Жестокий муж. Сохрани мою любовь

Глава 1

София

– Терпи, казак, атаманом будешь… – глухой голос отчима всплывает из темноты, будто кто-то навис надо мной, дышит в затылок.

Нет. Только не он.

Я вскакиваю, сердце колотится.

Моргнув несколько раз, понимаю: кошмар. Лишь сон.

Я в своей спальне, в том самом доме, куда меня привезли месяц назад после свадьбы.

Боже мой, всего лишь сон… а ладони мокрые, словно в ледяной воде держала, дыхание сбивается, грудь будто сдавили чугуном.

Я судорожно сжимаю простынь, щурясь от света, который пробивается сквозь тяжелые шторы.

Всё то же самое: дорогая мебель, белоснежное бельё, кровать, в которой я каждую ночь проваливаюсь в одиночество.

И всё то же холодное место рядом — безмолвное напоминание о том, что муж мой никогда не спит со мной.

Никогда.

И, наверное, учитывая его образ жизни, это даже… лучше?

Я тяжело выдыхаю, ставлю ноги в мягкие махровые тапочки и машинально запахиваю халат на груди.

На секунду позволяю себе иллюзию: а вдруг сегодня всё изменится?

Вдруг дверь распахнется, и он впервые скажет не гаркнет, а просто произнес «доброе утро»? Или улыбнется, хотя бы краешком губ?

Я ведь последние недели только об этом и мечтаю — о самом простом, о тёплом слове, о маленькой-маленькой крупице внимания.

Тяжело быть нелюбимой женщиной. Тяжело быть просто приложением и жить с мужчиной, которому ты не нужна, под одной крышей.

Я не железная, чувствую его холод и безразличие ко мне,каждой клеточкой своего тела, при этом веря, что все еще может измениться.

Через мгновенье дверь действительно резко распахивается.

Я вздрагиваю второй раз за утро и снова тяжело выдыхаю.

Он…

Мой муж.

Давид.

Стоит в дверях, высокий, в белой расстегнутой рубашке, и этот его взгляд — как холодное лезвие по сердцу.

Взгляд не мужа, не близкого человека, а хозяина, оценивающего товар.

Он скользит по мне медленно, нагло, прикусывает губу.

Не знаю, то ли от привычки, то ли в насмешку.

– Молодец, что проснулась, – сухо произносит он, – Съезди в салон. Через четыре часа поедешь со мной на гольф.

Я моргаю, не сразу понимая, что услышала.

– Что? Какой гольф?

– Обычный, – перебивает Давид, даже не позволяя мне закончить, – Одежду поэлегантнее выбери. Хотя… – он отмахивается рукой, облокачивается на дверной косяк, – сам подберу. Оставлю в гардеробной.

Я замираю. В груди что-то падает.

Для него я — картинка. Красивая упаковка, которую можно одеть, расчесать, выставить на показ.

Ни больше, ни меньше.

Никто. Просто как соседка. Вынужденная соседка.

Я смотрю на него, на то, как он медленно расстегивает пуговицы и прикусывает губу.

Но это действие ничего не значит. Он просто собирается. Просто обычное утро без “привет” и без “пока”. Просто приказ.

– Соберись и приезжай. Укладку, там… мукладку, брови, ногти, – Он кидает это на ходу, как список покупок. – Водитель знает куда ехать. не позорь меня и не опаздывай.

И всё?

Я киваю.

Вижу его уходящий силуэт. Он просто кивнул в ответ и ушел.

Его тяжелые шаги отдают отголоском в комнате.

Сердце стучит бешено и обида захлестывает с головой.

Никакого «как спала?», никакого «как ты себя чувствуешь?». Только распоряжения. Только правила.

Я сижу на крою кровати со свисающими ногами, упрямо молчу, и в горле встает ком.

Я вдруг осознаю: даже страшный сон с голосом отчима был легче, чем реальность рядом с Давидом.

А вот город встречает меня стеклянными витринами и равнодушным шумом машин.

Водитель открывает дверь, и я делаю шаг на сборы.

Салон красоты — весь в белых мраморных плитах, зеркалах до потолка.

Женщины вокруг смеются, листают журналы, обсуждают новых любовников или шубы. А я среди них чувствую себя совсем чужой.

Мастер усаживает меня в кресло. Передо мной зеркало.

Я смотрю на себя — и не узнаю.

Гладкая кожа. Уложенные волосы. Красивое платье. Но в глазах — чужая девочка.

Девочка, которую забрали из её жизни и посадили в золоченую клетку.

Зачем?

Зачем он взял меня, если ничего, кроме приказов, ему от меня не нужно?

Зачем жениться, если рядом с тобой — пустота?

Я ведь мечтала о семье, о том, чтобы утром просыпаться под «доброе утро», а не под список дел, продиктованных ледяным голосом.

Мастер щёлкает расчёской, перебирает мои волосы легкими пальцами.

– Вам пышнее? – спрашивает женщина с дежурной улыбкой.

– Ага, – выдыхаю равнодушно.

Я киваю автоматически, а сама думаю о другом.

Когда он хоть что-то сделает сам, кроме того, чтобы считать всех обязанными его ублажать?

Когда посмотрит на меня, как на женщину, а не как на аксессуар, который нужно отреставрировать, прежде чем вывести в свет?

– У вас очень красивые волосы, – замечает мастер, щурясь в зеркало, – Завидую густоте.

Я киваю снова. «Спасибо» застревает в горле.

Мне хочется закричать: а вы знаете, как это — жить с человеком, который каждое утро смотрит сквозь тебя, как будто ты пустое место?

Но вместо этого я снова киваю и делаю вид, что всё в порядке.

За соседним креслом две женщины обсуждают мужчин. Их смех переливается, как звон бокалов.

– Представляешь, он купил мне кольцо, а я сказала: «Слишком маленькое».

– Ах ты ж стерва!

Они хохочут, не стесняясь.

Я ловлю их отражения в зеркале. Такие…

Они знают, что могут просить, требовать, капризничать. Их мужчины готовы носить их на руках.

А мой… мой ли?

Слезы подступают к глазам, но я заставляю себя моргнуть.

Нет. Не здесь. Не среди этих зеркал и чужих глаз.

Мастер фиксирует локон, отходит на шаг.

– Так пойдёт? – спрашивает, словно это что-то меняет в моей жизни.

– Пойдёт, – глухо отвечаю.

И в голове бьется только одна мысль: А сколько еще я выдержу?

Знакомство с героями

Соня

Всегда казалась слишком светлой для того мира, в который её забросила судьба. Ей всего двадцать три, и в её глазах ещё живёт вера в добро.

Она ранимая, нежная, умеет чувствовать чужую боль острее собственной и дарить тепло там, где, казалось бы, уже нечему согревать.

София только окончила университет, мечтала учить детей английскому, устраивать уроки так, чтобы за партами не зевали, а улыбались.

Она хотела обычного счастья — своей работы, своего дома, пусть маленького, но полного смеха и любви.

