Главред: назад в Ссср

Пролог

Тверская область, 2024 год

Берега Любицы были непривычно высокими и крутыми. Как будто бы где-то на севере – например, в Карелии. У нас, конечно, тоже далеко не черноморский курорт, но пейзаж, раскрывшийся перед нами, внушал помимо легкого дискомфорта еще и смутную тревогу. Да, красиво, да, весьма живописно. Но при этом дико и первобытно. И вот как этого мальчишку угораздило исчезнуть именно здесь и именно в такую погоду?

– Сейчас еще пожилые грибники косяками пропадают, мы вообще зашиваемся, – словно угадав мои мысли, сказала Снежинка, потешно почесав нос огромной рацией, зажатой в руке.

– И много их бывает? – живо поинтересовался я, не забывая, что участвую во всем этом прежде всего как журналист, готовящий остросюжетный репортаж. – От чего зависит?

– Сразу видно, что ты не «тихий охотник», – рассмеялась в ответ девушка. – Давай вон туда. Если он сообразил вдоль реки идти, можем хоть какие-то следы обнаружить.

В ее голосе звучала слишком уж бодрая надежда, но я уловил, что на самом деле Снежинка уже не особо верит в успех. Пятиклассника, сбежавшего в Каликинский лес от родителей, искали уже больше суток, но пока что тщетно. А как говорил «корд» Василий с позывным Роберт, время всегда играет против людей.

«Корд» – это на поисковом жаргоне «координатор», то есть человек, который организует спасательную экспедицию. Распределяет пары, дает задания. Нам со Снежинкой, которую в обычной жизни звали Светой, доверили участок берега Любицы. Вернее, доверили ей, а меня дали в довесок. Потому что я в поисковых делах абсолютный нуль, и моя задача – узнать побольше самому, после чего рассказать аудитории нашего сайта. И печатного приложения под названием «Любгородские известия», которое в основном читают одни лишь пенсионеры. Хотя наша старая гвардия обижается, когда я так говорю. Для них все наоборот: это сайт и все ваши вконтакты с телеграм-каналами, мол, бесплатное приложение к нашей газете. Такая вот священная война в границах одной редакции.

– Так что там с охотой? – напомнил я сосредоточенно осматривавшей кусты девушке.

– А? – она обернулась, смешно прищурившись. – Тихая охота, точно… Ты ведь сам грибы никогда не собирал?

– В детстве только, – пожал я плечами, сокрушенно ловя сигнал сотовой связи. – Когда у бабушки гостил, старшие ребята с собой брали. Но я в основном только поганки находил.

– Оно и понятно, – хихикнула Света. – То есть… Извини, без обид. Так вот, количество пропавших грибников резко увеличивается в сезон. Как раз как сейчас. Бывает, что по десятку в неделю только в нашем районе. Бабушки и дедушки массово валят в лес с корзинками, некоторые потом дорогу обратно найти не могут, кому-то просто плохо становится… Жалко их очень всегда.

Жалко… Именно исчезновение очередного божьего одуванчика и сподвигло меня предложить нашему главреду репортаж о поисковом отряде «След». Его создали еще в начале две тысячи десятых по аналогии со столичными и тверскими отрядами. И вот уже больше десяти лет люди самых разных профессий вне зависимости от возраста и социального статуса в свободное время за собственный счет разыскивают других. Ищут, спасают или… приносят скорбные вести родственникам. Ох, чувствую, попал я именно в такую ситуацию – Каликинский лес не прощает ошибок, и паренька, скорее всего, уже нет в живых…

– Света, а почему ты Снежинка? – чтобы отвлечься от тягостных дум, спросил я.

– Да-а… – протянула она. – Знаешь, прилипло как-то. Пришла в отряд на один из поисков, зимой дело было. А у меня пуховик, шапочка и сапожки – все белое. Так и прозвали.

– А в обычной жизни ты кто?

– Медсестра в ЦРБ. А ты почему в журналисты подался?

Вот оно. Редко какой разговор проходит без выяснения, как я дошел до жизни такой. На дворе двадцать первый век, дети хотят стать айтишниками. Раньше в фаворе были менеджеры и юристы с банкирами. Еще раньше – бандиты. Или коммерсанты. А вот в моем детстве все мечтали стать космонавтами. То время я еще застал.

– Ты знаешь, – я сделал вид, будто задумался. – Когда был маленьким, хотел стать милиционером. Потом космонавтом, военным, врачом. Даже автогонщиком. А когда подрос, понял, что есть профессия, где можно все попробовать. И потом рассказать остальным.

– Интересно, – сказала Снежинка, посмотрев на меня уже немного другим взглядом.

Такая она, власть стереотипов. В районной журналистике чаще всего можно встретить пенсионеров, трудящихся в незабвенных «Любгородских известиях» еще с тех самых времен, когда они были «Андроповскими». Или девчонок сразу после филфака, которые не смогли укатить в Москву или Питер, да и в Твери у них зацепиться тоже не получилось. А тут целый мужчина чуть меньше сорока, не урод, не доходяга и не заучка-ботаник.

– И как? – Света неопределенно передернула плечами, однако по тону голоса было понятно, что интересуется она искренне. – Получается рассказывать?

– А вот почитаешь потом и узнаешь, – ответил я. – Главное, чтобы мальчика мы нашли.

– Найдем, – снова с преувеличенным энтузиазмом заверила девушка.

Раздался тяжелый стрекот, и я, инстинктивно завертев головой, увидел приближающийся вертолет. Ми-8, ярко-белый с сине-оранжевыми продольными полосами. Борт МЧС из Твери – в Любгороде своей авиации нет. Мама рассказывала, как они с отцом летали в областной центр на «кукурузнике» с местного аэродрома в тогда еще калининское Змеево. А потом наше местное летное поле закрыли, причем еще даже Союз не распался.

Глава 1.

Очнулся я на полу в редакции, изрядно этому факту удивившись. Если меня завалило камнями, то везти мое безвольное тело нужно было в ЦРБ. Или хотя бы на станцию скорой помощи. Но зачем тащить меня на работу? Какой смысл?

Интересно, как там Света-Снежинка? Я помню, что откинул ее от летящей породы, и вроде как девушку не должно было зацепить. И еще… Там же было тело пропавшего паренька. Может, все-таки и он выжил? Не хотелось бы писать репортаж о том, как мы в итоге нашли мертвого мальчика и чуть не погибли сами…

– Он открыл глаза!

Испуганный девичий голос, в то же самое время переполненный облегчением. Кто это? Лера? Или Катя? Я повернул гудящую голову в сторону звука и попытался сфокусироваться – оказывается, в глазах у меня бешено плясали мушки. И наши столы, стоявшие в хаотичном порядке вдоль стен, я узнал чисто интуитивно. Вот только, похоже, я все-таки обознался.

На меня смотрели три пары внимательных глаз. Двое мужчин и молоденькая брюнетка. Абсолютно мне не знакомые. Один сильно располневший, настолько, что его живот бесцеремонно раздвигал в стороны подтяжки. Другой, напротив, невероятно худой и длинный, метра под два. В тонком свитере с треугольным воротом-мыском и торчащей из-под него рубашкой. На тонких ногах длинного сверкали ужасные джинсы-варенки, вроде тех, что в далекой молодости носил мой папа. А вот девушка оказалась довольно приятной. Только какой-то… старомодной, что ли.

Чересчур массивные для тоненького симпатичного личика очки, белая блузка с рукавами-фонариками и высоким тугим воротом. Черный галстук-жабо придавал ей одновременно вид строгой училки и любительницы аниме, а длинная юбка-карандаш скрывала ниже колен еще более длинные ноги. Черные лодочки на низком каблуке и стрижка а-ля семидесятые с накрученной бигуди челкой – образ ей, судя по всему, диктовала бабушка…

– Евгений Семенович, с вами все в порядке? – видимо, я слишком откровенно разглядывал девушку, и она смущенно зарделась. Только почему она меня на «вы» называет? Мы в редакции так только со старой гвардией разговариваем. Еще и отчество путает. Я ведь Сергеевич, а не Семенович.

– Ты, Женя, во время падения головой сильно приложился, – бархатным голосом сообщил толстый, а худой протянул мне руку, помогая встать. – Не болит ничего? Может быть, неотложку вызвать?

– А где я головой приложился? – чувствуя накатывающуюся тошноту, с подозрением осведомился я.

– Да вот тут прям, – худой осклабился. – Зойку бедную распекал, а потом как посинел, задыхаться начал и грохнулся затылком.

– Я?

Чувствуя себя полным идиотом, я обвел присутствующих растерянным взором. Творилась какая-то невообразимая дичь, и самое главное, что оставалось непонятным – как развивались события после того обвала на берегу Любицы. Кто эти два мужика и почему я распекал эту бедную девушку? Как там ее?.. Зойку, точно.

Пока я вертел головой, загадок добавилось еще больше. Кабинет точно был наш – в окне по-прежнему красовались здания районного архива и бывшего дома профсоюзов. Даже береза стучалась в стекло, только почему-то стала поменьше, как будто ее подстригли. Но… не было ни одного компьютера, вместо них на столах расположились допотопные печатные машинки. На стене висел огромный портрет Ленина, а рядом – поменьше – почему-то Михаила Сергеевича Горбачева. Первого и по совместительству последнего президента СССР.

– Ну да! – оживился тем временем толстый. – Ты ж ей задание выдал про молодежную культуру написать, так она вместо слета комсомольских поэтов в гаражи поперлась. Там наши местные оболтусы тяжелый рок играли. Вот об этом и понаписала.

Толстый осуждающе посмотрел на Зою, и та покраснела. Снова. Переминаясь с ноги на ногу, дрожащим голосом попыталась объясниться, глядя при этом только на меня.

– Но это ведь тоже молодежная культура! Кто-то стихи читает, а кто-то поет песни «Кино» и «Лед Цеппелин».

– «Лед Зеппелин», – машинально поправил я, потом спохватился. – А что, у нас в Любгороде разве еще комсомольцы есть? Еще и стихоплетствуют?

Зоя после моих слов почему-то принялась хватать ртом воздух, как выброшенная на берег рыба. Толстый молча вытаращил глаза, тонкий же усмехнулся, со странным любопытством воззрившись на меня.

– Евгений Семенович, вы шутите? – неожиданно толстый, который называл меня Женей, перешел на официальный тон. И тоже почему-то промахнулся с моим отчеством.

– Арсений Степаныч, ему же плохо! – вдруг бросилась меня защищать девушка. – Он, похоже, головой сильно ударился.

– Да, что-то мне не очень хорошо, – признался я. – Голова болит, кружится… Но вы не беспокойтесь, коллеги, скоро все пройдет. Ничего страшного.

– В отгул, Женя, – наставительно сказал тонкий. – Если что, я приму. До выхода номера еще неделя, состряпаем.

– Какого номера? – параллельно с разговором я осматривал внезапно ставший незнакомым кабинет и с каждой секундой холодел. – Что вы там собирались состряпать? Я сплю?

Ленин с Горбачевым уже не так смущали меня, как календарь на тысячу девятьсот восемьдесят шестой год. А еще – кубки и треугольные вымпелы с ликом вождя мирового пролетариата. Что еще за филиал краеведческого музея с советским уклоном?

– Я все-таки скорую вызову! – решительно воскликнула Зоя и принялась крутить диск допотопнейшего стационарного телефона. – Алло! Скорая? Человеку плохо! Упал, потерял сознание, теперь почти ничего не помнит!

Глава 2.

На меня воззрилось мое отражение. Вернее, не мое, а того, кем я был в этом странном затянувшемся сне. Еще не старый, но уже обрюзгший и начавший лысеть мужик лет сорока. Точно, Кашеварову в восемьдесят шестом было примерно столько же, сколько и мне в две тысячи двадцать четвертом. Только выгляжу я, уж простите, Евгений Семенович, намного стройнее и симпатичнее.

И если это мое сонное приключение затянется надолго, мне бы, конечно, хотелось быть… скажем так, более привлекательным. А потому прям с сегодняшнего дня – бег от инфаркта, зарядка и велосипед. Если нет своего, значит, возьму в прокате. Решено!

– Евгений Семенович, уже можно? – раздался за дверью робкий голос Зои Шабановой.

– Да-да, коллеги, войдите! – ответил я.

В кабинет тут же ввалились толстый и тонкий, фотограф Леня, Зоя и – вот ведь незадача! – Клара Викентьевна.

– Итак, – я распрямился в струнку, одновременно пытаясь втянуть животик. – Прошу меня извинить за инцидент и… Отдельно хочу поблагодарить за беспокойство относительно моего здоровья. Отставим волнения и вернемся к работе. Заранее простите за перебои в памяти. И был бы признателен, если будете помогать, напоминать… Эм-м, перед моим обмороком мы чем занимались?

– Вы меня ругали за плохую статью, – густо покраснела Зоя, у которой это, судя по всему, было особенностью организма. – Даже из своего кабинета пришли специально.

– А я разве не тут сижу? – я покрутился на месте, потом вспомнил, как наша старая гвардия с трудом принимала в свои кабинеты новых сотрудников.

Сколько стонов и причитаний выслушал тогда наш гендир Сергей Антонович Рокотов, когда реорганизовывал доставшееся ему наследство! Некоторые пожилые корреспонденты даже просто не хотели переезжать в другие кабинеты. А уж сколько наши девчонки вроде Катьки с ее разноцветными дредами выслушали нравоучений!.. Эх, видимо, все же не просто так мне этот сон снится.

– Наши с вами кабинеты напротив друг друга, – с несколько фривольной улыбкой сообщила Клара Викентьевна. – С единой приемной. Пойдемте, я вас провожу.

– Благодарю, – кивнул я. – А давайте-ка, кстати, у меня в кабинете и посидим – обсудим ближайший номер. Когда мы его сдаем?

– В следующий вторник, – удивленно ответил толстый, которого, как я теперь знал, звали Арсением Степановичем Бродовым. Фамилия именно сейчас всплыла из подсознания. – Выход в среду утром, накануне сдача в типографию.

– Ага, ага, – задумчиво произнес я. – Что ж, пойдемте, обсудим план номера.

Я решительно вышел в коридор и направился к начальственному кабинету. Куда идти, мне теперь было понятно – за четыре десятилетия план здания не изменился, так что свое место я быстро найду. Мы сейчас на четвертом, значит, всего лишь нужно повернуть налево и пройти несколько шагов.

В моей обычной реальности на стене размещались стенды с историей газеты и всего маленького холдинга. Там же висели и фотографии известных людей, имевших то или иное отношение к нашей редакции. Журналисты-фронтовики вроде Александра Христофорова и Иосифа Кантора, наш местный писатель Владимир Павлентьев, автор романа «Зори над Любгородом», и главред перестроечных времен – Евгений Кашеваров. Тот самый, роль которого я исполняю в своем горячечном сне. А я ведь еще ходил мимо и не обращал никакого внимания на его портрет.

