Жена ярла

Пролог

Казалось, в тот понедельник не было ничего, кроме серости. Серое небо за окном, серые стены длинного университетского коридора, отдающее серой усталостью лицо в отражении на сером полированном полу.

Лера шла, механически переставляя ноги, и думала, что кофе, уже вторая или, быть может, третья чашка, не принесёт желанной бодрости, а лишь подстегнёт привычное оцепенение.

Её кабинет был таким же, как и она сама в тот день, пыльным и невыспавшимся. Сбросив на стол пачку студенческих работ по древнескандинавскому языку, она тяжело рухнула в кресло. Раскрытая монография пестрела знакомыми словами: "хусабю", "ярл", "вейцла"...

Порой ей казалось, что тот давно исчезнувший мир она знала куда лучше, чем свой собственный. Она могла бы с закрытыми глазами начертить план хускарла, описать по памяти наборку борта драккара или перечислить все прозвища конунга Харальда Прекрасноволосого. Но знание это было книжным, стерильным, запертым в стеклянной колбе академических текстов. Она читала о ярости, страстях и суровой жизни викингов, сидя в уютной, натопленной каморке с центральным отоплением и видом на скучную парковку.

"Каково это было на самом деле? — в который раз поймала Лера себя на мысли, проводя пальцем по изображению бронзовой фибулы. — Просыпаться на овечьей шкуре в холодной горнице? Чувствовать въедливый запах дыма, дёгтя и немытых тел? Бояться, что этой зимой умрёшь с голоду или того, что муж не вернётся из викинга?"

На душе почему-то стало тревожно и пусто.

Обычно подобные мысли накатывали поздно вечером. Сейчас же за окном был лишь второй час дня, а её уже обуревала странная, до боли тягучая тоска, будто она скучала по чему-то, чего никогда не знала. По колючему воздуху фьордов, по завыванию ветра в соснах, по чему-то настоящему, грубому, лишённому душащей оболочки современности.

Дверь вдруг с треском распахнулась, впустив в её берлогу вихрь энергии в мятом свитере и с растрёпанными светлыми волосами.

— Лера! Ты не поверишь, что опять вытворили первокурсники на семинаре по "Песни о Риге"! — провозгласил Гарик, её коллега и друг, способный с пеной у рта спорить о тонкостях кеннингов в три часа ночи.

Лера попыталась улыбнуться, но лицо не слушалось.

Гарик был её полной противоположностью. Там, где она видела лишь пыльные фолианты, он находил пылающие страстью приключения. Для него викинги были не темой для диссертации, а почти что соседями, с которыми он мысленно пил мёд в Вальгалле.

— И что же? — выдавила она, почувствовав, как комната вдруг начала медленно плыть перед глазами.

— Один юный гений заявил, что Карли — это, цитата, "просто низкорослый фермер, обиженный на жизнь"! Представляешь? Социальный протест в эддической поэзии! — гремел Гарик, размахивая руками.

Его голос гудел под низким потолком, но до Леры он доносился будто сквозь толстое стекло.

Она смотрела на оживлённое лицо Гарика, на до боли знакомые стеллажи, на мигающий монитор, но всё это вдруг стало плоским, ненастоящим, картонной декорацией. А где-то за ними, за тончайшей плёнкой реальности, шевелилось нечто иное.

Холод.

Влажный запах старого дерева, солёного ветра и... чего-то, отдававшего железом. Крови.

— Лера? Ты как будто призрака увидела. Опять ночью над статьёй корпела? — шутливый тон Гарика сменился на беспокойный.

Она хотела ответить, что всё в порядке. Бросить что-нибудь остроумное. Но вместо этого почувствовала, как пол начал уходить из-под ног. Не просто головокружение, а сокрушительное ощущение, будто само пространство под ней проваливается в чёрную и бездонную яму.

— Мне... плохо... — лишь хрипло прошептала Лера.

Последнее, что она запомнила, было искажённым паникой лицом Гарика, бросившегося к ней. Последнее, что почувствовала, — удар затылком о холодный линолеум. И последняя мысль, прежде чем тьма поглотила её целиком, была не о работе, не о кофе и не о нелепости происходящего.

"Так вот он каков на вкус, тот воздух... Пахнет снегом и пеплом".

А потом наступила тьма.

И в этой тьме не было ничего знакомого.

Глава 1

Холод.

