Живая печать

Глава 1. Печать на коже

Гул дождя прятал крики. В подвале пахло железом и рваными бинтами, и я стояла по щиколотку в тенях, зажимая кровотечение на чужом плече.
— Дыши. На три. Раз. Два…
Он кивнул, зубы цокнули. На глиняном столе — тёмный плащ, плотная ткань, в углу — нож с гравировкой. Я не смотрела на ножи. Я смотрела на кожу. Всегда — только на кожу.

Дверь наверху распахнулась слишком спокойно. Не паника, не толпа — хищно выверенная пауза.
Тайная стража.

Я успела лишь соскользнуть к столу. Пальцы — на плащ. Шерсть и шёлк, тяжёлый подол, кровь запёклась, как лак. На пряжке — золотая печать, слишком известная, чтобы не узнать. Королевский знак.
Жечь должно было сразу.

Но не жгло.

Не обожгло, не царапнуло, не сожгло нервные окончания привычной болью. Ткань была тёплой, как чьё-то плечо. И где-то глубже, под подушечками пальцев, едва ощутимо вибрировала другая кожа — чужая, незнакомая, как отклик издалека.

— На месте! — голос ударил о камень. — Никому не двигаться.

Люки на окнах щёлкнули, воздух стал тесным. Четверо в серой форме, маски закрывают нижнюю часть лица, перчатки — плотно, будто руки из железа. Впереди — тот, кто двигался без лишних жестов.
Командир.

Я подняла руки. Мои руки пахли йодом и мятой, на запястье — тонкая нить, которой я перевязывала пациента. Вены под кожей отзывались на каждое движение стражников — моя магия всегда знала чужую угрозу. И всё равно я думала не о них.

Я думала: почему меня не жжёт.

Плащ с королевской печатью должен был резать кожу искрами, если бы он был «заряжен». Любая магия власти — как солнце на голом нерве. А сейчас — тепло. Сердечный ритм где-то на расстоянии. И вдруг я поняла: это не вещь. Это проводник.
Я держу не плащ. Я держу — чью-то жизнь.

— Ты — Мира Соль? — спросил командир. Голос — без эмоций, но звучит так, будто привыкли отвечать.
— Зависит, кто спрашивает, — ответила я. Упрямство иногда спасает хуже, чем бритва. Но сегодня — только оно.

Он шагнул ближе, тень резанула по моему лицу. Я почувствовала, как воздух рядом с ним другой — сухой, напряжённый, как перед грозой. Магия обычно зудит на расстоянии — возле него она сжималась, как от холода.

— Мы закрываем вашу… практику, — сказал командир. — Незаконную.
— Я спасаю людей.
— Вы — нарушаете запрет на дерматомантию.
— Запрет — это бумага. Кровь — вот она. — Я кивнула на пациента.

Командир перевёл взгляд — коротко, без сочувствия.
— Этому — уже поздно. Тебе — почти.

Двое шагнули вперёд. Я сжала плащ. Тепло под пальцами стало горячее, как если бы тот, чья это жизнь, рванулся. В висках стукнуло. Из пряжки золотым языком выстрелила искра, и под моим кожным узором — тонким, как паутина, — что-то отозвалось, зажглось и тут же стихло.

Командир увидел. Я — поняла. Он — тоже.

— Откуда у тебя это? — его голос стал низким.
— Принесли, — пожала плечом. — Я не спрашиваю титулы, когда зашиваю раны.

Он сделал знак. Плащ вырвали из моих рук — и я впервые услышала не крик, а… тишину. Как будто где-то далеко кто-то перестал дышать — и воздух в моей груди на мгновение стал чужим. Меня качнуло.

— Связать, — бросил командир.

Верёвки на запястьях — гадость. Моя магия ненавидит чужие узлы. Я сглотнула, стараясь не смотреть на пациента — он всё равно уже уходил туда, где боли нет. И вдруг на краю зрения блеснула та самая пряжка. Печать. В ней — так знакомо дрогнула жизнь. Я, дура, едва не позвала её по имени, которого не знала.

Меня вытащили в дождь. Город наверху был мокрым и скользким, крыши стекали в канавы. Мы шли тесной петлёй, и я ощущала — рядом со мной нет магии. Не «мало», не «заглушено» — нет. Как пустота. И эта пустота исходила от командира.

Если он — такой, как я думаю, — я только что залезла руками в сердце зверя.

Мы дошли до чёрного входа дворца. Камень был древний, с прожилками соли. Внутри пахло полированным деревом, лекарствами и чем-то… железным, но чистым. Меня ввели в комнату, которая слишком похожа на клинику, чтобы быть подвалом. Белые ширмы, столики на колёсиках, блики на стекле.

Командир остановился напротив. Снял перчатки. Потом — маску.

Я видела его в проклятых памфлетах, на монетах, в карикатурах на рынках, где художники рисуют зубами и сплетнями. Вживую — он был моложе. Жёсткая линия рта, упрямый рубец у виска, серые глаза, которые не просили и не обещали.

Кассий Вейлан. Регент.

— Теперь зависит, кто спрашивает? — спросил он.
— Уточняю: Кассий Вейлан — это «кто»? — я попыталась улыбнуться. Получилась кривая линия.
— Тот, кто делает тебе предложение.
— Сомневаюсь, что свадебное.

Он не улыбнулся.
— Контракт. Служба при дворе в качестве… — он запнулся на слове. — В качестве дерматоманта.
— Запрещённая практика, напоминаю.
— Запреты пишу я. И отменяю — тоже.

Он подошёл ближе, и на долю секунды я почувствовала — у него под кожей тишина. Не мрак, не холод — пустота, в которой магия дохнет. И всё же, когда он совсем близко — в этой пустоте что-то дрогнуло, будто моя кожа позвала его кожу и дождалась ответа.

— У меня проклятье, — сказал он просто. — Любая магия меня обжигает. Твоя — не обожгла.
— Пока.

Мы стояли так близко, что я видела, как у него двигается горло, когда он глотает. На шее — тонкий след давней петли? Нет. Печать. Лёгкая, как тень. Я провела взглядом и поняла: она отвечает на мою.

— Ты знала, что это будет так? — спросил он.
— Нет, — честно. — Я думала, меня спалит.
— Значит, повезло нам обоим.

Он кивнул стражникам. Те срезали верёвки с моих запястий. Шершавая свобода обожгла сильнее, чем узлы. Кассий положил на стол тонкую пластину — металл с прорезанными узорами. Контрактная печать.

— Выбор простой, Мира Соль, — сказал он. — Либо петля, либо печать.
— Вы из тех, кто называет трезвость милосердием?
— Я из тех, кто не играет в долгие игры, когда город на краю.

Я посмотрела на пластину. На свои ладони. На него. И сказала то, что всегда говорю перед тем, как соглашаться на глупость:
— А в контракт входит медицинская страховка?

Глава 2. Контракт или петля

Петля висела на его словах, как тень от люстры.
— Либо петля, либо печать, — сказал регент. — Я не играю в долгие игры. Город на краю.
Он говорил спокойно, почти устало. От такой усталости леденеют руки: люди, которые перестали уставать от власти, делают хуже. Он ещё уставал. И это давало шанс.

В дверях застыл Верховный алхимик в алом. Тонкий рот, взгляд-лезвие.
— Любая попытка соединить троновую печать с запрещённой практикой будет трактоваться как государственное преступление, — произнёс он ровно.
— Отлично, — ответила я. — Тогда у нас уже есть общий язык: у меня — преступление, у вас — проклятие. Посмотрим, кто громче.

Кассий не отводил глаз. Я смотрела на его ладонь — чистую, будто пустую. Магия рядом с ним дохла, как свеча в вакууме. Моя — нет. И это было единственное, чего он хотел от меня сейчас. И единственное, чего я боялась дать.

— Условия, — сказала я. — Доступ в архив Ордена Багровых Печатей. Иммунитет моим пациентам. И право отказывать, если цена будет выше пользы.
— Доступ — под моим надзором, — коротко. — Иммунитет — списком имён. Право отказа — до тех пор, пока это не ставит под угрозу жизнь правителя или стабильность города.
— «Стабильность» — слово резиновое.
— Можем сшить чётче. В контракте.

Алхимик приподнял бровь.
— Вы узаконите колдовство у меня на глазах?
— Я узаконю спасение, — сказал регент. — У вас был год. Вы лечили — печатями. Я — получал ожоги. Она — не обожгла.

Я шагнула к столу. Металлическая пластина контракта лежала, как лёд. На узоре — пазы, в которые должны были лечь линии кожи. Мой узор шевельнулся сам — как будто нашёл родню.

— Если я подпишу, — сказала я, — вы не сможете меня спрятать, когда начнутся слухи.
— Я и не собираюсь прятать, — ответил он, слишком честно. — Я собираюсь поставить рядом.

Слишком близко. Слишком публично. Для меня — из подвала в свет. Для него — из изоляции в доверие.
— Хорошо, — я вдохнула. — Тогда пишем к пункту «право касания» оговорку о согласии.
Алхимик фыркнул.
— Комедия.
— Нет, — сказала я. — Техника безопасности.

