Горизонт событий

Глава 1

Последний час последнего рабочего дня тянулся, как раскаленный мед. Кристофер Блэк смотрел в окно своего кабинета, но не видел ни клумб, ни заката. Он видел лишь отражение — мужчину в дорогом, но слегка помятом пиджаке, с лицом, на котором профессиональная эмпатия застыла тонкой, хрупкой коркой, готовой вот-вот треснуть. Заявление об увольнении лежало в верхнем ящике стола, пахнущее свежей бумагой и обещанием свободы. Или пустоты. Он уже не различал.

Кабинет был его ловушкой и его сценой. Запах старой кожи дивана, воска для красного дерева и пыли с бесконечных томов по психологии — это был запах семи лет искусственных улыбок и выслушивания чужих банальных трагедий. Он научился определять «клиентов» по звуку шагов за дверью: робкое шарканье — тревожный невротик, уверенный стук — нарциссичный родитель, а вот тишина… Тишина перед стуком всегда была самой интересной.

Она постучала ровно в ту минуту, когда стрелка часов коснулась цифры «пять». Три удара. Не слишком громко, не слишком тихо. Без робости, но и без вызова. Просто… констатация факта. Я здесь.

Кристофер обернулся от окна. Скука, тяжелая и апатичная зверюга, прикорнувшая у него на плече, насторожила одно ухо.

—Войдите.

Дверь открылась беззвучно, поглотив последний луч солнца с коридора. На пороге стояла девушка. Ханна Вайт. Ее имя всплыло в памяти вместе с пометкой: «Пропущено 6 сеансов. Оплачено. Родители — настойчивы, сама ученица — не контактирует». В школьной карточке была прикреплена старая фотография: бледное лицо, светлые волосы, собранные в хвост, взгляд в сторону.

Живая Ханна была иной. Ее волосы, распущенные, были не просто светлыми — они были цвета холодного лунного света, от которого веяло тишиной пустых комнат. Школьный кардиган и юбка сидели на ней с какой-то неестественной, почти манекенной аккуратностью. Но не это привлекло его внимание. Привлекли глаза. Большие, серые, как дождевая туча. Они не метались, не искали точку для фиксации. Они медленно, с почти тактильным интересом, обследовали комнату: скользнули по корешкам книг, задержались на темном пятне кофе на столе, проползли по линиям его тела, остановившись на его лице. В этом взгляде не было любопытства ученицы. Был холодный, аналитический аппетит.

«О, — подумал Кристофер, и где-то глубоко внутри, в закоулках души, уснувшей от скуки, шевельнулось что-то теплое и гадкое. — Интересно.»

— Мисс Вайт, — произнес он, и его голос, отточенный годами практики, сам собой обрел нужные оттенки: легкую, неосуждающую усталость, нотку неожиданности. — Вы застали меня в исторический момент. Практически на выходе.

Она сделала шаг внутрь, позволив двери закрыться за ее спиной.

—Я знала, — сказала она. Голос тихий, ровный, без привычной подростковой скрипучести. В нем был легкий, едва уловимый флер чего-то металлического. — В последний день… люди иногда позволяют себе быть честными. Хотя бы на минуту.

Фраза была слишком отточенной для испуганной школьницы. Кристофер почувствовал, как иголки интереса кольнули его под кожу. Он жестом пригласил ее к дивану, сам заняв свое кресло, но не откинулся в позу всемогущего слушателя. Он сел прямо, слегка наклонившись вперед, стерев часть дистанции.

—Значит, вы пришли за честностью? — спросил он, наблюдая, как она садится на самый край дивана, спина прямая, руки сложены на коленях. Поза не скованности, а готовности. Готовности к чему?

—Я пришла, потому что больше не могла не прийти, — ответила она, и впервые ее взгляд дрогнул, уйдя в окно, где закат начинал разливаться по небу апельсиновым джемом. — Меня… терзали. Долго.

И она начала рассказывать. Про Лейлу Морган. Про ее друзей. Про системное, ежедневное унижение, которое не оставляло синяков на коже, но методично стирало личность. Она говорила без надрыва, почти монотонно, как будто зачитывала скучный отчет. Но Кристофер, знаток человеческой мимики, видел микронапряжение в мышцах ее челюсти, когда она произносила имя «Лейла». Видел, как указательный палец ее левой руки начал ритмично постукивать по колену — тикающий метроном нарастающей ярости.

— Я говорила учителям, — продолжала она, и ее голос впервые дал крошечную трещину, в которую на миг прорвалась беспомощность. — Но их родители… вы понимаете. Деньги. Пожертвования. Мои же родители считают, что я должна быть «сильнее», что это «просто детские конфликты».

Она замолчала, снова глядя в окно. Закат буйствовал, заливая комнату кроваво-золотым светом. Он ложился на ее белые волосы, превращая их в огненный ореол, а лицо оставлял в тени.

— И что ты чувствовала, Ханна? — тихо спросил Кристофер. Он намеренно перешел на «ты», стирая последние барьеры. Это был риск, но скука уже кричала в нем, требуя острых ощущений. — В самые темные моменты?

Она медленно повернула к нему голову. В ее глазах, отражавших пламя заката, не было слез. Там была пустота. Глухая, бездонная пустота, на дне которой что-то шевелилось.

—Сначала — страх, — прошептала она. — Потом — ярость. Такую тихую и густую, что ею можно было подавиться. А потом… потом пришла мысль. Одна. Единственная. Она приходила снова и снова, и с каждым разом становилась… уютнее.

Кристофер перестал дышать. Воздух в кабинете сгустился, стал сладким и тяжелым, как перед грозой. Он видел, как ее пальцы впиваются в колени, суставы белеют.

—Какая мысль, Ханна? — его собственный голос звучал приглушенно, будто из другого помещения.

Она не отвечала сразу. Она смотрела на свои руки, как будто видела на них невидимые пятна.

—Мысль о том, как легко это можно прекратить. Однажды и навсегда. — Она подняла на него взгляд. Пустота в ее глазах сменилась чем-то острым, сверкающим, почти интеллектуальным интересом. — Ты, наверное, думаешь, о самоубийстве. Все думают об этом.

Он покачал головой, не отрывая глаз от ее лица. Скука умерла. Ее место заняло лихорадочное, хищное внимание.