Но здесь, в этой реальности, были просто голые стены, выкрашенные светло-коричневой краской. Как в студенческих общежитиях и больницах – когда-то давно, в моем детстве. Так, теперь направо. Действительно, все та же большая приемная и две начальственные двери напротив друг друга. Моя и Клары Викентьевны.

– Евгений Семенович, – испуганная девочка-секретарь при моем появлении подскочила, – вам звонили из райкома, настоятельно просили зайти. Это по поводу слета комсомольских поэтов…

– Кхм, – позади меня раздалось покашливание, и я каким-то шестым чувством определил, что это Клара Викентьевна.

– Я перезвоню им, – решительно сказал я и застыл, мучительно вспоминая имя секретаря. – Э-э…

– Валентина, – шепнул тонкий, поняв, что у меня снова проблемы с памятью.

– Да, Валечка, сообразите нам кофе на всех, – благодарно кивнув подчиненному, я распорядился насчет поляны.

– Извините, Евгений Семенович, – секретарша все еще стояла, а в ее голосе появились панические нотки. – Но кофе нет… Есть чай, цикорий… Может, какао? Но его ведь варить надо…

Точно! Я же совсем забыл, что это в наше время кофе хоть отбавляй. А раньше его было не так уж просто достать. Тем более на такую ораву. А ведь кстати…

– Валечка, соберите мне весь журналистский коллектив, – я вовремя сообразил, что бумажный еженедельник вряд ли делали только толстый с тонким и молоденькая корреспондентка. – Подчеркиваю, только журналистов. И… возьмите себе в помощь Зою и Клару Викентьевну.

Мое предложение было встречено неоднозначно: если Валя облегченно вздохнула, а Зоя с готовностью бросилась ей помогать, то парторг явно не рассчитывала таскать чашки с ложками и заваривать чай.

– Мне кажется, девочки управятся и вдвоем, Евгений Семенович, – тихо, но строго сказала она. – И потом… Вы уверены, что планерку нужно проводить в вашем кабинете, а не в ленинской комнате, как обычно?

Глава 3.

– Добрый день, товарищи! – бодро начал я и обвел внимательным взором притихший коллектив. Пятнадцать человек! И это не считая меня с Кларой Викентьевной, которая вообще не журналист, а кто-то вроде замполита в армии.

– Здравствуйте! Добрый день! – нестройно ответил коллектив, явно настороженный непривычного вида планеркой с чаепитием. Кстати, об этом.

– Не стесняйтесь, коллеги, наливайте себе покрепче, берите конфетки-бараночки, – все так же бодро продолжил я. – Нам с вами предстоит мозговой штурм…

– Какой, простите? – переспросил высокий иссохший старик с набрякшими мешками под глазами.

– Мозговой, – повторил я. – Как говорят американцы и англичане, brain storm.

– Вот и пусть говорят, как им нравится, – возмутилась Клара Викентьевна. – А у нас планерка.

– Планерка, – покладисто согласился я. – Итак, сдача номера у нас с вами в следующий вторник, и к этому времени нам нужно заполнить, – я быстренько вспомнил объем нашего еженедельника, – тридцать две полосы. У кого какие предложения, товарищи?

– Все по стандартной схеме, Евгений Семенович, – толстый Арсений Степанович поднял руку. – Зачем изобретать велосипед? Четыре полосы забьем телепрограммой, так что уже двадцать восемь. Разворот на второй-третьей – новости, милицейские сводки, несколько цифр из ЗАГСа.

– Принимается, – кивнул я. – Но нам еще нужно чтиво. Аналитика, репортажи, в конце концов – интервью.

– Шабанова еще может взять интервью у поэта Василия Котикова, – тут же вмешалась Клара Викентьевна. – На слете он получил овации худсовета.

– Я бы объединил материал Зои про кавер-группы… – я принялся думать вслух и тут же осекся. Что-то меня не в ту сторону понесло, начиная с «брейнсторма». Как там рок-группы-то назывались в то время? – Ансамбли! Вокально-инструментальные ансамбли Любгорода…

– Андроповска, – поправила меня парторгша, гневно сверкая глазами.

– Сейчас Андроповска, верно, – машинально сказал я, чем вызвал изумленный ропот. – Но скоро на волне перестройки начнется масштабная кампания по возвращению исторических названий.

– Это вам в райкоме сказали? – Клара Викентьевна даже очки сняла и протерла их клетчатым платком.

– У меня свои связи в партии, – уклончиво ответил я. – Но давайте, действительно, не будем все это бередить раньше времени. Итак, Зоя, ваша задача: подготовить материал на полосу о разнообразии молодежной культуры. Поговорите с этим, как его, Котиковым, потом возьмите интервью у пары фронтменов… Прошу прощения, солистов самодеятельных ансамблей.

– Поняла! – девушка расцвела словно пышная роза, явно оценив масштаб идеи.

– И поснимать не забудьте, – добавил я. – Леню возьмите, он хорошо ловит портреты.

– Вы мне льстите, Евгений Семенович, – смущенно пробормотал Фельдман, а меня уже несло дальше.

– Так, я жду новых идей, товарищи, – я даже хлопнул кулаком по столу, напугав Зою и еще парочку неприметных девчонок. – И на чай, коллеги, налегайте на чай.

Видимо, мой тон был совсем непривычным для Кашеварова, и журналисты скорее с опаской, чем с воодушевлением, стали наливать себе чаю и передавать друг другу конфеты с сушками.

– Дальше, – во мне неожиданно вспыхнул азарт, и я даже на время забыл, что все это мне снится, а сам я на самом деле валяюсь без сознания на больничной койке. – Нужны острые материалы. Репортаж со скорой, из милицейских рейдов… Поисковые отряды надо бы потрясти.

– Но у нас нет поисковых отрядов, – робко возразила Зоя Шабанова и опять покраснела.

– Значит, появятся, – я рубанул рукой воздух. – Ну?

– Репортаж из милицейских рейдов… – длинный, которого, как я вспомнил, звали Виталий Бульбаш, с интересом прищурился. – Есть у меня в отделе хороший знакомый – капитан Величук, Платон Григорьич. Могу с ним поговорить.

– И давно пора! – распалился я. – Договоритесь с ним, товарищ Бульбаш, чтобы его парни взяли вас с собой покататься в патруле. Желательно в ночном.

– Легко, – с довольной улыбкой ответил длинный.

Я понял, что мне необходим план номера, порыскал в ящиках стола, достал писчую бумагу и карандаш. Задумался, вспомнил, как работали опытные журналисты, у которых я начинал еще практикантом. Так, раскидаем весь тридцатидвухполосник по блок-схеме. Первая и последняя – по одной, все остальные – в разворотах [1]. Пока что у меня распределены только четыре.

– Без спорта никак, Евгений Семенович, – подняла руку и встала крепенькая девчонка с двумя косичками крендельком. – Наши с калининской «Волгой» отыграли, я репортаж пишу. Снимки Андрей сделал.

Она указала на худого чернявого паренька, сидевшего рядом с Леней Фельдманом. Точно, фотограф же в редакции не один. Значит, Андрей… А эту спортивную деваху, по-моему, зовут Анфисой. Анфисой Николаевой! А ведь я ее знаю… У нас она лет пять назад ушла на пенсию, тоже из старой гвардии. Говорили, что она очень круто пишет, но я, к своему стыду, ни разу ее статьями не интересовался. Просто не люблю спорт, если честно. Сам на велосипеде и на лыжах катаюсь, в бассейн хожу. Но так, чтобы следить за футболом, к примеру… Нет, точно нет.

– Анфиса, это очень хорошо, – одобрил я вслух. – Только давайте мы добавим к репортажу интервью с самым результативным игроком.

Глава 4.

– Евгений Семенович, – первой нарушила тишину Клара Викентьевна. – Мы все-таки районная газета, пишем о родном крае. Это в союзном центре затрагивают такие темы, вы же понимаете…

– И что? – я не сдавался, потому что это был мой сон, и никакие парторги не должны его портить.

– А то, что наших журналистов туда просто-напросто никто не пустит, – Клара Викентьевна всплеснула руками. – В Чернобыле работают ликвидаторы, там опасно… И еще я не уверена, что нам выдадут допуск. А в Афганистане…

Она вздохнула, и я немного попридержал коней. На дворе тысяча девятьсот восемьдесят шестой, перестройка лишь недавно началась, а гласность еще не заявила о себе в полную силу. Да, именно чернобыльская катастрофа во многом станет ее катализатором, но пока… Пока парторгша Громыхина права. Информация из Афганистана и Чернобыльской зоны проходит десятки инстанций, и журналистов районки туда точно не допустят на пушечный выстрел. А ведь вторая половина восьмидесятых, время излома – это просто рай для репортера из будущего вроде меня. Непосредственные участники тех событий, которые еще молоды и полны сил, могут столько всего рассказать! Они пока еще полны энтузиазма, никто из чиновников не вытирает о них ноги, как это будет в лихие девяностые. Ни у одного облеченного властью язык не поворачивается сказать, что «лично он их туда не посылал». А ведь я знаком с несколькими такими людьми в будущем. Слышал от них самих о тех унижениях, которым их подвергали особо ретивые функционеры на местах. Помню, как им было обидно, сколько боли звучало в голосах этих потерявших здоровье людей… И все же главред я или не главред?

Да, я не доктор и не физик-ядерщик. Я не знаю, как лечить лучевую болезнь и радиационные ожоги. Не могу ускорить строительство проекта «Укрытие» и не в силах остановить мародеров. Но мы, журналисты, недаром называемся четвертой властью. И в те времена, когда печатному слову верили безоговорочно, у меня есть шанс воспользоваться гласностью. Рассказать о проблемах тех, кто вернулся из зоны отчуждения. Сделать так, чтобы о них узнали, услышали их голоса. И помогли бы гораздо раньше.

– Хорошо, – подумав, сказал я. – Наверняка в нашем городе есть вернувшиеся ликвидаторы. Они смогут нам рассказать кучу интересной фактуры, а мы осветим их подвиг. Клара Викентьевна, ваша задача найти побывавших там земляков и пробить в райкоме разрешение на материалы…

– Что сделать? – выпучила глаза Громыхина.

Тьфу ты, опять сбился на разговорный сленг двадцать первого века. Надо быть внимательнее.

– Разузнайте, пожалуйста, – поправился я. – И добейтесь разрешения на разговоры и публикации.

– Поняла, – кивнула Клара Викентьевна. – Товарищ Краюхин, хочу напомнить, ждет вас сегодня по поводу слета комсомольских поэтов. Можем пойти к нему вместе, вы доложите ему о решении вопроса со статьей о молодежной культуре, а я… Я попробую уговорить его дать нам возможность пообщаться с ликвидаторами аварии на атомной станции.

– Спасибо, – я искренне поблагодарил парторгшу. – Буду очень признателен, Клара Викентьевна. А теперь, коллеги… Я бы все-таки попросил вас подумать о сенсации в номер.

– Сектанты, – подала голос неприметная до этого девушка в темном платье, худенькая и черноволосая. – На городском кладбище начали орудовать сектанты.

– Так-так-так, – подбодрил я ее. – Напомните, пожалуйста, как вас зовут?

– Соня Кантор, – с готовностью ответила девушка. – То есть… Извините, София Адамовна Кантор. Корреспондент.

Кантор. Знакомая фамилия. Точно! Вот ведь я дурень, сам же недавно вспоминал портреты известных сотрудников, висящих в коридоре нашего холдинга. Иосиф Кантор – военный корреспондент «Любгородских известий», отец Адама Кантора, спецкора по криминальной хронике… А эта скромная девушка с типичной семитской внешностью – его внучка. Тоже, к слову, из старой гвардии, ветеранов районной журналистики. Только если Марта Мирбах потом уехала в Питер, то София Адамовна Кантор в те же приснопамятные девяностые репатриировалась в Израиль. И возрожденные «Любгородские известия», занявшие место «Андроповских», потеряли вместе с ее отъездом отличного журналиста-расследователя. Но все это в моем интересном сне пока еще не наступило, и молодая София Кантор сейчас у меня в подчинении. Эх, нам бы в две тысячи двадцать четвертый год этих фанатов своего дела! Кажется, я начинаю совсем по-другому относиться к нашим пожилым корреспондентам…

– Спасибо, София Адамовна, – все это пронеслось в моей голове за считанные секунды, и я вежливо кивнул будущей звезде журналистских расследований. – Извините мою забывчивость, скоро все придет в норму. Так что вы там говорите про сектантов на кладбище?

Вся редакция с неподдельным интересом повернулась к Соне, и та тихим, но уверенным голосом принялась рассказывать.

– Это было одиннадцатого октября, на прошлых выходных. В этот день отмечается Покровская родительская суббота, и одна семья пришла на кладбище убраться на могилах…

От меня не укрылось выражение лица Клары Викентьевны, когда она услышала о церковном празднике. Как парторг товарищ Громыхина этого, разумеется, не одобряла, однако благоразумно промолчала. И это прекрасно, потому что от истории Сони уже веяло чем-то таинственным. А еще – жареным [1].

– Так вот, – продолжала девушка, – они заметили, что могила их родителей и еще несколько соседних подкопаны. В чужие эта семья, разумеется, не полезла, но из захоронения родственников достали… кости животных, черепа. А рядом, в мусорной яме, нашли зарезанную белую козу.

Глава 5.

Соня шла первой, за нею я. Следом не отставал длинный Бульбаш, который затянул крепкую невкусную сигарету. Леня замыкал нашу небольшую процессию, периодически щелкая затвором. Лично я никогда не понимал кладбищенской эстетики, и особенно любви к ней у молодых готов, которые устраивали свидания под полной Луной у старинных могил…

Однако сейчас я во все глаза пялился на окружавший нас унылый ландшафт. Помимо советских обелисков с пятиконечными звездами здесь попадались старинные каменные надгробия времен Российской империи. Надписи поистерлись, но кое-где были видны «еры» и «яти», характерные для дореволюционной грамматики. Еще я заметил совсем уж непривычные надгробия, которые раньше мне не попадались: словно циферблаты часов на железном штыре. А внутри, под стеклом, не стрелки с числами, а фотографии покойных. Сами «циферблаты», судя по всему, были изготовлены из жести и при беглом рассмотрении казались похожими на старые тазики.

– Чтобы от дождя защищать портреты, – отметив внимательным взором мой интерес, пояснил Бульбаш. – Раньше таких много было, но ты, скорее всего, не помнишь.

Тонкий снова перешел на «ты», и мне стало интересно, какие у них с Кашеваровым отношения. Друзья-товарищи? Коллеги, которые начинали одновременно, а потом его, то есть меня повысили до редактора? Едва я об этом подумал, как память услужливо подсказала: Бульбаш сам был редактором, когда Кашеваров пришел в газету, учил его, правил тексты. А потом Бульбаша сместили из-за обидной, как он говорил, особенности организма – Виталий Николаевич пил. Даже бухал. По-черному. Газету сдавал без задержек и проволочек, тут к нему не было никаких претензий. Но каждую пятницу, а иногда и уже в четверг… В общем, в райкоме грохнули кулаком по столу, Бульбаша разжаловали, переведя в старшие корреспонденты. На его место поставили Бродова, но тот, тоже мужик талантливый, руководить не любил и часто брал бюллетени. Кашеваров его замещал и в итоге сам стал редактором. А потом, проводив на пенсию Климента Фатеева, еще и ответственным секретарем. Обе должности карьерист Кашеваров совмещал с легкостью, и никто не был против такого статуса-кво. Бродов же и Бульбаш числились теперь его заместителями. То есть моими.