Но жизнь решила иначе.

Её отчим, человек жестокий, продал её как выгодный товар.

Сделка — ради своего удобства, ради лестницы наверх.

А мать… мать промолчала.

Та, что должна была защитить, прикрыла глаза и назвала это жертвой ради семьи.

В тот день София впервые поняла, что осталась одна.

В замужестве с мужчиной, чьё сердце заковано в лёд.

И всё же даже рядом с ним София не перестаёт верить: может быть, её доброта сможет растопить его холод, её искренность — пробить брешь в его броне.

Она живёт на грани: с одной стороны — золотая клетка и муж-тиран, с другой — свет, который она несёт внутри.

Рано или поздно её свет либо разрушит его мрак, либо вырвется из-под его власти.

Можно листать дальше, там горячий Давид...

Знакомство с героями 2

Давид Костров.

Тридцать шесть лет.

Привык приказывать, а не просить.

Мужчина, для которого эмоции — слабость, а слабости он не прощает никому.

Бизнес сделал его известным: холдинг, объединяющий строительные компании, торговые центры и недвижимость.

В прессе его называют влиятельным игроком, в кулуарах — человеком, с которым лучше не спорить.

Любит подчёркивать свой статус: гольф, редкие часы, закрытые клубы, охота, где добыча нужна не ради мяса, а ради ощущения власти.

С ним никогда не бывает случайных слов.

Каждое его замечание похоже на приговор, каждое молчание — на угрозу.

Улыбка редка и чаще похожа на ухмылку.

Он привык к тому, что женщины рядом сменяются одна за другой, и только однажды позволил себе женитьбу — над этим посмеялся.

Думает, что всегда будет ветреный и разгульный образ жизни будут скрашивать серые будни.

Костров — мужчина, который не верит в любовь и в искренность.

Он уверен: всё в этом мире покупается или заслуживается.

Добро для него — обман, а счастье — роскошь, на которую он права не имеет.

И всё же рядом с ним нельзя оставаться равнодушной.

В нём есть тот холодный огонь, который притягивает и пугает одновременно.

Жестокость для него не порок, а естественной формой власти.

Глава 2

София

Я сажусь рядом с Давидом и чувствую, как внутри всё сжимается.

Ком в горле мешает дышать, пальцы дрожат, и я прячу их в складках платья.

Стараюсь не поднимать глаз, не смотреть на этих мужчин с ухоженными руками, дорогими часами и их громким самодовольным смехом.

Стараюсь слиться с креслом, стать невидимой.

И вдруг его ладонь.
Пальцы Давида ложатся на мою руку.

Он делает это неторопливо, демонстративно.

Его пальцы сжимают мои так, чтобы все за столом увидели: она моя.

Вроде бы ничего такого — обычный жест мужа.

Для любого со стороны это выглядело бы естественно.

Но я чувствую, как ледяная волна пробегает по спине.

Это не прикосновение, а клеймо.

Не нежность, а демонстрация власти.

Ох. И вроде бы ничего такого не произошло, но… но.

Я вспоминаю фразу, которую бросил один из них: «Вчерашняя была лучше».

Она зудит в голове, как назойливая муха. Будто все они сравнивают меня с десятками женщин, что были до меня, и каждая — в их глазах выше, чем я.

Да уж.

Сижу с опущенными плечами, не зная, как держать себя. Поздороваться? Представиться?

Но слова застревают в горле, а язык словно приклеился к нёбу.

Да и кому я здесь нужна?

Эти полуголые барышни в облегающих платьях смеются громко, бросают взгляды на мужчин, и на их фоне я выгляжу чужой, ненужной, лишней.

Для них я не соперница и не подруга, я — пустое место.

Давид неспешно делает глоток виски и облокачивается на спинку кресла.

Его рука всё ещё на моей, тяжёлая, холодная, словно камень.

В этом жесте нет заботы — только желание подчеркнуть своё «право».

Я — его жена. Для них. Но не для него.

Мужчины переговариваются громко, обсуждают сделки, клубы, планы на отдых.

Каждая их реплика звучит как напоминание: я здесь случайно.

«Не похоже на тебя, Давид», — бросил тот мужчина с родинкой, и все расхохотались. Смех обжёг меня, как пламя.

Я стараюсь смотреть куда угодно — на зелёное поле, на небо, на идеально подстриженные кусты — лишь бы не видеть этих лиц, не ловить их взгляды.

Но даже отворачиваясь, я ощущаю их на себе, как удары.

Внутри поднимается отчаяние. Я хочу исчезнуть.

Хочу сбежать отсюда, спрятаться, закрыться в своей комнате и заплакать.

Но вот часы за столом тянулись медленно.

Мужчины обсуждали очередные сделки и женщин, полуголые подруги смеялись, перебивая друг друга, а я сидела рядом с Давидом всё так же молчаливая, прижав руки к коленям.

Казалось, я растворяюсь в этой роскоши, становлюсь мебелью, частью интерьера, о которой никто не спрашивает.

Когда всё наконец закончилось, я услышала за спиной звук мотора. Подъехала машина.

Давид поднялся первым, и только потом протянул руку, беря мою ладонь в свою.

– Всем доброго вечера, до встречи завтра на заседании, – кивнул он и повел меня в сторону машины.

Я не сопротивлялась, если честно - безумно хотелось домой. Лечь и все. Забыть этот день и все эти противные слова из его уст про любовниц и обесценивание женщин.

– Молчаливая как мышка, – неожиданно бросил он, слегка склонившись ко мне, – Хоть слова бы сказала.

В его голосе не было ни раздражения, ни злости.

Вообще ничего.

Никаких эмоций, пустота.

И эта пустота пугала сильнее, чем если бы он кричал.

Я не знала, как реагировать: оправдываться, улыбнуться, выдавить хоть фразу.

Но слова так и не родились.

Он открыл дверь, и я села внутрь.

Он рядом.

В этот момент меня снова сковало — словно невидимые путы легли на плечи, и любое движение стало невозможным.

– Домой, – коротко скомандовал он водителю.

И машина тронулась.

И в тишине салона я почувствовала его взгляд.

Медленный, прожигающий.

Я рискнула поднять глаза и встретилась с ним.

Он смотрел на меня не как на женщину, не как на партнёршу.

Как хищник, который примеряется, когда именно нанести удар.

Его губы чуть изогнулись в ухмылке, но в глазах — сталь, от которой хотелось спрятаться, исчезнуть.

Я задержала дыхание. Вцепилась пальцами в край сиденья, но от этого холод в груди только усилился.

В голове мелькнула мысль: ну что еще?

И тогда он меня ошарашил. Максимально, насколько мог.
– Брачную ночь сегодня устроим?

Глава 3

София

Его ухмылка остаётся в воздухе, будто тень, и я отворачиваюсь, не выдержав этого взгляда.

Сквозь окно проплывают ровные полосы дороги, деревья и редкие фонари, но я почти не вижу их — внутри всё слишком…

Какой же он черствый.

