Живущий в тени

Пролог

Все события и герои вымышлены, все совпадения случайны. Суждения героев не отражают мнения автора. Поступки и решения героев не являются рекомендацией.

В этом романе вас ждут драматические повороты сюжета, неоднозначные поступки героев, любовь и восхитительный остров Сахалин.

Виктор Орлов ни за что бы не признал свою слабость, досадную уязвимость. Проходя через приёмную, он выглядел от макушки до пят главой фирмы, решительным и властным.

– Эмма, зайди ко мне! – прозвучало приказом.

От меня не укрылась горестная усталость в его глазах. Трагедия высосала из него слишком много сил.

Зайдя в кабинет, он попытался закрыть жалюзи. Путаясь в шнуре, дёрнул изо всех сил и выругался.

– Папуль, что с тобой?

– Всё в порядке! – отрезал. Не глядя на меня, нервно постучал пальцами по подоконнику. – Я ездил на Липецкий.

Папа не из тех, кто любит разговоры по душам. Если бы мог, он вообще бы не затронул больную тему.

– Ты был в бабушкиной квартире?

– А где ещё? Поговорил с нотариусом, надо заехать к нему с документами.

Папа рубил фразы, спешил, морщился. Некоторые факты не хотелось произносить вслух. Например, то, что речь шла об оценке имущества после бабушкиной смерти, о точке в конце её жизни.

– Что-нибудь ещё?

– Процесс займёт время, хотя, кроме квартиры, у бабушки не было ничего ценного. Раньше были семейные драгоценности, но, похоже, она их продала. В любом случае надо разобраться с вещами. Поможешь? – Склонившись над макетом торгового центра, папа делал заметки в блокноте, тем самым показывая, что беседа завершена и у него куча важных дел. – Я очень занят, – сказал и поморщился от горечи во рту. От привкуса лжи, невинной, но тем не менее лжи. Потому что дело не в занятости, а в том, что смерть дорогого человека, даже ожидаемая в связи с болезнью, – это удар под дых. Открыв бабушкин шкаф и увидев халат, серый с алыми маками, с верхней пуговицей, болтающейся на одной нитке, папа задохнулся от кома в горле. Так и ушёл, не завершив дела.

– Конечно, пап, я помогу.

– Мы с тобой справимся вдвоём, да? Ты же знаешь, как мама расстроилась из-за бабушкиной… – В который раз споткнулся на слове «смерть».

На похоронах мама взахлёб рыдала о свекрови, хотя их отношения были пусть и хорошими, но сдержанными. А вот папа вёл себя отстранённо и строго. И о своих переживаниях говорить отказывается, «держит» лицо. Даже если рухнет весь мир, Виктор Орлов будет стоять на развалинах с бодрой улыбкой. И, будучи архитектором, обрадуется возможности раскрутить бизнес.

Мне не изменить отца, альфа-мужчину от седеющей макушки до элегантных ботинок, но я могу заслонить собой брешь в его броне. Сделаю всё, что просит, и не стану насильно лезть в душу. У меня тоже уйма дел, однако найду время помочь. Папу лучше не провоцировать, сейчас не время для ссор и для его едкого сарказма. Дескать, раз я так и не стала архитектором, то мои дела не могут быть важными.

Папа относится к типу мужчин, которым обязательно нужен преемник, предпочтительнее сын, мужской склад ума роднее. На архитектурный я не поступила, не прошла по конкурсу. А раз уж разочаровала папу, то выбрала профессию по душе – дизайн интерьера. Работаю в его фирме дизайнером, но он продолжает надеяться, что я продолжу обучение на архитектора. Дескать, дизайн интерьера – дело несерьёзное, вторичное, ведь без здания нет и интерьера. А без преемника папе некому передать бизнес.

Нет ничего тяжелее, чем родительские мечты на твоих плечах.

– Скажи, чем помочь, и всё будет сделано. – Я вложила в улыбку море тепла.

Протянув мне папку с документами, папа прищурился.

– Только не раскисай! Ты моя дочь, поэтому со всем справишься.

Странные слова, подумала я тогда. От них остался неприятный осадок, тремор волнения в груди. Будто папа отделил нас от мамы и осудил её за слабость. Будто можно осуждать за то, что мы по-разному переживаем горе.

