Грешник - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Ая Грин (самиздат)

Глава 1. Святая и грешник

Вечер опускался на город, как шелковая черная вуаль, вкрадчиво и без пощады. Улицы, прогретые дневным солнцем, источали аромат тёплого камня, старого вина и дыма от сандалового ладана, просачивающегося из открытых дверей базилики Сан-Джованни. Внутри царила тишина — такая глубокая, будто сам Бог устал говорить.

Бьянка стояла у мраморного порога, задержав дыхание. В руках — потёртый кожаный молитвенник. Дар отца, с его инициалами на форзаце. Пальцы чуть подрагивали, когда она проводила ими по тиснённой обложке, как по лицу родного человека. Лицо, которого уже давно не видела.

Платье — скромное, почти монашеское: серое, с длинными рукавами. Волосы — светлые, убраны в низкий пучок. Она выглядела не как обычная девушка, вышедшая из храма, а как привидение прежней эпохи — слишком тихая, слишком светлая для этого города.

Она свернула с главной улицы, будто не специально. Переулок вёл к станции метро, мимо заброшенного дома, который она знала — но сегодня, в этом свете, он казался другим. Более тесным. Более тёмным.

Шаг. Ещё один.

Гулкая тишина, нарушаемая только её каблуками.

И вдруг — чьё-то дыхание за спиной.

Рука вылетела из тени, вцепилась в её плечо. Она вскрикнула — молитвенник упал на землю, раскрывшись.

— Тихо, куколка, — прошипел один из них, второй уже прижал её к кирпичной стене. — Быстро и без шума. Мы знаем, кто ты.

— Я не… — голос сорвался. — Вы ошиблись! Я просто…

— Информаторша, — с презрением сказал один. — Святая-девственница, да? А на самом деле шпионка, сука.

Нож блеснул в полумраке. Она замерла.

Молча.

Бог не слышал её сейчас.

Именно в этот момент что-то изменилось в воздухе. Как будто само пространство сжалось. Тень у конца переулка сгустилась и ожила.

Он появился без звука.

Высокий. В чёрном. Лицо — холодное, как гранит. Тёмные волосы, зачёсанные назад, отливали синевой под фонарём. Глаза… Бьянка никогда прежде не видела таких глаз. Они были цвета ночного дождя — стальные, лишённые всякого света. Никакой эмоции. Ни страха. Ни гнева. Только пустота.

Он не сказал ни слова.

Просто подошёл.

Первый мужчина даже не успел обернуться. Лезвие блеснуло — и его тело рухнуло, как мешок с цементом. Второй отступил, завопил, но было поздно — рука в перчатке схватила его за горло, и через секунду его лицо встретилось со стеной с таким хрустом, что Бьянка зажмурилась.

Кровь. Она почувствовала её запах раньше, чем увидела.

Тишина вернулась.

Она стояла, прижавшись к кирпичу, и дрожала. Её пальцы всё ещё сжимали воздух — там, где был молитвенник. Но он лежал на мостовой, в крови.

Мужчина подошёл ближе.

Сердце забилось в горле, как загнанная птица.

Он посмотрел на неё. Не с любопытством. Не с жалостью. Сравнимо с тем, как палач смотрит на жертву — оценивающе, решительно.

Она открыла рот, чтобы сказать «спасибо», «помогите», «кто вы» — но он заговорил первым.

— Встать.

Голос был хриплый, с лёгким сицилийским акцентом. Бьянка не сразу поняла, что приказ был адресован ей.

— Что?.. — Она попятилась. — Вы… вы их убили…

— Они пришли за тобой. А теперь ты идёшь со мной.

— Нет… Я не… — она качнула головой. — Я не знаю вас. Я должна позвонить в полицию.

Он посмотрел на неё так, что у неё пересохло во рту.

— Не нужно никому звонить. Поверь, там, где ты побываешь, полиция не имеет власти.

Он шагнул вперёд. Она сделала шаг назад. Он снова подошёл — и теперь разрыв между ними сократился до вдоха.

— Кто вы?

Он поднял руку. Мягко, почти бережно провёл пальцем по её щеке — там, где осталась капля крови от чужой руки.

— Я тот, кто оставляет после себя грех. — Его губы тронула тень улыбки. — А ты теперь моя проблема.

Она хотела бежать. Закричать. Но тело будто застыло. Страх переплавился в оцепенение. Он взял её за запястье, не сильно, но властно. Как будто она не человек, а вещь, которую можно унести.

— Нет! — Она дёрнулась. — Прошу, не надо! Я никому не делала зла!

Он наклонился к самому её уху.

— Именно поэтому ты и оказалась не там, где нужно.

Он поднял молитвенник с земли. Глянул на обложку, потом — на неё.

— Молись, Бьянка.

— Откуда вы знаете моё имя?

Он усмехнулся, повернулся — и потянул её за собой в ночь.

Рим, казалось, закрыл за ними двери. Улицы снова стали безмолвными. Лишь на мостовой осталась книга, в крови. Святая реликвия, теперь осквернённая.

А в небе ни одной звезды.