В груди поднимается горечь.

Неужели отчим мог смотреть мне в глаза и всё равно выдать за этого человека?

Как можно было отдать дочь, как товар, лишь бы сохранить договорённость и выгодные условия? В голове не укладывается.

А мама… мама ведь знала и всё равно молчала.

Смотрела, молчала, оправдывала его власть и наш долг.

Я пытаюсь сдержать дыхание, чтобы не сорваться в слёзы, но сердце гулко стучит, предательски выдавая мои чувства.

Я провола пальцем по стеклу, оставляя туманную линию.

Слова Давида всё ещё звенят в ушах: «Брачную ночь сегодня устроим?» — сказано так… на пофиг.

Дорога становится всё уже. Машина плавно сворачивает с шоссе и въезжает на огороженную территорию.

Ворота открываются бесшумно, и мы въезжаем внутрь.

Теперь вокруг — сплошная тишина.

Я сжимаю руки на коленях.

– Мы где? – шепчу, сама не замечая, как голос дрожит.

– Много вопросов задаёшь, – сухо бросает Давид.

Да уж.

Машина останавливается у массивного крыльца.

Серый фасад дома вырастает во мраке, окна горят жёлтым светом.

Огромные колонны, каменные ступени, дорожка из тёмного камня, ведущая к массивной двери.

Всё выглядит так, будто я оказалась в чужой сказке, только без магии и чуда — здесь всё холодно, безжизненно. Ужастик.

Давид первым открывает дверь и выходит наружу.

Щёлк — зажигалка, и через секунду в его пальцах появляется сигарета.

Он затягивается глубоко, медленно выпускает дым и идёт по каменной дорожке к дому.

Водитель открывает мою дверь, и я выхожу, осторожно ступая на гравий.

Ночной воздух режет кожу прохладой, пахнет мокрой травой и дымом от его сигареты. Я вскидываю взгляд на высокие стены дома и чувствую, как внутри всё сжимается.

Не знаю, чего ждать.

Но вот мой дорогой муж, точно знает.

Дом встретил нас ярким светом и запахом дорогих сигар, впитавшихся в кожу диванов и стены.

Казалось, здесь давно и плотно жили шум, алкоголь и смех, а не тишина и покой.

Я едва переступила порог гостиной — и остановилась.

Перед глазами открылась картина, которая казалась и безвкусной, и пугающей одновременно.

Два мужчины с виски в руках развалились на диване, занимая всё пространство.

Они смеялись громко, с каким-то снисходительным напором, перебивая друг друга, размахивая руками.

Это уже явно не гольф.

Рядом — три девушки. Все как на подбор блондинки, с длинными волосами, ярким макияжем и вызывающими платьями, больше похожими на куски прозрачной шторы, чем на одежду.

Одна устроилась на коленях у мужчины, будто её место всегда было там. Вторая сидела на подлокотнике кресла, небрежно перебрасывая ногу через спинку. Третья полулежала, держа бокал в руке. Они смотрели сквозь меня, даже не заметили моего появления. Для них я не представляла интереса.Только мой муж.

В груди защемило. Для чего им всё это? Для чего этим взрослым мужчинам этот позёрский разврат, эти полуголые женщины вокруг? Разве мало им власти и денег, чтобы чувствовать себя хозяевами? Зачем всё превращать в демонстрацию животной силы?

Не понимаю.

Давид шёл рядом. Он скользнул по комнате взглядом, коротко кивнул друзьям и, не меняя интонации, повернулся ко мне:

– Тебе виски или шампанского?

Я застыла. Виски? Я ведь никогда не пила ничего крепкого. Шампанское? Даже от него у меня кружилась голова.

Я открыла рот, чтобы сказать «ничего», но в тот же момент поняла: если откажусь, спровоцирую новый поток насмешек.

Буду выглядеть как ребёнок, неженка, не соответствующая их миру. Один бокал я выдержу. Должна.

– Шампанского, – тихо произнесла я.

– Умница, – кивнул он так, будто проверял меня на прочность.

Хотя… так оно и могло быть.

Я села в кресло, стараясь держаться прямо, чтобы не показать, как мне неловко.

Сердце билось так сильно, что я чувствовала его удары в горле. Давид, как джентльмен на публике, налил шампанское и подал мне бокал.

Я протянула руку, и в этот момент его голос прозвучал нарочито громко, с тоном, который резанул по живому:

– Наслаждайся, детка.

Я заметила, как его друзья переглянулись, как ухмылка скользнула по лицу того, что сидел с девушкой на коленях.

Их взгляды тут же упали на меня — оценивающие, наглые, изучающие.

Они смотрели на меня не как на человека, а как на новую игрушку Давида, которую он выставил напоказ.

Я пригубила. Пузырьки ударили в нос, горло сжалось, но я заставила себя улыбнуться, чтобы не показать, как внутри всё сопротивляется.

Я — не жена, не женщина. Я — красивая деталь его жизни, аксессуар, которым он может похвастаться перед друзьями.

В голове вертелась одна мысль: а сколько ещё я выдержу? Но поток мыслей он прервал.

– Ну что, – лениво протянул Давид, усаживаясь в кресло и крепко сжимая в руке бокал, – познакомьтесь. Соня. Моя жена.

Я услышала, как слово «жена» пронеслось по комнате, и внутри что-то оборвалось.

Никто не сказал «приятно познакомиться», никто не заулыбался в ответ.

Мужчины лишь ухмыльнулись, переглянувшись, женщины остались в своих позах, даже не подняли глаз.

Я почувствовала себя случайной тенью в этой гостиной, куда меня занесло ветром.

И тут одна из блондинок, та, что до этого сидела на подлокотнике, встала и подошла к его дивану. Я сидела напротив в кресле.

С его стороны еще было место и девица не постеснялась оказаться там.

На ней было короткое платье, блестящее, как фольга, и туфли на тонких шпильках. Она двинулась плавно, с той игривой изящностью, которой у меня никогда не было.

– Давид, – её голос был медовым, обволакивающим, – давно не заезжал в гости…

Глава 4

София

Мужчины в гостиной курили сигары, густой дым стелился над столом, смех звучал всё громче.

Я старалась сидеть прямо, будто приклеенная к креслу, но в какой-то момент Давид поднялся.

Он бросил короткий взгляд на меня и едва заметно кивнул.

Я почувствовала, как внутри что-то холодное пронзило живот.

Он хочет, чтобы я пошла за ним.

Ноги будто налились свинцом, но я поднялась.

Его друзья продолжали болтать, не обращая на меня внимания, а я, как по невидимой нити, направилась вслед.

Коридор встретил тьмой и гулким эхо наших шагов.

Тусклый свет. Запах табака.

Я шла позади, слышала, как скрипит пол под его шагами, и чувствовала напряжение внутри. Дикое.

Мы сворачивали всё дальше, мимо пустых комнат, пока впереди не показалась кухня.