– Вот она, эта могила, – Соня остановилась и указала до сих пор подкопанную плиту. – Ее не убрали, потому что милиция не разрешила.

– Бог ты мой, – пробормотал Бульбаш, быстро прикурил еще одну сигарету и достал из кармана помятый блокнот с огрызком карандаша.

– Леня, снимай! – приказал я. – Все снимай, тщательно, с разных планов. Больше фоток, потом отберем лучшие.

– Евгений Семеныч, у меня с собой только одна пленка на смену, – виновато сказал фотограф, и я опять мысленно чуть не треснул себя по лбу.

– Тогда действуй как считаешь нужным, – я повернулся к нему. – Самое главное, чтобы снимки были яркими, скандальными, чтобы бросались в глаза…

– Понял, – кивнул Фельдман и принялся за работу.

Я осмотрел место преступления – иначе и назвать такое безобразие было нельзя – и сразу отметил несколько ключевых точек. Могила и впрямь подкопана, а рядом валяются раздробленные кости. К счастью, явно животных, а не людей. Раз. К дереву, что росло рядом, туго примотан альпинистский трос. Причем не новый, только что из магазина, а старый, потертый и даже чем-то заляпанный. Два. И туша мертвой белой козы в яме, аккуратно приваленная еловыми ветками. Над трупом животного вились мухи, но запаха не было – ветер относил его в сторону.

– Какой ужас, – покачала головой Соня, но сразу же переключилась в рабочий режим и взялась за осмотр оскверненной могилы.

Бульбаш что-то строчил в блокноте, у него стерся грифель, и он расковырял карандаш ногтем. Я было удивился: почему бы не взять ручку, чтобы так не мучиться? А потом вспомнил – наша старая гвардия тоже предпочитала чернильным и гелевым навороченным ручкам простые карандаши. Как бы крута ни была канцелярия, чернила могли вытечь или, наоборот, высохнуть. Ручка могла промокнуть, сломаться, перестать писать, просто следуя закону вселенской подлости. А дешевый простой карандаш был незаменим и практически неубиваем.

– А это что такое? – размышления не мешали мне внимательно разглядывать окрестности, и я приметил у кучи веток с козой какую-то маленькую размокшую коробку.

Подошел ближе, нагнулся, раздумывая, брать ли эту дрянь в руки. Потом все же аккуратно поднял и тут же инстинктивно отбросил в сторону. Коробочка оказалась нестандартной, но очень знакомой формы: кто-то, обладающий нездоровой тягой к странным развлечениям, изготовил миниатюрный картонный гробик. Внутри него были набиты тряпки, из которых с намокшей и начавшей расползаться от сырости фотографии на меня смотрело лицо женщины. Улыбающейся и щурящейся от солнца. Но с учетом всей этой кладбищенской атмосферы улыбка виделась мне мрачным оскалом.

– Леня! – позвал я фотографа. – Иди-ка сюда! Сделай снимок и постарайся запечатлеть лицо. Нам надо будет найти эту женщину.

– Тьфу ты! – в сердцах выругался Фельдман, когда подошел ближе и увидел страшненькую коробочку. – Вот что в голове у того, кто так делает?

– Маргарин, Леня, – я покачал головой. – Если хотя бы он есть. Интересно, почему милиция это не забрала?

– Скорее всего, пропустили, – предположила Соня. – Тут все-таки их много валялось, могли не заметить.

– Может, и так, – Бульбаш выпустил струю дыма. – А может, просто не стали брать.

Глава 6.

Милиция приехала быстро. Не успел вернувшийся Бульбаш выкурить вторую сигарету, как на границе слышимости скрипнули потрепанные колодки. Захлопали тяжелые дверцы – судя по кондовому звуку, явно «козлик». А вскоре и сами гости пожаловали: грузный мужчина в милицейской форме и трое парней, одетых по-граждански. Один из них выделялся темной курчавой головой и усами, за которые в двадцать первом веке его обвинили бы в старомодности, а в этом времени такой образ считался довольно стильным.

– Здорово, Григорьич, – Бульбаш протянул ладонь милицейскому начальнику, и они обменялись крепким рукопожатием.

– Привет, Виталий Николаевич, – пропыхтел тот, и я понял, что это и есть капитан Величук, знакомый моего подчиненного.

– Евгений Семенович, рад приветствовать, – офицер поздоровался со мной за руку. – Так что у вас тут случилось? Звонит мне Бульбаш, приезжай, говорит, тут какие-то бандитские метки…

– И не только, Платон Григорьевич, – я перехватил инициативу. – Ваши молодцы не все улики собрали. А мы нашли еще один маленький гробик и кривой кинжал с фигурной рукоятью. На нем кровь, надо бы экспертизу провести…

– Да козья там кровь наверняка, – поморщился Величук. – Но вы правы, Евгений Семенович. Апшилава, почему нож пропустили?

– Виноваты, товарищ капитан! – бодро ответил усатый милиционер, судя по всему, следак. – Исправимся. Сизов с ребятами уже едут.

Словно в доказательство его слов послышался мерный гул двигателя, скрип колодок и хлопанье дверцами. Это уже какая-то другая машина, побольше. Если я правильно мыслю, и милиционеры действительно зашевелились, то на ней должны приехать криминалисты.

– А вы, значит, бдите, товарищи журналисты? – Величук упер руки в боки и с серьезным видом окинул взглядом окрестности. Как будто военачальник, приехавший на позиции.

– Бдим, – подтвердил я, – еще как бдим. А то как бы серийника не… пробдеть.

Милицейский капитан уставился на меня со смесью подозрения и недоумения. Потом на его лице отразилось понимание, и он расслабился. Капитан Величук явно был из тех советских милиционеров, кто находился на своем месте. И благодаря таким неравнодушным мужикам правоохранительные органы в то время были опорой граждан. Сейчас бы, в нашем двадцать первом веке, таких побольше.

– Леня, сделай пару кадров, только без постановки, – попросил я, и Фельдман, с готовностью кивнув, принялся настраивать фотоаппарат.

– Это зачем? – спросил Величук, но скорее с любопытством.

– Советская милиция за работой, – ответил я, и тот махнул рукой.

– Тогда лучше не меня, а вон ребят, – Величук указал на усатого курчавого Апшилаву и двух его коллег, видимо, оперативников. – И Сизова с другими экспертами.

В этот момент к могилам как раз подошел колоритный дядька в жилетке-разгрузке с многочисленными карманами. Голова его блестела тщательно выбритой лысиной, а на щеках густились моряцкие бакенбарды. Следом за ним шли менее яркие парни и одна серьезного вида женщина. Поздоровавшись со всеми, они выслушали сжатый рассказ капитана Величука с моими дополнениями, после чего рассредоточились по месту преступления.

Один из парней, высокий, с длинным костистым лицом и рыбьими глазами, расчехлил фотоаппарат, почему-то недобро глянув на Леню Фельдмана. Второй вместе с женщиной направился к яме с мертвой козой. Закипела экспертная работа, и Величук, вежливо извинившись, попросил нас покинуть кладбище. Я взял с него слово, что он будет держать нашу газету в курсе дела, и пообещал отдельно отметить профессионализм андроповской милиции. Так скажем, умолчать о том, что дополнительные улики нашли мы, журналисты.

– Леня, как вернемся в редакцию, сразу же проявляй пленку, – сказал я уже в машине. – Соня, Виталий Николаевич – вы работаете над статьей вместе. Как только будут готовы снимки, разыщите женщину с фотографии в гробике. Пообщайтесь с ней, выясните, кто и зачем мог с ней так поступить. Я так понимаю, что она не имеет никакого отношения к семье тех, кому в могилу кости подсыпали?

– Нет, – подтвердила Соня. – На фотографиях точно не их родственники.

– А это вы, позвольте уточнить, откуда узнали? – я повернулся к девушке.

– Знакомые знакомых рассказали, – улыбнулась она. – Город-то маленький.

– Отлично, – я кивнул. – Продолжайте отрабатывать контакты… То есть общайтесь со всеми, кто может сообщить массу интересного. Или даже чуть-чуть, но по делу.

– Поняла, – серьезно ответила внучка военкора.

– Интересная должна получиться история, – довольно проговорил Бульбаш.

– Вот и постарайтесь! – поддержал я. – Обнажитесь душой, нервами, чем угодно, но выдайте мне сенсационный репортаж. Если потребуется, другие материалы подвинем.

Мы как раз вернулись к зданию редакции. Дав напоследок ценные указания, я остался в машине и попросил Бульбаша, как своего зама, сообщить Кларе Викентьевне, чтобы спускалась. Меня ждет какой-то очень крутой товарищ Краюхин из районного комитета партии, и вызывать его раздражение мне бы не хотелось. Напротив, я бы лучше с ним задружился, чтобы он не вставлял мне палки в колеса. Главное, чтобы этот товарищ Краюхин оказался идейным порядочным мужиком, а не карьеристом-номенклатурщиком.

Громыхина собралась быстро, как будто ждала моей отмашки, и вскоре мы вновь ехали на черной «Волге», только уже немного в другом составе. Я попросил водителя включить музыку, и он, кивнув, вставил в магнитолу кассету. Боже мой, как давно я не слышал этот теплый ламповый звук! Не виниловая пластинка, конечно же, но по сравнению с холодным цифровым звучанием даже магнитная лента воспринимается по-другому. Аж чуть слеза не скатилась.

Глава 7.

– Прошу прощения, Анатолий Петрович, – Громыхина, явно уверенная, что принимает на себя удар, принялась оправдываться. – Евгению Семеновичу стало плохо, ему вызывали скорую, но он мужественно отказался от бюллетеня…

– Да знаю я, что Кашеваров не из слабаков, – прервал ее Краюхин и живо выскочил к нам из-за стола, встречать.

Анатолию Петровичу на вид было слегка за пятьдесят, он уже начал лысеть и не пытался скрыть это. Лицо его было чисто выбрито и излучало энергию, он улыбался, сверкая золотым зубом, который удивительным образом перекликался с блеском значка на лацкане пиджака.

– Привет, дорогой, – он крепко пожал мою руку и уверенно подтолкнул к одному из стульев. – Клара Викентьевна, прошу.

Кабинет Краюхина был точь-в-точь как мой. Только дипломов, кубков и вымпелов было гораздо больше. А еще под стеклом в шкафу я заметил фотографию в рамочке. На фоне здания с табличкой в арабской вязи стоит парень в хэбэ, то есть полевой форме, и шляпе-афганке. Вряд ли сам Краюхин, слишком большая разница в возрасте. Сын? Похоже на то.

– Ну-с, – по-прежнему улыбался Краюхин, сложив на столе вытянутые руки и переводя взгляд с меня на Громыхину и обратно.

– Анатолий Петрович, – решительно начал я. – Мною и Кларой Викентьевной была проведена воспитательная беседа с корреспондентом Шабановой. Та осознала свою оплошность и сейчас усиленно ее отрабатывает. Готовит несколько статей, в том числе по молодежной культуре.

– Это вы молодцы, – похвалил Краюхин. – А про рокеров этих гаражных, я так понимаю, в газете не будет?

– Будет, Анатолий Петрович, – ответил я, наблюдая за реакцией первого секретаря райкома. Тот слушал внимательно и явно ждал продолжения. – Я считаю, что советская молодежь должна получать всю информацию о культурном досуге. И поэтому в новой статье Шабановой будет как интервью с Василием… э-э-э…

– Котиковым, – подсказала Громыхина.

– С ним самым, да, – я кивнул. – Так вот, как с Котиковым, так и с солистами самодеятельных ансамблей.

– И зачем? – с нажимом уточнил Краюхин.

Пока что он не производил впечатление тупоголового номенклатурщика, которому лишь бы запретить. Напротив, мой собеседник задавал вполне логичные вопросы и, самое главное, позволял мне высказаться. Это радует. Может, все-таки моя идея ему понравится?

– Уверен, вы со мной согласитесь, Анатолий Петрович, что наши комсомольцы – не малые дети, – Клара Викентьевна на этих моих словах испуганно вытаращила глаза, но Краюхин одобрительно кивнул. – И они понимают, что хорошо, а что плохо. Сознательные члены ВЛКСМ с легкостью отделят зерна от плевел. А партия, на мой взгляд, лишь укрепит свой авторитет, если будет еще сильней доверять своим юным членам.

По всей видимости, моя заготовленная во время пути сюда речь возымела нужный эффект. Как минимум заинтересовала первого секретаря, и он был не прочь выслушать меня дальше.

– Но ты ведь понимаешь, Евгений Семеныч, – хитро прищурившись, сказал он. – Где Вася Котиков с его стихами, и где эти отщепенцы в драных джинсах.

– Разный уровень, – вроде бы и согласился я, а на самом деле оставил широкое поле для трактовки своих слов. – Более того, мы ведь зачастую, не разобравшись, сваливаем в одну кучу горластых хулиганов с действительно талантливыми музыкантами. Разве это справедливо? Я считаю, как раз и нужно показать, что среди них есть разные люди. Те, кому лишь бы орать в микрофон и протестовать, и те, кто просто занимается творчеством.

– И как же понять, кто есть кто? – Краюхин внимательно смотрел на меня, но тему по-прежнему не закрывал.

Я отчетливо понимал, что ступаю сейчас по тонкому льду. Изначально рок в нашей стране – это музыка протеста. И всю послевоенную историю СССР самодеятельные коллективы фактически противопоставляли себя государству. И я сейчас, получается, предлагаю первому секретарю райкома Коммунистической партии разрешить этим бунтарям подняться на трибуну.

Опасно, очень опасно. Но, во-первых, это всего лишь сон, и почему бы мне в нем не поэкспериментировать. Приятно же ощутить себя эдаким прогрессором, если не делать акцент на собственном коматозном состоянии. А во-вторых, чем высшие силы не шутят – если я правильно преподнесу свои идею Краюхину, и он их примет, моя газета станет одной из первых ласточек перестройки и гласности. Только не оголтелой, срывающей всяческие покровы и поливающей грязью собственную страну, а взвешенной, работающей по стандартам качественной журналистики. Такой, которая не оценивает события и людей, а показывает, оставляя выбор стороны за читателем.

– Для этого и нужны статьи в прессе, – ответил я на вопрос Краюхина. – Показать многогранность советской молодежи, рассказать о движениях, мыслях, настроениях.

– Но как же задача направлять? – неожиданно вклинилась в разговор Клара Викентьевна. – Вы же понимаете, что мы беседуем сейчас о неокрепших умах?

