Журавлиный след

Пролог

Давным-давно, по ту сторону калинового моста, где золотом осыпается пшеница, а сороки разносят сплетни о царицах и царях, жила степная дева. Не кто-нибудь, а самой дочерью степной царицы была та светлокосая девица-полудница[П1] Лана. Всё при ней: и стать, и зоркость, и ловкость.

Плетёт венки, точит серпы, колдует и смеётся. Всё ей ни по чём! Всё ей мило, всё ей любо! Никакой из смертных витязей не посмеет бросить в её сторону неучтивого взгляда, никакая болотная ведьма не посмеет наречь мотанку[П2] её именем.

Однажды, в предвечерний час, перешагнула Лана границы родной степи, направилась к лесу, где никто ей кланяться не станет, где чтут листоногих старцев и призраков папортника, где калиновые мосты возникают из ниоткуда над смородиновыми реками и исчезают в никуда.

Малахитом мерцали ели и клёны, рябью чародейских глаз раскинулись цветы и ягоды под ногами. Но шла мимо лесных даров полудница, спешила к милым подружкам-хохотушкам. К сладкоголосым русалкам, к шутливым мавкам и умелым цыцохам. Хотела послушать какие сплетни жабы и щуки из далёких стран принесли, хотела погадать на головастиках и украсить кудри вереском.

Но не было на берегу реки подружек, лишь журавель плескался средь лилий и рогоза, лишь белая рубаха лежала на камнях.

«Русалки-баловницы! Видать одна из сестёр-хороводниц в край испеклась, решила остудиться вот и скинула исподнее…» – подумала Лана и загорелое лицо её озарила хитрая улыбка.

Грелись изумрудные змейки в ласковых лучах зарева[П3] , стрекотали глухари, пушили хвосты лисы, наливалась румянцем земляника, взяла одежду полудница и спряталась в ветвях шиповника. Стала дожидаться, стала исподтишка хихикать, представляя лицо подружки, что, не отыскав наряда, сплетёт плащ из крапивы и вербейника.

То-то среди чародейского народа болтать станут, то-то басен насочиняют. Богат подлунный мир Лебяжьего края[П4] , множество дивных народов его населяет, множество чародейских мастерских ткут заклятья и проклятья, но тоска прочнее всякого недуга одолевает оборотней и оборотниц, колдуний и колдунов, водяных и земных. Приедаются одни и те же бессмертные лица, осточертевают одни и те же грозные имена.

Века сменяют один другой – редкий царевич пересекает заговорённый мост, принося вслед за собой в дар благословенную суету. На смену благоухающему мятой лету приходит бархатная осень – является закованная в чугун девица, осыпая головы леших, полевых и водяных поводами для ночных шелестов и бултыханий.

Но довольно долго не похищали невест-кудесниц у царевичей, и кольчужные девицы нынче запирают крепко ставни, вынуждая соколов, ястребов и воронов возвращаться к холостяцкой жизни. Чем русалка в травяном плаще не весёлый анекдотец?

Предвкушала Лана благодарную хвалу в свою честь от скучающих дядек-мухоморов и тётушек-сорок. Приятный подарочек преподнесёт им полевая царевна!

Пока думала, пока мечтала полудница – зашумели речные волны, засуетилась на берегу мошкара и лягушата. Послышались удивлённые вздохи, озадаченные охи. Потихоньку выглянула Лана из убежища. Хотела бросить в причитающую подружку камешек, но обомлела, не поверила глазам.

Не русалка, не мавка и не цыцоха, а прекрасный словно яблочный цвет незнакомец. Высокий и грациозный, глаза его были точно два тёмных месяца, а длинные волосы напоминали колышущуюся на ветру листву плакучей ивы. Старцы-лесовики с зелёными бородами и красавцы-летавцы с сияющими россыпью звёзд кудрями, птицы с лицами девиц и болотные призраки, что мерцанием глаз заводят путников на угощение трясине, ломающиеся в три погибели жердяи и бесконечно путающиеся под ногами злыдни… Многие дивные народы и народцы встречались Лане, многие из них предлагали стать друзьями, а после врагами, но никогда прежде не посещали этот скромный лес журавли-чародеи. Мигрирующие волшебники предпочитали жить среди смертных, купаться в их обожании, а на прощание оставлять горсть удачи.