Там, за стойкой, он недавно наливал шампанское.

Я уже почти поверила, что он просто решил отвести меня в сторону… но вдруг Давид резко остановился.

Я не успела понять, что происходит, — его рука перехватила меня за талию, и через мгновение я оказалась прижатой к холодной стене.

Его тело нависло надо мной, лишая возможности пошевелиться.

Что?

– Такая ты сегодня необычная, – протянул он, ухмыляясь.

Я почувствовала его дыхание слишком близко, его лицо склонилось к моему, губы почти коснулись моих.

Мамочки…

Отойди!

Сердце в груди забилось так сильно, что я испугалась — он услышит.

Я застыла, оцепенела.

Что это?

Что происходит?

Не знаю.

Я дрожала.

Хотела оттолкнуть, но не могла двинуться.

Я только слабая птица в его руках.

Но в следующий миг всё изменилось.

Он резко отпрянул, словно ничего и не было.

На его губах скользнула ухмылка, и короткий, злобный смех прорезал тишину.

Он повернулся и пошёл дальше, даже не глядя на меня.

Хотелось закричать. Козел…

Но я осталась стоять, прижимаясь к холодной поверхности, не в силах сделать шаг.

В груди больно кололо, дыхание сбилось.

Зачем ему это надо?
Зачем этот спектакль?

Закрыла глаза и на секунду ощутила, что теряю опору.

Но потом заставила себя выпрямиться и пойти за ним.

Давид вернулся в гостиную, налил себе ещё бокал и выпил залпом, не морщась.

На секунду его лицо стало сосредоточенным, будто он сам с чем-то боролся, а потом он резко отставил стакан.
– Поехали домой. Я устал.

Я кивнула, хотя никто и не ждал моего согласия.

Внутри всё ещё дрожало от того, что случилось в коридоре, но я послушно последовала за ним.

Всё происходило словно в тумане: смех, который ещё недавно гремел в гостиной, теперь звучал глухо, будто из-под воды.

Водитель уже ждал у входа.

Мы вышли во двор.

Я снова села на заднее сиденье, рядом с Давидом.

Машина тронулась.

Всё вокруг будто смазалось: деревья слились в один сплошной темный массив, фонари расплывались пятнами света.

Тело стало ватным.

Казалось, каждая клеточка налита свинцом.

Грудь всё ещё сжимала обида, а веки тяжелели.

Я моргнула раз, другой — и ресницы слиплись, не желая подниматься.

Зря я выпила шампанское.

Горечь пузырьков ещё стояла во рту.

Мне никогда не нравился этот напиток, но отказаться я не могла. Теперь же казалось, что он стекает по венам, убаюкивает, гасит мысли.

Голова опустилась на спинку сиденья.

Дорога была длинной, и каждый поворот машины будто укачивал. Сквозь полусон я ещё слышала, как работает мотор, как Давид что-то коротко сказал водителю, но слова расплывались, терялись.

Я пыталась удержаться на поверхности, думала: сейчас, ещё чуть-чуть, дотерплю до дома, но сознание проваливалось всё глубже.

Я сама не заметила, как вырубилась.

А потом — резкий удар запаха.

Нашатырь у самого носа.
Я резко открыла глаза.
– Фу… – выдох сорвался с губ, и сердце бешено забилось в груди.
Что?

Мир качнулся.

Я не успела толком вдохнуть после резкого запаха нашатыря, как дверь машины распахнулась, и сильные руки вытащили меня наружу.

Давид даже не смотрел на мои попытки удержаться — он поднял меня так, будто я ничего не весила.

Голова кружилась, ноги не слушались, слова застревали где-то в горле.

– Что происходит?.. – прошептала я, но ответа не последовало.

Давид нёс меня быстро, а у меня перед глазами всё двоилось, , и я не сразу поняла, что он занёс меня в дом.

Всё расплывалось, но я почувствовала, как мягко коснулась кровати в своей спальне.

Простыни холодные, но я едва ощущала ткань под собой.

Мир то приближался, то отдалялся.

Давид ходил по комнате кругами.

Я видела его размытый силуэт, слышала шаги.

Он был зол. Необычайно зол. Но не на меня, что удивительно.

Очень удивительно.

Его злость обращалась куда-то в сторону, а я лежала, не в силах понять, почему.

Дышать было тяжело. В груди будто камень.

Я собрала силы, чтобы прошептать:
– Можешь… открыть окно?..

Он резко обернулся.

В одно мгновение оказался рядом, дёрнул створку, и окно с треском распахнулось настежь.

В комнату ворвался поток холодного воздуха…

Как же хорошо.

– Суки, – выдохнул он глухо, почти рыча, – Вот суки.

Я вздрогнула. Не понимала, о чем он.

– Ты что-то пила… кроме?.. – он обернулся ко мне.

– Нет… – я попыталась поднять руку, но пальцы не слушались. – ты же мне…

– Пизда им, – перебил Давид, – Спи!

И в следующую секунду он уже развернулся и вышел.

Дверь захлопнулась за его спиной так резко, что стены будто дрогнули.

Я осталась лежать одна, со сбившимся дыханием, тяжёлым сердцем и сотнями вопросов, которые застряли внутри.

Даже слова «Не надо. Стой. Что случилось?» сорваться не успели.

А в груди всё ещё звенел его голос.

Глава 5

София

Я не сразу поняла, сколько времени прошло.

Сон и реальность переплелись в сплошной туман, и только стук в дверь выдернул меня из этого вязкого полусна.

Я открыла глаза, и первое, что ощутила, — слабость в теле.

Голова была тяжёлой, словно внутри барабанили тысячи мыслей, а дыхание сбивалось так, будто я бежала, хотя на самом деле просто лежала.

– София Сергеевна, – услышала я знакомый голос, – можно?

Это была Раиса Степановна, наша домработница.

Женщина с мягкими глазами и строгими складками на лице.

– Вам плохо? – спросила она, подходя ближе.

Я попыталась приподняться, но руки дрожали, и простынь соскользнула с плеча.
– Где мой муж? – выдохнула я, едва собрав дыхание, – Он… уехал?

Раиса Степановна посмотрела на меня внимательно, чуть нахмурившись.
– Не знаю, деточка. Видела только, как он с выходил. Сердитый был… очень сердитый. Даже не поздоровался.

Сердце сжалось. Я снова опустилась на подушки, в голове закрутились новые вопросы. Куда он уехал? Что случилось? Что значили его слова — «суки… пизда им»?

Я сжала пальцами виски, пытаясь вспомнить, но воспоминания расплывались, как пятна от дождя на стекле.

Лишь чувство тяжести, запах нашатыря, его резкие движения, его гнев.

Всё остальное будто стёрли.

– Вам нужно освежиться, – посоветовала Раиса Степановна и помогла мне сесть,– Пойдёмте в душ. Это вам поможет.

Мы добрались до ванной.

Она включила свет, провела меня внутрь, подставила плечо, когда я споткнулась на пороге.
– Дальше сами справитесь? – спросила она.