Вот ведь зараза! Я-то думал, она за меня, но Громыхина, судя по всему, что-то почувствовала в настроении первого секретаря и решила перестраховаться. Что ж, так даже лучше! Она хочет дискуссий? Их есть у меня!

– В том-то и дело, – я многозначительно поднял указательный палец. – Если неокрепшим умам запрещать, ничего не объясняя, они так и будут протестовать. И потом, Клара Викентьевна, разве комсомольца может сбить с правильного пути песня под электрогитару?

Глава 8.

Когда мы вышли от Краюхина, день уже подходил к концу. И не только рабочий, но и календарный. На улице заметно сгустились сумерки, вновь зарядил дождь, и я, посмотрев на свои командирские часы, принял решение поехать домой.

Пришлось, правда, сперва все равно заскочить в редакцию, запереть кабинеты – мой и Клары Викентьевны – и потом сдать ключи под роспись на вахту. Адрес, где жил Кашеваров, мне не был известен, а подсознание почему-то не спешило его подсовывать. Но, к счастью, водитель частенько возил и меня, и Громыхину после работы, так что прекрасно знал, кто где живет.

Оказалось, что мы с Кларой Викентьевной были соседями – обитали в пятиэтажке с квартирами улучшенной планировки и пенсионером-консьержем. Слава Богу, что все-таки в разных подъездах. Мы вежливо распрощались и разошлись каждый в свою сторону. Поднявшись в лифте на пятый, я на сей раз уже безошибочно нашел нужную дверь и отпер ее ключом. Видимо, Кашеваров просто не помнил номер, а ориентировался исключительно по расположению. Что ж, и такое бывает.

Войдя в прихожую, обклеенную дорогими, но на мой взгляд морально устаревшими обоями, я внезапно почувствовал, что смертельно устал. И это во сне! Или в коме… Может, все-таки со мной что-то произошло, и я, например, провалился в какой-то другой мир? В иную реальность? Или, чем черт не шутит, действительно очутился в теле Евгения Кашеварова?

Со стороны кухни, мяукая, выбежал серый в полоску кот и принялся тереться о ноги. Я машинально погладил его, наклонившись, заодно снимая ботинки. Обуви было мало – Кашеваров и, получается, я жил один. На пару с усатым-полосатым. Скинув плащ и повесив его на старый, еще заставший хрущевскую оттепель, железный крючок, я прошел в кухню. Глаза слипались, но желудок возмущенно напоминал, что сегодня я не ел минимум с обеда. Даже не перекусывал.

Кот неотступно следовал за мной и мяукал. Я словно на автомате подумал, что надо бы добежать до ближайшего супермаркета и прикупить пару пакетиков кошачьего корма. Но тут же вспомнил, что в моем сне супермаркеты еще не появились, а домашних питомцев кормят едой с собственного стола. Кстати, в то время же и наполнителей для кошачьих туалетов не было, так что надо проверить, не загажен ли еще весь песок в огромной консервной банке, заменявшей лоток. Когда в нашей семье жили коты, папа отрезал от таких крышки, и мы насыпали туда зернистый песок с любицкого пляжа. Ага, вот она, эта банка – чисто. Похоже, совсем недавно помыта, и в нее от души навалено свежего советского наполнителя. Теперь можно открыть холодильник.

В стареньком «ЗиЛе» было шаром покати. Еще не распечатанная бутылка кефира с зеленой крышечкой из фольги стояла в гордом одиночестве, одним лишь своим видом вызывая отчаянное урчание в животе. Я поднял взгляд на деревянную хлебницу, расположившуюся на холодильнике, с надеждой поднял дверцу. Половинка нарезного – негусто. Но хотя бы что-то!

Выложив небогатый ужин на стол, я достал тарелку с золотистой каймой и белую чашку с синей гребной галерой, над которой сияло такое же синее солнце. Налил непривычно густого кефиру, покромсал батон. Плеснул остатки в блюдце рядом с батареей, и кот, довольно урча, принялся лакать. Сразу видна разница – в обычной жизни, не в этом сне, у меня тоже был кот, и магазинное молоко, равно как и кефир, он игнорировал. А тут я этому как будто бы дорогущего корма насыпал и еще валерьянкой полил. Как там тебя?

– Васька, – вслух вспомнил я и усмехнулся отсутствию оригинальности в именовании питомцев. Моего реального кота звали так же.

Сел на протертый венский стул, такой же одинокий, как и стол, откусил мягкую корочку, запил. Божественно! Все как в детстве! Этот непередаваемый вкус, который ни с чем не спутаешь! Я покрутил в пальцах смятую крышечку из фольги. Вспомнилось, что раньше легко можно было определить содержимое таких бутылочек. Зеленая крышка – это кефир. Серебристая, а точнее цвета некрашеного алюминия – молоко. Золотистая – топленое. Серебристая с зелеными полосками – обезжиренный кефир. Еще, вроде, были розовые – это уже для сливок. Эх!..

«Бутылка кефира, полбатона, – всплыла в голове одна из моих любимых песен там, в будущем. – Бутылка кефира, полбатона. А я сегодня дома! А я сегодня дома! А я сегодня дома один, о-хо-хо-хо-хо!» [1]

Поужинав, я отправился в комнату, обставленную столь же спартански, как и кухня. Вот только телевизор у меня здесь уже был не черно-белый, а цветная громоздкая «Радуга». Естественно, без пульта дистанционного управления, эта роскошь еще не скоро появится в СССР. Включив «ящик», я как раз попал на выпуск программы «Время». Шел репортаж из чернобыльской зоны, с экрана прямо на зрителя ехал сто тридцатый «ЗиЛ» с оранжевой цистерной и обильно поливал улицу. Только я уже знал, что из оросителей вырывалась не вода, а клеевой состав, который прибивал к поверхности радиоактивную пыль.

Люди в защитных костюмах и противогазах обрабатывали дома, при этом сияло солнце, синело чистое небо, и опустевшая Припять выглядела донельзя дико и страшно. Я вспомнил, как видел этот или другой похожий сюжет в детстве, и кто-то из родителей произнес дотоле незнакомое слово: «радиация». Потом я какое-то время рисовал на бумаге борьбу с этим невидимым злом, представляя его как легкий синий туман, с которым можно легко справиться поливалками.

В то время уже начали циркулировать жуткие рассказы о рождающихся уродах, мутантах в Рыжем лесу, взрослые боялись проникающей радиации и не могли объяснить нам, детям, что это такое и как от нее спастись. У нас в Калининской области, которая потом стала Тверской, уже была своя атомная станция – в небольшом городке под названием Удомля. И собирались строить вторую, где-то подо Ржевом. Но то ли Чернобыль всех напугал, то ли после развала Союза уже стало не до того, и она так и осталась проектом.

Глава 9.

В реальности, а может, и в моей теперь уже прошлой жизни, я с этим пока еще так и не разобрался, меня не страшили природные явления. Дожди, снегопады, морозы или, напротив, жара – ничто из этого не было для меня препятствием. А потому сквозь октябрьский ливень на улицах советского Любгорода я планировал пробраться быстро и без потерь. Вот только я переоценил местный общественный транспорт.

Мое детство как раз пришлось на восьмидесятые и немного на начало девяностых, так что в памяти прочно застряли городские автобусы с кассами самообслуживания. Это когда заходишь в салон, опускаешь в специальный ящичек пять копеек и отрываешь билет. Работало это все на принципе доверия, но «зайцы» почти не встречались. Во-первых, благодаря самосознанию большинства граждан. А во-вторых, потому что визит контролера не был чем-то из ряда вон выходящим. Не помню, какого размера был штраф, потому что мои родители билеты всегда брали, но сама даже мысль не платить за проезд казалась крамольной. Вот и сейчас я заранее приготовил пятикопеечную монету, чтобы не рыскать в кошельке в набитом автобусе.

В набитом… Ха! Сказать, что первый же «ЛиАЗ» был похож на бочку с селедкой, это прослыть неоригинальным и бедным на образные сравнения. Скорее он был похож на переполненную коробку, в которую ребенок набил всех своих оловянных и деревянных солдатиков, навалил сверху кучу других игрушек, а потом придавил. Из раскрывшихся с шипением дверей буквально вывалились пассажиры, и «ЛиАЗ» освободился чуть ли не на половину, однако стоящие на остановке тут же их заменили. И качающийся от натуги автобус сразу отчалил дальше по маршруту. А я и еще человек десять остались ждать следующего.

И как я забыл, что общественный транспорт в СССР был единственным способом перемещения по городу? Ведь личный автомобиль, как бы о нем ни говорили, все же являлся роскошью, а не средством доставки тела из пункта А в пункт Б. И сейчас, в начале девятого утра, большинство жителей нашего города выдвинулись на службу, штурмуя автобусы, которых пусть и было много, но все-таки недостаточно для того, чтобы передвигаться на них с комфортом.

Но были и плюсы даже в таких спартанских условиях – люди на остановке чинно стояли в очереди, и никто не ломился вперед всех остальных. Так что не на втором, но на третьем автобусе я все же уехал, все же промокнув до нитки. К счастью, перед этим я сообразил уточнить, на каком номере мне добираться до Дома печати, а то в будущем маршруты сильно изменились.

– Мужчина, вам не дотянуться, давайте я вам билетик пробью, – обратилась ко мне миловидная девушка с рыжими волосами, уложенными в тугую украинскую косу вокруг головы.

Я удивился непривычной доброжелательности, протянул попутчице пять копеек и спустя несколько секунд получил оторванный бумажный билетик. Поблагодарив девушку, я нашел максимально устойчивое положение в забитом автобусе и так доехал до следующей остановки.

– Вы сходите? – поинтересовался у меня пенсионер с авоськой и в продавленной шляпе.

– Выпущу, – улыбнулся я, вспомнив простой автобусный этикет.

Так я и добрался в итоге до работы, с удовольствием размявшись на остановке сразу после выхода. Дождь все еще хлестал не переставая, но я уже был на месте и мысленно махнул рукой на помокшую насквозь одежду.

– Здравствуйте, Евгений Семенович! – секретарша Валя по своему обыкновению вскочила, завидев меня. – Ой, вас же хоть выжимай! Снимайте плащ, я просушу!

– Спасибо, – кивнул я девушке, заботливо стягивающей с меня бесформенный кусок ткани, в который превратилась одежда.

– В шкафу сменная обувь, – подсказала мне Валя, когда я со вздохом посмотрел на свои хлюпающие ботинки.

Промокшая продукция кимрской обувной фабрики отправилась вместе с носками на батарею, а я, потягивая крепкий сладкий чай, который заранее заварила девушка, прошелся босиком в кабинет. Там я и впрямь обнаружил хорошие югославские туфли, которые пришлось со скрипом натягивать на босу ногу. Ужасное ощущение, но лучше уж так. А потом загорелся огонек вызова на коммутаторе.

– Евгений Семенович, на проводе капитан Величук из милиции, – заговорила Валя. – Соединить?

– Да, – лаконично ответил я, и в следующую секунду в трубке раздалось пыхтение.

– Але! – чуть не оглушил меня Величук. – Але! Евгений Семеныч? Слышно меня?

– Слышу, Платон Григорьевич. Доброе утро.

– И вам не хворать. В общем, мои ребята подсуетились…

– Так-так, – я даже подался вперед, чуть не расплескав на себя чай.

– Нашли они хулиганов, – обрадовал меня Величук. – Весь оставшийся день вчера бегали, с ног сбились. Отыскали в итоге тех, кто знаком с людьми с фотографий… Ну, этими – которые в гробиках. И вышли в итоге на старика со старухой, которые все это сотворили. Сидят у меня в отделении, чистосердечное пишут. Такое плетут!.. Я и подумал, что вам интересно будет. Тем более что вы просили…

– Спасибо, Платон Григорьевич! – радостно крикнул я в трубку и бросил ее на рычаг.

Вот что значит – правильно выстроенные отношения с органами внутренних дел. Объяснил, что приятное о них напишем, и их заинтересовало. В своей прошлой жизни я напрямую с девчонками из пресс-служб общался, с одной, из СК [1], даже какое-то время встречался. Потом, правда, из-за нашего разрыва она меня информацией обделяла, и я с тех пор зарекся гадить там, где пасусь. Зато со всеми другими у меня были прекраснейшие приятельские отношения. Мне даже стали сливать эксклюзив. Всего-то на пять-десять минут раньше, чем остальным, но в век информационных технологий это почти что вечность. Особенно если твои конкуренты менее расторопны.

Глава 10.

В милицию я, как и планировал, отправился вместе с журналистами. Дождь по-прежнему лил как из бочки, но в черной «Волге» было тепло и сухо.

– Не зная горя, горя, горя, в краю магнолий плещет море… – словно издеваясь, пела магнитола голосами ВИА «Ариэль». – Сидят мальчишки на заборе… [1]

– Эх, сейчас бы и нам в край магнолий, – мечтательно протянул фотограф Леня.

– А я бы съездила в Норильск, – неожиданно выдала Соня.

– Да ну? – я даже повернулся к ней, изогнувшись йогом.

– Моя мама там была у подруги в гостях, – улыбнулась девушка. – Фотографии привезла, нам с отцом показывала. Представляете, там прямо посреди города оленьи упряжки, люди в тулупах. А на заднем фоне – красивые здания. И снег идет.

– Красиво, – согласился я.

– Евгений Семенович, – неожиданно серьезно сказала Соня. – Не увольняйте, пожалуйста, Виталия Николаевича. Он ведь хороший журналист…

– И что мне толку? – возразил я. – Вот где он сейчас, когда так нужен?

– Мы его на поруки возьмем, перевоспитаем, – мягко, но при этом настойчиво продолжала меня уговаривать девушка. – Дайте ему шанс.

– Давал уже, – я вздохнул. – Много раз.

– Пожалуйста…

– Хорошо, – я согласно кивнул, потому что сам не хотел увольнять Бульбаша. Особенно с его милицейскими знакомствами. – Попробуем вытянуть товарища из объятий зеленого змия…

На этой моей фразе «Волга» как раз подкатила к зданию отделения милиции, стандартной советской коробке с откатными воротами, как на предприятиях. Во дворе стояли потертый уазик в желто-синей расцветке и бежевая «шестерка», возле которой смолил папиросу колоритный водитель лет семидесяти. На черную «Волгу» с хромированными бамперами и молдингами он посмотрел с философским спокойствием.

Мы вышли из машины практически одновременно, но я, взяв на себя инициативу, как и положено главреду, уверенно направился первым ко входу. Внутри нас встретил зычный голос дежурного милиционера, который переписал наши удостоверения и затем указал направление, куда идти.

– О! – по пути нам попался стиляга Апшилава. – Товарищи журналисты, приветствую! Вы к моим архаровцам?

– К ним самым, – подтвердил я. – Как они там?

