Гравировка по ливню

Глава 1

Как только я пересёк границу владений графа Сокольского, его родовая Ржавчина напомнила о себе.

Остановив машину, я заглушил мотор. Вытер пот со лба, взял флягу с домашним квасом и, наслаждаясь, промочил горло. Был последний день августа, но жара не думала отступать. В вылинявшем небе терялись куцые облака, развеивались бесследно.

Я взглянул на часы. Времени оставалось достаточно, и я решил сделать паузу, чтобы оценить обстановку.

Асфальтовая дорога в этот час пустовала. Идиллию портил только мой САЗ-64, в просторечии «сазанчик» — чуть угловатый и без претензий на изящество форм, зато неприхотливый и мощный гелендваген с открытым верхом, собранный на Симбирском автозаводе.

Слева от дороги раскинулось подсолнуховое поле — корзинки, обрамлённые жёлтыми лепестками, свешивались, как повинные головы. В отдалении на фоне заката темнели контуры двух пологих холмов. В просвет между ними сползало медно-красное солнце, запорошённое степной пылью.

Я оглянулся. Межевой столб, который я только что миновал, торчал на обочине, шагах в тридцати — массивный, вытесанный из камня, четырёхгранный. На нём блестела нашлёпка из нержавеющей стали — фамильный герб, птичья голова с коротким загнутым клювом.

Откинувшись на сиденье, я смежил веки, прислушался.

По окрестностям бродил ветер, сухой по-летнему и горячий. Листья подсолнухов шелестели, когда он к ним прикасался. Кузнечики стрекотали в придорожной траве. Каркнула ворона, но передумала и заткнулась.

А ещё я услышал тихий, но неприятный звук, словно кто-то провёл гвоздём по железу — или с натугой провернул ключ в проржавевшей замочной скважине. Через несколько секунд скрежет повторился, уже чуть громче, и при этом размножился. Теперь мне мерещилось, что он раздаётся со всех сторон, возникает прямо из воздуха.

Снова открыв глаза, я сделал мысленное усилие, короткое и привычное — вернул восприятие в обычный режим, отсёк посторонний звук. Задумчиво потёр подбородок.

Да, разумеется, «ржавый» скрежет — лишь побочный эффект, как радиопомехи в грозу. Сам по себе он сейчас неважен, но говорит о многом. Если я уловил его без усилий, без концентрированного импульса, то количество Ржавчины здесь зашкаливает — и надо быть наготове.

Впрочем, меня об этом прямо предупреждали ещё в столице. Но одно дело — инструктаж, и совсем другое — вот так, в реальности…

Ладно, буду иметь в виду.

Я завёл мотор и поехал дальше. Подсолнухи по левую руку всё не кончались. Справа к асфальту придвинулась тенистая роща. Из-за деревьев выбиралась тропинка — и я увидел, как по ней на обочину вышла девушка.

Она была загорелая, как крестьянка, однако её наряд безошибочно выдавал принадлежность к аристократическому сословию — рекордно короткая мини-юбка по последней столичной моде, полуспортивная маечка, теннисные туфли на упругой подошве. Русые волосы были перехвачены сзади лентой.

На подъезжающий гелендваген она смотрела спокойно, с умеренным любопытством. Рассеянно улыбалась и катала в ладонях грецкий грех — зелёный и неочищенный, в кожуре.

И только затормозив рядом с ней, я узнал её:

— Таня?

— Добрый день, Станислав. То есть добрый вечер.

Она совершенно не удивилась, как будто мы виделись с ней вчера, а не шесть долгих лет назад. Черты её лица, простые и мягкие, обрисовывала вечерняя светотень. Серо-голубые глаза казались темнее, чем были на самом деле.

— Вы ведь домой? — спросил я. — Садитесь, я как раз к вам.

— Ага, — сказала она, забравшись в машину. — Удачно, что я вас встретила. Папа очень просил, чтобы я вернулась к половине восьмого. Ну, к вашему приезду. Но я, честно говоря, замечталась, да и часы забыла. В роще прохладно, тихо — уходить не хотелось. Только сейчас вот вспомнила, что пора.

— Сожалею, что из-за меня вам пришлось досрочно прервать прогулку. Хотя я тоже рад встрече. И не могу не сделать вам комплимент — вы очень красивы.

Я не кривил душой. Татьяна за эти годы преобразилась невероятно — я помнил её забавной девчушкой, а теперь повстречал вдруг очаровательную юную даму. Детская нескладность сменилась грацией, но не той, которую демонстрируют салонные львицы, а естественной, без уловок и натужных попыток выставить себя напоказ.

Она как будто сошла с экрана, шагнула в реальный мир из фестивальной кинокартины, где перед зрителем предстают аристократки нового типа — тургеневские барышни с внешностью сексапильных фотомоделей.

— Благодарю, — сказала она с улыбкой. — Вижу, что вы говорите искренне, и это приятно. Но, Станислав, почему вы со мной общаетесь так серьёзно? Официально даже? Мы ведь знакомы с детства, были всегда на «ты». Вы одно время даже дразнились, называли меня Танюша-Лягуша.

— Ну, вы и вспомнили, — хмыкнул я. — Когда я эту дразнилку выдумал, мне было лет двенадцать, я был сопляк-гимназист. А вы — так и вовсе гуляли пешком под стол. Но теперь мне стыдно.

— И совершенно зря. Я не обижалась — у меня это прозвище ассоциировалось со сказочной царевной, которая заколдована и ждёт на болоте принца.

— Женская логика — великая сила. Но вообще да, Таня, ты права. Официоз не нужен. На свалку его, в чулан. Я рад, что ты не злопамятная. И, кстати, раз уж такое дело — ты случайно не в курсе, зачем твой отец меня пригласил?

