Фрося

1

- Фроська! Где ты? Мамка обыскалась! Так и скажу, что опять на травке валялась, бежи быстро!

Невысокая худенькая девушка, с роскошной пшеничной, отливающей на солнце золотом косищей, встала с травы под яблоней, на которой она, действительно, уже целых пять минут валялась. Успев за утро покормить скотину и кур, натаскать воды для дома и для полива огорода и скатать отбелённые по солнцу и ночной росе холсты. Работала Фрося хорошо, и соседки не раз выговаривали Злате, Фросиной мачехе, за сиротку. Только злобной завистливой бабе все справедливые укоры – что об стенку горох. Она не замечала ни лени собственных «красавиц», ни ловкой и спорой работы падчерицы.

Доброй работнице и пяти минут под родной яблонькой достало, чтобы отдохнуть. И зная, что меньшая из двух сводных сестриц, через тын ни за что не полезет, Фрося позволила себе ещё немного потянуть время: повела несколько раз плечами, отряхнулась, одёрнула подол белоснежной рубахи с искусной затейливой вышивкой, подпоясанной узким наборным поясом и, шагнув к яблоньке, обняла «тётушку названную».

- Прости, Рябушка, пойду, пока сестрица не увидела, что подле тебя лежала. С этой дурынды станется ветку тебе сломать, а у тебя опять яблочки золотые наливаются. Половину холстов подле тебя оставлю, повод будет обратно вернуться. Тётка Сметанка все мои секреты знает, только улыбается, а злым сестрицам с мачехой и незачем знать, что я с холстами закончила, всё одно слова доброго не услышишь.

Но половину холстов ухватить не получилось, чему Фрося не расстроилась, но помянула добрым словом тётку Сметанку, что с вечера сама запрягла Буланку и велела перевести холсты в огород на лошадке. Да ещё и пообещала отходить фартуком, если неродная, но любимая внучатая племянница вздумает ослушаться. Вот утречком, как роса сошла, Фрося и скатывала холсты у тётки в огороде, где для такого дела специально оставляли некопаную полянку.

Набрала Фрося полное беремя холстов, остальные оставила и пошла между грядками. Разросшиеся кусты вишни, когда-то посаженные вдоль тына еще на батюшкино рождение, не позволяли её увидеть, пока сама к тыну не подойдёт. Насмешливо фыркнув, Фрося не пошла, а поплыла неспешно, чтоб подразнить сестрицу.

Увидев любопытную, гаркнула, - руки вытяни. – Оторопевшая Любава вытянула, и Фрося с удовольствием бухнула в подставленные руки всю кипу холстов. Не ожидавшая такой тяжести Любава хлопнулась на обширную задницу и заголосила:

- Маменьке скажу, что тяжесть непомерную мне кинула. И скажу, что под яблоней чай с тёткой Сметаной гоняла, я видела.

- Да чего ты видела, Двуглазка? Как я холсты катала? Или думаешь, тётка Сметанка за меня работу всю переделала? И на счет тяжести непомерной ты подумай – или маменька меня непомерной работой загружает, если я эти холсты таскаю. Или ты придуриваешь, Двуглазка!

- А-а-а-а-а-а-а, ты-ы-ы-ы-ы, - заорала сестрица, ненавидящая своё прозвище! Врёшь, что всё утро работала, -вон каку рубаху надела, у нас с Красой даже на гулянье выйти такой нет.

- Ага, учись рукоделию, будут и у тебя такие. Мачеха Злата мне новый сарафан вряд ли пошить позволит, хорошо, если понёву* матушкину отдаст к Купальской ночи, а рубахи я сама себе на посиделках вышиваю, все видят, вот она и не забирает. Чтоб тётка Сметанка с соседками не поспрошала, чего мол, одна дочка шьёт, а другая носит. Если орать зря не будешь, я тебе помогу на посиделках красивую рубаху вышить. – и насмешливые серые глаза уставились на Любаву. Любаву она, может и не любила, как сестру, но и особо зла не держала. «Сестрица средняя» редко сама какие злые слова придумывала, за «маменькой» повторяла, это да. Фрося даже жалела Двуглазку: если бы мать ей не потакала, а грузила работой, девка бы не была такой полной, и было бы видно, что она симпатичная – сама роста среднего, а тёмные волосы с рыжим отливом и зелёные глаза могли привлечь внимание.

