Гнедой, или Шаги сквозь время

Пролог

Пролог

Впервые я увидела Гнедого, когда мне было лет одиннадцать, теперь, уже в далеких 60-х. Как сейчас помню, идём мы с матерью в ранних осенних сумерках по улице Правды... да, по той самой, где находилось небезызвестное издательство главной газеты ЦК КПСС, проданной в начале 90-х какому - то мифическому лицу греческого происхождения. Так и закончилась жизнь легендарного печатного органа от статьи в котором или всего лишь упоминания о нём, зависела судьба любого человека, даже на самом верху. А вот " комсомольцы" продержались долго, все перестроечные годы и были вполне рентабельными изданиями, то есть, приносящими прибыль своему руководству. По-моему, " МК" и по сей день жив и здравствует. Но дело не в том. Почему я упоминаю об этом? Потому, что там работал Гнедой. Вернее, начинал свою журналистскую деятельность.

Помню, как подъехала к нашим ногам светлая " Волга" с серебряным оленем на капоте, распахнулась дверца и я увидела в машине улыбающиеся лицо красивого молодого человека, похожего на американского артиста.
Сверкнув белоснежной улыбкой на загорелом лице, он сказал:

- Извините, Тося, что задержал вам с выплатой гонорара. Уехал в срочную командировку - и протянул матери деньги. Она взглянула на купюру:

- Сейчас посмотрю, есть ли у меня сдача. — Мать достала из сумки кошелёк и начала копаться, отсчитывая находящуюся в нём наличность.

-Не беспокойтесь, не надо сдачи. Садитесь в машину, я вас подвезу, если хотите.

Мать слегка покраснела и поправила тончайший газовый шарфик алого цвета :

- Спасибо, мы здесь совсем неподалёку, на Нижней Масловке живём.

- Ну, тогда всего хорошего. Это ваша дочка?

- Да.

- Как зовут?

- Эвелина, Эля.

- И имя красивое, и сама красавица... Ну, до встречи!

- Спасибо. Обращайтесь если что...- успела ответить мать, прежде чем дверца "Волги" захлопнулась и блеснув серебряным оленем на капоте, автомобиль уехал.

- Как хорошо, что он нас заметил и деньги отдал. А то бы пришлось к соседке идти занимать до получки. Давай зайдём в " Гастроном" купим колбаски, молока на ужин.

Мы поднялись по ступенькам и вошли в Правдинский Магазин. Много лет, возвращаясь с мамой из детского сада, расположенного неподалёку, мы проходили мимо его витрины, в которой стоял шоколадный слон, размером с большой чайник. Не знаю из чего он был сделан, но я по малолетству, всегда думала , что из шоколада.

Мама знала, что я сластёна и в тот вечер купила мне немного развесных конфет.

- Это тебе от Гнедого на сдачу, —сказала она, — после ужина дам.

- Какая смешная фамилия Гнедой... что- то я слышала в какой - то песне про пару гнедых. На "Волге," такой красивый, модный... Он твой начальник?

- Нет. У него отец начальник. А меня он иногда просит отпечатать ему кое-что сверхурочно. Как деньги нам пригодились. Даже хорошо, что немного задержал, а то давно бы их не было.

- Потратила бы на "Красную Москву," - со знанием дела, подтвердила я матери. Так впервые мы встретились с Гнедым...

Часть Первая. Глава 1 Приезд в Кобылкин /Р24

Лето 1897, Псковская губерния Российской Империи.

- Вот, ведь признайся, шельмец, груши на кладбище насобирал?! Не растут в нашем городе такие груши, - сочные и налитые с розовыми боками, кроме, как на Старообрядческом кладбище. Меня не обманешь, я из местных. Сам в твои годы приторговывал на проезжей дороге кладбищенскими яблоками и грушами. Ну-ка, дай сюда мне пяток.

- По копейке продаю, господин хороший! – рыжий, веснушчатый мальчишка лет шести-семи, босой, с грязными от дорожной пыли ногами, достал из-за пазухи несколько груш. Потерев их румяные бока о рукав своей выцветшей ситцевой рубахи, болтавшейся на нем, как на колу, отрок протянул Петру Павловичу Кулябкину, приставу полиции, к своим двадцати семи годам получившего коллежского секретаря 10 чина после окончания четырехклассного городского училища, в которое был зачислен за счет казны. Произошло это благодеяние по воле случая, о чем будет написано несколько позднее.

- На, держи и хватит с тебя, – Кулябкин достал из кармана светлого сюртука три копейки и протянул их мальчишке. Тот, почесав рыжий, запотелый от августовского солнца затылок, взял деньги, потому, как вряд ли этот господин в извозчичьей пролетке даст больше. Он порядки знает, хоть, судя по виду, - приезжий. Груши и в самом деле со Старообрядческого. Местные их не едят, потому, как плоды покойниками вскормлены. А ребятня ест не задумываясь, платить за них не надо, а слаще этих и впрямь во всем городе нет.

Кулябкин поднес к лицу большую спелую грушу и вдохнул исходивший от нее аромат, напомнивший Петру далекое детство. Затем обтер фрукт чистым платком и предложил, сидящему рядом с ним Михаилу Платоновичу Сигареву, великовозрастному студенту-медику и дальнему родственнику по линии матери Кулябкина. Тот, слегка поморщившись, отказался.

- Брезгуешь? Зря…Сколько я их в мальчишестве переел и ничего. Матушка моя запрещала с кладбища плоды обрывать. Сама всю жизнь боялась заразы, всегда носила в карманах обмылки и каждый раз мыла руки за чтобы ни бралась, а умерла от дизентерии.

Сигарев, немного помолчав, ответил:

- Дизентерия – болезнь заразная и часто происходит от грязных рук, а также мух и открытых нечистот, особенно в жару. Странно, что тебя покойная Мария Петровна не заразила, как мужа своего, твоего отца Павла Григорьевича. Я, как медик, карболкой пользуюсь. Покойниками не брезгую и есть фрукты с кладбища можно. Гумус, он и есть гумус.

- Гумус? – удивленно поднял брови Кулябкин. – И что это такое?

- Почвенный перегной, которым все растения на земле питаются. Все мы рано или поздно в него превратимся. Сама наша Земля из него состоит.

- А, груши и впрямь хороши, - вытирая губы и подбородок от обильного сока, - произнес Петр Павлович. - Да и старообрядцы – люди добропорядочные и почтенные, от таких вреда не будет. Жаль, что почти перевелись они. Грехи нас попутали и поработили. Все от них и болезни тоже. Хотя мои матушка и папенька были людьми достойными и истинно верующими. Царствие Небесное и вечный покой их душам.

В родном городке Кобылкин Петр Павлович не бывал со своей ранней юности, с того самого времени, как его опекунша, одинокая в преклонных годах Марфа Захаровна Чечеткина отправила двенадцатилетнего Петю Кулябкина к своему давнему знакомому и соседу по деревне Теляшову Игнатию Тимофеевичу в ученики к приказчику по торговым делам. Так судьба завела Петю аж в саму столицу, город Санкт-Петербург. Два года отрабатывал он у Теляшова за кусок хлеба и ночлег в подсобке лавки, где с наступлением рассвета и до позднего вечера крутился, как волчок и исполнял, что прикажут. Часто посылали его по делам в отдаленные городские окраины Петербурга, но молодые ноги бежали проворно, чистый взгляд мальчишечьих глаз верно подмечал и запоминал адреса, по которым приходилось бывать и очень скоро Петя освоился в столице, подобно рыбе в воде.

Случай сыграл с парнем важную, решающую роль в самом начале его жизни. В один из дней четырнадцатилетний Петя Куляькин спас от смерти, да не кого-нибудь, а градоначальника крупного, близкорасположенного к столице губернского города. Зоркий взгляд подростка выхватил из толпы подозрительного типа, похожего на чахоточного студента-бомбиста. Как потом выяснилось, тот и в самом деле дожидался у моста проезда городского начальства. Стоило только появиться карете с гербом, террорист выхватил из-за пазухи газетный сверток и метнул под колеса экипажа с находившимся в нем высоким чином. Круглый черный шар с дымящимся шнуром, угрожающе шипя, закрутился по мостовой совсем близко от остановившегося кортежа с сопровождавшим его конным конвоем из казаков. Дело решали секунды. Петя, каким-то непостижимым образом, с безрассудным отчаянием, свойственным молодым, бросился к бомбе и схватив ее, закинул в реку. Удивительно, но взрыва не последовало. Бомбиста скрутили и увезли в участок. Петра Кулябкина отметили: сам градоначальник столицы распорядился наградить парня, а узнав, что тот круглый сирота, исполнил его просьбу и отправил учиться за казенный счет в городское училище с выплатой ежемесячного поощрения. Так, перед смышленым, не робкого десятка парнем, учившемся в деревенской церковно-приходской школе, открылся путь, ведущий к совсем другим достижениям и целям, чем услужение в лавке Теляшова.

Ч-1Глава 2 Мирские заботы /Р 24

Чечеткина Марфа Захаровна по-прежнему проживала в своем старом доме, обособленно стоящем на краю деревни Тришино, на 22 двора. Впрочем, отмежевание Тришино от Кобылкина было весьма условным, деревня примыкала к городку плотно, как пришитый рукав к кофте. Далее начинались земли графа Ордынского с усадьбой, конюшней, оранжереей и большим парком, разбитым в английском стиле. Сам граф Александр Николаевич после отмены крепостного права прожил недолго, оставив после себя единственную дочь Марию Александровну и вдову Софью Николаевну из старинного дворянского рода Медынских. После смерти мужа вдовствующая графиня с тогда еще пятилетней Мари, как ее звали в семье на французский манер, оставив имение на управляющего, уехала из России в Париж, где они прожили почти 15 лет. К тому времени Мари, достигнув девятнадцати лет, расцвела и превратилась настоящую красавицу с изысканными светскими манерами, а ее мать-графиня, напротив, слегка разменяв пятый десяток, начала увядать и терять отблески былой красоты с красками уходящей молодости. Глядя на себя в зеркало, Софья Николаевна все чаще грустила: - Как короток женский век! Мужчины в сорок еще кавалеры, а то и женихи… А, женщины, едва успев расцвести, быстро из невест становятся женами, а затем матерями, отдав красоту с молодостью мужу и детям. Увы, таков удел всех жен!

Софья Николаевна в душе, не без гордости, все же признавалась себе, что в Париже она неизменно пользовалась успехом на балах, часто бывала в театрах в окружении поклонников и последние 15 лет жила насыщенной светской жизнью богатой молодой вдовы из России, откуда исправно от управляющего поместьем приходили деньги, позволявшие ей жить на широкую ногу. Поначалу графиня неоднократно получала предложения руки и сердца от завидных женихов с толстыми кошельками и солидными счетами в банках, но двадцатичетырехлетней вдове не хотелось повторения ее прошлой жизни со старым, пусть и богатым мужем и она отвечала отказами. Парижские великосветские нормы поведения не были строги и молодая красавица-вдова, неограниченная в средствах, не отказывала себе в чувственных удовольствиях. Однако годы шли, толпы богатых и знатных поклонников постепенно стали редеть, солидных женихов сменили молодые и прекрасные мужчины, зачастую альфонсы без гроша в кармане. О вкусах и нравах русской аристократки уже было известно во всех салонах Парижа. Впрочем, таковы были причуды богатых и свободных, не зависимо от стран, в которых они родились. Париж уравнял всех из их числа, тепло принимая в свои, изобилующие роскошью салоны. Так было все 15 лет, пролетевшие для графини совсем незаметно, пока не прогремел «гром» из усадьбы Ордынских, откуда пришла телеграмма: «Графине Софье Николаевне срочно вернуться в Россию для устранения возникших материальных затруднений».

Прочитав послание, графиня ненадолго лишилась чувств. Из текста следовало, что ей грозит полное разорение и, если не погасить долги перед кредиторами усадьба пойдет с молотка на предстоящих торгах. Графине Ордынской с дочерью ничего не оставалось делать, как в срочном порядке выехать в Россию. Чтобы погасить долги парижским кредиторам и собрать деньги на дорогу, пришлось продать фамильные бриллианты по грабительски-низкой цене местным скупщикам-ювелирам, с их стервятническим чутьем на чужое горе и безысходность в подобных обстоятельствах.