– Кто взял мою рубашку – отдай! – велел юноша, ворочаясь из стороны в сторону, ища бесчестного вора. – Что за напасть?.. Какие там слова были?.. Как там говорилось?.. Будь ты старой – буду тебе внуком? Кажется, так... Будь ты старой - буду тебе внуком! Если пожилая – буду племянником! Если молода – стану тебе мужем!

Сидит полевая царевна за кустом, ничего не говорит, а у самой сердце замирает. Чародей в другой раз сказал тоже самое, а полевая царевна молчит, как изморозью тронутые бледнеют её щёки. Он и в третий раз повторил, начало его охватывать отчаянье. Не сможет он без рубашки в небо подняться, не сможет к отцу и братьям улететь.

– Неужели, – говорит он, едва не плача, – умирать мне здесь голодом?.. Неужели обернуться мне каменной статуей в объятиях зимы? Неужели…

Сердца полудниц горячи, как пылающая земля, сердца их вспыхивают подобно букету сухоцветов, тяжело их потушить, тяжело их остудить. Так и сердце Ланы воспылало от голоса журавлиного, от его таинственного взгляда, от лёгких, мягких движений, мастерство которых было резвым полудницам непостижимо.

Вышла Лана из-за кустов, высоко подбородок держит, одежду великодушно протягивает. Благородство у полевых дев в крови, потому Лана подождала пока испуганный незнакомец оденется и только после поинтересовалась:

– Какой каравай ты хочешь к свадьбе? Колобом или лепёшкой? Украсить рисунком из маков или васильков? Говори, не прячь глаза. Я царевна степей и полей. Я позабочусь о том, чтоб у мужа моего было по десятку рубашек на полдень!

[П1]Полудница – персонаж славянской мифологии. Агрессивный дух полудня. Изображается чаще всего в виде женщины в белой рубашке и с серпами вместо оружия. Недружелюбны к людям.

[П2]Мотанка – безликая кукла из мешковины. Нередко использовалась ведьмами для перенесения проклятий.

[П3]Зарев – август на старорусском.

[П4]Лебяжий край – поэтическое название Руси в сказках.

1. Мыльня Жабавы

Вдоволь пара, вдоволь берёзовых веников и студёного кваса было в мыльне[П1] Жабавы Дагоновны. Бренчали ольховые гусли, гудели камышовые сопелки, сам собой подливался в опустелые кружки прохладительный напиток, клубился пар, суетились то меж великанами-берендеями, то меж коротышками-лесавками услужливые банные трудяги, заговорчески скрываясь за папоротниковыми веерами, меняли желуди на самоцветы хитрые белки.

Не сыскать по ту сторону калинового моста места веселее, места пьянее и многограннее. Ни под солнцем, ни под луной нет второй такой хозяйки, как душенька Жабава. Все рецепты, все сплетни знает, веники сама вяжет, травы колдовские собирает, музыкантов самых умелых отбирает. Всё для гостей, всё для их удобства. Но если чем-то насолить милостивой владелице – ничего, кроме десятка кругов на водной глади, не станет напоминать об обидчике.

Не сыскать по ту сторону калинового моста места, где стираются ранговые границы меж могущественными и посредственными. Не брезгуют многоголовые змеи чокаться пенными кружками с мелкорослыми боровичками, не стесняются делиться задушевными байками шишиги с юными виями, чьи веки и до колен не достают.

Пар скроет лица, вода смоет стыд, жар прогонит недопонимания. Рыжие, чернявые, русые или полностью седые, от мала до велика, щедрые и скупые, все стремятся посетить заведенье болотной барыни.

– С гуся вода, а с летавца худоба! – подливали воды на камни банники.

– С гуся вода, а с бабая худоба! – скребли змеиные спины обдерихи[П2] .

– С гуся вода, а с полкана[П3] худоба! – усердней прочих размахивали вениками домовые, лесные, наземные, подземные духи на полставки или те невезучие смертные, что ненароком перешли один из мириады калиновых мостов.

А меж тем болтают, обсуждают последние из сплетен, что приносят в заведение сороки и синицы, зяблики и воробьи. Крайний слух, что никак не желал оставлять умы и сердца лесных и степных, водяных и подземных – был слух о свадьбе во дворце полудня, что из пышного праздника превратилась едва ли не в печальные поминки. Похитить суженого царевны – не рассказать плесневую басню, не плюнуть через плечо. А похитить суженного умалишенный Ланы, что отсекала руки тех, кто тянулся к золотоносным посевам – вершина неистовой нехватки жизнелюбия!