– Ты всё придумываешь, супротивница. Чтоб мне и маменьке подгадить, окаянная. – Мысли у незадачливой девицы, как телега из глубокой колеи, никак не сворачивали в сторону, хотя Фрося, не любившая ссор, и пыталась отвлечь «сестрицу старшую».

- Ты б поменьше плохих слов говорила, сестрица старшая. Тётка Сметанка у нас добрая, но хулу напрасную не потерпит. Отходит веником, а не фартуком, как обычно грозит, мало не покажется. Одно правда – поменяться с тобой работой я не хочу, как не загружает меня мамаша, а всё лучше, чем как ты, под окошком сидеть, ворон считать, да булки трескать. Вон глаз уже не видно, и прозвище тебе не я дала, соседи, у тебя такие щёки, что глаза застят.

- Ты-ы-ы-ы-ы-ы-ы, да ты должна маменьки в ножки кланяться, да нас с сестрицей обшивать-обстирывать, что маменька тебя приютила, кормит-поит. Неблагодарная!

- Вот значит как. Я неблагодарная? – Фрося ловко перебралась через тын, сначала осмотревшись, чтоб не сверкать голыми коленками перед парнями. – Спрошу-ка я, пожалуй, у приёмного батюшки, кто кого приютил. Твоя мамаша меня или батюшка замуж взял твою мамашу и вас двоих в дом, чтоб у меня мать и сёстры были?

Любава захлопала глазами, особо злой она не была, скорей не задумывалась о том, что в доме творится, а мать плохую услугу дочке оказывала, переложив всю работу в огороде, со скотиной и рукоделье на падчерицу. У печи-то сама Злата, которую весь погост** давно, за характер, кликал Злытой, управлялась. Дочек обучала – не можно деревенской, чтоб у печи не умела. - Да муж ещё и чернавку в помощь привёл. Работы у чернавки было не особо много, только дом обихаживать да посуду мыть, поскольку хозяйка остальное норовила на падчерицу переложить. Вот добродушная Света и помогала потихоньку молодой хозяйке. Злату, которая догадывалась о тайной партизанской деятельности служанки, это раздражало. Но она ни разу не застукала обеих заговорщиц. К тому же злила её даже не помощь Фроське, ведь любая работа – в дом. А то, что Светана считала эту мелочь молодой хозяйкой, тогда как требования, «выданные» Красой или Любавой каждый раз переспрашивала у старшей хозяйки.

2

Не заметили обе дочки, и Фрося, и Любава-Двуглазка, медленно топавшая к дому, что батюшка уже приехал. Третьяк Силыч весь почти разговор дочерей простоял за особо раскидистым вишнёвые кустом. Вот уже почитай лет пятнадцать он не только хлеб сеял, но и занимался купеческим делом. Собирал по погосту и окрестным деревням товар, ездил продавать в городища* на ярмарки. А зимой, по замерзшей Ловати в сам Новгород товар возил на Большую Ярмарку.

Вернуться он торопился, только вместо дома завернул сначала к дядьке. Дядька с женой заменили ему давно ушедших родителей, а он им, в свою очередь, был и за племянника, и за сына. Своих деток у дядьки с женой одна только дочка и случилась. И ту давно увёз заезжий из Моравии** купец. Тот как увидел ладную и улыбчивую, ровно солнышко, девку, так и про ярмарку забыл. Кинулся в ноги родителям, обещал, на ломаном языке, но горячо и понятно, Ладушку холить-лелеять, пылинки сдувать.

