Голые под грозой

Голые под грозой

Голые под грозой

Колосок торопливо вынырнул из-под земли, и, словно стараясь укрыть свою острую головку в облаке, рвался вверх. Макушку его венчала черная “шапочка”, и он был заметен издалека. Мне неизвестно, знает ли он, что ему суждено высохнуть как и всем его братьям и сестрам, и, что никто из них никогда не дотянется до неба. Но они об этом не думают, как и о приближении грозы, и беззаботно тараторят о минутах насущных. Я отнял взгляд от земли.

Солнце, громадное и одинокое, ещё успело показать себя, словно стараясь привлечь чей-то взгляд, а лучами ухватиться за чью-нибудь руку. Но фиолетовые, проглотившие оранжевый закат тучи, уже начали вырывать куски из чудесного круга, готовясь залить весь мир вокруг себя, и не было помощи солнцу.

Уля шевельнулась. Повернув голову, я увидел, что она смотрит на меня. Я хотел что-нибудь сказать, но она покачала головой и медленно отвела взгляд к равнине.

-Как бы ты хотел... прямо сейчас? - спросила она. Мы сидели, сняв с себя все, и как можно сильнее прижимаясь друг к другу.

-Прямо сейчас.. я хотел бы вишневый пирог, - ответил я позже. Одежду мы свернули в беспорядочный клубок, и запихнули в непромокаемый пакет, лежавший тут же.

-Пирог.. только лимонный, - сказала она скорее себе и поправила мои волосы. Я сделал тоже: наши руки обнимали плечи и шеи друг друга.

А гроза, тем временем, была приготовлена. Солнце совсем скрылось за тучами, их цвет стал багровым. Неясно только было когда, в какое мгновение на высохшее полчище прольётся первая капля, а за ней сразу - миллионы других, орошая равнину и высокие горы, и нас, прижавшихся друг к другу. Но здесь я ошибся - первой с неба спустилась молния.

Медленно и неторопливо она окутала гурьбу сухих кустов мелькающими как в диковинной игре огоньками, подмигивающими и прыгающими с ветки на ветку и ниже - к земле. Вспыхивали один за другим колоски - живые факелы и тут же падали, извиваясь, словно пытаясь спрятаться в пламени от огня.

Пожар расползался. Словно паук, слившихся с паутиной, он рос и разбухал, как отсвет поглощенного ненастьем солнца. Он жил и оставался мертвым, умирал и взращивал смерть, тянущуюся кругом себя извилистыми лучами, стараясь охватить все, и не было спасения никому от пожара.

Чья-то кисть впилась в меня. Я вздрогнул и заметил - Уля приподнялась и больно сжала мое плечо, будто хотела на него опереться, хотела встать, бежать, отчаянно метаться как загнанный тучами ветер носится теперь между землёй и небом, разнося цепкий огонь все дальше, или как спасатель, не ищущий спасения, отдающий свою жизнь без остатка за лишнюю минуту жизни другой.

Мы оба резко поднялись, я крепко сжал ее плечи, и она стояла передо мной, прямая как верхушка дерева, беззащитная как осиротевшая мать. Ничего друг другу не говоря, мы повернулись, и лица наши запылали, будто их тоже охватил огонь.

Пожар гнал своих псов вперёд, и они мчались с усердием, не останавливаясь, кидаясь на каждого – большого, малого и спрятавшегося под камнем. Колосок с черной шапочкой остался далеко позади. Как загнанные обезумевшие звери, все обитатели равнины смотрели теперь на секущее их родных пламя в молчании и неподвижности, вскинув руки и ветви, хоть души их, еще перед телом, разрывались на многие части.

Но тут, хоть никто кроме камней на вершине горы этого не заметил, быстрее пламени и тише звезды, упала с неба первая капля дождя, крупная и гордая, и выбила она крохотный пылевой фонтанчик, образовавший края сырого кратера, сразу оказавшегося соседом бесчисленных братьев и сестер, летевших повсюду – на горы, на равнину и на нас, и не думали они о том, каким спасением стали для тех, кто уцелел.

Мы сидели и молчали. Гроза ревела словно брошенный младенец громом и ливнем, вылившимся черным озером на место пожара и повсюду. Мы сидели на лежащем стволе, сгорбившись как старые деревья, и ноги наши были в воде. Молнии вспыхивали вновь и вновь, но не здесь, и мы уже не боялись. Прошел час или год, во тьме времени нет, и тучи стали раскалываться. Небо пробивалось сквозь них сильнее, чем рыба сквозь весенний лед, и оттепель наступила.

Уля дрожали и, казалось, хочет закутаться во мне. Поискав глазами, я заметил пакет с одеждой, отнесенный потоками вниз, и пошел к нему, подхватив ее на руки.

Вещи были сухими и теплыми как родительские руки. Согревшись, мы стояли неподвижно, словно статуи посреди площади. Вода ушла, но сандалии Уля продолжала держать в руках, не желая топтать пострадавших и погибших. Не отличающийся такой высокой моралью я с трудом сдвинувшись с места шел и не мог теперь остановиться, бесцельно петляя по равнине. Наконец, я обернулся и посмотрел на Улю. Она стояла среди прочих, босая и тонкая, как переживший грозу колосок.