Жена для Принца Пепла

Глава 1

Холод.

Он начался не с грубого камня под босыми, израненными ступнями, что шаркали по грязной брусчатке внутреннего двора тюрьмы. Не с ледяного, промозглого дыхания предрассветного ветра, что трепал тонкую ткань арестантской рубахи, впиваясь в кожу тысячами невидимых, злых игл. И даже не с тяжелого металла кандалов, безжалостно натиравших запястья до кровавых ссадин.

Холод рождался внутри.

Он исходил из самой сути моего существа, расползался по венам стылой, медленной отравой. Там, где когда-то билось сердце — глупое, наивное, отчаянно жаждущее любви — теперь зияла выжженная дыра, наполненная осколками из битого стекла и замерзших, невыплаканных слез. Я существовала в эпицентре этого внутреннего ледника, и внешний мир с его звуками и ощущениями доносился словно сквозь толщу воды.

Я подняла голову, и спутанные серебряные пряди, тусклые от грязи и отчаяния, упали на лицо, прилипая к влажной от пота коже. Когда-то они были моей гордостью, моим сокровищем. «Волосы, сотканные из лунного света», — шептала мне в детстве мачеха. Прямое, неоспоримое доказательство чистой крови древних королей Этерии. Теперь они стали моим клеймом. Моим проклятием. Причиной, по которой я сейчас иду на смерть.

Толпа ревела. Я услышала ее еще до того, как стражники вытолкали меня за ворота тюрьмы. Неразборчивый гул, похожий на рычание огромного зверя, предвкушающего кровавое зрелище. Когда же я оказалась на площади, этот звук ударил по мне с оглушительной силой, заставляя пошатнуться. Тысячи лиц, искаженных ненавистью, сливались в одну уродливую маску. Еще вчера они кланялись мне, ловили мою улыбку, а сегодня…

— Ведьма!

— Предательница!

— Шпионка Ноктуса!

— Смерть серебряной змее!

Змея… Пожалуй, подходящее слово. Только я была слишком глупой змеей, что сама с готовностью вползла в услужливо подставленный, щедро смазанный сладкой ложью капкан.

Мой взгляд, расфокусированный, мутный от слабости и бессонных ночей, тщетно скользил по этому морю злобы, ища в нем одно-единственное лицо. И нашел.

Он стоял там, на высоком деревянном помосте для почетных гостей, возвышаясь над толпой. Прекрасный и недосягаемый, словно далекая утренняя звезда, до которой никогда не дотянуться. Король Аларик. Мой король. Мой… возлюбленный. Мужчина, ради одной лишь мимолетной улыбки которого я была готова пойти на все. И я пошла. Я солгала. Предала. И обрекла себя.

Он не был один. Ветер донес до меня тонкий, приторно-сладкий аромат ее духов — лилия и мускус. Она стояла рядом с ним, леди Изабелла, и ее холеная ладонь в белоснежной перчатке так доверчиво, так интимно лежала на его предплечье, обтянутом синим бархатом. Та самая леди, чьи покои он, по слухам, посещал по ночам, пока я, его официально нареченная невеста, ждала в своих комнатах, вслушиваясь в тишину и веря лживым словам, что он говорил мне днем. «Ты одна в моем сердце, Лираэль. Но сейчас… сейчас время требует осторожности».

Какая же я была идиотка.

Аларик не смотрел на меня. Его взгляд был устремлен куда-то вдаль, за городскую стену, поверх голов его подданных, словно там, за туманным горизонтом, разворачивалось нечто куда более важное, чем публичная казнь женщины, которая должна была стать его королевой. Его профиль был безупречен, словно высечен резцом гениального скульптора. Резная линия губ, высокий чистый лоб, золото волос, трепещущих на ветру… Яд. Самый сладкий, самый желанный, самый смертельный яд, который я пила годами, маленькими глотками, не замечая, как он разрушает меня изнутри.