Тётка Ждана, которую и тогда уже чаще звали Сметанкой, посмотрела в глаза любимой дочке и кивнула мужу. – Собираем лапоньку замуж. Она у нас не привередница, и в ногах валяться не будет, но, чую, слезами истает. Хорошо бы, конечно, своего, Сосновского, но уж как вышло…

Третьяка, тогда совсем мальца, понятно, не спросили. А он очень по сестре скучал. Муж у сестрицы оказался хорошим человеком, но только вскорости ногу повредил сильно, и с тех пор далеко по купецким делам не ездит. Но письма, раз в год, вместе с гостинцами не дешёвыми, родителям жены непременно переправляет. Так что знают дядька Рука и тётка Сметанка, что у них два внука, старший года два как женатый, и внучка, малая ещё, но на лицо – вылитая Любавушка, только глазками в отца, синеокая.

Сестрица с долей, но далеко живёт. И вся любовь родительская племяннику достаётся. Тем более, что ему-то доли не достало: первая жена родами померла, не смогла выходить знахарка ни Раду, ни дочку, так и схоронили обеих. Девок в погосте много, но больше никто по сердцу не пришёлся.

Однажды Сосновку приехали муж с женой и маленькой дочкой. Из добра – небольшой сундук с вещами, лошадка, что сани тянула и крохотная телушка, послушно лежавшая в санях. Попросились у мира*** на жильё в погосте, получили маленькую времянку, начали обустраиваться. Месяца не прожили – молодая жена ровно сгорела, из крепкой и румяной стала тенью, а потом и вовсе ушла. Почерневший от горя муж, попросил соседку за дочкой и телушкой присмотреть и уехал в лес, дров нарубить, чтоб на зиму хватило. Лошадку собирался продать, чтоб жену схоронить. Больше его никто не видел. Лошадка вечером пришла, воз наполовину с дровами, а молодого вдовца ровно и не было на свете.

И дом, времянка, вспыхнул, аккурат перед тем, как лошадка в Сосновку вошла. Соседка выскочила, малых проверить, но полыхало так, словно специально подожгли, с нескольких сторон. Пока соседка металась и железякой по железке стучала, Третьяк Силыч, тогда ещё просто Третьяк, ровно почуял, прилетел с другого края погоста, в секунду с коня соскочил, успел и Фросю и Рябушку вытащить. А покойница с домом сгорела.

Третьяк тогда лошадку продал, с дядькиной помощью похороны обустроил, а Фросю себе дочкой оставил, сказал старосте, что, мол, богов гневить негоже, его родная дочка не зажилась на свете, а эту он вырастит. И всё сначала пошло хорошо, но Третьяк, по купецкому делу, часто в разъездах бывал, на дядьку с теткой дополнительную заботу взваливать не хотел и решил жену найти, вдовицу с дочкой или сыном. Тут то и припожаловала из дальней деревни вдовица Злата, с двумя дочками, у сестры погостить. Сестра - баба была спокойная, работящая, уважительная, с мужем хорошо жила и с соседями ладила. Вот Третьяк и посватался к молодой вдове, думал, такая же будет, как сестра. Осень потом как-то с мужем приходила, повинилась, что не насмелилась про сестру правду сказать: очень уж сестра завистлива, до злобы. Третьяк простил, - сам виноват, поспешил, не присмотрелся.

Покачав головой, немолодой уже, но крепкий и жилистый мужчина с еле заметной сединой в тёмных волосах, только горестно вздохнул – хотел приемной доченьке мамку рачительную и разумную, а получил ровно змею. Всё шипит, всем недовольна. А ведь баба красивая, ладная, и с чего злиться - достаток в доме: сундуки с одеждой, полушалки богатые у дочек приёмных. У всех трёх, только Фросеньке на посиделки или в круг сходить редко удаётся. Только если за ручку отвести, иначе Злата ей непременно урок**** припасёт. В посаде сварливую бабу не любили, Злытой при самом Третьяке кликали. Парни и дочкам прозвища придумали, старшую, Красу, девку красивую, но на характер недобрую, за привычку ехидно прищуриваться перед тем, как злую насмешку кинуть, стали звать Одноглазкой, а за ней и среднюю, Любаву, у которой толстые щёчки на глазки лезут, норовя спрятать, Двуглазкой прозвали. И сватов к старшим до сих пор никто не засылал. Видать, придётся примаков в дом брать, из тех, кто на приданое польститься.