Марфа Захаровна, сидя в глубоком кресле, встретила своего бывшего подопечного Петю Кулябкина суровым взглядом из-под насупленных седых бровей. Взгляд был испытующим и недобрым. Она так и не простила Петра за его уход от Теляшова и за то, что он пошел служить в полицию.

- Ну, рассказывай, как твои дела? Не жалеешь, что ушел от Игнатия Тимофеевича? А, он не пропал без тебя. Совсем не пропал… Огромными делами заправляет, говорят, что миллион денег у него! Сосед наш приезжал из Петербурга, рассказывал… Ты-то много заработал в своем чине? Поди в собственном доме в столице проживаешь? – не без ехидства уколола Петра Марфа Захаровна.

Кулябкин слегка покраснел и опустил глаза:

- Жалованья мне одному хватает, а квартира служебная у меня, оплачивает ее ведомство.

Тут старушечьи глаза разглядели сидящего в темном углу Сигарева.

- А это, кто таков будет?

- Позволь представить, тетушка Марфа Захаровна: студент медицинского факультета и мой родственник по матушкиной линии – Сигарев Михаил Платонович.

- Не люблю докторов. Все врут они. Лишь бы денег с больных содрать. Я сама себя лечу лучше любого эскулапа. Доживу до ста лет, вот увидите. А пока идите вон, мне отдохнуть надо.

Кулябкин с Сигаревым вышли от нее в небольшой садик, окружавший дом Чечеткиной и сели на скамейку под кустом жимолости. Давно не знавший заботливых хозяйских рук, палисад с разросшимся репейником, имел жалкий, запущенный вид.

Сигарев достал из портсигара папиросу и закурил.

- Сколько лет тетке? – спросил Михаил.

- Я и сам не знаю, а спросить у нее неудобно. Ты же слышал, обещала прожить сто лет.

- Да, с характером твоя Марфа Захаровна. Однако, выглядит она не очень… Кожа сухая, желтая, темные круги под глазами указывают на болезнь печени. Не похоже, что долго проживет. Мне, собственно, пора. – Сигарев потушил папиросу о скамейку. Надо похлопотать о постоялом дворе, где устроиться на ночлег. Да и тетка твоя не рада мне, судя по всему она и к тебе не очень-то расположена. И зачем только вызвала тебя из Петербурга?

Кулябкин, словно опомнился:

Ч-1Глава 3 Приезд графини с дочерью в имение /Р 24

Управляющий имением Ордынских Зиновьев Василий Спиридонович, мужчина лет немного за пятьдесят, крупный, грузный, с багровым от волнения лицом, стоял перед хозяйкой, вернувшейся после долгих лет отсутствия в вверенное ему на управление родовое имение покойного графа. За время отъезда барыни с дочерью, Василий Спиридонович успел обзавестись большой семьей, женившись на довольно обеспеченной купеческой вдове с двумя сыновьями, да еще и своих троих наплодить.

Графиня Софья Николаевна, сидя в бархатном кресле, нервно подносила к лицу нюхательную соль в изящном флаконе на нагрудной цепочке. С некоторых пор она из страха упасть в обмороки от нахлынувших на нее бед, не расставалась с этим средством. Вместе с тем, всегда тщательно подбирала флаконы, подходящие к ее туалетам. А, их в шкатулке графини было множество на разные вкусы и случаи. Они и приобретались у ювелирных дел мастеров, и больше походили на украшения, чем на изделия, предназначенные для хранения лекарственных средств. Впрочем, если вспомнить средневековье, то самые сильнодействующие яды содержались именно в медальонах, перстнях, брошах…

На столе перед графиней лежали толстые гроссбухи за все годы ее отсутствия. Она с легким недоверием, презрительно смотрела на эту гору бумаг, даже ни разу не раскрыв ни одну из бухгалтерских книг. Что толку, если она в этом ничего не понимает…

- Я же высылал Вам с отчетами и денежными средствами письма, в которых высказывал свою обеспокоенность по поводу расстройства дел в усадьбе. Еще при покойном графе Александре Николаевиче с финансами бы неважно-с, с большим трудом сводились концы с концами… Сами понимаете-с, после свершения воли Государя императора Александра-Освободителя мужики в города все больше подались на заработки. Земледелие в наших краях дело рисковое, часто неурожаи, особенно в последние годы. Я предупреждал Ваше сиятельство, писал подробные отчеты. У меня все копии писем сохранились. Видит Бог, я не крал и страшиться мне нечего, хоть какую ревизию назначайте, только деньги зря на проверяющих потратите. Говорю Вам, графиня Софья Николаевна, как истый потомок староверов. Проверяйте-с сколько хотите-с, все равно вины моей не найдете.

После этих слов вдовствующая графиня сделала знак управляющему, чтобы он ушел. Тот поклонился и вышел из покоев барыни.

Смотреть на Софью Николаевну в ее подавленном состоянии было тяжко. Сидевшая неподалеку от матери Мари, впервые заметила, как та резко постарела за короткий промежуток времени. Дочь, не проронившая ни слова во время аудиенции с управляющим, первой нарушила молчание:

- Пойдемте прогуляемся, маман. Погоды восхитительные за окнами. Скоро осень и пойдут дожди, как мне удалось узнать о местном климате.

Мари, всю сознательную жизнь прожившая в Париже в окружении французских гувернанток и бонн, часто путала и плохо употребляла в устной речи русские слова и выражения. Она и вовсе бы не владела родным языком, пока мать разъезжала по парижским балам и театрам, если б не настоятель Собора Александра Невского, который снабжал молодую графиню книгами, причем не только церковными, но и русских писателей. Так, молоденькая девушка через Тургенева, Некрасова, Островского и, конечно, Пушкина осваивала тонкости родного языка. В церкви она и познакомилась с соотечественниками. Кто-то недавно прибыл из России, а кто-то, как и она пробыл на чужбине длительное время. О соборе Александра Невского в Париже стоит упомянуть отдельно. В нем венчалось, а также отпевалось много достойных личностей русского происхождения, из известных нам знаменитостей 19-го века в этом соборе отпевали лишь писателя Тургенева И.С. в 1883 году. Мари в ту пору исполнилось всего 6 лет и она была не знакома с его творчеством, за исключением рассказа «Муму», который вызвал у нее слезы, но узнав о смерти писателя в Париже, маленькая графиня попросила свою французскую гувернантку отвести ее в собор проститься с автором, так тронувшим ее душу своим произведением. С тех пор Мари начала бывать там по праздникам, постепенно стала ходить и на службы, расширяя свой замкнутый круг общения, в основном, с прихожанами православного собора в Париже. Настоятель и служащие храма тепло принимали девочку, а затем и девушку Марию Александровну: исповедовали, причащали и просто беседовали, интересуясь ее жизнью. В отличии от матери, Мари не полюбила светскую жизнь, больше посвящая свое время чтению, а мать ее, Софья Николаевна, обожавшая балы и развлечения, не настаивала, чтобы подрастающая дочь начала выходить в свет. Она неосознанно ревновала своих поклонников к красоте и юной прелести Мари, поэтому ничего не имела против посещений дочерью православного собора Александра Невского, в котором сама бывала крайне редко: на Рождество и Пасху. С легкой душой она доверила окормление дочери настоятелю собора, была довольна этим и со спокойной совестью вела привычный для светской львицы образ жизни.

Так, вырастая из девочки в девушку, Мари постепенно теряла с матерью связь, чем не слишком расстраивала родительницу, той было не до нее в своем вечном светском кружении. Нельзя сказать, что дочь и мать не любили друг друга, но каждая вела свою отдельную жизнь, не вникая в тонкости отношений.

Мари проводила время среди книг и нанятых преподавателей, таким образом, она получила хорошее домашнее образование, однако рано привыкла к молчанию и даже к некоторой отстраненности от окружавших ее людей. Учителя хвалили ее за усердие и аккуратность, мать выплачивала им жалование и все оставались довольны.

Так шли годы, Мари выросла, похорошела, но это мало чем отразилось на ее тихой, размеренной жизни. Лишь один случай, когда молодой графине исполнилось 17 лет, всколыхнул и надолго врезался в память девушки.

Ч-1Глава 4 Бог подаст... /Р25

Мать с дочерью, прихватив кружевные зонтики от солнца, вышли пройтись по родовой усадьбе графа Ордынского, унаследованной ими после его смерти. Однако, по приезду из-за границы спустя пятнадцать лет, выяснилось, что наследовать кроме долгов нечего: дом обветшал, бывшие крепостные крестьяне, освободившись, подались в города в поисках заработков, конюшня опустела, оранжерея, когда-то поражавшая гостей своими экзотическими фруктами и диковинными цветами, представляет жалкое зрелище покинутого Эдема. Все застыло в Ордынском, будто время здесь остановилось и потеряло свою власть над миром.

Мари заботливо поддерживала мать под руку:

- Что Вы думаете о учреждении ревизии, маман? Действительно ли она так необходима?

Софья Николаевна со вздохом ответила:

- Все это потребует денег для выплат проверяющим. Понадобятся обращения в инстанции, оплата стряпчих, судебных марок, пошлин и всего, что необходимо в таких случаях. А средств нет. Мы на грани разорения, Мари!

- Мне, однако, управляющий Василий Спиридонович не показался человеком бесчестным. И бумаги у него все подшиты и, как будто, в порядке… Да и сам покойный папа доверял ему.

- Ты заглядывала в гроссбухи, Мари?

- Совсем немного, маман. Из того, в чем я смогла разобраться следует, что записи велись на основании документов аккуратно и своевременно.

- Прости меня Мари. Я не хотела тебе такой доли. Моя беспечность привела и тебя к краху. Графиня Мария Александровна Ордынская – бесприданница! Самое долгое, через полгода отсрочки, которой добился Василий Спиридонович, наше имение пойдет с молотка и мы окажемся без крыши над головой.

- Может продать наши драгоценности?!

- Дорогая, на эти деньги имение не выкупить с его долгами и процентами кредиторов. Большую часть драгоценностей пришлось продать еще в Париже. А, как только в обществе узнают, что графиня Ордынская продает свои последние бриллианты… Мы окончательно погибнем.

- Почему же, маман?

- Потому, что нам надо срочно ехать в Петербург, посещать балы, вращаться в кругах… А, как появиться на бале без достойных туалетов и драгоценностей?!

- Какие могут быть балы в нашем положении…

Кровь прилила к бледному лицу Мари.

- Потому, что дорогая моя дочь, тебе нужно срочно найти себе достойную партию и выйти замуж. А, это возможно только в Петербурге или в Москве. Не в Псковской же губернии, однако!

Проводив Сигарева на постоялый двор, откуда на следующее утро ему надлежало выехать в Псков к родителям, Кулябкин не торопясь пошел к дому Марфы Захаровны. Петр Павлович не спешил переступать его порог. В памяти Кулябкина нежданно, разом потерявшего отца с матерью, раннее детство и отрочество под опекой Чечеткиной было безрадостным и одиноким. Встреченный сегодня на дороге мальчишка, торгующий кладбищенскими грушами, так напомнил Петру себя в его годы. Такой же худой и босой, в заплатанной выцветшей рубахе навыпуск. Он вспомнил, как радовался каждому грошику за проданные яблоки и груши со Старообрядческого, как копил их копеечка к копеечке, чтобы что-то купить необходимое для себя и тетки. Часто, отказывая себе в покупке пряника или леденца, подносил ей в подарок к именинам или на Рождество какую-нибудь приятную мелочь, будь то платок или нюхательный табак, которым старуха баловалась, не смотря на неодобрение батюшек. Она принимала от Пети подношения, как должное и говорила нарочито-строго:

- Вот, ведь в грех меня вводишь! Знать и на тебе его частица есть! – Однако не без удовольствия подносила к ноздрям щепотку-другую и уже не так строго глядела на мальчика.