Яд, который с материнской заботой вливала в меня мачеха, королева Моргана.
— Ты должна покорить его сердце, дитя мое, — шептала она, расчесывая мои волосы тяжелым гребнем из слоновой кости, ее прикосновения были нежны, как прикосновения родной матери. — Покорить принца Ноктуса. Он жесток и опасен, но его доверие — это наш единственный шанс на мир. Ты должна стать его слабостью, Лираэль. Влюбить его в себя, а потом… потом мы сможем диктовать свои условия.

Она ошиблась. Или, что вероятнее всего, солгала. Это был не шанс на мир. Это был мой смертный приговор, выписанный ее изящной рукой.

Палач в черном капюшоне с прорезями для глаз лениво кашлянул, проверяя остроту лезвия своего топора. Огромного, с полукруглым лезвием, отполированным до зеркального блеска. В нем на секунду отразилось серое, безразличное, плачущее небо. Меня подвели к эшафоту, и грубые руки стражников втолкнули меня на ступени. Каждый шаг отдавался гулкой болью во всем теле.

Я закрыла глаза, и перед внутренним взором с беспощадной ясностью пронеслась вся моя короткая, до смешного никчемная жизнь. Одиночество в огромном, гулком замке. Насмешки сводного брата, который называл меня «пустышкой с блестящими волосами». Ледяное, отстраненное равнодушие отца, который видел во мне лишь живое напоминание о своей покойной жене. И вечный, всепоглощающий, унизительный голод по любви, по теплу, по одному-единственному доброму слову, который и сделал меня идеальной, послушной марионеткой в чужих руках.

Я проиграла. Проиграла вчистую, не сделав ни одного собственного хода. Моргана получила все: устранила меня, последнюю представительницу истинной королевской крови, получила идеальный повод для войны с ненавистным Ноктусом, посадила рядом с молодым, податливым королем свою протеже. Идеальный ход. А я была лишь серебряной пешкой, которую с легким щелчком сбросили с доски.

Горло сдавил сухой, беззвучный, удушающий смех.

Так вот как все закончится? Ни славы, ни любви, ни даже тихой, спокойной смерти в своей постели. Лишь позорная плаха на городской площади и холодная, безразличная сталь.

Палач шагнул ко мне. Его руки, грубые, мозолистые, с въевшейся под ногти грязью, легли мне на плечи, с силой заставляя опуститься на колени, прижаться щекой к шершавому, пахнущему чужой кровью и животным страхом дереву плахи. Запах железа и сырого дерева ударил в ноздри.

Я открыла глаза в последний раз. Просто чтобы не умирать в темноте. И мой взгляд, блуждающий по чужим лицам, вдруг зацепился за одну фигуру. И замер.

Глава 2

Воздух в комнате был густым и неподвижным, сотканным из солнечной пыли и аромата фрезий. Тем не менее, я дышала с трудом, короткими, рваными вдохами, казалось что мои легкие забыли, как это делается. Каждая деталь вокруг — отполированная до блеска поверхность туалетного столика, тяжелые бархатные портьеры, мягкий ворс ковра под ногами — кричала о жизни, о мире, который я потеряла, а затем каким-то непостижимым чудом обрела вновь. Но для меня все это было не более чем декорациями в театре ужаса. Я знала финал этой пьесы. Я была на сцене, когда в последнем акте опустилась гильотина.

Агнес, моя камеристка, сноровисто двигалась по комнате, открывая массивный платяной шкаф. Ее лицо, обычно такое открытое и простое, сейчас казалось мне сложной картой, которую я отчаянно пыталась прочесть. Была ли она верна мне до конца? Или она служила моей мачехе? В прошлой жизни я бы никогда не задалась таким вопросом. Агнес была для меня просто частью обстановки, как мебель или обои на стенах. Я не видела в ней человека. И в этом была моя первая, фатальная ошибка. Я была слепа ко всем вокруг, поглощенная своим выдуманным горем и несуществующей любовью к Аларику.

— Ваше высочество, какое платье вы наденете сегодня к завтраку? — ее голос вырвал меня из раздумий.

Она держала в руках два наряда. Один был небесно-голубого цвета, из легкого шелка, с воздушными кружевами на рукавах. Платье невинности. Платье жертвы. Именно его я надела в тот день в моей прошлой жизни. Я помню, как Моргана похвалила мой выбор, сказав, что этот цвет подчеркивает мою хрупкость и чистоту, которые непременно «оценит дикий ноктусский принц». Ложь. Она хотела, чтобы я выглядела слабой, беззащитной овечкой, отправляемой на заклание.