— Понятия не имею. Он мне только сказал, что ты будешь к ужину. Я подумала — может, ты ко мне едешь свататься?

Я слегка поперхнулся. Скосил на Таню глаза, и она хихикнула.

— Ясно, — сказал я, — будем считать, что квиты. Поиздевалась, имеешь право.

— Разве это издёвка? Всего лишь шутка, по-дружески. И, собственно, почему ты так удивился? Мне восемнадцать исполнилось, женихи объявляются регулярно. Ну, потенциальные, в смысле. Уже не знаю, где от них прятаться.

— Боюсь, твой папа шутку не оценил бы. Я хоть и дворянин, но без титула, ты — графиня, причём на Ржавчине. Мы в детстве с тобой общались исключительно потому, что рядом живём. А если бы я и правда приехал свататься, то это было бы… гм… не то чтобы хамство, но некоторая дерзость как минимум.

Глава 2

— Ах, Петербург! — мечтательно сказала мать Тани, когда мы приступили к десерту. — Балтийский флёр и белые ночи, балы и художественные салоны! А при теперешних раскованных нравах — ещё и возможность встретить кого-нибудь из августейшей семьи вне дворцовых стен, совершенно запросто… Станислав, это правда, что великая княжна Дарья была недавно в бит-клубе? Ну, когда приезжали эти забавные альбионцы с электрогитарами? Я видела заметку в «Петербургском курьере», но автор выражался полунамёками…

— Да, — подтвердил я, — для столичной публики это не такой уж секрет. Великая княжна вообще отличается склонностью к эпатажу — весьма умеренной, впрочем. Некоторые предполагают, что эпатаж этот — целенаправленная стратегия монаршего дома. Попытка немного расширить рамки, работа с общественностью, как принято теперь выражаться.

— Подобные эвфемизмы, — желчно заметил граф, — вызывают у меня некоторое недоумение. Как, собственно, и реальное положение дел, которое они прикрывают. Государственный популизм — порочная практика. Сознательно допускаемая эрозия, которая размывает фундамент общества.

— Ты невыносим, Михаил, — сказала его супруга. — Я тоже, конечно, за соблюдение элементарных приличий, но согласись — нельзя же доводить до абсурда! Раскованность — не синоним разнузданности! Девочка юна, любопытна — ровесница нашей дочери, между прочим. Она выросла в новом мире, который освобождается от заскорузлых наростов прошлого. Это естественный ход вещей. Или ты желаешь, чтобы из века в век мы жили по правилам домостроя? Просто не верится — по сравнению с тобой даже я смотрюсь чуть ли не бунтаркой, карбонарием в юбке…

Таня тихонько фыркнула, прикрывшись ладонью. Граф чуть заметно дёрнул уголком рта, что при некоторой фантазии можно было расценить как улыбку.

— Закроем тему, — сказал он. — Тем более что в ближайшие месяцы, насколько я понимаю, она иссякнет сама собой. Недавно в Австрийском клубе я слышал, что помолвка между великой княжной и кронпринцем в Вене — дело решённое. Дуэт сильнейших европейских монархий упрочивает позиции. Рискну предположить, Станислав, что об этом много говорят в Петербурге?

— Вы правы. «Евразийская сцепка» Габсбургов и Романовых — любимый предмет дискуссий для тех, кого интересует политика. Навязший в зубах журналистский штамп. Хотя в определённых кругах всё чаще иронизируют в том ключе, что сцепка-де несколько заржавела.

При упоминании Ржавчины тот приглушённый скрежет, который чудился мне в ходе разговора, проявился сильнее, но я опять без труда отсёк его ментальным усилием. А супруга графа воскликнула:

— Только не о политике, я вас умоляю! Если уж, Михаил, тебе так неймётся, то расспросишь гостя наедине. А вы, Станислав, лучше расскажите, какие у вас ближайшие планы? Вы ведь не просто вернулись к родным пенатам, но и перевелись в наш университет? Наверное, трудно будет привыкнуть после столицы.

— Надеюсь, что приспособлюсь. А вообще да — диплом собираюсь получить здесь. Осталось-то всего два семестра. Почему бы и нет? Много раз слышал мнение, что здешний преподавательский уровень — не хуже, чем в Петербурге.

— Ну, доля истины в этом есть. Хотя, честно говоря, надо делать скидку на наше местечковое чванство. Вам тут будут доказывать, что Николаевск-на-Дону — вторая столица, главнее даже Москвы…

— А мне вот действительно у нас нравится, — негромко сказала Таня. — И ни в Москве, ни в Питере я жить не хотела бы.

— Да мы уже поняли, — устало вздохнула мать. — Все уши нам прожужжала. Можно подумать, мы тебя туда гоним… Ну, теперь хоть со Станиславом будете однокашниками — жаль, что на разных курсах…

После ужина граф пригласил меня в кабинет. Там безраздельно царили книги — шкафы вдоль стен были заполнены под завязку, а на столе громоздились разновеликие стопки. Я зацепился взглядом за трёхтомник Ключевского «Ржавый век. Последствия для империи» и за громадный атлас Волго-Донского округа. Телерадиола застенчиво приткнулась в углу — с небольшим экраном, шкалой настройки и круглыми рукоятками.

— Присаживайтесь, — сказал хозяин. — Сигару?

— Благодарю, но я как-то не пристрастился.

— А я, с вашего позволения, подымлю.

Он откинул крышку бензиновой зажигалки и, прикурив, выпустил струйку дыма. Створки окна были распахнуты настежь, но проём перетягивала сетка от комаров. Снаружи уже стемнело, а в кабинете светилась лишь настольная лампа.