А про младшую дочку пришлось слух по Сосновке и деревням окрестным пустить – если её до семнадцати годков сватать придут, он сильно осерчает. Только время быстро бежит, и ждать недолго осталось, Фросе через полгода семнадцать минет, пара ей уже и понёву разрешить. Глядишь, будущей осенью и свадьба сыграется. Или еще год подождать и двум старшим женихов подобрать, сваху нанять? Эти две дурёхи больше за злой мамкой повторяют, чем сами от злобы бесятся. Да и хоть неродные, а всё одно – дочки, нельзя меньшую раньше старших замуж выдавать, засрамят-задразнят незамужниц.

Третьяк Силыч ещё раз горестно вздохнул невесёлым мыслям, но поневоле улыбнулся, засмотревшись, как младшая, подождав, чтоб Любава отошла подальше, собрала холсты и лебедью поплыла следом с нелёгкой ношей в руках. И сам себя укорил. – Грех унылым мыслям предаваться. Фрося– что Солнышко. Есть к кому из поездок возвращаться, есть для кого гостинцы выискивать. – Хотел к дядькиному дому повернуть, но услышал чуть насмешливый заботливый голос.

- Племяш, что стоишь, не шевелишься? Сказал, на чуток выйдешь, а уже щи простыли, что тебе налила, - тётка Сметанка потеребила племянника за рукав добротной суконной свиты. – Погости у нас до вечера. Я дочкино письмо, что по весне нам передали, ещё не читала. Вот отведаешь нашего, наготовленного-настряпанного, Рука у меня наливочку на вишне припас, как ты любишь, крепкую. И письмецо почитаем, может уже и Марко, второй наш внучок, оженился. А гостинчик – свитку девичью, расшитую, что дочь прислала с письмом, я на гулянье завтра при всех Фросе подарю, чтоб твоя Злыта не отобрала да своей Одноглазке не пристроила. Пошли щи хлебать!

3

- Ну явилась – не запылилась! Дочь младшая, поперечница. На травке валялась под своей яблоней, аль у тётки сметану трескала, пока я у печи стараюсь, а сестрица твоя средняя ношу непосильную до дома несёт, холсты белёные? Нам еще рубахи Красе и Любаве шить для приданого, да холст на сарафан подбирать – мачеха Злата сердито смотрела на падчерицу.

Если бы не вечно злое лицо, Злата Платовна, которую в Сосновке, вопреки обычаям, по отчеству, как замужнюю и детную, никто не звал, была бы красавицей. Глубокие тёмные глаза, тёмные, с рыжим отливом волосы, не зря же её назвали Златой, заплетённые в две тяжёлые косы, как и положено мужатой бабе, змеились по спине по тёмно-красному сарафану, привлекая внимание к статной фигуре. Но склочный характер человека не красит, и в погосте не завидовали, а сочувствовали Третьяку.

Не спасало Злату от всеобщего осуждения и умение хорошо одеваться, подобрать убор к лицу. Понёву она давно не носила, ходила в сарафане. Эта одёжка пока была редкой, когда-то Третьяк Силыч привёз молодой жене обновку аж из Ладожска. К его удивлению, вечно всем недовольная супруга, что выяснилось почти сразу после свадьбы, сарафану обрадовалась и с тех пор только так и одевалась. Подросшая Фрося быстро научилась для «маменьки» кроить и шить новую одёжку. Когда сестры вошли в девичество, сарафаны стали шиться и для них. И Фросю на посиделках в последнее время всё чаще подружки просили покроить сарафан, а не помочь с вышивкой понёвы. Злата бесилась, но запретить не могла, не по-соседски это, - на посиделках, да подружке не помочь!