Кассий кивнул стражнику. Тот открыл футляр с ножом для ритуалов — матовая сталь, резной хвостовик. Металлом пахнуло так, что захотелось сделать шаг назад. Я не сделала.

— Готова? — спросил регент.
— Нет, — честно. — Но да.

Я взяла нож. Кожа у основания большого пальца тонкая, сосуды близко. Остриё поцеловало кожу. Кровь тёплой точкой легла на узор пластины — и узор разжёгся, как сухая трава. Внутри стало светло и больно одновременно. Хорошая боль. Рабочая.

— Теперь я, — сказал он.

Его кровь легла рядом — и там, где красное касалось красного, появилось золото. Не краска. Свет. Пустота внутри него дала трещину, и из трещины потёк отклик. Я слышала свой пульс — и его. Они не совпадали. А потом — совпали на один удар. Точно. Пугало и успокаивало разом.

Алхимик шевельнул пальцами, будто хотел сорвать пластину одним жестом. Стражники незаметно придвинулись. Кассий не моргнул.
— Продолжайте, — сказал он.

Мы положили ладони на холодный металл. Мой узор сам лёг в пазы, как будто его рисовали по памяти моей кожи. Тепло прошло от запястья к локтю. От локтя — к сердцу. Я осторожно подняла взгляд — встретилась с серыми глазами.

— Повторяй за мной, — сказал он.
Он произносил формулу, чужие слова ложились в рот как камешки. Я повторяла. Когда дошла очередь до моего имени, оно прозвучало слишком громко для этой комнаты.

— Связь установлена, — тихо сказал кто-то у стены.
— Временно, — отрезал алхимик. — Пока не будет моего протокола.

Пластина под нашими ладонями горячо вспыхнула — так, что кожа заныла сладкой болью. На миг запахло гарью — и я поняла: моя магия не горит. Горит что-то другое. Что-то старое. Как старая паутина на солнце.

— Договор скреплён, — ровно произнёс регент. — Мира Соль — сотрудник дворцовой клиники при регенте.
Слово «при» прозвучало слишком интимно. При — рядом. При — на расстоянии касания.

Алхимик шагнул ближе. Его тень пересекла наши руки, но он не решился коснуться.
— Вы играете в опасную игру, милорд. — Он произнёс «милорд» как диагноз.
— Я играю в быструю, — ответил регент. — Перейдём к делу. Тесты.

Он отпустил мою ладонь — и пустота вернулась, как тишина после музыки. Неприятно оглушительно. Я едва не сказала «верни», но прикусила язык.
— Какие тесты?
— Контролируемое касание при приступе. Снимем показатели.
— Прямо сейчас?
— Да.

Внутри у меня что-то вздрогнуло. Я работала с болью каждый день. Но это — было другое. Это был человек, от которого зависел город — и моё собственное будущее.

— Я хочу видеть список условий до начала, — сказала я. — И чтобы в комнате было не больше трёх человек.
— Будет двое, — кивнул регент. — Я и врач-метролог.
— А он? — я кивнула на алхимика.
— Он — выйдет, — сказал Кассий. Спокойно. Как будто так и должно.
— Это нарушение, — Леймар побледнел.
— Ваши протоколы — после тестов, — отрезал регент.

Он подал мне тонкие кожаные перчатки — и тут же убрал.
— Они не нужны, — сказал он так, как будто это тоже часть договора. — Без них — точнее.

Метролог — девушка с точным лицом — уже разворачивала инструмент, похожий на паук с нитями. Я не любила всё это железо. Но железо хоть честно — не притворяется живым.

— На счёт три, — произнёс регент. — Раз. Два…

У него дрогнула щека. Я увидела, как по шее прошла волна судороги — почти незаметно, но я кожей чувствую любое «почти». Пустота внутри него вдруг стала острыми краями — как будто сама магия пыталась в него войти и разбивалась.

— Три, — сказала я и коснулась.

Тишина треснула. Под моими пальцами — тепло, как под камнем, который пролежал на солнце. Ничего не обожгло. Наоборот — откатило. Пульс выровнялся на мой ритм на два удара. На третий — мы дышали одинаково. Я боялась вдохнуть громко, чтобы не спугнуть это странное равновесие.

Глава 3. Трон кровоточит.

Двери тронного зала отворились сами — как грудная клетка на вдохе.
Запах железа стоял в воздухе предательски домашний: тёплая монета на языке детства, ржавчина на пальцах. Каменный пол блестел, как кожа после дождя. И впереди — трон, вырезанный из соляного камня и золотых жил, весь из линий и петель, как огромная печать, которую когда-то приложили к сердцу города и забыли отнять.

Кровь сочилась не струёй — росой. Тонкие капли проступали прямо из резьбы — на пересечениях узоров, где линии собраны плотнее. И каждая капля знала дорогу: собиралась в крохотный ручеёк и таяла на краю подлокотника, оставляя почти невидимую пленку блеска.

— Назад, — махнул Кассий стражам. — Никто не трогает.
Леймар успел первым:
— Никто не прикасается, особенно она.

Я уже шла. Кровь в воздухе — звук. Она не просто пахнет; она говорит вязко и низко, и моя кожа умеет её слушать.

— Стой, — сказал регент, едва заметно коснувшись моего локтя.
Я остановилась. От его прикосновения не стало больно — стало точнее.
— Сначала правила, — тихо. — Ты — рядом. Я — между тобой и всем остальным.
— Я — не подопытная, — так же тихо.
— Я — не хозяин. — В его голосе была усталость, которой я верю. — Начни с воздуха.

С воздуха — значит, без контакта. Я вытянула ладонь на расстоянии ладони от подлокотника. Кожа на запястье внутри отозвалась уколами, словно кто-то шевелил невидимые ниточки. Печать трона звучала перебоями, как сердце с пропусками.

— Узел, — сказала я. — Смотрите на девятую петлю слева, там, где две линии перехлестнулись не по рисунку.
— Там не может быть узла, — отрезал Леймар. — Печать трона выкладывали мастера Ордена.

Я не спорила. Я чувствовала.
Я сделала ещё шаг — и мир встал на цыпочки. Словно всё вокруг затаило дыхание, дожидаясь моего.
— Перчатки? — шепнул регент.
— Если надену — совру. — Я сняла тонкую кожаную пару, которую мне всё же сунули в руки по дороге.

Метролог — та же из клиники — уже ставила вдоль стены штангу с нитяными датчиками, похожими на прозрачную паутину. Мягко кивнула: «готова». Хорошо. Пусть будет кому потом называть цифры.

Я подняла ладонь. Печать на троне отвечала моему узору — не светом, а напряжением, как струны, которые настраивают до того, как провести смычком. И всё равно хотелось — провести.

— На мой счёт, — сказал Кассий, не глядя на алхимика. — Раз. Два…
— Подождите, — Леймар шагнул вперёд. — Любое нарушение протокола — и вы оба будете…
— Три, — сказала я и прикоснулась.

Пальцы встретили не камень — кожу, очень холодную и очень старую. Она была не мягкой, но живой; в глубине узора пульсировала вода, как в шрамах, что не заживают до конца. Кровь перестала быть запахом — стала вибрацией под ногтями. И эта вибрация узнала меня. Как если бы я приложила ладонь к грудной клетке спящего и мы на один удар совпали.

Боль не пришла. Пришла тишина под кожей — не пустота Кассия, другая. Содержательная. Многоэтажная. Слой над слоем. И посередине — тугой узел. Именно там вытекала кровь.

— Стабилизация частичная, — сказала метролог, не поднимая глаз. — Амплитуда «прорывов» упала.
— Прорывов? — повторил Леймар. — Вы что там измеряете, девочка?
— То, чего вы не лечили, — бросила я, не отнимая руку. — Трон — не сосуд. Он не течёт — он перепаивается. И каждый раз на этом месте — рвётся.

Я переместила пальцы на два сантиметра выше, к пересечению линий. Узор на моей коже откликнулся, как если бы я приложила его к зеркалу. Щёлкнуло тихо — и кровь в этом месте перестала выступать. Только в этом. Ниже потекло сильнее.

— Ты можешь… — регент не договорил. Он всегда оставляет мне выбор — и это иногда тяжелее приказа.
— Я могу стянуть узел, — сказала я. — Но мне нужен буфер.
— Что? — прищурился Леймар.
— Его рука — на моей. Так я не перегорю.

Это было не про романтику. Про физику. Про проводимость.
Кассий не колебался. Его ладонь накрыла мою — так, как накрывают сердечный клапан при операции: точно и без сантиментов. Пустота под его кожей встретилась с многоэтажной тишиной трона, и между ними я стала мостом. Непростительно тонким.

— Показатели? — спросил он.
— Сходятся, — ответила метролог после секунды. — Шум падает.
— А теперь — держись, — шепнула я ему — и себе.

Я потянула узор. Не силой, а терпением. Как распутывают влажную нитку: не дёрнуть, не порвать, не оставить ворс. Узел дрогнул. На долю мгновения он показал форму — неправильный виток, в который вставлен чужой зубец. Чужой знак. Я его знала из архивных иллюстраций на стенах лекарских лавок: печать Ордена Багровых Печатей. Только уменьшенная. Вшитая в трон как корректор, не как основа.

