Гид в Париже для Веры

Одна экскурсия и одна заявка

— Вы находитесь прямо в сердце старого Парижа, — голос Гарри отозвался гулким эхом от каменной кладки. — Вы сейчас стоите на фундаменте средневековой крепости. Именно здесь у маленького поселения франков всё началось. Даже Лувр когда-то был не музеем, а крепостью. Чтобы защищать, а не восхищать.

Группа за его спиной замерла. Туристы всегда немного удивлялись, когда экскурсия начиналась не у Моны Лизы и не в залах с золотыми рамами, а тут — в полутёмном полуподвале, где пахло камнем и историей.

Гарри ждал этого момента. Первые минуты экскурсии как первые ноты концерта. Задают ритм. И если правильно сыграть, публика пойдёт за тобой куда угодно.

— Люди приходят в Лувр ради красоты. Но на самом деле здесь начинается настоящая история, — продолжил он мягко. — Здесь были темницы, склады, даже легенда о привидении.

— А вы его видели? — хихикнула женщина с бейджем «Софи, Лондон».

— Привидение? Только когда не выспался, — сказал Гарри и улыбнулся. Смеялись все.

Когда он вывел группу из подземелий на свет и снова оказался среди мраморных залов и высоких потолков, привычный ритм включился сам собой. Он шутил, рассказывал, отвечал на вопросы. На секунду задержался у Самофракийской Ники.

— Самая элегантная победа в истории искусства, — сказал Гарри, чуть сбавив голос. — Без головы, без рук, и всё равно выше всех.

Экскурсия закончилась, как обычно, аплодисментами и парой комплиментов. Кто-то попросил фото, кто-то визитку. Гарри вежливо улыбался, но мысленно уже тянулся к телефону. Чисто по привычке.

Новое сообщение в соцсети, которая верно поставляет ему новых клиентов.

“Здравствуйте! Я видела вашу экскурсию у подруги. Хотела бы заказать индивидуальную в Орсэ. Особенно интересует конец XIX века. Есть ли у вас свободное окно на этой неделе?”

Имя: Вера. Фото — девушка на фоне моря, чуть растрёпанные волосы, белая рубашка, взгляд мимо камеры.

Он перечитал. Вроде бы обычный запрос. Но в душе что-то щёлкнуло, как включённый проектор в тёмной комнате.

Его пальцы быстро пролетели по экрану, набрав ответ:

“Добрый день! Спасибо за интерес. В Орсэ могу провести экскурсию в пятницу или воскресенье. Что вам удобнее?”

И понял, что очень ждет ответа.

Нет, не потому, что это лишние 300 евро. А потому что снова хочет получить сообщение от девушки. Не от клиентки. Тот самый мелкий озноб ожидания от ненавязчивого флирта.

Стоп. Но в ее сообщении не было и намека на флирт! Но будто сквозь буквы, через телефон мурашки ожидания пробежали по его рукам.

Он давно уже договорился с самим собой, что клиентки – неприкосновенны. Никаких интрижек. Слишком уж ценна репутация, а обиженная женщина способна разрушить даже реноме принца. А обиженной женщина вообще становится внезапно. Без логических объяснений.

Поэтому Гарри чуть потряс головой и скинул этот морок ожидания появления «той самой».

Она возникнет на его пути. Когда-нибудь. Но уж точно не как клиентка.

Как же он ошибался.

Париж на 48 часов

Поезд мягко покачивался, будто уговаривал: “Успокойся, всё будет хорошо”. За окном текли лоскутные поля, куски Франции, к которой Вера до сих пор относилась с лёгким недоверием.

Не как к дому.

Как к ухоженному парку, в который её пустили по билету, но предупредили — не слишком задерживайтесь.

Вера вытянула ноги, зацепив кроссовкой край противоположного кресла. Рядом никто не сидел. Её любимый способ путешествовать: в одиночестве.

В Ницце дети остались с отцом, который, как обычно, остался то ли с детьми, то ли с ноутбуком. У Веры было ровно 48 часов свободы, и в этот раз она не хотела просто гулять по Марэ или залипать в кафе с красивым капуччино. Со вкусным - нереально для Франции. Хотя бы просто с красивым.

Хотелось… чего-то. Но точно не «ещё одного дня на автопилоте».

Телефон лежал на коленях. Она уже открывала аккаунт Гарри дважды, прежде чем всё-таки решилась нажать на «отправить сообщение».

