Жестокая нежность мажора

Пролог

— Лен, где тебя носит? — шипит влетевшая в служебный туалет Катя. — Тебя Мегера сейчас на кусочки порвет. Я не успеваю на два этажа!

Я открываю кран и полощу рот водой, чтобы избавиться от привкуса желчи. Не стоило брать шаверму в этой забегаловке. Желудок, видимо, еще не окреп после простуды.

— Алло-о-о? — я окатываю лицо водой и устало поднимаю взгляд в зеркало, встречаясь с отражением недовольной коллеги. — Там третий и пятый стол жалуются на обслуживание. Мегера уже ищет тебя. Ты чем тут занята?

Я хватаюсь за раковину и прикрываю глаза. Что-то мне совсем не хорошо. Ее слова будто эхом разлетаются вокруг.

Катя негодующе вздыхает, слышится шорох ее чешек по плитке, потом она берет меня за плечи и разворачивает к себе.

Мне ничего не остается, кроме как смотреть на нее и представлять, насколько жалко я выгляжу.

— Что происходит? — ее голос теплеет. — Ты в последнее время часто болеешь, похудела, да и вообще выглядишь бледной, как Мортиша Адамс.

Это правда, я чувствую себя так, будто не вылезаю из состояния болезни уже целую вечность. То живот болит. То голова. Сегодня вот головокружение и тошнота подъехали. Надо бы записаться к врачу.

— Наверное, мой депрессивный период дает о себе знать не лучшим образом, — пытаюсь отшутиться.

— Твоя депрессия очень напоминает симптомы беременности, Любова, — произносит Катя с легким беспокойством. — Когда у тебя были месячные?

Меня будто ледяной водой окатывает, и я отшатываюсь от коллеги. Колени подкашиваются, я едва успеваю схватиться за столешницу.

Слова Кати ошеломляют настолько, что у меня даже не выходит посмеяться над тем, какую глупость она сморозила.

А может быть, они просто напугали меня, и мысли, крутящиеся в голове со скоростью света, просто подтверждают возможность того, о чем говорит коллега.

Черт возьми, я даже не могу вспомнить, когда у меня была чертова менструация, потому что последние три месяца жила как в тумане. Я так страдала по долбаному Самсонову, что решила погрести себя под всевозможной работой и подработками, чтобы не думать о нем.

А усталость в совокупности с ослабевшим иммунитетом прекрасно дополнили мою жизнь, превратив ее в жалкое существование.

И я была счастлива, что мое изможденное состояние помогало держать руки подальше от статей о Самсонове, но, разумеется, я все равно находила на них время, а потом ненавидела себя за это. И за то, что даже после всего я продолжаю любить его…

Но ведь я ни с кем не спала кроме Глеба, а он использовал защиту. Так что вариант коллеги с беременностью не укладывается в моей голове. Внезапное облегчение открывает второе дыхание, и мне удается взять себя в руки.

— Я не могу быть беременна, Кать, я ни с кем не спала за последние три месяца.

— То есть у тебя был секс три месяца назад?

— Ну да, и мы использовали презерватив, так что твоя версия не подходит.

Только почему-то тревога продолжает сдавливать грудную клетку.

— Хорошо, — Катя кивает, — это была просто теория. К слову, презервативы не дают стопроцентной гарантии.

— Возможно, — шепчу я, вновь начиная накручивать себя. — Но даже если бы теоретически, — выделяю последнее слово, — я могла забеременеть, думаю, ребенок бы уже дал о себе знать.

Я поднимаю футболку, демонстрируя впалый живот.

Катя опускает взгляд на мою тощую талию и протяжно вздыхает.

— Не знаю, Лен. Тебе бы к врачу сходить.

Нервно улыбаюсь.

— Да. Завтра займусь этим вопросом, но не думаю, что подхватила что-то серьезное, наверное, какая-нибудь простая кишечная инфекция.

Катя корчит гримасу отвращения.

— Тогда тебе бы на больничный. Я не хочу подхватить эту заразу.

Я запрокидываю голову и провожу по волосам ладонями.

— Платили бы еще за эти больничные, — вздыхаю и снова смотрю на Катю.

Катя подходит и становится рядом, подпирая бедрами столешницу и складывая руки на груди.

— А если беременна? Будешь рожать, или что?

Я бросаю на подругу взгляд, которым очень бы хотелось придушить ее.

— Ну а что такого? — начинает она спешно. — Это взрослая жизнь и ее последствия. Отец-то хоть знаешь кто?

— Я… если я… — закрыв глаза, шумно перевожу дыхание. — Да не беременна я!

1

Сорвавшись с места, по длинному коридору выхожу из служебного помещения в зал. Через басы музыки слышу, как меня окликает злобный голос Мегеры, быстро хватаю поднос, тряпку и убегаю в зал.

С онемением и чувством страха в груди начинаю наводить порядок на своем этаже, но руки так дрожат, что я делаю только хуже.

Нагружаю полный поднос грязных бокалов и, когда оступаюсь, они съезжают в бок и падают на пол.

Звон стекла перебивает громкую музыку. Я взвизгиваю и, поджав под себя ногу, зажмуриваюсь.

Приоткрыв сначала один глаз, затем второй, ошарашено рассматриваю битую посуду.

— Ох, мы приносим свои извинения, — слышу елейный голос, вскидываю голову и вижу, как в мою сторону летит взбесившаяся Мегера.

— Пошла отсюда вон! Идиотка! — шипит она мне в лицо, и я инстинктивно пячусь назад. — И позови уборщицу! — А затем натягивает улыбочку и торопится замять инцидент с другими возмущенными гостями.

Я, как в тумане, захожу за бар, кладу пустой поднос и ускользаю в каморку на перекур до того, как Рома полезет с расспросами.

Судорожно сглатываю, запускаю дрожащие пальцы в волосы и смотрю на свое отражение в зеркале.

Лицо бледное, глаза по пять копеек, обветрившиеся губы. Да что со мной такое?

В голове всплывают слова коллеги:

«…очень напоминает симптомы беременности».

Трясу головой и начинаю метаться по маленькой комнате.

Нет. Этого не может быть. Я не беременна. Это просто невозможно. Я даже не представляю, как это… Я, конечно, люблю Царевича, но собственный ребенок?

Эта вероятность пугает меня до чертиков.

Я не смогу стать хорошей матерью. Это будет заранее проигрыш… Мать-одиночка… и бабушка-алкоголичка. А с учетом того, что я не смогу работать и оплачивать съемку в Питере, мне придется вернуться в засратую квартиру… к алкашам…

Господи, я только испорчу жизнь ни в чем не повинному малышу.

— О боже… — шепчу, в панике обхватывая голову руками. — Я не беременна. Я не беременна. Я не беременна.

А потом что-то во мне надламывается, и я не успеваю закрыть рот, как из него вырывается глухое рыдание.

У меня действительно нет месячных. Меня тошнит. Мутит. У меня перепады настроения. Что, если это не инфекция и не вирус?! Что, если это правда беременность?

Не знаю, как такое возможно, но вдруг Катя права и презервативы не дают стопроцентной гарантии? Боже…

Как я могу стать матерью? Как мне содержать ребенка? Кормить, покупать подгузники, одежду, игрушки и оплачивать съемную квартиру?

А если он заболеет и его нужно будет лечить? Что я смогу со своими зарплатами, которых мне едва хватает на себя и мать-алкоголичку?! Как я смогу позволить себе заботу о целом маленьком человечке? Детям ведь столько всего нужно…

Дверь открывается, и Катя застает меня на грани истерики.

— Черт возьми, она тебя уволила?

Я закрываю лицо и плачу навзрыд, мотая головой.

Чувствую, как Катя меня обнимает и притягивает к себе.

— Лен, ну ты чего? Ты же знаешь, она вечно поорет-поорет и успокоится. Хочешь, я за тебя с ней поговорю?

— Да причем… здесь… это… — с надрывом выдыхаю я. — Я не из-за этого плачу…

— А из-за чего?

Катя отстраняет меня за плечи и заставляет посмотреть на нее, но я отворачиваюсь и отхожу в сторону. Перевожу дыхание и задерживаю воздух в груди. Икаю.

— Просто… ис… испугалась, что ты мо… можешь оказаться права.

— Перестань!

Подруга снова подходит ко мне, разворачивает и быстро приводит меня в порядок, вытирая с щек растекшуюся тушь.

— Просто мне сейчас беременность ни к чему. Я не справлюсь…

— Тише, — мягко шикает она, поправляя мои волосы. — Для начала успокойся. Завтра запишешься к врачу, и он уже выяснит: беременна ты или нет, а дальше можно будет переживать об остальном, ладно?

Всхлипываю. Но ком в горле растет с новой силой. Мне страшно.

— Решай проблемы по мере их поступления. А пока что вдохни поглубже и расслабься.

Ком в горле лопается, и я утыкаюсь лицом в плечо Кати, отчаянно желая, чтобы ее слова о беременности не подтвердились.

2

Решать проблемы по мере их поступления.

Как хорошо это звучало, когда об этом говорила Катя.

Но у моей головы слишком сложная экосистема мышления, и я решила повременить с поступлением проблем, сбежав прямо из женской консультации…

Глупо, безответственно в первую очередь по отношению к своему здоровью, вот только это не убедило меня дождаться приема у врача.

Я струсила.

Сбежала домой и, как самая настоящая идиотка, решила вести себя как ни в чем не бывало, надеясь, что все разрешится само по себе. Правда, иногда мое мнимое спокойствие нарушала тошнота.

Но, слава богу, мне удалось поспать пару часов, потом замазать синяки под глазами и освежить бледное лицо тональником, чтобы выйти в вечернюю смену в ресторан. Там хорошие чаевые, и я не могу позволить себе остаться без них.

— Лен, на пару слов, — вполголоса шепчет проходящая мимо администратор Карина и, прерывисто втянув воздух, я следую за ней.

Мы заходим за стойку администратора и, когда я встречаюсь со взглядом Карины, мои плечи тут же поникают в унынии.

— У тебя все хорошо?

— Да, — нервно сглатываю и растягиваю пересохшие губы.

Карина прищуривается.

— Ты выглядишь неважно. И перепутала сегодня уже два стола и их заказы. — Нет, пожалуйста… — Дима тебя подменит.

— Да все нормально, я просто…

— Это не предложение, Лена. — Карина печально улыбается. — Иди домой. Я не могу допускать тебя в таком состоянии в зал.

А я не могу уйти, мне нужны эти деньги!

Но этого я, конечно, не говорю, потому что знаю: мои проблемы никого не касаются и рисковать репутацией ресторана никто не будет. Поэтому я неуверенно киваю и снова натягиваю улыбку, но она дрожит.

— Хорошо, — произношу надломленным шепотом, но уйти не позволяет ладонь, опустившаяся на мое плечо. По-доброму. Мягко и тепло. Карина с пониманием сжимает его.

— Я дам тебе неделю отгулов. За это время сходи к врачу, сдай анализы, да и вообще проверь здоровье.

***

Я в отчаянии. Моя жизнь разваливается прямо на глазах. И я не знаю, как все остановить…

За последние двое суток меня отправили домой с двух рабочих мест. А это значит, что мне засчитают неполные смены, если вообще засчитают…

Вернувшись в квартиру, игнорирую разбросанные вещи, немытые полы и гору грязной посуды в раковине… И не только.

Бардак и в жизни, и в съемной квартире, на уборку которой я в последнее время не могу найти ни сил, ни времени.

Выпив стакан холодной воды, вытираю рот рукой и плетусь в спальню, где меня встречает неубранная кровать с набросанной поверху одеждой, на которую я тупо заваливаюсь и устремляю взгляд в потолок.

Пытаюсь сделать вдох, но что-то блокирует эту попытку, а в следующее мгновение комнату наполняют уродливые звуки моих рыданий.

Я плачу и плачу, пока не проваливаюсь в туманный, беспокойный сон.

Наутро моя голова кажется набитой грудой камней, и мне с большим трудом удается оторвать ее от подушки.

Присев на кровати, скрючиваюсь и замираю так на некоторое время, прислушиваясь к своему организму.