— Прежде всего, Станислав, хочу прояснить один немаловажный момент. Несколько лет назад у меня возникли некоторые… гм… разногласия с вашим батюшкой. Из-за этого мы, как вы помните, прекратили наше общение. Первопричину оставлю сейчас за скобками. Подчеркну лишь, что это, к счастью, не переросло в открытую ссору, а тем более — во вражду. Скорее мы сохраняли прохладный нейтралитет. При этом я уважал вашего отца и его деловые качества.

— Да, — согласился я, — он тоже не говорил о вас плохо. Предпочитал отмалчиваться, а я не слишком вникал. Мне это было не особенно интересно, я грезил Петербургом.

— Но в последние месяцы дело пошло на лад. Мы с вашим отцом пообщались лично после долгого перерыва, обменялись визитами. Мы всё ещё не друзья, но добрые соседи — вполне. И моё нынешнее решение пригласить вас на ужин совершенно укладывается в эту канву. Если у вас имелись сомнения по этому поводу, то, надеюсь, я их развеял.

— Безусловно, ваше сиятельство.

— Оставьте титулование. — Граф раздражённо махнул рукой. — Сословный статус по нынешним временам — отнюдь не абсолютный критерий. Деньги решают если не всё, то многое, и в этом отношении мы — из одной и той же весовой категории. А самое главное — вы с детства знаете мою дочь. Именно о ней я хотел сегодня поговорить.

К подробностям он, однако, переходить не спешил. Затянулся ещё раз, что-то обдумывая, раздавил окурок в хрустальной пепельнице и лишь после этого возобновил объяснения:

— Татьяна — необычная девушка. Кто-то, вероятно, сочтёт её даже странной. С малолетства она живёт в мире своих фантазий, запоем читает книжки о сказочных существах и других планетах. Её нельзя назвать замкнутой, но друзьями она, увы, не обзавелась. Сверстницы из родовитых фамилий кажутся ей неискренними. Я не говорю, что мечтательность — это плохо для столь юной особы, но…

Глава 3

Солнечным утром первого сентября тысяча девятьсот шестьдесят девятого года я, выехав на «сазанчике» из родительского поместья, за четверть часа добрался до Николаевска-на-Дону.

Административный центр Волго-Донского округа («южный оплот империи», как выражалась местная публика) встретил меня автомобильными пробками и нервно-радостной атмосферой. Водители нетерпеливо сигналили, а по тротуарам вышагивали нарядные гимназисты.

Миновав окраинные районы с блочными новостройками, я влился в поток машин, ползущих по Императорскому проспекту. Архитектура сменилась. Теперь вокруг владычествовал ампир, прадедовский лоск времён Ржавых Ливней — каменный пафос, монументальная симметричность. Колонны и барельефы в античном стиле, скульптурные композиции на карнизах.

Университетское здание тоже не затерялось на этом фоне. Оно состояло из трёх больших корпусов — высокая прямоугольная башня в центре, два вытянутых крыла по бокам. Асфальтовая аллейка вела к парадному входу, парковочные площадки были прикрыты декоративным кустарником.

Когда я заезжал на парковку, меня подрезал иссиня-чёрный четырёхдверный «даймлер» прошлого года выпуска, облепленный хромом. Он занял первое же свободное место, и мне пришлось проехать чуть дальше.

Из «даймлера» выбрались сразу трое — друзья-сокурсники, очевидно. Владелец машины был у них главным, сомнений в этом не возникало. Взгляд у него был даже не столько наглый, сколько хозяйский. Автостоянку он оглядывал так, будто она приткнулась у него на подворье, а на меня смотрел равнодушно, как на беспородного кобелька, случайно пробежавшего мимо.

Я продолжал сидеть, держа руку на руле и следя за ними через плечо. На этом наше знакомство и завершилось бы, но один из друзей «хозяина», пухловатый и невысокий, вдруг приостановился и уставился на меня.

— Лыков? — окликнул он удивлённо.

Немного порывшись в памяти, я тоже сообразил, с кем имею дело. Мы с этим пухляшом когда-то учились в одной гимназии, в параллельных классах, но почти не общались.

— Здравствуй, Бубнов, — сказал я.

«Хозяин» захлопнул дверцу и повернулся к Бубнову, поигрывая ключами. Спросил у него лениво:

— Приятель твой? Кто такой?

— Не приятель, просто знакомый, — замотал головой Бубнов. — Отец у него помещик, зерном торгует, насколько помню. А сам он, кажется, в Питер улепетнул. Ну, после гимназии.

Владелец «даймлера» вновь взглянул на меня, затем подошёл поближе, по-прежнему не спеша. Он напоминал молодого волка — поджарый, хищный. На нём была тёмная рубашка без галстука, с расстёгнутым воротом.

— Как там, в Питере? — поинтересовался он.

— Сыро.

— Морской воздух пришёлся не по нутру?

— Простите, — сказал я кротко, — не имел чести быть вам представленным.

Он иронически поднял бровь, но всё-таки ответил:

— Князь Каргалицын. Вот уж не думал, что это требуется кому-либо пояснять. А вы чем меня порадуете, гость с севера?

— На то, чтобы доставить вам радость, я не претендовал. С этим, думаю, справятся ваши спутники. Моя фамилия Лыков, если вы не расслышали. Буду учиться на пятом курсе. Исторический факультет.

— Для сына торговца вы очень самоуверенный юноша. Но в столице так и не доучились. Не потянули?

— Не потянул, — согласился я. — Ума не хватило. Но, насколько я вижу, здешний стандарт интеллектуальной дискуссии и вовсе зашкаливает. Увы мне.

На эту фразу три моих оппонента отреагировали по-разному. На лице у Бубнова отразилась работа мысли — безрезультатная, к его сожалению. Второй друг «хозяина» — подтянутый, белобрысый, в строгом костюме — слушал бесстрастно. Каргалицын же усмехнулся:

— Да, ваша дерзость забавна. Впрочем, спишу её на проблемы с акклиматизацией. На будущее, однако, рекомендую шутить не столь искромётно, иначе может возникнуть недопонимание. Пусть даже лично со мной вы вряд ли пересечётесь — я с юридического.

