Гори, Ворон. Трон Этерии.

Пролог.

•✦•·····························•✦•·····························•✦•

Порядок. Часто ли вы задумывались о том, что это значит? Может быть для кого-то это сама последовательность вещей и событий, может быть их соответствие собственному виденью. Ну, а как по мне и то, и другое – ложь.

Баланс. Зачем он нужен и к чему в итоге приводит? Может быть это тогда, когда добро и зло, жизнь и смерть, созидание и разрушение и всё сущее в бытие и вне него находятся в равенстве. Одна сила забирает жизнь, пока другая её порождает. Это баланс? Всегда ли этот обмен равноценен? Правда в том, что он всегда безлик и непредвзят, и от того – несправедлив.

Предназначение. Вольны ли мы определять свою судьбу? Или кем-то, или чем-то когда-то была уже написана наша история, где всё уже давно предрешено? Может быть наша жизнь это всего лишь история, задуманная каким-то автором специально для нас, чтобы мы прожили её, воплотив чужую задумку, и сказали ему «спасибо» в самом конце пути. А возможно, даже если кто-то показал вам дорогу, решение шагнуть на неё принимаете лишь вы. Направлять кого-то – утомительно, направлять всех – невозможно. У Вселенной есть дела поважнее, уж поверьте.

Правила и законы. Они определяют нас? Сдерживают? Или спасают от самих себя? Может быть, именно они и рождают ту самую нужную всем справедливость. Играют роль весов и мерила, написанные так, чтобы всем всё было понятно, а значит – честно. И что тогда получается? Всякий кто не имеет внутренних правил подлец? Или подлец тот, кто имеет, но их нарушает? Можно долго об этом размышлять, но истина проста – всегда проще быть тем, кто эти правила создает, и он же их нарушает.

Ах да, чуть не забыла… наша история. Та, что началась с праздности и боли, вина и крови… Так, о чем же она? О порядке, балансе, предназначении или правилах и законах?

Истории, дорогие мои, всегда пишут о живых, а не о вещах, явлениях или понятиях. И всего бы этого не было, если бы не было тех, кто волен о том размышлять. Пусть наша героиня сама расскажет вам эту историю, а вы решите в конце, о чем же она была…

Глава 1. Пепел и Кровь.

•✦•·····························•✦•·····························•✦•

Я плетусь из последних сил, еле переставляя ноги. Они вязнут в сырой земле, гниющих листьях и хвое, чей терпкий, душащий запах бьет мне в нос. Запах чужой, незнакомый — в нашем саду ели не росли. Вокруг лишь исполинские стволы, что вздымаются ввысь, словно безмолвные стражи, провожающие меня в последний путь. Я то и дело спотыкаюсь, в страхе, что не удержусь на ногах – упаду и больше не смогу подняться. Перед глазами — солёная, мутная пелена от слез; в ушах — пронзительный, вакуумный гул; всё тело дрожит от холода, а согреться уже нет ни сил, ни надежды.

Прекрасная прогулка для умирающей. Прямо в объятия вечного сна.

Я не знаю, куда иду, и, главное, зачем — с моим-то состоянием. Но продолжаю брести, удаляясь подальше от проклятого праведного места, из которого всё же удалось сбежать. Хотя, сбежать – это громко сказано. Рукой я изо всех сил сжимаю собственные ребра под левой грудью, словно пытаясь удержать жизнь, что ускользает сквозь пальцы неумолимой, горячей струей.

Самое необъяснимое — это то, что с такими ранениями я всё еще жива. Да, от природы моё тело крепче и выносливее, я всегда это знала, всегда чувствовала, всегда скрывала. Но я — такая же: я чувствую боль, у меня есть плоть и кровь, что не бесконечна. Потому что я — так же, как и все — смертная.

Но почему-то я готова поклясться, что кто-то спас меня. Я почти уверена, что помню призрачное тепло, что впиталось в кожу и разлилось по жилам, это же и объясняет облегчение в месте тяжелых ожогов вокруг моих запястий, — наказания, что мне уготовили в тот вечер перед звездопадом. Кто-то неумелый, не в полной силе, был там. Неужели… нет. Не может быть. Она не рискнула бы пойти за мной по той опасной тропе, не стала бы тратить силы, чтобы в очередной раз спасти мою жалкую жизнь.

Время тянется медленно и тягуче, как смола. Не знаю, сколько прошло — минуты или часы, как далеко мне удалось убраться от того… места… безликой зияющей раны на теле мира. Не верится, но, кажется, это дело моих рук.

