткий трах. И не нужно будет больше торчать в этой школе, до которой явно не добралось финансирование.

Женя опускается медленно. И пусть она очередная шалашовка, мне определенно нравится, как она все делает. Тонко, изящно, словно впервые. С тем самым выражением лица, от которого по спине идёт дрожь. Не торопится — будто дразнит, будто хочет, чтобы я прочувствовал каждую секунду.

И я чувствую.

До последней жилки.

- Минет - это просто отличная идея. Покажи на что способна.

Пальцы её скользят по моему животу — лёгкие, но уверенные. Как будто она знает, что именно здесь пульсирует всё напряжение. Где именно проходит граница, за которой я перестаю быть спокойным тренером, и превращаюсь в мужчину, который больше не может ждать.