Госпожа Агнесса и эльф

Часть 1

Ох, уж эти мне эллины! Этот язык!

Уж и как не вникал я в него, а не вник —

между тем, не последний, по общему мнению, был ученик)

© Михаил Щербаков

— Вот, достойнейшая Агнесса, как видите, и вдалеке от столицы есть цивилизация, — голос городского наместника сочился самодовольством, — город наш небольшой, но стоит на торговых путях. Золото, благовония, ткани — всем торгуем, всё имеется… Красивым женщинам должны нравиться наряды и украшения.

Слова обкатанными голышами скользили по краю сознания; толстяк, говоривший неприятные банальности, в одной фразе намекнул, что для столичной цацы она одета слишком просто и оценил её красоту — как товар, который он хотел купить. И это было проблемой.

Схожие обстоятельства привели её сюда: будучи выданной замуж совсем юной за богатого старика и овдовев, замуж молодая вдова более не стремилась, приобретя тайное отвращение к мужчинам. Чем разочаровывала родственников — и своих, и со стороны умершего мужа. Тех и других удалось кое-как подкупить, щедро поделившись наследством. По итогу от крупного состояния остался дом в портовом городе Сиамара да поместье поблизости от него, с оливковыми и гранатовыми рощами, виноградниками, плантациями роз и прочими сельскохозяйственными угодьями. И сладкая, кружащая голову свобода жить одной, не становясь имуществом мужчины. И это было настоящим чудом.

Тем неприятнее было сразу по приезде получить приглашение наместника, владевшего, как выяснилось, домом по соседству. Отказать было нельзя, и Агнесса прокляла своё любопытство — надо было сразу ехать в имение, не задерживаться в городе, но так хотелось посмотреть на знаменитую своей красотой жемчужину побережья Сиамару. И она вчера купалась в море, а потом, в сопровождении только управляющего имением, бродила по рынку. В лёгкой одежде, с распущенными волосами. Торговалась за сердоликовые бусы; бестрепетно, не боясь, что осудят за неженское занятие, рылась в свитках и купила несколько штук; ела скумбрию, жаренную на черепках; шутила и смеялась с торговцами — обретённая свобода пьянила, и эйфория лишила обычной сдержанности. Всего на день, но и того хватило.
Надежда на то, что это деловой интерес, испарилась в первые минуты встречи — во всяком случае, финансовые активы вдовы интересовали городского голову исключительно как приданое. Таким же активом он, похоже, считал и внешность женщины, и периодически по-хозяйски взглядывал на её мраморные плечи и тяжёлый узел янтарных волос.
И себя продавал: пузо, обтянутое парчой; толстые пальцы в массивных кольцах; драгоценное розовое масло, стекающее с волос и мешающееся с потом — ещё бы, полдня мотаться по жаре, показывая приезжей, якобы из чувства гостеприимства, свои корабли, лавки и роскошный дом.

— Достойнейшая Агнесса, кроме того, я торгую рабами. Мы можем посетить эргастул: как раз подвезли новую партию товара — возможно, вы захотите выбрать себе служанку. В вашем доме, я слышал, пока мало рабов… или, если желаете, можем спуститься в подвалы, я покажу драгоценности, достойные вашей красоты, — и его взгляд снова с оттенком похоти и сожаления прошёлся по простой одежде гостьи, — я настаиваю, чтобы вы приняли подарок в знак дружбы и взаимного согласия между нами.

Он уже указывал на лестницу, ведущую в подвал.
«Там точно начнёт лапать… что угодно, только не это. И ведь как внаглую предлагает помолвочный дар — понимает, что деваться мне некуда. Отказать напрямую — так к родственникам обратится, а уж они не откажут… нет, надо что-то придумать и вывернуться».
Улыбнулась, скромно опуская глаза:

— Достойнейший Зебедес, лучше эргастул, — и отвернулась к выходу.

Хозяин с лёгким разочарованием последовал за ней.
«Сейчас дойду до эргастула, поброжу, как будто интересуюсь, а потом сделаю вид, что стало плохо и уйду отсюда наконец. Без подарочка. Дура, не догадалась сразу уехать, или хоть хромать и заикаться на людях… Ну ничего, отважу как-нибудь».

