Горячий лёд

Глава 1

Тишина, густая, как предрассветная мгла, обволакивала элитную московскую квартиру, расположенную на верхних этажах жилого комплекса «Триумф Палас». Здесь, за толстыми стенами, скрытыми от городской суеты и шума, каждое утро начиналось с почти сакрального ритуала. Ещё до того, как бледный свет рассвета пробивался сквозь плотные шторы, касаясь глянцевых поверхностей дизайнерской мебели и дорогой лепнины, Алиса уже бодрствовала. Её внутренние часы, отточенные годами железной дисциплины и безмолвной борьбы, были точнее любого электронного гаджета.

Ровно в 5:30 утра, без единого лишнего движения, без сонливого стона, Алиса открыла глаза. Они были глубокого, почти чёрного цвета, и даже после недолгого сна в них читалась привычная сосредоточенность – та, что позволяла ей видеть шахматную доску на десять ходов вперёд, будь то бизнес-стратегия или сложный узор на льду. Шелковые простыни нежно скользнули по коже, когда она бесшумно опустила ноги на холодный мраморный пол. Лёгкий, чуть заметный укол прохлады был привычен. Её квартира, спроектированная минималистично, но с нескрываемой роскошью, дышала стерильной чистотой и порядком. Ни одной случайной вещи, ни единого звука, способного нарушить эту предутреннюю гармонию.

Первое, что она сделала, поднявшись, – подошла к окну, осторожно отодвинув штору лишь на несколько сантиметров. Москва спала. Сквозь марево ночного воздуха проглядывали редкие огни, словно рассыпанные алмазы на тёмном бархате. Где-то там, внизу, бурлила иная жизнь, та, от которой Алиса Орлова целеустремлённо бежала всю свою сознательную жизнь. Ей было 33, и каждый день она чувствовала на своей спине холодное дыхание прошлого, которое, казалось, лишь ждало момента, чтобы затянуть её обратно в свою трясину.

Её прошлое… Оно пахло сыростью, затхлой бедностью, дешёвой едой и безысходностью. В её памяти до сих пор отпечатались крошечная комната в коммуналке, обшарпанные обои, скрип соседской двери и вечный шёпот разговоров за стеной, полный жалоб и мелких дрязг. Она помнила, как в детстве мечтала о куске белого хлеба с маслом, о новой обуви, о тепле. Когда ей, как сейчас Лизе, было десять, она голодала так, что живот сводило, мечтая лишь поскорее уснуть, чтобы заглушить этот голод. Тогда она и поклялась себе: её дети, если они появятся, никогда не узнают, что такое нужда. Эта клятва горела в ней, как раскалённый уголь, подстёгивая каждое её решение, каждый шаг.

Сегодняшний день был особенным. Сегодня Лиза, её десятилетняя дочь, должна была участвовать в Предстарте – отборочных соревнованиях, открывающих путь к финалу Чемпионата Москвы. Для многих это был лишь очередной этап, но для Алисы и Лизы – гораздо больше. Это был ещё один кирпичик в фундаменте их общей мечты, их будущего.

Алиса прошла на кухню. Её движения были отточены, почти механичны, но за этой внешней безупречностью скрывалась глубинная, всепоглощающая забота. Завтрак для Лизы был не просто едой, а топливом для высокоточной машины – её тела. Никаких случайных углеводов, никакой лишней соли, никакого сахара. Только идеально сбалансированное питание. Она достала из холодильника органический йогурт, свежие ягоды – голубику, малину, клубнику, выращенные без пестицидов на ферме, закупленные по личному контракту Алисы. Овсянка тонкого помола, миндальное молоко, горсть семян чиа и измельчённые грецкие орехи. Каждый ингредиент был подобран с научной точностью и любовью.

Она нарезала фрукты тонкими, почти прозрачными ломтиками, словно работала над ювелирным изделием. В её руках даже обыденные предметы приобретали некий смысл. Аромат свежесваренного зелёного чая с жасмином, заваренного по всем правилам, наполнил кухню. Столешницы из тёмного гранита отражали тусклый свет встроенных ламп, и в отполированной поверхности Алиса видела своё отражение: строгий профиль, волосы, собранные в тугой хвост, отсутствие макияжа, но при этом абсолютная ухоженность. Ей не нужны были внешние атрибуты, чтобы чувствовать себя сильной. Её сила была внутри, выкованная из лишений и амбиций.