Сама же тетка не жаловала сироту, экономила на всем, хотя от продажи его родительского домика и кое-чего из мебели, средства имела. Даже незаношенные и еще крепкие порты и рубахи на каждый день не выдавала, а только по праздникам и в церковь. То же и с сапогами. Случалось, он вырастал, так и не успев износить одежду и обувь. Тетка просила соседку расставить, удлинить почти неношеное. Так он и рос, так и ходил в церковно-приходскую школу. Учителя отзывались о Кулябкине с похвалами. Петр закончил в ней 4 класса, получив свидетельство с хорошими оценками. Ну, а затем от Теляшова пришло письмо с согласием взять сироту на обучение в лавку. Марфа Захаровна собрала на дорогу двенадцатилетнему Петру узелок, сунула ему в руку пятак и пустила пешим ходом с двумя странниками в Петербург. Дорогой ели-пили, что Бог подаст. Ночевали в поле у дороги или на лесной полянке у костра. Умывались в речке или пруду. За неделю дошли. Так Петя Кулябкин и оказался в столичном Петербурге. Однако много с той поры воды утекло.

Ч-1Глава 5 Тайна/Р 25

Вернувшись в дом своей бывшей опекунши, Петр постучался к тетке и услышав старухин голос:

- Заходи, - скрипнул дверью с давно несмазанными петлями, издающими протяжно-жалобный вой побитой собаки, и вновь предстал перед очами тетки. Она сидела все в том же старом кресле, обитом хлопчатым бархатом, с давних пор потерявшим свой первоначальный цвет и изрядно потертом. Сколько себя помнил Петр, столько помнил он и это кресло, когда-то глубокого лилового цвета, как и шторы на окнах, и дверях комнаты хозяйки.

Несмотря на жаркий день, Марфа Захаровна была в шерстяном креповом платье с теплой шалью на узких, худых плечах, рядом с ней стояла клюка, с некоторых пор ее неразлучная спутница.

- Обедать будешь? Голоден с дороги, поди? – поинтересовалась она у Кулябкина.

- Благодарю-с, мы с Михаилом Платоновичем на постоялом дворе отобедали-с. Разве чаю отопью-с…

- Наташка! – кликнула Чечеткина.

Скоро дверь отворила краснощекая девица лет 16-17, с виду заспанная.

- Все спишь от безделья, бесстыжая! Самовар вскипел?

- Вскипел, Марфа Захаровна, вскипел.

- Неси.

Уже через минуту на столе появился большой начищенный самовар, вазочка из синего стекла с вишневым вареньем и воздушный, обсыпанный мукой, словно белой пудрой, калач-ситник в виде большого навесного замка с ручкой, какие пекли в городской пекарне у купца Пудовкина. Девушка разлила по чашкам чай и по знаку хозяйки удалилась, прикрыв за собой дверь.

А, за окнами, меж тем, смеркалось, будто по небу разлили черничный кисель. Августовские вечера в их присеверных краях наступают быстро и особенно темны в Кобылкине из-за отсутствия фонарей. Они есть лишь у постоялого двора, трактира и почтового отделения, остальные улочки и переулки городка безлюдны и непроницаемо черны. Поэтому осенью и зимой жизнь в Кобылкине замирает рано.

- Вот и лету конец…- многозначительно заметил Кулябкин, отхлебывая огненный чай из граненого стакана в подстаканнике. Хозяйка пила из черной чашки с алой розой-агашкой. Эту чайную пару от Кузнецова Марфа купила лет двадцать назад на ярмарке. Тогда она еще передвигалась без клюки и была завсегдатаем городских осенних ярмарок. Там и посуду, и ситец, и скатерти с полотенцами покупала, умело торгуясь, сбивала цены у заезжих купцов.

- Совсем забыл! – хлопнул себя по лбу Кулябкин. - Я, ведь, подарочек Вам, тетушка привез. Сейчас, из саквояжа своего достану.

Тетка хотела кликнуть Наташку, чтобы та принесла дорожную сумку Петра, но он сделал знак не звать девушку, сам пошел в сени, где оставил свой багаж.

Вернулся, держа в руках сверток. В нем оказалась шелковая турецкая шаль цвета прелой вишни с золотыми «огурцами» и такими же кистями – мечта купчих и горожанок из мещанского сословия, а также кулек засахаренных орехов и пастила в коробочке.

- Орехи, я, Петя и позабыла, когда ела из-за отсутствия зубов, а за пастилу спасибо.

При взгляде на нарядную шаль, поднесенную бывшим подопечным, в глазах Марфы Захаровны блеснул огонек, давно не появлявшийся в ее старческих глазах. Легко было догадаться, что с шалью тетке Петр угодил. Но она, все же, не преминула заметить:

- Не забыл мое добро. Однако, куда мне в ней?! Если только в гроб?

Тетка вновь окликнула девушку-прислужницу. Когда та возникла перед ней, старуха произнесла:

- Наташка, запомни мою волю: сею шалью, подарком родственника Петра Павловича Кулябкина меня после моей смерти во гробу обрядить.

После того, как девушка вновь скрылась из комнаты хозяйки, Петр решился спросить у тетки:

- Так, зачем вы меня вызвали к себе, Марфа Захаровна, позвольте узнать?

Старуха вновь приняла свое суровое выражение лица. Что было для нее привычным при ее седых, кустистых, торчащих, как у совы бровях. Жизненный огонек в глазах угас и она, немного помолчав, не сразу ответила:

- Долго я думала над одним делом, прежде чем позвать тебя к себе из Петербурга. До последнего сегодняшнего дня думала… Однако, делать нечего. Один ты у меня, хоть и седьмой водой на киселе приходишься. Да и с шалью мне угодил, запомнил мое благодеяние. Идем, покажу тебе кое-что на месте.

Марфа Захаровна, взяв в руки клюку и опершись на нее, не без труда поднялась из-за стола. Кулябкин заботливо подхватил ее под руку, когда она, отперев большим ключом тяжелую дверь, повела его вниз по старинной лестнице в подвал дома.

В руке у тетки горела толстая свеча, освещавшая им путь. Стены и пол подвала были каменными, местами с верхнего свода подземелья звучно капала вода в лужи под ногами идущих. Так они дошли и до второй запертой двери. Тетка нашла на связке нужный ей ключ и отперла ее. Дверь со скрежетом, напомнившим рык какого-то дикого зверя, не без усилия Кулябкина открылась, для чего ему пришлось хорошенько подтолкнуть ее плечом, благо силой и ростом его Бог не обидел, сказалась хорошо поставленная в городском училище физическая подготовка. Перед Петром открылся узкий проход, в конце заканчивающийся тупиком.

Чечеткина остановилась:

- Все. Пришли мы на место. – Марфа Захаровна указала сухим перстом на стену старинной кладки. - Возьми этот камень, Петя и вынь его из стены. Кулябкин, соображая, чем бы ему подцепить массивный булыжник, осмотрелся и увидел валявшуюся под ногами столовую ложку. Он поднял ее. Видно, что из серебра, - крепкая и увесистая, при мерцающем свете горящей свечи заметен фамильный герб, указывающий на владельца. Кулябкин, воспользовавшись найденной ложкой, подцепил ею камень и он без особого труда отделился от стенной кладки. Тут, странным образом часть стены отошла в сторону и перед ними открылся проход в нишу. Петр и, поддерживаемая им Марфа Захаровна, прошли вглубь небольшого помещения, где к стене был прикреплен факел с просмоленной паклей, обмотанной рогожей. У стены лежало еще несколько таких же, видимо, заготовленных прозапас.

Ч-1Глава 6 Беспокойная ночь и отъезд /Р 25

Петр Павлович помог тетке выбраться из подвала и прежде чем пожелать ей спокойной ночи и удалиться в отведенную ему комнату, передал старушку в руки прислужницы Наташки, которая уложила Марфу Захаровну в постель, накрыв ее теплым одеялом. Она уж было собралась погасить свечу и уйти к себе, как услышала голос хозяйки:

- Не тебе пара. Петр Павлович в Петербурге пост занимает. Благодаря моему благодетельству грамоте выучился. Ты зря около него не крутись и не смей глаза свои бесстыжие на него пялить. Накапай мне в рюмку капель. Что-то сердце жмет.

Девушка отошла от кровати Чечеткиной к ящичку, где хранились лекарства хозяйки, отсчитала в рюмку пятнадцать капель, разбавила водой, как та велела делать и поднесла рюмку Чечеткиной. Голова Марфы Захаровны лежала на высокой подушке, ее глаза были закрыты.

- Видать, уснула, - подумала прислужница, но прежде чем задуть свечу, посмотрев на хозяйку, засомневалась. Наталья дотронулась до руки старушки, от нее повеяло холодом.

- Марфа Захаровна, - позвала прислужница, но глаза Чечеткиной, по-прежнему, были сомкнуты.

- Никак померла… - перекрестилась девушка. Тут она вспомнила о Кулябкине и побежала к дверям его комнаты с криком:

- Барин, Петр Павлович! Марфа Захаровна, кажись, померла!

Кулябкин, накинув халат, вышел на крик Натальи. Он опередил прислугу и первым вошел в покои тетки, с которой только недавно расстался, пожелав ей спокойной ночи. Взяв руку старушки, убедился, что пульс не прощупывается. Петр вспомнил о медике Сигареве:

«Как хорошо, что Миша еще не уехал. Надо его позвать. Вместе и засвидетельствуем факт смерти тетки. Я, как полицейский, он, как медик.»

Кулябкин хотел было отослать Наталью за Сигаревым, но посмотрев на часы, показывавшие уже за полночь, раздумал. Негоже молоденькой девушке идти ночью в трактир одной. Он быстро оделся и, взяв в руки зажженный фонарь, пошел на постоялый двор.

Разбудив заспанного Михаила, Петр велел ему одеться и пойти с ним. Пока шли по дороге, сопровождаемые со всех сторон громким лаем кобылкинских псов, бродячих и дворовых на привязи у своих будок, Петр сообщил о смерти тетки.

- А, ведь, только вчера обещала до ста лет дожить! Впрочем, выглядела она неважно. – напомнил Сигарев Кулябкину.

- У тебя, как у медика, глаз наметанный, - подтвердил Петр слова своего дальнего родственника. – А, все же хорошо, что это случилось, когда мы оба здесь и ты не успел уехать. Раз суждено было тетушке умереть, то все сложилось, как нельзя удачно.

Они подошли к дому Чечеткиной, где после осмотра Михаилом усопшей составили протокол и свидетельство о смерти. На постоялый двор Сигарев уже не вернулся, а решил доспать прерванный сон в комнате с Кулябкиным, велевшим Наталье постелить Михаилу на диване. Наконец, под утро бурной событиями ночи, в доме покойной Марфы Захаровны все уснули и наступила тишина. Впрочем, согласно дарственной, лежащей в кармане сюртука пристава, дом и все имущество в нем уже по праву принадлежат новому лицу, а именно, Кулябкину Петру Павловичу.

Поднялись поздно, однако Наталья уже успела вскипятить самовар и сбегать к соседям, чтобы позвали женщину обмыть тело усопшей и обрядить его в последний путь. Из-за неутихающей дневной жары конца августа, что было редкостью для этих мест, решили похоронить Марфу Захаровну как можно быстрее. Священник не сразу согласился, указав, что по церковному правилу принято хоронить на третий день, однако, Кулябкин сказал, что тетка умерла незадолго до полуночи, так, что все выходит без нарушения церковных канонов. Батюшка дал добро. Отпели и похоронили Марфу Захаровну на утро следующего дня. Наталья выполнила волю покойной и ее тело в гробу укрывала роскошная шаль, подаренная Петром. Михаилу пришлось дать телеграмму родителям в Псков, что он задержится в Кобылкине. О причине не сообщил, так, как Чечеткина их родней не являлась. Соседки помогли Наталье приготовить поминальный обед, после которого Сигарев собрался уезжать. С постоялого двора прислали его вещи с извозчиком, нанятым до Пскова. Следом за ним в Петербург засобирался и Кулябкин. Все бы ничего, да Наталья бросилась к новому хозяину в ноги:

- Возьми, барин с собой в Петербург на услужение тебе. Не оставь меня, сироту на улице одну-одинешеньку!