— Благодарю за подсказку, князь. Обдумаю непременно.

Пока мы обменивались любезностями, парковка заполнялась плотнее. Новоприбывшие косились на нас, но близко не подходили. Князь опёрся локтями о борт моего «сазанчика» рядом с пассажирским сиденьем и добавил негромко:

— Чтобы ты знал. Я человек спокойный, уравновешенный. Снисходителен к чужим слабостям. Поэтому взял за правило — давать людям второй шанс. В этом смысле тебе сегодня везёт. Но имей в виду — свою первую попытку ты только что израсходовал.

Не дожидаясь ответа, он распрямился и всё так же лениво зашагал прочь. Бубнов облегчённо выдохнул и двинулся за ним. Их белобрысый друг таращился на меня ещё несколько секунд, будто фотографировал взглядом. Но наконец отчалил и он.

Я посидел ещё с полминуты, оценивая произошедшее. Затем тоже вылез из-за руля и пошёл к крыльцу.

Там было шумно, людно и пёстро. Все обменивались приветствиями. Девушек и парней было примерно поровну — высшее образование, начиная с пятидесятых годов, демократизировалось стремительно.

Стиль в одежде преобладал лаконичный, но аристократки всё-таки выделялись. Передо мной шла, качая бёдрами, фигуристая брюнетка в облегающем белом платье, и толпа расступалась, словно по волшебству.

Чуть в стороне я заметил Таню. Она самозабвенно болтала с парнем в очках, одетым совсем неброско, на грани бедности. Он смущался, но разговор у них всё же клеился. Я не стал им мешать — шагнул в вестибюль.

И сразу прислушался.

Хотя я заранее был готов к соответствующим эффектам, железный скрежет едва не оглушил меня. Он обрушился справа, слева и сверху, заполнил всё помещение, ударил по восприятию. Я будто попал в чудовищный цех, где станки и слесарные инструменты крошатся, изъеденные коррозией, но продолжают резать металл, который и сам проржавел насквозь.

Университет в своё время выстроили на Ржавчине.

Но, в отличие от владений Таниного отца, фон здесь был нестабильный, дёрганый от частого применения. Это осложняло мою задачу. Впрочем, конечно, если бы работа была простой, то не пришлось бы изобретать хитрые комбинации. Нашлись бы исполнители здесь, на месте, а я благополучно сидел бы в городе на Неве…

Глава 4

— В тысяча восемьсот сорок четвёртом году, — продолжил преподаватель, — четырнадцатого сентября по старому стилю между большой излучиной Дона и нижним течением Волги обосновался циклон. Началась гроза, за ней последовал сильный дождь. Обычный каприз погоды, который не привлёк бы внимания, если бы не одно обстоятельство. Очевидцы потом рассказывали, что во время грозы им слышался металлический лязг, а на земле появились странные пятна. Внешне это напоминало следы коррозии, хотя металла там не было. Дождь возобновлялся несколько раз в течение суток, смещаясь от Волги к Дону. Это явление постфактум назвали Ржавыми Ливнями.

К моему удивлению, некоторые сокурсники конспектировали, хотя лектор вроде бы сообщал общеизвестные факты. Впрочем, конечно, те давние события можно было рассматривать под разным углом. Описание Ливней в школьной программе, мягко говоря, отличалось от информации из частных архивов. В таком контексте лекция была небезынтересна.

— Дождь закончился, почва высохла, пятна визуально сошли на нет. Но у некоторых людей по-прежнему возникали искажения восприятия. У кого-то это сопровождалось эмоциональным подъёмом, улучшением самочувствия. Кто-то, наоборот, чувствовал себя хуже. В следующие месяцы из-за этого происходила миграция. Многие из тех, кто здесь жил, уехали. Другие прибывали издалека, покупали землю. Так возникла прослойка, которую назвали Ржавым дворянством. Отреагировало и государство. Районы, где прошли Ливни, были выделены в отдельную административную единицу — Волго-Донской округ. Он расположился на стыке Земли войска Донского с Саратовской и Астраханской губернией. Здесь был усилен надзор, прибыли научные экспедиции.

Преподаватель взял со стола стальную указку, похожую на длинную спицу, и обозначил на карте нужный участок. Бумага, видимо, содержала металлические волокна, потому что на ней отчётливо проступили мерцающие охряные пятна — места локализации Ржавчины.

— Самое интересное началось чуть позже. У некоторых местных жителей изменялись физические кондиции и мозговая активность, если говорить в сегодняшних терминах. Эти изменения, правда, были кратковременными и спорадическими. Но в такие моменты-вспышки человек либо двигался, либо думал в разы быстрее, улавливал неожиданные взаимосвязи. Естественно, подобные уникумы не могли не заинтересовать государство…

В аудитории кто-то хмыкнул, а лектор конкретизировал:

— Власти поспешно выкупили несколько участков со Ржавчиной, чтобы… гм… искусственно наплодить там быстрых и умных, но затея не удалась. Ржавчина от них уходила, а государственные чиновники, которым поручили проект, жаловались на недомогание и усталость, даже подавали в отставку. Власть попыталась запретить сюда въезд из других областей страны — и снова откат ударил по бюрократам, вплоть до министра. Ходили слухи, что на какое-то время прихворнул даже государь император Николай Павлович, следивший за ситуацией.

Если поначалу в аудитории слышались шёпотки, то теперь установилась полная тишина. Студенты ловили каждое слово. Да, этого не рассказывали ни в школе, ни даже на первых курсах.

