Гештальт

***

☆∴｡ *

･ﾟ*｡★･

･ * ｡ *

･ ﾟ*｡･ﾟ★｡

☆ﾟ･｡°*. ﾟ

* ﾟ｡·*･｡ ﾟ*

Едва опережая пулю — поздно.

Слишком поздно истина пронзает мозг.

Ломая череп, кричит грозно:

«Выход был, но ты его найти не смог».

Вокруг — лишь лес, он стонет, гнётся,

В корнях — могилы, в кронах — дым.

И каждый шаг — как сердце рвётся,

А каждый вздох — предсмертный гимн.

Огни костров дрожат на ранах,

Тень пляшет в красных языках.

Душа трясётся, шепчет: «Страшно...»

Здесь время стынет на ветвях.

А если крикнуть — эхо тонет,

Слова сгнивают на губах.

Здесь время мёртвое хоронит

Последний свет в живых глазах.

ﾟ *.｡☆｡★ ･

* ☆ ｡･ﾟ*.｡

★ ﾟ･｡ * ｡

･ﾟ ｡

«Lasciate ogni speranza, voi ch'entrate»

(итал. «Оставь надежду, всяк сюда входящий») — заключительная фраза текста над вратами ада в «Божественной комедии» Данте Алигьери. 1321 год.

Ночь. Пасмурное небо. Паутина веток закрывала проблески луны. В темноте едва различались скелеты деревьев — точно восставшие трупы исполинов. Поломанные, обезображенные хворью, перекошенные в мучительной агонии — они уснули в темноте. Уснули летаргическим сном.

Под ногами — мокрая земля и грязные листья. Каждый шаг сопровождался ощущением, будто идёшь по чьей-то могиле. И кто-то смотрит на тебя с той стороны... Тысячи взглядов из пустоты устремлены прямо тебе в спину. Под прицелом дюжины снайперов дышится куда спокойнее, чем здесь, где несуществующие взгляды настолько осязаемы, что превращаются в шёпот — сплетение голосов, которых нет.

Ведь вокруг не было никого живого. Ни крика совы, ни страшного завывания волка, ни шуршания ёжика. Не было даже ветра... Единственное, что по-настоящему слышало ухо, — звуки собственных шагов. В вымершем лесу только ты нарушал тишину..

Всепоглощающее чувство одиночества пугало до дрожи, парадоксально заставляя верить, что ты здесь совсем не один. Ты в лесу, где пропадают люди.

Проклятый лес на окраине города. В каждом районе его называли по-разному: где-то ходили слухи, что за его границей открываются врата Ада, где-то говорили, что в лесу живёт сама Смерть. Кто-то был изощрённее и вместо легенд о ведьмах, демонах и зомби объяснял всю мистику плачевными результатами радиохимических экспериментов нацистов во время Второй мировой.

Стена чёрного леса угрожающе возвышалась на горизонте, углём очерчивая депрессию города. От линии жилых домов его отделял широкий пропаленный луг с тоненькой тропинкой, проторённой теми, кто решил сбежать из этой жизни. Дорога, вытоптанная идущими на смерть.

По этим дорожкам никогда не возвращались обратно.

Дилан не верил ни во что из этого, не принимал за истину ни одного из названий. Для него лес имел только координаты на карте.

Пока он сам не оказался внутри.

Пока его шаги не стали единственным слышимым звуком.

— Тихо-тихо, — шептал Дилан, неся на руках маленькую девочку, — не бойся.

Он прижимал её к себе, сам не следуя своему совету. Лучше бы он нашёл фонарик, а не пистолет: от него сейчас было бы больше пользы. Даже темнота терялась здесь среди деревьев.

Идти было тяжело. Дилан хромал на левую ногу. Тело ныло от побоев. Временная анестезия в виде страха и адреналина постепенно уступала место боли.

— Я устала... — пискнула девочка в белом платьице. Одной рукой малютка обнимала парня за шею, другой — игралась со одной из своих тоненьких косичек.

— Я знаю, Илла, знаю. Мы скоро выберемся, обещаю.

Он давно сбился со счёта времени. Сколько он уже идёт? Час? Два? Может быть, уже давно наступил день. Дилан не мог этого знать из-за сгустившихся туч. Часы треснули, телефона с собой не было. Компас хоть как-то помог бы ему, но, увы, к походу парень совсем не подготовился.

Наш герой помнил, что «Запретный лес» относительно города находился на севере. Правда, насколько глубоко они сейчас забрели и где противоположная сторона света, парень не мог даже догадываться, ибо стандартные правила путешественника «мох и муравейники — с северной стороны» оказались тщетны за отсутствием обоих факторов.

Илла, приложив ухо к груди своего спасителя, слышала, как бьётся его сердце. Громко, часто. Кровь знала, что ей суждено пролиться здесь, впитаться в землю. Она знала, что шансов выбраться у них нет.

Тревожная сердечная дробь никак не отражалась в голосе Дилана. Как бы ни были страшны его догадки, он старался говорить спокойно, чтобы не пугать ребёнка.