Кулябкин от неожиданности растерялся. Он привык жить в казенных условиях, пользовался услугами прачки и кухарки, готовящей на всех, таких же, как и он, бессемейных нижних чинов. Раньше вполне обходился, нанимать отдельную прислугу для себя слишком расточительно, не по его рангу. Взять горничную, да еще молодую девушку на свою служебную площадь из одной небольшой комнаты с закутком, было бы делом совсем невозможным. Придется снимать отдельную квартиру с кухней и комнатой для прислуги. Впрочем, ему, как человеку, получившему наследство, это теперь по карману. Для сослуживцев вполне понятна и объяснима такая перемена. Разумеется, о неожиданно свалившемся на Кулябкина богатстве, в виде сундука до краев наполненного золотом не узнает ни одна чужая душа, а он уж подумает, что с этим делать дальше, чтобы не вызвать кривотолков, подозрений и, особенно, зависти.

Проводив в дорогу Михаила, Петр задумался о судьбе Натальи. Поразмыслив и вспомнив свое раннее сиротство, решил пожалеть ее: велел собирать девушке с собой в Петербург все необходимое. На следующий день он распорядился забить окна и двери дома надежными досками, снял с цепи теткиного пса, сел с Натальей в повозку и приказал извозчику ехать в Санкт-Петербург.

Ч-1Глава 7 Приезд в столицу/Р25

В столице Кулябкин временно, до той поры, пока не найдет и не снимет подходящую квартиру, определил Наталью Сковородину на постоялый двор, в отдельную, довольно уютную и опрятную комнату с широкой металлической кроватью, покрытой каньевым покрывалом. В изголовье одна на другой лежали большие, пышные подушки в ситцевых наволочках, отороченные оборочками по краям. Из мебели в комнате имелся резной буфет с посудой за стеклянными дверцами, стол, покрытый льняной скатертью с кистями, четыре стула, начищенный воском шифоньер с зеркалом. На крашенном полу постелена дорожка. У окна возле кадки с фикусом - щегол в клетке, которую на ночь нужно накрывать темным платком. Обрадованная такой, по ее понятию, красотой, Наталья - деревенская девушка с простодушием ребенка, получившего нежданный подарок, нисколько не смущаясь Кулябкина, плюхнулась на кровать. Пружинистый матрас заскрипел, а она с какой-то неистовой улыбкой поднимала и опускала на нем свои округлые бедра в черной дорожной юбке, из-под которой виднелись стройные крепкие ножки. От этих движений пуговки на кофточке расстегнулись, обнажив ее белую нежную кожу шеи и груди, какая бывает у девушек только в ранней юности.

- Когда родители были живы, мы с сестренкой любили так на их кровати забавляться! Я у Марфы Захаровны на топчане из соломы спала. Ох, теперь отосплюсь на мягком! Все бока дорогой отбила в повозке…

Кулябкин стыдливо отвел глаза, ему захотелось побыстрее уйти. Однако, спросил:

- Так, у тебя сестра есть?

Наталья, вдруг опомнившись, спохватилась перед молодым мужчиной; села на кровати, застегнула кофточку и поправила волосы:

- Как же, есть, конечно. Только после смерти родителей ее в приют отдали. Она меня моложе лет на 7-8. А я в услужение пошла. Еще до Марфы Захаровны в няньках успела побывать в чужой семье.

Петр, не глядя на девушку, сказал:

- Я заплатил за комнату и за столование. Никуда не выходи. Меня разыскивать тоже не следует. Как найду квартиру сам приду за тобой.

Очень скоро квартира из двух просторных комнат с кухней была благополучна снята. Довольные удачной сделкой хозяева, получив от Кулябкина плату за аренду, благополучно отбыли в деревню, умиротворенно полагая, что от пристава полиции беды не будет. Судя по всему, человек он надежный и со средствами, раз выплатил аренду вперед за полгода.

Конечно, для Петра Павловича эта сумма казалась совсем ничтожной, по сравнению с тем богатством, что передала ему Марфа Захаровна. При желании он в состоянии купить один из лучших особняков в черте города, нанять штат прислуги, приобрести дорогой экипаж с кучером… Может и службу оставить, зажить беспечной жизнью богатого рантье, но Кулябкин не был кутилой и мотом, и, что важно, ему нравилась его работа, хоть и была она под час сопряжена с риском для здоровья, а случалось и жизни. Особенно поначалу службы, когда был на самых низших должностях: городовым, околоточным надзирателем. Постепенно Кулябкин втянулся в службу, обрел опыт, уважение коллег и жителей на подведомственном ему участке, а приносимая им польза обществу, наполняла скромную, нестяжательную душу Петра осознанием своей нужности и даже необходимости. На его счету много спасенных судеб разных людей, попавших в жизненные передряги и коллизии, часто по этой причине, нарушивших закон. Здесь и жены, побитые пьяными мужьями, и дети, бежавшие от насилия в семье на улицу. Было и раскрытие краж, и недобросовестная торговля негодным к употреблению товарами, незаконное содержание домов терпимости… Да мало ли чем приходилось заниматься нижним чинам полиции в таком большом городе, как Санкт-Петербург. К счастью, Петр Кулябкин обладал высоким ростом, могучей силой с железной хваткой, быстротой реакции и острым, внимательным взглядом. Его побаивались нарушители закона и отпетые преступники. С полной уверенностью можно сказать, что этот человек был на своем месте по охране правопорядка.

Ч-1Глава 8 Решение /Р25

Прошло три дня и Кулябкин, как и обещал, появился в гостиничном номере девицы Натальи Сковородиной, который он для нее снял. По виду девушки было заметно, что она успела отдохнуть с дороги и хорошенько отоспаться на мягкой кровати в окружении подушек. Румянец играл на ее по-детски пухлых щеках, светлые волосы расчесаны на прямой пробор и заплетены в две тугие косицы, ярко-голубые, смешливые глаза смотрели прямо и беззастенчиво в золотисто-карие глаза пристава Кулябкина. От этого ее взгляда Петру становилось как-то не по себе. Он по долгу службы повидал немало девиц и помоложе Натальи, среди них были и те, кто околачивался вблизи трактиров в надежде поесть и заработать постыдным занятием. Однако, лишь редкие из них смотрели ему в глаза, как эта девица Сковородина. Пристав Кулябкин, несмотря на свой опыт, задался вопросом:

«Что это? Шалость? Детская наивность или, напротив, взгляд хитрой, искушенной особы, разыгрывающей перед ним роль одинокой, несчастной сироты…»

Ответов Кулябкин пока не знал, в дороге они все больше молчали: он читал, а Наталья дремала или глядела по сторонам из повозки.

Однако, хорошенько поразмыслив накануне своего визита в гостиницу к девице Сковородиной, он уже принял твердое решение, что ему делать с ней дальше.

Горничная заглянула в номер спросить, не принести ли чаю? Не смотря на выходной, Петр Павлович был в мундире и, как положено, при оружии на портупейных ремнях. Понятие выходного дня для него было весьма условным, он всегда ежечасно и ежеминутно чувствует себя несущим службу, даже ночью.

Вскоре горничная вернулась, неся перед собой на подносе большой, разрисованный розами чайник со стаканами в подстаканниках, сахарницей, наполненной кусками колотого сахара и свежими румяными плюшками на блюде. Поставив поднос на стол, она спросила, что еще надобно принести. Кулябкин ответил, что пока ничего не нужно и горничная вышла из комнаты, закрыв за собою дверь.

Выпив вместе с Натальей чай, Петр отставил в сторону пустой стакан. Слегка поглаживая накрахмаленную скатерть своей большой, загорелой рукой, он собирался с мыслями, прежде чем начать разговор. Наталья сидела за столом напротив Кулябкина и выжидающе смотрела на него. Наконец, он произнес:

- Так, вот, что Наталья Сковородина; привез я тебя по твоей слезной просьбе в столицу, а что дальше с тобой делать и не знаю, вернее, не знал…

Наталья перебила Петра Павловича, не дав ему договорить:

- Вы же квартиру нанимать собирались. Сами и говорили-с, что как снимите, так и придете за мной!

- Квартиру-то я нанял… А, тебя куда?

- В услужение к вам. Я готовить, стирать, я всему обучена. Марфа Захаровна была довольна мною, хоть и непросто было ей угодить.

Кулябкин поднял глаза на девушку:

- Нехорошо, не положено нам вместе жить под одною крышей. Я не стар и ты уже не дитя. Неправильно это, когда девица с холостым мужчиной вместе проживают.

Наталья отвела глаза и опустила голову:

- Да не девица я! Никакая не девица…

Кулябкин оторопел, он не мог догадаться, что она имеет ввиду.

- Как тебя понимать?

- Если вы про девство, то я давно его лишена. Еще, когда в няньках была у Горелова, что в приказчиках у графьев Ордынских значился. Он и лишил меня невинности, мне тогда 12 с половиною лет было… Сначала плакала, потом смирилась. Он мне конфет купит или денюжку даст, мне и радостно. Только недолго он мною забавился, понесла я от него. Жена узнала, повела меня к бабке, та дите во чреве моем и умертвила… Порченная я, грешная. Опосля его жена выгнала меня:

- Иди, куда хошь, а из усадьбы вон. Ежели увижу, лицо тебе кипятком попорчу!

Вот и пошла я в Кобылкин, а там окромя, как в трактир – некуда… Хорошо добрые люди помогли. Так и попала я в услужение к Марфе Захаровне.

- Сколько лет тебе?

- Пятнадцать.

- Выглядишь старше. Ты грамотная, читать-писать умеешь?

- Нет. В школу не ходила. Рано сиротство познала, до Горелова перебивалась как могла, а чаще у церквы милость просила.

- Учиться пойдешь. Жить будешь при монастыре. Я договорился. Раз уж я тебя, как сироту принял, то буду помогать еще и потому, что сам сиротой рано остался. Все необходимое: обувь, одежу, белье, на зиму верхнее платье, - это все я тебе оплачу. В монастыре пожертвование сделал, там тебя не обидят. Но и ты меня не подводи, слушайся учителей, монахинь. Грамоту освоишь, ежели захочешь, - дальше учиться пойдешь.

Наталья подняла глаза на Кулябкина:

- Я бы лучше к тебе, на услужение…

Кулябкин усмехнулся:

- Ты сначала выучись и подрасти маленько. А там и жених тебе найдется.

После этих слов девушка еще ниже опустила голову.

Ч-1Глава 9 Неожиданное задание /Р 25

Как и обещал, отвез Петр Павлович свою подопечную в один из монастырей, что под Санкт-Петербургом, где по договоренности с настоятельницей зачислили Наталью Сковородину в 2-х годичную школу при обители. Ученицами были такие же, как и Наталья, девочки и девушки, в основном, из крестьян или бедного мещанского сословия, большей частью сироты без материальной поддержки. Наталья и еще три девицы были самыми старшими по возрасту. Исходя из этого, монахини наложили на них дополнительные обязанности по заботе над младшими ученицами. Что касается Натальи, то она делала это с охотой, памятуя свою сестренку Татьяну. Ее обрадовало, что благодетель Петр Павлович, пообещал забрать из приюта и привезти сюда же на обучение младшую сестру. Свое слово он сдержал и определил восьмилетнюю Таню в школу при монастыре. Так сестры вновь воссоединились. Радости было сверх меры, однако, одна из сестер-монахинь, заметив это, высказала Наталье:

- Ты должна относиться ко всем одинаково и ничем не выделять свою сестру, тем более, что ты через два года закончишь школу и уйдешь, а сестре по малолетству предстоит отучиться полных четыре года, а это значит, что два года ей предстоит здесь пробыть уже без тебя.

Наталья отважилась спросить, а что она будет делать после двухлетнего обучения? Монахиня ответила:

- В горничные пойдешь или на какую другую работу по найму.

Наталья промолчала перед служительницей церкви, но еще тогда решила:

«Уж, если и в услужение, то только к нему, Петру Павловичу. Самому лучшему и доброму. Да, и писаному красавцу, статному с усами! А, уж каков он в мундире при ремнях, да с наганом на поясе и с саблей на боку! Свет таких не видывал!»