— Вы… вы… — Леймар хрипло засмеялся. — Чушь.
— Это ваш логотип, Леймар, — сказала я ровно. — Вмонтированный туда, где ему не место. Вот почему рвёт.

Узлу было всё равно, кто спорит. Он держался за старую ошибку, как за привычку. Я поддела эту привычку ногтем и повела в сторону. Руку свело до мурашек. Между нами с регентом прошёл ток — ощутимый, как когда коснёшься двери в грозу.

— Ещё чуть-чуть, — сказал он, не отпуская.
— Ты мне это скажешь ещё не раз, — ответила я, и небо покраснело у меня под кожей.

Щёлкнуло. Тихо. Как будто кто-то вытащил занозу, и кожа выдохнула. Кровь перестала выступать на секунду — как будто трон решил, что достаточно. А потом из глубины пошёл новый слой, свежий, более тёмный. Узел не развязался — он перекинулся.

— Он уходит, — выдохнула я. — Внутрь решётки.
— Стянем, — сказал регент. Это прозвучало так, будто он всё в этой жизни стягивает сам, даже когда тонет.

Я перевела пальцы ниже, туда, где линии сходятся в маленький ромб. Там было горячо — так горячо, что кожа должна была вскрикнуть. Но моя не вскрикнула. Мой узор — да. Он вспыхнул под кожей светлым контуром, как надпись в сумерках. И трон ответил. Не теплом. Голосом, которого никто не слышал.

Это не был голос. Это был узор, который читался как слово. «ПРИНЯТО».

Глава 4. Срыв протокола.

Кристалл записи висел у меня над плечом, как холодный глаз.
— Подтвердите намерение… или объявите о задержании оператора, — повторил писец, ловя каждый мой вдох.

Кассий стоял на полшага впереди, закрывая меня от линзы. Я чувствовала, как тонкая троновая нить под кожей дрожит на его голос, будто ждёт команды не из протоколов, а из горла.
— Намерение? — он тихо усмехнулся. — Моё — остановить утечку. Ваше — собрать сплетни. Запишите по делу: оператор временно назначен и действует по медицинской необходимости.

— Юридической связки нет, — сладко напомнил кто-то из совета.
— Будет протокол временной привязки, — отрезал он. — Мною. С сегодняшнего дня.

— Это нарушение Фирмана двадцать шесть! — взвился Леймар.
— Фирман двенадцать, пункт четыре: «при угрозе суверенитету привязка допускается с одобрения регента», — спокойно ответил Кассий и впервые повернул голову к кристаллу. — Одобрение — даю.

Воздух сжал виски. Кристалл щёлкнул — фиксация. Толпа зашевелилась разочарованно: им обещали свадьбу, а дали бумагу. Нить у меня на запястье стала тише. Я почти улыбнулась — и тут же пожалела.

Кассий качнулся. Едва заметно — как камень, на котором вдруг споткнулась река. Тишина под его кожей прорезалась болью, острой, как ледяной иглой по нерву.
— Приступ, — сказала я слишком спокойно. — Сейчас.

— Прекратить цирк, — Леймар уже доставал свои колбы и печати. — По протоколу Ордена — сначала щит, потом — смягчитель. Без контакта!

— Щит его обожжёт, — ответила я. — Как всегда.

— По протоколу, — холоднее.

Кассий сжал зубы так, что заскрипел камень где-то внизу. Пальцы на его виске дёрнулись, в шее проступил жёсткий канат. Тишина в нём раскалывалась на острые осколки. Я знала эту трещину. Её нельзя заклеить печатью.

— Метролог, — коротко бросил он, — фиксируйте. — А мне: — Делай.

Леймар вытянул ладонь: между нами легла белая линия из тонкого стерильного порошка.
— Шаг — через линию — и вы оба будете обвинены в…
Я шагнула.

Я не люблю ломать правила ради демонстрации. Но сейчас это было не про демонстрацию. Это было про сердце, которое не выдержит ещё двадцати слов.

Его ладонь нашла мою почти вслепую. Я положила вторую — туда, где у него под ключицей живёт упругая тишина. Мой узор вспыхнул под кожей, тонкий браслет на запястье засветился мягче. Пустота в нём треснула — и через трещину пошёл тёплый отклик. Мы дышали вровень на два удара. На третьем — я почувствовала, как боль повернула голову и ушла, как лиса, которой неинтересно.

— Снижение болевого отвлека — шестьдесят один процент, — ровно сказала метролог. — Стабилизация ритма — до совместного паттерна.
— Совместный паттерн? — кто-то ахнул. — Это же…
— Это — то, что держит его на ногах, — сказала я.

— Запретить касания! — рявкнул Леймар и метнул печать-щит мне на руку.
Щит вспыхнул — и схлопнулся, не долетев. Троновая нить отозвалась золотой искрой, как кошка, шлёпнувшая лапой чужую руку. Печатный восок повёлся дымом и стух.

— Отойдите, господин Верховный алхимик, — голос Кассия был низким и ровным. — Пока я вас не вывел.

Ещё три вдоха — и приступ отступил, как волна. Я медленно сняла ладонь — бетоном по коже. Вокруг стало слышно, как шуршит соль в швах.

— Зафиксировано: контактная стабилизация успешна, — подвела метролог. — Контакт был необходим.

— Контакт был преступен! — Леймар шагнул почти вплотную. — У вас нет ни санкции, ни церемониальной защиты! Оператор пересёк линию! Есть свидетели, запись, протокол!
— Есть результат, — сказал Кассий. — Протокол — потом.

Я глубоко вдохнула — запах крови из тронного зала всё ещё сидел в ноздрях, но здесь пахло фанатизмом и лавровым маслом, которым натирают печати. Ещё пахло… чем-то знакомым. Металлическим, чуть мыльным, с горькой ноткой настойки. Запах из подвала той ночи. Я поймала его не носом — кожей. Он шёл откуда-то слева, от столика с инструментами, где на белой подкладке лежали линзы метролога и полоска смягчителя.

— Можно… — я пытаясь держать голос ровным, — можно я взгляну на ваш смягчитель?
— Нельзя, — одновременно сказали Леймар и метролог.
— Она — оператор, — перебил их регент. — Можно.

Я наклонилась к ленте. Тонкая ткань, напоенная чем-то, что должно гасить излишнюю реакцию печати. Я кончиком пальца коснулась края — не кожи, не пропитки, а нитки. И в пальцы ударил знакомый хриплый шёпот — не звук, а память запаха. Тот же, что на плаще в моём подвале. Тот, что сидел в Совете. Тот, что оставляет на узорах рваные края.

— Здесь чужой зубец, — сказала я спокойно. — В смягчитель подмешан корректор. Не ваш.
— Что вы… — метролог отпрянула.
— Отравлен смягчитель? — у Леймара сорвался голос. — Вы с ума сошли, девчонка. Это орденская разработка!
— Я говорю о микродозе, — не повышая голоса. — Корректор не убьёт, но ломает узор. На троне — он рвал связки. Здесь — сорвёт стабилизацию и отрежет меня от пациента. Удобно для отчёта.

В комнате стало тихо так, что слышно было, как капля падает в пустую чашу.
Кассий посмотрел на меня — без вопросов.
— Доказать? — спросил он.
— Могу. — Я провела пальцем по кромке ленты — одна пылинка прилипла к коже, и мой узор зашуршал, как бумага под ногтём. — Если приложить к кристаллу, дадим сигнатуру.

— Мы не будем марать кристалл, — прошипел Леймар. — Мы…
— Мы возьмём контрольную полосу из ваших же запасов, — предложила я, чувствуя, как во мне встаёт знакомая упрямая сталь. — Из другой партии.

Метролог замялась. Её глаза бегали между нами и белой полкой с пронумерованными лотками.
— Партия «А-17», — сказала она, наконец. — Выдача шла через канцелярию.

— Принесите, — велел регент.

Пять минут тянулись как резина. Леймар шипел про «подлог» и «непрофессионализм», а я молчала. Мне хотелось воды. Сахара. И чтобы нить на запястье перестала подрагивать в такт его злости — она, похоже, на это тоже откликалась.

Метролог вернулась с запечатанным свёртком. Пломба была целой. Я разрезала нитку — и наклонилась. Запах — другой. Чистый. Тонкий, как хорошо заточенная игла. Узор под кожей не возражал.

Глава 5. След яда.

Соль уже ползла по порогу, как мелкий белый зверь.
— Да, — повторила я, — если нарушить все правила сразу.
— Какие сначала? — спросил Кассий.
— Мост, — сказала я. — Дай руку.

Он положил ладонь на мою — коротко, точно, без жестов лишних. Троновая нить под кожей затеплела. Я другой рукой коснулась воска на личной печати канцлера — там, где прятался лишний зубец, тоньше ресницы. Обычный человек бы не почувствовал. Моя кожа почувствовала. В субстанции воска сидел корректор — тот самый «горький шёпот», который ломал узоры.

— Что ты делаешь? — шепнул Леймар.
— Перекусываю узел, — ответила я. — Снаружи он как камень, изнутри — как нитка.