Второе платье было полной его противоположностью. Темно-зеленый, почти малахитовый бархат, строгий крой, высокий воротник, длинные узкие рукава. Платье власти. Платье королевы.

— Зеленое, — мой голос прозвучал твердо, без тени сомнений.

Агнес удивленно вскинула брови.

— Но, принцесса… оно такое… строгое. Ее величество говорила, что вам следует носить светлые тона.

«Ее величество говорила». Сколько раз я слышала эту фразу? Сколько раз слепо ей подчинялась? Я подошла к Агнес и заглянула ей в глаза. В них плескался испуг и непонимание. Никакой хитрости. Никакой лжи. В этот момент я поняла — она была на моей стороне. Просто служанка, как и я, была слишком слаба и напугана. В прошлой жизни ее, кажется, обвинили в пособничестве мне и бросили в темницу. Еще одна жизнь, сломанная моим бездействием.

— Сегодня я хочу надеть зеленое, — повторила я мягче, но не менее уверенно. Я взяла платье из ее рук. Ткань была тяжелой, прохладной, настоящей. — Помоги мне.

Процесс одевания превратился в ритуал. Каждый слой одежды, который ложился на мою кожу, ощущался как броня. Нижняя рубашка из тонкого льна, тугой корсет, который Агнес затянула не так сильно, как обычно, подчиняясь моему молчаливому приказу, затем нижние юбки и, наконец, само платье. Оно село на меня идеально, словно вторая кожа. Я подошла к зеркалу.

Из отражения на меня смотрела незнакомка. Та же внешность, те же серебряные волосы, которые Агнес сейчас укладывала в строгую, высокую прическу, выпуская лишь несколько непокорных прядей у висков. Но взгляд… Взгляд был другим. В нем больше не было мечтательной дымки и девичьей наивности. В глубине синих зрачков застыл лед. Лед с городской площади.

Я вспомнила глаза Картиса. Темные, как грозовое небо. Единственные глаза, в которых не было ни ненависти, ни злорадства. Только холодное, отстраненное понимание. Он видел меня. Не принцессу, не предательницу. Он видел сломанную куклу в чужих руках. Почему эта мысль пришла ко мне именно сейчас? Может быть, потому, что я впервые почувствовала с ним нечто общее. Мы оба были одиноки в своих клетках.

— Украшения, ваше высочество? — шепот Агнес вернул меня в реальность.

Она открыла шкатулку. Бриллианты, сапфиры, жемчуг… Все это были подарки Морганы. Дорогие, изящные ошейники, которые я с радостью надевала. Сегодня я выбрала единственное украшение, оставшееся от моей матери. Тонкая серебряная цепочка с маленьким кулоном в виде полумесяца. Он был почти незаметен на фоне темного бархата. И он был моим.

Когда я была готова, я сделала глубокий вдох. Предстояло первое сражение. Самое трудное. Потому что мой враг знал меня лучше, чем я сама. Или, по крайней мере, так было до сегодняшнего утра.

Путь до малой столовой, где королева предпочитала завтракать, превратился в пытку. Каждый шаг по знакомым коридорам королевского дворца отзывался фантомной болью. Вот гобелен, изображающий победу моего прадеда над горными племенами. Рядом с ним Моргана впервые сказала мне, что мужчины ценят в женщинах слабость и покорность. Вот широкая лестница, по которой я бежала в слезах после очередной ссоры с отцом, и мачеха ловила меня в свои объятия, шепча на ухо, что только она одна меня понимает и любит. Вот портрет моего отца, короля Эдуарда. Он смотрел с полотна сурово и отстраненно. Он никогда не любил меня. После смерти матери он видел во мне лишь живое, болезненное напоминание о своей потере. Этим умело пользовалась Моргана, все дальше и дальше отодвигая меня от него, становясь единственным мостом между отцом и дочерью. Хлипким, ядовитым мостом, который вел прямо в пропасть.