Собиралась осенняя гроза, со стороны моря горизонт почернел, духота давила и скрип цикад из сада становился всё слышнее. Наместник пах розовым маслом как целый розарий; удивительно, но при отсутствии ветра из порта всё равно доносились запахи гниющей рыбы и тины. Симулировать плохое самочувствие не приходилось, но Агнесса терпеливо (о, жизнь в браке научила её терпению!) выжидала момент, а покамест строила из себя сладкую покладистую дурочку, выказывая чрезмерное восхищение деловой хваткой и богатством наместника. И радовалась про себя, что она хотя бы не рабыня.

— Достойнейшая Агнесса, присмотрели кого-нибудь из этих бездельников? — градоправитель позволил себе пошутить и сам шутке засмеялся.

«Так, сейчас пройдусь до конца эргастула и скажу, что подурнело от запаха немытых тел», — делая вид, что раздумывает, прошла подальше и остановилась, как вкопанная.
В конце эргастула земляной пол обрывался выгребной ямой, на дне которой среди нечистот белело обнажённое тело.

— Эта падаль не стоит вашего внимания, прекрасная Агнесса, прошу, не оскверняйте свой взгляд лицезрением, — наместник чем-то слегка смутился, — я думал, нелюдь уже сдох и выброшен, а то бы не позволил вам увидеть непотребство.

— Нелюдь? — Агнесса подняла брови.

— Да. Эльф, — в голосе наместника слышалась досада, — купил в столице, у вельможи одного. Большие деньги отдал. Вельможа всё нахваливал песни его… и прочее обхождение. Врал небось, порченый товар продал, потому что у меня этот раб не пел. Уж его и запугивали, и вразумляли по-всякому, да без толку — только смотрел пустым взглядом и молчал. Никакого удовольствия.

В этом месте достойнейший Зебедес вдруг забегал глазками и Агнессе в полутьме эргастула показалось, что он даже чуть покраснел.
«Понятно. Мужеложец. Замучал насмерть светлого эльфа, и ничего ему… И меня так же замучает, задавит руками своими сальными», — с глухой бессильной злобой подумала, вслух же сказав иное:

Часть 2

«Эльфийский юмор — это когда летом снежинка падает на ладонь. Ведь скоро зима!» ©

Утро принесло трезвость и стыд за вчерашние кошачьи вопли, которые слышал весь дом. В лучшем случае. В худшем их слышали и в соседнем — надо было убираться, и как можно скорее.
Эльфа не было. Сбежал? Что ж, если и так…
Разум паниковал и строил планы спасения, но паника ощущалась наносной, поверхностной: телу и чему-то в глубине разума было хорошо и безмятежно. Восприятие мира изменилось, и Агнесса понимала, что эта безмятежность и внутренний покой — навсегда с ней, что она стала другой. Как будто что-то внутри распрямилось.
Не опустила глаза перед вошедшей Калиссой, хотя раньше застеснялась бы себя:

— Выедем завтра на рассвете. Что не успеем собрать за день — оставьте здесь.

Калисса согласно кивала — видно, так же думала.

— Еды принеси. Хлеба, сыра, винограда. Здесь поем, — вставать не хотелось, заснулось-то только под утро, — и не беспокойте меня. Я посплю.

— Поспи, деточка, никто тебя не потревожит, — тон няни был таким понимающим, что Агнесса всё-таки смутилась, — только Мелетий спросить что-то хотел.
Зевнула:

— Зови.

Кухонная девчонка принесла еду и поставила поднос на низенький столик у ложа. С ней пришёл Мелетий — хотел, как выяснилось, узнать, не желает ли госпожа чем распорядиться.

— Делай, как знаешь. У тебя всяко опыта больше. А, и убери ты это! — взглядом показала на кувшин с розгами, торчащими из него.

«Глаза бы мои не видели! По-нашему, по-сиамарски! Тьфу!» — и тут же засмеялась.
Выпроводив слуг, потянулась к кувшину с водой и испуганно замерла — через обрешётку веранды тенью перемахнул эльф. Остановился, глядя на неё, потом чинно приветствовал:

— Возрадуйся, моя госпожа! — И склонился, припав на одно колено.

Традиционность приветствия только подчёркивала чуждость нелюдя: и это фамильярное «моя», и странный способ становиться на колени, и его статичность — только что двигался настолько быстро, что глаз с трудом улавливал, а замерев, стал подобным камню. Он настолько выпадал из привычного мира, что требовать от него соблюдения общепринятых условностей казалось странным, и Агнесса просто ответила:

— Возрадуйся и ты, Релитвионн, — и повела рукой к столу, — присоединяйся.