– Просто песня, – ухмыльнулся следак. – Знаете, что говорят? У них там просто целый заговор против сыночки. Мы-то сначала по одной из фотокарточек на его зазнобу вышли, которая из него кровь будто бы пьет. Потянули за ниточки, выяснили, что там затяжной семейный конфликт… Приехали к ним домой, а они даже свои приспособления не убрали. И веревки, похожие на те, которые к дереву были примотаны. И гробики, только пустые, без фотокарточек. А потом, как мы все это описывать начали, из них обоих как полилось! Там и соседка по коммуналке, которая на его комнату претендует, и начальница в горстате.

– И что? – удивился я. – Они их так припугнуть, что ли, решили?

– От ребенка отвадить, – снова осклабился Апшилава. – А ребенку, на минуточку, сорок лет! Выпускник Калининского института, матфак. Вернулся в родной Андроповск статистику поднимать и ведьму встретил, – следак хохотнул. – Так они будущую невестку называют, не любят ее, страсть как.

– А начальница – тоже из ведьм? – я улыбнулся, настолько эта история была смешной и дикой одновременно.

– Вот у них и спросите, – Апшилава развернулся и махнул рукой в приглашающем жесте. – Я за чаем шел, но раз такое дело… Посижу с вами.

Мы прошли вместе с ним по коридору к одной из похожих друг на друга дверей. Рядом с ней стоял рослый милиционер, который откровенно скучал. Думаю, и сам наш провожатый понимал, что вряд ли парочка пенсионеров, даже устроивших такую бучу на кладбище, совершат попытку побега. Но советская милиция на то и советская, чтобы был порядок.

Апшилава открыл дверь, вошел сам и кивнул, чтобы мы не стеснялись.

– Полюбуйтесь, товарищи журналисты, – нарочито громко сказал он. – Вот они, эти субчики.

На двух поставленных у стены стульях сидели типичные пенсионеры шестьдесят плюс. Дедок в белой тканевой кепке, застиранной рубашке и аккуратно выглаженных штанах со стрелками. И бабулька в цветастом платке, сразу глянувшая на нас исподлобья.

– Здравствуйте, – поздоровался я, и Леня с Соней последовали моему примеру.

Самое главное, не показывать свое превосходство и не осуждать стариков. Войдешь им в доверие, и они, почувствовав если не союзника, то хотя бы понимающего, сами выложат тебе все и еще немного сверху.

– Доброго дня, – отозвался дед, а его жена по-прежнему сверлила нас молчаливым взглядом.

– Вы не возражаете, если мы немного побеседуем? – спросил я, устраиваясь на стул за следовательским столом, на который указал сам Апшилава. Мои сотрудники уселись на короткую скамейку у противоположной стены. Леня держал руку на кофре с камерой, но не доставал ее. Ждал моего разрешения.

– А о чем беседовать-то? – неожиданно вопросила бабка. – Мы вон с вашим уже пообщались.

Она указала на опершегося о подоконник следователя. Я понимающе улыбнулся.

– Представлюсь. Меня зовут Евгений Семенович Кашеваров, я редактор «Андроповских известий». А это, – я кивнул на ребят, – мои коллеги, отличные журналисты.

Глава 11.

Уже в машине у меня созрел план. История с бытовой магией складывалась интересная, и я бы с большим удовольствием ее раскрутил еще в той, обычной жизни. Но здесь я главред, а потому нужно как можно больше нагружать сотрудников. Не для того, чтобы самому посиживать в кожаном кресле и попивать дефицитный кофе, а чтобы не мешать журналистам набираться опыта.

В нашем маленьком холдинге работали разные люди, и нынешний главный редактор сайта Игорь Бахвалов был далеко не первым, кто с надрывом нерва пытался держать планку достойного местечкового интернет-СМИ. И если он не стеснялся наваливать на своих подчиненных, в том числе на меня, кучу заданий, то его предшественница Вера многое брала на себя. Не только из-за своей любви к профессии, а по причине заведомо ложной стратегии: хочешь, чтобы было хорошо, сделай это сам. В итоге бедная девушка тонула в задачах, а сотрудники, всего лишь заполняя новостную ленту, большую часть времени ковыряли в носу. Сложные тексты она доверяла лишь мне и иногда старой гвардии, когда те не скрипели от того, что им помимо газеты приходится заниматься «лишней нагрузкой». Результат оказался предсказуем: сайт серьезно просел в рейтингах, и Сергей Антонович Веру разжаловал. Вместо нее у руля встал Игорь, с которым она не сработалась и ушла к конкурентам.

Так что, держа в голове историю Веры, я не собирался работать за подчиненных. Пусть набираются опыта и делают мне крутую газету. А уж я их направлю туда, куда нужно.

– Делаем так, – мы ехали в сторону редакции, и я по пути распределял задачи. – Вам обоим я отдаю псевдо-колдунью… Как ее там? Наталью. Уверен, она обычная адекватная женщина, с ней и поговорите. А к этой Евдокии, которая вызывает у меня максимум подозрений, поедет наш Виталий Николаевич. Его же я отправлю и к несчастному Генке, жертве родительской гиперопеки.

– Но… Евгений Семенович, – набравшись смелости, ко мне обратилась Соня. – О чем говорить с Евдокией? Она ведь людей на преступления толкает, пусть милиция ею занимается.

– Мне интересно знать, что ею движет, – пояснил я. – Но даже не это самое главное. Понимаете, коллеги, у каждого в этой истории своя правда. А мы с вами должны донести до читателей все имеющиеся точки зрения. Родителей, связавшихся с черт знает кем. Евдокии, у которой во всем этом свой цимес. Забитого рохли Геннадия. И Натальи, которую оговорили, назначив виновной. Я бы, конечно, поговорил и с начальницей, да еще бы соседку по коммуналке притянул. Но и так уже действующих лиц много, с фактурой проблем не будет.

– То есть мы не направляем читателя в нужную сторону, а выносим саму историю на суд общественности? – с интересом проговорила Соня.

– Вроде того, – подтвердил я. – Именно как на суде мы даем возможность высказаться каждому, а читатель решает, кому симпатизировать.

– Но ведь найдется тот, кто будет на стороне родителей или Евдокии, – Леня попробовал меня спровоцировать. Однако именно этого я и ждал.

– Обязательно, – я не удержался от довольной улыбки. – Статья вызовет полемику, люди начнут спорить. А это – гарантия успеха. Кстати, нам к Бульбашу ведь надо. Знаете, где он живет?

– Как раз на следующем повороте, – ответил водитель. – Вовремя вспомнили.

И ведь правда – пока я разглагольствовал о стандартах журналистики, совсем вылетело из головы, что нужно забрать из дома Виталия Николаевича. Главное, чтобы он окончательно не скис, а то я чересчур опрометчиво выдал ему отгул.

– Квартира двенадцать! – подсказала мне Соня, когда наша «Волга» притормозила у неприметной хрущевки.

Я поблагодарил девушку и зашел в первый подъезд. Никаких домофонов и кодовых замков – благодать. Эпоха всеобщего огораживания еще впереди, и на окнах квартир еще даже нет решеток. Это потом, уже в конце десятилетия, распоясавшиеся мелкие воришки начнут залезать в чужое жилище среди бела дня. А пока многие даже двери не запирают, уходя в магазин. Или просто кладут ключи под коврик.

В хрущевках, которых еще полно и в двадцать первом веке, четыре квартиры на этаже. Поэтому я смело направился сразу на третий, нашел обитую дерматином дверь и требовательно нажал на кнопку звонка. Раздалось чириканье, знакомое с детства – у нас тоже такое было. Раздалось шарканье разбитых шлепанцев, кто-то кашлянул и открыл дверь.

В образовавшуюся щель просунулась небритая голова с набрякшими веками, и на меня пахнуло винными парами. Виталий Николаевич в домашней пижаме силился выглядеть трезвее, чем был на самом деле, и я решил прийти к нему на помощь.

– Можешь не притворяться, – я махнул рукой. – И так знаю, что ты пил как черт. Собирайся, я придумал, как тебе реабилитироваться – будешь разводить на разговор народную целительницу Евдокию. Вот адрес. Как раз скажешь, что хочешь завязать, поэтому к ней и обратился. Про то, что ты из газеты, не говори. И как-нибудь сам выведи ее на откровенный разговор о приворотах, сглазах и прочем.

– Женя! – воскликнул Бульбаш. – Евгений Семенович! Я все сделаю, я не подведу!

– Давай, собирайся быстрей! – я прервал его излияния. – Ждем тебя внизу в машине. Зубы почисть, а то твой французский одеколон «Пьер Ригар» не все оценят.

Виталий Николаевич, продолжая бормотать благодарности и торжественные клятвы, исчез в недрах квартиры. А я пошел вниз, размышляя, что моя новая жизнь не так уж плоха. Напротив, так интересно мне еще никогда не было.

Когда я вновь уселся на своем месте в «Волге», меня поджидал сюрприз. Леня с Соней внимательно пересматривали снимки, которые наш фотограф уже успел распечатать. Точно, я ведь его просил сделать это поскорее, и он все выполнил. А я об этом благополучно забыл, потому что в моем обычном мире фотографии в электронном виде выкладываются на файлообменник, и их автор скидывает в рабочий чат ссылку на нужную папку. Вот еще один важный нюанс, над которым мне требуется поработать – избавиться от привычек двадцать первого века. Во всяком случае там, где они мешают, как в случае с фотографиями.

Глава 12.

Улица Бонч-Бруевич напомнила мне о детстве. Андроповск, он же в моем времени снова Любгород, сильно изменился с восьмидесятых. Деревянных кварталов стало гораздо меньше, их вытесняли новостройки-высотки и коттеджи «новых русских». В девяностые так стали называть резко разбогатевших коммерсантов, а потом это выражение сошло на нет. Как и те старые домики, на месте которых велось активное строительство.

Я стоял возле нужного дома и вертел головой. В две тысячи двадцать четвертом это была Крещенская, которой вернули прежнее дореволюционное название, и застроена она была таунхаусами. А здесь передо мной открылась настоящая деревня в городе – ровные ряды домиков с палисадниками, пара двухэтажных с резными наличниками и еще один настоящий деревянный «небоскреб», возвышавшийся над всеми остальными своими тремя уровнями.

Меня сжала тоска, замешанная на любопытстве – в восемьдесят шестом мне было меньше двух лет, но я уже коптил этот свет. Получается, где-то на Шушенской, названной в честь одного из мест ссылок Ильича, сейчас бегает маленький Женька Кротов. А за ним присматривает либо мама, либо бабушка. Или, как вариант, старшая сестра Тайка.

Зубы скрипнули от напряжения. Я уже почти не сомневался в том, что все-таки умер там, в две тысячи двадцать четвертом. А значит, сейчас я на самом деле Евгений Семенович Кашеваров. Правда, с памятью Евгения Сергеевича Кротова, который бы очень хотел взглянуть на себя маленького. И на молодых родителей. Что ж, это замечательная возможность, которую мне подарила судьба, и я буду идиотом, если ею не воспользуюсь. Но только потом.

Решительно отворив калитку, я зашел на участок. Дед граблями убирал опавшие листья и сгребал их в пока еще только начатую кучу – Апшилава их отпустил недавно, и они максимум приехали домой минут пять-десять назад. И вот на тебе – уже приступили к работе. Неплохие ведь люди, и зачем только этой дурью решили заняться на старости лет?

– Снова здравствуйте! – поприветствовал я деда. – Ваша супруга дома?

– На кухне хлопочет, – кивнул старик. – Вы проходите, она вас чаем напоит.

И тут же вернулся к своим граблям с листьями. Я поднялся на скрипнувшее крыльцо, открыл дверку, зашел на мост, как в нашем регионе называли сени. Помню, когда я гостил в деревне у бабушки по папиной линии, меня первое время это сбивало с толку. «Ты где сегодня спал?» – спрашивала она у дяди Фимы. «На мосту, – улыбался он. – Там хорошо, прохладно». И я еще думал: неужели он и вправду ходил на мост через Любицу и там спал? Прямо на траве? Или на асфальте? И только потом, смеясь, мне объяснили, что это часть дома, и ни на какой берег Любицы дядя Фима спать не ходил.

– Бог в помощь, – разувшись, я прошел на кухню и увидел там сосредоточенно нарезающую грибы старушку.

– Забыли чего? – не особо вежливо уточнила она.

– Именно, – я улыбнулся во все свои тридцать два зуба. – Вы же мне, помнится, обещали помочь… Телефон Евдокии у меня есть, коллега от вас передала. Я вот только, знаете, задумался…

– О чем же? – пенсионерка внимательно наблюдала за мной, словно пыталась найти подвох, но я твердо придерживался линии, будто тоже верю во все это мракобесие. В прошлый раз мне это помогло, должно помочь и сейчас.

– Как-то не по себе мне, – я изобразил вымученное признание. – Людям же после этих ритуалов плохо становится?

– Плохо, – подтвердила старушка. – Даже заболеть могут. Всерьез и надолго…

Она вдруг осеклась, и на морщинистом лице отразилось сомнение. Не в моих словах, нет. В собственных действиях. Словно до этого она так глубоко не задумывалась о последствиях, а мои слова ее подтолкнули.

– Евдокия говорила… – ее голос дрогнул, но она, поджав губы, справилась с нахлынувшими эмоциями. – Евдокия говорила, что если козу зарезать, то ритуал мощным получится. Сначала-то петуха нам советовала, но он хорош против одного человека…

– А вы не только Наташку хотели извести, но и начальницу сына, – подсказал я. – Соседку по коммуналке и еще кое-кого…

Старушка вдруг дернулась, отвела взгляд, и я понял, что попал в яблочко. Она тяжело вздохнула, из глаз потекли слезы.

– Какая же я дура, – покачала головой пенсионерка, вытирая глаза платочком. – Глупая старая дура. Сколько лет прошло, уж простить можно было.

– Кого? – мягко уточнил я.

– Ираиду, – всхлипнула старушка и мотнула головой в сторону, где теоретически сейчас находился дед. – Гулял он с ней, еще до пенсии, когда работал. Бухгалтершей она была у них на МТС [1].

– Это она? – я вытащил из кармана фотографию неизвестной и протянул бабульке. Она кивнула и вновь заплакала.

Моя гипотеза подтвердилась. То, что ни сама пенсионерка, ни ее муж не говорили ничего про эту незнакомку, и привело меня к мысли о какой-то семейной тайне. А то, что гробик с фоткой этой бухгалтерши, дедовой зазнобы, лежал в отдалении от всех остальных, заставило вспомнить разные истории адюльтеров, с которыми я сталкивался в своей работе. Внебрачные связи мешали полиции искать пропавших, всплывали мошеннические схемы, при переливании крови разбившемуся мотоциклисту вдруг выяснялось, что отец ему не родной, а мать по молодости загуляла с коллегой, принеся в итоге мужу в подоле. Все это и много чего еще пронеслось в моей голове, и я в итоге сложил два и два. А сейчас эта еще больше постаревшая женщина все подтвердила. Даже с дедом теперь говорить не нужно.

Глава 13.