Я шла по этим коридорам, и прошлое наваливалось на меня, пытаясь задушить, сломить мою новообретенную решимость. Каждая деталь интерьера, каждый луч света, падающий из окна, был связан с каким-то воспоминанием, которое теперь, пропущенное через фильтр моего знания, обретало новый, зловещий смысл. Я видела не заботу, а манипуляцию. Не любовь, а расчет. Не семью, а паутину, в центре которой сидел огромный, терпеливый паук в обличье прекрасной королевы.

У дверей столовой стояли два гвардейца в парадной форме. Они распахнули передо мной створки, и я вошла.

Моргана уже была там. Она сидела за столом в кресле с высокой спинкой, спиной к окну, так что ее лицо было в тени, а свет создавал вокруг ее фигуры иссиня-черных волос сияющий ореол. Ангел. Падший ангел. На ней было платье цвета утренней зари, и она выглядела юной, свежей и абсолютно безмятежной.

Глава 3

Королевский сад встретил меня притворным радушием. Слишком яркая зелень газонов, слишком идеальные формы стриженых кустов, слишком пьянящий, сахарный аромат роз, чьи тугие бутоны напоминали капли застывшей крови. В прошлой жизни я любила это место. Я приходила сюда плакать, прячась от мира в увитых плющом беседках, и находила в этой выверенной, искусственной красоте горькое утешение. Теперь же видела в ней лишь продолжение лжи, что пропитала стены самого дворца.

Я шла по идеально вычищенным гравийным дорожкам, и каждый шаг отзывался громким хрустом в оглушительной тишине. Мне казалось, что за мной наблюдают. Сотни невидимых глаз следили за мной из-за каждого дерева, из каждого окна. Я чувствовала на спине ледяное дыхание взгляда Морганы, даже зная, что она осталась в столовой. Она была повсюду. Ее шпионы, ее слуги, ее воля… Этот дворец был ее паутиной, а я, вырвавшись из одного кокона, рисковала угодить в другой.

Пальцы сами собой коснулись скромного кулона на шее. Холодный металл. Единственная настоящая вещь, что у меня осталась. Воспоминание о матери, которую я почти не знала. Она умерла, когда мне было пять. Я помнила лишь ее запах — лаванда и озон после грозы, — тепло ее рук и тихий смех. Моргана, появившаяся во дворце спустя год, сделала все, чтобы стереть даже эти хрупкие образы. Портреты королевы Лираэль, в честь которой меня назвали, были убраны в дальние галереи, ее покои — запечатаны, а ее имя стало негласным табу. Мачеха хотела стать для меня единственной матерью. И я, голодный до любви ребенок, позволила ей это.

Я остановилась у фонтана, изображавшего морскую нимфу, и заставила себя посмотреть на свое отражение в подрагивающей воде. Девушка в строгом зеленом платье смотрела на меня с незнакомой отчужденностью. Утром в зеркале я видела страх и ярость. Сейчас, после столкновения с Морганой, во взгляде появилось что-то еще. Холодный, трезвый расчет. Адреналин от схватки прошел, оставив после себя звенящую пустоту и четкое, беспощадное понимание: одной дерзости недостаточно.

Сегодня я застала ее врасплох. Сыграла на ее уверенности в моей слабости. Но она — искусный игрок. Она быстро оправится от удивления и сменит тактику. Ее сегодняшняя оговорка про «тюрьму» не была случайной. Это была угроза. Проверка. Она прощупывала меня, пытаясь понять, откуда взялась эта перемена. Если она заподозрит… если она хотя бы на миг представит, что я знаю будущее, она уничтожит меня. Не топором на площади — это слишком шумно и оставляет свидетелей. Она сотрет меня в порошок тихо, медленно и мучительно. Ядом, который нельзя обнаружить. Несчастным случаем, в котором никто не усомнится. Магией, от которой не останется и следа.

Мне нужна была сила. Не просто сила воли, а настоящая, осязаемая сила. Та, что вспыхнула во мне перед лицом смерти. Серебряное пламя, разорвавшее ткань времени. Оно все еще было во мне, я чувствовала его. Оно спало где-то в глубоко, под сердцем, как свернувшийся в клубок дракон. Но как его разбудить? Как им управлять?