Он впивался в щёку ледяными зубцами каменного пола.

Потом появились запахи.

Плесень, едкая гарь смоляного факела и... что-то тёплое, знакомое до тошноты.

Лера лежала ничком, не в силах пошевелиться. Тело горело, будто её переехал асфальтовый каток. В памяти всплывали обрывки: испуганное лицо Гарика, его перекошенный крик, резкий удар о университетский линолеум... и этот чужой запах.

Темнота была густой, разрываемой лишь тонкой и пыльной полоской света под тяжёлой дверью.

С трудом оторвав голову от пола, она попыталась осмотреться. Грубые каменные стены, низкий потолок с почерневшими от времени балками. Лера лежала на голом камне в центре круглой, словно колодец, комнаты.

Башня.

"Где я?"

Острая и безжалостная паника сжала горло. Лера попыталась встать, опираясь на дрожащие руки, и ладонь скользнула по чему-то мокрому и липкому. Подняв руку к скудному свету, она увидела тёмные, почти чёрные разводы. Кровь.

Её кровь?

Собрав все силы, она судорожно ощупала себя. Длинная грубая ночная рубашка до пят из незнакомой ткани. Явных ран на теле Лера на нашла.

И тут её взгляд упал на собственные запястья.

Из-под длинных рукавов на бледную кожу выступали свежие рваные полосы. Не глубокие, но многочисленные, будто кто-то водил лезвием по коже снова и снова в отчаянной и торопливой ярости. Кровь сочилась из них, медленная и упрямая, окрашивая края рубашки в ржавый цвет.

Лера застыла, не в силах отвести взгляд. Она никогда... Мысль оборвалась, не в силах осознать это зрелище.

Она кое-как поднялась на ноги, зашатавшись, как подкошенный колос. В этот миг дверь с глухим скрипом отворилась, ослепив её скупым светом дня и вырвав из мрака силуэт.

В проёме стоял мужчина. Его лицо, обрамлённое седеющей бородой, было искажено немой яростью. Он был одет в кожу и грубую шерсть, а на его мощной груди поблескивала массивная серебряная фибула в виде звериной головы.

— Астрид! Клянусь молотом Тора, если ты...

Его низкий и раскатистый, как гром, голос резко оборвался, когда он увидел её испачканные руки и тёмные пятна на рубашке. Но ни страха, ни ужаса в его глазах не вспыхнуло. Лишь новая, ещё более свирепая ярость, от которой кровь стыла в жилах.

В два шага он преодолел расстояние между ними. Лера инстинктивно отпрянула, прижавшись спиной к шершавому холодному камню.

— Что ты натворила, глупая девка? — брезгливо прошипел он. — Взгляни на себя!

Он схватил её за подбородок, грубо повернув лицо к свету. Его пальцы жгли кожу.

— Ты не посмеешь опозорить наш род, — с ледяным отвращением процедил мужчина. — Я не позволю! Хочешь ты того или нет, но завтра твой брак скрепит мир. От своей судьбы не убежишь.

Слова долетали до Леры обрывками, с трудом обретая смысл. И когда они, наконец, сложились в предложения, у неё перехватило дыхание от ужаса.

Этот свирепый незнакомец говорил на древнескандинавском.

На том самом языке, на котором она читала скальдические висы и эддические песни. И слышать его, обращённым к себе, оказалось страшнее любого кошмара.

Это не укладывалось в голове.

Это было невозможно.

Но это была реальность, от которой стыла кровь.

— Молчишь? — прошипел он и грубо толкнул её к двери. — Даровал же Один...

Лера споткнулась о высокий порог и рухнула на колени, больно ударившись локтём о каменные плиты коридора. Острая боль пронзила ладонь.

Мужчина выругался сквозь зубы, и его железная рука вцепилась ей в запястье. Рывок, от которого хрустнули суставы, поднял её на ноги. Мир поплыл, закружился. Она, пошатываясь, позволила ему тащить себя по узкой и крутой лестнице, ведущей вниз. Пальцы свободной руки цеплялись за холодные камни стен, словно пытаясь найти опору в этом рушащемся мире.

Наконец, он остановился у другой, такой же массивной двери, открыл её, втолкнул Леру внутрь и отпустил, будто сбросив с себя что-то гадкое. Она едва удержалась на ногах и инстинктивно обхватила себя руками, пытаясь сохранить остатки тепла.

