Сергей Петрович Бекетов, рыжеволосый мужчина неполных тридцати лет, обладатель уникального дара некроманта вещего, то есть способного не только поднимать и успокаивать мертвецов, но ещё и общаться с духами, сидел в своём кабинете в удобном глубоком кожаном кресле и предавался философским размышлениям. Как известно, мужчина, обретший счастье в браке становится всего лишь супругом, а несчастливый в семейном союзе постепенно превращается в философа. И не сказать, чтобы Сергею Петровичу так уж не повезло с женой. Его супруга, Ольга Григорьевна, весьма миловидная, да что там, очень даже хорошенькая двадцатидвухлетняя блондинка была искренне влюблена в своего мужа, без всякого лукавства или иронии считая его самым мужественным, прекрасным, сильным, талантливым, мудрым и так далее, так далее, так далее человеком на свете. В первые дни семейной жизни (поскольку брак был договорным как такового периода ухаживания и не было) Сергею Петровичу безмерно льстило неприкрытое восхищение молодой жены, он охотно проводил с ней время, танцевал на балах, выгуливал по магазейнам и в парке, читал вслух модные романы (хоть сам и не был до них охотником) и даже иногда чем-либо зацепившие газетные статьи, которые хотелось обсудить, а подчас и раскритиковать. Ольга Григорьевна внимала мужу как древние греки своим оракулам, горячо поддерживала любое его суждение и с гордостью, если муж позволял, озвучивала его своим подругам и родственникам. Одним словом, молодая госпожа Бекетова была практически идеальной супругой, что в первый, самый сладкий, не зря ведь его прозвали медовым, месяц вполне устраивало Сергея Петровича, который на волне семейного счастия забыл о ночных пирушках, катаниях в ресторации в компании шумных гуляк, карточных играх до утра под звон бокалов и даже страстных ласках горячих и доступных прелестниц. Да право, кто бы стал осуждать молодого мужа, открывшего для себя целый сонм непознанных ранее удовольствий, в столь простительной забывчивости!
Однако уже к началу второго месяца новизна супружества поблёкла, семейные трапезы сначала стали обыденностью, потом начали наводить скуку, а к концу третьего месяца Сергей Петрович и вовсе искал любой предлог, лишь бы избежать нудных разговоров во время чинных и муторных, как отпевание, трапез. Прелесть жены также значительно поблёкла, ведь всем известно, что женщина красива и желанна лишь до тех пор, пока свободна или же принадлежит другому мужчине. А став законной супругой быстро превращается в военный трофей, который торжественно водружают на полку, где он и пылится до скончания дней и достают его с каждым годом всё реже и реже, дабы похвастать перед гостями или же воспользоваться при необходимости и отсутствии более достойного предмета. Да и право, чем может привлечь молоденькая глупышка, вся жизнь которой ограничена домашними стенами, не знающая всех прелестей и соблазнов большого мира и даже суждения собственного не имеющая! Её дело – бальную залу собой украшать да детишек рожать, впрочем, с последним Сергей Петрович не торопился. Он мужчина молодой, рано ему ещё увеличивать хомут на собственной шее, хватит и одной супруги. А наследники? Придёт и их черёд, но после, когда он сам нагуляется и готов будет облачиться в халат на ватной подкладке и запереться в четырёх стенах. Жена тоже ещё молода, успеет родить, как говорится, дурное дело нехитрое.