- Что вы, маменька, нет, я всё утро в делах, с солнышком встала, много чего сделала. Вот только утяток не покормила, Любава вчерась обещала, что заботу на себя возьмёт. Сестрица, не забыла ль про уточек? Да маменька, а куда холсты складывать, те три, что Любава с трудом дотащила и эти вот пять? Их еще в щёлоке вываривать, но это зимой, щас недосуг, я в пустой сундук уберу или вы другое место припасли? – и Фрося сделала самое простодушное выражение, на что мачеха едва не позеленела. Пока падчерица молчала, злая баба вид делала, что не замечает принесенные ею холсты и жалела дочку, которую «злая бездушная» сестрица заставила аж три штуки тащить.

- Так чего, Любава, кормить утяток? Курей я покормила, поросенка тоже, козу и овечек в табун проводила, пастуху с собой еду дала, нынче наш черёд. Светана мне приготовила в холстине пирогов с капустой, что вчера пекли, хлеба и сала копченого и туесок с квасом. Ну и пару луковок, туесок пастух вечером вернёт. Я ничего не забыла, маменька?

Злата всёж позеленела. - Эта нахлебница совсем страх потеряла, дерзит. Намекает, что хозяйка дома не озаботилась пастуху обед приготовить. Ну ничего, вот муж приедет, потом уедет, Фроська у меня попрыгает! – Но вслух сказала другое, - яблок моченых, прошлогодних чего не положила? Свежие скоро, а у нас ещё полбочонка в погребе. И завтра встань пораньше – в лес, по грибы сходишь.

- Какие грибы, маменька? Ивана-Купалу скоро праздновать, рано ещё для грибов, и батюшка обещался к сегодняшнему дню подъехать.

- Не прекословь! Сморчки ещё не отошли. Корзину возьмёшь и туесок под землянику, если встретится. И к дальнему болоту сходишь, там третьего года горело, самое сморчковое место. С батюшкой вечером наговоришься. А сейчас марш огород поливать, бездельница.

- Маменька, а холсты еще до завтра оставлять, я не все скатала, там и тонкие холсты, на рубахи да рушники и те, что на сарафан остались? Те, что вам с сестрицами на сарафаны, можно уже красить, попрошу тётку Сметанку, она травница, посоветует, какие красильные травки и когда пособирать.

- Ладно, беги работу доделай, да с теткой Жданой не вздумай лясы точить, ленивица. И сыру у тётки не забудь попросить и утятам и нам на вечерю. - И не меняясь в лице на всю избу завопила, - Светка-а-а-а, коровища, где ты есть. Иди заместо ленивицы огород поливать.

Фрося с подошедшей Светаной незаметно переглянулись. - Огород бы лучше вечером полить, сейчас солнце сильно жарит. Но со злой хозяйкой лучше не пререкаться. Хотя с неё станется по осени раскричаться, что лук с морковкой не так хороши, что у соседей. Но спорить себе дороже.

- Как скажете, Злата Платовна, утяток покормлю быстренько и пойду. – Светана не была раскрасавицей и особой стройностью не страдала. Но улыбчивое приятное лицо не портили несколько оспинок, хотя хозяйка считала служанку некрасивой. А статная, чуть полноватая фигура привлекала мужской взгляд. Но, к счастью для служанки, хозяйка считала, что над её уродливой и нескладной помощницей мужики только потешаются.

Светана разговор о утятках завела не просто так, работала она споро и сделанным не кичилась, и сейчас бы быстренько мелких покормила, молча. Но злая хозяйка опять сделала вид, что позабыла третью дочку за стол позвать, своих-то усадит. И служанка, накрошив утятам сыра с яйцами, большую часть накрошенного уложила между двумя ломтями хлеба, завернув бутерброд, хотя слова такого в погост и не знали, в холстину. А в сенках сунула Фросе, - беги хозяюшка, пока злыдня еще чего не удумала. Поешь сначала, потом работай. Тётка твоя кваску тебе обязательно нальёт, нравится ей как ты с работой управляешься.