"Покажи, а не рассказывай," – прошептала она себе. Это было её жизненное кредо. И Лизе она всегда говорила то же самое. Не слова, а действия. Не мечты, а воплощение.

Приготовив завтрак, Алиса направилась в комнату дочери. Дверь тихонько приоткрылась, не нарушив хрупкий сон, окутавший Лизу. Девочка спала, свернувшись калачиком под лёгким одеялом. Её дыхание было ровным, безмятежным, но даже во сне тело казалось собранным, будто она готовилась к прыжку. На прикроватной тумбочке аккуратной стопкой лежали учебники, рядом – маленький блокнот, в котором Лиза записывала свои тренировочные цели и схемы сложных элементов. Ей не нужно было напоминать о порядке или дисциплине. Лиза была воплощением той сосредоточенности, которую Алиса так ценила и тщательно в ней взращивала. Это не было требованием, это было их общим языком, их молчаливым соглашением.

Алиса склонилась над дочерью, аккуратно поправив выбившуюся прядь русых волос. В этом маленьком жесте было столько нежности, что она едва не проронила слезу. Её Лиза. Её кристалл на льду. В ней она видела не только продолжение себя, но и нечто совершенно новое, уникальное. Лиза обладала природным талантом, унаследовав от Алисы её внутренний стержень и безукоризненное чувство ритма. Но в отличие от матери, которая в юности лишь мечтала о возможности тренироваться, Лиза несла в себе некий внутренний свет, проявлявшийся на льду – искру гения, которую нельзя было купить или выучить. Это было то, что отличало просто хорошего спортсмена от звезды. И Алиса, с её холодным расчётом и прагматизмом, понимала, что этот свет – самый ценный капитал. Он требовал огранки, защиты, постоянной подпитки.

"Мой маленький кристалл," – подумала Алиса, едва заметно улыбнувшись. На губах эта улыбка не задержалась, но в глазах мелькнула теплота, редкая для неё в обыденной жизни. Она знала, что за этим внешним блеском Лизы скрывается не менее сильная воля, чем у неё самой. Девочка, несмотря на свой возраст, уже умела справляться с болью, усталостью, разочарованием. Она плакала после падений, но всегда вставала, всегда искала способ сделать лучше. И это было их общее творение, их общая борьба.

Глава 2

Запах антисептика, едкий, почти жгучий, проникал в лёгкие с каждым вдохом, смешиваясь с тонким ароматом свежей резины и стерильных материалов. Для Максима Орлова, 35-летнего кардиохирурга, это был не просто запах, а сама суть его мира – мира, где каждый шов, каждое движение скальпеля имели вес жизни и смерти. Тусклый гул аппарата искусственного кровообращения, ритмичный писк кардиомонитора и приглушённое шипение вакуумного аспиратора сливались в единую, почти медитативную симфонию, которой он жил.

Он стоял над операционным столом, склонившись над раскрытой грудной клеткой, будто скульптор над ещё не завершённым творением. Пациентом был мальчик лет двенадцати, чьё маленькое, ещё не окрепшее сердце боролось с врождённым дефектом. Руки Максима, облачённые в двойные латексные перчатки, двигались с невероятной, почти гипнотической точностью. В его движениях не было ни грамма лишней суеты, ни тени сомнения. Каждый инструмент, который он принимал из рук ассистентов, ложился в его ладонь так, словно был её естественным продолжением.

— Зажим, – голос Максима был низким, спокойным, лишённым эмоций.
Молодой ассистент Кирилл мгновенно протянул тонкий хирургический зажим. Его руки, хоть и старались быть твёрдыми, выдавали лёгкую дрожь – признак напряжения и восхищения. Максим принял инструмент, даже не взглянув; его глаза были прикованы к мерцающему красному полю операции.

Внутри Максима царила абсолютная тишина, стерильная, как и сама операционная. Его разум работал как мощный компьютер, анализируя данные, предвидя каждое возможное осложнение, выстраивая следующий шаг. Он жил своей работой. Она была его единственным убежищем, неприступной крепостью, куда не могли проникнуть ни тревоги, ни воспоминания, ни, тем более, чувства. Он выстроил эту стену вокруг себя много лет назад, кирпичик за кирпичиком, и теперь она казалась непоколебимой.