Сергей Петрович досадливо поморщился, закинул ногу на ногу и пригубил первосортного коньяку. Конечно, пить днём – дурной тон, но, право, много ли беды в одном бокале? И вообще, учитывая всё накапливающиеся невзгоды дивно, что бокал всего один! Взять, например, сегодняшнюю встречу с давним приятелем Андреем Егоровичем Тихоновым. Сколько в безоблачные холостяцкие дни было выпито с ним бутылок игристого шампанского, сколько карточных баталий пройдено! А сегодня Андрей Егорович даже узнал не сразу, мимо прошёл, добро, хоть потом вспомнил да обернулся. Хотя, право слово, уж лучше бы и не оборачивался, беседа с ним оказалась сущим разочарованием, ибо убеждённый холостяк, прекрасный и благостный, точно майский день, с упоением предавался воспоминаниям о карточных выигрышах и проигрышах, о новых, заслуживающих самого пристального внимания, певичках, об игристом шампанском и невероятных устрицах, которых он вкушал в компании таких же не обременённых семьями счастливцев. Между красочными рассказами о полнейшем карточном крахе господина N и невероятной удаче в делах амурных господина К, коему покорилась известная своей неприступностью баронесса Ф, Андрей Егорович поинтересовался делами Сергея Петровича и чрезвычайно удивился, узнав, что тот женился, причём уже довольно давно.
- Друг мой, как же Вас так, не сочтите за невольную грубость, угораздило? – воскликнул господин Тихонов, немало не смущаясь тем, что на его громкий голос начали оборачиваться.
Сергей Петрович, который с каждым новым днём и сам всё чаще данным вопросом задавался, криво улыбнулся и развёл руками:
- Любовь.
Андрей Егорович хмыкнул, помолчал, покручивая усы, коими невероятно гордился и, понизив голос, спросил:
- Любовные игры зашли столь далеко, что невеста оказалась в деликатном положении, а ссориться с её родственниками чрезмерно опасно?
- Боже сохрани! – от подобного предположения господина Бекетова даже передёрнуло.
Господин Тихонов расплылся в благостной улыбке, задорно подмигнул засмотревшейся на него молоденькой симпатичной горничной, забывшей, куда именно она спешила, и тоном кота, получившего целую миску отборных сливок, пророкотал:
- Значит, вы сменили удалую вольницу на золотую клетку. Или столь желанный Вам мундир?
- Я не кокотка, чтобы продаваться, - прошипел задетый за живое Сергей Петрович, ибо приданое было, причём весьма солидное (иначе, помилуйте, какой вообще толк в этих свадьбах?)
Следующие семь дней слились для Сергея Петровича в один непрерывный поток забот, приготовлений и прочих мелких хлопот, кои, как это чаще всего и бывает, отнимали большую часть времени. Разумеется, готовился господин Бекетов вовсе не к балу, после того, как он отдал приказ о подготовке к данному мероприятию супруге, больше он не думал ни о бале, ни о жене. Сергей Петрович методично и скурпулёзно готовился к отъезду: взимал долги со своих немногочисленных кредиторов, собирал (на всякий случай, а вдруг, пригодятся?) рекомендательные письма, неоднократно ходил в банк, дабы перевести свои средства в столицу, дотошно, едва ли не с лупой в руках, рассматривал свои вещи, решая, что взять с собой, что отдать слугам, а что и продать, ведь денег, особенно в столице, много не бывает. Верный камердинер беспрекословно выполнял любой приказ хозяина, а вот горничная Ольги Григорьевны, чрезвычайно озабоченная тем, что приготовления никоим образом не затрагивают её госпожу, нет-нет да и задавала каверзные вопросы, на которые, впрочем, Сергей Петрович ответа не давал. Ещё не хватало перед прислугой отчитываться! Горничная же с каждым днём становилась всё мрачнее, всё сильнее терзалась сомнениями и подозрениями и за два дня до бала, не выдержав душевных мук, решилась поговорить со своей госпожой. Пусть Ольге Григорьевна сама всё объяснит, развеет страхи, ведь наверняка господа всё промеж себя давно решили, а она, Дуняшка, в силу своей глупости всё не так поняла, а теперь совершенно напрасно терзается.
- Ольга Григорьевна, - робко окликнула Дуняша госпожу, безмолвно и неподвижно застывшую у окна в небольшой, редко используемой гостиной.