И только когда понимаю, что чувство тошноты не мутит голову, заставляю себя подняться.

Вот только ощущение усталости никуда не делось, наоборот, кажется, оно только усилилось.

А дальше все как на автопилоте.

Принимаю душ, чищу зубы и готовлю себе завтрак, который через силу собираюсь запихнуть в себя. А когда он просится обратно, вынуждая меня рвануть в ванную и согнуться над унитазом, понимаю, что это была последняя капля моей трусости.

***

— Исходя из ваших анализов и исследований УЗИ, могу смело заверить вас, что вы на тринадцатой недели беременности, моя дорогая.

Уставившись на гинеколога, хлопаю ресницами и забываю, как дышать.

Тринадцатой недели… О господи…

Но врач не видит моих эмоций, что-то заполняя в документах.

— А чего вы ждали? У вас уже начало второго триместра. Вам нужно срочно вставать на учет и проходить обследование.

Оторвавшись от писанины, она поднимает голову и встречается со мной взглядом.

Я не знаю, как сейчас выгляжу, но, судя по смягчающемуся лицу врача, плохо.

— Правильно ли я понимаю, что для вас эта новость внезапная?

Несколько раз киваю.

— Я думала… у меня был просто вирус, и я не набрала в весе… Беременные же должны толстеть?

Женщина снисходительно улыбается.

— Необязательно. Некоторые худеют из-за токсикоза, а живот не растет за счет крепкого мышечного каркаса. В таких случаях округлость проявляется позднее. Судя по тому, что мы имеем, у вас, Алена, поздний токсикоз, и он может продлиться до восемнадцатой недели. Я дам вам рекомендации, которые помогут снизить тошноту. В случае если она продолжится, вас придется перевести на дневной стационар, чтобы прокапать. Ваш вес ниже нормы, и это нехорошо. У вас так же понижен гемоглобин, и наблюдается недостаток уровня железа. Здесь я написала рекомендации и необходимые препараты. Начинайте пить витамины, нормально и правильно питаться и обязательно восстановите режим сна. Это важно. Особенно для женского организма. Особенно беременного.

3

Трясусь в маршрутке, тупо таращась в окно.

В голове ни одной связной мысли, а ощущение усталости достигло такого предела, что я проезжаю нужную остановку.

Но и это понимание не может заставить меня что-то исправить.

Способности к функционированию — ноль.

Телефон вибрирует в кармане. Снова и снова. Будто пытается пробиться сквозь вакуумный слой до моего сознания.

И в конце концов я достаю гаджет из кармана и, не глядя на экран, принимаю вызов.

— Аленушка, — слащавый женский голос отдается неприятным осознанием, откуда звонок. — Аленушка, котенок, здравствуй, слышно меня? Это тетя Ира, помнишь? Я соседка твоей мамы.

Прикрываю глаза и медленно перевожу дыхание.

— Здрасьте, теть Ир.

— Ты извини, что беспокою, солнышко наше, маме твоей плохо, захворала она, ты только не переживай, ничего серьезного, но ты бы скинула копеечку, а я бы за лекарством сбегала…

— Захворала? — выдыхаю с глухим смешком. — Да вы совсем там охренели?! — шиплю в трубку, разворачиваясь всем телом к окну.

— Аленушка, ну что ж ты так сразу… Зачем ты такое…

И тут меня прорывает.

— Лена! Меня зовут Лена! И я ни копейки не пришлю этой алкашке! Все, хватит с меня…

— Ой, нельзя, нельзя так с мамкой-то родной…

— Нельзя, да? А ей… ей можно? Ей можно сидеть на шее у дочери, которая убивается на работе, чтобы кормить ее и выплачивать долги? У дочери, на которую ей плевать! Так что заткнитесь со своим вот этим «с мамкой так нельзя»! Можно! Все! Сдулся ваш кошелек! Пусть валит работать! Хватит!

Сбрасываю. Нервно сглатываю и с запозданием понимаю, что мое шипение в какой-то момент перешло в крик, и теперь мой затылок горит от сверлящих его взглядов.

Неприятный холодок забирается под ворот ветровки, и я передергиваю плечами.

Господи, ну вот что я, как…

Слышу перешептывания, а когда нерешительно оглядываюсь, люди неловко отводят глаза.

Я делаю то же самое, мечтая провалиться сквозь землю.

Маршрутка останавливается, я быстро поднимаюсь и пробиваюсь к выходу. А когда наконец выбираюсь на улицу, запрокидываю голову и так и стою, пытаясь надышаться свежим воздухом.

Все наладится. Я со всем справлюсь. Все будет… хорошо. Мне просто нужно отойти от шока. Из любой ситуации можно найти выход… да же?

Домой я добираюсь через час, потому что вышла на две остановки позже.

Но даже лежа на кровати мне не найти покоя. Мысли давят, и сколько бы я ни пыталась избавиться от них и просто заснуть… ничего не выходит.

Тело будто ломает.

Я больше не могу оставаться наедине с собой.

У меня уже шестеренки в голове выкручивает.

Взяв телефон, смотрю на него и подпираю голову рукой. Нахожу номер Алисы. Но палец замирает над контактом, пока я раздумываю, стоит ли тревожить ее сейчас своими проблемами.

У нее уже срок большой, к чему заставлять подругу нервничать? Но с другой стороны… кто меня поймет кроме нее?

Тапаю по экрану и подношу телефон к уху. Нервно тру пальцами лоб. Гудки нервируют. А еще больше — будущее признание.

— Ну наконец-то ты решила вспомнить, что у тебя есть подруга!

Губы сами по себе растягиваются в улыбке от шутливого голоса Алисы.

— Приве-ее-т! — Пытаюсь отшутиться: — Это я, да, подруга года!

Мой неестественный смех смолкает, и я произношу тише:

— Прости, что редко звоню и не всегда отвечаю, у меня… не лучший период.

— Ага, я уже догадалась. И если бы не одно большое обстоятельство, перевешивающее меня, я бы наведалась в гости.

И снова я улыбаюсь. Боже, я так по ней соскучилась.

У Алисы сложная беременность, и она уже три раза лежала на сохранении, поэтому, уверена, если бы здоровье ей позволило, она бы примчала ко мне с пропистонами.

— Как у вас дела?

— Да как дела, в целом нормально, Багиров взял в младшую секцию Царевича. Я хотела подождать еще годик, но папаша тут оказался упертей меня. А я слишком устала, чтобы с ним спорить. Пузожитель все ребра мне отпинал. Еще изжога началась, в общем, веселые будни беременяшки, — с иронией выдает подруга.

— Пол так и не узнали?

— Не-а, только жопку показывает нам, негодник.

— Или негодница.

— Ой, я уже так привыкла к мужскому обществу, что даже не знаю, готова ли к девочке.

Я опускаю взгляд, закусывая губы.

А я в принципе не знаю, готова ли я…

Алиса что-то еще болтает о последнем скрининге и как Багиров доказывал врачу, что все-таки увидел достоинство пацана. И да, этот безумный папаша ходит с ней повсюду, сдувая пылинки. Видимо, эта беременность отыгрывается на нем за две сразу.

4

В легких все спирает, а я продолжаю ходить по комнате, не зная куда себя деть.

— Алис… ты не так поняла… у меня нет и не было никаких отношений. Ни с кем. После… Глеба.

— Твою мать… — шепчет Алиса, понимая куда я клоню. — Боже мой, Любова… это шутка такая? Какой у тебя срок?

Застонав, шлепаю себя ладонью по лбу.

— Тринадцать недель.

— И ты столько времени скрывала от меня? — взвивается подруга. — Ты совсем обалдела? Подожди, а Смайл? Он-то в курсе?

Закусив губу, сдерживаю порыв истерично рассмеяться.

— Вообще-то, я узнала об этом только сегодня. И ты первая, кому я позвонила.

Я не вижу ее лица, но могу стопроцентно заявить, что эта коза сейчас улыбается.

— Так, ну ладно, тогда беру свои слова обратно. Ты все правильно сделала. — Небольшая пауза. — Хотя… погоди, Глеб получается не в курсе? Блин, я стала совсем тормозом, — ворчит подруга.

Печальная улыбка растягивает мои губы. Она такая славная беременяшка.

— Глеб ничего не знает. Никто кроме тебя не знает.

— Лена, но… как это… Ты же расскажешь ему?

Останавливаюсь у окна и горестно прижимаюсь лбом к прохладному стеклу.

Рассказать человеку, который в нашу последнюю встречу отчетливо дал понять, что я для него нежеланная обуза?

Я. Взрослый человек, способный существовать сам по себе, — угроза его привычной жизни. И как уж тут говорить об ответственности в виде ребенка?

По-моему, он доступно объяснил, что я ему не нужна. Так что даже не пытаюсь тешить себя иллюзией, будто ребенок способен изменить отношение Самсонова. Хотела бы я этого? Сейчас у меня нет ответа на данный вопрос.

Но, с другой стороны, я не виновата, что его долбанные сперматозоиды не остановил чертов презерватив!

Если на ситуацию смотреть под этим углом, то я не обязана в одиночку отвечать за то, что случилось! Не обязана, но и представить не могу, что должно толкнуть меня на признание. Приползти к королю с жестоким сердцем и просить у него на коленях милостыню?

— Лен? — осторожно зовет Алиса. — Послушай, тебе страшно, я понимаю, правда, но я и Багиров… Мы всегда будем рядом и поможем в любой ситуации…

— Алис, прошу тебя, не начинай, у вас и без меня сейчас забот хватает.

— Это ты мне не начинай! Я даже слышать не хочу! Мы есть у тебя при любом раскладе, и, если тебе что-то нужно, ты звонишь нам, это ясно?

Мои губы дрожат в сентиментальной улыбке:

— Да.

— Ну вот и хорошо. А теперь вернемся к вопросу, расскажешь ли ты Самсонову о беременности. Сразу скажу свое мнение: я считаю, что как отец он и имеет право знать.

— Алис. Не дави на меня, пожалуйста! Я уверена, что он не захочет этого ребенка!

— Ты не можешь знать наверняка! — продолжает она наступление.

— Но я знаю! Может, у нас и не было серьезных отношений, но я прекрасно усвоила его позицию, которую он озвучил мне прямо в лицо. Не думаю, что за это время что-то кардинально изменилось. Судя по тому, что наше общение прекратилось с той знаменательной, блин, встречи, я права. Он не хочет меня видеть! Предлагаешь умолять его о милости хотя бы поговорить со мной? — начинаю злиться.

— Я предлагаю просто сообщить ему, а что он будет делать с этой информацией — уже его ответственностью. Твоя ответственность — рассказать ему все!

— Алис, нет. Пока что я не готова. Господи, да как я вообще могу быть готовой? Ты слышала, что он сказал мне!

— Лен, он был не в себе!

— Три месяца?! — кричу в отчаянии, чувствуя, что подруга встает на его сторону.

— У него был непростой период…

— У меня тоже, — огрызаюсь, но тут же смягчаюсь. — У меня тоже непростой период, Алис. И с сегодняшнего дня этот период переходит в режим пиздеца… потому что я не могу прервать беременность, а как справиться со всем этим — не имею ни малейшего понятия. Я в заднице, и просвета в ней не видно!

— Твой первый просвет — это сообщить обо всем Самсонову. Иначе это сделаю я.

5

Флэшбэк. Три месяца назад. После той самой ночи

Илай не повез меня к себе домой, я не хотела в таком неадекватном состоянии показаться на глаза бабе Люсе и Алисе, последней особенно, потому что не хотела расспросов.

Что было между мной и Глебом, как я оказалась у него в квартире, в его кровати и под ним… Почему вернулась вся в слезах, сделал ли он мне больно и зачем я пошла на это, зная, что дальше секса наши отношения не зайдут…

И это лишь малая часть предполагаемых вопросов, к которым я не готова. Не сейчас.

Я обязательно выслушаю, какая я наивная дурочка, а после все объясню подруге, но позже. Сейчас, после накрывшей меня истерики, я хотела остаться наедине с собой и, заняв немного налички у Багирова, купила самый бюджетный билет до Питера и сняла себе койко-место в захудалом хостеле Москвы, чтобы дождаться поезда.