Я очнулась, лежа в толще странного, безликого пепла, больше похожего на мелкий песок или пыль, словно прах из иного мира. Последнее, что помню «до», — искажённое ненавистью лицо сестры, белокурой злобной коротышки, Циссы, с глазами-щелочками, полными едкого дыма, в которых читалась та же чужая пустота, что и в этом пепле. Она пыталась меня прикончить. Сочащаяся рана — её рук дело. Она выхватила кинжал у меня с пояса и всадила его в меня, метя прямо в сердце. Смешно и горько: это случилось, когда я уже и не сопротивлялась.

Надо же было так неумело постараться. Она мертва, а ты — всё ещё здесь.

Слезы наворачиваются новой густой волной, и я не в силах их сдержать, вспоминая безмолвное пустое лицо другой сестры, что лежала на земле, пусто глядя в ночное небо. Я убила её.

Вот он, корень твоего безумия. Ты всегда спрашивала, на что способны они. И всё же, все они мертвы, а ты — ещё жива. Нелепо, да?

Нет, конечно, они всю жизнь издевались надо мной как только могли, но убивать меня — табу, учитывая моё «значение» и «предназначение» в их глухой, удушающей вере. Сосуд. Вот как они меня звали.

О, да. Сосуд. Самое дорогое, что у них было. Жаль, с трещиной. И с дырой в боку.

Я была рождена Сосудом для их Богини-Матери — Делоры, так вещало их Писание, так звучали их проповеди. Но не моё сердце. До сих пор я так и не поняла, что это должно значить на деле. Что я должна была чувствовать. Знаю лишь, что мне не место в собственном теле. Меня готовили стать совершенной оболочкой, с особым, почти садистским рвением вытравливая из меня всё личное.

Моя душа, моё «я» — всё это, по их словам, мешало их Богине занять мою плоть. Причина до тошноты проста — скверна, что наполнила меня, видимо, ещё до рождения. Не знаю, в курсе ли они, но все дети появляются на свет одним путём, и всё же именно мой отец почему-то осквернил мать своим семенем. То ли отсутствием веры, то ли любви… Знаю лишь, что наш город с моего рождения был отрезан от соседнего государства грядой непроходимых скал.

Непроходимых — да, я так считала. Пока в эту ночь падающие звёзды не осветили мне еле заметную, звериную тропу меж каменных громад. И я решилась… почему именно сейчас?

Вчера прошёл формальный суд, где я получила двадцать плетей. Одна из Старших Жриц — Олена — исполнила приговор плетью, сплетённой из ослепительного, жгучего света. Почти все жрицы владеют таким. Каждый удар был не просто болью, а вспышкой стерильного, бездушного солнца, выжигающего всё живое во мне. После случился неформальный суд под руководством той самой садистки Циссы, что с шайкой подружек поставила меня на колени в моей же комнате, чтобы выжечь запястья до кости. Её наигранная праведность была тёплой, почти человеческой после ледяного огня Олены, и оттого — ещё более отвратительной. Я привыкла к боли, как к старой знакомой, но это было за гранью. Хорошо, что моё злобное, шипящее дыхание удовлетворило Циссу, и они отстали. Но я знала — это ненадолго. Утром всё началось бы снова.

Ммм, ты им не скажешь? Сколько тебе там осталось?

Это была не первая попытка сбежать, но первая — почти удавшаяся. Хоть и высокой ценой, но я всё-таки оказалась во внешнем мире, который сейчас кажется пугающе пустым. Я в этом странном темном безлюдном лесу, где не встретить ни зверя, чтобы добил, ни человека, чтобы спас. Так мне по крайней мере казалось…

Глава 2. Здравствуй, Ворон.

•✦•·····························•✦•·····························•✦•

Шагов не слышно, лишь ощущается, как в домик, где меня держат, проникает прохладный воздух. Первый день лета уже наступил, но ночи ещё прячут в своих объятиях колючую прохладу. Мира почему-то сильнее сжимает мою руку. Моё состояние не изменилось — значит вошедший в домик — не друг.

Скорее всего, сестры нашли меня. Вряд ли я ушла далеко от границы, истекая кровью. Я наверняка оставила за собой багровый след — на земле, камнях, на листьях папоротника, словно сама смерть неспешно прошагала по этому лесу, отмечая свой путь. За мной выдвинулось целых четыре отряда. Один – настиг меня сразу.

В главе каждого — Клинки Делоры. Всего их шесть. — «Все они равны, нет среди них первой или последней, каждая символизирует акт, но не порядок», — звучало в голове навязчивым эхом, вспоминая доску в Золотом Зале. До чего же усердно они вбивали мне в голову всю эту догму, что даже сейчас, на краю гибели, не могу выкинуть этот бред. Если же говорить просто — каждая из Клинков и её роль сопоставима с Шестью Днями Творения мира и не определяется старшинством.