Я кивнула, сжав её руку чуть крепче, чем собиралась.
– Спасибо.

Дверь закрылась, и я осталась одна.

Я нащупала кран, повернула его, и вода зашумела, ударяясь о плитку.

Я шагнула под прохладные струи и позволила им коснуться кожи.

Вода стекала по плечам, по волосам, скользила по шее и спине.

Я закрыла глаза и прижалась лбом к прохладной плитке.

Словно весь ужас ночи смывался вместе с этими потоками.

Но мысли не отпускали.

Что произошло?
Я вспоминала шампанское, смех, чужие взгляды, прикосновения Давида к другой женщине.

Потом — дорога. Как он сказал «поехали домой».

Как я уснула… или меня вырубило?

Что было в бокале? Или это просто шампанское, к которому я не привыкла?

Но почему тогда он так злился, почему открывал окна нараспашку и говорил так жестоко?

Вода лилась, а я не могла перестать думать.

Голова снова кружилась — теперь не от слабости, а от вопросов, которые разрывали меня изнутри.

Где он сейчас? Что делает? Почему не сказал ни слова?

Я представила, как Давид едет в машине. Вижу его профиль — резкий, надменный, отстранённый.

Вижу, как он затягивается сигаретой, выпускает дым в сторону и думает. О чём? О ком?

Не обо мне — это точно.

Я сжала кулаки и позволила воде бить по ним, словно пытаясь стереть бессилие.

Сколько ещё я смогу жить так — в неведении, в холоде, в этой золотой клетке?

Я подняла лицо к струям и вдохнула глубоко.

Вода смывала остатки страха, но внутри осталась горечь.

Где ты, Давид?
Что ты делаешь?

Веки дрожали, тело немного успокаивалось, но в груди всё ещё билось что-то острое.

Вода не могла смыть ни вопросы, ни обиду.

Я простояла под душем долго, пока кожа не покрылась мурашками.

А Давида всё не было.

Утро встретило меня тишиной.

Я лежала, вслушиваясь в звуки, и всё пыталась уловить: вернулся ли он?

Есть ли рядом его шаги, его голос? Но вокруг было только молчание.

Я села на кровати, сжала пальцы о простынь.

Телефон в тумбочке манил — позвонить? Но что сказать? «Ты где? Ты вернулся?»

Давид не из тех, кто терпит допросы.

Он скорее вспыхнет, сорвётся, чем ответит прямо. Нет. Надо проверить иначе.

Я встала.

Халат остался висеть на спинке кресла, я не накинула его.

Хотелось двигаться легко, незаметно.

Босые ступни коснулись холодного пола, и я вздрогнула.

Каждое прикосновение пятки к плитке отзывалось в сердце гулким ударом.

Коридор был длинный.

Я шла медленно, стараясь ступать так, чтобы не разбудить даже собственную тень.

Моя привычка: не шуметь, не мешать, не навлекать на себя лишнего.

У Давида сон чуткий, и мне не хватало только того, чтобы он открыл глаза и накричал на меня с утра.

Шаг.

Ещё шаг.

Сердце колотится, словно я иду на преступление.

Длинный коридор с картинами на стенах, окна с тяжёлыми шторами, всё это пространство кажется холодным и чужим, даже при том, что это теперь мой дом.

Я всё ближе к его спальне — самой дальней в доме, в углу, словно отделённой от всего.

Я останавливаюсь у двери.

На секунду мне кажется, что ручка дрогнула, что внутри уже есть движение.

Я задерживаю дыхание и прикладываю ладонь к груди, пытаясь успокоить бешеный ритм сердца.

Тихо открываю дверь. Щель света падает внутрь, и я делаю осторожный шаг.

Он там.

Спит.

Раскинувшись на широкой кровати, одной рукой закрыв глаза, другой чуть прижимая одеяло к груди.

Я выдыхаю так, будто впервые за много часов позволила себе дышать.

Он здесь. Он вернулся. Значит все точно хорошо.

Но вместе с облегчением во мне рождается другое чувство — жгучее любопытство.

Что произошло ночью? Почему он так резко сорвался? Зачем открывал окна? Почему злился так, будто хотел разорвать кого-то? И самое главное — какое отношение к этому имею я?

Я стою на пороге, не решаясь зайти дальше. Смотрю на него и думаю: кто-то ведь действительно пытался меня отравить? Зачем? Ради чего? Я — всего лишь жена, красивая обёртка для его мира. Я никому не мешаю. Тогда почему именно я?

Глава 6

София

Я сидела на краю кровати, прислушиваясь к каждому звуку в доме. Тишина тянулась вязко, как паутина, пока наконец не скрипнула дверь в конце коридора.

Давид вышел из своей спальни.

Я прижала руки к коленям и попыталась подняться ему навстречу. Хоть что-то сказать.

Хоть слово.

Но он прошёл мимо, не удостоив меня даже взглядом.

Только запах его парфюма остался в воздухе — свежий, холодный, отталкивающий.

Это как понимать?

Сама не знаю.

Мы встретились в столовой.

На столе уже был накрыт завтрак: кофе, тосты, фрукты.

Раиса Степановна суетилась у плиты, поправляла скатерть, всё так же молчаливая и заботливая.

Давид сел за стол, не говоря ни слова.

Не посмотрел на меня, не спросил, как я себя чувствую.

Словно я — тень в этом доме, не более.

Он откинулся на спинку стула, взял чашку, сделал глоток кофе.

В этот момент Раиса подошла, тихо пожелала ему доброго утра.

– Ага, утро, – ответил он ей коротко, даже злобно.

Моё сердце болезненно сжалось.

Что вообще происходит? что было со мной и почему он сейчас себя так ведет?

Я всё же решилась.

Подошла ближе, села напротив, стараясь держать спину прямо. Голос дрожал, но я выдавила:
– Эм… доброе утро. Вчера…

Я не успела договорить.

Он отставил чашку, поднялся.

Прошёл мимо меня, не задержавшись, и уже через секунду раздался гулкий хлопок входной двери.

Серьезно?

Он сейчас серьезно?
Просто ушел?

Тишина повисла над столом.

Я закрыла глаза и тяжело выдохнула.

В груди встал ком, тот самый, что мешал мне дышать ещё ночью. Неужели я сделала что-то не так?

Я ведь даже не знаю, что именно произошло.

Не знаю, на кого он так злился, кого грозился уничтожить.

Может, я действительно была виновата? Может, именно моё присутствие, моя слабость привели к тому, что случилось?

Но как? Я ведь ничего не сделала. Я только сидела рядом.

Я только молчала.

В горле запершило, и я схватилась за чашку, пытаясь скрыть дрожь. Раиса Степановна стояла неподалёку, смотрела на меня с тревогой, но молчала.

Её глаза говорили больше любых слов: «терпи».

А я сидела и думала: сколько ещё терпеть?

И как понять, что на самом деле происходит за этой холодной маской Давида?