Мне почудилось, подумала я тогда. Посмотрела на папино бледное лицо, на сурово сдвинутые брови. Хотелось обнять его, растормошить, раскрошить его броню, но я сунула руки в карманы и вздохнула.

В дверь постучали, в кабинет заглянула секретарь.

– Эмма Викторовна, простите за беспокойство! К вам курьер. Настаивает, что должен отдать письмо лично в руки. – Судя по смеху в её голосе, с курьером что-то не так.

Папа махнул рукой, отпуская меня и не скрывая облегчения, что разговор о бабушке завершён.

Я вышла в приёмную.

Парнишка школьного возраста топтался у дверей. Увидев меня, спрятал ком жвачки за щёку и потребовал документы. Строго так потребовал. Взяв паспорт, тщательно сличил фотографию с оригиналом, то бишь с моим лицом.

Я еле сдерживала смех.

С торжественным «Ладно!» мальчик протянул мне помятый конверт.

Озадаченно повертела его в руке. Адрес написан незнакомым почерком, сбоку нарисованы два небрежных квадрата. В одном надпись печатными буквами: «Лично в руки», в другом – «Строго конфиденциально». Слово «строго» подчёркнуто. Два раза.

1. Его зовут Тёма

Она ему не написала.

Обещала, заверяла, что всё будет хорошо и он обо мне позаботится, но не написала.

А если написала, то чтобы предупредить о приезде опасной преступницы, не иначе. Потому что взгляд, которым меня огрел новый владелец дома, кроме как убийственным, не назовёшь.

Он вернулся с охоты. Заросший, грязный и страшный, на плече он держал верёвку, на которой болтались подстреленные птицы, и – О, да! – они прекрасно дополняли общее впечатление. Пугающее.

Страх холодным ручейком пробежал между лопатками. Мужик огромен, как медведь, может переломить меня одной лапищей.

Когда Галина Максимовна сказала, что нового владельца зовут Тёма, в её голосе слышались нежность и тепло. Она пообещала, что Тёма обо мне позаботится, и я ей поверила. А зря, потому что громадных вооружённых страшил, обвешанных подстреленными птицами, Тёмой не называют. Их вообще никак не называют, от них бегут во все ноги, особенно если их ружьё наставлено на тебя.

Он смотрел на меня, как на демона во плоти, того гляди перекрестится или выстрелит. Тёма явно не в ладу с людьми.

Надеюсь, он интроверт, а не психопат.

– Ты на моей территории! – крикнул, заставив меня вздрогнуть.

А где мне ещё быть?!

Галина Максимовна якобы связалась с ним через знакомых и подтвердила, что он меня ждёт и всё устроит. Ключевое слово – якобы. Одного взгляда достаточно, чтобы понять, почему она не попросила его сделать фотографии, и неудивительно, что он сам не предложил. Тёма не из тех, кто отвечает на письма и делает любезности, это точно. Он из тех, кто стреляет без разбора, когда на его территорию заходит незнакомка.

Оторвав негодующий взгляд от моего лица, он уставился на мои ботинки. Нарядные замшевые ботинки с ромашками на шнурках в чавкающей грязи сада.

Мне едва удалось побороть страх и взять себя в руки. Стараясь не смотреть на ружьё, я дала Тёме второй шанс. Избегая резких движений, медленно поднялась со скамейки и робко протянула руку.

– Меня зовут Эмма Орлова. Галина Максимовна Рязанцева прислала меня сделать фотографии…

– Убирайся вон!

Я открыла рот, чтобы закричать, и тут же его захлопнула, потому что звать на помощь бессмысленно. Соседи далеко, и на мой крик прилетят только птицы, если, конечно, остались неподстреленные. Третьего шанса мужик не заслуживал, но… я на Сахалине. В лесной деревушке. На краю света.

Глубоко вдохнула, набираясь смелости.

– Если вы Тёма, то вас предупредили о моём приезде. Галина Максимовна подтвердила, что я смогу у вас остановиться… – Тыкать ему страшновато. Его возраст не определить, но с ружьём лучше говорить на «вы».