Глядя, как аккуратно он ест, как берёт виноград длинными пальцами — «Невозможно, невозможно, чтобы такие красивые белые руки у мужчины были!» —Агнесса слегка себя застеснялась. Её всю жизнь считали красивой, но сейчас она понимала, что Гакэру был прав: эльф красивее любой женщины. Из тех, что она видела.
«Это ж какие у них женщины должны быть?»
Спросила:

— Признайся: там, у себя на родине, ты базилевс? Как вышло, что ты попал в плен… и выжил в нём? Я слышала, твой народ в плену умирает сразу же…

Эльф, занятый едой, остановился, вскинул на неё глаза, заставив её опустить свои. Всё в нём вызывало сумбур в мыслях и чувствах Агнессы: невозможная красота, заставляющая неверяще вглядываться — и бояться поранить взглядом такой дивный хрупкий цветок — и смущаться своей грубости; и то, что он был вторым мужчиной у неё и не далее как ночью делал с ней всё, что хотел. Воспоминания вгоняли в краску.

Устыдившись вопроса, тихо сказала:

— Ты не говори, если не хочешь. Ты раб, но это не значит, что у тебя не может быть тайны… и боли, о которой не хочется говорить.

По тому, как эльф улыбнулся и потешно дёрнул ухом, поняла, что он не сердится и чувствует себя свободно:

— Госпожа моя, я простой воин и с радостью поведаю тебе всё, что касается лично меня. За исключением тайны, выдавать которую не имею права, поэтому прости, если кое о чём умолчу.

И начал рассказывать. Слова текли, как реченька — «правда ведь завораживает, когда говорит…». Смысл отрезвлял и иногда болезненно царапал где-то у сердца, но слушала Агнесса действительно заворожённо, как сказку: есть артефакт, утраченный эльфами и потерявшийся в бесчисленных обитаемых мирах, и найти его надо во что бы то ни стало. Шаманы эльфов почти уверены, что эта вещь находится здесь, но где точно — издалека не понять. Врата между мирами открываются раз в год, в октябре, в дни Гекаты, и, если бы знать, где искомое, то найти и забрать было бы несложно, но зов артефакта чувствуется только при максимальном приближении. Обыскиваются, в основном, крупные скопления золота и драгоценностей, но без толку, а из-за кратковременности открытия врат получше сориентироваться не получается. К людям эльфы претензий не имеют, но и вступать в контакт и выдавать свои тайны не хотят. Релитвионн во время одного из таких коротких набегов был ранен и обеспамятел. Очнулся в плену.

— Я примерно знал, чего можно ожидать в орочьем плену, и выяснять, насколько близки в этом смысле люди к оркам, не хотел. Проще умереть. Врата в посмертие уже открывались надо мной, но тут я услышал зов артефакта. Тоненький, неявный — но я слышал его! И мне пришлось жить.

С точки зрения Релитвионна, большой разницы между орками и людьми не нашлось. Его за бесценок продали ланисте рабской школы, в которой готовили рабов для удовольствий — с мыслью, что всё равно подохнет, как до этого случалось с любым пленным эльфом. К восторгу ланисты, этот выносил всё, что с ним делали, и не дох. Перепродали его уже за бешеные деньги, минуя аукционы — напрямую богатому торговцу. Жизнь была хуже смерти, но зов стал слышнее. У торговца, имевшего глупость похвастаться ослепительно красивым наложником перед гостем, эльфа отобрал вельможа, приближенный к базилевсу. Эльф терпел всё и услужал тем и так, как требовали господа. Во время случавшихся поездок по столице зов услышался отчётливее, и можно стало послать координаты своим — и наконец умереть.

Не удержалась и перебила:

— Да, но почему ты, связавшись со своими, не попросил спасти?

— Госпожа моя, передать сообщение просто: достаточно взять по веточке бузины, боярышника и дуба… ритуал несложный, но спасти меня могли бы только в дни Гекаты, а до них было невыносимо, невозможно далеко… я не мог ждать и терпеть унижения, а нужды в этом уже не было. Я был свободен умереть и начал умирать.