Я отошла от фонтана и двинулась вглубь сада, к старой, заброшенной его части, где садовники появлялись нечасто. Туда, где буйствовала дикая сирень и крапива поднималась по пояс. Мне нужно было место, где я могла бы остаться одна. По-настоящему одна.

И тут память подбросила мне образ. Кованая калитка, почти полностью скрытая в зарослях дикого винограда. За ней — узкая винтовая лестница, ведущая на небольшую террасу, примыкавшую к западному крылу дворца. К крылу моей матери. Она приводила меня туда иногда, когда я была совсем маленькой. Мы сидели на теплых камнях, и она рассказывала мне сказки о звездах, которые на самом деле были серебряными слезами лунной богини.

После ее смерти Моргана приказала запереть все входы в западное крыло. Но про эту калитку, этот тайный ход из сада, она могла и не знать.

Сердце забилось чаще. Это был шанс.

Я, стараясь держаться в тени старых яблонь, добралась до нужного места. Руки дрожали, пока я раздвигала цепкие, пыльные плети винограда. Вот она. Маленькая, почерневшая от времени дверца. Я потянула за ржавое кольцо. Заперто. Конечно, заперто. Отчаяние холодной волной подкатило к горлу, но я отогнала его. Я должна попытаться.

Уперлась в дверцу плечом, надавила. Ничего. Тогда я вложила в нажим всю свою ярость, все свое отчаяние. Вспомнила холод плахи, пустые глаза Аларика, торжествующий взгляд Морганы.

— Ну, давай же, открывайся, — прошипела я сквозь зубы.

И в этот момент я почувствовала тепло. Оно родилось где-то в солнечном сплетении, тонкой струйкой побежало по руке к ладони, что лежала на холодном металле. Я замерла, боясь дышать. Тепло стало интенсивнее, превращаясь в мягкий, серебристый жар. Я услышала тихий, едва различимый щелчок. Ржавый засов внутри замка сдвинулся с места.

Дверца со скрипом поддалась.

Я отшатнулась, глядя на свою ладонь. Она выглядела как обычно, но я чувствовала в ней легкое покалывание, остаточное эхо силы, которую я бессознательно призвала. Это было оно. Мое наследие. Мое оружие.

Затаив дыхание, я шагнула в темный проем.

Внутри пахло сыростью, пылью и временем. Узкие каменные ступени винтовой лестницы уходили вверх, во мрак. Я осторожно начала подниматься, придерживаясь за холодную, влажную стену. С каждым шагом я все дальше уходила от мира Морганы, от ее позолоченной клетки, и все глубже погружалась в царство теней и воспоминаний.

Лестница вывела меня на небольшую, заросшую мхом террасу. Отсюда открывался вид на лес, подступающий к самым стенам дворца. Воздух здесь был другим — чистым, прохладным, пахнущим сосновой хвоей и прелой листвой. На террасу выходили высокие стеклянные двери, за которыми угадывались очертания комнаты. Одна створка была неплотно прикрыта.

И я вошла внутрь.

Это была личная библиотека моей мамы. Небольшая, уютная комната, совершенно не похожая на огромную дворцовую библиотеку. Стены от пола до потолка занимали стеллажи из темного дерева, заставленные книгами. В центре стоял письменный стол, покрытый толстым слоем пыли, и два глубоких кресла у камина, в котором давно погас огонь. Паутина в углах. Лучи света, пробивающиеся сквозь грязные стекла, выхватывали из полумрака мириады танцующих пылинок.

Глава 4

Три дня.

Семьдесят два часа. Четыре тысячи триста двадцать минут.

Для мира за стенами моей комнаты это было ничтожно малое время. Солнце так же всходило и садилось, придворные так же плели интриги, а повара на кухне пекли миндальные пирожные. Но для меня эти три дня превратились в вечность и одновременно в одно короткое, отчаянное мгновение. Это было время, отпущенное мне на то, чтобы умереть и родиться заново.

Моя жизнь разделилась на две части, которые текли параллельно.

