Жили-были. Once Upon a Crime

глава 1. Крёстная дочь.

Чёрный ей не шёл. Особенно сейчас, когда лицо осунулось от бессонных ночей, взгляд потускнел, а золотистые волосы свалялись в неровные пряди. Но, учитывая обстоятельства, траур подходил. Во всех смыслах.

Хотя, как оказалось, не для всех.

Золли скользнула взглядом по Анастейше и Диззи, хихикающим у окна. Разоделись в кружевные платья, высокие каблуки, губы в блеске, будто это не похороны отчима, а парад женихов. И матушка рядом, высокая, выверенно печальная, словно сама скорбь в траурном платье. «Матушка»… Золли скривила губы. Называть Стеф Тремейн матерью всё равно что звать тарантула домашним тараканом.

Вчерашняя сцена в кабинете поставила всё на свои места. И теперь Золли видела ясно, что скрывалось за масками.

— Золла, — Тремейн сидела за столом отца, театрально приложив платок к сухим глазам. — Перед смертью Родди просил меня любить тебя как родную. Помочь с обучением, подсказать, куда устроиться…

— Устроиться? — перебила Золли, и голос её дрогнул. — Мне не нужна работа, матушка. Я управляла заводом. Последние два года я принимала решения, подписывала документы. Отцовской рукой.

— Ох, Золла… — мачеха укоризненно покачала головой. — Твой юношеский максимализм понятен, но ты же не думаешь, что в девятнадцать лет можно руководить целым производством?

— Отец мне обещал, — Золли сглотнула ком в горле.

— Родди был... забывчив в последнее время, - голос мачехи стал сочувственным. — Доктор Суайнхарт говорил, что опухоль в мозгу уже тогда искажала его суждения.

Сухой платок вновь приложился к сухим глазам. А усыпанный слезами стол был только под руками Золли.

Тремейн неторопливо встала, подошла к сейфу и щёлкнула замок. На стол легло завещание.

— Он подписал его перед самой смертью. Завод в равных долях переходит Анастейше и Диззи. Дом и ферма отходят мне. Тебе же назначена ежегодная поддержка. Две тысячи долларов. Родди был щедрым человеком…

— Этого не может быть, — выдохнула Золли. — Он сам показывал мне завещание. Завод мой…

Мачеха вырвала листок из её пальцев и спокойно убрала в сейф.

— Это воля твоего отца. И ты должна её уважать, — отрезала она, не глядя.

— Это подделка, — прошептала Золли. — Вы всё подстроили. Всегда хотели войти в совет, но отец не позволял. Завод должен оставаться в семье. Он бы не… — Золли вскинула голову. — Я найду доказательства.

— Будь реалисткой. — Мачеха наклонилась над столом. Лицо её было близко, искаженное раздражением. — Ты привыкла, что всё получаешь за красивые глазки и наигранную добродетель. Но так больше не будет. Взрослей.

Затем обогнула стол и села кожаное кресло, отцовское кресло.

— Мне надо заняться счетами. А тебе готовиться к похоронам. Приедут партнёры Родди, университетские друзья, приятели по гольф-клубу…

Золли вскинула взгляд на лицо Тремейн. Тяжелый лоб, острые брови, тонкая складка у губ, сузившиеся зелёные глаза. В этом взгляде больше не было приличий, а только обнажённая, выношенная годами ненависть.

Золли ясно помнила слова отца. Он был в здравом уме, когда показывал завещание. Он не мог предать её, единственную родную дочь. Он хотел, чтобы бизнес оставался в семье. Чтобы имя, к которому он шёл через кровь и пепел, не превратилось в красивую вывеску для тех, кто годами только менял наряды и ресницы. Анастейша и Диззи даже различали правый и левый туфли с подсказки.

И сейчас, стоя перед гробом и глядя на мраморное лицо отца, Золли знала – она не имеет права отступить. Ни из страха, ни из боли. Завод принадлежит ей. По праву крови и по праву памяти.

Но что она может? В девятнадцать лет, без поддержки, денег или власти. Ни цена даже на адвоката.

И тогда Золли поняла, что за помощью надо идти к Крестной матери.

— Золли, дорогая, проходи, — Крестная сделала мягкий жест рукой, потом чуть повернула голову: — Гас.

Тучный мужчина кивнул и вышел без слова.

— Прими мои соболезнования, — голос Крестной был ровный и отточенный. — С Родди мы давно не общались. Но он был мужем моей сестры и отцом моей крестницы.

Крестная была безупречна. Плавные локоны, точеный макияж, фиолетовый костюм сидел как влитой. Но в серо-голубых глазах не было ни теплоты, ни печали, только холодный блеск битв. Отец всегда говорил — взгляд не врёт.

— Я пришла… — начала Золли, но горло сжалось. — Он обещал… говорил, что завод мой… А потом… — голос сорвался, и слёзы покатились по щекам, словно всё накопленное рвалось наружу именно здесь. Уверенность, с которой она утром накладывала тушь, исчезла в одной фразе. Рядом с этой женщиной Золли снова стала ребёнком, которому нечего противопоставить взрослому миру.

Потянуло запахом кофе и Золли подняла голову. Перед ней стоял Гас с подносом.