Я «повела» узор воска против его же траектории — не силой, терпением. В троновой нити дрогнуло, пустота Кассия стала ровной, как гладь до ветра. Соль на пороге остановилась, будто прислушалась. Ещё движение — и лишний зубец соскользнул. Воск запах иначе — чисто, тонко. Внутри двери сетка печатей погасла, как лампы, у которых сняли питание.

— Разблокировано, — прошептала метролог.
— Магией? — хрипнул кто-то.
— Точностью, — сказала я и отняла пальцы. Троновая нить не распалась — села плотнее.

Мы вошли. Секретарь дышал чаще, стук пульса у него был неправильный — охотничий ритм падал в яму на каждом третьем ударе. Я «сняла» с него перстень на шнуре — тот самый, которым опечатывали выдачу. На боковой грани тёмнел след снятого зубца, как если бы кто-то снял крохотный брекет со здорового зуба.

— Подмена была в воске, — сказала я. — Зубец вставляли потом.
— Когда «потом»? — сухо спросил Кассий.
— Когда печать ставили… на внутренней стороне бумаг, не наружной. — Я показала лёгкую выемку на кромке листа. — Чтобы ни у кого не возникло желания нюхать.

Леймар улыбнулся углами глаз.
— Значит, документальный след. Замечательно. Проследим партию воска, допуски к сейфу, списки смен… — Он говорил так легко, будто всё это игра, в которой он дилер.
— Проследим, — отозвался Кассий. Тон у него был неигровой.

Я повернулась к метрологу:
— Дайте мне чернильный штамп канцелярии. И ваши линзы.
— Зачем линзы? — насторожилась она.
— Хочу увидеть, как ломается узор через стекло. Если корректор в воске, он должен «захрипеть» на кромках оптики.

Она подала линзу — чистую, из партии «А-17». Я едва коснулась — узор моей кожи не возражал. Потом — штамп. Его ручка пахла навязчиво мылом и железом — и опять тем самым горьким шёпотом. На ободке штампа, в тени цифр, сидела пылинка чужого корректора. Она и ломала всё, к чему прикасались.

— Это сетевой вброс, — сказала я. — Не один перстень. Серия маленьких ложных зубцов: воск, штамп, смягчитель. Партии чистые. Пачкали пальцами.

Леймар поднял бровь:
— Как образно. Факты?
— Факты — у вас на руках, — я кивнула на сероватые подушечки его пальцев. — Эта пыль любит держаться за жиры. Мыло не всегда снимает, а лавровое масло — прячет запах. Вы им натираете печати, верно?

Он вытер пальцы о платок — слишком быстро, чтобы это был просто жест.
— Перестаньте, — сказал он ровно. — Мы теряем время.

Время мы действительно теряли. Я поднялась. В голове шумело — то ли от сахара, то ли от гнева. Мы вышли в коридор — и город опять пахнул в лицо: соль, воск, дождь. Я ловила запахи не носом — кожей. След «горького шёпота» тянулся не в склады, не вниз — вверх. Туда, где заседал Совет.

— В Совет, — сказала я. — След идёт туда.
— Прямо сейчас? — метролог вскинула глаза.
— Пока воск тёплый, — ответила я. — Потом «остынет» и будет пахнуть, как все.

Мы шли быстро. На поворотах меня подхватывала охрана — не хватала, а направляла, как ветер в парус. Троновая нить у меня на запястье держала ровный темп. На полпути я почувствовала, что она улавливает не только печати — пульсы. Где-то в соседнем крыле кто-то ускорялся — возможно, бегущий писец; где-то, наоборот, падал в яму — больной советник? Мир стал осязаемо многослойным, и это было опасно: легко потерять себя в чужих ритмах.

— Держись на моём ритме, — тихо сказал Кассий, будто прочитал. — Дыши со мной.
Я выровняла вдох. Тишина под его кожей, о которой я боялась, на деле была якорем. Не пустотой — нулём, от которого можно отмерять.

У дверей Совета стражи скрестили алебарды. Один шагнул вперёд:
— Заседание закрыто.
— Откройте, — сказал регент.
— Милорд, — страж растерянно глянул на писца с кристаллом в углу, — по протоколу…
— Протокол здесь я, — отрезал Кассий.

Двери открылись. Внутри было светло от множества тонких лампад, пахло пергаментом и старой пылью. За полукруглым столом сидели люди — скуластые лица, ленточки чинов в прорезях мундиров, пальцы на подлокотниках. И в воздухе висел тот самый запах — тихий, как ложь, которую привыкли говорить шёпотом.

— Милорд, — начал первый советник, — мы как раз обсуждали…
— Потом, — сказал регент. — Сначала — печати.

Я прошла вдоль стола. Пульс каждого — на расстоянии — отзывался иначе: у одного — дробно и злое, у другого — ровно и надтреснуто, как струна по дереву. На третьем — пальцы блестели от масла. Я наклонилась — лавровое. Нормально. Но под носком перчатки темнела другая плёнка — мутная, как на старой линзе. Я коснулась запястья — чужой узор не вздрогнул. Либо чист, либо слишком осторожен.

— Мира Соль, — произнёс, слегка растягивая, седой с белками помутневшими, — вы здесь без мандата.
— Я здесь по контракту, — сказала я. — И по запаху.

— Запах — не улика, — отрезал он.
— Для моей кожи — улика, — ответила я так же спокойно. — У вас на перье — корректор. На краю металлического пера. Вы его макали в чужой воск или «смягчитель», чтобы проще шла подпись?

Он стянул перчатку, повернул перо, посмотрел. На самом кончике — матовый налёт, едва видимый. Он фыркнул:
— Пыль.
— Та, что ломает узор, — сказала я. — С неё и начинается сетевой вброс.

— Довольно, — вмешался другой советник. — Девица исступлённо мнёт воздух. Мы обсуждаем бюджет порта, а она нюхает перья.
— Мы обсуждаем безопасность трона, — отрезал Кассий. — Порт подождёт.

Глава 6. Уроки близости.

Западная галерея встретила нас запахом сырой извести и железа.
Кровь на стене не размазали — положили. Рисунок был точный, как печать: круг, три петли, крошечный зубец там, где у Кассия — шрам.
— Это подписали моей кожей? — тихо спросил он.
— Под твоим ритмом, — ответила я. — Но не твоей рукой.

Я подняла ладонь на расстояние. Узор под кожей зашуршал — знакомая хрипотца корректора. Капли ещё не схватились плёнкой, значит, свежо. И в рисунке сидела та же «фальшивая» нить, что в печати Совета. Сеть работала — по стенам, по символам, по людям.

— Не трогать, — приказал Кассий. — Снять кристалл-слепок, помещение — под охрану.
— Я могу снять утечку частично, — сказала я. — Иначе оно начнёт «перекидываться» на соседние связки, как в тронном зале.
— В почерк не влезай, — перебил Леймар. — Это улика.

Он ошибался. Улика, если её не остановить, становится ножом. Я прижала кончик пальца к краю узора и потянула против траектории — не ломая, усыпляя. Печать шипела, как маленький уголь под водой. С каждой секундой шёпот корректора стихал. У меня под запястьем троновая нить дрожала, как струна.
— Хватит, — сказал Кассий, когда в рисунке осталась только чистая кровь. — В клинику. Сейчас.

Мы шли молча. Галереи пахли дождём и воском. В клинике меня встряхнуло сразу: лампы, металл, белые простыни, голоса. Метролог уже поставила свой «паук», и тонкие нити датчиков висели в воздухе, как паутина после ливня.

— Программа ночной стабилизации нужна сейчас, — сказала она. — Переходные пики у вас обоих слишком высокие.
— По протоколу ночная привязка проводится без физического контакта, — скривился Леймар.
— По цифрам — с ним, — спокойно ответила метролог. — Иначе Кассий уйдёт в «тишину» с разрывами, а у оператора может начаться откат. Я не рискую.

— Уточним: «контакт» — это как? — спросила я, потому что слова важнее стыда.
— Кожный мост на ключице или запястье, — деловито. — Пятнадцать минут — ступенчатая калибровка. Дальше — непрерывно, пока пики не лягут. Лечь… — она оглянулась, — на одну кушетку. Две рядом — не поместятся с оборудованием.

Кассий кивнул, как кивают в бою: без пафоса.
— Согласие оператора, — напомнил он.
— Согласие — моё, — сказала я. — С условиями.

Я загибала пальцы — и фиксировала:
— Первое: границы. Касания — только для стабилизации, любые другие — нет.
— Второе: я говорю «стоп» — вы останавливаетесь.
— Третье: я не пасьянс — меня не раскладывают по протоколам Ордена. — Это я уже сказала Леймару.

— Принято, — сказал Кассий.
— Занавес опустить, — велела метролог. — Лишние — вон.

Леймар не ушёл. Он застыл по ту сторону ширмы, будто его печати держали на невидимых нитях.
— У меня есть право наблюдать, — прошипел он.
— У меня есть право лечить, — ответила я. — И жить.

Ширма встала, отделив нас от мира. Стало тихо, как в пустом зале, где все ушли и остались только стены.
— С какой стороны? — спросил Кассий.
— С правой, — сказала я. — Там у тебя шов «звенит».

Мы легли на узкую кушетку, как на мост. Я на левый бок, он — на правый. Плечи цеплялись за воздух. Рука — на ключицу. Моя кожа привыкала к его нулю: сначала в нём страшно, потом — он становится якорем.