Не часто, в основном по праздникам, Кулябкин приезжал проведать своих подопечных. Привозил полную телегу гостинцев на всех учениц: пряники, печенье, орехи, яблоки, мед, конфеты, булочки, леденцы на палочках… монашкам на подношения не скупился, сама настоятельница распорядилась его упоминать на службах «О здравии». Узнав, что корова в монастыре пала, купил двух отелившихся с телятами, да и лошадь с повозкой в придачу для ведения монастырского хозяйства. Не говоря о теплых одеялах и матрасах с подушками в спальни учениц. На все просьбы монахинь отзывался скоро и с щедростью.

Так, незаметно, осень сменилась унылыми днями предзимья. Все чаще небо накрывали снежные тучи и время приближало Рождество.

Как-то, Кулябкина вызвал к себе начальник и спросил:

- Ты, Петр Павлович родом из Псковской губернии? Так, ведь?

- Так и есть, Николай Евграфович, из тех краев я.

- Тогда хочу послать тебя туда с командным заданием. Имение графа Ордынского за долги на торги выставляют. Ты, как пристав, поедешь от нашего ведомства. Дам еще в придачу к тебе двоих полицейских и писаря. Через два дня выезжай экипажем до города Кобылкина, что всего в 10-12 верстах от имения господ Ордынских. Из ныне здравствующих наследников лишь вдова графа и дочь незамужняя, лет двадцати. Прожили все состояние покойника в Париже, а теперь, торги за долги. Считай, - нищими остались.

Ч-1Глава 10 Грустная дорога /Р 24

Маменькины усилия, как можно скорее выдать Мари замуж в Петербурге еще до унизительной процедуры описи имущества, а затем и самого страшного, - продажи имения с молотка, потерпели сокрушительное фиаско. В столице их приняла кузина матери баронесса Вера фон Краузен. Светская львица, достигшая тридцати восьми лет, что по меркам высшего общества означало закат женской обольстительности и переход в матроны. Из танцующей на балах Perfect woman в окружении поклонников, с покорностью занять место наблюдающей со стороны в лорнет за происходящем вокруг. Тем самым, постепенно становясь одной из уважаемых, но, увы, пожилых дам, ездящих по балам, чтобы милостиво улыбаться юным дебютанткам, недавно вышедшим в свет, обсуждать их красоту и наряды, сплетничать по поводу светских романов и интриг.

Вера Львовна болезненно переносила сей факт, несмотря на то, что красота и стройность фигуры все еще были при ней. Удачно вышедшая замуж за богатого немца и землевладельца в Остзейском крае, она родила в браке с бароном фон Краузен двоих детей: старшего сына Ивана, - ровесника Мари и дочь Надежду, которой едва исполнилось шестнадцать лет и, на которую все чаще засматриваются женихи высшего петербургского общества.

Уступив давлению матери, Мари покорно ездила с ней по гостям часто в компании двоюродной тетки фон Краузен, уже выводящей в свет собственную дочь Надин или Надежду – юную, прелестную и богатую невесту на выданье. Рядом с троюродной шестнадцатилетней кузиной, излучающей чарующую улыбку, на двадцатилетнюю, всегда серьезную Мари Ордынскую, вероятные женихи поглядывали с некоторой опаской. Несмотря на изящество и красоту, ум и образованность молодой графини, она не вписывалась в непривычную для себя светскую жизнь Петербурга. Ей поступило два предложения: от престарелого князя Лозинского, который и ходил уже с трудом, опираясь на трость, или поддерживаемый слугой. Не успели Ордынские ответить на предложение князя, как того не стало. Старик так и не дожил до ответа от графини Марии Александровны. Ради правды стоит признать, что получи ее матушка Софья Николаевна подобное предложение от князя, она немедленно приняла бы его. Старик был очень богат и не имел прямых наследников. Видимо, старое сердце сластолюбца Лозинского, известного в свои молодые годы бесчисленными романами, не выдержало потрясения от красоты и изысканных манер Мари Ордынской.

Вторым посватался молодой и симпатичный гвардейский поручик, имевший привычку подкручивать усы. Но слава кутилы, проигравшего родовое имение в карты, и окончательно разорившегося с непомерными долгами, успела дойти до Софьи Николаевны раньше, чем рассчитывал жених и ему было отказано. А время поджимало. В результате этих визитов, предложение руки и сердца от молодого, красивого, богатого и достойного во всех смыслах жениха получила Наденька фон Краузен и их помолвка состоялась той же осенью. Свадьбу обоюдно решили сыграть после православной Пасхи, на Красную горку. По настоянии матери Веры Львовны; дети в семье были крещены по православному обряду. Отец семейства – остзейский немец из любви к жене и сам перешел в православие.

Возвращение матери с дочерью из Петербурга, в выставленное на торги имение, было тягостным вдвойне. Вдовствующую графиню угнетала вина перед дочерью, испытавшей унижение от бесполезных поездок по домам Петербурга в поисках выгодной партии. В нанятой дорожной карете, Софья Николаевна, поднося к лицу кулон с нюхательной солью, едва сдерживала слезы отчаяния. Мари же, напротив, сидела с застывшим и безучастным видом. Всю дорогу от Петербурга она молчала, не проронив и слова.

Наконец, мать сказала:

- Нам просто не посчастливилось, Мари. Осень, еще не все вернулись в Петербург из заграницы и своих имений… Обычно светская жизнь оживает в столице зимой: театры, маскерады, балы… Так до самого Великого поста. Нам не хватило времени, а судебные исполнители не продлили отсрочку, хотя бы на полгода. Ты бы, несомненно имела успех в зимнем сезоне и, наверняка, получила б лестное предложение.

Мари в ответ матери усмехнулась:

- Однако, это не помешало Наде фон Краузен получить предложение от завидного жениха.

- Что я могла сделать, Мари! После долгого отсутствия мои связи в свете Петербурга ослабли, а то и вовсе утеряны. Нам и остановиться, кроме, как у кузины Веры было негде. Я, уж, не хочу сказать, что у нас не имелось средств на достойную нашего высокого происхождения гостиницу. Конечно, весьма больно и обидно, что такая девчонка, как Наденька фон Краузен обошла тебя, но и ты тоже виновата, что не хотела ездить со мной по балам в Париже. Мне надо было настоять. Ты бы давно получила массу лестных предложений еще во Франции и уже была замужем за бароном или виконтом. Там широкий выбор знатных и состоятельных господ! Все свои лучшие годы ты просидела с книгами в церковном соборе Парижа! А, что мы будем делать после продажи с торгов нашего имения и всего имущества, - понятия не имею!

- Тогда бы я окончательно потеряла связь с Родиной и совсем не знала русский язык. Тетушка Вера Львовна предупредила меня, чтобы я в обществе называла Надин по-русски Надя, потому, как мода на французский прошла и Государь-император Николай Александрович твердо ратует за русский стиль во всем и в именах тоже.

Тем временем карета с матерью и дочерью, пересекла черту городского поселения Кобылкин и свернув с дороги, поехала в имение Ордынских.

Ч-1Глава 11 Тягостные думы/Р24

Мари сидела в своей комнате при свечах и с грустью смотрела в темное вечернее окно. Думы теснились в ее голове, а сказанное матерью в порыве отчаяния и безысходности, не давало душе молодой графини покоя.

Мари подошла к зеркалу, посмотревшись в него, сняла с шеи чокер, ленту из черного бархата, плотно отхватывающую ее изящную шею. К чокеру крепился крест с крупными сияющими бриллиантами, - подарок ее отца матери Софье Николаевне на свадьбу. Со временем чокер стал ей тесен и она передарила его подросшей дочери, как память о умершем отце.

Молодая графиня вынула из ушей бриллиантовые серьги, сняла с пальцев кольца. На ней остался лишь ее маленький крестильный крестик на тонком шелковом шнурке. Снятые с себя драгоценности Мари убрала в шкатулку с жемчужным ожерельем и понесла в будуар матери.

Софья Николаевна лежала на бархатной кушетке, ее лоб туго стягивала повязка, что указывало на мигрень, иногда мучившую графиню своими спазмами.

Дочь подошла и молча протянула шкатулку матери. Та спросила:

- Что это, Мари?

- Это бывшие мои драгоценности. Теперь они Ваши, маман. Мне они больше не нужны. Вы можете их продать и на скромную квартиру в Петербурге и прожитие Вам на несколько лет может хватить, если без излишеств. Мои меха, боа – тоже Ваши.

- Что такое? Почему? – мать с удивлением посмотрела на дочь.

- Я прошу Вашего благословения на мой уход в монастырь.

Графиня Софья Николаевна, словно плетью ударенная от этих слов, в порыве нервного возбуждения вскочила с кушетки и, позабыв о мигрени, заходила по комнате, заламывая руки:

- Нет, никогда! Никогда ты не получишь от меня благословения, пока я жива! А без этого тебя ни одна святая обитель не примет! Мари, сжалься! Не оставляй меня одну в этом мире. Я согласна жить скромно, довольствоваться малым. Забыть и навсегда оставить свет. Нам хватит средств. У меня тоже осталось кое-что из драгоценностей, к счастью, незаложенных в ломбард. Я без сожаленья оставлю все, только ты не уходи, не покидай свою несчастную мать!

Не справившись с пережитым волнением, София Николаевна лишилась чувств. Дочь поднесла к ее лицу нюхательную соль и мать, наконец, пришла в себя.

Ч-1Глава 12 Встреча с хозяевами усадьбы/Р24

Пристав Кулябкин и сопровождавшие его лица, прибыли в Кобылкин накануне торгов. В дороге коллежский секретарь, достигший 10 чина Петр Павлович, сидя в служебной карете, ознакомился с делом имения Ордынских. В его задачу входило соблюдение порядка и надзор за ходом торгов. Старого графа он, будучи еще мальчишкой, видел несколько раз, когда тот ехал в карете по проезжей кобылкинской дороге в имение. А сегодня ему предстоит малоприятная встреча с теперь уже бывшими владельцами усадьбы. Аукцион лишь юридически-документально засвидетельствует этот факт. На участие в торгах поступило немало заявок и велика вероятность того, что сделка состоится. Весь вопрос в том, останутся хоть какие-то средства вдове и дочери покойного графа после того, как будут уплачены все долги кредиторам.

Остановились, откомандированные из Петербурга должностные лица, на постоялом дворе городского поселения Кобылкин. После обеда в трактире пристав Кулябкин, оставив там сопровождающих его двоих охранников-полицейских и писаря, сел в служебную карету и приказал отвезти его в имение Ордынских, что в 12 верстах, по современным меркам немногим больше 12 километров.

Прибыв на место, Кулябкин решил осмотреть помещение, где намечено проведение аукционных торгов. Это был большой и светлый парадный зал с колоннами и огромными окнами на две противоположные стороны. Наборный паркет из дорогих и редких пород деревьев, зеркала с венецианским хрустальными подвесками, старинные гобелены из Европы, указывали на былое величие владельцев усадьбы старинного и знатного рода.

Потомок крепостных Кулябкин впервые так близко соприкоснулся с блистательным миром русской аристократии, впервые проник в эти роскошные апартаменты, пусть и в качестве должностного лица при исполнении.

Его мысли прервались с появлением двух особ, идущих к нему, через анфиладу комнат. Как было нетрудно догадаться, то были мать и дочь Ордынские.

При их виде пристав Кулябкин учтиво поклонился дамам. Графиня Софья Николаевна была облачена в черное платье из шелка муар-антик, на ней была шляпа из черного бархата с лентами той же муаровой ткани, что и платье. Лицо графини было под тонкой сеткой черной вуали. На руках перчатки из той же сетки. Всем своим видом она показывала, что пребывает в трауре по своей былой жизни: с роскошью, балами и великосветскими приемами.

Ее дочь Мария Александровна была одета гораздо проще и скромнее своей матери. Их наряды роднило только одно общее – черный цвет. Но, если мать выглядела, как настоящая аристократка и светская львица, то молодая графиня, так и не поднявшая глаз на пристава, выглядела, скорее, как пансионерка строгого заведения или послушница перед постригом. Ее мертвенная бледность поразила Кулябкина. Тонкие черты лица и сжатые почти бескровные губы… Цвета глаз Марии Александровны Кулябкин, привыкший по долгу службы запоминать лица и характерные особенности внешности, так и не увидел. Глаза молодой графини прикрывали опущенные веки с длинными, загнутыми ресницами.