Внезапно, на долю секунды, в его сознании вспыхнул обжигающий, незваный образ.

Кровь. Она была повсюду: на белом халате, на зелёной простыне, на его собственных руках. Слишком много крови для такого маленького тела. Запах железа смешивался с пронзительным больничным ароматом. И крик. Раздирающий, полный отчаяния, нечеловеческий крик матери. Её лицо, искажённое горем, вспыхнуло перед ним. А он стоял, парализованный, с бессильно опущенными руками, в которых только что лежало сердце, переставшее биться. Это было всего несколько месяцев назад. Тогда, в той операционной, он проиграл. Проиграл важнейшую битву. И эта неудача, эта чужая боль, которую он не смог предотвратить, окончательно зацементировала его холодность, запечатав в нём последнее подобие сочувствия. Он тогда поклялся, что больше никогда не допустит, чтобы эмоции встали на пути к совершенству. Никаких чувств, только расчёт.

Этот образ мгновенно растворился, как дым, не оставив внешних следов на лице Максима. Только чуть заметно сжались его челюсти, мышцы на висках напряглись, но руки продолжали работать, будто ничего не произошло. Он отточил искусство подавления до совершенства.

— Отсос, – вновь прозвучал его голос.

Опытная медсестра Ирина, стоявшая рядом с ним многие годы, мгновенно убрала небольшое скопление жидкости. Она знала, что за внешней невозмутимостью Максима скрывается колоссальное напряжение, но также и абсолютная уверенность. Он никогда не срывался, никогда не повышал голоса. Он был воплощением контроля.

Атмосфера в операционной была плотной, почти осязаемой. Стекло медицинских приборов, стальные поверхности инструментов, стерильный белый свет ламп – всё это создавало ощущение отстранённости от всего мирского. Здесь не было места житейским драмам, личным переживаниям. Здесь была только работа – точная, безошибочная, беспощадная к ошибкам. Максим находил в этом покое свою извращённую гармонию.

Он начал накладывать микроскопические швы. Каждый стежок был идеален, каждый узел – крепок. Его пальцы, казалось, чувствовали каждую клеточку, каждый сосуд. Он не просто оперировал – он перестраивал, восстанавливал, создавал заново. И в эти минуты он был тем, кем хотел быть – идеальной машиной, безупречным исполнителем.

Он знал, что вне операционной его жизнь была такой же пустой, как и его квартира. Ни семьи, ни близких друзей, ни хобби, которые бы по-настоящему захватывали. Редкие ужины в дорогих ресторанах, скупые звонки родителям в Самару, тренировки в спортзале, чтобы поддерживать физическую форму. Всё это было лишь фоном, необходимым для поддержания главного – его профессии. Он был одинок, но это одиночество было его осознанным выбором, его защитной бронёй. Он не хотел больше чувствовать боль потери, разочарования, беспомощности. Эта работа давала ему иллюзию контроля над всем.

— Пульс стабилизируется, – доложил анестезиолог, его голос был напряжён, но в нём уже слышались нотки облегчения. – Давление приходит в норму.

Максим лишь кивнул. Он знал. Он чувствовал это ещё до того, как аппараты подтвердили. Закончив последние манипуляции, он выпрямился. Его спина немного ныла от многочасового напряжения, но он не обращал на это внимания. Он скинул перчатки, затем маску, явив уставшее, но абсолютно спокойное лицо. Тёмные, глубоко посаженные глаза Максима скользнули по лицу мальчика, лежавшего на столе, а затем перешли на Кирилла.

— Теперь ваша часть, Кирилл, – голос Максима был таким же ровным. – Всё по протоколу. Отличная работа.

Молодой ассистент кивнул, его лицо расслабилось в едва заметной улыбке облегчения и гордости. Для него слова Максима были высшей наградой.

Глава 3

К восьми вечера Москва, казалось, превращалась в гигантский, извивающийся организм, пульсирующий огнями и нервным гулом клаксонов. Рабочий день Максима Орлова, начавшийся задолго до рассвета в стерильной тишине операционной, наконец подходил к концу. Он сидел за рулём своего безупречно чистого чёрного Audi Q7, привычно слившись с бесконечным потоком машин на Кутузовском проспекте. Усталость медленно наплывала, давая о себе знать лёгким давлением в висках и желанием просто откинуться в кресле, чтобы забыться. Но его мозг, отточенный годами работы под давлением, продолжал анализировать – пробки, маршруты, возможные объезды.