— Государство сменило тактику — и в итоге не прогадало. Здесь построили новый город, названный в честь тогдашнего самодержца. Люди, восприимчивые к Ржавчине, получали льготы, если шли на госслужбу. И многие из них оставили яркий след в политике, экономике и науке.

Мне почудился лязг, будто Ржавчина под фундаментом здания не то соглашалась с тезисом, не то намеревалась его оспорить. Я рефлекторно прислушался, но тут же спохватился и вновь переключил внимание на преподавателя.

— Но Ржавые Ливни прошли не только в России. Сходный феномен проявился и в Австрийской империи, с задержкой в полтора месяца. Пятна сформировались между излучиной Эльбы и верховьем Дуная. Ещё через пару недель добавились пятна в Пруссии, между Одрой и Шпрее.

Пользуясь тем, что лектор взял секундную передышку, кто-то слушателей спросил:

— Извините, а есть какая-нибудь закономерность? Ну, почему именно в этих местах? Я читал по теме, но каждый пишет своё.

— Если вы надеялись, — усмехнулся преподаватель, — что я вам сейчас раскрою эту страшную тайну, то вынужден разочаровать. Имеются лишь гипотезы разной степени фантастичности. Хотя, например, многие исследователи отмечают некое сходство в географическом плане.

Он очертил указкой район в Центральной Европе, и на бумаге возникла новая россыпь охряных пятен.

— Давайте сравним, — сказал он. — На определённом участке и Дон, и Эльба совершают разворот на сто восемьдесят градусов. В районе станицы Усть-Медведицкой Дон течёт на восток, но начинает петлять и в конечном итоге разворачивается на запад. Эльба в верхнем течении делает похожий кульбит. На юго-восток — сначала, на северо-запад — дальше. Эльбинская излучина выгнута в сторону Дуная, донская — в сторону Волги. Но это сходство, конечно, весьма условное. Ещё меньше оно выражено на прусских территориях, где река Шпрее выгибается к Одре. И всё-таки усмотреть это сходство можно, хоть и с большой натяжкой.

— Но даже если оно присутствует, сама Ржавчина — это что?

— Опять же — вопрос открытый. Попытки химического анализа ничего не дают — фиксируются стандартные компоненты, которые и должны быть в составе почвы. Всё чаще исследователи склоняются к мысли, что мы просто не имеем нужных органов чувств, чтобы воспринять Ржавчину полноценно. А ржавый цвет и металлический лязг — это лишь потуги нашего разума подобрать аналогию, хоть какую-нибудь. Природа Ржавчины — вопрос на данный момент сугубо теоретический, если не сказать — философский. Это не наша тема. Мы будем разбираться с практическими аспектами.

Вертя указку в руках, он прошёлся вдоль доски с картой:

— Политические последствия Ливней можно отнести к двум разнонаправленным векторам. Первый — это реформы, соавторами которых были выходцы из Ржавого округа. С их подачи в России, в частности, было отменено крепостное право. Это произошло на старте правления Александра Второго. Причём реформаторы сразу предвосхитили сложности. Была, к примеру, отвергнута первоначальная схема выкупных платежей, которая загнала бы крестьянство в новую кабалу. Но подробности мы обсудим на специальной лекции, а сейчас просто констатирую — аграрная реформа прошла сравнительно гладко…

Глава 5

— Тут недалеко есть бистро, — сказал я. — В трёх кварталах от университета. Давайте там перекусим. Всех угощаю, если не возражаете.

— Благодарю, — выдавил Антон, — я не голоден.

— Ой, перестань, Антоша, — сказала Таня с улыбкой, взяв его под руку. — Станислав старше нас, он хочет почувствовать себя важным. Не будем ему перечить. Правильно, Света?

— Да! — подтвердила та без раздумий. — Даже если опоздаем немножко на следующую пару — ничего страшного. Прогуляемся.

— Точнее, прокатимся, — сказал я. — У меня тут машина.

Света воодушевилась ещё сильнее и пристроилась сбоку, как только я направился к лестнице. Антон тоже покорился Таниному напору.

Верный «сазанчик» ждал на стоянке, и Света сразу попросилась вперёд, на сиденье рядом с водителем. Восхитилась:

— Ой, что за прелесть! Открытый автомобильчик — всегда о таком мечтала! Тем более гелендваген! У нас-то малолитражка семейная, но папенька на ней рано утром едет на службу. Так что мне в университет приходится на трамвае. А народу там — тьма! Вы бы только видели, Станислав! А у тебя какая машина, Таня? Покажешь?

— Она уехала. Я шофёру сказала, чтобы вернулся к двум, когда занятия кончатся. Заберёт меня.

— Завидую белой завистью!

Я вырулил с парковки — не на главную улицу, а на поперечную. Там застройка была менее помпезная. Кирпичные здания прятались за раскидистыми каштанами, которые выстроились в шеренгу и давали густую тень.

— Хорошо здесь, — сказала Таня.

— Ага, тенёк! — подхватила Света. — А то уже две недели — жарища страшная. И ни единой тучки. Засуха просто.

Добрались без задержки, буквально за полторы минуты. Я заранее изучил по карте районы, прилегающие к университету. В первую очередь меня интересовало расположение пятен Ржавчины, но и закусочные я взял на заметку.

Под тем бистро, к которому мы подъехали, тоже было пятно — совсем небольшое, слабенькое, но лучше, чем ничего.

Только-только пробило полдень. Служащие окрестных контор ещё не ринулись на обед, и свободный столик нашёлся — прямо на улице, под матерчатым тентом. Блюда здесь предлагались простенькие, без малейших изысков, зато сготовить их обещали сразу. Мы выбрали яичницу с жареной колбасой, а к ней — холодный нарзан.

Разлив пузырящуюся воду из запотевшей бутылки, я произнёс:

— За ваши успехи.

— И за дружбу, — сказала Таня.

— Согласен. Вы молодцы, что так быстро перезнакомились.