— На счёт три, — прошептал он, будто мы снова у трона. — Раз. Два…
— Три, — ответила я и коснулась.

Пустота под его кожей не провалила меня — приняла. Мой узор вспух под пальцами мягким светом, и троновая нить на запястье тихо пересчитала наши ритмы. Два удара — вразнобой. Третий — вместе. На четвёртом дыхание выровнялось, как если бы мы договорились без слов.

— Метролог? — спросил Кассий.
— Пики падают. Сорок семь процентов — стабильность, — ответила она за ширмой. — Держите.

Держать — самый сложный глагол. Держать — значит не ронять даже себя. Я слушала, как у него под кожей молчит магия — и как звучит всё остальное: кровь, сухожилия, маленький тугой узел в виске, где шрам. Когда я переносила руку выше, узел приглушался — как если бы ему давали тень.

— Так лучше? — спросила я.
— Это как… — он подбирал слово, — как если ты стоял у моря всю жизнь и слышал только прибой. А потом вдруг понял, что вода тёплая.

Инструмент щёлкнул — «паук» записывал график. За ширмой стукали перья — но осторожно, чтобы не спугнуть тишину.
— Я чувствую жизнь, — сказал он негромко, будто признаётся себе, а не мне. — С тобой — не больнее. Просто… есть.
— И это — неловко? — я улыбнулась в пустоту.
— Непривычно, — он тоже улыбнулся — голосом. — Неловко — это про слова. А здесь — про кожу.

Мы молчали долго. Это было хорошее молчание — не пустое, содержательное. Я позволила себе закрыть глаза, и мир не рухнул. Троновая нить тянула слабее. Глаза под веками рисовали узоры — не печати, вены. Тёплые, живые.

— Скажи, — тихо спросил он, — это можно снять с тебя?
— Нить? — я пошевелила запястьем. — Да. Когда стабилизируем «сеть» и уберём зубцы. Иначе порвётся — и пойдёт кровь.
— А если не получится?
— Тогда мы нормально живём с этим, — сказала я. — Временные мосты иногда стоят дольше постоянных.

Он коротко усмехнулся.
— Никогда не думал, что «жить» и «лечить» — одно слово.
— В нашем языке кожи — так и есть, — ответила я.

— Тридцать минут — первый блок, — сообщила метролог. — Переходим к ступенчатой калибровке.

Мы переплели запястья — рабочий хват. Металл датчика холодил косточку. Троновая нить тонко зазвенела — и стихла, подстраиваясь. Метролог приглушила лампы.
Я почти задремала — и проснулась от того, что узор позвал. Не голосом — дрожью, как если бы стекло прохладой разговаривало с кожей.
Звук шёл от двери: из щели выгибалась тончайшая золотистая полоска. Её не видно глазом — только кожей.

— Кассий, — шепчу. — Проснись.
Он открывает глаза сразу.
— Что?
— Сеть печатей. Кто-то пробует перепривязать меня. Здесь. Ночью.

Полоска тянется под кровать, уверенно, как вена к сердцу. Я поднимаю руку — нить замирает. Ждёт.
Мы касаемся запястьями — и золотая жила отшатывается, будто от огня. Где-то за ширмой скрипит перо по кристаллу.

Глава 7. Засада в нижнем городе.

Меня разбудил не свет, а ритм. «Паук» тихо молчал, метролог спала в кресле, а у меня под запястьем троновая нить держала тёплый, ровный темп — как если бы город наконец перестал зубами скрести по стеклу.
— Как ты? — Кассий говорил вполголоса, будто боялся разбудить стены.
— Жива, — ответила я. — И голодна.
— Это лечится, — он протянул мне кружку с сладким чаем. — И ещё одно.

Страж с мокрыми ресницами появился у ширмы так бесшумно, что я почувствовала его кожей раньше, чем услышала шаг.
— Милорд, — короткий кивок, — заметили «след» у Нижних Складов. Кто-то носит воск партии «А-17» и… зубцы. Парень молодой. Его опознали в клинике — приносил в канцелярию перстни.
— Имя? — спросил Кассий.
— Называют «Жгутик». Настоящее — Тил. Ученик… — страж запнулся. — Ученик мастерской Леймара по полировке печатей.

Я встретилась взглядом с регентом. Он даже не вздохнул — просто поднялся.
— В путь, — сказал он. — Без орденских.

---

Нижний город пахнул в лицо кожевенным дымом, солью и кипящей смолой. Здесь печати были не символом, а работой: крошечные клише сушились на верёвках, как бельё, штампы звенели о медь, а руки у мастеров были навсегда серые на подушечках пальцев. Мы шли в плащах без гербов. Я припрятала узор под повязку — от любопытных глаз, не от кожи: кожа всё равно слышит.

— Вон он, — шепнул страж. На углу, у лавки с жёлтыми свечами, мальчишка в слишком чистом халате спорил с торговкой воском. Спорил — и смотрел поверх плеча, как люди, которые привыкли бежать. В рукаве у него вздрагивала тонкая связка — будто кто-то спрятал под кожей струну.

Я почувствовала знакомую горечь — тот самый шёпот корректора — раньше, чем заметила его лицо. На пальцах у Тила были микрокрошки, которые пахли не лавром, а железом. Он шевельнул рукой — и на миг я увидела в солнечной пыли тончайший золотой волосок, как нить.

— Тил, — сказала я спокойно, ступая ближе, чтобы встать между ним и узким проходом. — Ты из полировочной. Нам нужно поговорить.
— Я никого не знаю, — отозвался он мгновенно, слишком чисто. — И говорить буду только с мастером.
— Мастер занят, — сказал Кассий уже у него за спиной. — А у тебя — грязные пальцы.

Парень дёрнулся — и, конечно, побежал.

Мы сорвались следом. Нижний город любит бегущих: переулки узкие, мостики пружинят, двери захлопываются сами. Я не гналась — я слушала. Его ритм был легкий, быстрый, с провалами — как у людей, которые выросли на крутых лестницах. Он рвал в сторону кожевенных сушилок, где ветер добивает запахи до крика.

— Слева, — сказал я, когда стук его пульса дёрнул влево раньше, чем нога. Мы срезали за деревянной стойкой, и Тил вылетел нам прямо под ноги. Кассий поставил колено, не касаясь лишнего — только траектории. Парень споткнулся, но не упал — скользнул, как смазанный, и нырнул под верёвки, усыпанные круглой мелочью печатей.

— Осторожно, — предупредила я — не его, их. Тонкая золотистая нить вспыхнула прямо у земли — сеть печатей здесь связывала столбы и балки, как паутина. Если он заденет — ноги спутаются. Если мы — нас снимут, как мух.

Тил юркнул к чёрному провалу двора, где над бочками сушили воск, и зажал в кулаке что-то круглое, как монету. Перстень? Печать? Он метнул её в сторону — в канал. Я, не успев думать, бросилась рукой в воду. Холод обжёг до локтя, но моя кожа схватила металл под влагой так, будто это кожа — не железо. Я вытащила печать — тяжёлую, с лишним зубцом на краю, крошечным, но чужим.

— Отдай, — выдохнул парень и, впервые за бег, посмотрел мне прямо в лицо. В его взгляде было то самое пустое, чему учат послушников: не чувствовать, только выполнять. И — страх, нормальный, живой, который рождается не из протокола, а из кожи.
— Отдам, — согласилась я. — Сначала — скажешь, кто давал зубцы.
— Никто, — он сглотнул. — Они… были.
— В твоих руках?
— В приказе, — сказал он.

Кассий появился рядом так, как он умеет: не шумом — присутствием.
— Какой приказ?
— «Заглушить мосты», — оттараторил он и тут же прикусил язык.
— Чьи мосты? — спросила я мягко. — Перепривязать кого — меня? трон?
— Оператора, — выдохнул он, и слово прозвучало слишком легко для мальчишки с пустыми глазами.

В переулке кто-то шевельнулся. Звук — как когда вытаскивают нож из кожаных ножен, не показывая клинка. Мои локти сами нашли равновесие.
— С тобой был кто-то? — спросил Кассий, не поворачивая головы.
— Нет, — слишком быстро.

— Вверх, — сказала я, и мы одновременно подняли взгляд. На крыше, над верёвками с печатями, сидели двое. Слишком чистые сапоги, слишком чёрные плащи для Нижнего города. Один держал лёгкий арбалет, второй — кристалл записи. Они не были орденскими. Слишком дешёвые маски, слишком низкий стиль. На накидках — узкие полосы ала, как будто они хотели быть похожими на Орден, но боялись.

— —
Стрела сорвалась именно в ту секунду, когда я думала про стиль.

У меня было два шага и одно решение. Я толкнула Тила к стене и развернулась плечом. Троновая нить под запястьем дёрнулась так остро, что воздух стал плотным. Стрела чиркнула по положенному на бочку клише, звякнула и ушла в кирпич — в ладонь от лица Кассия.

— Жив? — спросила я, не оборачиваясь.
— Раздражён, — ответил он. — И злой.