Вернулся я аккурат к обеду и направился сразу в столовую. Туда уже потянулись остальные сотрудники, моментально образовав очередь на раздачу. Я встал за Мартой Рудольфовной, за мной тут же пристроился Арсений Степаныч. Он улыбался и даже довольно насвистывал. Это меня почему-то насторожило, и я словно невзначай осведомился о ходе подготовки обязательных полос. Бродов заверил меня, что все по плану и что ему помогает Шикин, который писал скучные длинные обзоры производства, а еще он подтянул пару девчонок, которые пришли к нам в этом году после калининского филфака.

За рабочей беседой очередь продвинулась довольно быстро, и уже скоро я стоял у кассы с подносом, на котором дымился благоухающий «рыбкин суп» и пюре с селедкой. Толстая важная тетка в белом халате и чепчике внимательно осмотрела мой обед, потом начала набирать на громоздком кассовом аппарате стоимость блюд.

– И компот, – спохватился я, добавив граненый стакан с тягучей коричневой жидкостью.

Тетка, неожиданно улыбнувшись, кивнула, и принялась пробивать обновленный заказ. Касса печатала чек с таким звуком, который напоминал пулеметную очередь, и я сразу вспомнил, как мама брала меня с собой в магазин, где грохот кассовых аппаратов не прекращался.

– Спасибо, – поблагодарил я и направился к одному из пока еще свободных столиков.

Он располагался весьма удачно и позволял обозреть все помещение столовой. Это было мне на руку, потому что я собирался украдкой понаблюдать за коллективом, который на самом деле не ограничивался пятнадцатью журналистами и фотографами. Парторг Клара Викентьевна, секретарша Валечка, завгар Сергей Саныч Доброгубов, несколько водителей, машинистки, корректоры, бухгалтерия, наборщики и печатники. Типография располагалась в пристройке, и это являлось стратегическим преимуществом «Андроповских известий». В особенности это было хорошо для меня, потому что сдача газеты в восемьдесят шестом году, когда не было никаких PDF, оставалась для меня чем-то сродни полету в космос. Но ничего, у меня есть Бродов и Бульбаш, которые на выпуске печатной продукции собаку съели, так что не пропаду. Единственное, на что мне после обеда нужно будет потратить максимум внимания, это готовящийся макет номера.

Моя первая планерка в шкуре Кашеварова прошла вполне достойно, но я был просто уверен в наличии подводных камней. Во-первых, даже будущие «Любгородские известия» представляли собой лоскутное одеяло блоков с подверстками, цифрами и цитатами. И все это великолепие должно было четко «биться» с объемом, что для меня всегда было головной болью во время практики в «печатке». Напишешь статью, а она вместо требуемых семи с половиной тысяч знаков выходит на девять. И приходится резать по живому, укладывая свое детище в прокрустово ложе «принта». Во-вторых, оставались нюансы с иллюстративной частью, потому что значительная доля материалов представляла собой информационный мусор, который в здравом уме никто не читает, особенно если они размещены текстовыми «кирпичами» без фотографий или, к примеру, карикатур.

Во мне зрели опять же настоящие ленинские планы по реформации газеты. Чтобы она оставалась не просто единственным СМИ в городе и районе, а единственным адекватным СМИ, которое хотелось читать. И чтобы меньше всего оно использовалось в качестве пипифакса [1] или упаковки для рыбы и семечек. А для этого мне предстояло превратить неплохое, но все же официозное советское издание в приличную читабельную газету.

В нормальных СМИ двадцать первого века всегда есть банк изображений, которые рассортированы по тематикам. Например, город, строительство, спецслужбы, семья и дети, витрины, автобусы и так далее. К большим журналистским текстам фото, как правило, всегда готовятся отдельно, особенно если это, например, интервью. Но для небольших колонок и уж тем более для новостной ленты сайта достаточно обобщенных изображений. Не предоставила, скажем, пресс-служба СК нормальные снимки, ты просто берешь из банка фото машины с надписью «Следственный комитет» или человека в форме со спины. Нужно опубликовать релиз районного суда, и в ход идет заготовленный кадр с молоточком. Пишешь про строительство – вот тебе серия снимков с кранами, рабочими в оранжевых касках, бетономешалками и рядами кирпичей. Нужно проиллюстрировать пожар, а девочки из МЧС приложили к релизу убогие кадры, снятые на телефон, у тебя уже есть парочка снимков с огнеборцами и пенными рукавами. Ну, и так далее. А еще более крутые издания и вовсе содержат в дизайнерском штате художников-карикатуристов. Но это, как правило, федеральный уровень.

Как бы то ни было, я знал, как организовать работу электронного СМИ в двадцать первом веке. А тут мне нужно было сделать что-то подобное с техническим оснащением уровня восьмидесятых в СССР. И как это сделать? Правильно, тоже создать банк стоковых изображений. Только, получается, в бумажном виде и в виде проявленных пленок. То есть классический архив, просто немного модернизированный, с учетом самых частых запросов. Значит, придется мне погонять Леню и еще этого второго фотографа, Андрея, по городу, составив для них список тем. И потом постепенно наполнять наш газетный банк.

– Приятного аппетита, Евгений Семенович, – раздался знакомый голос, и мое раздумчивое одиночество нарушила Клара Викентьевна.

К новому Кашеварову, по всей видимости, люди еще не успели привыкнуть, и никто ко мне не подсаживался. Стеснялись или даже боялись. А может, и вовсе не хотели иметь никаких дел, кроме работы. Это было немного обидно, но еще с прошлой жизни я понял, что авторитет нужно зарабатывать. Никто его на блюдечке не принесет. А вот товарищ парторгша, похоже, была единственной, кому даже не требовалось спрашивать разрешения присесть рядом.

Глава 14.

Остаток дня пролетел как пуля, так как после обеда у меня не было возможности даже выдохнуть. Для начала я составил список профессий, которые требовалось освоить нашим журналистам. Водитель автобуса, машинист-тракторист, помощник аптекаря, продавец в магазине, санитар скорой помощи… Потом пришла Клара Викентьевна, сунула мне под нос список предприятий, которые набирали сотрудников, в том числе выпускников ПТУ и техникумов с минимальным опытом. Некоторые и вовсе искали учеников на места без особой квалификации, гарантируя специальность с последующим трудоустройством.

Я посмотрел на парторгшу и, одобрительно кивнув, поблагодарил ее. Она действительно облегчила задачу – мы хоть и собирались прославлять человека труда, нельзя было полностью исключить недоверие со стороны опытных работников и руководителей. А то сунет молодой журналист руку не туда, отвечай потом за него. И тут можно было как раз начать с простых вариантов вроде ученика прессовщика. Потом, имея на руках готовый материал, гораздо легче убедить ответственных лиц на других местах. И не только руководителей предприятий, к слову, но и ту же Громыхину, разбившую мою идею, как ей самой показалось, в пух и прах. Так что перед собой я поставил важную цель: не ударить в грязь лицом и доказать, что рубрику ждет успех.

Вариант со звонком из райкома я решил приберечь на самый крайний случай. Не сомневаюсь, что личная просьба товарища Краюхина откроет передо мной и моими сотрудниками все проходные, но я хотел сам. Я должен продемонстрировать прежде всего собственный профессионализм без протекции партийных начальников. Об этом я, кстати, и сообщил Громыхиной, которая сразу мне предложила набрать Анатолия Петровича – по-прежнему сомневалась в успехе моей затеи. Выслушав со скептической улыбкой мои доводы, она навешала мне дежурных комплиментов и удалилась. Зато буквально сразу же в кабинет, предварительно вежливо постучав, ввалились Соня и Леонид.

– Евгений Семенович, это просто песня! – воскликнула внучка прославленного военкора, которую прямо-таки распирало от нетерпения. – Мы поговорили с соседкой и с «ведьмой»! Ну, той самой Наташкой-стервозиной!

– И как? – я оценил пыл молодежи. – Не придется мне вызывать из Москвы экстрасенсов, чтобы снять с вас заклятие порчи?

– Нет, этого не понадобится, – засмеялась Соня. – Как вы думаете, зачем невеста этого Геночки поила его отваром любки?

– Явно приворожила? – я улыбался, и ребята быстро уловили мою иронию.

– Нет, конечно, – с улыбкой покачала головой девушка. – Наталья эта – очень приятная молодая женщина, работает медсестрой в городской поликлинике. И хорошо разбирается в фармации, даже хочет поступать в Калинин или Иваново.

– Та-ак, – заинтересованно протянул я, вспомнив профессию «ведьмы» из материалов дела, но еще не понимая, к чему ведет Соня.

– У Геночки желудочные боли частые, это и соседка по коммуналке нам подтвердила, – продолжила, между тем, девушка. – А любку двулистную как раз используют как лекарственное растение, она помогает при желудочных расстройствах. Наталья, кстати, сразу нам это рассказала – что лично собирала любку, готовила отвар и поила своего жениха. При его родителях в том числе. Помочь хотела, а они ее в ведьмы по необразованности записали. Вот ведь темные люди!

– Тьма – это всего лишь отсутствие света, – наставительно произнес я. – И наша задача, будучи советскими журналистами, нести этот свет знаний гражданам СССР, жителям будущего коммунистического государства.

«ССКР, – вспомнил я уже про себя ранние произведения братьев Стругацких, где и вычитал эту аббревиатуру. – Союз Советских Коммунистических Республик. Как жаль, что он так и не появился на карте мира…»

– Точно подмечено, Евгений Семенович, – Соня даже порозовела от удовольствия.

– О’кей, – резюмировал я и снова осекся. – То есть отлично! Ждем Бульбаша и готовим расследование на разворот. Обсудите с Виталием Николаевичем, как будет строиться материал. А пока подготовьте подверстку – всякие справочные данные по мистике, гаданиям, приворотам и так далее. И…

Едва не ляпнул «Гугл вам в помощь». Или «Яндекс». Но вовремя поймал себя на этой мысли и после небольшой паузы закончил:

– Большая советская энциклопедия вам в помощь. Леонид, а с вас, как всегда, яркие снимки.

– Сделаем, Евгений Семенович! – Фельдман улыбался во всю свою бороду а-ля Троцкий.

Едва эти двое покинули мой кабинет, как в приемной послышались возмущенные возгласы, а потом в динамике коммутатора заговорила взволнованная Валентина:

– Товарищ редактор! Тут комсомолец Василий Котиков, он просит… требует встречи с вами! Что мне ему сказать?

Котиков… Точно, это же тот пролетарский пиит, воспеватель советского строя и подвигов сталеваров. Интересно, что ему нужно? Я же отправил Шабанову с ним беседовать.

– Пусть зайдет, – сообщил я Валечке, и дверь тут же открылась.

Решительным шагом в мою резиденцию вошел – нет, влетел! – подтянутый парень с волосами цвета соломы и яркими веснушками, заставляющими забыть, что на улице промозглый октябрь.

– Товарищ Кашеваров? – звонким уверенным голосом уточнил он. – Я комсомолец Василий Котиков! Могу я с вами поговорить?

– Разумеется, юноша, – ответил я. – Как говорится, молодым у нас везде дорога… Что привело вас ко мне? Присядьте. Может быть, чаю?

Глава 15.

В будущем, то есть в моей прошлой жизни, бумажные подшивки газет все еще сохранились. Однако с учетом того, что материалы дублировались на сайт, лично мне было удобнее искать их именно там. Но здесь, в перестроечном Андроповске, такая возможность отсутствовала. А потому мне предстояло презанимательнейшее времяпрепровождение – я собрался прочитать по несколько статей каждого корреспондента, чтобы понять профессиональный уровень.

В итоге я засиделся до позднего вечера, выпив, наверное, не меньше десяти кружек чаю и еще две чашки кофе, любезно заваренного мне Кларой Викентьевной. Сама она меня, в итоге, не дождалась и уехала на «Волге» домой лишь в компании водителя. Я на всякий случай попросил Валю соединить меня с Доброгубовым и предупредил завгара, что доберусь домой сам. Больше мне ничего не мешало изучать тексты разной степени качества… Разве что периодически заходила Валя и просила подписать документы, но я делал это не глядя.

Зато к вечеру, хоть я и заработал себе ощущение песка в глазах, у меня появилось четкое представление, кто и как пишет. А еще я, внезапно и к своему стыду, выяснил, что промахнулся с числом фотографов – для газеты снимали не только Андрей и Леня, но и любитель Федор Данилович Трунов, военный пенсионер, числящийся внештатником. Кадры он делал неплохие, и в газете они появлялись достаточно регулярно. Но это открытие натолкнуло меня на другую мысль – наверняка ведь для нас кто-то пишет со стороны. Всякие собкоры, рабкоры и прочие «коры».

И ведь никто мне об этом не напомнил! Я было хотел выругаться, но вовремя вспомнил, что никто не обязан подсказывать опытному главреду. Кто виноват, что в теле Кашеварова теперь сижу я? Пришлось оторвать от творческого процесса Виталия Бульбаша, который был моим заместителем и которому я, несмотря на его пьяные выходки, доверял сильнее, чем тому же Бродову. Оказалось, что мои подозрения не были беспочвенными: для «Андроповских известий» и впрямь писали внештатники и еще несколько корреспондентов в районе. Пришлось снова посетовать на потерю памяти, чтобы Бульбаш ввел меня в курс дела. А потом я схватился за голову – с учетом уже присланных материалов, которые благополучно лежали в моем столе, «поехал» весь мой план номера.

Однако я не сдался. Опрокинув в себя еще одну кружку чая, скрупулезно перечертил макет, раскидал фотографии и, как часто писали в те времена, «усталый, но довольный» посмотрел на дело рук своих. А потом на окно – сумерки уже сгустились, и пора было возвращаться домой. Завтра меня ждет симпатичная докторша, надо бы подготовиться.

Встав с кресла, я потянулся и похрустел суставами. Затем оделся, закрыл кабинет и, сдав ключ сердитому вахтеру, отправился на остановку. Поездки в автобусе уже входили в привычку. Только перед домом надо бы еще забежать в магазин, чтобы пополнить запасы пищи.

К счастью, в здании по соседству располагался гастроном, где усталая продавщица взвесила мне колбасы и рыбы для кота. Подумав, я еще прихватил картошки, яиц, молока в стеклянных бутылках с крышечками из фольги, хлеба с батоном и конфет «Коровка».

Вот теперь голод мне точно не грозит.

***

Утром я вскочил ни свет, ни заря, оглушенный заполошным звоном будильника. С непривычки опять поискал смартфон, но быстро сообразил, что прекратить неприятный звук нужно по-другому. Ударив по чаше звонка, чтобы сработал тормозной рычаг, я первые несколько секунд наслаждался тишиной, однако вскоре уже бежал в ванную комнату.

Электробритва «Харьков» сделала мои щеки сияющими свежей синевой, деревянная расческа уложила редкие волосы на косой пробор – не Ален Делон, но и то хорошо. Потом, пожалуй, нужно будет сходить к парикмахеру и побриться наголо. А то в сорок лет выглядеть плешивым дядькой как-то не комильфо. Лучше буду брутальным бритоголовым как Брюс Уиллис. Кстати, он в этом времени еще молодой и с густой шевелюрой. Просто пока не обрел популярность в нашей стране.