Поинтересовавшись, какие у хозяйки усадьбы есть к нему, как представителю власти жалобы и убедившись, что жалоб нет, пристав Кулябкин сообщил, что торги состоятся в начале следующей недели, после окончания приема заявок на участие в аукционе.

На лице вдовствующей графини появилось выражение, напоминающее гримасу от боли. Она выдохнула:

- Ох, уж поскорее бы! Хуже нет, - ждать конца. Мы будто затворницы в ожидании казни.

Пристав Кулябкин счел своим долгом пояснить:

- То, что немного продлен срок подачи заявок на участие в торгах, на самом деле выгодно вам, как продавцам: чем больше участников, тем выше цена…Правило состязательности – главное достоинство аукционных торгов.

После его слов женщины удалились. Мария Александровна, ничего не сказав и ни разу не подняв глаза на пристава, ушла, поддерживая мать под локоть, оставив Кулябкина одного в большом зале бывшей усадьбы Ордынских.

Посещение поместья, как и встреча с матерью и дочерью Ордынскими заставила пристава взглянуть на происходящее с ними совсем под другим углом. Одно дело читать сухие строчки отчета на бумаге и совсем другое, - встретиться с живыми людьми, ввергнутыми в пучину жизненных коллизий. А, беды, постигшие женщин весьма серьезны; остаться без средств, без крыши над головой… При их привычке жить в комфорте и даже роскоши… Надо отдать должное, графиня-мать держалась с достоинством, не теряя самообладанием, а дочь… В отношении младшей представительницы рода Ордынских Петр Павлович пока не имел, что сказать, но большая разница между ней и матерью очевидна.

Вернувшись из усадьбы, пристав Кулябкин отобедал с сослуживцами в трактире, отдал писарю набело переписать краткий отчет о подготовке помещения к аукционным торгам, затем сел в нанятую при постоялом дворе пролетку и приказал везти его в Псков, до которого было не более 25-30 верст. Перед отъездом Кулябкин предупредил сослуживцев, что возможно, вернется или сегодня же поздней ночью, либо к завтрашнему утру. От сопровождения отказался.

Ч-1Глава 13 Поездка в Псков/Р24

В Пскове Петр Павлович нанес деловой визит хорошо знакомому ему по прошлым делам стряпчему или, как сейчас, – адвокату по гражданским делам Антону Петровичу Затевахину, опытному профессионалу с кристальной репутацией. За услуги брал дорого, но оно того стоило. Кулябкин знал, что именно такой стряпчий, как Затевахин ему сейчас и нужен. Ему можно довериться и клиентскую тайну он сохранит. А стоимость услуг конторы Затевахина интересовала Петра Павловича меньше всего. За срочность составления бумаг и договора он добавил сверху еще половину от общей суммы гонорара. И контора со служащими, отложив на время другие дела, заработала исключительно на поступивший запрос Кулябкина и к вечеру Петр Павлович получил на руки все необходимые документы, заверенные подписью и личной печатью Затевахина А.П.

Сев в ожидавшую его целый день, нанятую пролетку, Кулябкин приказал возчику ехать обратно в Кобылкин и уже наступившей ночью они вернулись на постоялый двор, откуда накануне выехали в Псков. Своим появлением Петр Павлович разбудил дремавшего полового и на вопрос:

- Чего изволите: чаю или отужинать?

Распорядился:

- Чаю и перекусить: будь то хлеба, колбасы. В нумер ко мне принеси.

После легкого перекуса, Петр устало снял с себя мундир, аккуратно повесил его на спинку стула. Положил под матрас личное оружие, - револьвер в кобуре. Оставшись в одном исподнем белье, нательной рубахе и кальсонах, лег на кровать, натянул на себя одеяло и быстро уснул.

На следующий день было воскресенье и Кулябкин на призыв зазвонившего колокола местной церкви пошел на утреннюю службу, посвященную празднику Казанской Божией Матери. По дороге к храму нежданно налетела метель из снежной крупы и быстро промчавшись, унеслась прочь, оставив после себя чистое небо с засверкавшим на нем золотом солнцем. Такое явление в конце октября Петр Павлович счел добрым знаком.

Переступив порог церкви, подал записки «О упокоении» и «О здравии», накупил свечей, внес пожертвование в церковный ящик. Обходя иконы, перед каждой осенял себя крестным знаменем и ставил свечу. У праздничной иконы Казанской Божией Матери, он заметил одиноко стоящую девушку в черном платке, держащую перед собой зажженную свечу. Петр побоялся нарушить это единение с Богом просьбой, - зажечь свою свечу от ее свечи, перед тем, как поставить в поликандило. Кулябкин хотел было отойти к другому церковному подсвечнику, как девушка повернула к нему свое лицо и посмотрела на пристава внимательным взглядом серо-голубых глаз. Это была Мария Ордынская. Она поставила свою зажженную свечу в поликандило. Петр, растерявшись от неожиданной встречи с молодой графиней, ответил ей поклоном и зажег свечу от свечи Марии.

В церковь стал прибывать народ, в основном местные жители Кобылкина и вскоре началась служба.

Мария Александровна уединилась в укромном уголке старинного храма, не желая никого видеть и самой не попадаться людям на глаза. После окончания службы Петр искал ее глазами на выходе из церкви среди прихожан, однако так и не нашел.

«Видимо, ушла из храма через боковую дверь,» - догадался пристав.

На этот раз Петр Павлович ошибся. Молодая Графиня исповедалась настоятелю храма и немного задержалась в церкви.

Идя по дороге, Кулябкин заметил, проехавшую мимо него повозку, свернувшую в сторону усадьбы Ордынских.

«Вне всякого сомнения, Мария Александровна возвращается в свое имение,» - подумал, глядя ей вслед Петр Павлович, – «пока в свое имение.»

Ч-1Глава 14 Аукцион/Р24

Наступил день открытого аукциона по продаже недвижимого имущества Ордынских. Молодая графиня Мария Александровна на торгах не присутствовала. Начальная цена усадьбы была объявлена стоимостью в 30 тысяч рублей. Графиня Софья Николаевна была подавлена, этого не хватит, чтобы расплатиться с кредиторами, а ведь надо еще на что-то жить ей с дочерью. В отчаянии она обратилась к приставу Кулябкину не только, как должностному лицу, но и, как к человеку, внушившему ей доверие при их первой же встрече. Он успокоил графиню-мать:

- Изначальная цена с учетом принятых заявок, значительно увеличится. Нередко случается - в разы. Поэтому, смею посоветовать Вам, графиня, не волноваться.

- Да, да… Вот, и управляющий Василий Спиридонович не даром сетует, что поместье с землями без крестьян, неизбежно к разорению приведет. Я плохо ведаю в хозяйственных делах, по правде сказать, ничего в этом не смыслю. Из людей разумных и опытных многие удивлены, что мы прожили пятнадцать сезонов так беззаботно в Париже. Впрочем, конюшни наши пусты, оранжерея в упадке, земли заброшены… Более тридцати с лишним лет после крестьянской реформы прошло, все сильные и ловкие мужики уехали в города, некоторые разбогатели, а представители знати нищают. Дай Бог пережить все это, – с горечью в голосе призналась приставу графиня-мать.

Тем временем, большой парадный зал заполнился участниками аукциона. Ведущий объявил о начале торгов с заявленной цены в тридцать тысяч рублей, но, как и уверял пристав Кулябкин, ставки постепенно повышались и цена за имение Ордынских достигла сорока двух тысяч. Далее темп состязания заметно снизился. Все велось к тому, что это предельная цена за поместье с землями. Ну, если кто-то еще предложит сверху того 200-300 рублей. А это означает, что долги полностью покрыть Ордынским не удастся. А, ведь, надо еще на что-то жить…

На основании имеющихся документов, пристав Кулябкин был хорошо осведомлен бедственным положением вдовы и дочери покойного графа Ордынского. Ведущий аукциона, назвав в последний раз цену в сорок две тысячи пятьсот рублей, поднял молоток, чтобы с его ударом закрыть торги и объявить имя лица, приобретшего имение Ордынских. Однако, он не успел этого сделать. Незнакомый местному обществу господин в черном сюртуке и цилиндре, все время до того молчавший и лишь наблюдавший за происходящим, поднял карточку участника торгов:

- Предлагаю цену в шестьдесят тысяч рублей!

Все присутствующие разом на него обернулись, но господин, назвавший такую неожиданную цену, был никому не знаком. Аукционист повторил:

- За имение графа Ордынского участник, пожелавший остаться неизвестным, предложил цену в шестьдесят тысяч рублей!

После чего последовал удар молотка и сделка состоялась. Участники торгов поднялись со своих мест и стали расходиться. Взгляд пристава Кулябкина коснулся лица графини Софьи Николаевны; из мертвенно бледного оно покраснело от прилива крови. Графиня, дрожащей рукой поднесла к ноздрям кулон с нюхательной солью и лишилась чувств, к счастью, ненадолго. Кто-то принес ей стакан с водой, она отпила несколько глотков и, поддерживаемая под руки служанкой, направилась к выходу из парадного зала, давнего свидетеля ее триумфальной молодости во всем блеске, а теперь и падения знатного рода своих бывших хозяев. Глядя в след графини, Петр Павлович отметил про себя: «Однако, при всем трагизме произошедшего, Софья Николаевна неизменна себе и безукоризненна: платье, шляпка с вуалью, ридикюль, расшитый бисером, перчатки… Будто в театр собралась. Вот, что значит голубая кровь, вот, оно – столбовое дворянство! Этому нельзя научиться, с этим рождаются.»

Ч-1Глава 15 Разговор перед отъездом/Р24

На следующий день пристав Кулябкин приехал в имение Ордынских попрощаться с семьей покойного графа перед отбытием в Петербург в связи с выполнением служебного задания.

О его прибытии доложили графине-матери и молодой графине. Мария Александровна сказалась больной и не вышла к приставу, а Софья Николаевна, напротив, выразила свое желание увидеться с Петром Павловичем, если у него есть немного времени, чтобы обождать ее.

Слуга провел пристава в одну из анфиладных комнат, что вели в парадный зал, где накануне состоялся аукцион, на котором решился вопрос с новым владельцем усадьбы.

Петр Павлович сел в одно из кресел в ожидании появления вдовствующей графини. Она не заставила долго себя ждать и появилась перед приставом тщательно одетая и причесанная, но по теням под глазами, можно было догадаться, что графиня Ордынская накануне провела бессонную ночь.

Кулябкин поднялся навстречу, идущей к нему Софье Николаевне. Он поклонился графине, она ответила легким наклоном головы, затем села в кресло напротив пристава, сделав знак, последовать ее примеру.

- Мари нездоровится, она просила передать, что испытывает неловкость за невозможность лично проститься с Вами, Петр Павлович. Я, в свою очередь, благодарю Вас за оказанную поддержку в нашем ужасном положении. Теперь ждем, когда нас отсюда попросят… Мари не здорова, а я в таких делах абсолютно беспомощна. Надо искать квартиру, пусть самую скромную, но в Петербурге. Хорошо, что осталась некоторая сумма на жизнь, ну, а как там дальше сложится, одному Богу известно. В глазах графини блеснули слезы, но она взяла себя в руки.

Кулябкину стало искренне жаль вдову. Неприятности, произошедшие с ней в последнее время, исказили и рано состарили лицо некогда одной из первых красавиц Петербурга и Парижа.

- Моя жизнь кончена, в свет я больше не вернусь и буду тихо доживать свой век в раскаянии, молитвах и постах! Но дочь! Ах, если бы Вы знали, что совсем недавно бедная Мари отдала мне все свои драгоценности и слезно умоляла меня, как мать, дать свое благословение на постриг ее в монахини. Я не знаю, кто так щедро заплатил за нашу усадьбу и тем самым спас меня и дочь от жутких последствий. Я бы не посмотрела на свое знатное происхождение и в ноги бы упала с благодарностью, если бы знала какому лицу обязана!