Гарри. Гид. Или, как она его про себя называла, «человек, который шутит в Лувре лучше, чем мой бывший на вечеринках». Бывшего не было, был только нынешний. Муж. Но ощущался он именно как бывший. Вечно в делах, в работе. И в детях. На Веру у него не оставалось ни сил, ни времени.

Она нашла профиль Гарри ещё прошлой весной по сторис подруги. Сначала смотрела экскурсии просто так. Потом — по привычке. Потом — потому что Гарри показался настоящим. Или это именно так работают продажи? Гарри о ней знать не знал. А она уже с ним подружилась.

“Здравствуйте! Я видела вашу экскурсию у подруги. Хотела бы заказать индивидуальную в Орсэ. Особенно интересует конец XIX века. Есть ли у вас свободное окно на этой неделе?”

Сообщение ушло. Вера откинулась на спинку кресла. Легко. Буднично. Но внутри почему-то щелчок. Как будто она случайно нажала на что-то важное.

— Только не вздумай влюбляться в гида, — пробормотала она себе под нос.

Проводник прошёл мимо. Далеко позади кто-то спорил по телефону. Поезд, не спрашивая, нёс её к Парижу.

Музей Орсэ, суббота. Или пятница, если Гарри ответит быстро. Хорошо бы пятница. Тогда суббота останется для… чего угодно.

Она посмотрела в окно. Ровные деревья уходили в горизонт. А в голове медленно начинала раскручиваться мысль: может быть, жизнь ещё сумеет удивить.

Та, что из Ниццы

Гарри пришёл за двадцать минут до встречи. Он не опаздывал никогда: прийдя вовремя, а лучше за пару минут до своих визави, ты становишься хозяином положения.

Когда ты гид, ты либо создаёшь настроение, либо проваливаешься в атмосферу музея, где всё уже придумали до тебя. Гарри предпочитал роль проводника. Но такого, что светит своей пастве. Он любил, когда его туристы не могли понять, что потрясло их больше: шедевры Лувра или рассказы Гарри. Он был уверен – шедевры ничто без яркой истории. Поэтому он брал своих клиентов в охапку и уносил в яркие миры мифов, придворных сплетен, интриг и заговоров.

Гарри облокотился на статую Слона, заставил себя думать о недавно изданной книге. Его путеводитель — тонкий, но гордый, со стильной обложкой и заголовком — красовался в бутике при Лувре. Где-то посередине между Монэ и Дега. Не слишком заметен, но и не затерян.

— Прекрасное место, — пробормотал Гарри себе под нос, и тут же вернулся к клиенте, которую ждал:

— А вот что за человек идёт ко мне — абсолютно неизвестно.

Он проверил телефон. Сообщений не было. Ни от Веры, ни от Вселенной.

Вчера вечером он залез в её профиль. Не потому что надо, а потому что любопытно. У него на экскурсию записывались и актрисы, и министерские жёны, и тётушки из Арканзаса — но чтобы заранее так зацепило?.. Редкость.

Последние фото — Ницца. Яркое солнце, терракотовые крыши, девушка в белом платье и двое детей, размытых на фоне.

Значит, мама. Значит, серьёзная. Значит, точно не мой тип. Или?..

Он потёр шею. Вера вела соцсеть не как блогерша. Скорее, как человек, у которого жизнь была до, и теперь как-то продолжается после — слишком уж большой перерыв был.

Случился развод? Очень похоже: ни одной фото с мужчиной. Только один из детей с ней в кадре. Деньги? Есть. Кто-то содержит?

А что она хочет от экскурсии? Перекусить культурой на бегу? Припудрить одиночество искусством? Или просто сбежать от детей и бывшего под предлогом «импрессионизм»?

— Может, окажется грубиянкой. Не поздоровается. Будет смотреть как на официанта, — буркнул он, поправляя воротник рубашки.

— Или всезнайка. Сразу с вопросом про влияние символистов на раннего Боннара. Не дай бог.

И всё же он поймал себя на том, что в груди немного щекотно.

Не тревожно. Просто… предвкушение.

Что-то сейчас начнётся. Что — непонятно. Но поезд тронулся. И Гарри стоял на перроне, уже с билетом в кармане.

До встречи оставалось четыре минуты.

У Слона

Очередь у музея Орсэ тянулась, как французская версия ада: красиво, чинно, но мучительно долго. Туристы переминались на месте, фотографировали фасад, оглядывались в поисках тени.

Вера подошла ближе и на всякий случай проверила сообщение: “Встречаемся у слона. Я буду с пропуском. Вам не придётся стоять в очереди.”

Слон.