— Уверена, что не хочешь снять себе номер получше? Деньги не проблема, Лен. Отдашь как сможешь.

— Нет…

Прерывисто всхлипнув, трясу головой и вытираю остатки слез с лица.

Я сейчас в таком разбитом состоянии, что мне уже абсолютно все равно, как я выгляжу. Но жалость, которая исходит от Багирова, разрывает меня на атомы, окончательно и жестоко.

— Все нормально, Пантера. Меня устраивает койко-место. Передай Алисе, что я заеду завтра за вещами.

Багиров молчит. Напряжение в салоне все еще чувствуется после моих рыданий. И я очень хочу ускользнуть из этой гнетущей неловкости. На мгновение я поддалась слабости, но сейчас, немного придя в себя, жалею, что сделала это.

Слишком резко отстегиваю ремень, и за неосторожное движение боль наказывает меня: хватаюсь за ручку, но дискомфорт внизу живота вынуждает меня зажмуриться.

— Черт…

— Иди на хрен, Твихард. Ты не останешься здесь в таком состоянии.

И заводит машину. Сцепив зубы, я подаюсь к нему и хватаю за руку.

— Не смей, Багиров! Я останусь.

Мы сталкиваемся хмурыми взглядами: у меня такой, потому что мне плохо и больно, у Илая — от злости и упрямства.

— Прошу… — голос надламывается. — Мне нужно побыть одной. Я имею на это право. Не дави на меня!

Багиров скрежещет зубами.

— У меня все хорошо, — натягиваю дрожащие губы, пытаясь изобразить улыбку, но это вызывает у Илая лишь недобрый смех.

— Ага, ахуенно все, Лен.

— Я переночую, побуду наедине со своими мыслями и завтра позвоню вам. В конце концов, я взрослая девочка, — пытаюсь хорохориться, но от движения бедрами опять сжимаюсь из-за неприятных ощущений. — Единственное, что ты мог бы мне дать, — обезболивающее.

Перед тем как все-таки выйти из машины друга, мне приходится выслушать гору матов и проклятий в духе: «На что я, блядь, подписался! Попробуй только натворить глупостей, и я достану тебя из-под земли, Рыжая!» и еще «Если Алиса узнает, что я оставил тебя здесь, она меня сама придушит».

А я? Я просто беру и обнимаю эту огромную скалу мышц.

Каким бы говнюком он ни был, сегодня Багира — единственный, кто был со мной в переломный момент. И я невероятно ему благодарна за это.

С этой мыслью я забираюсь на скромную койку и закрываю глаза, приказывая себе заснуть и запрещая думать о чем-либо!

Никаких мыслей.

Мне нужно хоть немного поспать. Иначе, боюсь, не справлюсь с безумием, происходящим внутри меня. И от этого становится очень страшно.

Сейчас я даже немного жалею, что промолчала.

Мне стоило поговорить с Илаем и во время своих рыданий позволить излить боль, а вместе с ней и все мои переживания…

Но это, наверное, глупо… ведь Илай — лучший друг Самсонова. Было бы крайне нелепо плакаться, что его друг — жестокий мудак?

Я убеждаю себя, что все сделала правильно, не поддавшись эмоциям, окей, поддавшись частично: мою истерику Багиров все же видел и, уверена, догадался о ее причинах.

И только после всех этих изнуряющей мыслей, скачущих в голове по кругу, мне удается заснуть.

А будит меня звонкая трель телефона.

Я не знаю, сколько прошло времени, но точно знаю, что просыпаться я не готова.

Голова гудит, и попытка открыть глаза отзывается болью в висках.

Когда трель затихает, я выдыхаю и постепенно погружаюсь обратно в сон. Но ненадолго. В меня прилетает что-то увесистое, и я вскидываю голову.

— Возьми, на хрен, трубку, или я выкину твой телефон в мусоропровод!

Я моргаю, глядя на разъяренного парня, который показывает мне средний палец и накрывает голову подушкой.

Я слегка заторможенно присаживаюсь на узкой кровати и с запозданием понимаю, что телефон снова звонит.

Не сразу нахожу его в одеяле, вижу имя абонента и задумываюсь, стоит ли брать сейчас трубку, но палец неловко соскальзывает на экран, и в следующую секунду я слышу голос Алисы.

6

Я не помню, как вбегаю в больницу, нахожу нужный этаж и встречаюсь в коридоре с толпой ожидающих.

Стук моих каблуков отдается эхом в ушах.

Наспех приглаживаю растрепавшиеся, спутанные волосы. Я даже не хочу думать, как выгляжу. Да это и неважно.

Все, что сейчас имеет значение, — это Самсонов. И его гребаная жизнь.

Я случайно задеваю кого-то плечом и извиняюсь. Судорожный вдох и длинный выдох.

А когда приближаюсь, Алиса вся в слезах бросается ко мне в объятия, и я стискиваю ее. Она плачет навзрыд, а я так потрясена, что пока что даже дышать нормально не могу. Не то что плакать.

В голове чертова карусель, и я ничего не понимаю.

Проходит три часа… четыре… пять? Я не знаю.

Не помню, в какой момент мы оказались в специальной зоне ожидания повышенной комфортности.

Все, что я делаю, — сижу в кресле и раскачиваюсь из стороны в сторону. Алиса сидит рядом на подлокотнике и держит меня за руку. Часть парней из команды облепила большой диван. Соколов — на полу, в ногах — монотонно стучит затылком по подлокотнику, поникшие Астахов, Юдин и Захаров — на диване, изредка ероша волосы и отвечая на звонки других сокомандников, переживающих за состояние Глеба.

В остальном никто из нас не говорит. Все сидят в ожидании, и эта тишина сама по себе нагнетает обстановку до удушающего состояния.

Особенно когда я смотрю на Багирова, сидящего на корточках и привалившегося к стене.

Он тянет длинную челку, будто готов начать рвать на себе волосы. Таким я его еще не видела. Мрачнее тучи. Уязвимый. Заламывающий татуированные пальцы в каком-то отчаянии.

Алиса осторожно выпускает мою руку и подходит к мужу, опускается перед ним, чтобы обхватить его лицо и заставить посмотреть на нее.

— Это я виноват, — сокрушенно произносит он. — Я был груб с ним, детка… Я не поддержал его…

— Нет, нет, — подруга притягивает мужа к себе, и тот утыкается лбом ей в грудь. — Это несчастный случай, — шепчет она и прижимается губами к его макушке, успокаивающе поглаживая по спине.

Ком в горле давит, и я отворачиваюсь, болезненно сглатывая.

Если бы я не позвонила Багирову, возможно, он бы не был груб с Самсоновым. Так что он не прав. Это я все испортила, вмешав его в наши недоотношения.

Мне не стоило этого делать.

Сквозь стеклянные двери я замечаю в коридоре рыдающую маму Глеба, рядом, как каменная статуя, стоит отец, прижимая ее к себе. Они о чем-то разговаривают с врачом. А потом он жестом просит их следовать за ним.

Закрыв лицо руками, я заставляю себя дышать.

Если бы случилось что-то плохое, нам бы уже сказали, да?

Череда нелепых вопросов кружит, как чертовы стервятники, и легче от мнимых уговоров мне не становится.

Внезапно дверь открывается, и я вскидываю голову.

— Глеб пришел в себя. Вы можете навестить его, но недолго. Он еще слишком слаб и нуждается в отдыхе.

Толпа переживающих за жизнь друга поднимается на ноги, и все идут за медсестрой.

Алиса тянет меня за руку, и я заторможенно следую за ней.

Все как в тумане. Сердце начинает работать на пределе. Ладони потеют.

Парни из команды проходят первыми, за ними Багиров с Алисой, а потом я несмело переступаю порог просторной вип-палаты, но, как только вижу Глеба, застываю на месте будто вкопанная.

Капельницы, трубки… Его лицо бледное, шов на носу и на лбу несколько ссадин. Обветренные губы едва подрагивают в улыбке, когда парни осторожно пожимают ему руку, как бы подбадривая.

Но я вижу, что он не нуждается в этом, потому что, судя по всему, последствия ему известны… И от этого мне становится страшно, ведь мой взгляд замирает на жутком механизме, который удерживает правую ногу Глеба, просверленную в колене. Господи…

Пульс тяжело громыхает в ушах.

В этот момент Самсонов медленно поднимает глаза на меня. Его лицо мгновенно ожесточается. За жалкую секунду мое сердце подпрыгивает к горлу и гортань судорожно сжимается.

— Что она здесь делает?!

— Я…

— Им нужно поговорить, — встревает Багиров, но делает только хуже.

— Нет, — железобетонно припечатывает Глеб. — Пусть она уходит. Зачем вы, блядь, ее позвали?

— Смайл, не гони.

Мы пристально смотрим друг на друга. Все остальные просто исчезают. Остаемся только я, он и его ненависть ко мне.

Я вижу, как Самсонов сжимает дрожащий кулак и цедит сквозь зубы:

— Убирайся отсюда! Просто исчезни из моей жизни, блядь! Ты здесь лишняя, ясно?!

Внезапно взгляды присутствующих становятся заметны на физическом уровне, каждый будто раздваивает меня, преумножая мой позор до абсурда. В глазах начинает жечь, но я не позволяю себе заплакать.

— Я просто хотела увидеть тебя, — шепчу сдавленно. — Не переживай, я уйду.

7

Настоящее время

Я понимала, что Алиса ничего бы не сказала Самсонову без моего ведома, но, сходив на скрининг и окончательно осознав, что внутри меня уже растет и развивается настоящий маленький человек… Эта информация что-то сделала со мной.

Иначе я не могу объяснить, почему несколько часов спустя еду в город, который так сильно повлиял на мою жизнь.

Свернувшись калачиком на нижней полке, пытаюсь заснуть под шум колес. Но как бы поезд ни убаюкивал, кружащие мысли упрямо отгоняют сон.

Я не знаю, что делаю и зачем еду в Москву, потому что абсолютно точно не готова к встрече с отцом моего будущего ребенка.

Не будущего. Он уже есть. Или она…

Положив ладонь на пока еще плоский живот, прислушиваюсь к ощущениям, которые должны подтвердить присутствие маленькой жизни.

Я знаю, что он или она уже двигается и у него или у нее бьется сердечко, но ничего не чувствую, кроме страха.

Перевернувшись на спину, прерывисто вздыхаю и закрываю лицо руками, только сейчас ощутив влагу от слез.

Осознание ответственности, которая внезапно стала слишком реальной, чертовски давит.

Во мне живет маленькая кроха, которая полностью зависит от моего существования. И уже сейчас я сомневаюсь, что смогу дать беззащитному малышу все необходимое со своим образом жизни.

Горестное понимание простой истины и толкнуло меня на отчаянный шаг. Я нуждаюсь в помощи, и отрицать это глупо.

Еще несколько дней назад я была на сто процентов уверена, что приехала бы к Самсонову только под дулом пистолета, но настоящее оказалось слишком суровым. И теперь мои принципы, обида и гордость неуместны. Не в моем положении. Я действительно больше не могу быть эгоисткой и думать только о себе.

Как минимум я должна попробовать поговорить с человеком, который не меньше ответственен за мое положение. Возможно, он смог бы стать лучшим родителем для этого ребенка, чем я.

От абсурдности собственных рассуждений мне хочется рассмеяться, но ком в горле не позволяет этого сделать.

И все же я цепляюсь за эту мысль и наконец погружаюсь в неспокойный сон, а во сне вижу маленькую девочку с яркими рыжими волосами, развевающимися из-под хоккейного шлема, пока она неуверенно делает первые шаги на льду к мужской фигуре, которая расставляет руки, чтобы поймать ее…

— Через пятнадцать минут Москва! — громкий голос проводницы резко возвращает в реальность, я дергаюсь и открываю глаза. — Просыпаемся. Вещи не забываем.

Осторожно сев, тру лицо ладонями и постепенно прихожу в себя.

Первым меня встречает уже привычное чувство усталости. Накинув ветровку и взяв небольшую сумку с вещами, выхожу в проход и вместе с остальными пассажирами стою там до остановки поезда.