Дешёвые плащи на крыше отпрянули. Один шепнул: «Сеть!» — и ударил печатью в верёвки. Золотой узор, которым связывали столбы, вспыхнул и пополз вниз по балкам, как горящий фитиль. Если сейчас его не перехватить, пламя дойдёт до уличной арки, где и без того тесно. Люди в лавках не видели — слышала только я.

— Назад, — крикнула торговка воском, но мои ступни уже знали, что делать. Я положила ладонь на натянутую нить — не на глаз, на ритм — и отвела, как приводят ребёнка за руку через толпу. Узел загудел, но сдался. Золото побежало в сторону, от людей — к пустому столбу. Там и погасло, как утренний костёр под дождём.

— Кто вас нанял? — спросил Кассий подростка, не повышая голоса.
— Я… — Тил поймал взгляд на моих пальцах. Я поняла — он видит. Мой узор светился в тени, едва, как лампада. Он сглотнул. — Я не могу.
— Можешь, — сказала я. — Потому что если нет — ты будешь тем, кто разжёг этот фитиль у ворот клиники.
— Я не… — его голос сорвался. — Я не знал. Я думал, это просто корректоры, чтобы не резало. Мастер говорил: «так всем легче».
— Мастер — Леймар?
— У Леймара… — он запнулся, как запинаются на святых именах, — у Леймара не всё через мастерскую. Есть Веретёнщик. Через него идёт то, чего не хотят видеть в книгах. Я только… чистил.

Глава 8. Танец на приёме.

Кордон сомкнулся, как створки ворот. Начальник караула стоял в шаге, ладонь поднята. — На основании записей, — повторил он. — Оператор — со мной.

— Если вы оторвёте её от меня сейчас, — сказал Кассий тихо, не повышая голоса, — трон снова даст утечку. Вы подписываетесь под последствиями?

Пауза. Лица стражи не менялись, но я слышала, как в коридоре кто-то задержал дыхание. Метролог шагнула вперёд, сжимая планшет: — По нашим данным, разрыв связки повышает риск рецидива на шестьдесят семь процентов. Фиксация — здесь. Могу приложить к протоколу.

Начальник перевёл взгляд с меня на Кассия, затем — на стекляшку метролога. Мне вдруг стало смешно: столько слов и цифр вокруг простой вещи — не рвать то, что работает.

Спор оборвал посыльный — юркнул под алебарды с запечатанным конвертом. — Из канцелярии, срочно, — прохрипел он.

Кассий вскрыл печать. Пробежался глазами. Поджал губы. — Совет «в целях общественного покоя» переносит допрос. Сегодня в Большом зале — дипломатический приём. Требуется публичная демонстрация стабилизации. — Он кивнул начальнику караула: — Сопровождение до зала, наблюдение — ваше. После — ко мне.

Начальник качнул головой. Стражи разом опустили копья. Меня отпустили, но не расслабили — просто поменяли форму узды: теперь вместо «задержать» — «проводить и смотреть».

---

Подготовка заняла меньше часа. Дворцовая гардеробная пахла крахмалом и ладаном. Мне выдали гладкое платье без лишних шнуров, с разрезом на запястье — для «медицинского доступа». Смешно, но практично. Я глянула на это окошко ткани и подумала: хоть что-то у нас честно.

Метролог закрепила на мне тонкий датчик, ещё один — на ключицу Кассию. Кабели спрятали под подкладку, кристалл-транслятор — у неё на поясе. — Показатели будут выводиться на экран у оркестра, — объяснила она шёпотом. — Без цифр, только «зелёная/жёлтая зона». Договорились.

— Границы те же, — напомнила я.
— Те же, — подтвердил Кассий. — Никаких лишних жестов. Только то, что просили.

В зеркале на секунду встретились наши взгляды, не синхронные, но устремлённые в одну точку — на дверь, за которой уже шумел зал.

— И ещё, — сказала я. — Если начнётся провокация — я не укус, но и не сахар.
— Знаю, — он коротко усмехнулся. — И мне это нравится куда больше сахара.

---

Большой зал сверкал, как коробка с хрупкими вещами. Люстры — будто перевёрнутые деревья. Оркестр на балконе перелистывал ноты. Лакейки разносили бокалы, а по краям стояли кристаллы записи — всегда там, где не надо.

Совет расселся полукругом на возвышении. В центре — председатель с идеально ровной осанкой и взглядом «мы выше». По правую руку — Леймар в любимом алом, тонкая улыбка ножом. Газетчики прятались чуть ниже, чтобы попасть в кадр случайно.

— Милорд, — сладко протянул председатель, — мы благодарим за готовность показать городу прозрачность. — Он перевёл взгляд на меня: — И за готовность… подчиниться протоколу.

— Демонстрация пойдёт по плану, — отрапортовала метролог. — Три блока.

Музыка началась мягко. Мы вышли на площадку так, будто это обычный вечер. Стража держалась на дистанции. Я приложила ладонь к ключице Кассия — медленно, без тайны; зал видел всё. На табло у оркестра вспыхнул зелёный сектор.

— Раз, два, — прошептал он. — Не спеши.

Мы двинулись. Шаг влево — вдох. Шаг вправо — выдох. Музыка удерживала темп, и этот темп удерживал нас, лучше любых ремней. В какой-то момент я поняла, что слышу не только оркестр, но и зал — легкий гул ожиданий, смешки, чужие реплики, сложенные в один длинный «ну?».

— Жёлтая, — шепнула метролог из-за спины, когда мы отпустили друг друга для поворота.
— Вернуть, — ответила я и снова коснулась точно туда, где у него обычно срывается ритм. Зеленый сектор вернулся.

— Неплохо, — заметил Кассий.
— По пятибалльной?
— По трёхцветной, — кивнул он на табло.

Первый блок прошёл гладко. Оркестр сменил мелодию. Второй блок — со сменой направления и ускорением. Я видела, как движение толпы на ложе Совета стало плотнее: шеи вытянулись, перья взметнулись, кристаллы поймали свет. Леймар чуть наклонился к председателю, что-то шепнул. Тот кивнул, не улыбаясь.

— Готовься, — сказала я. — Сейчас будет номер с «партнёром».

Это была та часть танца, где пары менялись местами под аплодисменты. По идее — зрелище. По факту — ловушка. Стоило мне отпустить Кассия и сделать шаг к краю, как на пути материализовался мужчина в безупречном фраке, улыбка — на две черты, манжеты — сияют. Он был слишком рад встретиться именно со мной.

— Дозволите? — произнёс он громко, чтобы записали.
— Нет, — ответил Кассий так же громко. — У нас медицинская программа.
— Но танец… — вмешался председатель, расправляя перо.
— Танец подчинён медицине, — отрезал регент.

Мужчина всё равно шагнул ближе. Я не отошла — просто посмотрела на его перчатку. Белая кожа (перчатки, не моя), на сгибе — крошечная точка металла, как соринка. Не отсюда. И не вчерашняя. Если он проведёт ею по моему запястью — нам опять будет что спасать.

— Ваш манжет царапается, — сказала я вежливо и убрала его руку кончиком пальцев. — Вы уроните камень.

Он моргнул. Я улыбнулась так, как улыбаются люди, которые только что сняли с чужого ботинка жвачку. Музыка не прервалась. Мы вернулись в центр, и зал вздохнул — часть с желанием скандала, часть — с облегчением.

— Слева, — коротко предупредил Кассий.
Я увидела его через секунду: лакей с подносом, слишком молод и слишком собран для лакея. На подносе — бокалы и маленький флакон «успокоителя». Лакей целился не ко всем — к нам. Я взяла флакон раньше, чем он успел предложить, поднесла к свету. Успокоитель был чистым — прозрачным. Но на горлышке оставался жирноватый след, и от него — знакомый горький привкус в воздухе. Дважды в одну реку, говоришь?

— Спасибо, — сказала я и вылила содержимое в соседний пустой бокал. — Передайте «Веретёнщику», что в этот раз не получилось.

Глава 9. Матрица.

Футляр щёлкнул — и тёмный кружок внутри слегка шевельнулся, будто в нём дышали.
— Закрой, — сказал Кассий.
Серый человек улыбнулся и приоткрыл ещё на миллиметр. На воздух выскользнули тончайшие чешуйки — словно стружка от штампа. Они не падали, а плыли, собираясь в узор, как магнитная пыль к полюсу.

— Назад от бордюра! — крикнула я. — Там свежий воск.

Стражи не двинулись: кристаллы были направлены на нас, а не на пол. Чешуйки потянулись к древесному шву у края паркета — туда, где я уже чувст… где я уже видела тонкую серебристую линию. Если узор замкнётся, зал уйдёт в «карантин приличий»: двери — на замки, кристаллы — в один канал, «оформление» — по готовому сценарию.

— Соль! — бросил Кассий начальнику караула. — Сыпь по шву!

У караульных в подсумках действительно была соль — для ритуальных опечаток и мокрых коридоров. Лезвие мешка зашуршало, белая полоска легла поверх воска. Чешуйки затормозили, но не остановились — начали искать обход.

— Дай мне его, — сказала я к серому. — И я верну тебе пальцы целыми.
— Они не мои, — улыбнулся он и отступил на шаг.

Метролог уже на коленях: развернула переносной «паук», тонкие нити вспыхнули у пола.
— Могу ловить до порога, — говорила она быстро. — Дальше — у меня не хватит частоты.

