Готика

Первый враг

Дождь был беспощаден.

Он хлестал по лицу, словно отвешивал холодные пощёчины, мочил до нитки одежду и волосы, а порывов воющего ветра не мог выдержать ни один зонт. Тёмные тучи заволокли небо так плотно, что на угрюмый Париж преждевременно опустились сумерки. Стена ледяного дождя, пронизывающие ветры и безлюдный город. Если Ад и существовал, то он должен был выглядеть именно так.

Казалось, будто всё на свете противилось тому, чтобы девушка возвращалась в старый проклятый театр — в Гран-Гриньоль.

Она бы и не вернулась. Даже никогда в жизни не подошла бы к двери этого проклятого места и обходила бы стороной здание с ухмыляющимися горгулиями на крыше.

Но больше ей пойти было некуда. Оставалось смириться и, посыпав пеплом голову, попросить о помощи с работой.

Похоже, это её судьба. Бесконечно крутиться в водовороте несбывшихся надежд, печали, горя и, словно побитая собака, возвращаться к исходной точке, проглатывая унижение и стыд.

Она выдохнула облачко пара и прошла к центральному входу, громко цокая каблуками сапог. В какой-то момент она понадеялась, что провалится в лужу, что мраморные ступени сбросят её на асфальт, что двери не откроются ни при каких обстоятельствах. Но этого не произошло.

И внутри, за закрытой дверью, оставив ливень и пронизывающий холод позади, девушка содрогнулась от тёплого воздуха.

Как странно. Разве здесь не должно быть холодно, как в склепе?

Ведь именно здесь она однажды умерла.

— Мадемуазель? Я могу вам помочь?

Девушка окинула взглядом охранника.

— Я на собеседование.

— Меня не предупреждали, что кто-то придёт.

Справедливости ради, девушка тоже не была уверена, что в Гран-Гриньоль нужны актрисы, растерявшие талант, скандальные рок-звёзды и певицы, едва способные петь. Да и вакансий в газетах она не видела.

Девушка закусила губу изнутри. Ей следовало солгать, выдать что-то правдоподобное и пройти по широкой лестнице с красным ковром в служебные помещения. Вот только сил на ложь у неё не осталось.

Опустив голову, она устало взглянула на закрытый зонт, с которого капала вода.

— Я провожу вас к директору.

Надо же. Должно быть, она выглядела совсем жалко в своём насквозь вымокшем пальто и с дрожащими от холода руками, раз её не рискнули выставить за дверь.

Девушка шла следом за охранником, стараясь не смотреть на мраморные стены, на их цветные росписи, на величественные статуи муз, которые то играли на арфах, то пели, то манили зрителя. Всё это было ей до боли знакомо и за десять с лишним лет не претерпело изменений.

Всё это... стыдило её, напоминало об утраченных возможностях и об упущенном счастье.

Кабинет директора был прежним. Всё та же красная дверь, за которой, как казалось в детстве, находился маленький, прекрасный, уютный мир. Жаль, что на табличке значилась другая фамилия, а в кресле сидел не тот человек.

— Мсье Мартен, — произнёс провожатый, — к вам на собеседование.

— Я никого не ж...

Мсье Мартен окинул девушку взглядом. Что он видел перед собой? Она одевалась дорого — в кружева, вельвет и шёлк, — носила нежные серебряные украшения, подчёркивавшие женственность и утончённые черты лица. Она ухаживала за собой, как того требовали экран и сцена, так что со стороны должна была светиться красотой.

Но сейчас девушка чувствовала себя лишь разбитой мокрой курицей, которая отчаянно нуждалась в работе.

— Изабель Идо, — наконец, произнёс мсье Мартен. — Королева готического металла.

— Прежний директор ненавидел эстрадных певиц.

— Прежний директор гордился бы тобой, несмотря на твой уход из театра.

Изабель нахмурилась и метнула взгляд в сторону.

— Проходи, — он поднялся с кресла. Грузный, с залысинами и такими сильными руками, которые могли бы вырвать дерево с корнями и сломать его надвое. Он протянул ручищу девушке. — Гаскон Мартен.

Девушка мягко пожала его руку и села, когда за ней закрылась дверь.

В этом кабинете всё было, как прежде. Те же книжные шкафы из дуба, тот же стол, те же стулья и награды.

И в то же время, всё не так. Всё не то.

И она уже не была прежней.

— Раз вы меня знаете, то уже слышали о недавнем скандале.

Гаскон медленно кивнул, скрестив могучие руки на груди.

— Мне нужна работа, — произнесла Изабель, проведя ладонью по щеке. — Всё равно кем. Хоть пятым деревом в третьем ряду. После моего позора я на всё согласна.

Кустистые брови директора нахмурились, он беспристрастно изучал девушку. В его взгляде Изабель видела лишь то, к чему привыкла за годы работы в шоу-бизнесе. Плотоядный интерес человека, которого в жизни интересуют только деньги, публика и громкие скандалы.

— Угу-у...

— Я умею петь. Могу танцевать, могу играть на скрипке, я знаю, что нужно зрителю и как этого добиться. Могу и со сценариями помочь. Мои идеи всегда вызывали небывалый восторг у публики.

Он потёр подбородок.

— Пожалуйста, — не выдержала она. — Я уже работала здесь, когда была маленькой.

— Ты дочка прежнего директора. Полагаю, у тебя не было иного выбора.

Воспоминания об отце отозвались болью в сердце, сколько бы она ни подавляла чувств.

— Разве это имеет значение? Я с рождения на сцене, — Изабель тяжело вздохнула, сжала подол чёрного платья, давя в себе гордыню. — Я понимаю, у меня скандальная репутация, и у вас нет желания со мной связываться...

Гаскон хмыкнул.

— А ты давно не следила за новостями Гран-Гриньоль?

— Какие новости вы имеете в виду? Очередные проплаченные премии «Мольер»? Спектакли с эротическим подтекстом? Или новую приму застукали с двумя любовниками сразу?

Он рассмеялся, потирая подбородок. Судя по выражению лица, всё, что назвала Изабель, было невинным детским лепетом.

— К нам ходят за скандалом, Идо, — он достал сигару из хьюмидора, закурил. — За свеженькой, горячей, сочной сплетней. Всё, что ты пережила на эстраде, не стоит и десятой части того, с чем столкнёшься здесь. Жизнь моих артистов, как и их смерть — уже национальное достояние.