На автомате следую знакомым маршрутом, Багиров должен стоять возле пятой колонны.

В людской толкучке меня накрывает ощущением духоты, но, когда я вырываюсь на улицу и свежий воздух проникает в легкие, тошнота откатывает от горла.

Машина Багирова стоит на аварийке, где я и ожидала.

Я перепрыгиваю лужу, открываю дверцу и сажусь в салон.

Багиров забирает мою сумку, отправляет ее назад, а потом я оказываюсь стиснута в медвежьих объятиях. Что-то новенькое.

— Пиздец ты дохлая, Твихард.

А нет, все нормально. Это все тот же котяра.

— И тебе привет, — произношу сквозь ком в горле. Слезы подступают к глазам, но я прикусываю язык, чтобы отогнать их.

Кто-то сигналит сзади, Багиров быстро переключает передачу и, вырулив на дорогу, набирает ход.

— Где Алиса?

Я прекрасно знаю, что она сегодня с утра должна быть на приеме у врача и не успела бы меня встретить, но мне нужно разбавить наше молчание.

— Она собирается в женскую консультацию, вечером увидитесь.

Я хмурюсь. Вечером? Но не придаю этому значения и прижимаюсь виском к прохладному стеклу.

— Есть хочешь?

Морщу нос.

— Не… Меня немного тошнит.

— Если что, на заднем сиденье пончики и молочный коктейль. Алиса на втором триместре не могла жить без них. Подумал, может, ты оценишь.

Мои губы дергаются в слабой улыбке.

— Осторожнее, Багиров. Я могу подумать, что в нашей дружбе наступило потепление.

Он усмехается.

— Беременные девушки дурно на меня влияют.

— А по-моему, отлично.

Прищурившись, кошусь на него и вижу, как он ухмыляется, покачивая головой. А потом перевожу взгляд на дорогу и на какое-то время зависаю в бездумных мыслях. Пока до меня кое-что не доходит…

Я не сильно знакома с Москвой, но прекрасно понимаю, что мы покидаем центр города.

Почему-то это заставляет меня встревожиться.

— Вы переехали? — пытаюсь отшутиться.

8

Багиров останавливается рядом с домом, который мне уже хорошо знаком.

Слишком хорошо знаком.

И в который меня однажды привез, не особо спрашивая, тот же самый человек.

Будто сейчас судьба смотрит откуда-то сверху и смеется над тем, как иронично все повторяется.

Болезненные страстные воспоминания врываются в душу, и я зажмуриваюсь.

Мы в одной ванной…

Сброшенная мокрая одежда…

Голые в большой кровати…

Его голова между моих ног…

Мои губы вокруг его члена...

Внеплановый завтрак с его мамой и по совместительству самой чудной и доброй женщиной.

Ссора, которая становится первой трещиной, и крохотный ручеек горькой правды выливается из меня вместе с наивной верой, что этот человек ее заслуживает…

Господи, это место хранит в себе столько неправильных и одновременно самых лучших воспоминаний в моей жизни, что прямо сейчас я ненавижу этот дом.

Ненавижу, потому что знаю: когда я войду в него, все, что я помнила до этого момента исчезнет и сменится тупой реальностью, в которой больше нет наивной глупой девушки, влюбившейся в парня с самым жестоким сердцем…

— Готова?

Голос Багирова вырывает меня из мыслей, и я в ответ бросаю на него такой взгляд, что Илай все понимает без слов.

— Ладно. Будешь импровизировать. Иногда это срабатывает даже лучше заготовленного плана.

— Я тебя ненавижу, — сухо выдаю я.

— Послушай, Лен. Я знаю, что это непросто. И прошу тебя сделать первый шаг, потому что он влюбленный идиот с разбитым сердцем из-за своего дерьмового характера, ясно? Идиот, который лишился всего. И спорта, и любимой девушки.

Чушь!!!

По крайней мере, последнее.

Я не его любимая девушка. И никогда ей не была.

Втягиваю носом воздух, пытаясь заполнить грудь пустотой, а не эмоциями, которые, против моей воли, оживают внутри от услышанного.

— Это нечестно, Багиров! — стискивая кулаки, шиплю я. — Все эти месяцы, даже не зная о беременности, в глубине души я ждала его. Ждала хоть малейшего знака, что нужна ему. Простого признания, что он погорячился и жалеет о сказанных словах, которые разбили МОЕ сердце! Все. Эти. Гребаные. Три. Месяца! — стучу кулаком себя по бедру, отбивая каждое слово, теряя контроль над собой.

— Я ждала первого шага от него, он должен был его сделать, но так ничего и не сделал, — срываюсь на шепот. — Ни-че-го! И вот я здесь! — развожу руками. — Потому что я в полной заднице и нуждаюсь в его помощи, ведь он отец этого ребенка! Это из-за его гребаных сперматозоидов во мне растет маленькая жизнь, и теперь я должна засунуть остатки поистрепавшейся гордости в жопу и после всего дерьма приехать к нему первой! И мне плевать, какой у него период! Правда, Багиров, пле-вать! Потому что благодаря той чудной ночке непростой период у меня затянется на ближайшие восемнадцать лет!

Выплюнув каждое слово, дергаю ручку и выпрыгиваю на улицу, нуждаясь в свежем воздухе.

Хватаю его ртом, в ужасе думая, что через несколько минут встречусь с тем, кого сейчас ненавижу всей душой. Ненавижу за то, что люблю его, и ненавижу за то, что ждала его, а он просто забыл обо мне!

Глаза начинает печь от подкатывающих слез, и я агрессивно тру их кулаками.

Слышу, как Багиров хлопает дверью и как хрустит под его кроссовками гравий, а потом тяжелая ладонь опускается мне на плечо.

— Идем, Твихард.

Сдавленно выдохнув, опускаю руки и позволяю вести себя туда, где я не хочу быть при нынешних обстоятельствах.

Без стука Илай входит в просторный коридор, где мы почти одновременно скидываем обувь.

На ходу расстегивая ветровку, стараюсь не смотреть в сторону гостиной, где на диване я получила оргазм от трения об долбаный член Самсонова.

От воспоминаний во мне вспыхивает пожар, который сейчас абсолютно неуместен. Но гаснет он чертовски внезапно: я замерзаю на месте, когда мы бесшумно заходим на кухню.

У плиты воркует Надежда Александровна, она что-то рассказывает уткнувшемуся в телефон сыну, на котором и останавливаются мои расширенные глаза.

Участившееся сердцебиение отдается гулким эхом в груди.

Ладони потеют, и я стискиваю их в кулаки, с щемящим, полузабытым чувством изучая Глеба.

Его волосы стали длиннее, гуще и небрежней. На когда-то гладковыбритом лице темнеет щетина, впалые щеки подчеркивают заострившиеся скулы, а пустой взгляд, который будто чувствует мое присутствие, поднимается на меня.

Сердце переворачивается в груди, и на мгновение я забываю о своей обиде и ненависти, потому что вижу перед собой совершенно другого Глеба Самсонова.

Серого. Замкнутого. Отстраненного. Сломленного. И даже напуганного моим появлением, но ненадолго. Потому что в следующий миг его лицо мрачнеет, а глаза заволакивает пугающая темнота.

9

Неловкая пауза затягивается, напряжение между нами нарастает, и непроницаемое лицо Глеба ничуть не упрощает мне задачу.

Переминаюсь с ноги на ногу.

— Может, поговорим в более располагающей обстановке? — нервно выдаю.

На самом деле, располагающей обстановки здесь не существует. Во всяком случае, для меня. Ее в принципе нет. Потому что вся эта тема — один сплошной тикающий шар, чертова бомба, наполненная гвоздями.

Одно неверное движение — и она взорвется, уничтожит все, что находится поблизости. И в первую очередь меня.

Только нужно было хоть как-то прервать гнетущее молчание, чем угодно. По крайней мере, попробовать.

Самсонов продолжает молча сверлить меня мрачным взглядом. Затем вдруг опирается руками на стол и встает.

Взгляд пробегается по его фигуре, будто пытается зацепиться за какое-то изменение, но тело Глеба все еще в отличной форме, и футболка с шортами позволяет его оценить… И все-таки есть кое-что, хоть и замечаю я это не сразу.

Скованность в движении, чересчур напряженное лицо, рука, сжавшая спинку стула с такой силой, что я удивлена, как по ней не пошла трещина.

Глеб делает первый шаг, немного неуверенно и отрывисто, останавливается, вздергивает подбородок и втягивает носом воздух, будто пытаясь собраться или дать себе крохотную передышку. Делает еще один шаг, перехватывая другой стул, чтобы сохранить равновесие и продвинуться дальше.

А когда стулья заканчиваются и рядом не оказывается опоры, он, откровенно хромая, пыхтит от боли, тяжело направляясь в сторону гостиной.

Мой взгляд цепляет его колено, на котором белеет повязка из эластичного бинта и бандажа.

Мне становится не по себе: я ведь даже не поинтересовалась его состоянием, но сразу же вспоминаю, что за эти три месяца он тоже не попытался узнать о моем самочувствии.

Не скажу, что это работает, но все же цепляюсь за этот факт и не позволяю неуместному чувству вины закрепиться в груди.

— Блядь, — цедит Самсонов, неудачно наступив на больную ногу, на здоровой доскакивает до стены и буквально врезается в нее с низкий грубым стоном.

У меня перехватывает дыхание, когда Глеба сбивает с пути его собственная боль.

Я будто вросла в пол, и даже возникшая в голове мысль — подойти и помочь ему — не позволяет сдвинуться с места.

Я в шаге от того, чтобы развернуться и уйти.

Он слишком… другой. И я не знаю, как мне себя вести рядом с такой версией Глеба. Кажется, он и сам не понимает, что делает, зачем-то причиняя себе страдания.

Можно ведь было сказать, да? Я ведь не настаивала. А просто ляпнула от волнения.

Самсонов все это время молчит, прижавшись лбом к стене, тяжело дышит через нос и стиснутые зубы и удерживает себя в вертикальном положении, упершись напряженными кулаками в винтажный комод.

Мама Глеба, влетев на кухню, бросается к углу, где стоят костыли, и спешит с ними к сыну.

— Мальчик мой, ну нельзя же еще самостоятельно, — шепчет Надежда Александровна, протягивая ему костыли, но Глеб одной рукой выхватывает их и отбрасывает в сторону.

— Не лезь! — хрипит он дрожащим голосом.

Мать прикрывает рот рукой и, качая головой, отходит. А я замечаю, как блестят ее глаза, когда она видит своего сына таким.

— Хуже ведь сделаешь…

— Я. Дойду. Сам, — жестко, четко выговаривая каждое слово, припечатывает он и, оттолкнувшись от комода, начинает двигаться вперед, точно робот с дисфункциональной ногой. Будто пытается имитировать походку нормального человека, но выходит очень плохо.

— У него недавно была вторая операция… — шепчет Надежда Александровна, внезапно оказавшись рядом со мной. — Но гарантии на возвращение в спорт врач не дает. А он, — мать безнадежно машет рукой, и я вижу, как дрожат ее губы, к которым она прижимает костяшки пальцев, — он же упертый как баран. Злится. А толку-то? Только хуже делает. Глупенький. Ты только не обижайся на него, Леночка. Он у меня хороший, просто тяжело ему сейчас. Постарайся не обращать внимания на его колючки, это ведь защитный механизм. Мужчины они же все такие. Не любят быть слабыми.

Мои губы дергаются в сочувственной улыбке.

Во мне сейчас борются две сущности: одна — согласна с Надеждой Александровной и даже испытывает толику уважения к ее сыну, а другая — и слышать ничего не хочет. Такая же обиженная и колючая, потому что обо мне такие слова сказать некому. Только я сама могу, но молчу.

Мать Глеба сжимает мою руку и уходит с тихим всхлипыванием.

А я набираю полную грудь воздуха, задерживаю его, пока легкие не начинает распирать, шумно выдыхаю и заставляю себя отправиться за Глебом.

В гостиную захожу как раз в тот момент, когда Самсонов заваливается на диван с болезненным шипением и откидывается на спинку, надавливая ладонями на глаза.