– Говорят второго такого личика, как у муженька той самой Ланы не сыскать ни под солнцем, ни под луной, – шептали банники.

– Заморский королевич не иначе! – соглашались обдерихи. – Глаза что чернильные нити, волосы что сажа, стан что ивовая ветвь.

– Сороки болтают будто в землях, где лягушкам воздвигают золотые храмы, он не царь и не князёк, а целый бог… – перешептывались невезучие смертные.

– Болтают много, смыслют мало! – встревала в разговор распарившаяся рысь.

– Не говорите, чего не знаете, – советовал прекрасный змей, любуясь собственным отражением в запотевшем зеркале. – Уверен, что лицом он простоват, а в голове кисель киселём.

– Полевой царевне повезло! – утверждали пёстрые глухари, пересчитывая мокрые перья. – Видать подслеповатый кур[П4] подвенечное чудище унёс. Не разглядел как следует колдун чудной. Будут теперь глаза да когти суженного-ряженного в лесу мох кормить.

Гости перебивали работников, высказывая всё более и более странные возможности. Работники с особой прытью поливали, стегали вениками и окуривали паром, перемывая аспидам чешуйки, зверям шерстинки, а полуднице и её жениху косточки.

И не было б печали, не было бы горя, лилось бы веселье через край до первых петухов, до ясного рассветного всполоха, продолжали бы делиться сплетнями могущественные чародеи и мелкие чародейчики. Но вдруг с яростным гулом распахнулись дверцы, позволяя благовонной дымке рассеяться у лесных корней.

На пороге банного притона показалась новая гостья. Зловещий силуэт с всклокоченными волосами и мерцающими серпами замер в залитом свете проёме.

Смолкли струны, попадали на пол сопелки, перестали змеи чокаться с боровичками. Обратили гости взоры в сторону вошедшей, не самым любезным тоном велели вернуть пар в избу, велели снять сапожки, а лучше вообще провалиться сквозь землю. Слыханное ли дело без стука врываться, без совестных терзаний распускать священный жар! За каждый его клубочек червонцами и самоцветами заплачено! За каждую капельку водицы на камушки пролитой по шапке-невидимке отдано!

Но молчала лохматая невежда, отбила полетевшую в её строну кружку кваса золотым серпом, и голосом, что более напоминал ветер над могильной степью. сказала:

– Жабава… Где Жабава?.. – утихали недовольные роптания, но ответ на смену им не приходил. – Где Жабава?! Зовите её, змеи! Зовите её, жабы! Жабава! Жабава!

Всполошились, вскочили, заметались гостьи-чародеи. Знакомы каждому здесь были возгласы умалишенной Ланы. Нет девицы свирепей, нет невесты обиженней, всё её серпам ни по чём, всё разбитое сердце обратит в алый рой лоскутов.

Степная царевна, чей рассудок окончательно помутился из-за постигшей неудачи, не получив ответа стала без разбору рассекать то, что попадало в вихрь наточенных лезвий. Продолжала приказывать позвать Жабаву, приказывать не стоять на пути!

Убегали прочь аспиды, медведи и коты, проклиная избалованную царевну, прикрывая срамоту берёзовыми вениками и дубовыми чашами. Уклонялись от гнева разошедшейся Ланы, осыпали её проклятиями, как она их опилками и свистом рассечённого ветра. Укрывались банные работники под скамьями и за пышущими жаром камнями, а те, что дорожили возможностью трудиться до ветхости костей, бросились наверх, бросились искать справедливость у хозяйки.

Многое слыхали стены банные, многим сказкам свидетелями стали, но безбожный гул, треск и взвизги людоедов впервые скользнули в мышиные щели. Полудницы походят на наполненный горячим солнцем чан. Кипит, рвётся на свободу испепеляющий костёр!

От искаженного лица Ланы воротилы взгляды, точно пыл его сулит чуму и несварение. От искр глаза обращались пеплом кружившие тут и там берёзовые, дубовые и эвкалиптовые листья, мокрые перья и клочки волчьей, рысьей шерсти. Из благовонного притона мыльня Жабавы обращалась в груду посечённых стен, разбросанных камней, обгорелых веников и перевёрнутых скамей. Не могла прийти в себя царевна полудня, не могла совладать с силой, утихомирить смертоносные руки. Вгоняла серпы в колоны с ликами рыбьих старцев по самую рукоять, а после вынимала их легко, будто пучок юной репы.