4

Мачехин злой намёк попал-таки в яблочко. Фрося до слёз горевала по Рябушке. Из телушки выросла замечательная коровка – молока много давала, спокойно доилась и за маленькой Фросей ходила, как собачка, а девочка частенько бегала к Рябушке в хлев, пожаловаться на злую мачеху. Не по нраву это пришлось молодой тогда хозяйке – как так, эта малявка да не слушается. Вот она и пристала к мужу, - режь корову, а то младшая поперечницей вырастет!

Но не тут-то было. Третьяк, хозяин рачительный, работал много – и пашню пахал, хлеб сеял, и по ближним и дальним ярмаркам ездил, торговал, достаток в доме чтоб был. Цену достатку знал хорошо – Ты, жена, - ополоумела совсем? Молодая коровка, ведерница, бычка нам прошлой зимой какого принесла, крепкого, сильного, еще год – и под соху* дорастет. И теперь стельная. Для Фроси – память о родителях. Ещё раз попробуешь заговорить, что коровку резать – выпорю, потом родителям свезу, пусть добавят. Всё поняла?

Мачеха тогда здорово струхнула и про «зарезать» больше не заикалась. Но зимой, как муж на очередную ярмарку с товаром уехал, Рябушка на глазах слабеть стала, вскоре уже и вставать не могла. Сначала-то тетка Сметанка пыталась коровку выходить, травками отпоить. Но не вышло. И корову зарезали, на мясо, зато телушку удалось живой достать и выходить. Вся Сосновка знает, что корова Дочка у тётки Сметанки – осталась от Рябушки. А вот ЗлЫта не догадывается.

Фрося тогда у тетки Сметанки до самого батюшкиного возвращения прожила, чтобы мяса от любимой коровушки не есть и за недоношенной телушкой помогать ухаживать. Из крохотной телушки выросла крупная корова, с большими рогами, спокойная, но Злате к ней лучше не подходить – сразу копытом бьёт и рога готовит бодаться.

Кости от Рябушки девочка тайком собирала и в огороде у Тетки Сметанки их закапывала, подле маленькой, плохо растущей яблоньки, которую дядька Рука Мирославич хотел уже и убрать. За почти десять лет, что пролетели с того времени, яблоня окрепла и яблоки родит каждый год – крупные, золотистые, как мёд и такие же сладкие. Такие вкусные, что даже вредные сестрицы каждый жнивень** начинают канючить и просить Фросю яблок нарвать. У самих как-то плохо получается – то сарафан зацепят, то ворона на голову нагадит. А то тётка Сметанка обсмеёт, ну недолюбливает она двух нерадивец, да ещё и за Фросю на них сердится.

Фрося, добежав до тёткиного огорода и перемахнув через тын, бросилась к яблоньке. Так и просидела, обняв дерево, пока слёзы течь не перестали. Потом встала, вытерла лицо краем рукава, - извини, Рябушка, не сдержалась. Мало ей, что тебя погубила, не знаю как, но точно она. Ей ещё и напомнить надо, чтоб сердце зашлось. Только не дождётся, чтоб я при ней слёзы лила.

- Что, дочка, опять мачеха обижает? – Третьяк Силыч уже некоторое время стоял рядом с обнимающей яблоню дочкой. – Опять работой завалила? И вместо обеда?

- Батюшка, приехал! Нет, работу я переделала, а ей сказала, что недоскатала холсты. Я быстро работаю, а от неё слова доброго всё одно не дождёшься! А пообедать мне Светана тихонько собрала, я как раз хотела у тётки Сметанки молочка или квасу попросить запить.

- Вот уж не знаешь, где найдёшь, где потеряешь! Я когда на Злате женился, думал себе – жена, тебе – мамка. Да две сестрички. А Светану я выкупил*** в чернавки, мне прежний хозяин дурного про неё наговорил – и ленивая, и нерадивая, и огрызается. А получилось, я тебе вроде сестру старшую привёл, заботливую. Ей три года отрабатывать осталось, как думаешь, дочка, может зимой освободить Светану?