— Служанки приведут тебя в порядок, — бросил он, стоя на пороге. Его тяжёлый и презрительный взгляд скользнул по её фигуре. — Чтоб к утру от этой... слабости не осталось и следа. Поняла меня, Астрид? Или ты хочешь окончательно опозорить наш род, выставив себя перед Хальвданом жалкой и обезумевшей овцой?

Он не ждал ответа. Массивная дверь захлопнулась с глухим стуком. Щёлкнул засов.

Лера осталась одна.

Дрожь, которую она сдерживала из последних сил, вырвалась наружу, сотрясая всё её тело, заставляя зубы выбивать беспомощную дробь.

"Наш род?"

Выходит, она, точнее... эта Астрид, была его дочерью? Лера с трудом припоминала лицо своего собственного, давно умершего отца. А это чужой яростный мужчина вдруг оказался её родичем. Ко всему прочему, она понятия не имела, как выглядела она... здесь.

Она медленно, словно во сне, обвела взглядом свою новую темницу. Она была чуть больше предыдущей, но такой же безжалостно скудной. Грубая деревянная кровать с тонким матрасом, набитым соломой. Тощий, почерневший от времени сундук. Маленький столик с глиняным кувшином и помятой медной чашей. Ни стула, ни ковра, ни занавесок на крошечном оконце.

Ничего лишнего.

И ничего родного.

Наполнив чашу дрожащими руками, она заглянула в своё отражение.

Из помутневшей, покрытой пятнами меди на неё смотрело чужое лицо. Худое, бледное, как полотно, с заострившимися скулами и огромными, полными немого ужаса светлыми глазами. Прямой нос. Тонкие, бескровные губы. Спутанные пряди рыжеватых волос.

Это было её лицо.

Но не её.

Это была она.

Но не она.

Измождённая, истощённая, чужая.

Лера провела пальцем по впалой щеке.

Холодное отражение повторило движение.

И тогда до неё окончательно дошло, обрушившись всей тяжестью.

Каменные стены. Чужой язык. Чужое имя. Чужое тело.

Глава 2

Сон был беспокойным и обрывистым, полным теней и далёких криков. Из блаженного, с трудом наступившего забытья Леру вырвал грубый толчок в плечо. Сердце бешено заколотилось где-то в горле.

Она вскинулась на жёсткой кровати.

Нет, это всё не приснилось.

В тусклом утреннем свете, едва пробивавшемся сквозь щель в ставнях, на неё смотрело чужое лицо средних лет.

— Довольно валяться, госпожа. Вставайте, — проскрипела женщина.

Воспоминания о вчерашнем вечере были смутны, словно подёрнуты дымкой, но она вспомнила, как эта служанка долго ворчала, промывая и заматывая её запястья грубыми полосками ткани.

Леру, не церемонясь, стащили с ложа и поставили на колени на каменный пол. Прежде, чем она успела опомниться, в комнату вошли ещё две женщины с дымящимися кувшинами. Одна из служанок, совсем юная девочка, молча стянула с неё окровавленную рубашку. Лера инстинктивно сжалась, прикрывшись руками, но болезненный щипок в плечо от старшей заставил её выпрямиться. Стыд здесь явно был роскошью.

Лера украдкой взглянула на своё новое тело. Худое, с резко очерченными ключицами и бледной и почти прозрачной кожей, на которой проступали синеватые прожилки вен. И те самые тонкие, слегка зажившие, красные линии на запястьях. Немое послание от прежней хозяйки этого тела. Она отвела взгляд, почувствовав, как в горле встал горький ком.

Её обтёрли тряпьём, смоченным в ледяной воде, пахнущей полынью. Потом натянули длинную и колючую рубаху из небеленой шерсти, а сверху надели тяжёлое, как панцирь, платье тёмно-синего цвета, подпоясанное простым кожаным ремнём. Спутавшиеся волосы с силой расчесали гребнем, вырывая пряди, и заплели в тугую косу, стянув у висков тонкими металлическими обручами, впивавшимися в кожу.

— Ярл Сигурд ждёт, — коротко бросила разбудившая её женщина, когда облачение было завершено. И вдруг её голос, дрогнув, неожиданно смягчился: — Постарайтесь сегодня хоть что-нибудь съесть. Силы понадобятся.

Лера лишь молча кивнула, не в силах вымолвить и слова.

