Фрики города К.

Пролог

Таролог собрал со скамейки нехитрые пожитки: карты, фляжку из-под коньяка, пахнущую дешевым вином, маленький кусочек черного шелка с еле видными золотыми драконами. На черном фоне картинки во время гадания выглядели особенно ярко.

Карты Таро он из рук не выпускал, постоянно перебирал, глядя на гуляющую по набережной толпу.

Карты привлекали внимание «отдыхаек». Некоторые просто смотрели на красивые картинки. Другие переводили взгляд на табличку «Узнай свою судьбу», третьи притормаживали и вглядывались в цену под надписью. Эти третьи могли пройти мимо, но потом, почти всегда, возвращались и просили погадать. Не сегодня, завтра-послезавтра, когда набирались смелости. Если не уезжали, конечно. А когда таких желающих набиралось человек пять, вечер удался!

И он мог пойти в круглосуточный магазин, купить хорошего вина, а не того шмурдяка, что разливают на набережной. И побаловать собаку Динку – колли, слепую от старости, по вечерам не провожавшую его, как прежде, на рабочую скамейку. Динка оставалась лежать у крыльца неподвижной грудой шерсти.

Когда шел домой, всегда думал, жива ли она еще? Но лакомства купить старался, какие-нибудь собачьи консервы в пакетах или еще что.

Аппетита у собаки не было, Динка ела из вежливости, так, маленький кусочек, и тыкалась в руки слепой мордой, благодарила.

Он последний раз оглядел толпу и встретился взглядом с девушкой.

Хрупкая и большеглазая, со светлыми локонами, лежащими на плечах, девушка вызывала какое-то забытое, хорошее чувство. И таролог попытался заговорить с ней, но что-то не слишком уверенно прозвучало его: «чем сердце успокоится». Гадать она отказалась, похоже, поняла, как он устал.

И то правда, устал, и с каждым днем сезона устает все больше. Но расслабляться нельзя — у него сейчас день год кормит. Как у былинного хлебопашца. Задача — хоть что-то отложить, не пропить все. Хорошее вино он покупать, скорей всего, не станет, несмотря на удачный вечер. Обойдется пивом. Динке консервы купит куриные, вроде они ей нравятся.

Лоснящийся от старости, но кожаный, купленный в хорошие времена, дипломат, куда он складывал вещи, напоминал, что когда-то таролог был уважаемым человеком, преподавал в университете, и его модный хвост на затылке мылся дорогим шампунем и хорошо пах.

Он медленно пошел с набережной, глянув на корабль, второй день стоявший на якоре напротив его скамейки. Корабль, как больной зуб, дергал воображение наличием другой реальности. Не то чтобы он завидовал, но жизненной удачей гадание на картах приезжим увядающим дамам назвать никак не удавалось, хоть он и не роптал.

На корабле зажигали огни, таролог представил себя на палубе в сибаритском шезлонге из полосатой ткани, как он смотрит на берег и посасывает коньячок.

Девушка, которой он предлагал погадать, тоже шла к выходу с набережной, он перекинулся с ней парой слов, ввернул комплимент. Надо сказать, от чистого сердца. Девушка была очень хорошенькая, похожая на Аленушку, но не васнецовскую, а с картины Глазунова.

Таролог свернул в переулок. Прошел мимо бара с адским алым светом внутри. Здесь исчезали ароматы набережной, навязчивые и невыносимые. А в ветре с гор проступали влажные нотки.

Он прошел затоптанный кусок старого ковра, расстеленного прямо на тротуаре. Ковер скрывал люк канализации, из которой здорово воняло, если не закрыть. Жители переулка пытались спастись от ужасного амбре, укрывая люк старыми коврами, но это плохо получалось.

Его литые шлепанцы, основная обувь всей мужской части городка, по причине дешевизны, шаркали по старой брусчатке. “До-мой, до-мой”, — говорили шлепанцы. “День-за-днем, кон-ча-ет-ся се-зон”.

Мысли текли ленивые. В октябре опять зовут на раскопки. Таролог немного оживился, вспомнив, как истошно звенит металлоискатель в некоторых местах, особенно на вон той вершине. Он нашел глазами почти лысую гору, где темными силуэтами на фоне зеленоватой луны виднелись столбы. Вспомнил, как нашли ту железную коробку.