— Ну, вообще-то мы начали ещё летом. Я не знаю, как в Питере, а у нас тут есть обязательные вступительные экзамены. Причём даже для тех, у кого гимназический аттестат с отличием. Вот на сочинении мы впервые и встретились.

Пока Таня говорила, я потянулся к Ржавчине.

Сначала, как и обычно, раздался лязг. Он накладывался на Танины объяснения, заглушал разговоры за соседними столиками, отодвигал от нас шум машин. Шестерёнки вращались — близкие, но невидимые.

В этот раз я, однако, не ограничился поверхностным восприятием со слуховыми эффектами. Сконцентрировавшись, я провалился глубже.

Пространство вокруг на миг подёрнулось рябью — и наполнилось металлическим блеском. Я будто оказался внутри трёхмерной гравюры. Все неодушевлённые предметы — столы и стулья, бордюры и светофоры — теперь казались изображениями, вытравленными не то на железе, не то на потемневшем от времени серебре.

Люди остались прежними, но черты проступили резче, тени легли контрастнее. Зелень листвы сохранилась тоже, однако выглядела теперь как на фотографическом снимке с неестественной чёткостью.

И изменилось время.

Нет, оно не замедлилось — скорее чуть расслоилось, стало более осязаемым, как бы странно это ни прозвучало. Оно теснее переплелось с пространством, вместив новые детали. Я теперь ощущал малейшее колебание воздуха — вплоть до взмаха салфетки в нескольких метрах; предвосхищал движения собеседников, даже предельно мелкие, неосознанные; улавливал нюансы их мимики, которые не распознавались обычным зрением; мог оценить их пульс и частоту дыхания.

Подобные трюки, выполненные без договорённости, считались в обществе дурным тоном. Но я рассчитывал, что меня не раскроют. Во-первых, я сейчас применял тончайший, почти ювелирный метод, доступный лишь единицам. А во-вторых, мне требовалась всего пара секунд.

Сначала я присмотрелся к Антону.

Он был всё так же хмур. Мелкая моторика в сочетании с мимикой выдавала его волнение — но оно не выходило за рамки нормы. Примерно так и должен был выглядеть неуверенный в себе человек, попавший в новое окружение. Я не видел в нём негативных эмоций по отношении к Тане. Зато ко мне он был настроен недружелюбно и недоверчиво — ревновал свою сокурсницу, очевидно.

И пусть ревнует. Плевать.

Со Светой всё было ещё проще. Её интересовал состоятельный дворянин с петербургскими замашками, то бишь я. Впрочем, интерес этот был пока не слишком прицельным, без хищного оскала. Я вызывал у неё, судя по всему, умеренную симпатию, подстёгнутую практической смёткой.

Все эти подробности я не анализировал по отдельности — ухватил их в комплексе, сразу. Это заняло считанные секунды. Длинная стрелка на моих наручных часах сдвинулась буквально на три деления.

Затем картинка перед глазами снова преобразилась.

Металлический блеск вокруг потускнел, в нём появился ржавый оттенок. Лязг усилился — теперь казалось, что незримые шестерёнки крошатся. Ржавчина начинала давить на разум.

Да, сеанс погружения был коротким, но интенсивным. Тонкие манипуляции всегда отнимали у меня больше сил, чем грубое ускорение. В этот раз я, однако, успел увидеть всё, что планировал. Можно было заканчивать.

Мысленным усилием я стряхнул с себя Ржавчину.

Окружающая реальность снова стала обыденной.

Выдохнув с облегчением, я осушил свой стакан с нарзаном. Моё короткое погружение осталось, кажется, незамеченным. Света, дослушав Таню, сказала:

— Ой, Станислав, вы не представляете, как мне Танечка помогла на экзамене. Мы с ней сидели рядом, и она мне подсказывала, хотя это не разрешается. Я волновалась жутко, но рядом с ней как-то подуспокоилась. А ещё почуяла Ржавчину, как раз вовремя! Правда, совсем немножко, но соображать стала лучше и успела придумать, как написать это дурацкое сочинение по Толстому. Если бы не Танюша, мне бы двойку влепили, и я бы с вами тут не сидела.

Глава 6

— Друзья, — провозгласил жгучий брюнет Алан после третьей пары, — почему мы такие скучные? Почему до сих пор не празднуем? Знаменательный день и новая встреча! Надо поднять бокалы!

— Вот и я говорю, — согласился Прохор, парень из-под Царицына. — За полдень перевалило давно, а у нас — ни в одном глазу. Хотя в составе у нас — пополнение, между прочим. Улавливаешь намёк, Лыков?

— Ну, как тут не уловить? — сказал я. — Готов проставиться, как говорят в народе. Но, может, лучше к концу недели? Перед выходными? Тем более что у меня сегодня дела, прошу извинить.

— Здравое рассуждение, — похвалила староста Галя. — Прохор, не забывай, что завтра — учебный день. Никому не надо, чтобы ты страдал от похмелья.

— А почему сразу я? Можно подумать, все остальные тут — трезвенники.

— Все остальные тут знают меру, в отличие от тебя. И не спорь, пожалуйста. Будем считать, что договорились. А до конца недели давайте вместе подумаем и прикинем, где удобнее будет встретиться.

— В «Швартове» можно, — предложил один из парней, чьё имя я ещё не запомнил. — Ну, в кабачке на набережной. Там цены умеренные, а вид на реку с веранды — просто шикарный.