- Да, батюшка, да, -Фрося обрадовано заулыбалась, потом призадумалась. - А куда ж она пойдёт, у неё только старенькая прабабка в деревне, живет вязанием да зимой избу у неё откупают парни да девки, для посиделок.

- Ну у бабки две козочки и куры. Из козьего пуха она платки и душегреи вяжет. Я их на ярмарки отвожу, хорошо покупают. Старушка сама маленькая, но дурного не потерпит, плохого человека и клюкой огреть может. Я с самой бабкой Клюквой поговорил, да у соседей поспрошал, жалко, что поспрошал поздно – Светана сама себя продала, ей всего четырнадцать годков было, когда в их деревушку оспа пришла, нас тогда минула, а в их Калачах все заболели. Светана легко отболела, быстро встала, а родных – мать, отца, брата меньшого, схоронила. Бабку выходила. Они небогато жили, долг соседу пришлось девочке платить, пошла к ним в услужение, ну они её и шпыняли. А Светана, видать, огрызалась, тут я её и увидел, да выкупил. Думаю, она уже уплаченные деньги отработала, знаю, что прикрывает тебя от Златы.

Я так решил - мы бабку Клюкву с козами к себе привезём, а Светане я платить стану за работу. Поселим их в дальнем чулане, он тёплый, и пустой стоит. Окошко только проделать надо, да пузырь**** купить, как думаешь, дочка, хорошо я придумал? И работу сам буду назначать, что делать бабке Клюкве, её так-то Калиной Калинишной величают, сам буду говорить, а ты проследишь. Думаю, Злата с этим божьим одуванчиком не справится, крута бабка.

- Хорошо, батюшка. Светана славная. А тот её хозяин, видать, сильно плохой.

- Тогда пошли к тётке Сметанке на оладьи, потом твои холсты погрузим, я Злате скажу, что с холстами тебя увидел, да и подвёз. А ты что маменьке скажешь, как так быстро всё переделала?

- Двуглазке скажу, что яблонька снова Рябушкой обернулась, я ей в одно ушко залезла, в другое вылезла, и все работа как есть переделана. Двуглазка поверит, она вообще простодушная, всему верит. Маменьке наговорит, что я бездельничаю, а корова за меня работает.

- Понятно, - Третьяк Силыч усмехнулся в курчавую бороду, любуясь дочкой, - я слышал, как вы с Любавой поговорили, поделом ей, если Злата её вместо тебя за глупость отругает. Пойдём к тётке, дядька тебе лапотки новые сплёл, берестяные, ловкие, воду не пропускают, подарить хочет.

Примечания

*Пашню пахали не только на лошадях, но и на быках (волах). Их также использовали и как тягловых (упряжных) животных.

5

Когда через час ко двору подкатила телега, её, действительно, встретила Двуглазка, которая, вопреки обыкновению, не булки трескала, а неспешно, с ленцой, но помогала Светане таскать воду для огорода, на завтра. На сегодня-то с поливом Светана закончила. Встретила дочка батюшку пустыми вёдрами, догадливая Светана свои оставила во дворе, но остановить Любаву у неё не получилась.

Увидев батюшку, Любава взвизгнула и ускоренно потопала на встречу, не озаботившись мыслью, что встречать кого-то пустыми вёдрами – примета плохая. Светана даже слегка побледнела, пока «дочка средняя» разглядывала, что батюшка привёз и удивлялась, когда это Фроська успела работу доделать.

Фрося, в шутку пообещавшая батюшке сестрицу разыграть, разозлилась на дурёху и рассказала ей придуманную историю про Рябушку. Любава, ожидаемо, поверила, и потопала к маменьке жаловаться на бездельницу, за которую корова весь урок переделала. Третьяк Силыч только обречённо вздохнул.