Первая жизнь была публичной. Днем я была принцессой Лираэль, готовящейся к династическому браку. Я покорно сносила визиты портних, часами стояла на примерках, позволяя им оборачивать мое тело в метры шелка, бархата и парчи. Я выбирала ткани и фасоны под бдительным взглядом Морганы, которая сопровождала меня повсюду, словно тень.

Каждая примерка превращалась в поле битвы.

— Этот жемчужно-серый цвет подчеркнет твою нежность, дитя мое, — мурлыкала она, проводя рукой по гладкому шелку. — Ты будешь выглядеть в нем так невинно. Принц Картис оценит твой кроткий нрав.

Она хотела облачить меня в цвета покорности и печали. Сделать из меня бледную, дрожащую голубку мира, которую отправляют в клетку к черному ворону. Я же, помня о суровом климате Ноктуса, настойчиво выбирала другое.

— Мне кажется, этот темно-синий суконный костюм для верховой езды будет практичнее, ваше величество, — спокойно отвечала я, встречая ее ледяной взгляд. — Дорога будет долгой. А этот мех, — я касалась тяжелого, иссиня-черного собольего меха, — защитит от северных ветров лучше, чем тонкое кружево.

Это было противостояние, ведомое улыбками и вежливыми словами. Она давила на меня своим авторитетом, я — апеллировала к логике и здравому смыслу. Она хотела видеть меня куклой. Я же готовилась к выживанию. Каждое выбранное мной платье с длинным рукавом, каждый плотный плащ, каждая пара прочных кожаных сапог вместо атласных туфелек были маленькой победой. Она видела в этом лишь юношеское упрямство и дурной вкус. Я же видела в этом броню.

Я встречалась с придворными дамами, которые приходили выразить свое сочувствие и проводить меня в «ужасную ссылку». Принимала их сдержанно и холодно, не позволяя им увидеть ни страха, ни печали. Я видела ложь в их глазах и слышала яд в их сладких речах. «Бедная девочка, едет в самое пекло, к самому дьяволу». Они были ее эхом, ее инструментами, и я научилась не слушать их слова, а смотреть сквозь них, видя за их спинами кукловода.

Но была и вторая жизнь. Тайная.

Ночами, когда дворец засыпал, я ускользала. Через потайную калитку, через винтовую лестницу, я пробиралась в заброшенную библиотеку моей мамы. Это место стало моим убежищем, моим тренировочным лагерем, моим храмом.

Пламя свечи было моим единственным свидетелем. Ночь за ночью я сидела в пыльном кресле, поглощая строки, написанные изящным почерком мамы. Дневники стали для меня учебником и откровением. Я узнавала не только о природе своей силы, но и о женщине, которая была моей матерью. О ее страхах, надеждах, о ее огромной, нерастраченной любви ко мне.

«Сила Серебряной крови — это не меч, который можно выхватить из ножен, — писала она. — Это река, текущая в тебе. Попытаешься перегородить ее плотиной — она выйдет из берегов и снесет все на своем пути. Но если прорыть для нее правильное русло, она сможет двигать горы. Русло — это твоя воля. А вода в реке — твои чувства».

Я поняла, почему мои первые попытки были такими жалкими. Гнев, обида, страх — это были мутные, грязные потоки. Они вызывали лишь слабую рябь на поверхности моей силы. Нужна была чистота. Чистое, концентрированное чувство.

Я тренировалась часами. Снова и снова.

Заставляла пламя свечи гореть ярче, концентрируясь на своей несгибаемой воле к жизни. Потом — тушила его, призвав в душу ледяное спокойствие и мысль о вечном покое смерти, который я обманула. Сначала получалось плохо. Огонек лишь подрагивал, нехотя подчиняясь. Сила истощала меня, после каждой попытки я чувствовала себя выжатой, как лимон. Голова кружилась, а к горлу подступала тошнота.

Но я не сдавалась.

Научилась двигать мелкие предметы. Перо на столе. Упавший с дерева лист за окном. Я смотрела на предмет, не отрываясь, и представляла, как серебряные нити моей воли оплетают его и тянут за собой. Сначала он лишь слегка подрагивал. На вторую ночь мне удалось сдвинуть перо на дюйм. К концу третьей ночи я могла поднять его в воздух и заставить медленно кружиться над столом.