Глава 2. Плен

Она не помнила дорогу.

Автомобиль скользил по ночной Тоскане, как по беззвучной чернильной ленте — ни одного фонаря, ни одной указательной таблички. Только темнота, в которой Бьянка ощущала себя не телом, а мыслью, застрявшей между паникой и молитвой.

Сзади — двое мужчин. Спереди — силуэт водителя. И рядом с ней — он. Лука.

Он сидел молча, расслабленно откинувшись на спинку сиденья, с одной ногой, небрежно закинутой на другую. В темноте его профиль казался вырезанным из мрамора: острые скулы, напряжённая линия челюсти, глаза, которые, казалось, светились даже в тени. Он не смотрел на неё. Но Бьянка знала — он чувствует каждый её вздох, каждое движение руки, каждый взгляд в окно, словно ей вшили под кожу тонкую проволоку, привязанную к его пальцам.

— Куда вы меня везёте? — сорвалось наконец.

Голос был чужим. Треснувшим.

Молчание.

— Я не знаю, кто вы, но... — она села ровнее. — Я ничего вам не сделала. Я реставратор, вы слышите? Работаю с фресками. Меня кто-то принял за другую. Это ошибка.

Он повернул голову. Медленно.

— Ты говоришь слишком много.

Слова были мягкими, но от них у Бьянки прошёл холод по позвоночнику.

Она сжалась, сжав пальцы в кулак на коленях. Машина снова нырнула в поворот, и свет фар выхватил из темноты высокие кипарисы, тянущиеся в небо, как чёрные свечи.

Наконец, авто замедлило ход. Ворота — кованые, старинные — раскрылись беззвучно, будто сами приветствовали нового гостя. Вилла, притаившаяся среди виноградников, была скорее крепостью, чем домом: высокие стены, сторожевые фонари, и глухая тишина, будто весь мир вокруг заснул и больше не проснётся.

Лука открыл дверцу, не оглянувшись.

— Выйди.

— Нет. Пока вы не объясните…

— Бьянка.

Она вздрогнула от того, как он произнёс её имя.

— Выйди. Сама. Или тебя вытащат.

Она выбралась. Ноги дрожали. Ночной воздух пах вином, камнем и жаром, который всё ещё исходил от земли. В этом месте было что-то неправильное. Слишком тихо. Слишком темно. Слишком безнадежно.

Она шла за ним по мощёной дорожке, зная: если повернёт назад — дожидается не свобода, а пуля в спину. Или хуже.

Дверь виллы была массивной, деревянной, с латунной ручкой в виде змеи. Лука распахнул её и шагнул внутрь, не оборачиваясь. Она вошла следом — и словно ступила в другой век.

Потолки — сводчатые, стены — обложены камнем, ковры — цвета засохшей крови. В воздухе — запах табака, дерева и чего-то ещё… того, что не описывается запахом. Власть. Угроза. Грех.

— Сюда.

Она послушно вошла в большую комнату с камином. На столе — графин с красным вином. В углу — кресло из тёмной кожи. И кровать. Одна. С широкой спинкой и слишком свежими простынями.

Бьянка застыла у порога.

— Это… Это что?

Он повернулся к ней. Спокойно. Не приближаясь, но и не давая ей убежать.

— Теперь ты здесь.

— Здесь?

— На вилле.

— Почему? Зачем?

— Ты теперь моя проблема.

Она отступила, как от удара.

— Что?

— Твой отец задолжал. И не деньгами.

Она вскинула голову.

— Мой отец… священник. У него нет долгов!

— У всех есть долги. У кого-то — телом. У кого-то — верой. У кого-то — дочерью.

Она покачала головой. Слёзы жгли глаза, но не лились. Она не позволит. Не перед ним.

— Это безумие.

Он молчал.

— Я требую…

Он шагнул ближе. И остановился в метре от неё. Стены сузились, дыхание сбилось. Её сердце металось, как пойманная птица, а он просто смотрел.

— Ты можешь кричать. Никто не услышит.

— Что вы со мной собираетесь делать?

— Пока — ничего. Ты останешься здесь. До тех пор, пока я не решу, что с тобой делать.

— И вы думаете, я просто подчинюсь?

Он снова усмехнулся. На этот раз почти по-доброму. Почти.

— Неважно. Здесь подчиняются все.

Она рванулась к двери — глупо, без плана, просто на инстинкте. Но он перехватил её взглядом. Не шагом. Не криком. Только взглядом.

И она остановилась.

Он не прикоснулся к ней. Ни разу. Но его взгляд держал крепче наручников.

— Завтра тебе принесут одежду. Не вздумай искать телефон. Не выходи без разрешения.

— Это тюрьма.

— Это дом.

— Вы больны!

Он сделал шаг. Она отшатнулась.

— Я могу быть кем угодно, если речь идёт о моей работе. А моя работа — удерживать то, что может быть полезно.

— Я не вещь!

— Пока нет, — сказал он. — Но у всех есть цена.

