Жена с характером или неудачный брак попаданки

Глава 1

Боль была первым, что вернуло Катю к сознанию. Тупая, пульсирующая боль в висках, отдававшаяся эхом в глубине черепа. Затем ощущение тяжести, странной слабости во всех членах, словно тело было налито свинцом. Катя попыталась открыть глаза, но веки не слушались.Она лежала, прислушиваясь к собственному телу, и медленно, сквозь пелену боли, начала осознавать неправильность всего.

Запах. Не привычный аромат кофе, пыли со строительных материалов и свежей штукатурки, а что-то густое, сладковато-лекарственное, смешанное с запахом воска, старого дерева и… Розы? Воздух был неподвижен, спертый, но холодный, будто в комнате давно не топили.

Она заставила себя открыть глаза.

Над ней плыл в полумраке полог из тяжелого, темно-бордового бархата, расшитый потускневшими золотыми нитями. Катя медленно отвела взгляд. Высокий потолок с лепниной, поблекшей от времени, стены, затянутые сумрачно-зеленым штофом, огромный камин из темного мрамора, в котором безжизненно чернели головни. Мебель - массивная, резная, казалось, вросла в пол. Всё было незнакомо.

Паника, холодная и тошнотворная, подступила к горлу. Катя попыталась резко сесть, но голова закружилась, и мир накренился. Руки, которыми она уперлась в матрас, были чужими - слишком тонкими, бледными, с длинными пальцами и аккуратными ногтями. Не её рабочие руки с мозолями и следами от карандаша.

За дверью, тяжелой дубовой, послышались приглушенные голоса. Женские. Катя замерла, затаив дыхание, боль в висках отступила перед нахлынувшим инстинктом.

- … она должна была бы прийти в себя к утру. Доктор Харрисон говорил, что сотрясение не сильное,-прозвучал один голос, сухой и безразличный.- Всё это нервы. Истерическая натура.

-Мама права,-отозвался второй, более молодой и легкомысленный.-Я видела, как она смотрела на Уильяма за обедом. Прямо как обиженная овца. Естественно, он не выдержал и ушел в библиотеку. А она, должно быть, побежала за ним, поскользнулась на лестнице… И устроила такой спектакль. Теперь весь дом на ушах.

-Тише, Амелия. Не стоит говорить об этом так громко. Филиппа, милая, не беспокойся. Её падение ничего не изменит. Уильям исполнил свой долг, но он не слеп. Он видит, что она не подходит ему.

Тон был медовым, но в нем сквозило лезвие. Катя слушала, и кусочки ужасной мозаики начали складываться. Лестница. Падение. Уильям. Долг. Она… Она опозорила кого-то? Её? Эту незнакомку в чужом теле?

-Я лишь молюсь, чтобы лорд Монтегю обрел покой,-прозвучал третий голос, тихий, кроткий, исполненный искренней, как казалось, заботы.-Он так несчастлив. А вид леди Монтегю в таком состоянии, конечно, причиняет ему страдания.

Леди Монтегю. Слова отозвались в памяти глухим ударом. Катя закрыла глаза, и перед внутренним взором всплыли не её воспоминания. Письмо. Она держала в руках хрупкий, пожелтевший лист в синей бархатной коробке. Читала изысканный, устаревший почерк: «…он смотрит сквозь меня… Этот дом поглотит меня… если бы не падение с восточной лестницы…» Она, Катя, архитектор-реставратор, нашла его в тайнике за панелью во время работы в старом английском поместье. А потом… Потом была платформа, высота, скользкие доски, крик… Падение.

Звон в ушах стал оглушительным. Она упала. И она, та девушка, Корделия, чьё письмо она читала, тоже упала. С лестницы.

Дверь тихо скрипнула. Катя не открыла глаза, притворяясь спящей. Послышался мягкие шаркающие шаг , звякнула посуда, поставленная на прикроватный столик. Затем шаги удалились, дверь закрылась.

Оставаться в постели было равносильно самоубийству. Она должна увидеть. Должна понять.

Преодолевая слабость и головокружение, Катя сбросила тяжелое одеяло. На ней была длинная ночная рубашка из тонкого батиста и кружевной пеньюар. Её ноги, бледные и холодные, коснулись шершавого ковра. Она встала, держась за резное изголовье кровати, и сделала несколько неуверенных шагов. В углу комнаты, между двумя узкими окнами, затянутыми плотным тюлем, стояло большое трюмо в золоченой раме.

Катя подошла к нему, цепляясь за спинки стульев и комод.

В тусклом, рассеянном свете, пробивавшемся сквозь ткань, в зеркале отразилась незнакомка. Молодая женщина, лет двадцати трех, с бледным, почти прозрачным лицом правильных, хрупких черт. Широко распахнутые глаза цвета бледного летнего неба смотрели на неё с немым ужасом. Губы, тонкие и бледные, были слегка приоткрыты. И волосы… Темно-каштановые, почти шоколадные волны густых волос спускались на плечи и спину, контрастируя с белизной кожи и светом глаз. Это было красивое лицо. Но лицо, отмеченное печатью глубокой, застарелой грусти и безволия, которое не могло принадлежать ей, Кате.

Она медленно подняла руку и прикоснулась к холодному стеклу. Отражение повторило её движение.

-Корделия, — прошептала она, и губы в зеркале беззвучно шевельнулись.

Это было не сон. Не галлюцинация. Боль была слишком реальной, а холод слишком ощутимым. Письмо, падение, чужие голоса, это отражение… Логика, её верный инструмент, против воли выстраивала невозможное заключение.

Она оказалась в теле той самой девушки, чью судьбу она держала в руках во время реставрации английского особняка.В теле леди Корделии Монтегю.

Катя опустила руку и обхватила себя за плечи, пытаясь сдержать дрожь. Страх отступил на секунду, уступив место чистой, леденящей ясности. Она была в ловушке. В чужом теле, в чужом времени, в чужой, явно враждебной обстановке. Та девушка, настоящая Корделия, не пережила падения. А она, Катя Соколова, пережила своё. И теперь ей предстояло жить за двоих.

За дверью снова послышались шаги, на этот раз быстрые и решительные. Катя отпрянула от зеркала, инстинктивно выпрямив спину. Слабость и страх были роскошью, которую она сейчас не могла себе позволить. Она должна была наблюдать. Должна была понять правила игры, в которую её втянули против воли.

Дверь открылась без стука. На пороге стояла горничная в строгом черном платье и белом чепце. Её лицо не выражало ни сочувствия, ни любопытства - лишь холодное равнодушие.