Мда.

Я сидела в спальне, обняв колени, и смотрела в окно.

День был серым, небо затянуто тучами, и казалось, будто сама погода отражала моё состояние.

Давид ушёл, хлопнув дверью, и внутри всё оборвалось.

Я чувствовала себя пустой, как комната вокруг.

Телефон завибрировал на тумбочке.

Я вздрогнула так, что чашка на прикроватном столике дрогнула и едва не упала.

На экране высветилось слово «Мама».

Горло тут же сжалось. В груди поднялась волна тревоги.

С матерью я почти не говорила с тех пор, как отчим выдал меня замуж.

Её молчание тогда стало самым страшным предательством.

Но всё же я ответила.

– Да, мам? – голос прозвучал тише, чем я хотела.

– София… – в трубке раздался её усталый голос, – Приезжай, пожалуйста, если есть возможность. Нам нужно поговорить с тобой.

Я замерла.
– О чём? – спросила я осторожно.

Тишина длилась несколько секунд, и от этого становилось только страшнее.

Потом правда, мама добавила:
– Отчима хотят уволить. Ты нам нужна сейчас дома.

Слова повисли в воздухе, и я едва не рассмеялась — горько, беззвучно.

Хотят уволить? Его?

Того, ради кого она молча согласилась на то, чтобы меня продали? Того, чья рука толкнула меня в эту жизнь?

– Я… не понимаю, – прошептала я, – При чём тут я?

Мама вздохнула тяжело.
– София, пойми… он сделал для нас много. Для меня. Для тебя. Он всё это время нас обеспечивал. И если его уберут с должности, нам придётся очень туго. Давид может помочь, ты ведь его жена. Нам нужно, чтобы ты поговорила с ним.

Я закрыла глаза, вцепилась пальцами в покрывало. Меня будто ударили.
– Мама… – голос сорвался, – Ты серьёзно? Ты просишь меня… защищать его? После всего, что он сделал?

– София, хватит! –она завелась,– Ты всё драматизируешь. Мы семья, и сейчас он в беде. Ты должна помочь.

Я молчала.

В голове гул, мысли путаются.

В груди — страх, будто меня снова загоняют туда, откуда я только пыталась выбраться.

Я нужна им не как дочь.

Я нужна им как инструмент. Как связующее звено. Как товар — снова.

– София, – продолжала мама, – приедь. Мы ждём.

Я не смогла ничего ответить.

Просто слушала её дыхание в трубке и понимала, что я не смогу отказать.

Дорогие читатели, сегодня приглашаю вас в книгу нашего литмоба от Мэри Кац https://litnet.com/shrt/QlYU

Глава 7

Давид

Сижу на заднем сиденье, машина катится ровно, почти бесшумно. Водитель знает: никаких разговоров, никаких попыток заглянуть в зеркало.

Тишина — главное правило.

За окном мелькает город: шоссе, серые коробки домов, стеклянные витрины.

Всё это пролетает мимо, а у меня внутри всё иначе — я максимально, блять, раздражен.

Думаю о её отчиме.

Черт.

Именно так: жалкий, мелочный черт.

Сколько раз я видел таких на работе, в делах, в переговорах.

Вечно считают себя хитрецами, умеющими выжать выгоду.

Только вот не каждый догадается продать собственную падчерицу ради повышения в должности. Это даже не подлость. Это глупость. Ошибка.

Ошибки я не прощаю.

Да, его увольняют.

Для кого-то этого хватило бы. Но для меня — нет.

Увольнение — слишком лёгкая расплата. Он должен почувствовать не только потерю кресла, а крах.

Разрушение своей уверенности, своей «значимости». Чтобы каждое утро, просыпаясь, он вспоминал: наказал его я.

Сжимаю руку в кулак.

Холод часов на запястье, металл упирается в кожу — напоминает, что время уходит, что люди всегда расплачиваются.

И я сам решаю, как именно.

Но раздражает даже не он. Раздражает то, что всё это коснулось её. Моей жены.

Я привык к женщинам: легкие, доступные, одноразовые. Красивые тела, пустые глаза.

Я никогда не возвращался к одной дважды — зачем, если мир полон новых лиц? Но с ней всё не так.

Она сидит напротив меня, молчит, глаза — как у испуганной птицы. Она вся — сплошная искренность, хоть и глупая, наивная девчонка, совершенно не понимающая, как нужно вести себя рядом с мужчиной.

Зачем мне это? Не знаю. Но я ловлю себя на мысли: интересно. Как долго она продержится? Сколько выдержит? Что будет, если надавить сильнее? Упадёт? Сломается? Или вспыхнет?

Эта мысль греет странным огнём.

Да уж, я чертов психопат.

Мне всегда казалось, что любовь — это торговля.

Ты даёшь деньги, подарки, взамен получаешь тело, время, внимание. Но в её глазах я вижу что-то другое.

Она будто реально, блять, верит, что добро существует.

Верит, что я способен измениться.

Смешно.

И раздражает.

Я никогда не под кого не прогнусь, никогда не буду к кому-либо прислушиваться и плясать под чью-то дудку. Я всегда знаю как поступить лучше для всех. Я всегда знаю как правильно.

Откидываюсь на сиденье, смотрю на отражение в окне.

Я хочу, чтобы отчим заплатил. Это — раз.
Я хочу, чтобы моя жена перестала быть только немой обидчивой дурой. Это — два.

Она теперь моя жена. Формально, для прессы, для общества.

Но всё чаще я ловлю себя на том, что этого мало.

Хочу, чтобы она была моей по-настоящему. Чтобы её мысли, её шаги, её дыхание зависели от меня.

Это не про нежность.

Это про власть.

Про то, что мне принадлежит всё, что я решу взять.

Сигарета в пальцах. Втягиваю дым глубоко, медленно выпускаю через нос.

Дым рассеивается, а мысли только сгущаются.

Может, я испорчу её. Может, превращу в ещё одну дырку в моей кровати.

Но часть меня… да. Часть меня хочет проверить, что будет, если не ломать её, а подождать.

Если растопить лёд не силой, а временем.

От этой мысли я ухмыляюсь. Сам себе. Я никогда не ждал. Я всегда брал. Но с ней, похоже, будет иначе.

Машина сворачивает на трассу.

Я приезжаю в клуб.

Не ради коктейлей и не ради женщин — мне нужно дело.

Но развеяться? Нет.

Разве что развеяться от собственных мыслей: они сегодня слишком громкие.

Подхожу к входу, охранник кивает — у нас тут свои правила, свой знак.

Внутри пахнет виски и перегретым воздухом. Свет приглушён.

Прохожу в глубину зала. Здесь собираются не для светских бесед — здесь решают, как повернуть деньги.

За столом уже сидят все, кто мне нужен.

Аскар — один из них.

Я подхожу, он подает руку.

— Дарова.

Он протягивает руку. Я присаживаюсь рядом, вытаскиваю сигарету из пиджака.