Зубная щетка была неудобной и явно потрепанной, и я сделал мысленную заметку купить новую. Зато порошок вместо пасты меня, поначалу обескуражив, порадовал – я прямо-таки чувствовал, как он сдирает с моей челюсти весь налет. Но при этом, что особенно любопытно, порошок был мягким и даже вкусным. Потом я, удовлетворенный своим внешним видом и благоухающий «Шипром», приготовил яичницу с любительской колбасой – той самой, которая вареная с кругляшками жира – и заварил крепкого чаю из коробочки с нарисованным слоном. Завтрак советского холостяка. Васька сидел рядом и, урча, уплетал из миски вареную путассу, которая вчера воняла как целый протухший склад, и я даже испугался, что не смогу проветрить квартиру от этого ужасного запаха. Но что поделать – до разнообразия продуктов для людей и животных пока еще далеко. Приходится довольствоваться тем, что имеем.

Затем, загрузив посуду в раковину, я еще раз почистил зубы, чтобы на приеме дышать свежестью, а не яйцами с колбасой. Критически осмотрев себя в зеркале, облачился в обнаруженный в шкафу костюм-тройку и повязал галстук с расцветкой «китайский огурчик». Ну, как повязал… Скорее просто надел уже подготовленный кем-то вариант. Надо бы, кстати, научиться справляться с галстуками самому, чтобы не попасть в конфузную ситуацию.

Закончив, наконец, со всеми приготовлениями, я накинул плащ, сунул ноги в ботинки и отправился в городскую поликлинику. В маршрутах автобусов я еще разбирался не очень, поэтому попросил помощи у таких же ожидающих на остановке. Как раз подошел нужный номер, я поблагодарил отзывчивых людей и… конечно же, пропустил автобус, потому что не подошла моя очередь. Уехал я только на четвертом по счету, так как маршрут оказался весьма популярным.

Глава 16.

На утреннюю планерку я успел заранее, даже застал выходящего из приемной Бульбаша. Он улыбнулся, пожал мне руку и удалился к себе – как пояснил, дописывать с Зоей статью, пока оставалось время. А я вспомнил, что вчера наказал ему прийти за полчаса и отметиться у секретарши. Что ж, Виталий Николаевич, мое тебе искреннее уважение. Выполнил обещание.

– Валечка, планерку я переношу на десять, – сообщил я девушке. – Мне нужны все журналисты и фотографы. И свяжитесь, пожалуйста, с Федором Даниловичем, пригласите его тоже.

– Это который внештатник? – уточнила Валя.

– Он самый.

Трунова я тоже решил озадачить созданием фотобанка – с учетом особенностей работы без «цифры» любая лишняя пара рук придется к месту. А чтобы мне потом не объяснять каждому по отдельности, пусть все вместе слушают вводные на планерке и задают вопросы.

Пока я разбирал письма читателей, на которые по традиции отвечала газета, стрелки часов вплотную подобрались к десяти, и за дверью в приемной начал расти многоголосый шум. Я нажал кнопку на коммутаторе и сказал Вале, что сотрудники могут войти. И тут же дверь раскрылась, пропуская людской поток.

Журналисты здоровались, вежливо кивали и улыбались – всего третий день, а я уже отучил их относиться ко мне с почтительной осторожностью. И это прекрасно, потому что мне нужны не запуганные, а раскрепощенные сотрудники.

– Итак, уважаемые коллеги, начинаем собрание, – проговорил я, и все голоса замолкли. – На повестке дня у нас подведение промежуточных итогов и дополнительные задания.

На этих моих словах послышался легкий ропот, и я заметил, что шум производили двое: толстяк Бродов и старичок Шикин с набрякшими веками. Это меня не порадовало, потому что как раз на последнего у меня были планы – пожилой журналист с интересным сочетанием имени и отчества Пантелеймон Ермолаевич писал длинные скучные тексты о промышленности и сельском хозяйстве с кучей цифр. Однако за нагромождением суконных оборотов вроде «в рамках реализации» прятался острый аналитический ум. Шикин, выдавая гору статистических данных, очень четко улавливал тренды и даже пытался давать прогнозы. И если выправить ему стиль, то получится крутой экономический обозреватель. Такой, имя которого будет напрямую ассоциироваться с качеством текста. Вот только, похоже, ему нужно сепарироваться от интригана Бродова. Бог мой, как в школе – отсади умного мальчика от болтуна, и тот спокойно горы свернет.

– Перед нами, товарищи, стоит ответственная задача, – игнорируя бурчание этой парочки, продолжал я, – вывести «Андроповские известия» на всесоюзный уровень качества. И одновременно сделать это так, чтобы нас читали. Не потому что надо или приходится, а потому что интересно. И среди прочего нам в этом поможет новая рубрика «Человек труда».

Я вкратце расписал идею и накидал варианты, дав сотрудникам время обдумать услышанное. Потом терпеливо выслушал парочку возражений, что подобное уже было и не снискало популярности. Коротко объяснил, как при помощи обилия мелких деталей и более живого языка будем реанимировать тему, и принялся распределять задания.

– Арсений Степанович, вам, если мне память не изменяет, еще в армии выдали категорию С? – я обратился к Бродову. – Значит, вам достается статья о работе шоферов. Будете баранку крутить в ЖЭКе [1].

– Я? – в растерянном голосе толстяка слышалось плохо скрываемое возмущение.

– Да, вы, – отрубил я. – После планерки я выдам редакционное задание, и водитель отвезет вас на место. Сейчас как раз проходит кампания по уборке дворов от палой листвы.

– Понял, – надо отдать должное Бродову, он не стал качать права и смирился. – Каков объем текста? Сроки сдачи?

– Текст на полосу, – ответил я. – Дедлайн… то есть крайний срок – утро вторника.

По глазам Арсения Степановича я догадался, что он впал в прострацию, но вида не подал. Держится. И правильно делает – как я понял, он по какой-то причине расслабился, выдавая в основном дежурные материалы. А писать при этом умел едко, точно и даже красиво. Вот и пусть не релизы партии и правительства на полосы собирает, а готовит действительно нужные интересные статьи.

– В парикмахерскую номер четыре у нас пойдет… – я интригующе обвел взглядом собравшихся. – Анфиса, это будет ваш бенефис.

– Я? – один в один скопировав интонацию Бродова, растерянно посмотрела на меня Николаева. – Но я же спортивный обозреватель…

– Настоящий журналист, Анфиса, – я строго сдвинул брови, – не останавливается в развитии. Я вот, к примеру, редактор и еще ответственный секретарь, но это не значит, что не могу сам написать текст о профессии… прессовщика. Да! Буду штамповать кровлю на заводе кожзаменителей.

На мой взгляд, это был тонкий ход. Сначала я повысил градус напряжения, раздавая сотрудникам сложные задания, а потом, когда возмущение готово было перехлестнуть края, выбил у коллектива почву из-под ног. И это на самом деле возымело эффект. У многих прямо на моих глазах разглаживались морщины, расслаблялись брови, а губы расплывались в улыбках.

Следующие профессии разошлись как горячие пирожки. Зоя Шабанова на время станет маляром-штукатуром, Марта Рудольфовна Мирбах с ее тонкой интеллигентностью отправится продавцом в овощной магазин, парочка неприметных девочек Люда и Катя поухаживают за козочками и коровками, а скромный очкарик Аркадий Былинкин прогуляется с сантехниками того же ЖЭКа, где будет водить грузовик Арсений Степанович Бродов.

Глава 17.

Водитель по имени Сева отвез меня на небольшой местный заводик под названием «Андроповский ЗКЗ», где мне предстояло испытать на себе работу прессовщика. О ней я не имел ни малейшего представления и выбрал именно по этой причине. Чем меньше мне известно, тем лучше и тем реалистичнее получится погружение. Жаль только, что время ограничено, и к началу смены мне пришлось опоздать. Но что поделать – у меня при этом оставалась основная работа.

Отпустив Севу, я встал перед проходной, вдыхая ароматы семьдесят шестого бензина, брезента и пыли. Завод был в самом расцвете, и из ворот непрестанно выезжали бортовые «газоны», «зилки» и «МАЗы» [1]. Рабочие трудились в три смены, выдавая стране кожзаменители для мебели и одежды, полимерную кровлю и киноэкраны. Основное производство располагалось в Калинине, на комбинате «Искож», а Андроповский ЗКЗ был своего рода филиалом головного предприятия [2].

Над воротами развевались флаги СССР и РСФСР, а рядом с проходной для сотрудников красовался барельеф Ильича. В девяностых его отобьют вандалы, и он исчезнет в неизвестном направлении, а сам завод раздадут арендаторам. Некоторые цеха ожидает незавидная участь… Но это потом, в будущем, а здесь, в тысяча девятьсот восемьдесят шестом, завод дышал жизнью. И пусть она пахла «шкурой молодого дермантенка», как презрительно шутили про кожзаменитель дерматин, для сотен людей, связанных с этим предприятием, не было аромата роднее.

Я уверенно шагнул к узкой двери, вошел и уперся в «вертушку». Вахтер, седоусый пенсионер в очках, строго посмотрел на меня из-под сведенных бровей, но тут же приветливо кивнул, едва я показал развернутое удостоверение.

– Мне нужен кровельный цех, – сообщил я, и вахтер объяснил мне дорогу, заодно выдав подписанный пропуск.

Посмотрев на чуть смятую картонку, я поблагодарил усача и ступил на территорию предприятия. Асфальт уже начинал трескаться, но я знал, что он переживет приватизацию девяностых и запустение нулевых, по-настоящему развалившись только в конце две тысячи десятых.

Вдоль дороги бродили серые птенцы чайки, и я благоразумно отдалился на пару шагов – сердитая мамаша может подумать, что я угрожаю ее отпрыскам, и атаковать. Впереди маячила бетонная коробка «моего» цеха, идти нужно было вдоль другой производственной площадки. Мимо пронесся порожний погрузчик, следом маленький электрокар «Ящерица» из ГДР. Я проводил взглядом обе машины, которые помнил исключительно по своему детству, затем двинулся дальше.

Я прошел мимо памятника Ленину, делившего дорогу на две части, словно скала посредине реки. С ностальгической улыбкой посмотрел на телефонную будку, жмущуюся к бетонной стене цеха искусственной кожи. Затем мне попалась столовая с вывеской, состоящей из белых отдельных квадратов с буквами. Оттуда доносились будоражащие запахи и звенела посуда – первая смена уже давно пообедала и отправилась по домам, и сейчас работники кухни готовили еду для второй. Как раз в которой буду трудиться я. А потом будет все то же самое и для третьей… Проглотив слюну, я мужественно прошел мимо.

– Мне нужен мастер Чорба, – поздоровавшись, я обратился за помощью к курящему черноволосому мужчине, перепачканному сажей.

– Корреспондент? – он окинул меня изучающим взглядом и, улыбнувшись, протянул руку. – Чорба – это я. Григорий Осипович. Можно просто Гриша.

– Евгений Семенович Кашеваров, – я пожал твердую сухую ладонь. – Можно просто Женя.

– А можно Жека? – уточнил мастер. – У меня просто жену зовут Женей.

– Да без проблем, – сказал я. – И, если удобно, давайте на «ты».

– Давайте, – кивнул Гриша. – То есть давай.

– Ты уже отдохнул? Можем приступать?

– Да легко, – мастер ловким щелчком отправил окурок в стоявшее рядом ведро и махнул рукой в приглашающем жесте. – Пойдем, я тебе раздевалку покажу. Толик скоро тоже как раз подойдет, это мой напарник. Его просто в кадры вызвали, что-то там подписать.

– И нам еще понадобится Нонна, – напомнил я.

С начальником цеха я перед поездкой согласовал, что ненадолго займу рабкора [3] их стенгазеты. Она должна была сделать несколько кадров для своего «боевого листка» и заодно для моей статьи. К счастью, Гриша все уже знал – начальник его предупредил.

– Она тоже подойдет, – по-пролетарски высморкавшись в заросли пожухлой осенней травы перед входом, успокоил меня Гриша.

В цеху было тепло, несмотря на октябрьский день, даже немного жарко. Все-таки здесь проводились «горячие» работы, и замерзнуть я точно не смогу при всем желании. Это радовало. Гриша уверенно провел меня к отдельному помещению, где стояли пронумерованные деревянные шкафчики.

– Это Михалыча вещи, – мой сопровождающий раскрыл дверцу одного из них. – Он сейчас в отпуске, можно его спецовку надеть. Размер ботинок какой?

– Сорок три, – сказал я.

– Налезут, – философски изрек мастер. – Ты давай, в общем, переодевайся и выходи в цех. Меня сразу увидишь, наш участок рядом.

– Спасибо, – я кивнул, и Гриша ушел.

В детстве отец иногда брал меня с собой на завод, так что ничего сверхъестественного и непонятного я тут не увидел. Рабочая куртка, штаны, кирзовые ботинки. Помню, папа меня даже портянки крутить научил, так что здесь задача была просто плевая. А потому я, раздевшись, быстро переоблачился в спецовку. Ботинки все же оказались великоваты, но главное, что не пахли. А то есть у рабочей обуви такая особенность.

Глава 18.

Когда я был маленьким, смолящий папиросу мужчина не был чем-то из ряда вон выходящим. Курили и женщины, хотя это точно осуждалось, особенно старшим поколением – дедушками и бабушками. К счастью, наши с Тайкой родители стойко держались и к табачному дыму были равнодушными. Зато в гостях у друзей я нередко видел переполненные окурками пепельницы. Удивительное дело – от нас, детей, старались скрыть эту пагубную привычку, но следы «преступления» не заметали. Наверное, во многом по этой причине многие мои сверстники закурили сами.

– Жека, скажи мне, как у вас в редакции с алкоголем? – от раздумий меня оторвал тихий голос Гриши.

Вокруг него вились клубы табачного дыма, и вид у мастера из-за этого был немного мистически-таинственный. Рядом пыхал своей крепкой «Примой» Толик, внимательно изучая меня немигающим взглядом.

– С алкоголем у нас как везде, – осторожно ответил я на вопрос Гриши, вовремя вспомнив, что в стране второй год шла жесткая антиалкогольная кампания. Интересно, к чему он ведет разговор?

– Тоже трезвенники и язвенники? – ухмыльнулся Толик, но Гриша его осадил одним только взглядом, и тот замолчал.

– Лично я не любитель выпить, – мой голос прозвучал уверенно, и я еще раз мысленно порадовался, что доставшееся мне тело со мной в этом плане солидарно. – И пьянство на рабочем месте у себя в редакции не приветствую.

– И правильно, – философски изрек мастер, который в отличие от Толика умел не подавать виду, если ему что-то не нравилось.

А я догадался, к чему все клонилось – мужики прощупывали почву, можно ли при мне плеснуть горячительного. Выяснив, что я как раз «из этих», то есть «трезвенников и язвенников», они быстро свернули тему. Точнее, Гриша явно хотел это сделать, а вот его напарник все же не выдержал.