Металлоискатель орал так, будто в земле лежит, по меньшей мере, рельс. А там была круглая коробка из-под печенья. Такие выпускали годах в тридцатых прошлого века.

Они сразу потянулись, потрогать, определить вес. Коробка пошла по кругу, и стало ясно, что золотых слитков, как им всем хотелось бы, там нет. Были там, всего-то, стопка документов и книжка.

Все разделили по-честному. Ему досталась книжка — стихи Гете на немецком языке, и несколько писем, подписанных девушкой по имени Эльза. В одно из писем был вложен сухой, потерявший от времени краски, цветок. От прикосновения он рассыпался прахом, оставив на пальцах тонкий аромат ириса. А в книжке было кое-что интересное.

Сегодня, кстати, к нему подходили, спрашивали, что они тогда такое нашли? Но не дурак же он, рассказывать. Таролог усмехнулся, вспоминая, как настойчиво его пару часов назад расспрашивали о раскопках. С какими горящими глазами.

Кончится сезон, он съездит на кафедру археологии в университет. Там сидят умные ребята, которые давно ездят на новых мерседесах. Может, подскажут, что такое интересное ему досталось, или даже купят по хорошей цене.

Он подходил к месту, где можно было спрямить. Немного неприятно там идти, потому что дом полуразрушенный и шиповник колючий. Но, если держаться подальше от кустов и пройти этот участок быстро, то домой попадешь минут на пятнадцать раньше.

Гадатель ухватился за каменные перила, стараясь ставить ногу поближе к ним, там ступеньки не так разбиты. Одолел неровную лестницу, глянул на полуразрушенный дом с черными окнами.

И вдруг обратил внимание, как истошно заливается соловей в саду дома напротив и без перерыва стрекочут кузнечики. Даже приостановился на секунду, пытаясь понять, что ж так тяжело-то на сердце, так тоскливо? Может, Динка уже…

Когда он шел мимо стены шиповника, оттуда выступила черная большая тень, развернула его, ухватив за руку и плечо, рывком потащила вглубь кустов. Дипломат вывалился из руки, мягко упал.

Глава 1

КАТЕРИНА

— Дэвушка, любой каприз, — прохрипел человек, возникший в дверях бара. Адское пламя подсвечивало его сзади, алые языки сползали с жирного лба. Покачнувшись, он ухватился за косяк, поворачивая слепое пятно лица за проходящей Катериной.

— Все, как ты захочэш, у меня номер атдэлный… — сквозь нередкий в здешних краях акцент слышались звериные хрипы, будто рычал пес, участник собачьей свадьбы. В голосе дрожало похотливое вожделение, не находившее в Катерине ни малейшего ответного чувства.

Она поежилась, мельком глянув в его сторону, ускорила шаг. От человека, стоящего в дверях бара, несло пережаренным шашлыком и крепким тестостероновым потом. В глубине бара свет красных фонарей лился на залоснившиеся подушки низких лежанок и тонул в пыльных коврах, кажущихся черными. Радостно-заунывная музыка завершала картину соблазнения.

Это был пятый желающий. Катерина устала.

Нет, физически она ничуть не устала. Она бы прошла с удовольствием еще пару-тройку километров, так засиделась. Но, увы, не вписывается со своим скушным режимом в настроение набережной и ее «отдыхаек».

С каждым днем сезона вечерняя прогулка Катерины становилась все более серьезным испытанием. Ее, скорей, академическое любопытство к жизни и конкретное восприятие действительности приезжими курортниками не находили компромисса. «Отдыхайки» хотели приключений, а Катерина своим рабочим графиком развенчивала миф о том, что фрилансер — свободный человек.

Она работала через интернет копирайтером, и все ее заказчики выходили онлайн с восьми до пяти. Катерина же подстраивалась к их распорядку, стараясь не расстраиваться, что весь световой день сидит в продавленном кресле на съемной квартире в центре курортного городка, в четырнадцати минутах ходьбы до моря. А за окнами, на уровне ее пятого этажа с хохотом носятся чайки.

Ее нынешнее положение было приятней и спокойней, чем прежняя дерганая журналистская жизнь. Во всех отношениях. Особенно, в финансовом.

