Жизнь в Брыльках

Жизнь в Брыльках

ЖИЗНЬ В БРЫЛЬКАХ

Эта история родилась на стыке памяти и воображения. Город Минск, Орша, Воложин и маршрутки существуют на карте. Но те переулки, стройки, дворы и особенно люди, что населяют эти страницы, — создания авторской памяти, сплетённой с вымыслом. Поэтому все имена, кроме имён главных героев, и многие места изменены. Любые совпадения — игра случая или отголоски нашей общей, подчас слишком узнаваемой, реальности.

Глава первая: В новый мир

Дверь захлопнулась за спиной с таким же глухим, окончательным звуком, как и все предыдущие разы. Но на этот раз звук этот был другим — не железным, а деревянным. Звуком чужой, но свободной жизни. Павел Мазоль, не оборачиваясь, сделал несколько шагов по серому асфальту, затянулся сигаретой, которую дали у проходной, и ощутил странную пустоту в затылке. Там, за спиной, всегда был взгляд. Взгляд надзирателя в вышке, глазок в двери, прищур сокамерника. Теперь сзади была только осенняя мгла, несущая на промозглом ветру запах дождя и бензина.

Он остановился, дал себе время. Не торопись, Паш. Торопиться некуда. Весь мир теперь впереди, и он огромен, подавляюще огромен. За плечами же — не вес, а форма. Форма отсидки. Как гипс, в котором он провел полжизни. Пятнадцать лет, разбитых на куски: два, три, полтора, снова три... Сумма, которую он мог назвать с ходу, как таблицу умножения. Не «пятнадцать лет жизни», а «пятнадцать лет срока». Разница, которую понимаешь кожей. Первый раз загремел в восемнадцать — за драку у подъезда, где он, дурак лупящий, защищал несуществующую честь девчонки, которая сама его же и сдала. Потом — кража запчастей с заброшенного завода, просто чтобы было на что прожить. Потом — снова драка, уже в зоне, плюс год. И так по кругу. Не гангстер, не вор в законе, не бандит. Павел Мазоль. Парень с неудачным резюме, написанным не чернилами, а статьями Уголовного кодекса. «Не плохой парень», как он сам себе это формулировал в редкие тихие минуты, когда в камере, наконец, стихали разговоры. Просто человек, который вечно оказывался не в том месте и не в то время, да еще и с кулаками, которые разжимались куда медленнее, чем закипала голова.

Он потрогал пальцами документы в кармане старой куртки — паспорт, справку. Бумажки, дающие право быть человеком. На улице был 2025 год. Он уходил внутрь в 2010-м. Тогда в тюрьме еще курили в камерах, а смартфоны были диковинкой. Теперь мир снаружи гудел иным гулом. Он видел его по редким телепередачам в «красном уголке»: машины без водителей, оплата лицом, разговоры об искусственном разуме. Для него новым миром была даже эта дворовая площадка с пластиковыми горками невообразимого дизайна. Он чувствовал себя неандертальцем, выпавшим из машины времени прямо в столицу. Все эти пятнадцать лет он существовал по простым, железным законам: «не высовывайся», «не верь», «умей постоять за себя», «отвечай за базар». Мир снаружи, казалось, жил по другим, непонятным и витиеватым правилам, которые он разучился расшифровывать.

Павел зашагал к остановке. Ноги сами несли его — отработанный, камерный шаг, не слишком быстрый, не слишком медленный. Осанка — чуть сутулясь, чтобы не казаться выше, чем есть. Привычка. Он ловил на себе взгляды прохожих. Молодая мама одернула ребенка, будто случайно заслонив его от Павла. Паренек в дорогой куртке убрал в карман новенький, сверкающий как зеркало, телефон. Павел все понял. Он читал их мысли как открытую книгу. Поношенная куртка, «блатной» прищур, особая, отчужденная аура человека, долго жившего в клетке. На нем была печать. Клеймо. Не на лбу, а на всей фигуре, на каждом движении.

«Брыльки», — вдруг пришло ему в голову странное, забытое словечко из детства. Так его бабка называла мелкие, никому не нужные вещицы — пуговицы, бусинки, обломки стеклышек, ржавые гвоздики. «Зачем ты эту брыльку подобрал?» — ворчала она. А он, маленький, видел в каждой сокровище. Теперь он и сам был такой брылькой. Выброшенной на обочину нового, блестящего мира. Никому не нужная вещица с грубой оправой из тюремных лет.

Автобус подъехал, двери открылись с шипящим звуком. Павел застыл на секунду, делая шаг в салон. Это был очередной порог. Таких порогов впереди — тысячи. Порог магазина, порог банка, порог потенциальной работы. Порог человеческого доверия. Он глубоко вдохнул, пахнущий сыростью и чужими парфюмами воздух нового мира, и шагнул внутрь. Пятнадцать лет закончились. Сейчас начиналась его первая минута на свободе. Самая трудная.

Автобус, урча дизелем, тащился от вокзала в спальный массив. Город назывался так же, как и зона — Новосад, но это был уже другой мир, не за колючкой, а вокруг нее. Серые панельные пятиэтажки, как уставшие стражи, стояли вдоль грязных от осенней слякоти дорог. Воздух здесь пах не тюремной баландой и махрой, а угольной пылью от котельных и влажной листвой. Павел, прижав к груди пластиковый пакет со своими немудреными пожитками, всматривался в проплывающие за окном дворы. Он был родом из Орши, но эти белорусские окраины, с их особым, чуть печальным спокойствием, уже пятнадцать лет заменяли ему все. Сперва — одна зона под Минском, потом перевели сюда, в Новосад. И вот теперь он выходил не просто на свободу, а в незнакомый город, который за годы отсидки, стал для него лишь названием на конверте и фоном за вышкой.

У него в кармане, кроме документов и «подъемных», была смятая бумажка с адресом. Ждал Андрей Ходурский, по кличке «Борщ». Сидели вместе на первой ходке, в «малолетке», оба зеленые и перепуганные. Борщ вышел год назад, отписывался редко, но метко: «Держись, братан. Вылезешь — крыша будет. Пропишем, работу сыщем».