Ну, а на деле всё ещё примитивнее. Это обыкновенный личный карательный отряд Верховной Жрицы. Все они были моими наставницами, надзирательницами и мучительницами. Цисса была одной из них — самый младший, Четвертый Клинок – Корня и Становления. Она была геомантом, не лучшим, но своё тело укрепляла хорошо. Низкорослая и грузная, она олицетворяла тупую, неукротимую мощь, саму основу зарождения, чьё имя носила. Злость её совсем не красила, и под конец – она показала себя.

Зато её злость тебя украсила — что надо.

Думая о Клинках, я невольно растягиваю свои окровавленные губы в недоброй ухмылке. Даже если это они… если прямо здесь и сейчас с ними нет Марики — Пятого Клинка, Жизни и Плоти, старшей целительницы, — то они потратили время зря. Никто из Клинков, кроме неё, не обладает целительным даром. А значит — как бы они ни пытались, им остаётся лишь доставить моей матери, Верховной, мой остывший труп.

В домике больше не тихо — воздух наполнился движением и приглушённой суетой. Я слышу чужие голоса, но не могу разобрать слов. Все звуки доносятся глухо, будто я нахожусь на дне глубокого озера, под толщей льда. Но голосов немного, и разговор не похож на жаркий спор.

Я из последних сил пытаюсь приоткрыть глаза, чтобы увидеть их жалкие, разочарованные лица — лица тех, кто осознал, что опоздал. Что их драгоценный Сосуд, который они так тщательно ломали и склеивали годами, наконец окончательно треснул и рассыпался от руки одной из них. Мне удаётся лишь чуть укрепить своё сознание в этом мире, зацепиться за последнюю нить, что меня держит. Это неприятно — я снова начинаю ощущать жгучую боль в груди, а главное — отчётливо понимать, что задыхаюсь. Мира кричит, и я наконец могу различать чужую речь.

— Нет! Уйдите! Оставьте её! Дайте ей спокойно умереть! — её голос сорвался на визг, и не зря. В своей глухой, отстранённой тишине я не понимала, как странно ведёт себя моё тело — оно уже бьётся в агонии, словно выброшенная на берег рыба, в последних попытках изменить неизменное.

— Прочь, — новый голос, он был тихим и острым, как отточенный клинок, завернутый в бархат. Точно не женский.

Рука Миры выскальзывает из моей ладони, мои пальцы лишь дрогнули в призрачной, почти незаметной попытке ухватиться за неё. Её тепло, последняя нить, связывающая меня с этим миром, оборвалось. С её губ отчетливо сорвался сдавленный, почти болезненный вздох — кажется, она ощутила мою попытку, и, кажется, ей самой больно из-за этого. Теперь издалека слышны лишь её приглушённые, постанывающие всхлипы. Может, они думают, что я уже умерла?

Открой глаза.

Чья-то большая тень накрывает меня целиком. Я ощущаю исходящий от неё могильный холод и странную, незнакомую мне смесь запахов, не самых приятных — чего-то острого, металлического, как запах опасности. Наверное, это смерть пришла за мной. Тень приблизилась, и я почти ощутила её холод, который сменился… горячим дыханием на моей коже? Прямо в районе моей груди. Это присутствие меня пугает.

Открывай же!

Мне удается сквозь своё полное бессилие всего на чуть-чуть распахнуть свои глаза. Сквозь мутную пелену страданий мне удается различить чёрные локоны, хищные золотые глаза, лицо-маску, не сулящее ничего доброго. Мужчина. Он приближался к моему телу. Слишком близко. Слишком страшно. Нет... Я хочу уйти тихо, чтобы ни один мужчина с таким пронзающим, холодным взглядом не смел ко мне прикасаться.

Из моего пересохшего горла вырвался странный, гулкий всхлип. Последнее усилие, на которое я была ещё способна. Подняв свою правую руку, желая оттолкнуть его, я метилась куда-то в плечо, не рассчитав, что он двигался ко мне навстречу. Мои пальцы, грязные и тёплые от моей же крови, не ударили, а лишь мягко коснулись его щеки. Холодная, идеально гладкая кожа. Последним напряжением воли, чтобы он понял мой отказ, я слабо надавила.

Он устремил взгляд на моё лицо. Отвращение — так вот что он испытывал. Я пронзила его взглядом, полным ненависти и отрицания, готовая сжечь себя изнутри и забрать его с собой, если он посмеет сделать хоть что-то против моей воли. Но что-то изменилось. Уголок его губ дрогнул в лёгкой, хищной ухмылке. Я услышала его сладкий, текучий шёпот, каким-то чудом пробившийся ко мне сквозь гул и звуки собственных всхлипов.