На часах было 20:15. Он должен был быть дома полчаса назад, но плотность движения в центре столицы сегодня зашкаливала. Радио играло нейтральную поп-музыку, слова которой пролетали мимо его сознания, не задерживаясь. Единственное, что занимало его, – механическое управление автомобилем в плотном потоке и предвкушение тишины его квартиры, столь же отстранённой, как и его душа.

Машина, словно тяжёлая, но послушная хищная птица, медленно ползла по третьему ряду. Он машинально взглянул в боковое зеркало, а затем перевёл взгляд на соседнюю полосу. Там, в параллельном серебристом Mercedes S-класса с приспущенными стёклами, сидела женщина. Её профиль был знаком ему до боли, до странного, неосознанного укола в груди.

Его взгляд, обычно такой холодный и отстранённый, на мгновение замер. Сердце, которое он так успешно запечатал за стальной бронёй, вдруг сделало странный, неровный рывок, пропустив удар. Он ощутил, как по коже пробежали мурашки, хотя в салоне было тепло. Он не мог ошибиться. Это была она. Алиса.

Одиннадцать лет. Одиннадцать лет он не видел её, не слышал её голоса, старательно стирал её образ из памяти, словно её никогда и не существовало. И вот она – так близко, в нескольких метрах от него, в соседней машине, среди гула пробок и равнодушных лиц. Она изменилась. Больше не та студентка с распахнутыми глазами, которая когда-то смотрела на него снизу вверх. Теперь перед ним была элегантная, безупречная женщина. Её волосы, раньше чуть растрёпанные, теперь были собраны в идеально гладкую причёску. Дорогое, строгое пальто, лёгкий, но явно профессиональный макияж. Вся она дышала уверенностью, успехом, чем-то острым и неприступным.

Алиса в этот момент тоже повернула голову. Её взгляд, прежде рассеянный, остановился на его машине, а затем на нём. В её чёрных глазах не было ни удивления, ни шока, лишь холодная, изучающая сосредоточенность. Будто она давно ожидала этой встречи, или, возможно, уже знала, кто он, ещё до их первого взгляда. Это был взгляд, который, казалось, видел его насквозь, проникая через годы самообмана, минуя все его защиты. Он почувствовал себя обнажённым, выставленным напоказ.

Её глаза медленно скользнули по его лицу – по уставшим, но по-прежнему резким чертам, по чуть заметным морщинкам вокруг глаз, появившимся за эти годы. В них не читалось ни тепла, ни ненависти, лишь отстранённое любопытство. И это было хуже всего – хуже любой возможной реакции. Её равнодушие, её спокойствие были самым болезненным уколом.

Первым не выдержал Максим. Он опустил стекло своей машины.

— Алиса? – его голос прозвучал чуть хрипло, будто он давно не пользовался им для таких разговоров.

Она кивнула, в её глазах мелькнуло что-то неуловимое – возможно, лёгкая насмешка, которую он тут же подавил в себе.

— Максим. Не ожидала. Доктор Орлов, верно? Или уже профессор? – её голос был низким, мелодичным, но абсолютно ровным. В нём не было ни тени тех эмоций, которые он помнил. Только вежливое, отстранённое любопытство.

Его язык, обычно такой точный в медицинских терминах, запнулся.

— Да. Хирург. – Он неловко кивнул. – А ты… ты чем занимаешься?

Она чуть заметно улыбнулась, и эта улыбка не дошла до её глаз.

— У меня своя сеть эко-кафе. «Green Life». Наверное, слышал.
Он, конечно, слышал. Её сеть кафе была известна в Москве, упоминалась в бизнес-изданиях. Но он никогда не связывал её имя с той Алисой. Он не хотел связывать.

Молчание повисло между ними, тяжёлое, неловкое, наполненное невысказанными словами и фантомами прошлого. Сигнал светофора изменился на зелёный, и машины вокруг них начали нервно сигналить, требуя движения.

— Ты куда-то торопишься? – спросил он, сам не зная, зачем. Одна часть его разума кричала: "Уезжай! Исчезни!" – а другая, более глубокая и тёмная, отчаянно цеплялась за этот неожиданный момент.

— Мне нужно на чемпионат, – спокойно ответила она, не обращая внимания на гудки. – У дочки завтра важный Предстарт. По фигурному катанию. Она у меня усердно занимается.