Кулябкин, не в силах был дальше выслушивать такого рода признания, полные экзальтации и отчаяния. Он, едва дождавшись паузы в бурном потоке слов графини, сказал спокойно и просто:

- Никого не нужно благодарить, кроме Бога, графиня. Он все устроил сам по своей воле. Никто вас с дочерью из имения Вашего покойного мужа не выгонит, будьте покойны, потому, что это я его купил. Живите сколько вам заблагорассудится. Я же постараюсь найти вам жилье в Петербурге по Вашему вкусу и средствам. Возможно, как Вы и сказали, скромную квартиру или домик в пригороде столицы. Вам решать. Посоветуйтесь с Марией Александровной. А я прощаюсь. Мне предписано завтра вернуться на службу в Петербург, так как работа моя здесь выполнена. Банк и другие кредиторы получат свое сполна и с причитающимися процентами. Мое почтение Марии Александровне. Кулябкин откланялся и повернувшись собрался уйти, оставив графиню одну. От сказанного приставом, Софья Николаевна на какое-то время потеряла способность говорить. Однако, увидев уходящего Петра, графиня из последних сил произнесла:

- Петр Павлович, прошу Вас задержаться, не уходите!

Кулябкин покорно вернулся к графине.

- Петр Павлович, я, как мать Мари, хочу спросить Вас: Вы любите мою дочь? Вы ради нее это сделали? Я, не смотря на неравенство наших сословий и происхождения, даю согласие на ваш брак с Мари.

Пришла очередь поражаться Кулябкину. Слова графини застали его врасплох и ввели в самое крайнее недоумение, которое он старательно пытался скрыть. Он не был готов таким образом решить не только свою судьбу, но и судьбу молодой графини, которую видел мельком всего пару раз.

- Сказать, что я это сделал преднамеренно, чтобы каким-то образом исполнить задуманную мною женитьбу на Марии Александровне, это было бы погрешить против истины. У меня и в мыслях такого не было. Ваша дочь достойна гораздо лучшего мужа: культурного, образованного, - ей под стать. Благодарю за высокую честь, но я совсем не гожусь Вам в зятья. Я из мужиков. Мои предки были вашими крепостными. Да и чины мои невелики…

Софья Николаевна внутри себя была согласна с каждым словом пристава Кулябкина, но боязнь, что дочь может ее не послушаться и уйти в монастырь, страшила графиню больше всего, даже больше такого неравного брака-мезальянса с мужем из бывших крепостных. Опытная женщина, повидавшая многое в жизни, она достала свой последний козырь:

- Это все в прошлом, Петр Павлович. Теперь Вы владелец усадьбы, Вы можете уйти со службы, стать помещиком и на полном основании получить дворянство. Скажите только одно: Вы хотите взять мою дочь в жены?

Кулябкин ответил не сразу:

- А, захочет ли сама Мария Александровна венчаться со мной? Как она скажет, так и будет. Я приеду через неделю. – и, поклонившись графине, Петр Павлович направился к выходу, минуя анфиладу комнат. Сев в экипаж, дожидавшийся его у парадного входа, он уехал из усадьбы.

Ч-1Глава 16 Разговор матери с дочерью/Р24

После отъезда пристава, оставшись одна, Софья Николаевна тяжело вздохнула:

«Да, этот безродный, из бывших крепостных, вовсе не так прост и тем более не глуп. Судя по всему, ему свойственны понятия чести, благородства и даже великодушия. Однако, надо поговорить с Мари. Моя дочь так не похожа на меня… Росла все время рядом под крылом матери, а выросла почти, как чужая. Молчаливая и все время с книгами. Как знать, может этот бывший крепостной – не самая плохая для нее партия. Судя по всему, он еще и богат…»

Графиня Софья Николаевна постучала в комнату дочери и услышав:

- Заходите, маман, - открыла дверь.

Мари лежала на канопе с книгой в руках.

- Мари, у меня новости, - вкрадчиво начала графиня.

Дочь оторвала глаза от книги и вопрошающе посмотрела на мать.

- Мы спасены, Мари. Нас никто не собирается выгонять из усадьбы твоего отца…

- Бывшей усадьбы моего покойного отца, - поправила дочь.

- Более того, мы можем здесь проживать сколько нам заблагорассудится. Так сказал новый хозяин, купивший на аукционе наше поместье.

Мари закрыла книгу и отложила ее в сторону.

- Так, кто же новый хозяин бывшей нашей усадьбы?

- Трудно представить, это Кулябкин Петр Павлович. Пристав, что приезжал из Петербурга. Оказалось, что он очень богат, хоть и низкого происхождения. Представь, - из бывших крепостных Ордынских. Сейчас много из мужиков богатеет в городах. Это мы, – потомственные столбовые дворяне, истинная русская аристократия, нищаем с каждым днем в разоренных усадьбах.

- Он служит в полиции, как он мог так разбогатеть? Не на жалование все же…

- Вероятно, получил наследство от богатого родственника. Это еще не все, Мари… Петр Павлович сделал тебе предложение. – самым серьезным и почти торжественным голосом сообщила дочери Софья Николаевна.

Кровь прилила к лицу молодой графини. В волнении, она встала с кушетки и обхватив себя руками за плечи, нервно заходила по комнате:

- Ах, вот оно, что! Вот, что значит эта покупка имения! Как оказалось, пристав и меня вместе с усадьбой прикупил. – щеки взволнованной Марии Александровны запылали гневным огнем.

Мать не ожидала от всегда спокойной и даже холодной дочери такой бурной реакции.

- Прошу, возьми себя в руки, Мари! Давай разумно все взвесим и обсудим. Я сама не в восторге от подобного зятя низкого происхождения, да и фамилия у него ужасная – Кулябкин, как у большинства простолюдинов. Но Петр Павлович обладает и достоинствами: он молод, высок и статен, красив лицом. Да, к тому же богат. Манеры его просты и подчас грубы, но всему этому можно научиться. Я заметила в нем и благородство, и понятие чести, что свойственно не всем мужчинам, вращающимся в светских кругах. Вспомни, сватавшегося к тебе гвардейского поручика, промотавшего в карты состояние. А после того, как в свете разнесутся слухи, что наше имение пошло с молотка, вряд ли тебе найдется достойная партия.

- Меня не волнует мнение света.

- Мари, подумай хорошенько о себе, обо мне... Петр Павлович оставит службу и запишется в помещики, а это уже получение дворянства! И, самое главное, он просил не оказывать на тебя давления. Так и сказал перед отъездом в Петербург: «Решать Марии Александровне. Как скажет, так и все произойдет.» Он обещал приехать за ответом через неделю. Соглашайся, Мари и подумай о нас!

Ч-1Глава 17 Белая Лилия/Р 825

Как и обещал, ровно через неделю пристав Кулябкин, приехав из Петербурга, первым делом нанес визит в имение к Ордынским. Для себя он уже все решил: «если графиня Мария Александровна даст свое согласие стать его женой, то он оставит службу, запишется в помещики и получит дворянство, как того желает его предполагаемая теща, графиня Ордынская. Обзаведясь семьей, он обоснуется на постоянное жительство в имении, наймет грамотных, опытных в делах людей и засучив рукава, начнет поднимать усадьбу: отремонтирует конюшни, возродит конепроизводство, приведет в порядок оранжерею. Возможно, для этого ему необходимо будет поехать за границу самому, чтобы перенять новые методы ведения сельского хозяйства.

Если Мария Александровна откажет ему, то он останется на службе в Петербурге, а в имении будет наездами, чтобы следить за работами по ее восстановлению. Расстояние от столицы не так уж велико и при хорошем конном экипаже можно за ночь добраться до усадьбы. К своим 27-ми годам Петр достиг 10 чина, что не так и плохо. Однако, в городе с электрическим освещением, где в планах трамваями заменить конку, во всем чувствуется ветер перемен. На службу в полицию стали брать все чаще людей образованных, с университетскими дипломами, что гарантирует быстрый карьерный рост. Петр стал это ощущать в последнее время особенно остро. Теперь, когда у него есть деньги на все, нередко приходит мысль, что нужно, даже необходимо, получить высшее университетское образование и тогда при его усердии и опыте он достигнет высших чинов по службе.

Подъехав к усадьбе, Кулябкин вышел из экипажа и стал подниматься по парадной лестнице теперь уже его дома, однако, чувство, что он по-прежнему здесь чужой, а вовсе не хозяин, не покидало Петра Павловича. Немногочисленные слуги, давно не получавшие жалование, были в похожем положении: они не могли привыкнуть, что у усадьбы теперь другой владелец и по старой привычке обращались к графиням, как к законным хозяйкам, на что Кулябкин смотрел спокойно и, как на само собой разумеющееся. Он не хотел давать всем понять, кто в доме хозяин и вел себя подчеркнуто почтительно к дамам, хоть и утратившим права на владение усадьбой.

Слуга, приняв у Петра Павловича шинель, спросил:

- Как доложить господам?

- Скажи: Кулябкин Петр Павлович. – ответил ему пристав.

Через несколько минут навстречу к Петру вышла графиня-мать и по ее улыбающемуся лицу, он понял, что его дела не так и плохи…

- Ах, любезный Петр Павлович! Как Вы, однако, точны! Несмотря на такую метель приехали из Петербурга. Скоро время обеда. Надеюсь, что вы разделите его с нами?

Кулябкин в ответ учтиво поклонился Софье Николаевне:

- Как здоровье Марии Александровны?

- Благодарствую, она здорова.

Подойдя к Петру поближе, из боязни, что их услышат, графиня прошептала:

- Поздравляю. Мари согласилась на Ваше предложение.

Петр тихо ответил Ордынской-старшей:

- Я, надеюсь, что услышу это от самой Марии Александровны.

В это время дверь гостиной отворилась и вошла Мари. Кулябкин учтиво поклонился молодой графине, она ответила ему поклоном.

Мать посмотрела на дочь с особым выражением лица, затем повторила сказанное ею ранее, но уже гораздо громче:

- Моя дочь приняла Ваше предложение, Петр Павлович.

- Мне хотелось бы услышать это от самой Марии Александровны, так как ей решать. – повторил Кулябкин еще раз, теперь в присутствии младшей графини.

Мари, подняла на пристава светло-голубые глаза и чуть слышно произнесла:

- Я согласна стать Вашей супругой, Петр Павлович.

После чего вновь опустила ресницы и слегка наклонив голову, сжала бледные губы.

Подали довольно скромный обед из малого количества блюд. Мари сидела напротив Кулябкина, графиня-мать гордо восседала во главе стола, сервированного старинным фамильным серебром, которое теперь вместе со столом, со всем имуществом в доме, как и самим домом принадлежит новому владельцу - Кулябкину Петру Павловичу.

Мари, едва касаясь блюд столовыми приборами, отрезала крохотные кусочки. Ела медленно и исключительно с закрытым ртом, ни разу не промолвив и слова с целью завязать разговор за обедом. Ее глаза были по-прежнему опущены. Кулябкин только сейчас позволил себе хорошенько разглядеть ту, которая должна стать его женой. Бледная, с тонкой, почти прозрачной кожей, сквозь которую были заметны голубые прожилки, она напоминала собой хрупкий цветок белой лилии, расцветший посреди зимы. Один такой Петр случайно увидел в графской оранжерее. Каким-то чудом он выжил после того, как из-за нехватки дров пропала вся цветочная коллекция. Он разведет много лилий, как символ чистоты и непорочности Девы Марии и ЕГО Марии… Незнакомое ранее чувство, неожиданно нахлынувшее, вошло в душу простого человека, такого, как Кулябкин, - то было благоговение к Марии Ордынской. В строгом темном платье с белым кружевным воротником, гладкими волосами на прямой пробор, она внушала Петру именно это чувство. Он был потрясен таким открытием. Как не похожа она на девушек, коих он видел до встречи с ней… «Единственная и неповторимая Белая Лилия. Неужто, и впрямь, ты будешь моей?!» - сердце пристава сжалось от нежности к Мари. А она, будто, прочитав его мысли, вновь спрятала глаза, опустив веки с длинными ресницами.