Он устремился ко мне, и я съёжилась, не зная, чего ожидать.

– Убирайся! – Поддев чемодан за ручку, швырнул его к калитке. Как будто тот ничего не весит.

– Прекратите! Вы что, ненормальный?! Я с утра вас жду, поэтому и зашла во двор, чтобы сесть на скамейку. Соседи сказали, что вы на охоте. Я долго сюда добиралась и еле держусь на ногах от усталости.

Он повесил верёвку с птицами на крюк, подхватил мой чемодан и вышел за калитку.

– Куда вы?! Галина Максимовна обещала, что вы обо мне позаботитесь. Почему вы разозлились? Если вы с ней поссорились, я тут ни при чём. Я посторонний человек и делаю ей любезность. Она болеет! Тяжело болеет!..

Я умею убеждать, дискутировать и вести переговоры, но всё это невозможно, когда ты орёшь человеку в спину и при этом стараешься не утонуть в ухабах, полных земляной жижи. У Тёмы очень широкий шаг, три моих к одному его, и он нарочно спешил, чтобы не слушать мои жалобы.

– Остановитесь, пожалуйста! Хотя бы объясните, что не так! Подождите, я за вами не успеваю. Вы меня пугаете…

Он остановился у калитки соседского дома.

От неожиданности я пронеслась мимо и чуть не шлёпнулась в канаву.

Он не помог, не поддержал. Набрав в лёгкие побольше воздуха, заорал.

– Антоныч!

В свежем весеннем воздухе звенело эхо мужского крика.

Вздрогнув, я закрыла уши ладонями. Непроизвольно, как ребёнок. Мужик глянул на меня, как на поганку под занесённым над ней сапогом, и покачал головой. Презрительно.

Забрызганная грязью, испуганная и уставшая, я стояла на ухабистой дороге и не могла собраться с мыслями. Что уж кривить душой, были у меня сомнения насчёт обещанного гостеприимства нового владельца дома, но такой подставы я не ожидала. Не удивлюсь, если Антоныч работает в местной полиции и арестует меня за вторжение на частную территорию.

Я вообще ничему больше не удивлюсь.

Из дома вышла приземистая пожилая женщина и направилась к нам, оглаживая цветастый передник.

– Чего шумишь, Тём?

– Постоялицу вам привёл. – Открыв калитку, мужик отнёс мой чемодан на крыльцо добротного деревянного дома и, повернувшись ко мне, приказал. – Ко мне больше не суйся!

Женщина перевела на меня изумлённый взгляд и приложила ладонь к груди, словно готовясь к сердечному приступу.

2

– Тём, да хватит ругаться-то! Она сама захотела. Мы ей покупное вино поставили, а она присосалась к самогону. Нам что, отбирать? Она взрослая, между прочим. Ты сам сказал, что институт закончила. Ну и что, что городская? Они что там, в её городе, идиоты? О самогоне не слышали?

– Раз живут в городе, как сельди в банке, значит идиоты. – Мужской голос звучал как сквозь толщу воды и казался неприятно знакомым.

Голоса мешали спать. Поворчав, я повернулась на бок и уперлась носом во что-то твёрдое.

– У вас все постояльцы бьются мордой о стулья?

– Да ладно тебе, Тём! Извини, что разбудила, но не постояльца же просить о помощи? Он и так долго терпел, пока Эмма буянила. Чего только не рассказывала, даже танцевать пыталась. А теперь мне её не поднять, а у Антоныча спина больная.

– Оставьте её на полу, её скоро тошнить будет.

Я с трудом разлепила глаза. Через туман проступили тени, образы, среди которых явно выделялась ножка стула перед моим носом. О неё я и стукнулась. Моргнув, разглядела потёртый деревянный пол под щекой.

Я лежу на полу?

Они говорят обо мне?

Попыталась подняться. Голова качалась на шее, как у новорождённого цыплёнка. И да, знакомый голос прав, меня будет тошнить.

Вернее, уже.

К счастью, кто-то подоспел с ведром.

– Ты что, не переносишь алкоголь?