Это были крошечные, смешные успехи. Любой придворный маг посмеялся бы над моими достижениями. Но для меня это было чудом. Я впервые в жизни чувствовала себя не объектом, а субъектом. Не пассивной фигурой, которую двигают по доске, а силой, способной самой двигать фигуры.

Мама писала и о другой стороне дара.

«Свет может не только созидать. Он может и очищать. Сжигать ложь, изгонять тьму. Это опасный путь. Наша сила питается жизненной энергией. Если отдать ее слишком много, можно умереть. Я видела, как мой дед исцелил целую деревню от чумы, а потом превратился в седого старика за одну ночь и умер через неделю. Помни, Лираэль: никогда не отдавай больше, чем можешь себе позволить. Особенно чужим. Особенно тем, кто живет во тьме. Тьма всегда голодна».

Эта запись заставила меня похолодеть. Тьма всегда голодна.

Картис. Принц Пепла.

Все что я знала о нем, все слухи, что я слышала о нем, были пропитаны страхом и тьмой. Говорили, что он был рожден в безлунную ночь во время страшной бури. Что его прикосновение несет холод и смерть. Что цветы вянут, когда он проходит мимо. Что он жесток, безжалостен и не знает ни любви, ни сострадания. Его называли Теневым Вороном, Ледяным Принцем. Монстром.

Моргана годами вбивала этот образ мне в голову. Он был для меня абстрактным злом, страшилкой из детских сказок.

Но теперь… теперь все было иначе. Я видела его лицо перед своим внутренним взором. Не лицо монстра. А лицо человека, стоявшего в тени и смотревшего на меня с горьким пониманием.

Глава 5

Рассвет последнего дня в Этерии был холодным и серым. Небо затянула плотная пелена облаков, и даже солнце, казалось, не решалось показать свой лик, словно скорбя о моем изгнании или стыдясь его. За стенами моих покоев слышались торопливые шаги, приглушенные голоса, скрип колес во внутреннем дворе, где готовили мой скромный кортеж. Этот шум был фальшивым, как и все в этом месте. Никто не горевал о моем отъезде. Они лишь исполняли свои роли в спектакле, поставленном Морганой.

Я была готова задолго до назначенного часа. Агнес помогла мне затянуть шнуровку на темно-синем дорожном костюме, сшитом из плотного, теплого сукна. Никаких летящих шелков и кружев. Штаны для верховой езды, высокие сапоги из мягкой, но прочной кожи, длинный камзол, отороченный темным мехом. Мои серебряные волосы были заплетены в две тугие, тяжелые косы, чтобы не мешали в дороге. Глядя на свое отражение, я не видела принцессу. Я видела воительницу, готовящуюся к долгой и опасной кампании.

Я отослала Агнес проследить за погрузкой последних сундуков, желая остаться одной. Мне нужно было собраться с мыслями, укрепить свою решимость перед последним, неизбежным испытанием.

Я знала, что он придет.

Аларик.

Его тщеславие, его любовь к красивым жестам, его уверенность в моей безграничной любви — все это не позволило бы ему отпустить меня без прощальной сцены. Он должен был прийти, чтобы сыграть роль мученика, разрывающегося между долгом и любовью, чтобы еще раз увидеть в моих глазах обожание и слезы. В прошлой жизни я подарила бы ему это зрелище. Я бы рыдала, цепляясь за его руки, умоляя не отпускать меня, а он бы с красивой печалью на лице говорил о благе королевства.

Но девушка, которая любила его, умерла на эшафоте. А я, та, что заняла ее место, ждала его с холодным, почти научным любопытством. Мне нужно было посмотреть на него еще раз, чтобы вытравить из своего сердца последние остатки яда.

Я ждала его в Оружейной галерее. Длинном, гулком помещении, стены которого были увешаны доспехами и оружием моих предков. Я выбрала это место сознательно. Не плакучие ивы в саду, не уютный гобеленовый салон. А здесь, среди холодной стали и призраков настоящих воинов. Здесь его лживые слова о любви должны были прозвучать особенно неуместно.