Мимо нашей компании как раз проходила Клюева, неприступная по обыкновению. Услышав про набережную, она слегка повернула голову — всего лишь на миг, но Прохор это заметил и расхрабрился:

— Княжна, а вы не желали бы к нам присоединиться? Мы были бы очень рады. Всё-таки вместе учимся уже пятый год, и есть студенческие традиции…

— Благодарю за любезное приглашение, — сказала Клюева таким тоном, что стены в аудитории едва не покрылись инеем. — Но моё представление о традициях несколько отличается от вашего, сударь. Начало нового учебного года я предпочту отметить в своём кругу. А «Ржавый неон», куда я приглашена сегодня к закату, окажется, полагаю, не хуже, чем упомянутый кабачок.

Повторно окатив Прохора холодным презрением, она двинулась дальше. Но я готов был поспорить, что, называя адрес, она отнюдь не случайно встретилась со мной взглядом. И время уточнила не просто так.

— Индюшка спесивая, — буркнул Прохор, когда княжна отошла подальше. — Да пусть хоть упьётся в своём «Неоне». И укурится заодно…

— А что за «Неон»? — спросил я.

— Ночной клуб такой, — пояснил Алан. — Три года назад открылся. Или четыре. Злачное место, понял?

— Пускают только дворянчиков, — угрюмо добавил Прохор. — Причём самых фильдеперсовых, а не каких попало.

— Серьёзно? — удивился я искренне. — Вот прямо так и аргументируют — отсеиваем тебя, мол, по сословному признаку? Не стесняются? В Петербурге за это щемят хвосты в последнее время, причём без шуток.

— Ну, прямым текстом на сословие не указывают, ты прав. Но всем всё понятно. Стоят на входе здоровенные лбы и всех заворачивают, чья рожа им не понравится.

— И вообще, заведение имеет дурную славу, — добавила педантичная Галя. — Развлечения там сомнительные, по слухам. Не сочти за навязчивость, Станислав, но этот «Неон» я не рекомендовала бы к посещению.

— Спасибо, Галина, буду иметь в виду.

На этом мы распрощались.

Я вышел из здания, сел за руль и покатил по проспекту. Даже в солнцезащитных очках, которые я надел, всё казалось утомительно ярким. Солнце отражалось в витринах и стёклах встречных машин, сверкало на бамперах. Жар, пропитанный выхлопными газами, колыхался над раскалённым асфальтом.

Свернув на очередном перекрёстке, я с облегчением выдохнул. Ещё несколько кварталов — и начались районы с одноэтажной застройкой, не самые богатые. Кирпичные домики, палисадники и штакетник.

Нужный дом почти не выделялся на общем фоне. Старые яблони с дозревающими плодами торчали из-за забора. Виднелись ставни, распахнутые настежь, и лёгкие занавески на окнах — всё как у всех. Разве что антенна на крыше была побольше и поразлапистее.

Я притёр машину к обочине, вылез, толкнул калитку. Дворик был пуст, никто не вышел навстречу; только соседский пёс недовольно тявкнул. Обогнув дом, я коротко стукнул в деревянную дверь.

— Не заперто.

Хозяину было за шестьдесят. Кряжистый, седой, с морщинистым лбом — он сидел за большим столом у окна. Перед ним лежал транзисторный приёмник в полуразобранном виде и ещё какой-то распотрошённый прибор. Пахло канифолью.

Он искоса оглядел меня. Взгляд у него был цепкий, профессиональный. Меня это не удивило; я знал, что он — бывший становой пристав, пенсионер, подрабатывающий ремонтом радиотехники. Мою фотографию ему тоже показали заранее, так что предисловий не требовалось.

— Садись, — сказал он. — Есть новости.

— Это я уже понял. Слушаю.

— Со временем у нас туго. Мы думали, что в запасе — месяц-полтора. Но сам понимаешь, гладко бывает только у писарей, на бумаге. А как до дела доходит — сплошные ямы с колдобинами. Сегодня из Питера весточку передали. Нас изволит почтить визитом его высокопревосходительство государственный канцлер. Ближе к концу этого месяца. Публично не объявляют покамест, но всё сговорено.

— Только этого не хватало. Зачем он едет? — спросил я. — Ну, то есть насчёт официального повода — догадаться несложно. Всё-таки юбилей, сто двадцать пять лет с первого Ливня…

— Да, — кивнул отставник-полицейский. — Речугу толкнуть и ленточку перерезать, чтобы народ похлопал. А под сурдинку — инспекция, перетряска. Большие шишки могут посыпаться с очень высоких веток.

— Местные уже в курсе?

— Думаю, нет. Но это ненадолго. Шило в мешке не спрячешь, так что через день-два, наверно, слухи пойдут. Соображаешь?

— Угу. Наши оппоненты могут активизироваться. Спасибо, учту.

— Это ещё не всё.

— Да вы издеваетесь.

Он коротко хмыкнул и пододвинул к себе блокнот, дешёвый и ветхий. Перелистнул несколько страниц и прокомментировал:

— С жарой не всё ладно.

— В смысле?

— Вот ты про Ливни вспомнил. А про погоду знаешь тогдашнюю? Ты ж историк у нас, не лапоть какой-нибудь.

Глава 7

Я не стал входить сразу. Припарковался поодаль, в полусотне шагов, и принялся наблюдать, не вылезая из-за руля.

Клуб «Ржавый неон» занимал отдельное здание. Выглядел он действительно модно, проектировщики постарались. Никаких финтифлюшек, геометрический лаконизм — двухэтажный куб и вросший в него цилиндр. Поляризованное стекло на фасаде; большие буквы над входом, составленные из газоразрядных трубок. Неоновое свечение, красновато-оранжевое, и впрямь вызывало ассоциации с Ржавчиной.

И да, клуб стоял на одном из пятен.

Основной наплыв посетителей предстоял, очевидно, позже, с наступлением ночи. Пока людей было мало, как и автомобилей. Несколько длинноногих девиц, накрашенных и нарядных, переминались у входа. Их не пускали внутрь, но они надеялись, что найдутся щедрые кавалеры.