Громкий голос вонзился в голову огненной спиралью, и я застонала и закрыла уши руками. Всё я переношу! Домашнее вино показалось странным на вкус и очень крепким, зато быстро подействовало и согрело внутри. А мне хотелось согреться после холодной встречи Артёма.

– Не кричи, Тём! Она тебя не понимает. – Тамара Степановна, добрая женщина, протёрла моё лицо влажным полотенцем, и стало немного легче. Однако прояснилось только зрение, но не память. Что случилось? Почему я на полу? Вроде простые вопросы, но, увы, неразрешимые.

– От вашего самогона забывают русский язык? – Я наконец узнала голос, это Артём. Тот самый, которого я больше не хочу видеть.

Попыталась отползти в сторону, но он подхватил меня и удержал на месте.

– Смотри, куда ползёшь! Здесь рядом печка, – пробурчал раздражённо.

– Кстати, о печке… – Тамара Степановна хихикнула. – Разве Эмма была у тебя дома? Пока буянила, она всё восхищалась твоей печкой.

– Никакой печки она не видела и дома у меня не была. Куда её класть? – Артём удерживал меня, а я пыталась вырваться, дёргала руками-ногами, как заводная игрушка.

– Не надо меня никуда класть! Отцепись! – Я толком не понимала, что происходит, но точно знала, что Артём мне неприятен. О чём и не преминула сообщить вслух.

– Это хорошо, пусть так и останется. – Странно довольный моим признанием, он усмехнулся. Усадил меня, поднёс к губам стакан воды. – Пей, самогонщица буйная!

– Она и выпила-то всего ничего, – раздался виноватый голос Антоныча. – Это её так с непривычки развезло, наверное. Или от усталости. А за что она тебя так невзлюбила, а, Тём? Никого, говорит, грубее в жизни не встречала. Противным тебя назвала, потому что пренебрегаешь… чем он пренебрегает, Тамар?

– Правилами личной гигиены, говорит, пренебрегаешь. Ты, дескать, грязный и вонючий. Вы что, обнимались?

– Боже упаси! Я с охоты пришёл весь в грязи. Встретил туристов по пути, у них машина застряла и пришлось помочь. Но это к лучшему, пусть Эмма держится от меня подальше.

– Боишься, что Танька заревнует? – Антоныч фыркнул.

– Была бы причина ревновать. Эй, фотограф бедовый, на ноги вставай! Не собираюсь тебя нести, сама пойдёшь. Тебе в туалет надо?

– Конечно, надо. Зубы почистить перед сном, смыть макияж, нанести увлажнище… няще… – Язык заплетался, онемевшие губы еле двигались.

– Писать хочешь?! – проревел прямо в ухо.

– Нет… наверное.

– На «наверное» полагаться не будем, – усмехнулся, вздёргивая меня на ноги.

– Спасибо тебе, Тёмочка! Дотащи её до комнаты, а дальше мы сами как-нибудь. – Тамара Степановна шла следом за нами, причитая.

В туалете я справилась сама. Руки-ноги помнили нужные движения, выполняли их машинально, а я следила сверху, как сквозь туман.

Артём подождал пару минут, потом распахнул дверь, не спрашивая, готова я или нет. Я как раз сражалась с пуговицей джинсов. Хорошо хоть он не вызвался помочь, но и терпения не проявил, так и потащил меня к раковине в расстёгнутых штанах. Еле дождался, пока умоюсь и почищу зубы, а потом швырнул меня на кровать, по-другому и не скажешь. Не помощь, а олимпийское толкание ядра. Ну, то есть меня.

Тамара Степановна поставила у кровати ведро и стакан воды.

– Не злись на неё, Тём! Она не виновата, выпила совсем немного. Кто знал, что так сильно подействует. Слышал бы ты, как она рассказывала о Галине Максимовне! Эмма хорошая, добрая девушка, только…

– Только пьяница.

– К самогону непривычная.

Я так и заснула с этим словом в голове. Самогон. С ним же и проснулась, злая и страдающая. С такой головной болью, что хотелось выть, но от шума только хуже. Так и лежала до полудня, боясь пикнуть и пошевелиться, даже глаза открыть страшилась, потому что от яркого дневного света в голове взрывалась боль.