Я замедляю шаг, давая ему время прийти в себя, но он все равно меня замечает и, стиснув зубы, пытается усесться поудобней.

Я присаживаюсь на дальний конец дивана, скрещиваю ноги и складываю руки в замок.

10

— В общем… я беременна! Опережая твой вопрос, сразу скажу: срок приличный и прервать беременность уже нельзя, — выдаю на одном дыхании. — Если вдруг у тебя есть какие-то сомнения, я могу предоставить документы. К слову, после той ночи секса у меня больше ни с кем не было, так что — да, я уверена, что именно твои сперматозоиды каким-то чудом прорвались через презерватив и захватили мою матку! После родов можно сделать тест ДНК. И нет, я не охочусь за твоими деньгами, если только за той частью, что полагается ребенку, ведь я определенно точно не просила сделать меня беременной, но жизнь полна неожиданностей, и вот я на тринадцатой неделе беременности.

Я хлопаю вспотевшими ладонями себя по бедрам и шумно перевожу дыхание, боясь посмотреть на молчаливого Самсонова.

Судорожно сглатываю и даже не хочу пытаться анализировать словесный поток, который только что из меня исторгся. Импровизация, блин!

Я нервничаю. Еще как. И не только из-за беременности, конечно, в большей степени из-за нее, но есть еще та часть меня, которая раньше искрила рядом с этим парнем от влечения. Между мной и Самсоновым перманентно ощущалось высокое напряжение. А сейчас я не могу понять, что мы испытываем друг к другу. И какого-то черта меня это волнует.

Осталась ли между нами та безумная химия, или все сошло на нет?

Возможно, наша встреча могла бы оказаться совершенно иной, не будь Глеб травмирован и опутан сетями депрессии, а я — беременна и чертовски напугана.

Вопрос, конечно, спорный, и, пожалуй, сейчас он должен меня волновать меньше всего, но я ничего не могу поделать со своими мыслями.

Господи, ну почему он молчит?! Зачем заставляет чувствовать меня полной дурой? Хотя я и так полная дура, раз приперлась сюда…

Зажмуриваюсь.

— Может быть, ты уже ответишь что-нибудь? Или у тебя и язык повредился? Или как, черт возьми, мне расценивать твое молчание?! — выпаливаю я, нервно заламывая пальцы и наконец посмотрев на Самсонова. Теперь он сидит сгорбившись, уткнувшись локтями в колени и напряженно сжимая ладони в замке.

— У меня нет сомнений в твоей беременности.

Его голос кажется таким громким в тишине, что я готова выпрыгнуть из собственной кожи.

— Точнее… — он качает головой, хмурясь в никуда, — я предполагал, что такое возможно.

Я несколько раз моргаю, ни хрена не понимая.

— Прости… ч-что?!

Глеб хмурится еще сильнее, продолжая смотреть себе под ноги. А я уже предвкушаю, что ничем хорошим все это не кончится.

Я вижу, как напряженно двигаются его челюсти. Как он сжимает и разжимает пальцы, отчего вены на ладонях и предплечьях вздуваются.

Он медлит, а я несказанно рада, что прямо сейчас сижу, ведь на плечи ложится неимоверная тяжесть.

А потом Глеб просто произносит то, что отзывается громким болезненным хлопком в моей груди:

— Я не использовал презерватив.

— Ч-что? — переспрашиваю севшим голосом, отказываясь воспринимать услышанное. — Но я же видела… квадратик фольги… ты брал его…

— Той ночью я не надел презерватив, — повторяет он грубее, а потом, взъерошив темные волосы, чуть поворачивает голову в мою сторону.

Но снова опускает взгляд на свои ладони, которые он продолжает то сжимать в кулаки, то разжимать, пока я в шоке перевариваю его слова.

— Послушай, я не ждал, что ты приедешь и, если честно, уже думал, что пронесло, ведь я о тебе ничего не слышал… с того дня. Но увидев тебя сегодня здесь… я понял, что ни хрена не пронесло, и мой косяк дал о себе знать. Иначе, зачем тебе приезжать сюда… Блядь, из меня хуевый дипломат, — он стискивает пальцами переносицу. — В любом случае, как бы там ни было, я не отказываюсь от ответственности…

— Не отказываешься?! — я не выдерживаю, и мой голос взлетает вверх. — Самсонов… ты… Ты хоть представляешь, что наделал?! Ты мне всю жизнь сломал! Ты… Господи, какой же ты придурок! Идиот!

Я вскакиваю на ноги и начинаю ходить из стороны в сторону. В то время как этот гений ораторского искусства смотрит себе под ноги, сжимая в кулаке длинную челку.

— Почему… — мое горло дергается. — Почему ты сразу не сказал?! Все ведь можно было исправить, знай я раньше?! Почему, Самсонов?

— Я… — он замолкает, а потом бубнит едва слышно: — Не до того было.

Мои глаза расширяются и тут же злобно сощуриваются.

— Не до того? Да ты совсем охренел?!

Я запускаю дрожащие пальцы в волосы, мечтая избить его этими долбанными костылями до полусмерти.

— Я помогу деньгами, — ворчит он, не глядя на меня.

А я вдруг начинаю нервно смеяться, окончательно потеряв контроль над эмоциями.

— Поможешь деньгами?! О, не переживай, ты обязательно поможешь, и хрен я откажусь, понял?! Лично мне от тебя ни хрена не нужно, но ребенку, будь любезен, плати ежемесячные алименты, потому что я не смогу в одиночку содержать целого человека, которого мне же нужно будет еще и родить! Так что ответственность, который ты так боялся, Глеб, прямо сейчас поцеловала твою задницу! Потому что ты также ответственен за здоровье и благополучие этого ребенка!.. Хотя нет!

11

Я останавливаюсь возле машины Багирова, упираю руки в бока, распахивая полы ветровки.

Хочу кричать, чтобы избавиться от всего, что кипит во мне, но закусываю губы.

Опускаю голову и, едва совладав с дрожью в теле, пытаюсь перевести дыхание.

И ни черта не выходит… грудь кажется такой тяжелой, что трудно дышать, а горло жжет от частых вдохов.

Понимание, что все можно было исправить, просто не допустить, выворачивает меня наизнанку.

До ломоты в костях.

Но теперь все… Наступила чудовищная необратимость, и я застряла в ней одна!

Зажмуриваюсь.

Твою мать. Твою мать. Твою мать. Ну как же так? Как он мог не сказать мне об этом? Как?

— Эй, Твихард, ты куда?

Я вздрагиваю от прикосновения тяжелой ладони к плечу и, резко обернувшись, встречаюсь с обеспокоенным лицом Багирова.

— Зачем ты меня привез сюда?

— Перестань. Тише. Давай только без истерик, — он успокаивающе вскидывает ладони. — Я хотел как лучше. Вам нужен был этот разговор.

— Это ты так решил? — выдыхаю с надрывом и раздраженно смахиваю непрошенные слезы с щек.

— Лен, не гони, ладно? Все наладится, дай ему время.

— А мне кто-нибудь даст это чертово время? — кричу, обессиленно сжимая кулаки.

Багиров протягивает свою огромную руку, чтобы обнять меня, но я изо всех сил луплю по ней ладонью.

— Он мог… — втягиваю носом воздух, зачесываю дрожащими руками волосы назад. — Он мог сразу мне сказать, что не надел этот долбаный презерватив, и ничего бы не было! Понимаешь? Ничего… я бы обезопасила себя… Но ему было не до этого. Ты представляешь? Вот что мне сказал этот говнюк! Ему было не до этого! Конечно, у него ведь у одного был непростой период, да? А я так, расходный материал, от которого теперь можно просто отмахнуться деньгами!

— Лен…

— Вот только теперь мне вынашивать этого ребенка, мне его рожать и переживать, как вообще все это пройдет! Мне! А не ему! У него-то все просто. Он откупится деньгами и все… дело в шляпе. Нет, — истерично усмехаюсь и всхлипываю, — я и за это, безусловно, буду благодарна, ведь я не в том положении, да? Без денег я вообще в жопе буду! — дергаю плечами, закусывая губы до боли, и чувствую, как дрожит подбородок. — Господи, как же меня так угораздило? Как, Багиров?

Нервно икаю, отворачиваюсь и судорожно выдыхаю, в неверии качая головой.

— А ему просто было не до этого… — закрываю лицо ладонями и, сглотнув подкативший ком, срываюсь в тихое отчаяние: — Почему, почему, почему?.. Господи, ну почему все вышло именно так? Почему я влюбилась именно в этого парня? Почему не могла догадаться, что он поведет себя как эгоистичная задница? Были ведь знаки! Почему я не перестраховалась, господи, почему я такая наивная доверчивая дура?!

Багиров без слов сокращает расстояние между нами и все-таки прижимает меня к себе. Стиснув его толстовку дрожащими пальцами, я колочу по твердой груди, проклиная Самсонова и себя в том числе, пока у меня не заканчиваются силы. А потом я тупо прижимаюсь лбом к его груди и начинаю рыдать в голос.

— Лен, ну хорош слезы лить, — он успокаивающе гладит меня по спине. — Все обойдется, ты не одна. У тебя есть мы, да и Самсонов немного оклемается и, я уверен, тоже придет на помощь. Вы просто в ахуе, и это в вашей ситуации логично. И я понимаю, как это стремно: целый маленький человек в хрупкой девушке, это ж пиздец, Алисе даже во второй раз страшно, а мне-то вообще охренеть как… Так что это нормально. Слышь, Твихард, страх — это нормально. Даже такому, как я, ссыкотно, а ты вообще салабон, не бойся переживать, просто знай, что мы рядом…

Я икаю, смеюсь и одновременно хрюкаю.

— Давай успокаивайся. Я вот уверен, что у вас все наладится…

— Не надо, не обнадеживай меня, — всхлипываю, растирая кулаками заплаканные глаза. — И не сравнивай себя с Самсоновым. Ты другой. И ты любишь Алису и своих детей, а я и этот ребенок… мы не нужны ему. Он так легкомысленно сказал, что ему было не до этого… Очередное подтверждение, что на самом деле ему просто плевать, как я буду выкручиваться.

Тяжело сглатываю и пытаюсь выровнять дыхание, растворяясь в теплых объятиях Багирова, но что-то меняется. Я чувствую, но не понимаю, что именно, пока над моей макушкой не раздается хриплое:

— Я должен кое в чем тебе признаться.

Всхлипываю и, немного отстранившись, вскидываю голову.

Шмыгаю носом, вытираю рукавом лицо и непонимающе смотрю на Багирова.

— Ты только пойми меня правильно.

Всякое дерьмо начинается именно с таких слов, и я мгновенно напрягаюсь всем телом.

— Я соврал ему.

Мое дыхание становится шумным и прерывистым.

— О чем ты?..

Багиров набирает полную грудь воздуха и отступает от меня, лишая поддержки, отчего я мгновенно чувствую, какими ватными становятся ноги.

— После того, как Глеб выгнал тебя из больницы, он попросил меня рассказать тебе обо всем и, если потребуются деньги на аборт, я должен был дать их тебе. Сам он не мог с тобой говорить на эту тему. Да и вообще, не хотел, чтобы ты его видела в таком состоянии. Ему реально хуево было. И хуево до сих пор, именно поэтому я не сказал ему о твоем приезде. Типа эффект неожиданности.

12

ГЛЕБ

— Ты допускаешь ошибку, — шепчет мать с дрожью в голосе. — Ну выйди, останови, ну не будь ты упрямцем, Глебушка! У нее гормоны, эмоции, можно же понять девочку.

— Мам, — предостерегаю ее жестким тоном, стоя на ненавистных костылях у окна. — Без тебя разберемся.

— Я вижу, как вы разбираетесь. Вижу, — она нервничает, а в голосе сквозит обида, но я не оборачиваюсь. — Нужно успокоиться и сесть нормально поговорить. В конце концов, не маленькие уже. Думаешь, ей просто было явиться сюда? Но тем не менее она приехала, и неважно, что ее на это сподвигло. Она сделала свой шаг, пусть он и оказался некрепким. Ничего. Попсиховали, поругались, будет вам, но теперь ты должен сделать следующий шаг, сынок.