Барыня не откликнулась, пришлось девушке неубедительно раскашляться и позвать гораздо громче:
- Ольга Григорьевна!
Ольга вздрогнула, словно пробудилась от тягостного сна, провела рукой по лбу, но когда повернулась к Дуняше, сияла благодушной улыбкой без тени тревоги или печали:
- Что такое, Дуняша?
- Ольга Григорьевна, - горничная поспешно присела, руки затеребила, - Прошка, камердинер Сергея Петровича…
- Я знаю, кто такой Прошка.
- Прощения прошу, барыня. Так вот, Прошка сказал, что Вы с барином отбываете сразу после бала, а у Вас, голубки, ещё и вещи не упакованы. Конечно, с этой подготовкой к балу столько хлопот, да и моды столичные, поди, от наших шибко отличаются, Сергей Петрович вам, поди, всё новое и модное в столице закажет, однако же хоть пару платьиц на первое время взять стоит. Прикажете прямо сейчас Вам вещи паковать? Боюсь, ежели ещё потянем, ничего не успеем.
Ольга Григорьевна безмятежно улыбнулась, погладила пальчиками бархатистый лепесток стоящей в вазе розы, беззаботно пожала плечиками:
- Не волнуйся, Дуняша, я никуда не еду.
Горничная от таких известий едва на ногах устояла:
- Как это?
- Очень просто. Сергей Петрович сначала едет один, а потом, как обустроится на новом месте и всё должным образом приготовит, непременно меня к себе выпишет.
«Ага, как бы не так. Да скорее звезда Вифлеемская, прости меня, Господи, над местом отхожим воссияет, чем Сергей Петрович изволит вспомнить о Вас. Он и раньше-то не шибко утруждал себя вниманием, а уж на новом месте и вовсе решит, что стал холостяком», - хмыкнула горничная, но вслух, разумеется, ничего говорить не стала, иное молвила:
- Благодарствую за разъяснение, барыня. Вы уж не гневайтесь, что я по глупости своей разговор этот начала, не злоба али желание обидеть мною двигало, а только безграничная любовь да искреннее желание Вам счастия.
- Ступай, Дуняша, я не сержусь.
Горничная присела и бесшумно выпорхнула из комнаты. В коридоре дух перевела, краткую благодарственную молитву прошептала, что никто сего непотребного разговора не слышал, да и барыня не огневалась и тут раздался трубный голос экономки Прасковьи, дамы весьма впечатляющей как телом, так и духом:
- Прошка! Дунька! Катька! Димка! Эй, да где вы все, бездельники?! То так и шныряете, а то, как надобно, не дозваться!
- Здесь я, Прасковья Васильевна, - пискнула Дуня, понимая, что рано обрадовалась, гроза над её головой ещё вполне может разразиться, - наверху.
- Так спустись и дверь открой, слышь, стучат.
- Сей момент.
Дуняша вихрем слетела по лестнице, подскочила к двери и распахнула её столь стремительно, что едва не сбила с ног стоящего на пороге паренька в форменной курточке разносчика.
- Ого, вот это порыв, - мальчуган белозубо улыбнулся, поправил фуражку, - мне, конечно, говорили, что заказ спешный, но я даже не подозревал, насколько.
- Прошу прощения, - горничная улыбнулась, не забыв кокетливо стрельнуть глазками. – Что Вам угодно?
- Нам угодно передать вот это хозяйке дома, - посыльный достал продолговатый предмет, тщательно упакованный в нежно-зелёную шелковистую бумагу и ярким клеймом известного в городе ювелира. – А ещё нам угодно узнать имя столь очаровательной мазели.
- Дунька, да где ты, коза?! – пушечным залпом раскатилось по всему дому.
Лицо Дуни огорчённо вытянулось, на глаза навернулись слёзы:
- Прошу прощения. Мы тут к балу готовимся, дел невпроворот, ни минутки свободной. Экономка лютует, страсть!