– Вот скажи мне, редактор, – он упер руки в боки. – Почему у нас тут все запрещают, а в Чернобыле, говорят, это самый ходовой товар?

– Водка же от радиации вроде защищает, – осторожно заметил Гриша. – У нас-то тут ее нет.

– Да не скажи! – кипятился Толик, повернувшись уже к нему. – У меня зять в ликвидаторах, он рассказывал, что лишние рентгены даже до шведов с немцами дошли. Неужели, думаешь, мимо Андроповска с Калинином пролетело?

Мимо в этот момент проходил колоритный усатый мужик в кепке, похожий на типичного рабочего с советских производственных плакатов. Услышав спор, он завернул к нам и, стрельнув папиросу, вклинился в беседу. Мне оставалось лишь закурить еще одну, благодушно протянутую щедрым Гришей, и внимать, что думали о радиации простые советские люди восьмидесятых.

– Я вот слышал, что после Чернобыля у всех теперь рак будет, – хриплым басом говорил Степа, как звали колоритного усача. – В европейской части Союза так точно.

– По мужской части, говорят, могут быть проблемы, – добавил Толик. – Дочь боится, что они второго не смогут родить. Зять-то оттуда вернулся недавно, вроде здоровый, а может, просто при мне держится, но черт его знает… Времени-то мало прошло.

Он все еще продолжал сокрушаться, а я выделил из всего этого разговора главное: пока наш парторг Громыхина ищет чернобыльцев, я уже это сделал. Главное, чтобы зять Толика жил здесь, в Андроповске, а не, скажем, в Москве.

– Он у тебя местный? – как бы промежду делом уточнил я.

– Местный, андроповский, – подтвердил Толик. – А что?

– Поговорить с ним хотелось бы, – честно ответил я. – А то у нас в городе герой-ликвидатор живет, а в газете про него не написано.

– Так ты позвони ему и спроси, – мой временный коллега по профессии прессовщика воспринял идею с жаром. – Есть ручка с бумажкой? Номер тебе напишу…

Я протянул Толику блокнот с заточенным карандашом, как тоже теперь стал носить по примеру старой гвардии, и он нацарапал мне нужные цифры с именем – Павлик Садыков. Теперь нужно будет согласовать кандидатуру с Краюхиным, чтобы вдруг нечаянно не подставить парня, и статья, посчитай, у меня в кармане. Поблагодарив Толика, я пожал ему руку, и с этой минуты он уже не смотрел на меня с плохо скрываемым подозрением. А я решил, раз уж явился сюда из будущего, привести парня на обследование и проследить, чтобы тот начал лечиться. Ведь если можно помочь хотя бы одному человеку, не стоит этой возможностью пренебрегать.

Посмотрев на часы, Гриша Чорба сказал нам, что пора возвращаться к рабочему месту. А то скоро, мол, уже и обед. Услышав это, я ощутил, как потянуло под ложечкой. Все-таки физический труд предполагает усиленное питание, а я с непривычки, да еще со своим интеллигентски запущенным телосложением, хорошенько проголодался. Тем более что, оказывается, мы уже три часа отработали. И оставшееся время я провел в предвкушении заводского меню, которое наверняка отличалось от нашего редакционного.

Накидав еще целую кипу кровельных листов и отправив их на подскочившей «Ящерице», мы выключили печку и отправились в сторону столовой. Там уже толпились другие страждущие – вторая смена из нашего цеха и из соседних. Был там и усатый Степан, и рабкор Нонна, которая тут же пристроилась к нам.

– Евгений Семенович, а статья когда выйдет? – спросила она, когда мы набрали подносов и встали в очередь на раздачу.

– На следующей неделе в среду, – ответил я.

– А вы мои фото подпишете – Нонна Мордатова?

Глава 19.

Подсобка, куда Староконь отправил прессовщиков, располагалась неподалеку от нашего рабочего места. Это было помещение квадратов на тридцать площадью или чуть больше, заставленное у дальней стены туго набитыми мешками. Именно их, как пояснил Гриша, начальник приказал перетащить к ждущему у боковых ворот цеха грузовику.

– А это что такое? – я указал на странный ярко-оранжевый песок, а еще лучше сказать пыль, которая покрывала весь пол толстым слоем.

– Черт его знает, – пожал плечами Толик. – Краситель, что ли…

– Передумал? – с подозрением посмотрел на меня Гриша, обратив внимание на мое замешательство.

– Ни разу, – успокоил его я. – Понесли?

Он кивнул, и мы втроем осторожно ступили на ярко-рыжую пыль. От каждого, даже максимально аккуратного шага, поднимались темные облачка, а ощущение было, словно мы шли по муке. Протопав до середины, я понял, что меня смущает, и обернулся. А потом от изумления чуть не выругался.

– Что такое? – спросил Гриша, и я молча указал ему на наши следы.

Они были синими! Как будто не мы прошлись по усыпанному странной пылью полу, а кто-то нарисовал силуэты подошв краской.

– Чертовщина какая-то… – пробормотал Толик и пошел дальше.

Схватил один из мешков, закинул его себе на спину и потащил к выходу. Мы с Гришей последовали его примеру. Мешки оказались не очень тяжелыми, но очень твердыми, как будто внутри был застывший цемент. Нести их поэтому было неудобно, однако мне не хотелось ударить в грязь лицом. Вот и приходилось делать мужественный вид и, сдерживая ранние старческие покряхтывания, тащить на себе этот непонятный груз.

На улице нас ожидала «Колхида», она же «КАЗ», детище Кутаисского автозавода в Грузии. В ее длинный одноосный прицеп нам и нужно было грузить мешки. Там стоял совсем юный парнишка с темноватым пушком на верхней губе – похоже, выпускник ПТУ. Он и принимал у нас груз, с трудом ворочая его, роняя и обливаясь потом. И это несмотря на промозглую октябрьскую погоду.

Возвращаясь за следующим мешком, я вспомнил, как папа мне еще в детстве рассказывал об этих машинах. Мол, делали их из рук вон плохо, и шофера «Колхиду» не любили. Как правило, на эти машины сажали совсем молодых, как наш тщедушный помощник, неопытных водителей. Потому что бывалые шоферюги, накрутившие не одну сотню тысяч километров, обходили продукцию Кутаисского автозавода на расстоянии пушечного выстрела. «Колхиды» мало того, что были капризны и часто ломались, так еще и сворачивались при неудачных маневрах, и задний борт прицепа «догонял» кабину. В общем, сомнительная машинка.

По дороге обратно в подсобку я встретил Нонну, которая уже приступила к выполнению моего задания. Интересно, чем она занимается в свободное от стенгазеты время? У станка-то хоть иногда стоит? Впрочем, ладно, это не мое дело. А сейчас именно она может мне помочь.

– Нонна, у тебя пленка цветная? – спросил я.

– Здесь – нет, – она похлопала по «Зениту». – А так в красном уголке лежит.

– Срочно замени! – потребовал я. – Дело очень большой важности!

– Так меня Виктор Демидович потом линчует! – Нонна вытаращила глаза. – Как негров в Америке!..

– Никто там уже их давно не линчует, – я покачал головой. – Давай, под мою ответственность. Я тебе потом из фондов редакции пленку пришлю. Даже сам привезу на завод, лично.

– У меня еще «Смена» есть, – Нонна задумчиво почесала затылок, совсем как парень. – Можно туда пленку вставить…

– Так давай так и сделаем! – я поторопил ее. – В общем, беги, вставляй цветную пленку и обратно сюда. Будешь фоткать, как мы здесь мешки таскаем.

– Тоже для газеты? – глаза девушки блеснули.

– Для газеты, – подтвердил я, и Нонна тут же помчалась со скоростью, которой позавидовал бы и мастер спорта.

Я по-прежнему не знал, что за дрянь лежит на полу в подсобке, но тот факт, что она меняет цвет от прикосновения, меня сильно тревожил. И если бы не скрытность Староконя, с которой он пытался меня спровадить, может, я бы и не стал просить Нонну все это задокументировать. Однако все это вместе создавало картину безрадостную и нелицеприятную. В стране Чернобыль рванул, а директор кровельного цеха Андроповского ЗКЗ рабочих заставляет мазаться в какой-то загадочной субстанции без защиты.

В том, что это какая-то редкостная гадость, сомнений не было – оранжево-синяя пыль оседала на коже и волосах, а в горле от нее першило так, что хотелось кашлять без остановки. Чем мы втроем с Гришей и Толиком как раз занялись. А потом прибежала Нонна с другим фотоаппаратом и начала съемку процесса. Я таскал мешки и командовал, заставляя ее выбирать нужный ракурс. Удивительно, но она забыла о своем мнимом таланте и слушалась меня беспрекословно.

Едва мы загрузили последние три мешка, и парень-водила «Колхиды» со стоном рухнул на них. Бедняга так умаялся, что явно поедет не сразу.

– Эй, друг! – позвал я его. – Товарищ! Вы знаете, что в мешках?

– А? – парень посмотрел на меня осоловелыми глазами. – А-а-а… Да это краситель. Хорошо, что мешки прочные, и все равно мне потом кузов отмывать.

– А путевой лист есть? – уточнил я.

– В кабине на пассажирском сиденье, – закивал шофер. – Вы у меня только его не забирайте, а то груз потом не примут!

Глава 20.

О советских банях у меня сохранились прекрасные теплые воспоминания: мы ходили туда всей семьей, причем иногда к нам присоединялись родственники по маминой и папиной линии – дяди и тети, а еще наши с Тайкой кузены. Точнее, раньше-то их так не называли, правильнее сказать – двоюродные братья и сестры. А вот дедушки с бабушками городскими банями пренебрегали. Они были деревенскими жителями и обладали собственными парными. Туда мы тоже наведывались, когда приезжали в гости, и дед Олег, отец папы, натапливал помещение так, что даже зимой оттуда можно было спокойно выбегать на снег и мороз. А дед Коля, мамин отец, напротив, любил спокойное, как он говорил, «доброе» тепло.

Погрузившись в воспоминания, я не заметил, как дошел до автобусной остановки. Время уже было вечернее, ехать в редакцию не имело смысла, а вот помыться я решил твердо. Традиционным банным днем считалась суббота, но это не значило, что в другой день нельзя было приходить. Напротив, я рассчитывал, что именно сегодня будет поменьше народу. А потому, вспомнив, где в моем детстве располагались общественные бани, я по традиции уточнил у людей на остановке, какой маршрут мне потребуется. Один мужичок в шляпе и с авоськой в руках смерил меня недоверчивым взглядом, а пока он размышлял, почему я не знаю таких элементарных вещей, на помощь пришел дед в шапочке-«петушке».

«А ведь зима близко», – неожиданно подумал я, обратив внимание на этот довольно-таки теплый аксессуар.

Поблагодарив отзывчивого пенсионера, который тут же бодро прыгнул в автобус, я терпеливо принялся дожидаться своей очереди. К счастью, основная масса трудящихся еще не окончила своей рабочий день, и автобусы ходили полупустыми. Вот только присесть в подошедшем «ЛиАЗе» мне все равно не удалось. Но и ладно – не развалюсь.

Пробок в отличие от моего времени тут не было, и доехал я достаточно быстро. А по дороге успел хорошенько обмозговать мысль устроить что-то вроде корпоратива – совместный поход в баню. Правда, совместить при этом женскую и мужскую части коллектива не представлялось возможным, и я решил, что для общего сближения надо придумать что-то другое. Но баню все же оставить – для единения с журналистами сильного пола. Можно даже с пивом и воблой, договорившись с банщиком. Это было бы особенно круто с учетом ограничений на алкоголь, так что вечеринка намечалась дефицитной. Главное, строго регламентировать количество выпиваемого, чтобы не получилось неприятных эксцессов. Хотя лучше, наверное, все-таки отмести идею с алкоголем. В стране же не просто так идет борьба с пьянством, и не стоит сводить на нет усилия государства. Особенно если учесть, что у меня в подчинении есть сотрудник, слабый до выпивки.

Сойдя на нужной остановке, я как будто бы опять погрузился в детство. Общественная баня Андроповска располагалась во дворах на берегу Любицы, и от оживленной улицы нужно было пройти еще метров сто или полтораста. Но даже на такой короткой дистанции меня накрыло воспоминаниями – они были буквально на каждом шагу!

Вот магазин «Тысяча мелочей», или в повседневном разговоре «штука», где можно было купить кастрюльки, прищепки, выбивалки для ковров и даже порой нехитрую мебель вроде табуретки. Рядом с ним – маленькая будка чистильщика обуви и по совместительству мастера-сапожника. Их называли «айсорами», и у меня это слово, помню, вызывало мысли о дальних странах, чуть ли не сказочных. Уже потом я выяснил, что «айсор» – это «ассириец», которых было много в СССР.

– Уважаемый! – окликнул меня колоритный старичок в длинном плаще и щегольской шляпе. – Не желаете ли почистить туфли?

– А почему бы и нет, – улыбнулся я и направился к маленькому стульчику, специально выставленному для клиентов.

– Все правильно, – обрадовался старик-айсор, пыхая папиросой. – Пятница, а такой представительный гражданин расхаживает в испачканных ботинках.

– Рабочие моменты, – сказал я, присаживаясь. – Но это, конечно же, меня не извиняет. Пойду в баню в блестящей от чистоты обуви.

– Тогда тем более! – воскликнул он. – В человеке, как говорил товарищ Горький, все должно быть прекрасно…

– И лицо, и одежда, и душа, и мысли, – подхватил я. – Только это не Горький, а Чехов сказал.

– Сразу видно интеллигентного человека, – айсор хитро улыбнулся, вставляя в мои ботинки специальные картонные «щечки», чтобы не испачкать ваксой носки.

Сидя на неудобном детском стульчике, я разместил правую ногу на специальной деревянной подставке с выемкой для каблука. Старик по-восточному рассыпался в комплиментах, и в этом был явный расчет на то, чтобы я потом не поскупился, из благодарности добавив пару копеечек сверх тарифа. Но я не возражал – хороший труд должен быть достойно оплачен.

Айсор уже вовсю начищал ботинок невероятно пышной щеткой, повеяло знакомым с детства ароматом гуталина, который старик расписал как привезенный его сыном из социалистической Чехословакии. За это мне тоже требовалось добавить, нет никаких сомнений. Я улыбнулся и принялся наблюдать за прохожими. Кто-то шагал мимо, другие забегали в «штуку», и каждый держал себя так, будто лично отправил Гагарина в космос, одолел в сорок пятом году фашистов и теперь сдерживал разбушевавшийся мирный атом.

Но это не было чем-то напускным, неожиданно понял я. Люди в то время искренне чувствовали единение, общую цель, и любые беды вроде того же землетрясения в Армении, которое произойдет через два года, еще больше сплачивали советских граждан. А потому действительно – это не абстрактные «они» победили Гитлера, а «мы», наши деды и прадеды. Не правительство запустило спутник, а «мы запустили». И фонящий Чернобыль сейчас закрывали своими телами коллективные «мы». Именно этого отношения так не хватало моим современникам из далекого две тысячи двадцать четвертого…