Она сразу поняла, о чём он. Бронзовая статуя слона возле входа, внезапно гигантская и немного карикатурная — стояла тут как будто не в тему, но при этом именно в точку. Парижское искусство: немного сюрреализма даже в деталях.

Вера нашла его взглядом: джинсы, голубая рубашка черные волосы. Все, как в роликах в соцсети. Вера поняла, что не может сдержать улыбки - она как будто спешит на встречу старому другу!

Гарри стоял у слона, облокотившись на перила, как будто пришёл не на работу, а на встречу с хорошим другом, которого сто лет не видел.

— Мадам из Ниццы? — спросил он, улыбаясь.

— Мадам с билетом в один конец! — отозвалась Вера и сразу удивилась себе.

Обычно она всегда стеснялась, начиная общение Сжималась, наблюдала. А тут — будто кто-то внутри щёлкнул: позволь себе начать с шутки.

— Вв не собираетесь выходить из музея? — Гарри приподнял бровь.

— Я не собираюсь выходить из музея, пока вы не впечатлите меня! — Это фразу Вера сказала по-французски. И ахнула: сколько она не учила язык, такие сложные фразы еще никогда залпом не вылетали из ее рта.

Гарри чуть распахнул глаза, явно удивляясь, потом его взгляд скользнул мимо неё — на очередь, на толпу.

— Мы с вами начинаем в правильное время. Сейчас за стеклом страдают туристы, а мы — идём прямо внутрь.

— Ах, вот оно что. Связи, — Вера снова вернулась к родному русскому. О своей победе над французским она решила умолчать. Но на всякий случай перебрала сказанную фразу в голове. Нет, вроде без ошибок выпалила. Невероятно!

— Лицензия, — сказал Гарри, поднимая пропуск.

— То есть вы официально аккредитованы быть интересным?

— Именно. Но только в музее. Вне музея — обычный уровень сарказма.

Они оба усмехнулись. И в этот момент Вера вдруг почувствовала, как с плеч медленно уходит напряжение.

Он оказался… живым. Настоящим. Ироничным, но без давления.

Она не чувствовала себя туристкой. Просто собой. какая есть.

Гарри провёл её мимо очереди, охранник едва кивнул.

— Сейчас мы пройдём сквозь толпу, как Моисей через море. Только без чудес. Просто бумажка с печатью, — бросил он через плечо.

— Бумажка, конечно, решает многое, — сказала Вера. — Я, между прочим, собираюсь учиться на юрфаке.

— Вот как. Значит, мне стоит подбирать слова.

— Лучше не подбирать. Я всё равно замечу, когда врёте.

И Гарри, чуть сбившись с шага, усмехнулся. Он не ожидал. Не ожидал, что она такая.

А это, как правило, лучший способ начать что-то настоящее.

Быть и проявляться

Они шли по переходу к залам импрессионистов: по светлому коридору, где стекло наверху рисовало на полу блики, похожие на водяные пятна. Гарри говорил что-то об архитектуре Орсэ, о том, как здание бывшего вокзала превратили в музей.

Он знал эти факты наизусть. Говорил на автомате, уверенно, ритмично — так, чтобы голос не подвисал в тишине. Но внутри шёл совсем другой монолог.

Почему мне вдруг снова этого хочется? Близости, нежности? Я ведь ее впервые вижу!

Он посмотрел на Веру краем глаза. Она слушала, не перебивала, но и не терялась — улавливала интонации, кивала, иногда усмехалась.

Почему я так внимательно на неё смотрю? И почему вообще… надеюсь на что-то?

Гарри не считал себя одиноким. У него была работа, расписание, рестораны, пара людей «на случай вечернего вина».

Скоротечный роман в феврале закончился точно в срок, даже без скандала.

Он и сам не заметил, как перестал ждать чего-то настоящего.

Настоящее требует времени. Настоящее лезет в жизнь с вопросами: «а ты готов», «а ты кто», «а ты умеешь быть рядом, когда не весело»?

Проще шутить. Проще быть гидом — не только по музею, но и по самому себе. Показывать только то, что красиво освещено.

Но вот сейчас, в этот момент, пока они шли по музею, пока рядом шагала женщина в светлой рубашке и с глазами, в которых читалась и усталость, и смех, и какое-то почти щемящее спокойствие — он почувствовал, что хочет снова в это нырнуть.

Не как раньше — с надеждой на сказку.

А как взрослый человек, который всё уже понял. И всё равно хочет.