— Здарова, женишок, как оно? — усмехается он.

Аскар наливает мне выпить и разваливается в кресле, опираясь локтем.

Его сосед — мужик с татуировкой на шее — смотрит изподлобья. Мда, бля.

Я делаю глоток.

— Хорошо, братан, — говорю сухо, — Четко все. Так, туда — сюда, того — се. Двигаемся. Ты рассказывай, как? Нашел его?

Аскар кидает мне взгляд, полный одобрения и насмешки одновременно.

Он хлопает по плечу, так, чтобы все увидели: мы свои, и я могу что угодно достать.

— Нашел?

Я ухмыляюсь, медленно, преднамеренно.

— Нашел, — произношу я, — Для тебя и не такого из-под земли достану, – твой ферзь в подвале.

Дорогие читатели, прода 20 вечером, а пока приглашаю вас в книгу нашего литмоба от

Анны Граниной и Иры Орловой

https://litnet.com/shrt/Q__n

Глава 8

София

Я держусь за ремешок сумки так, что побелели костяшки пальцев.

Руки дрожат, хоть я и пытаюсь унять их, пряча в складках платья.

Всё внутри сопротивляется этому приезду, каждая клеточка тела кричит: «Не ходи!». Но мама просила.

А мама для меня всегда останется мамой — со всеми её слабостями, со всей её беспомощностью перед отчимом.

Как я могу не откликнуться, даже если внутри всё горит от боли и злости?

Никак.

Я выхожу из машины и вдыхаю знакомый запах двора.

Смесь сырой земли, пыли и листвы.

Воздух здесь будто тяжелее, вязкий, словно застрявший в горле ком.

Мои ноги сами ведут меня по этой тропинке, по которой я когда-то, совсем недавно, бежала девчонкой, а потом… женщиной, которая собирала коробки в спешке, чтобы уехать в ту самую клетку, куда меня загнали.

Кажется, прошло всего два месяца, а внутри — целая вечность.

У калитки первым встречает меня Рекс.

Немецкая овчарка, верный пёс моего детства.

Он бросается ко мне, хвост метёт пыль, такой хорошенький, хоть уже и пожилой.

— Рексик… — шепчу, и он уже сует морду мне в ладони, лижет пальцы, будто узнаёт по запаху, будто всё это время ждал.

Скорее всего так и есть, он частенько даже спал у меня в ногах.

Я опускаюсь на колени, глажу его по холке, чувствую под рукой знакомую жёсткую шерсть.

Горло перехватывает.

Я скучала.

Скучала так сильно, будто часть моего сердца оставалась здесь, с ним.

Смешно, но именно пес — единственный в этом доме, кто всегда любил меня просто так.

Без условий. Без обязательств, без слов - мы тебя воспитали ты сделаешь так, как мы скажем.

Эх.

Я выдыхаю и задерживаюсь с ним дольше, чем надо.

Стараюсь уткнуться лицом в его шерсть, будто спрятаться.

Ведь дальше — дом.

Дальше — он.

Человек, который продал меня, как кусок товара, взрослую женщину, способную сама решать свою судьбу.

Но нет.

В его глазах я была разменной монетой, удобной сделкой, возможностью укрепить своё положение.

Я встаю, и сердце снова начинает стучать так громко, что вот вот выпрыгнет из груди.

Я делаю шаг по каменной дорожке к дому.

Волнение накрывает с головой, дыхание сбивается.

Кажется, что вот-вот развернусь и убегу.

Но я продолжаю идти. Потому что мама просила.

Я смотрю на окна, на знакомые занавески, на дверь, которую закрывала тогда, уходя с коробками в руках.

Всё словно вчера.

Голоса, запахи, слёзы, ощущение предательства, которое пронзило меня, когда отчим сказал, что «так будет лучше».

Лучше кому? Ему. Только ему.

Прошло все-таки время. Должно бы стать легче.

Но не стало.

Я перешагиваю порог и сразу же чувствую этот запах — смесь лекарств, старого ковра и чего-то кислого, знакомого до боли.

Всё будто застыло. Только я уже не та.

— Проходи, доченька, — мама выходит из кухни с подносом,— Сейчас чай попьём.

– Привет мам, хорошо.

А внутри ком, я словно тут гостья. Она меня даже не обняла. Только бросила взгляд и скрылась.

Я киваю зачем-то в пустоту, но ноги словно налиты свинцом. Кажется, если сделаю еще шаг, провалюсь.

Но иду. Надо.

В гостиной меня встречает он. Отчим.

Сидит на стуле, белый как полотно, меряет давление.

Манжета тянет его руку, аппарат пикает, а сам он будто с трудом дышит.

Но как только замечает меня — глаза мгновенно оживают.

И сразу этот голос, скрежещущий, злой:

— Ну привет, предательница семьи. Добилась своего, своевольная девица? Кирдык твоему приёмному папке.

Я застываю, будто в меня бросили камень.

В груди всё стянуло.

Смотрю на маму, жду, что она вмешается, скажет хоть слово, прикроет меня.

Но она снова лишь бросает короткий взгляд исподлобья, отводит глаза и уходит на кухню за чаем.

Словно её здесь нет.

Словно я одна против него.

Хотя что словно? Так и есть.

— Сядь, доча, — вдруг добавляет мама, через мгновенье возвращаясь с чашками. Она ставит поднос на стол и уже другим тоном, тихим, повторяет: — Сядь.

Я опускаюсь в кресло.

Словно меня сдавило его пружинами, и я уже не могу пошевелиться.

Колени дрожат.

Пальцы ищут хоть за что зацепиться — подлокотники, ткань платья. Я чувствую себя маленькой девочкой, загнанной в угол.

Он снимает манжету с руки и бросает её на стол.

Смотрит прямо в меня. Спокойно. Слишком спокойно. Но под этим спокойствием — ненависть, которую я всем нутром ощущаю.

— Твой муж меня подставил, — начинает он. Каждое слово, как удар молотком, — Говорит всем, мол, взрослый мужик девчонку продавал в жёны. Слышишь? Он так сказал. Ты, значит, что-то ему напела?

Я сглатываю, горло пересохло.

— Я… я ничего…

— Ничего? — он наклоняется вперёд, пальцы сжимаются в кулак, — Ты что, думаешь, я не понимаю? Сама бы он не додумался! Его блять все устраивало, но видимо то, что у тебя межд ног его устраивает больше! Раздвинула свои ноги и думаешь все можно? Что же ты перед всеми так не раздвигала то раньше? Или думаешь все? Муж объелся груш и можно свою семью послать раз ты у него на шее теперь висишь. Это ты ему жаловалась. Это ты. Шалава.

— Нет, я не… — слова застревают. Я слышу себя так, будто издалека, – я никогда….

И вдруг он взрывается.

— Ты что, дура?! — орёт так, что у меня внутри всё сжимается в комок.