Музыка из клуба не доносилась — то ли звукоизоляция работала превосходно, то ли веселье ещё не начали. Сумерки оттенка сирени просачивались на улицу, растекались между деревьями и домами.

Из-за угла неспешно вырулил «альбатрос» класса люкс, огромный и белоснежный. Стоил он как десяток моих «сазанчиков» и уже попадался мне на глаза. Утром на нём привезли в университет княжну Клюеву.

Я посигналил фарами. «Альбатрос» миновал вход в клуб, прокатился дальше и поравнялся со мной. Затормозил у обочины на другой стороне дороги. Несколько секунд ничего не происходило, затем открылась задняя дверца. Клюева выбралась и лениво перешла улицу, цокая высоченными каблуками.

На этот раз она надела обтягивающие белые брюки. Они с похотливой точностью подчёркивали округлые бёдра, которые маняще покачивались при каждом движении. Полупрозрачная блузка едва-едва прикрывала пышную грудь. Смолисто-чёрные волосы были собраны в высокий «хвост» на затылке.

Не говоря ни слова, она обошла «сазанчик» и села на пассажирское место. Полуобернулась ко мне и некоторое время разглядывала, как экспонат в музее. Я так же молча смотрел на неё и ждал.

— Из Петербурга, значит, — произнесла она наконец. — Сосед графа Сокольского. Друг детства графской дочки. Приехал, как только та перестала прятаться в родовом именье. И даже успел свозить её на обед. Время зря не теряешь.

— Ты хорошо информирована.

— Статус обязывает. Давай откровенно, Лыков. Какие у тебя планы насчёт девчонки? Что собираешься делать дальше?

— А почему ты думаешь, что я буду перед тобой отчитываться?

Она усмехнулась и достала из сумочки тонкую сигарету. Я поднёс зажигалку. Клюева, затянувшись, выпустила дым в мою сторону. Проронила:

— А ты наглец. И со Ржавчиной, я смотрю, всё у тебя в ажуре.

— Откуда вывод?

— Сказала же — смотрю, вижу.

— Гм. Смелое заявление. Утверждаешь, что ты способна оценивать уровень одарённости? Вот так просто, на глаз, без тестов? Ну-ну. А по фотографиям не гадаешь? Порчу не наводишь по телефону?

— Порчу не навожу. Не гадаю. Так что оставь потуги на остроумие. А вот чужие способности измерить могу, представь себе. Есть у меня такой полезный секрет.

— Ни о чём подобном не слышал.

— В некоторых вопросах ваш Питер отстал от жизни. Думаешь, вру? Проверь, разрешаю. Прямо сейчас.

Я не заставил себя упрашивать.

Потянувшись к Ржавчине, я сменил режим восприятия. Послышался лязг, пространство наполнилось металлическим блеском. Течение времени расслоилось, стало ощущаться иначе. Клюева внешне не изменилась, но теперь я фиксировал каждое мимическое движение, каждый вздох.

Она тоже следила за мной внимательно, поэтому поняла, что я приступил к проверке. Проговорила раздельно, чётко:

— Повторяю и подтверждаю. Я способна увидеть, насколько человек одарён. Научилась недавно.

Что ж, она говорила правду.

Или врала с запредельным самоконтролем, подавляющим даже физиологию. Но такой вариант казался мне ещё менее вероятным.

Я продолжал сохранять зрительный контакт с ней, отслеживая подёргивание зрачков. Слышал её размеренное сердцебиение.

Она не отводила взгляд.

Секунды стали набухать Ржавчиной. Блеск металла вокруг тускнел.

Я разорвал контакт.

Ржавчина отступила, восприятие пришло в норму.

Сеанс в этот раз получился дольше, чем днём в бистро. Во рту пересохло, голова немного кружилась, глаза устали — будто я долго вчитывался в заковыристый текст, написанный мелким шрифтом.

— Итак? — поторопила Клюева.

— На девяносто девять процентов я склонен тебе поверить, — сказал я. — Но для чего ты мне это рассказала?

— Чтобы ты оценил мою откровенность и сделал правильный выбор. Твой потенциал я увидела. Ты можешь быть мне полезен, а я умею быть благодарной.

Разговор становился всё более интригующим. Я побарабанил пальцами по рулю, прикидывая развитие. Уточнил:

— То есть ты планируешь какую-то комбинацию и ищешь союзников?

— Можно сказать и так.

— Кто противник?

Она пожала плечами:

— Каргалицын, естественно. Надо его прищучить. Макнуть в дерьмо.

— Про ваши высокие отношения я наслышан. Но почему ты решила, что в вашей склоке я приму твою сторону?

— Во-первых, я видела, как ты утром общался с ним на парковке. Через Ржавчину наблюдала, поэтому точно знаю — он тебе угрожал. Если что, один ты не отобьёшься. А во-вторых, помогу тебе защитить от него твою подружку Сокольскую.

— Думаешь, он что-то готовит против неё?

— Уверена. Хотя по итогу метит в меня.

— Уточни, пожалуйста.

Задумчиво стряхнув пепел за борт машины, она сказала:

— Если бы ты здесь жил постоянно, то не задавал бы таких вопросов. Сейчас у нас равновесие. Каргалицыны — на одной стороне, Клюевы — на другой. Вот только папаня мой размяк в последние годы, заплыл жирком. Вбил себе в голову, что статус-кво сохранится без лишних телодвижений.

— Ты с этим не согласна?

— Если расслабимся, нас сожрут. Каргалицын-старший — волчара тот ещё. Хочет решать здесь всё в одиночку. Дай ему повод — косточек не оставит. И сынуля его такой же, если не хуже. Ищут козыри против нас. И если вдруг младшенький обаяет Сокольскую, графиню из «ржавых», то это будет серьёзный ход. Весь нынешний баланс посыплется, как карточный домик.