Гарри сделал вдох, сбил себя с мысли, и вернулся к экскурсии:

— Сейчас мы пройдём к залу с Мане. Там висят вещи, которые спасают после плохих дней.

— А у вас бывают плохие дни? — спросила Вера. Голос — как бокал с прохладной водой.

— Бывают. Но я с ними по-дружески. Мы давно знакомы.

Она усмехнулась. А он понял, что этот день — определённо не из плохих.

И, возможно, не только этот.

— Знаете, почему я люблю Орсэ больше, чем Лувр? — начал Гарри, когда они вошли в первый зал.

— Потому что тут меньше китайцев? — предположила Вера.

Он рассмеялся.

— И вы сразу туда, где больно. Нет, не из-за китайцев. Из-за того, что здесь — живые. В Лувре гении. А здесь — люди, которые спорили, ссорились, влюблялись, бедствовали, умирали в нищете.

— Звучит обнадёживающе.

— Подождите. Сейчас покажу одного, кто сияет до сих пор.

Он подвёл её к «Завтраку на траве». Толпа туристов с экскурсоводами-пенсионерами осталась сзади. Гарри нашёл ракурс, встал так, чтобы свет падал сбоку, и указал на фигуру женщины, смотрящей прямо на зрителя.

— Посмотрите на неё. Вот она — не Эдуард Мане, не шляпа, не пикник, а она.

— И она без одежды, — уточнила Вера.

— Именно. Она знает, что вы на неё смотрите. Её не смущает ни ваша одежда, ни ваша эпоха, ни ваше мнение. Она смотрит в глаза и говорит: «Я есть».

— И всё?

— Этого хватает, чтобы запомниться на века.

Он обернулся. Вера стояла чуть ближе, чем в начале. В глазах — не просто интерес. В глазах — тепло.

— А вы так можете? — спросила она.

— Что именно?

— Смотреть в глаза и говорить: «я есть»?

Гарри не ответил сразу.

Обычно в такие моменты он отшучивался.

Но сейчас он просто сказал:

— Учусь.

Они пошли дальше. Он показывал «Звёздную ночь» Ван Гога, говорил о пастозных мазках, о сумасшедших письмах Тео, о желании всё время «быть в свете, даже если от него слепит».

И всё время ловил себя на мысли, что хочет не просто рассказать, а впечатлить. Не всех — её.

Вера задавала вопросы. Иногда простые, иногда остроумные. Не хвасталась знанием, не демонстрировала образованность. Она была — как зритель, у которого всё ещё есть место для удивления.

Они остановились у «Спальни в Арле». Простая комната, светлая, почти детская по композиции. Вера наклонила голову.

— Такая спокойная. Это редкость для Ван Гога, да?

— Очень. Он писал эту спальню как мечту о покое. Которого у него почти не было. Он так и сказал в письме брату: «Если ты увидишь в этой комнате отдых — значит, я не зря её написал».

Гарри сделал шаг ближе к картине. Он замолчал, будто что-то вспомнил, а потом тихо добавил:

— У него был брат — Тео. Он всё время ему писал. Сотни писем. Не просто о красках или картинах — о страхе, одиночестве, вере в то, что когда-нибудь всё получится.

— И Тео отвечал?

— Постоянно. Без него Ван Гог бы просто исчез. Тео его кормил, поддерживал, оплачивал лечение. Но главное — верил в него. Безо всякой гарантии.

Вера внимательно слушала.

Гарри улыбнулся чуть грустнее, чем раньше.

— И знаете, в последнем письме, которое Ван Гог не успел отправить, он написал: «Что я — кроме художника для моего брата?»

Он перевёл взгляд с картины на Веру.

— Он до конца не верил, что достоин любви просто так. А Тео знал, что достоин.

Вера смотрела на картину — как будто чуть по-другому.

— А у вас есть такой Тео? — спросила она негромко.

Гарри пожал плечами.

— Иногда мне кажется, что я сам себе Тео.

И в этот момент он впервые подумал, что ему просто некому было писать. Все эти годы.

— Гарри, — сказала Вера у картины Ренуара, — вы ведёте экскурсии как человек, который не просто рассказывает, а создает мост между шедевром и реальностью. Будто позволяете пройти через вас.

— Через меня?

— Да. Как через мост. И на той стороне — немного света.

Он не знал, что ответить.

Он почувствовал, что на секунду стал видимым.

А потом телефон в его кармане завибрировал. Он даже не вынул его из кармана. Просто не глядя выключил звук. И продолжил экскурсию, впервые за долгое время чувствуя, что жизнь происходит прямо сейчас.