— Эрна, отведи госпожу к столу, — снова став жёсткой, приказала она младшей служанке.

— Да, Гуннхильд, — девчушка покорно склонила голову и потянула Леру за собой к двери.

Та послушно пошла следом, цепляясь взглядом за шероховатые камни стен, за потёки смолы на факелах, пытаясь осмыслить услышанное. Незнакомые имена — Гуннхильд, Эрна, Сигурд — не удивили, лишь просто зацепились за память. Но куда страннее было то, что её приказали отвести к столу, словно несмышлёного ребёнка. Прежняя Астрид, видимо, была совсем беспомощной. Эти порезы на запястьях, эта явно нежеланная свадьба... Всё складывалось в картину безрадостной и отчаявшейся жизни.

Эрна долго вела её по продуваемым сквозняками коридорам, не отпуская руку. Наконец, они спустились в залу, где за длинным и грубо сколоченным столом сидел... её отец. Ярл Сигурд. При дневном свете, падавшем из высокого зарешеченного окна, он казался не таким свирепым, каким запомнился в гневе. Скорее... усталым и потрёпанным жизнью. Перед ним стояла деревянная миска с какой-то кашей.

Он молча, движением головы, указал ей на место рядом с собой.

Лера робко опустилась на скамью. Сигурд, не глядя, подвинул в её сторону краюху чёрного хлеба и кусок сыра.

— Ешь, Астрид, — произнёс он с горькой усталостью.

Она взяла хлеб дрожащими, всё ещё онемевшими от холода пальцами. Ярости вчерашнего дня в нём уже не было. Лишь тяжёлое, каменное бремя необходимости, давившее на плечи.

Могла ли она попытаться умолять его не выдавать её замуж? Упасть на колени и выкрикнуть правду? Что она не его дочь. Что всё это чудовищная ошибка! Пронзившая её мысль была тут же раздавлена холодным и беспощадным рационализмом.

Нет.

Вчерашняя ярость, тот животный ужас, что исходили от него в темноте башни, были отнюдь не игрой. Этот человек был способен на всё.

На всё.

— Ты думаешь, я чудовище, — словно прочитав её мысли, проскрипел Сигурд, уставившись в свою деревянную кружку. — Но некоторые решения принимаются не ради удовольствия, а ради выживания. Рода. Очага. Нашего выживания. Ты поняла меня?

Лера не ответила.

Она лишь смотрела в его глаза — холодные, стального цвета, лишённые всякой теплоты, — и не могла поверить в происходящее. Ещё вчера она обсуждала с Гариком тонкости эддической поэзии, а сегодня сидела напротив настоящего ярла в ледяном замке накануне собственной свадьбы.

Не услышав ответ, Сигурд подался вперёд.

— Я спрашиваю, ты поняла меня, Астрид?

Она кивнула, не в силах отвести от него взгляд.

Он прищурился — ей показалось, в его взгляде мелькнуло мимолётное удивление, — затем одним махом опрокинул содержимое кружки в горло и грузно поднялся, отодвинув скамью с оглушительным скрежетом, эхом разнёсшимся по пустому залу.

— Поторопись. Нам пора.

Гуннхильд, словно тень, возникла за спиной и накинула на её плечи тяжёлый, пропахший дымом и овчиной, плащ, скрепив его под подбородком массивной фибулой. Они вышли с Сигурдом из замка в сырой и пронизывающий до костей ветер. Лера шла за его широкой спиной, спотыкаясь о скользкие от влаги камни мощёного двора. Воины, стоявшие по бокам, провожали её взглядами: в них читалось праздное любопытство, откровенное презрение, а у самых юных — даже нечто, похожее на жалость.

Ворота с тяжёлым скрипом распахнулись, открывая вид на свинцовые пенистые воды фьорда и тёмную, отполированную волнами гальку берега.

И тогда она увидела их.

На горизонте, вырастая из утреннего тумана, как видения из её лекций, показались силуэты. Длинные, низкие, змеевидные, с высоко вздёрнутыми носами, увенчанными головами драконов, взиравших на чужие берега пустыми глазницами. Драккары. Они скользили по воде с хищной и неумолимой грацией, и от этого зрелища, одновременно величественного и ужасающего, у Леры перехватило дыхание. Это была не картинка из книги, это была сама История, живая и дышащая, плывущая ей навстречу.