Я стояла у высокого окна, глядя на суету во дворе. Мой отряд сопровождения был небольшим: десяток гвардейцев под командованием капитана Гилберта, пожилого, уставшего вояки, которому Моргана не доверяла, а потому и отправила со мной в почетную ссылку. Несколько повозок с моим приданым, которое на самом деле было платой Ноктусу за мир. И одна карета для меня. Золоченая клетка на колесах.

Шаги за спиной. Легкие, уверенные. Я не обернулась. Я знала, кто это. Аромат его парфюма — сандал и бергамот — достиг меня раньше, чем он заговорил.

— Лираэль.

Голос. Бархатный, обволакивающий. Голос, который раньше заставлял мое сердце замирать. Сейчас он вызвал лишь легкое раздражение, как жужжание назойливой мухи.

Я медленно обернулась.

Он был прекрасен. Невозможно, неправдоподобно прекрасен. Золотые волосы обрамляли лицо, которое могло бы принадлежать богу солнца. Синие глаза, цветом напоминавшие мои, смотрели с такой искусной печалью, что на миг я почти поверила ему. На нем был темно-лиловый камзол, подчеркивающий широкие плечи, и белоснежная рубашка с кружевными манжетами. Он был картиной, сошедшей с полотна. Идеальной, но безжизненной.

— Ваше величество, — я склонила голову в легком поклоне. Никакой фамильярности. Никаких имен. Только официальный титул.

Это сбило его с толку. Он ожидал другого. Он сделал шаг ко мне, протягивая руки, словно хотел заключить меня в объятия.

— Лираэль, не надо так. Между нами не может быть этой холодной официальности. Не сегодня.

Я не двинулась с места, и его руки неловко замерли в воздухе.

— Боюсь, именно сегодня она как никогда уместна, — мой голос был ровным и холодным. — Я больше не ваша невеста. Я — будущая жена принца-регента Ноктуса. Полагаю, протокол требует соблюдать дистанцию.

Его лицо дрогнуло. На безупречном фасаде появилась трещина раздражения, но он быстро взял себя в руки, снова натянув маску скорби.

— Мое сердце разрывается, видя тебя такой, — прошептал он, и в его голосе зазвенели трагические нотки. — Холодной, отстраненной… Я знаю, что причинил тебе боль. Поверь, я страдаю не меньше твоего. Каждую ночь я просыпаюсь от кошмаров, в которых вижу, как ты уезжаешь навсегда. Но долг… долг короля превыше желаний мужчины.

Он говорил, а я смотрела на него и не узнавала. Нет, я узнавала черты лица, голос, манеры. Я не узнавала того человека, которого, как мне казалось, я любила. Кого я любила? Этого актера? Эту красивую, пустую куклу, повторяющую заученные фразы? Или я любила образ, который сама себе создала, наделив его достоинствами, которых у него никогда не было?

Пока он говорил о своей несуществующей боли, я видела другую картину. Картину из будущего, которое для меня уже стало прошлым. Я видела его на помосте, рядом с леди Изабеллой. Его лицо было не искажено страданием. Оно было скучающим. Равнодушным. Он смотрел не на меня, а куда-то вдаль, словно ждал, когда этот неприятный, но необходимый ритуал закончится.

— Ваше величество, вы так убедительно говорите о долге, — прервала я его патетическую речь. — Позвольте спросить, о каком именно долге идет речь? О долге перед королевством? Или о долге перед королевой Морганой?

Он отшатнулся, словно я его ударила.

— Что ты такое говоришь? Королева желает лишь блага для Этерии!

— Разумеется, — я позволила себе легкую, ядовитую усмешку. — И мое изгнание в Ноктус — часть этого блага. Так же, как и ваше будущее тесное общение с леди Изабеллой. Она ведь тоже часть этого великого плана по спасению королевства, не так ли?

Его лицо вспыхнуло. Не от стыда. От гнева. Гнева человека, чью хорошо отрепетированную ложь грубо прервали.

— Слухи, которые распускают при дворе, не делают чести твоему уму, Лираэль. Я ожидал от тебя большего.