Ч-1Глава 18 Окрыленный счастьем/Р24

Окрыленный счастьем, Петр подал рапорт на увольнение. Его начальник Лоскутов Николай Евграфович, был крайне удивлен и даже раздосадован такому поступку своего подчиненного. По слухам, сам из бывших мужиков, сделавший неплохую карьеру к своим пятидесяти с небольшим годам, благодаря женитьбе на дочери одного из высших чиновников, ныне почившего.

Начальник вызвал к себе пристава Кулябкина и указав на поданный им рапорт, хмуря брови, спросил:

- Что не так, Петр Павлович? Столько лет под моим началом… Ни одного плохого отзыва и замечания к тебе. Может чином не доволен, но какие твои годы, а ты уже коллежский секретарь. Годика через три получишь повышение. Обещаю лично похлопотать через свои связи наверху. Забирай свой рапорт и продолжай нести службу. Дел немеряно в государстве Российском, а ежели такие, как ты уйдут, то и вовсе все накроется «турецким барабаном»! Ну, забирай свой рапорт, Петр Павлович!

Кулябкин, потупясь, молча выслушал начальника, но рапорт из его рук назад не принял.

- Благодарю за оценку трудов моих, Николай Евграфович, но забрать, поданный мною рапорт на увольнение отказываюсь. И, не в чинах причина. Я женюсь.

- Поздравляю, хорошее дело! Искренне рад, Петр Павлович. Но зачем со службы уходить?!

Кулябкин прекрасно понимал, что скрывать бесполезно и продолжил:

- Я имение купил семейства графа Ордынского. Вот, и намерен записаться в помещики, чтобы все силы положить на ее восстановление.

Это сообщение немало удивило начальника. Он сидел за столом своего кабинета, погруженный в размышления по поводу сказанного Кулябкиным. В голове Лоскутова вертелось много вопросов, которые он хотел бы задать своему пока еще подчиненному. Он уже знал, что с рапортом решено, - он его подпишет, но один вопрос все же задал Кулябкину:

- Смею спросить, Петр Павлович, а кто же невеста?

- Графиня Ордынская Мария Александровна. – ответил пристав.

После этих слов в присутствии самого пристава Кулябкина, начальник Лоскутов Николай Евграфович поставил на поданном на его имя рапорте визу:

«Не возражаю. Уволить по просьбе подателя сего рапорта, Кулябкина П.П.» и подписавшись, указал дату: 10 декабря 1897года.

Таким образом, вопрос с увольнением Петра Павловича Кулябкина из органов полиции города Санкт-Петербурга был решен. Однако, начальник не торопился отпускать от себя бывшего пристава, с которым проработал вместе много лет. Николай Евграфович достал из кармана наградные часы на цепочке и посмотрев на время, сказал:

- А не съездить ли нам куда-нибудь вдвоем отобедать на прощание, Петр Павлович?!

- Польщен и буду рад, Николай Евграфович! – ответил Кулябкин.

Лоскутов поставил в известность о своем отбытии заместителя, поручив тому исполнять его обязанности во время отсутствия. Вдвоем с Кулябкиным они вышли из административного здания полиции и наняв извозчика, по совету Николая Евграфовича, отправились в известный в то время ресторан «Медведь», славившейся своей кухней и теплым приемом публики. Разумеется, при своем скромном образе жизни, Кулябкин никогда ранее не бывал в подобном заведении, все, что ему доводилось посещать, - это трактиры.

………………………………………………………………………………………………………………

«Медведь» — ресторан, работавший в дореволюционном Петербурге по адресу Большая Конюшенная улица, 27[1]. Посетителей у входа встречало чучело медведя с подносом в лапах. Это стало своеобразной визитной карточкой ресторана[2]. В заведении подавали в основном блюда русской кухни[3]. Один из залов ресторана представлял собой бывший двор, переделанный в атриум со стеклянной крышей[2]. Ресторан посещали многие известные культурные деятели[1]. Сегодня в помещениях бывшего ресторана располагается Театр эстрады имени А. И. Райкина. /Из Википедии/

Ч-1Глава 19 В "Медведе", или Неожиданные откровения начальника/Р24

Стоило лихой пролетке подъехать к ресторану «Медведь», как швейцар с почтением распахнул перед ними дверь, приглашая войти. В сопровождении метрдотеля, бывшие коллеги прошли в кабинет для особых посетителей. Судя по подчеркнутой услужливости персонала от низшего звена до начальствующего над ним, Николай Евграфович Лоскутов бывал здесь не раз, что при его службе в полиции, да в высоком чине, совсем неудивительно. Каждому из владельцев: от мелкой лавочки, торгующей чем попало, до новомодных пассажей со стеклянными потолочными перекрытиями, где после удачных покупок можно посидеть в кафе-бистро и ресторанах, так полюбившихся публике с деньгами, желавшей жить красиво и весело, ничуть не хуже, чем в Париже, Берлине или других европейских столицах. С развитием капитализма в России эта прослойка общества все больше росла, да и сам ее состав обновлялся: купцов сменяли предприниматели, банкиры, промышленники, успевшие получить хорошее образование, чопорных аристократок, потеснили дамы полусвета, в основном из актрис, певиц и балерин. А, с балетом в России всегда было прекрасно, во все времена, как при царизме, так и в сменившем его правящем режиме СССР.

Декабрьская ранняя темень располагала к посещению подобных мест столицы, где играет музыка, где царствует веселье среди пальм в кадках и цветов из зимнего сада, расцветших в зимние морозы благодаря электрическому освещению и теплу от батарей водяного отопления.

Кулябкин охотно принял на себя обязанности пригласившего лица. Очень скоро в кабинет принесли: икры черной и красной, солянку с осетриной, дичь, фрукты, закуски и разные напитки. Лоскутов, как и Кулябкин предпочел «Зубровку». Надо заметить, что спиртным Петр Павлович никогда не злоупотреблял, пил понемногу и всегда закусывал, любил квас, медовуху и клюквенный морс, как самые лучшие освежающие напитки.

А, вот, Лоскутов, исходя из того, что он больше Кулябкину не начальник, разрешил себе расслабится за столом. Изрядно выпив все той же «Зубровки», закусив холодцом с хреном, он испытующе уставил глаза на Петра. Затем спросил:

- А, вот, ответь мне, Петя, как тебе удалось купить имение Ордынских?

Кулябкин, догадавшись, что одной из причин поехать с ним в «Медведь» было любопытство бывшего начальника. Однако, скрывать Петру было нечего, поэтому ответил без утайки, как было:

- Как и все, - подал заявку на участие в торгах. И, хоть, как должностное лицо я закон не нарушил, но, все же, нанял через контору стряпчего, который и действовал от моего имени.

- И за сколько купил? – поинтересовался Лоскутов.

- Аукционная итоговая сделка не тайна за печатями. Все есть, все в регистрационной палате хранится. Вам скажу, как бывшему начальнику:

- Шестьдесят тысяч рублей.

- Щедро, однако. Поместье года два назад было разграблено. По опросам, изгнанный за проступки и нарушения, а проще за воровство, бывший приказчик, некто Горелов возглавил в тех краях шайку, промышлявшую разбойничьими нападениями. Поступило заявление от управляющего имением … забыл фамилию… Василий, кажется, Спиридонович. Но владельцы усадьбы Ордынские, - мать с дочерью были тогда за границей. Коней элитной породы из конюшни угнали, а преступников так и не нашли. Я протокол читал.

- И еще… Между нами признайся, Петр Павлович, откуда у тебя такие деньги? Шестьдесят тысяч!

По дарственной от родственницы Чечеткиной Марфы Захаровны. Есть официальный, юридически заверенный документ. У меня имеется подлинник. Оказалась тетя, опекунша моя с детства, обладала большим состоянием. Одинокая и кроме меня у нее никого не было и нет. Вот, откуда, Николай Евграфович. Спрашивайте, если еще есть, что спросить. У меня от вас тайн нет.

Лоскутов опрокинул в себя очередную рюмку «Зубровки» и уткнувшись хмельным взглядом в мундир бывшего пристава, служащий тому последний день, спросил:

- А, как тебе удалось уговорить молодую графиню принять твое предложение? Или ей с маменькой деваться совсем некуда?

Кулябкин, отпив из стакана клюквенный морс, сказал:

- Им на жизнь хватило бы на несколько лет, а может и больше. С уплатой долгов и процентов по ним графиням осталось десять тысяч рублей.

- Ничего не понимаю…и она, из столбовых дворян согласилась пойти за тебя?! Ничего не понимаю… - Лоскутов налил в рюмку еще «Зубровки» и опрокинул в себя. Затем, приложив к усам ладонь, шумно вздохнул и сказал:

- А, впрочем, не завидую. Я тебе, как сыну скажу, не женись на графине. Намучаешься с ней. Потом вспомнишь меня.

Уже хорошо опьяневший, Николай Евграфович разоткровенничался:

- Я, ведь, тоже на благородной женился. Не на такой, как твоя из столбовых, но на дворянке – дочке генерала. И тоже, как ты, Петя из мужиков, сам побыл в крепостных и в рекрутах удалось послужить. Я это время помню хорошо. Повоевал и на Кавказе с 1861 по 1864 год. До самого конца компании. Там и определили меня к офицерам в денщики. За три года так до самого генерала и дотянулся, - прислуживать ему. Случай помог. Генерал наш, что-то по карте разглядывал с карандашом в руке. А тут, откуда ни возьмись снаряд упал рядом с палаткой, где мы с генералом, а я не растерялся и накрыл его собой. Вот, ведь как! Даже и не сообразил, как сделал. Меня осколками всего посекло, в лазарете доктор какие достал, какие до сих пор сидят во мне. Георгия дали. А тут и войне конец. Из госпиталя меня генерал к себе в дом забрал, тоже прислуживать по хозяйству. Мне 23 года, молодец из молодцов. А у генерала дочка под тридцать лет… Потом оказалась больная. От книг умом тронулась. То ничего, то опять найдет на нее. Доктора, кто что говорили. Многие советовали замуж ее выдать. Так, кто ж в своем уме такую возьмет, хоть и с приданным генеральскую дочь. Тут я и подвернулся. Короче, женился на Варваре Ивановне. И, вправду, после свадьбы ей вроде, как и полегчало, вроде с нее и порча сошла. Тесть с тещей не нарадуются. Двое детей у нас народилось: сын и дочь. Сейчас уже взрослые. Но жизнь с женой Варварой Ивановной у меня не заладилась. Она словно прозрела. Если раньше, сразу после свадьбы спокойная была, то после двух лет совместной жизни стала меня жена гнобить: то сел не так, то встал не так, то ем не так, то храплю во сне… Упаси, Боже при ней рыгнуть или нечаянно «голубя» пустить… Скандалу не оберешься! Кричит: - Мужик-лапотник, такой-сякой! Деревенщина поротая и какими только словами при малых детях меня она не поносила! Тесть одно: - Терпи, брат! За терпение от меня и наследство получишь! Вот, потерпел я лет пять, а потом от злой жены и другую завел – Феодосью Герасимовну. Вдова с сыном. Женщина добрая, ласковая. Я для нее - солнце на небе. От меня ей все приятно, все хорошо и сладко. Тесть, конечно, не подвел и справку об образовании мне добыл с печатью, учителей мне нанял по грамоте и чтению. Книги по службе приносил и читать заставлял. Потом сам и проверял. А, как умер, то по завещанию я всем пользуюсь, пока с его дочерью живу и только после ее кончины мне большая часть наследства отойдет. Хитро составлены документы. Одно хорошо, что жена не интересуется мною. Поэтому я еще и живу с ней в бумажном браке. А ей уж 60 годков отроду, но она и меня пережить может, ибо злостью одной питается. Сын самостоятельно живет, окончил Пажеский корпус. Дочка замуж вышла за отставного офицера, двое детей у них. А я, если б не Феодосья Герасимовна, поверь мне, давно бы плюнул и ушел от жены хоть пешим странником отравился по матушке-России. И сейчас, я уже могу выйти на пенсию. На жизнь хватит и без генераловых денег. Жена развод не дает. А, у Феодосьи младшенький сын Ванечка от меня прижит…