Я молчу, стиснув челюсти, наблюдая, как Багиров сцепляет руки на затылке в каком-то отчаянии, а потом порывается к Лене, но та отталкивает его и с яростью во взгляде что-то шипит ему в лицо.

Сделать шаг. Да, блядь, она теперь и на пушечный выстрел к себе не подпустит. Да и не знаю я, как к ней подойти, с какой стороны, чтобы не напороться на торчащие во все стороны шипы.

И вообще, нужно ли ей это? Шаг с моей стороны. Или же достаточно закрывать финансовое окно в обеспечении ребенка? По крайней мере, она ясно дала понять, что от денег не откажется. А вот от общения со мной — вполне может.

Я видел ее взгляд, и сколько ненависти в нем плескалось ко мне. Беспомощной злости. Презрения.

Уверен, стой я тверже на ногах, она бы физически показала, насколько ненавидит меня.

Я и сам себя ненавижу.

Мягкое прикосновение ладони к спине вызывает мгновенное напряжение в теле, и я стискиваю костыли до боли в руках.

— Я ведь всей душой болею за тебя, сынок, — тихо произносит мама и целует меня в плечо. — А теперь и за Леночку. Ну ребенок уже есть, никуда не денешься, нужно взрослеть и браться за голову вам обоим. На вас теперь такая ответственность, нужно как-то находить общий язык. Хочешь, я выйду, успокою ее?

— Нет! — резко бросаю, наблюдая сквозь тюль, как Лена истерит, распахивает дверцу и садится в машину друга.

Вот и все.

Она уедет. И никто сейчас не переубедит ее в обратном. Возможно, я мог бы попытаться. Да, блядь.

Мог бы…

Проглатываю истеричный порыв рассмеяться.

Мог бы, если бы стоял на своих двух без этих ебаных палок. Я и без того в бешенстве, что предстал перед ней в таком виде.

Сука… даже до гостиной не мог нормально дойти. Позорник, блядь.

Я не видел ее лица, когда едва не рухнул, споткнувшись о собственную боль, но, надеюсь, в нем не было жалости.

Хотя, судя по тому, сколько в ней ненависти, до жалости там далеко. Она даже не дернулась подбежать и помочь, как регулярно делает моя мать, так что жалостью там и не пахнет. Но мне она и не нужна. Жалость. Только не от нее.

Багиров трогается с места, и внутри, от осознания, что она сейчас уедет, что-то сдвигается. Как титаническая плита, из-под которой выползают черви сомнения. Они неприятно шевелятся. Где-то под ребрами. Вокруг сердца. В легких. Разъедают изнутри осознанием необратимости.

Я сглатываю, продолжая стоять у окна, пока из поля зрения не исчезает копна рыжих волос.

Даже не обернулась и не посмотрела на дом. Даже не попыталась убедиться, что я не вышел следом.

А чего я ждал?

Мама нежно проводит ладонью по спине, и я слышу, как она всхлипывает, но это лишь раздражает, и я, освободившись от ее жалостливого прикосновения, со злостью ковыляю на костылях прочь.

Направляюсь в ванную. Закрываю за собой дверь, балансируя на ненавистных костылях, а потом отшвыриваю их и впиваюсь руками в раковину.

Скалюсь от боли и беспомощной ярости.

Она уехала, и какого-то черта это выворачивает наизнанку. Вот просто пиздец.

Будто приехала только для того, чтобы разворошить мою душу как гребаное осиное гнездо. Разорвать когтями. И вытащить все наружу. Напомнить о себе, а после оставить труп моего чувства вины.

Я совершенно не представляю, как эту ситуацию можно исправить. И хочу ли я, блядь, ее исправлять?

Да, я готов выполнить свой долг и платить Лене деньги, сколько того потребует содержание ее и ребенка. Но нужно ли что-то большее? Эмоциональные обязательства? Встречи? Общение?! Я ведь вроде бы хотел, чтоб она держалась от меня как можно дальше. Так какого хуя тогда сейчас, когда она удаляется, мне не становится легче?

Какого, блядь, хера я хочу позвонить Багирову и потребовать, чтобы он развернул машину?

Для чего, мать вашу?!

Для чего…

Дыхание тяжелое. Порывистое. Взгляд сосредоточен на пальцах, костяшки побелели от того, как сильно я сжимаю мраморные края раковины.

Сам, сука, виноват. Не смог найти нужных слов тогда, да и не хотел их искать. Хуево было. И кроме понимания, что возвращение в спорт теперь под большим вопросом, я и думать ни о чем не мог.

Даже врать не буду. О Лене не думал, потому что все, что кипело внутри, автоматически направлялось на нее. На девушку, которая стала моим самым настоящим проклятием.

13

— Ну вот зачем ты так с собой? — причитает мама, забинтовывая травмированную руку. Кровь пропитывает белоснежную марлевую ткань, но мама перекрывает расползающееся пятно новым слоем. — Себя не жалко, так хоть обо мне подумай. У меня уже сердце болит, — выдыхает она надломлено. И только заканчивает фиксировать повязку — я выдергиваю руку, несколько раз сжимаю и разжимаю пальцы.

— Спасибо, — напряженно двигаю челюстью, зная наперед, что матери не понравятся мои слова. — Мам… Я хочу, чтобы ты уехала.

Я не смотрю на нее, но тихое аханье прекрасно дает понять, как она расстроена. Блядь.

Стону и ерошу волосы здоровой рукой.

— Мне… мне просто нужно побыть одному, ладно? Я благодарен тебе, правда, но мне нужно выдохнуть. Съезди к отцу. За меня не волнуйся, я справлюсь.

— Если ты думаешь, что я оставлю тебя одного, ты явно сошел с ума, мой мальчик, — нервно тараторит она, быстро убирая аптечку. — Я поеду в город, по делам и в магазин заехать нужно, а у тебя как раз будет время выдохнуть.

Мама уходит, а я, покачав головой, откидываюсь на спинку стула. Тело сводит от напряжения. Зудит в потребности просто сбежать отсюда. Куда? Да плевать. Просто вырваться из ебаного дня сурка.

Телефон на столе вспыхивает от входящего звонка и мелодия заполняет все пространство. На экране высвечивается фамилия одного из сокомандников, и теперь мое тело напрягается по другой причине. От желания швырнуть мобильный в стену. Ведь сколько бы я не динамил их, они все равно продолжают звонить. Писать. Слать фото…

— Возьми уже наконец трубку! — кричит мать из прихожей. — Прекрати уже сидеть в своем панцире, Глеб! Люди скучают по тебе!

Она хлопает дверью, и я остаюсь один, как хотел, но облегчения не испытываю. Вот ни хера подобного. Отчасти потому, что Астахов продолжает долбить на телефон. Точно так же, как пульс долбит в моих ушах. Гудит.

Я отдалился от них. И откровенно говоря, я завидовал всем моим парням. До боли в зубах мне хотелось быть с ними, но теперь я заложник костылей, и не факт, что ситуация изменится в лучшую сторону даже без них.

Думать не хочу о том, сколько пройдет времени, прежде чем я смогу передвигаться более-менее самостоятельно и без дискомфорта.

Трель входящего звонка обрывается, но только для того, чтобы раздастся снова.

Сука.

Чувствую себя так мерзко, что отталкиваю от себя товарищей по команде только потому, что не могу разделить с ними радость побед. Побед, к которым они отлично идут и без моего участия.

Ни у кого из них особо не изменилась жизнь, пока я все глубже и глубже уходил на дно. От них и от всего мира.

Головой понимаю: веду себя как эгоистичный ублюдок, но ничего не могу поделать с собой. Я завидовал своим парням и ненавидел себя за то, что не мог быть с ними. А их — за то, что они прекрасно справлялись и без меня.

Вдох. Выдох. Сжимаю и разжимаю кулак на столе, а потом хватаю телефон и, сжав зубы, принимаю вызов.

— Воу, бродяга! — на экране высвечивается веселый Астахов. — Ты решил попасть в книгу рекордов как самый бородатый хоккеист?

Невеселый смешок слабо растягивает мои губы. Твою мать, как же я скучаю по ним. А-а-а-а…

С силой провожу ладонью по лицу и облокачиваюсь на стол, перекладывая телефон в другую руку.

— Типа того.

На фоне шум транслируемого матча по телеку, гул голосов и стук приборов.

Они на выездном матче. В Сочи.

И в горле внезапно становится тесно.

На экране появляется довольная рожа Сокола.

— Эй, чувачок! Нам тебя не хватает!

14

Прошло уже четыре часа с тех пор, как уехала мать. И три часа тридцать восемь минут, как я закончил разговаривать с парнями.

Я обещал им, что посмотрю игру, но вот он я, сижу в гостиной, сверлю взглядом пульт и скрежещу зубами, презирая себя за то, что не могу…

Я, блядь, не могу включить этот гребаный матч. И даже болезненный укол совести не помогает перебороть себя.

Но я балансирую на грани, предчувствуя, что сдамся. Отчасти все дело в чувстве вины, которое терзает меня каждый раз, когда я ищу повод, чтобы избежать всего, что было в моей прежней жизни.

Потому что как прежде уже не будет. Как и не будет того Смайла, который мог выкрутиться из любой ситуации с улыбкой. Послать все к черту и делать то, что он хочет, невзирая на последствия.

Теперь в моей жизни сплошные последствия и совершенно нет места для шуток, веселья и моего фирменного обаяния.

Я стал чужаком сам для себя. Во мне бесконечная темнота, мрачная и утягивающая на дно. К беспорядочным, ненавистным мыслям. Их так много, что я не могу ничего поделать с атакующей безысходностью и беспомощной яростью. Все это мутирует внутри в пугающую пустоту, в безразличие к собственной жизни.

Звук подъезжающей машины возвращает к реальности.

Встряхнув головой, тру ладонями лицо и на мгновение прикрываю глаза.

Черт. Блядь. Кого там опять принесло? Почему нельзя оставить меня одного хотя бы на один ебаный день? Я устал притворяться и отвечать на заезженные вопросы.

Входная дверь хлопает, и я узнаю незваного гостя по тяжелым шагам. А через мгновение он появляется в дверях гостиной.

Мой взгляд падает на синюю папку в руках Багирова, он кидает ее на журнальный столик передо мной, а сам падает в соседнее кресло.

Я выгибаю бровь, ожидая, когда прозвучат объяснения — какого черта ему здесь нужно, но вместо этого Багиров окидывает взглядом мою перебинтованную руку и присвистывает.

— Опять буянишь?

— Я в порядке, — сухо произношу, пытаясь не испытывать ненависть к лучшему другу. — Зачем приехал?

Багира пожимает плечами.

— Думал составить тебе компанию. Игра уже началась, и я не понимаю, какого хрена ты сидишь здесь, как одинокая пенсионерка, в тишине и темноте?

Пытаясь дышать ровно, медленно сжимаю кулаки. Мы сверлим друг друга взглядами, а я задумываюсь: видит ли Багиров перед собой незнакомца, на месте которого раньше был его друг?

— Не будет никакой игры, — выдыхаю едва слышно. — И мне не нужна компания.

Проигнорировав меня, Багиров наклоняется, хватает пульт и включает телевизор, который уже настроен на спортивный канал.

Игра идет пять минут, голос комментатора мгновенно доносится до моих ушей, и мне требуется глубокий вдох, чтобы совладать с нервами.

Я не смотрю на экран, но слышу. Фамилии сокомандников, шум трибун, грохот врезающихся в борты игроков, удар по шайбе, крик комментатора: «Опасны-ы-ы-ый моме-е-ент!»

Прикрываю глаза, и гул сердцебиения погружает меня в какой-то транс.

Я в игре. Рассекаю лезвиями коньков лед, крошка летит во все стороны, холодит лицо. Я сосредоточен на шайбе. Но свет начинает мерцать. В глазах то темнеет, то светлеет.

Я на льду, а в следующую секунду стремительно иду по заснеженной улице.

Передо мной шайба. Моргаю — и экран телефона ослепляет меня, поворачиваю голову — громкий стук оглушает.