— Беру контур, — ответила я и встала между чешуйками и швом. Поднесла запястье — не касаясь пола. Узоры на стружке отозвались: как только они «увидели» мой браслет связи, стали тянуться к нему, а не к бордюру. Отлично. Пусть на меня.

— Не увлекай, — предупредил Кассий.
— Знаю.

Чешуйки прилипали к невидимой границе у моего запястья, как к статике. Я подвела их в сторону — к подставке для микрофона, металлической, безопасной. Метролог накинула на стойку тонкий обод из нитей — ловушка замкнулась. Пакет чешуек пресел и схлопнулся в плотную точку.

— Зафиксировано, — сказала она. — Запираю.

Серый человек спокойно закрыл футляр и, не споря, протянул мне свободную ладонь — пустую.
— Передал — и всё, — произнёс вежливо. — Остальное сделает картинка.

— Какая картинка? — спросила я.

Ответ пришёл раньше слов: все кристаллы в зале синхронно мигнули и переключились на общий канал. На подвешенном табло вспыхнуло изображение — мы с Кассием на танцевальной площадке, крупно: мои пальцы у него на ключице, зелёный сектор «стабильно». Дальше — монтаж. «Готов», — голос Кассия из тронного зала. «Клятвенно», — мой голос из канцелярии. Наши лица — из сегодняшнего вечера. Надпись: «Подтверждение намерения получено».

Зал загудел так, будто крышу прижали волнорезом. Председатель не успел спрятать довольство; Леймар и не прятал. Писец поднял кристалл ещё выше — добирая аплодисменты.

— Фальшивка, — сказала я. — Монтаж по словам.
— Публике всё равно, — отозвался серый. — Им нужны три буквы «да». Вы их уже произнесли — в разное время. Мы просто сложили.

Я сделала шаг к нему — и тут же увидела, как его пальцы щёлкнули по скрытой застёжке на рукаве. Тонкий стержень, похожий на перо, выскользнул в ладонь. Перо — с зубцом.

— Караул, — сказал Кассий, даже не повышая голоса.
Стражи двинулись, но поздно: серый бросил перо-печатку не в нас — в люстру. В стекле вспыхнуло бледное золото, и от капающей гардиной вниз пошли три тонкие нити — к бордюру, к двери, к столу председателя. Ловушка под паркетом ожила.

— Резервная соль! — рявкнул начальник караула. — Всё, что есть!

Соль полетела дугой и легла на швы. Две нити рассыпались. Третья — к столу — дотянулась-таки и замкнулась. Двери не захлопнулись, но кристаллы переключились на ночной режим: по краям экрана появилась рамка с гербом Совета. Это и был «карантин приличий» — мягкая версия.

— Идём, — сказал Кассий мне. — В малый зал. Сейчас. Пока они заняты картинкой.

Мы отступили, прикрытые караулом. Серого скрутили, но он улыбался — всё так же вежливо.

---

Малый зал для сверок оказался ближе, чем хотелось бы: простая комната с двумя столами, прожекторами и метками для кристаллов. На одном — большая печать Совета; на другом — развёрнутый свёрток начальника караула: перстень курьера «Веретёнщика», с краю — выломанный зубец, крошечный, как рыбий крючок.

— Сигнатуры сниму попарно, — сказала метролог и поставила «паук» между столами. — Сначала — печать Совета и зубец, затем — мой шрам… — она спохватилась, — прошу прощения, шрам милорда.

Кассий кивнул и сел так, чтобы свет падал на височную линию. Я выглядела спокойной для кристаллов, но ладони были влажными: это был момент, когда сплетни становились делом.

— На счёт три, — отстукивала метролог. — Раз… два…

Нити «паука» легли на край печати, коснулись зубца, тонко звякнули у виска Кассия. На экране поднялись две кривые — как две ноты на одном стане. Они шли почти вместе, иногда расходясь на толщину волоса, и опять сходились.

— Совпадение по сигнатуре — девяносто пять с половиной, — произнесла метролог ровно. — С коррекцией на давность — девяносто семь.

— Достаточно? — спросил начальник караула у председателя.
Тот неподвижно смотрел на график и считал не кривые, а ходы.
— Достаточно для комиссии, — проскрипел он. — Но не для толпы. Ей нужны буквы. «Виновен». Или — «союз».

— Толпа подождёт, — сказал Кассий. — Мы идём в архив. Витрины «С», раздел зубцов. Я хочу матрицу, с которой снят этот крючок.

— Архив закрыт, — как всегда устало напомнил Леймар.
— Отпираем, — сказал регент. — Прямо сейчас.

— В сопровождении Ордена, — добавил председатель. — И при действии «Клятвенного листа». Чтобы не было «превратно».

— Лист обсудим после витрин, — отрезал Кассий. — Город течёт не от приличий.

Леймар чуть улыбнулся: ему нравилось, что мы говорим «после», а не «никогда». Он кивнул писцу — тот уже заносил формулу допуска.

— Минуту, — сказала я. — Прежде чем мы уйдём, хочу проверить футляр.

Серого привели между двух стражей. Футляр лежал у него на ладони, как кошелёк с мелочью. Я присела, подняла крышку — ровно на два пальца, не больше. Внутри лежала матрица — не печать и не перо. Похожая на шайбу из тёмного стекла, на ребре — шесть выемок. В центре — золотая точка.

Глава 10. Имя на стене.

Запах крови встретил нас ещё в коридоре — сухой, как ржавчина на гвозде.
— Держитесь ближе, — сказал начальник караула. — Толпу из большого зала перекрыли, но слухи бегают быстрее ног.

Тронный зал дышал пустотой после приёма: лампады ещё горели, а лица на фресках будто моргали от усталости. И — стена. На белом камне, напротив трона, крупно и ровно: КАССИЙ ВЕЙЛАН. Кровью. Не размазано — выведено. Буква к букве.

— Почерк официальной канцелярии, — тихо произнёс писец, который пришёл раньше нас. — «Коронная рука».

Леймар улыбнулся глазами.
— Прекрасно. Трон течёт, а правитель оставляет подпись. Какая экономия следствия.

— Замолчите, — отрезал Кассий, даже не посмотрев в его сторону. — Метролог, «паук». Мира — со мной.

Мы подошли ближе. Ни капли не стекало — будто буквы высохли мгновенно. Линии были слишком ровными для дрожащей руки. И всё же дыхание зала стало неглубоким: все понимали, что перед ними — не карикатура, а оружие.

— Сначала вы отрежете подвод, — сказала я. — Если это подключено к утечке трона, сцена будет «кормиться» и дальше.

— Подтверждаю, — метнула взглядом на прибор метролог. — Идёт тонкий ток по стеновому шву. Как от гвоздя в мокрой доске.

— Соль в шов, — скомандовал начальник караула. Стражи легкими движениями посыпали белую полоску у плинтуса. Поток «сдуло», буквы перестали краснеть по краям.

— Теперь — фиксация, — сказала метролог. «Паук» расправил нити, как паутина под ветром.

Леймар не удержался:
— Убедительная просьба ничего не трогать руками. Вдруг правитель соизволил оставить признание — к чему портить картинку?

— Картинкой вы сыты, — ответила я. — А город — нет.

Кассий стоял рядом, взгляд тяжёлый, подбородок чуть выше обычного. Он выдерживал зал, как выносят жар — по делу и без позы.
— Я этого не писал, — сказал он ровно. Не оправдание — факт.

— Мы проверим, — отозвалась я.

---

Снятие сигнатуры было делом минут. Нити «паука» прошли по каждой букве; кристалл выдал шумящий график — как запись сердца, только для почерка. Метролог вывела рядом эталон «коронной руки» — тот, что хранится в канцелярии для росписей на указах, где форма важнее личности.

Линии пошли почти в унисон.

— Совпадение с эталоном «Коронная рука» по угловым и дуговым — девяносто четыре, по нажиму — девяносто восемь, — перечисляла метролог. — Итоговая — девяносто шесть.

— Это не рука милорда, — уточнила я, глядя сразу на двух людей: на Кассия и на писца. — Это матрица канцелярии. Кто-то приложил её к живому каналу.

— Значит, мы фиксируем самовольный доступ к коронной матрице, — сказал начальник караула. — И фальсификацию «подписи».

— Леймар? — повернулся к нему Кассий.
— Матрицы находятся у канцлера, — незаметно пожал плечами алхимик. — Орден доступа не имеет. Разве что… через «дружбу».

— А вы ведь дружите, — сказала я спокойно. — С теми, кто подмешивает зубцы в воск. С теми, кто приносит матрицы в футлярах.

Он только чуть повёл плечом. На лицах советников, которые успели добежать с лож, заиграли выражения «мы ничего не понимали» и «мы всегда подозревали».

Писец кашлянул:
— Позвольте… для чистоты. Милорд, прошу: три буквы — ваше имя на бумаге. Без печати. Сюда.

Его кристалл жадно ткнулся к перу. Кассий взял стило — непривычно, но уверенно — и написал «Вейлан». Просто, без flourishes. Метролог наложила график. Линии не совпали: живой почерк был грубее, угловатее, с короткими связками, которые не рисует канцелярский «скриптум».