Злата быстро выскочила из избы и поклонилась мужу, - с возвращением, дорогой супруг. Вижу, в добром здравии. Удачна ли была поездка? Сейчас велю Светке баню топить, а сама пирогов к вечере настряпаю, вот как чувствовала, тесто поставила. И курочку зарежем.

Третьяк Силыч шагнул к жене, обнял, здороваясь, но стараясь не смотреть в лицо, чтоб чего лишнего не увидеть.

Баню протопили быстро, по летнему делу сильный жар был не нужен, а на доброй печке вода быстро согрелась.

Пока муж мылся, Злата гоняла Фросю и Светану по всякими поручениями, причём требовала всё и сразу: яиц наварить, овощи почистить, грибков солёных достать из погреба, бельё свежее постелить на кровать и в горнице стол чистой скатертью убрать, в подпол слазить за кислой капустой. Фрося, которая за грибами спускалась, переспрашивала «маменьку», - что ещё достать. Ожидаемо услышала, что ничего боле, а через десять минут опять полезла за вареньем, Злате нравилось падчерицу по сто раз гонять, и Фрося решила не злиться на откровенную издёвку, - от мачехи всё одно слова доброго не дождаться, а радость и так будет, батюшка приехал, не даст вредной бабе её мимо стола на работу услать. Да и рассказывает батюшка про свои поездки всегда занятно.

Курицу, правда, резать не пришлось. Батюшка из бани вернулся и успел остановить Злату.

- Пеки пироги жена, а заместо курицы мы сазана копчёного отведаем. Я одного для нас оставлял, жирного да большого. Дочка, достанешь? В подполе, в дальнем углу, на крюке весит. И сбегай, дядюшку с женой позови, редко они у нас трапезничают, а ведь рядом живут.

- Матушка, а можно мне завтра по грибы-по-ягоды не ходить, а то вдруг батюшка опять куда соберётся, а я соскучилась? – попросила Фрося, споро подхватив небольшое решето* и застелив его старым рушником, под рыбу. - Сморчки вроде почти отошли, а за земляникой мы с Светаной через седмицу сходим, по корзине принесём.

Злата сердито зыркнула - ладно, через седмицу почнёте за земляникой ходить, варенья наварим. А сморчки посмотришь, через пару дней сходишь, ежели не найдёшь, ругать не буду. – И повернулась к мужу, - Третьяк, ты вроде куда-то ненадолго собирался. Когда поедешь?

- Сразу после Ивана-Купалы. Все окрестные селения объеду, по хорошей погоде это легче, чем перед большой осенней ярмаркой. Выкуплю товары, что от зимы у мастеров остались: посуду резную крашенную, туеса затейливые. В одной деревне из пуха знатные платки да душегреи вяжут, и их возьму. В чулане полежат до осени, тётка Сметанка травок принесёт, чтоб какая пакость не завелась и товар не попортила. Хочу на осеннюю ярмарку в Новгород поехать, а может и в Плесков, так малым возом туда не прибыльно, товар надо запасать. Да и за рыбу надо с рыбарями рассчитаться, от продажи хороший барыш получил. Ты это хорошо придумала, чтоб Фрося завтра дома осталась, они потом со Светаной наберут и ягод, и грибов. – Заканчивая разговор, мужчина шагнул к откинутой крышке подпола и принял от дочки решётку, с немалым, фунтов на семь, золотистым и вкусно пахнущим сазаном.

Не заметив злобного выражения, на секунду мелькнувшего в глазах жены. А Злата торжествовала, - удалось-таки обмануть обычно осторожную девчонку. Вот теперь она у неё по болотам поплутает, а чернавку, чтоб искать не кинулась, заранее можно к этой её бабке отпустить-отослать, на пару дней. Или даже на пять.

Примечания

*Решето (решетка) – имеет вид плетённого из лыка плоского тазика, с ручками, использовалось для переноски и временного хранения не мелких предметов: овощей, белья после стирки и т.д. Например, в «Синюшкином колодце» П.П. Бажова упоминается решето, но рисуют всегда сито.