Я хочу позвать на помощь, но губы будто слиплись. В динамике телефона встревоженный голос друга. Шум арены. Рев комментатора. Сирена скорой помощи. Мое тело трясется на каталке. Его запихивают в какой-то аппарат, и вокруг все начинает вращаться…

Волна головокружения накрывает меня. Перед глазами мутная пелена. Руки стиснуты в кулаки. В голове карусель из кадров и лиц, куча голосов, которые перекрикивает мой собственный:

— Что она здесь делает?

— Пусть она уходит!

— Зачем вы, блядь, ее позвали?

Я распахиваю глаза, но все как в тумане, и я снова зажмуриваюсь и наклоняюсь вперед, зажимая голову руками.

По спине катятся холодные капли пота. В груди все сдавливает с такой силой, что крик вырывается из меня с болью.

Я моргаю, чтобы прояснить зрение, а потом вскакиваю, выхватываю пульт и швыряю его в телевизор. Громкий треск. Экран разбивается и чернеет, прежде чем осколки с грохотом падают на пол.

Тяжело дыша, не сразу соображаю, что стою на ногах только благодаря другу, его голос прорывается как сквозь толщу воды, пока он усаживает меня на диван.

— Твою мать, Смайл… что, блядь, происходит?

Выдохнув через нос, сглатываю и откидываюсь затылком на спинку дивана. Кадык нервно дергается, и я медленно облизываю губы.

— Я же сказал…— выходит хрипло, и я еще раз сглатываю, — никакой, к черту, игры.

— Смайл, возьми, на хер, себя в руки.

Я стискиваю зубы, удивляясь тому, что они не раскрошились.

15

Боль в висках усиливается, но я, игнорируя ее, сверлю своего друга взглядом. Сука, как я мог не обдумать вариант, что этот мудак обвел меня вокруг пальца.

Эти мысли зашвыривают меня на три месяца назад, в то время, когда я был прибит отчаянием и мрачной реальностью к койке и металлическим конструкциям.

Колено сводит от воспоминаний, будто прямо сейчас в него втыкают спицу. Черт возьми…

Скалюсь и накрываю колено ладонью. Осторожно.

— Ты готов к адекватному диалогу?

Я зыркаю на Багирова, мечтая дотянуться до его шеи руками.

Только спустя неделю после того, как я прогнал Лену из больницы, я смог хоть как-то услышать свой разум, который твердил: «Ты должен с ней поговорить».

Но меня корежило от одной только мысли. Поэтому прошла еще неделя, и, благодаря мыслям о Лене, она стала еще хуевей, чем могла быть в моем положении.

Я задыхался от мелькающих кадров: она стонет в моей кровати, жаждет меня, стоит в ужасе в палате, смотрит на меня как на калеку… Совершенно разные девушки — одна сущность, которая, подобно гною, нарывала под кожей. Под моей, блядь.

В довесок к этому — врач, который без прикрас описал мое нерадужное будущее, и близкие люди, ежедневно скармливающие чушь: «все наладится, Глеб», «все будет хорошо», «ты справишься», «ты сильный», «мы с тобой», «все обойдется, вот увидишь», «потерпи, время лечит»… Ни хуя оно не лечит. Ни физически, ни морально, ни духовно!

— Ты сказал мне…

— Я знаю, что тебе сказал, — жестко заявляет Багиров. — И сделал это осознанно.

В голову лезет тот самый разговор, когда он убеждал меня, что проблема улажена, мне не о чем беспокоиться и не нужно пытаться связаться с Леной, ведь она обижена и не хочет со мной ни говорить, ни слышать, ни хера.

Я поверил ему, тем более что она добавила меня в ЧС: и номер телефона, и во всех соцсетях заодно. Игнорировала редкие попытки связаться с ней с левого номера. Тогда я обратился за помощью к Багирову, ведь Лена и Алиса — подруги.

В тот момент это решение показалось мудрым. До сегодняшнего дня. Когда ложь друга вскрылась, как чертов гнойник.

— Я отвез ее на вокзал, — голос Багиры проникает в мысли, возвращая в реальность. — Она уехала обратно в Питер.

Ну конечно же, она уехала. Она всегда так делала. И я не вправе ее осуждать.

Глубоко выдохнув, провожу рукой по волосам.

— Я не об этом спрашивал.

Мы сверлим друг друга пристальными взглядами. Зажги сейчас спичку — и все вокруг вспыхнет.

— Не будь идиотом, — Илай презрительно кривит губы. — Она нужна тебе. Именно она, беременная твоим ребенком.

Ублюдок. Тяжело сглатываю, прежде чем выплюнуть:

— Это ты так решил?!

— Я твой лучший друг. И я знал, что эта, — он пальцем показывает на мое колено, — ситуация уложит тебя на дно со всеми твоими гребаными демонами, задавит бесповоротно, — он подается вперед, злобно скалясь: — Но Лена и ребенок станут твоим спасением!

Мне еще никогда не хотелось так сильно свернуть ему шею, как сейчас.

— Ебать ты мать Тереза! — издевательски усмехаюсь. — Только ты меня забыл спросить и ее тоже! Сука! — вспыхиваю. — Мы — не вы с Алисой! У нас не будет долго и счастливо! Когда ты, блядь, это поймешь? Или чего ты добиваешься? Чтобы ребенок видел, как его родители ненавидят друг друга?!

— Чтобы ты прекратил страдать хуйней и признался, как много эта девушка значит для тебя! И что она нужна тебе!

— Какая разница? Это что-то изменит? Я, блядь, даже ходить нормально не могу! На хер я ей нужен?! Ты слышал?! Ей нужны деньги. Все! Она ненавидит меня!

— И это справедливо, блядь! Ты поступил как мудак. Но у тебя есть шанс все исправить!

Я откидываюсь на спинку дивана достаточно резко: колено простреливает болью — и я морщусь. Блядь.

Запрокидываю голову, перевожу дыхание и снова смотрю на друга, выдыхая спокойней:

— Как я могу что-то исправить, когда хожу как коротконогий кретин? Бежать за ней на костылях? Чтобы выглядеть в ее глазах еще большим посмешищем?

Багиров качает головой.

— У тебя есть стимул для быстрого восстановления. А пока что возьми телефон и используй язык по назначению — скажи им что-нибудь приятное Лене!

Это звучит так абсурдно, что я давлюсь удушливым смешком:

— Говорить не мой конек.

— Ну прежде чем ты сможешь сделать им что-то более значимое, проложи себе путь ораторским искусством.

16

Следующие пару дней я сама не своя. Не могу собраться с мыслями и хоть за что-то взяться.

Из-за плохого самочувствия пропускаю смены в клубе и, если честно, мне больше не стоит там появляться.

Громкая музыка, дым от кальяна и бессонные ночи не пойдут на пользу беременной девушке. Но и голодовка вряд ли будет плюсом к моему положению.

И хотя я сообщила о ребенке Самсонову, ожидать, что он будет полноценно содержать меня … глупо.

Я также передала через Багирова папку с документами, на случай, если Самсонов захочет более детальных доказательств моей беременности.

Он вообще, наверное, считает меня попрошайкой. И, скорее всего, именно так я и выглядела, заявившись к нему с новостями.

А что мне оставалось?

Разумеется, я займусь поиском работы в более подходящей сфере, но есть проблема: мало кто возьмет беременную девушку, чтобы через пару недель она свалила в оплачиваемый декрет и, возможно, уже не вернулась.

Из вариантов остается только что-то неофициальное, и только когда я буду чувствовать себя получше. Опорожнить желудок на собеседовании — не лучшее начало.

Приходится залезть в заначку с частично накопленными квартирными на два месяца оплаты и купить витаминов и лекарства, которые прописали мне от позднего токсикоза.

Я вроде бы даже начинаю свыкаться с новой реальностью, но в голове все еще не укладывается одно: я ношу ребенка от Глеба Самсонова.

Врать не буду. Первые дни после встречи с ним я мечтала проснуться, понять, что это был лишь сюрреалистичный сон, и выдохнуть. Но, увы, это не сон. И беременность постоянно напоминает о себе не самым приятным образом и о том, что все происходящее реальнее некуда. Если к усталости и тошноте я привыкла, то участившиеся позывы «по-маленькому» и вздутие живота — новые отвратительные открытия.

Мне стало интересно, что происходит с женским телом на втором триместре и, конечно же, я полезла в интернет.

Лучше б я этого не делала! Теперь я знаю, что ждет меня впереди: запоры, растяжки, пигментные пятна, сосудистые звездочки и разрастание родинок…

Малоприятная информация.

Но еще я узнала, что с шестнадцатой недели смогу почувствовать шевеление ребенка. И мне вдруг становится интересно… а каково это? Будет ли больно? Или, может, приятно? Щекотно?

Ладонь непроизвольно ложится на живот.

Я видела фото, какими животы бывают на моем сроке. Как минимум уже есть округлость снизу, а у меня ничего. Надеюсь, это не плохо…

— Ты, наверное, просто маленький и слабенький там, — шепчу, откладывая телефон. И, выдохнув, звездой раскидываюсь на кровати. Но одна рука по-прежнему лежит на животе.

— Наверное, мне придется быть сильной за нас двоих. Но я справлюсь, да? Господи, — стону я и накрываю лицо ладонями. — Ты ведь даже еще не слышишь меня.

Это я тоже прочитала. Малыш начнет слышать только к концу второго триместра. Подождем…

Телефон дилинькает, и я дотягиваюсь до гаджета.

Сообщение от Алисы с фото ее распухших от отеков ног:

«Третий триместр — отстой».

Я хихикаю и печатаю ответ:

«Это выглядит ужасно. Я не буду тебя утешать».

Алиса:

«Чувствую себя колобком».

Улыбка не сходит с лица. Алиса пишет каждый день с тех пор, как я уехала, даже не повидавшись с ней.

Конечно, она расстроилась, и, точно знаю — Багирову основательно досталось за его махинации, но больше за то, что он скрыл все от жены. Но это уже не моя зона ответственности.

«Я уверена: ты самый чудесный колобок».

Отправляю сообщение и не успеваю убрать телефон — на экране высвечивается номер, который когда-то был в черном списке.

Тут же сажусь и чувствую, как сердце пустилось в галоп. Я даже хватаюсь за грудь, чтобы его успокоить.

17

Я принимаю вызов.

Несколько долгих секунд на другом конце слышится только тяжелое дыхание, от которого мое сердце начинает бешено колотиться. И внезапно это приводит меня в раздражение.

— Ты позвонил, чтобы подышать в трубку?

Тут же прикусываю язык из-за грубости. Но я ничего не могу поделать со своим защитным механизмом. Прикрыв глаза, позволяю уколу вины на мгновение остудить себя.

— Привет.

Гениально.

Протяжно вздохнув, пытаюсь смириться, что меня ждет наитупейший и одновременно сложный разговор.

— Привет. Ты что-то хотел? — пытаюсь сгладить свое колючее приветствие любезностью, но и она звучит не очень.

Глеб нервно усмехается.

— Я…Это… Блядь, — сдается он, а потом выдает на одном дыхании: — Насколько я понял, тебе нужна финансовая поддержка, и я хотел бы прояснить этот момент. Ну или хотя бы узнать, куда я могу перевести денег. Вот.

Я морщусь. Почему это звучит так оскорбительно? И дело не в том, что у него проблемы с ораторским талантом, когда дело касается меня, но все же… то, что он сказал, прозвучало ужасно.

— Карта привязана к номеру телефона, на который ты звонишь, — злобно выплевываю я. — Это все, что тебя интересовало?

Закусываю нижнюю губу, умоляя себя не принимать все близко к сердцу. Но сейчас мое тело, гормоны и настроение будто чужаки. Противники, которые атакуют со всех сторон, вынуждая меня отбиваться вслепую.

— Нет! — в ответ огрызается Глеб, но, сделав тяжелый вдох, продолжает дипломатичнее: — Послушай, я понимаю, что твоя жизнь перевернулась вверх дном. Поверь, моя тоже. По всем, блядь, фронтам. Я злюсь на себя, злюсь на тебя. На гребаного Багирова. И даже на чертов презерватив, который я не смог надеть в ту ночь… Я злюсь на всех, потому что мне тупо страшно, ясно? Я не знаю, смогу ли вернуться в спорт и понятия не имею, каким стану отцом. Будущее пугает меня. Но я пытаюсь хоть как-то реабилитироваться, после того как ты бросила мне под ноги гранату с новостью о беременности.