Но для того, чтобы финансовый поток, не иссякая, тек в ее не избалованный изобилием карман, она должна была ложиться пораньше и вставать с зарей. Впрочем, после работы она имела полное право погулять! Так ведь?

Перед выходом на вечерний моцион она глянула в неудобное зеркало, обрезавшее ей голову. В нем отразился курортный наряд, состоящий из пышной юбки с черной каймой и черной же кофточки на одной широкой бретели.

Катерина спустилась по цементным ступеням мрачного подъезда с сырым грибком на стенах, ядовитые краски которого не тускнели даже летом, и двинула на набережную, в тех самых четырнадцати минутах неспешной ходьбы. Где к ней тут же привязался художник, желающий ее, такую красивую, нарисовать.

Деньги на то, чтобы оставить потомкам фамильный портрет, она тратить не собиралась, художник с загорелой лысиной не столько отдавал должное ее неземной красоте, сколько хотел на ней заработать. И Катерина, вежливо улыбнувшись творцу, пошла вдоль киосков с сувенирами, наслаждаться здешним китчем. Остановилась, рассматривая «бусики», и тут же ей в ухо жарко зашептали, обдавая кислым запахом дешевого вина,

— Куннилингус, — шепот зашевелил волосы на виске, — это то, что вам сейчас просто необходимо, девушка! Это прекрасно расслабит вас, вы очень напряжены.

В голосе дрожала непристойная истерика. Видимо, заманчивые предложения персонажа не пользовались особым спросом. Глянув через плечо, отметив засаленную «интеллектуальную» бородку и алые прыщи на высоком лбу, она довольно громко ответила, подпустив в голос базарных ноток,

— А ну, катись, щас муж подойдет с моря, он тебе даст куннилингус!

Тощий юноша в парусиновых штанах вильнул глазами, и панически работая локтями, поспешил затеряться в толпе.

О том, что у нее когда-то был муж, Катерине не давал забыть широкий кожаный браслет на левом запястье, снимаемый только в душе. Мужа не было, но фраза идеально действовала на не в меру расшалившихся особей.

Набережная встретила Катерину небольшой еще толпой, но все скамейки были заняты. Как отдыхающими, так и трудящимися на их ниве.

Трудящиеся были разные.

Девочка с флейтой, лет восьми — чистый ангел с белокурыми локонами и нежным румянцем. Из флейты она выдувала песню катерининого очень раннего детства: «То березка, то рябина, куст ракиты над рекой». И даже не фальшивила при этом. Отличница.

Ее репертуар пользовался спросом, не только в детстве Катерины была эта песенка, как там дальше…

Край родной, навек любимый,

Где найдешь еще такой?

Поэтому футляр от флейты быстро наполнялся купюрами. Их, незаметно появляясь из-за скамейки, периодически забирала девочка постарше, судя по такому же румянцу, сестра.

Катерина с начала сезона наблюдала за детьми, и знала, что через некоторое время старшая заменит младшую, а вот музыка будет та же — березка и рябина.

Загорелый дочерна абориген призывного возраста, повесив на голую шею яркий галстук, душевно пел: «Не стоит прогибаться под изменчивый мир…». Рядом лежала перевернутая дырявая шляпа. Ему бросали меньше, может быть из-за когнитивного диссонанса, который он вызывал.

У следующей скамейки седой хриплый Челкаш в дырявых джинсах, «сквозь которые проглядывало его пролетарское происхождение», пел под гитару песни Высоцкого. Умиления он не вызывал вовсе, поэтому в гитарном футляре виднелась одинокая бумажка низкого достоинства.

Набережная издавала ароматы. Она пахла хорошо замаринованными шашлыками, дешевым кислым вином, выдаваемым за домашнее, куда бессовестно добавляли вредный спирт. Набережная пахла сладкой ватой, ее, гибко наклоняясь, из чайной ложки сахара вытягивали в огромную копну юноши с восточными глазами. А еще заморским попкорном, сладким и соленым — на выбор. И все эти запахи нагло перебивал аромат канализации. Не пахло только морем.

Катерину догнал курортник в белой панаме, и, заглянув в лицо, сказал,

— Хороший вечер, не правда ли?