Дочь. Это слово ударило его, как ледяной осколок. В его голове, в его мире не было места для этой информации. Дочь Алисы.

— Фигурное катание, – повторил он, пытаясь осмыслить.

— Да. Если хочешь, приходи. Завтра. На Центральный Ледовый стадион. В одиннадцать утра.
Она назвала точный адрес и время, словно приглашала на деловую встречу, без малейшего намёка на личный подтекст. В её голосе звучал вызов. Или что-то ещё, что он не мог расшифровать.

— Я… я подумаю, – пробормотал Максим, чувствуя себя глупо.
Она кивнула, её взгляд вновь стал абсолютно нейтральным, отстранённым.

— Как хочешь. – Её рука потянулась к кнопке, чтобы поднять стекло.

Глава 4

Утро Алисы, в отличие от Максима, началось с рутины, отточенной до автоматизма, что придавало её жизни безупречную чёткость и предсказуемость. После того как Лиза, позавтракав идеально сбалансированной овсянкой, отправилась на лёд в сопровождении личного водителя, Алиса окунулась в водоворот деловой жизни. Её офис располагался в одном из небоскрёбов делового центра «Москва-Сити» – воплощении современной энергии и амбиций. Отсюда открывался панорамный вид на город, раскинувшийся внизу, словно гигантская карта, где каждый её филиал был отмечен как стратегическая точка на завоёванной территории.

Сегодняшний день был посвящён совещаниям. В её кабинете, с панорамными окнами и минималистичным, но функциональным интерьером, собрались топ-менеджеры сети «Green Life». Воздух был наэлектризован – отчёты, графики, прогнозы на следующий квартал. Алиса сидела во главе длинного стола из светлого дерева, её осанка была безупречна, взгляд – острый и проницательный. Она слушала, задавала бьющие в цель вопросы, мгновенно вычленяя слабые места в стратегиях и предлагая неочевидные, но гениальные решения.

— Катя, процент возврата клиентов в кафе на Сретенке за последний месяц снизился на 0.7%. Какие предложения? – её голос был спокойным, но в нём чувствовалась невидимая сталь. Она никогда не повышала голоса, но её слова обладали такой властью, что их не требовалось повторять.

Катерина Соколова, 33-летняя бывшая фигуристка и ныне бессменная правая рука Алисы, её менеджер по развитию сети, мгновенно ответила:
— Да, Алиса. Мы предполагаем, что это связано с изменением маршрута маршруток из-за ремонта дорог. Предлагаю усилить таргетированную рекламу на ближайших станциях метро и ввести акцию для офисных работников в радиусе двух кварталов. Пилотный проект на три недели.

Алиса внимательно слушала, кивая. Катя была больше, чем просто сотрудником. Она была её опорой, её памятью, её совестью. Только Катя знала всю правду о Лизе, о той ночи одиннадцать лет назад, о том, как Алиса строила свою жизнь по крупицам, тайно, отчаянно цепляясь за будущее, которое носила под сердцем. Их дружба, начавшаяся на льду, выдержала испытание временем и всеми жизненными невзгодами. Катя была единственным человеком, перед которым Алиса могла позволить себе быть не стальной бизнес-леди, а хрупкой женщиной.

Совещание продолжилось ещё полтора часа. Когда последний менеджер вышел из кабинета, Алиса откинулась на спинку кресла, провела рукой по волосам. Впервые за это утро в её глазах мелькнула тень усталости.

— Слава богу, – Катя, всегда более эмоциональная, чем Алиса, выдохнула, присаживаясь напротив. – Иногда мне кажется, что я никогда не научусь так читать эти отчёты, как ты. Ты видишь в них не просто цифры, а целые истории.

Алиса чуть заметно улыбнулась.

— Истории успеха или провала, Катя. А между ними – жизнь. И я не могу позволить себе ни одного провала. Особенно сейчас.

Катя сразу поняла, о чём идёт речь. Её взгляд стал серьёзнее.

— Он тебя пригласил? Максим?

Алиса кивнула, взяла стакан воды со стола.

— Он не приглашал. Я пригласила. Я увидела его в пробке. Он… так изменился. Стал таким же холодным, как я, наверное.