И вот так, одним предложением, он перечеркивает все, что сказал до.

— Я бросила?! — шиплю в трубку, мечтая ударить его телефоном по голове. — Ты совсем охренел? По-моему, это ты засунул в меня свой… долбанный гранатомет без защиты! И теперь у меня в животе охренеть какая граната! Без чеки! И через несколько месяцев она разорвет мою вагину в прямом смысле! Так что, будь так любезен, ИДИ В ЗАДНИЦУ!

Я сбрасываю вызов, швыряю телефон на кровать и, вскочив, начинаю мельтешить по комнате.

Нет, ну надо же! Мудачина!

Желудок резко сводит, но мне удается побороть рвотный позыв. Я даже не замечаю, как на автопилоте начинаю раскладывать вещи по местам, перебирать гору одежды, в которой уже смешалось и грязное, и чистое.

Боже, я уже и забыла, когда в последний раз во мне плескалось столько энергии.

Телефон дилинькает сообщением. Я замираю с футболкой в руках. Кошусь на кровать.

Тяжелый вздох — и я делаю шаг, чтобы сломить свое упрямство и взять телефон.

«Великолепный член».

Мысленно делаю себе жирную пометку переименовать Самсонова.

Но отвлекаюсь на сообщение.

В.Ч.: «Я не хотел тебя обидеть».

И я мгновенно таю, как последняя идиотка.

Плюхаюсь на кровать, чувствуя, как энергия покидает мое тело вместе с гневом.

18

Следующую неделю я с головой погружаюсь в пособие для беременных, а в перерывах копаюсь в вакансиях, рассматривая варианты только без оформления в трудовой.

Выбор, конечно, не очень.

Но вчера я разговаривала с Кариной, и она сказала, я могу выйти в ресторан, как только буду готова к физическому труду.

Кстати, мой поздний токсикоз почти не беспокоит. Тошнота сошла на нет, и аппетит стал в разы лучше.

К тому же за моим рационом следят аж из самой Москвы. Надежда Александровна звонит если не каждый день, то через день. А раз моей матери абсолютно плевать на меня, я не против присутствия в моей жизни матери Самсонова.

Мне не помешают советы не только подруги, которая вот-вот станет дважды мамой, но и опытной женщины.

Непоколебимое молчание Глеба с нашего последнего разговора давит на грудь тяжестью.

От его матери я знаю, что у него сейчас идут активные занятия ЛФК по восстановлению хотя бы частичной функциональности колена. И я не думаю, что он пребывает в хорошем настроении. Так что, возможно, это молчание даже к лучшему, я тоже не отличаюсь сейчас стабильным эмоциональным фоном.

Еще на фоне гормональных изменений у меня начало закладывать нос и появилась болезненность в груди, а это тоже такое себе удовольствие.

Я вычитала, что на моем сроке ребенок уже размером со среднюю грушу, и наконец-то внизу живота появилась едва заметная округлость. Не то чтобы я сильно ждала этого, ведь от одной мысли, что через несколько месяцев вместо груши там будет целый арбуз, мне становится страшно.

Но я совру, если скажу, что меня не увлекает происходящее в моем теле и теле моего ребенка. У него сейчас начинают формироваться зачатки извилин, надеюсь, у него их будет больше, чем у отца.

И по версии одной статьи из интернета, пузожитель уже может чувствовать свет извне, а еще слышать и реагировать на голос мамы, так что теперь я работаю над тем, что вылетает изо рта. И кстати, малыш способен различать вкусы продуктов, которые я ем. Невероятно просто. Это так… захватывающе, правда?

Кажется, совершенно не осознавая, я начинаю влюбляться в эту маленькую грушу. Потому что никак не могу перестать думать о ней и читать, надеясь узнать еще больше.

Прошло совсем немного времени с момента, когда меня до чертиков пугало мое положение, до момента, когда в сознании укореняется серьезная очевидность: я хочу пройти все этапы взросления маленькой груши до большого арбуза и дать малышу жизнь.

Мои мысли прерывает жужжание телефона в руке.

В.Ч.: «Ты все еще ненавидишь меня?»

Я перечитываю сообщение несколько раз, а потом сижу пару минут, тупо уставившись в телефон.

Ему нравится вводить меня в заблуждение, да? То исчезает, то врывается, как чертов ураган.

Свайпаю уведомление и захожу в переписку. Замечаю три бегающих точки. У меня перехватывает горло, и я поджимаю под себя ноги.

В.Ч.: «Я просто хочу понять, возможны ли еще нормальные отношения между нами или нас будет связывать только финансовое соглашение?»

Твою. Мать.

Я кладу телефон и щипаю себя за руку, тут же шипя от боли. Снова беру и перечитываю вопрос.

В груди разрастается электрическая паутина щекочущих ощущений, дыхание переходит на короткие частых вздохи.

Нормальные отношения? Между нами? И какой же смысл он вкладывает в это предложение? Как родители? Как друзья? Или нечто большее?

Я собираюсь это спросить, но тут приходит новое сообщение. От Алисы. С одним вложенным файлом.

Я открываю и не понимаю, кто из этих двоих хочет довести меня до сердечного приступа. Глаза мгновенно заливает прорванная плотина слез, но я продолжаю разглядывать фото с биркой, на которой написано:

«Багирова Анна Илаевна

Вес: 3, 850 кг

Рост: 56 см».

Господи, мать вашу, она реально родила. Не верится… Девочку. Маленькую царевну.

Анна Илаевна. Как звучит-то! Аня. Анечка. Анюта. Прелестное имя.

Меня переполняют эмоции.

Вытерев мокрые от слез щеки, я порываюсь позвонить Алисе. Но тут же останавливаю себя.

Если бы могла, она бы сама позвонила. Да и не до разговоров ей сейчас.

Сжав телефон в руках, быстро набираю сообщение подруге:

«Я уже ее обожаю! Поздравляю вас, котятки! Позвони, как сможешь!»

«Жду фото!»

От улыбки уже болят щеки, но я ничего не могу с собой поделать. Меня переполняет радость за подругу. И в голове мгновенно укореняется мысль: я обязана приехать на выписку!

Телефон вибрирует в руке, и настроение кардинально меняется.

В.Ч.: «Я не хочу давить на тебя, но мне было бы проще понимать ситуацию, если бы ты отвечала на мои сообщения».

Закусив указательный палец, втягиваю носом воздух и пытаюсь успокоить свое ненормальное сердцебиение.

Одно сообщение от него — и внутри все замыкает как в поломанном электрощитке.

Я перечитываю последние сообщения Глеба, чтобы собрать мысли в кучу.

Фух. Да что ж такое. Возьми наконец себя в руки и ответь ему!

Усаживаюсь поудобней и принимаюсь печатать подрагивающими пальцами.

Я: «Наши отношения будут зависеть от того, захочешь ли ты участвовать в жизни ребенка».

19

— Господи, ты бы знала, как я хочу домой, я так соскучилась по своим мужичкам, — стонет в трубку Алиса. — Меня уже тошнит сидеть в четырех стенах.

— Долго вас еще продержат?

— Неделю, наверное. Не знаю, к нам, помимо желтухи, прицепился стафилококк. Просто кошмар какой-то. Мою булочку уже всю искололи. Сил моих больше нет…

— Бедняжки, — с сочувствием произношу. — Ну потерпите, крошки мои, я думаю, вашему папке тоже несладко. Царевич там, наверное, не дает ему заскучать.

— Илай говорит, что справляется, но я знаю своего сына и его упрямого отца, который нарочно не договаривает, чтобы я не нервничала.

Я хихикаю, перекидывая ноги через подлокотник и сползая ниже.

— Ага, прибавь к этому еще его зверское либидо, о котором он не забывает сообщать мне каждый вечер, а то и утро. — Я аж давлюсь смехом. — Нет, я серьезно, Любова, я уже незнаю, куда деться от его нескончаемых дик-пиков в нашей переписке с подписями, как он скучает по мне. — Алиса вздыхает. — Боюсь представить, что меня ждет по возвращению домой.

И тут я понимаю, что завидую подруге. По-доброму. Но все же…

Мое веселье смывает горячей волной желания, потому что ненароком вспоминаю, как такие же фото мне когда-то слал Глеб. И в считанные секунды все внутри стягивает узлом, а между бедер становится горячо.

Это почти невыносимо, черт возьми…

Еще одно открытие из жизни беременяшки: тело становится слишком чувствительным. И оно требует того, чего я не могу ему дать…

Поерзав в кресле, случайно задеваю пульт, и из динамиков телевизора раздается избитая фраза моего любимчика:

«У меня нет сил оторваться от тебя…»

— О боже, опять? Ты не устала от своего кровососа?

Это немного ослабляет неуместный накал страсти в теле и я тихонько перевожу дыхание.

Нажимаю паузу на моменте, когда Белла отвечает: «И не надо».

— Мои вкусы довольно специфичны, — пародирую голос Кристиана Грея, и мы обе заходимся смехом. Только у меня выходит немного натянуто из-за неловкости и неуместных мыслей, но подруга, кажется, не замечает этого.

— Это уж точно, Любова, — выдыхает Алиса немного успокоившись. — Как там у вас успехи с Глебом?

А теперь от возбуждения не остается и следа.

— Ну… успехами это назвать сложно, но мы пытаемся. Это, знаешь, как сделать шаг вперед, а потом десять назад, потому что мой нестабильный гормональный фон слишком остро реагирует на шероховатые фразы Самсонова. Не получается у нас как-то, не ладится.

Алиса мычит в трубку.

— Ну это уже что-то. По крайней мере, вы общаетесь.

— Ага, в переписках. И то в час по чайной ложке. Он какой-то странный: сначала пишет, потом пропадает. Я вроде только начинаю проникаться к нему — так он тут же делает все, чтобы мою голову заполнили не самые радужные мысли. Такое ощущение, что это мама заставляет его набирать мне сообщения под дулом пистолета… Ой, все, короче. Я вообще не представляю, что у него в голове.

— Я думаю, ему просто нужно время…

— Да-да, я помню, у него непростой период в жизни.

Алиса по-доброму смеется.

— Не заводись.

— Давай просто закроем эту тему, — отмахиваюсь я, действительно вспыхнув раздражением за секунды. И чтоб вы понимали, я это ни хрена не контролирую.

— Как там маленький арбузик поживает? Начал уже мамку пинать?

Я тяжело вздыхаю, натыкаясь на еще одну тему, которая вызывает во мне тревогу.

— Нет. Я реально уже начинаю переживать, Алис! Это, вообще, нормально? Семнадцатая неделя — и ничего. Если бы не округлость внизу живота, я бы решила, что и не беременна вовсе. У тебя на моем сроке живот был куда заметней!

— Не накручивай себя, все индивидуально.

Мое ворчание прерывает стук в дверь, вынуждая нахмуриться. Я никого не жду. Да и у нас домофон в парадной… Становится немного не по себе. Может, ошиблись дверью?

— Лен?

— А?

— Ты чего притихла?

— Да там в квартиру стучат…

Стук повторяется. На этот раз громче.

— Так, может, откроешь?

— Что-то неохота…

Стук повторяется еще раз.

Встав с кресла, шлепаю босиком по полу.

— Ну чего там?

Я прикладываю ухо к двери, пытаюсь прислушаться, но ни черта не слышно, вдобавок в динамике телефона раздается скрипучее хныканье Анюты и успокаивающее «ш-ш-ш-ш» Алисы.

Черт. Еще и глазка в двери нет. Хозяин несколько месяцев назад поставил новую дверь, но глазком так и не озаботился.

— Кто там? — не выдерживаю я.

В ответ — напрягающая тишина.

— Любова, не пугай меня, — ворчит в трубке Алиса. — Что там происходит?

— Не знаю, — выдыхаю, поворачиваю замок и открываю дверь. — Наверное, ошиблись…