— Совпадение с коронной матрицей — двадцать семь, — сказала она. — С кровью на стене — восемнадцать.
— То есть рука — чужая, — подвёл писец. И повёл кристаллом ровно так, чтобы в запись попали мои слова: — А матрица — канцелярская.

— Вы appetite для сенсаций удовлетворили? — мне даже не надо было повышать голос. — Тогда следующая часть. Откуда взяли кровь.

Зал дернулся, будто у него есть мышцы. Никто не хотел думать, что где-то рядом лежит человек с открытой веной.

— Это не свежая кровь, — сказала метролог, склоняясь над мельчайшим мазком у края буквы. — Стабилизирована настойкой. Срок не больше двух часов. Носитель… — она замялась. — Нужен образец.

— Возьмите мой, — предложил Кассий. — И его — у серого.
— У меня нет, — вежливо отозвался тот из-под руки караульного. — Я ношу только инструменты.

— Возьмите у печати Совета, — сказал я. — На её кромке остались следы от «Дельты-3». Там может сидеть и кровь — та, которой «подкрасили» матрицу.

— Мы ещё не закончили с залом, — холодно напомнил председатель, появившийся в дверях. Он держал лицо так, будто весь этот вечер — лишь иная форма заседания. — Процедуры есть процедуры. «Клятвенный лист» ещё не оформлен.

— Кровью вашего имени на стене? — без улыбки спросил Кассий. — Будем подписывать на этом фоне?

Председатель сделал вид, что не расслышал.
— Продолжайте проверку, — велел он метрологу. — Но в пределах приличий. И без самоуправства.

«В пределах приличий» означало — не трогать главный шов у основания стены, не снимать лампаду, не лишать зал торжественного вида. То есть не работать.

— Тогда — в обход, — сказала я. — Мы можем не вскрывать, а считать траектории. Если это матрица, её движение по стене повторяет шаблон. Снимать не надо — достаточно наложить карту ходов.

— А это законно? — сладко спросил Леймар.
— Это быстро, — ответила я.

Метролог вытащила плоский планшет со встроенным «паучьим» датчиком. Я провела его вдоль букв — не касаясь, на пол-ладони от стены. Планшет зашипел, как раскалённая сковорода под водой, и выдал сетку ходов: от точки к точке, по схеме, с равным нажимом. Рука так не умеет. Матрица — да.

— Теперь — в архив, — сказала я. — Шкаф с «коронными руками». Нам нужна конкретная — Vейлан-А, год назначения регента.

— У вас короткая память, оператор, — завёлся председатель. — Вы забываете, кто ставит допуски.
— У вас короткое благоразумие, — сказал Кассий. — Вы забываете, что трон течёт.

Глава 11. Малый зал.

Крошечный круг «да» горел у меня на запястье, как точка в конце чужого предложения. Из большого зала тянуло гулом — там уже аплодировали «картинке». У нас было десять минут, чтобы поменять цену этого «да».

— В малый зал, — коротко сказал Кассий. — Сейчас.

Малый зал встретил сухим светом и ровными столами. На одном лежала извлечённая «Рука Вейлан-А», на другом — свёрток начальника караула с крючком «Дельта-3/В». Писец поставил кристалл по центру, чтобы видеть всех сразу. Леймар встал у стены, как в тени рамки.

— Начнём с юридического вопроса, — сказала я, не дожидаясь председателя. — Мой круг «да» поставлен матричной машиной через сеть печатей, без текста и без подписи. Это не согласие, это отметка доставки. Фирман двенадцать, пункт семь: «Однословное подтверждение вне тела документа правовой силы не имеет».

— У вас смелая трактовка, — прищурился председатель.
— У меня — текст, — кивнула я на футляр с матрицей. — Он пытался писать вместо нас. Мы фиксируем попытку навязать форму без воли сторон.

— Предлагаете альтернативу? — ровно спросил он.

— Да. «Контрлист о назначении оператора»: узкий, на один пункт. «Оператор соглашается на медицинскую привязку к регенту на срок протокола. Прочие обязательства — нет». Подписываем вручную. На камеру. Сверху — ваш герб, чтобы толпа не застряла на слове «скандал».

Начальник караула коротко кивнул:
— Работает. «Да» остаётся в кадре, но про что — объясняем мы.

— Леймар? — спросил председатель.

— Для Ордена приемлемо, — сладко улыбнулся алхимик. — Если в надзоре будет сказано «Орден». И — доступ оператора в архив только в сопровождении.

— Пусть будет «Орден», — согласился Кассий. — Но сопровождение — мной или метрологом. Не вами.

Леймар дернул уголком губ, но промолчал. Писец уже раскатывал чистый бланк. Я взяла перо — настоящее, с остриём без зубца — и первой написала: «Мира Соль». Буквы вышли сухие, уверенные. Кассий поставил рядом своё имя — без flourish, как указывает дела, не чувства.

— Снимите, — велела метролог кристаллу. — И выведите коротко: «Контрлист — медицинская привязка». Без лирики.

Кристалл щёлкнул, луч ушёл в линию связи. В большом зале должно было «всплыть» прямо поверх свитка председателя: новая картинка, где мы диктуем рамку. Я впервые за вечер позволила себе выдохнуть.

— А теперь — к делу, — сказал Кассий. — «Рука Вейлан-А» — в опечатанный ларец. Перенос в канцелярию под караулом. Начальник, отметьте крючок «Дельта-3/В» как вещественное доказательство. Курьера — в изолятор без Ордена.

— Вы не имеете права… — начал Леймар.
— Имею, — отрезал регент. — До завершения проверки имею.

Заведующий архивом покорно потянулся за связкой ключей — и замер. Ячейка под маркировку «V-А» зевала пустой.

— Я уже говорил, — тихо заметил он. — Ключ пропал.

— Блокируем выходы, — бросил начальник. — Обиск — только у служащих и посетителей архива. Орден — поодаль.

— Вы и мне карманы вывернете? — усмехнулся Леймар.
— Вам — особенно, — сухо ответил начальник.

Писец в эту секунду вытянулся, поймав свежий сигнал. На подвесном экране на стене «С» вспыхнул новый титр: «Контрлист подписан». Ниже — мелко: «Медицинская привязка. Срок протокола». Зал шумнул облегчённо; даже председатель кивнул — картинка не рушилась, но меняла смысл.

— Хорошо, — произнёс он. — Тогда следующий пункт — обсуждение доступа.
— Доступ решён, — отрезал Кассий. — Сопровождение — моё.

Мы начали паковать «Руку Вейлан-А» в ларец. Метролог ввела номер печати, я наклеила ленточку, начальник поставил соляной оттиск. Всё шло скучно и правильно — как и должно идти уликe. Я уже поверила, что вечер удастся вытянуть без очередного трюка.

Ошиблась.

— Нашли ключ, — от двери сказал страж. — В мусорной корзине малого зала.

— Покажите, — попросил Кассий.

Ключ был наш — архивный, с резным хвостовиком. На нём — едва заметные серые полоски, как от графита. И… знакомая горьковатая пленка у основания.

— Пыль корректора, — тихо сказала метролог. — Кто-то держал его голыми руками после работы с зубцами.

— «Кто-то» — это не я, — смягченно заметил Леймар. — Я работаю в перчатках.

— Ваша лавровая выдает вас в десяти шагах, — отрезала я. — Тут — не лавр. Тут — техпыль со «стеклянных» матриц.

Начальник махнул стражам:
— Локализуем маршрут ключа. С кого начали — до кого дошли. Писец, отметьте время находки.

Писец склонился над табличкой — и в этот момент в коридоре кто-то крикнул. Коротко, как щёлкнули. Мы вылетели за дверь — там с треском распахнулась створка «малого зала»: двое караульных держали на земле фигуру, пятая рука торчала из-под стола. Запах — резкий, аптечный.

— Жив? — спросил Кассий.
— Жив, — ответил начальник, нащупывая пульс. — Смягчитель в кровь, доза — на грани.

— Смотрите, — сказал один из стражей и поднял тряпичную сумку. Из неё высыпались смотанные ленты, тонкий штамп и… второй ключ от витрины «С» — новенький, без маркировки, как будто выточенный сегодня.

— Замок можно было поменять, — произнесла я. — А мы ищем старый ключ.

— Тянуть на подмену целого замка — нужна минута и отвёртка, — оценил начальник. — И кто-то, кому не задают вопросов в коридоре.

Мы переглянулись. У кого есть минута и коридор? У нас. У тех, кого все пропускают, потому что «дело».

— Проверить замок на витрине, — велел Кассий.

Вернулись в «С». Заведующий побледнел ещё больше, когда страж вставил новый ключ — он повернулся слишком мягко. Замок действительно был заменён. Внутри — тот же паз, но отметки свежей стружки на кромке. Кто-то работал быстро и умело.

— Где старый замок? — спросил начальник у заведующего.
— В ящике инструментов… — тот открыл — пусто. На дне — крошки стекла и свернутый лист. Метролог аккуратно развернула: чертёж нашей витрины с пометками. Внизу — короткое слово: «Веретёнщик».

— Он играл рядом всё время, — сказала я. — Пока мы спорили про лист.