— Но ты же знала, что рано или поздно вы столкнётесь, Алиса. Москва – не такая уж и большая деревня. А вы оба – известные люди в своих кругах. – Катя говорила тихо, осторожно подбирая слова. – Как он? Как он отреагировал?

— Шок, Катя. Чистый шок. Он едва выдавил из себя, что он хирург. – Алиса смотрела в окно, её взгляд был далёким. – А я рассказала о Лизе. О её Предстарте. Пригласила его.

— Ты пригласила его?! – Катя вскинула брови. – Ты хоть понимаешь, что это значит? Это же… это вызов.

— Может быть, – Алиса повернулась к ней, её глаза были нечитаемы. – А может быть, пришло время. Я так устала жить с этой тайной. Лиза растёт. Ей десять лет. Она всё чаще задаёт вопросы об отце. Что мне ей говорить? Что он умер? Но ведь он не умер. Он живёт в этом же городе. В этом же мире.

Катя встала, подошла к окну, обняла себя за плечи.

— Знаю, Алиса. Я знаю, как тебе тяжело. И я видела, как ты изнуряла себя работой все эти годы, чтобы выбиться из нищеты, как в одиночку растила Лизу, отвергая любую помощь. Но… ты уверена, что сейчас подходящее время? Что он готов? Что Лиза готова?

— Готов ли он? Катя, он бросил нас. Меня и… – Алиса резко осеклась. – Он бросил всё тогда. А я все эти годы тянула всё в одиночку. Строила эту империю, чтобы у Лизы было всё, чего я была лишена. Чтобы она не знала нужды. И теперь он вдруг должен быть готов?

Её голос дрогнул, и Катя, единственная, кто мог это заметить, подошла ближе, положив руку ей на плечо.

— Я не о его готовности быть отцом. Я о его готовности узнать. О его готовности принять. Ты же знаешь, каким он был. Он бежал от всего, что не мог контролировать.

— Именно. И я хочу посмотреть, убежит ли он сейчас, когда всё гораздо серьёзнее. Когда речь о его собственной дочери. – Алиса провела пальцем по глянцевой поверхности стола. – Мне кажется, это единственный способ разрушить стену, которую он выстроил и которая мешает мне двигаться дальше.

— Что, если он… что если он отвергнет её? – голос Кати был полон тревоги. – Ты же знаешь, какая Лиза чувствительная, несмотря на всю свою силу. Для неё ты – весь мир.

Глава 5

Свежий, пронизывающий холод Московского Ледового дворца «Мегаспорт» всегда обдавал Лизу, словно старый, знакомый спутник. Он бодрил, очищал голову от лишних мыслей и настраивал на рабочий лад. Огромные своды арены, яркий свет софитов, рекламные баннеры по периметру – всё это было привычной декорацией её спортивной жизни, полем воплощения мечты. Сегодня утром, после вчерашнего волнения перед Предстартом, тренировка была особенно важна. Нужно было отработать ошибки, закрепить уверенность.

Музыка, обрывки фраз тренеров, скрип коньков по льду – всё это сливалось в единую, знакомую симфонию. Лиза, в лёгком тренировочном костюме, рассекала лёд с удивительной для своего возраста грацией. Ей было всего десять, но на льду она преображалась, становясь воплощением силы и хрупкости одновременно. Она сосредоточенно отрабатывала тройной тулуп, свой коронный прыжок. Разбег, толчок, три быстрых оборота в воздухе и мягкое приземление. Не идеально, но близко. Она нахмурилась. Ей нужно было лучше.

Её тренер, Анна Николаевна, молодая, но уже опытная женщина, стояла у бортика, не упуская ни единого движения. Её глаза, полные концентрации, ничего не упускали. Она видела потенциал Лизы, её невероятную трудоспособность и редкую для такого юного возраста способность анализировать ошибки.
— Хорошо, Лиза! Но толчок должен быть мощнее! Почувствуй лёд! – крикнула Анна Николаевна, её голос звонко разносился под сводами арены.
Лиза кивнула, проехала ещё круг и вновь зашла на прыжок. На этот раз – чище, увереннее. Она ощутила прилив адреналина, приятное чувство лёгкости после успешного исполнения сложного элемента. Ей нравилось это. Нравилась борьба, нравилось преодоление себя. И она знала, что мама Алиса гордится ею. Эта мысль давала ей силы.