Я вжимаюсь в кресло, будто пытаюсь стать меньше, исчезнуть. Скукоживаюсь, прижимаю руки к груди, пальцы дрожат. Внутри всё ноет, как будто меня ударили по лицу. Я даже не понимаю, как дышать.

Мама молчит.

Только шумно двигает чашку по столу к нему ближе.

Смотрит на меня украдкой, не вмешивается.

А я не могу. Сижу, прикусываю губу до крови, и слёзы подступают. Но я запрещаю им падать. Не дам.

Глава 9

Две недели спустя

София

Я кутаюсь в плед ещё сильнее, так что едва видно мои руки, только пальцы торчат, сжимающие чашку. Чай остыл, но я всё равно тяну к губам — привычка.

Горечь оседает на языке, и я морщусь.

Ну что, довольна? — спрашиваю сама себя, уставившись в тёмный сад за оградой.

Влезла, сама не понимая куда, и теперь сиди, трясись.

— Но я же ничего не делала… — вырывается вслух.

Не делала? — спорит вторая я, ехидная и беспощадная.

А кто пошёл к маме? Кто сел в кресло напротив отчима, позволил ему орать, выслушивать проклятья? Давид же не идиот. Подумал? Конечно, подумал.

Теперь ты в его глазах ещё одна предательница.

Я закрываю глаза, вдыхаю влажный воздух.

Сад пахнет сыростью, листьями и чем-то жгучим, как мои собственные мысли.

— Но я ведь не хотела… — губы дрожат, и я ловлю себя на том, что готова оправдываться даже перед самой собой. — Не ради себя… мама...

Ах мама! Мама, которая позволила отчиму распорядиться твоей жизнью, как курицей на базаре? Мама, которая прятала глаза, пока тебя продавали за "будущее"?

Я прикусываю губу до крови. Больно.

Но боль хоть немного возвращает к реальности.

— Она же моя мама, — шепчу упрямо. — Я не могла иначе.

А Давид? — снова удар. Ты думаешь, он оценит? Что поймёт, что ты тут вся белая и пушистая, страдаешь, но терпишь?

У меня сразу пересыхает во рту. Образ Давида встаёт перед глазами: его холодный взгляд, чуть прищуренные глаза, ухмылка.

Сколько раз он так смотрел на меня, будто я не человек, а вещь. А теперь будет ещё хуже.

Он молчит, Соня. И это молчание страшнее любых слов. Он что-то решил. Только ты не знаешь, что именно.

Я судорожно ставлю чашку на стол, пальцы дрожат. Сердце бьётся так громко, что кажется — все. Сейчас остановиться.

— Я не могу больше ждать, — выдыхаю. — Не могу.

А что сделаешь? Пойдёшь к нему и спросишь? "Милый, ты меня ненавидишь или уже решил избавиться?"

Я зажмуриваюсь, в голове пульсирует одно и то же: ненавижу отчима. Ненавижу за то, что поставил меня в эту ловушку. За то, что лишил права выбора.

За то, что теперь я здесь, на этой террасе, дрожу от страха перед собственным мужем.

И самое страшное — я знаю: пока Давид не скажет хоть слова, я так и буду сидеть ночами, не спать, пить остывший чай и спорить сама с собой.

— Соня, вас просят пройти, — голос Раисы Степановны раздался откуда-то сбоку, и у меня тут же все сжалось внутри.

Я подняла глаза от чашки, но взгляд расплылся. Плед тяжёлым грузом сполз с плеч. Просят пройти… значит, он. Давид.

Я поднялась, ноги ватные, будто не мои.

Каждое движение — пытка.

Я иду по коридору, гладкие стены будто давят, окна — как щели в клетке, а не источник света. Дом огромный, дорогой, но ни капли не мой.

Страшно.

Ужас как страшно.

Я чувствую себя пленницей, которую ведут на допрос.

Каждый шаг отдаётся в ушах.

Тапочки скользят по паркету, и мне хочется снять обувь, бежать босиком, только бы не слышать этого звука, будто отсчёт времени до приговора.

Я сжимаю руки в кулаки, ногти впиваются в ладони. Дыхание рвётся, сердце стучит, будто его слышит вся прислуга.

Впереди дверь.

Тяжёлая, тёмная.

Кабинет Давида.

Я останавливаюсь, и ладонь сама тянется к ручке.

Захожу в кабинет и будто вдыхаю яд.

Воздух стоит тяжёлый, густой, пахнет табаком и злостью.

Свет лампы падает косо, оставляя тени на стенах.

И в этой полутьме — только он.

Мой муж.

Давид.

Его глаза сверкают так, что у меня мороз по коже.

Он сидит в кресле, медленно поднимает голову и тычет пальцем в кресло напротив.

Этот жест не требует слов — он приказывает.

Я опускаюсь, ноги ватные, пальцы вцепляются в подлокотники, как будто они могут удержать меня от падения.

И тут его голос разрывает тишину:

— Моя жена, блядь, должна была быть мне поддержкой и опорой! — орёт Давид так, что у меня в груди всё сжимается. — Жена, мать твою, должна быть соратником, плечом, блядь, а не предательницей!

Я вздрагиваю, дыхание сбивается. Его крик словно ударяет по ушам молотком.

— Ты, сука, совсем охуела?! — Давид резко хватает нож для бумаги и с силой вбивает его в стол. Дерево трещит, металл застревает. — Всё идёт к хуям, и знаешь из-за кого?! Из-за тебя!

— Я… я не хотела… — я пытаюсь жалко оправдаться.

— Не хотела? — он бросается вперёд, упирается ладонями в стол, нависает надо мной. Его лицо близко, слишком близко, — Ты, блядь, знаешь, что у меня случилось?! Всё, сука, рухнуло! И ты, сука, посмела открыть рот?

Он кричит так, что у меня подкашиваются ноги, хотя я сижу. Каждое его слово вонзается в меня, как удар кулаком.

— Ты должна быть рядом, понялa?! Должна держать рот закрытым и смотреть на меня снизу вверх, как на Бога! ТЫ женщина, значит ты никто! — он бьёт кулаком по столу, так что бокал падает на пол и разбивается. — А ты что сделала?! Ты, блядь, решила, что умнее всех?

Я сжимаюсь в кресле, пытаюсь что-то сказать, оправдаться, но губы предательски дрожат.

— Ты моя жена! — он почти рычит, наклоняется ещё ближе. Его взгляд скользит по моему телу, холодный, жестокий, прожигающий. — Или ты решила, что не совсем? Что можешь крутить за моей спиной?

Я чувствую, как в горле встаёт ком, глаза предательски наполняются влагой.

Давид резко останавливается или ухмыляется.

— Может, ты меня подставила, потому что я тебя не трахал, да? — он расстагивает верхнюю пуговицу рубашки, — Может, тебе, сука, не хватало?

Его голос срывается на крик, глухой, полный ярости:

— Так давай исправим, блядь!

Он склоняется совсем близко, продолжая расстегивать рубашку и мне кажется, что в этой комнате больше нет воздуха.