На другом конце катка, в более отдалённом, но не менее заметном углу, тренировалась Вероника Белова, всего на год старше Лизы, но уже зарекомендовавшая себя как её главная соперница в этой возрастной категории. Вероника была высокой, статной, с безупречной осанкой. Её движения были отточены, почти механически совершенны. В них не было той искры, того огня, что горел в Лизе, но была филигранная техника и железная выдержка.

Вероника тренировалась под пристальным, почти давящим взглядом Элеоноры Викторовны, 50-летней женщины с резкими чертами лица и холодными, серыми глазами. Элеонора Викторовна была легендой – бывшая чемпионка СССР, чьё имя когда-то гремело по всему миру. Теперь она была тренером: жёсткой, циничной, не терпящей слабости. Она не просто тренировала – она формировала своих учеников, превращая их в бесстрашных машин для побед. Её методы были спорными, но результат был налицо – её ученики редко оставались без медалей. И её взгляд, брошенный в сторону Лизы, не сулил ничего хорошего.

Напряжение между двумя командами было осязаемым, хоть и не выражалось в прямых столкновениях. Это была негласная война взглядов, холодное соперничество, которое чувствовали даже юные фигуристки. Элеонора Викторовна, стоя у бортика, о чём-то шепталась со своей помощницей, пронзительно поглядывая на Лизу. Затем она бросила колкость, достаточно громкую, чтобы её услышали.

— Смотри, Вероника, – её голос был низким, ехидным, пронзительным. – Наша "звезда" всё ещё не научилась держать равновесие после элемента. А сколько в неё уже вложено? Деньги не всегда покупают талант, верно? Или, скорее, не покупают настоящий талант.

Лиза, которая только что приземлилась после двойного акселя, услышала эти слова. Её сердце сжалось, но она лишь сильнее сжала губы. Она привыкла к таким колкостям. Элеонора Викторовна всегда стремилась вывести её из равновесия. Но на этот раз слова, казалось, были брошены не только в её адрес, но и в адрес её мамы, Алисы.

— Не обращай внимания, Лиза, – тихо сказала Анна Николаевна, заметив, как Лиза напряглась. – Её зависть к твоей маме – лучшая похвала тебе.

Зависть Элеоноры Викторовны к Алисе была легендой в фигурном катании. Когда-то они были соперницами на льду, затем – конкурентками на тренерском поприще. Элеонора считала, что Алиса, бросившая спорт в самый разгар карьеры по невыясненным причинам, не имела права ни на столь стремительный бизнес-успех, ни, тем более, на такую талантливую дочь, как Лиза. Для Элеоноры, чья жизнь была полностью посвящена спорту, Алиса, "светская львица", как она её называла, была выскочкой. И каждую свою фразу Элеонора облекала в тонкую, ядовитую форму, чтобы уколоть и Лизу, и через неё – Алису.

Вероника, подстрекаемая своим тренером, посмотрела на Лизу с холодным превосходством. В её глазах не было злобы, скорее – расчётливое желание победить. Для неё Лиза была лишь ещё одной ступенькой на пути к вершине.

Алиса, которая обычно присутствовала на тренировках Лизы, сегодня наблюдала за происходящим из-за стеклянной стены, скрытой от посторонних глаз. Она видела, как Лиза напряглась, услышав слова Элеоноры Викторовны. В её душе кипела ярость. Эта женщина всегда была циничной и безжалостной, но теперь её словесные атаки были направлены и на Лизу. Алиса сжала кулаки. Она была готова разорвать любого, кто посмеет причинить боль её дочери.

Для Элеоноры Викторовны победа на Предстарте была не просто вопросом престижа. Это было продолжение их давнего, негласного соперничества с Алисой. Она хотела доказать, что её Вероника, "воспитанная в дисциплине и труде", сильнее "избалованной московской звезды", оплачиваемой материнскими миллионами. И эта конкуренция, холодная и расчётливая, словно лёд под коньками, делала атмосферу на катке особенно гнетущей.

Пока две юные фигуристки продолжали оттачивать свои элементы, незримая битва между двумя женщинами – Алисой и Элеонорой – уже набирала обороты. Этот Предстарт был лишь первой ласточкой, предзнаменованием гораздо более серьёзных испытаний. И Алиса чувствовала, что ставки в этой игре были выше, чем просто спортивные медали. Речь шла о репутации, о гордости, о прошлом, которое неумолимо наступало на пятки.