Он повернулся к двери. На мгновение Бьянка увидела его спину — широкую, напряжённую. Мужчину, который привык контролировать. Которому плевать на слёзы. Который носит костюмы, как броню, и смотрит, как будто знает, как ты умрёшь.

— Лука… — выдохнула она.

Он обернулся.

— Если вы хотели запугать меня, то вам удалось.

Он подошёл к двери, задержался.

— Это не запугивание, Бьянка. Это предупреждение.

Дверь захлопнулась.

Она осталась одна.

Слишком одна.

Пальцы всё ещё дрожали. Молитвенник… остался в машине. Или, может, на мостовой в Риме.

Она обвела взглядом комнату. У стены — крест. Старый, резной. Кто-то здесь когда-то верил в Бога. Сейчас — нет.

Она медленно подошла к окну. Оно было на замке. За ним — виноградники. Слишком далеко, чтобы звать на помощь. Слишком близко, чтобы забыть.

Она села на кровать. Не раздеваясь. Сжав руки в кулак.

Он не тронул её. Но она чувствовала себя… ограбленной. Словно её уже забрали. Не тело. Душу.

С улицы донёсся звук — щёлкнула задвижка.

Он не ушёл. Он всё ещё рядом.

Смотрит?Слушает?Ждёт?

Она знала одно — он не выпускал её из поля зрения. Даже если она была одна.

Глава 2.5 Дом из греха

Комната была пуста, но ей казалось, что кто-то стоит в углу. Тихо. Незримо.

Бьянка зажгла свечу, найденную в ящике у камина. Огненный огарок дрожал, как и её пальцы. Воздух был душный — с примесью пыли, дерева и чего-то застывшего, будто здесь давно не дышали искренне.

Она ходила по комнате медленно, босиком, прижимая ладони к себе, словно холод проникал под кожу. В одном из углов нашла старый комод. Когда открыла дверцу — из темноты выпала пыльная тряпка. За ней — потемневшее распятие.

Она взяла его осторожно. Как раненого птенца.

Дерево было потрескавшимся. Фигура Христа — почти стерта. Но глаза… глаза всё ещё смотрели. Не с укором. С болью.

Ты не должен быть здесь, подумала она.

Но была уверена — и я тоже.

Она опустилась на колени. Положила крест на постель. Подняла глаза к потолку, будто он мог открыть небо.

— Господи…

Шёпот.

— Если Ты слышишь — не дай мне озлобиться. Не дай мне стать такой, как он.

Свеча трепетала. Тень распятия танцевала по стенам.

— Мне страшно. Я не понимаю, зачем я здесь. Не знаю, кто он. Лука… — она проглотила ком в горле. — Он держит меня, как пленницу, но не прикасается. Говорит, что я его проблема. Как будто я вещь. Но смотрит... иначе. Так, как никто никогда не смотрел. Будто видит во мне не только тело. Будто уже его сломал.

Она склонилась ниже. Лоб коснулся простыни.

— Я не хочу ненавидеть его. И не хочу... чувствовать то, что чувствую. Это не желание. Это бездна.

Дверь скрипнула.

Она вздрогнула. Не оборачиваясь. Только свеча на мгновение затрепетала сильнее.

— Ты говоришь с Богом или со мной? — прозвучал голос.

Она не поднялась.

— Разве есть разница?

Тишина.

Она почувствовала, что он зашёл.

— Ты молишься за спасение? — его голос стал ближе.

— За прощение.

— Это ты у него прощения просишь?

— Да.

— А он тебя слышит?

Она закрыла глаза.

— Я надеюсь.

Он подошёл ближе. Села на край кровати. Теперь между ними был только крест.

— Забавно, — сказал он. — Ты держишь в руках символ боли. Мужчину, которого прибили к дереву за то, что он слишком сильно любил. А просишь у него милости, словно Он прощает.

— Он прощает, — сказала она тихо.

— Значит, глупец.

Она подняла глаза.

— Нет. Он просто не ты.

Они смотрели друг на друга. Она — с мольбой. Он — с насмешкой, за которой пряталось нечто большее.

— Ты веришь, что сможешь спастись, если будешь молиться?

— Я верю, что смогу остаться собой.

Он кивнул. Встал.

— Тогда молись. Пока можешь.

Он ушёл.

Дверь захлопнулась.

А Бьянка снова склонилась над крестом — и прошептала:

— Не дай мне потеряться внутри него.

Глава 3. Правила игры

Утро в этом доме не наступало.

Свет пробивался сквозь тяжёлые шторы тускло, словно даже солнце не решалось заглядывать сюда. Бьянка проснулась с ощущением, будто её сердце затянуло сетью. Она не помнила снов, но знала — они были тревожными. Всё внутри сжималось, будто мир вокруг перестал подчиняться обычным законам.

Комната была пуста.

На прикроватной тумбе — графин с водой и единственный стакан. Металлический, холодный на ощупь. Она пила жадно, не понимая, когда в последний раз чувствовала вкус чего-то обычного, человеческого.

Она подошла к окну. Шторы сдвинулись неохотно. За ними — виноградники, простирающиеся до горизонта. Простор, в котором нельзя спрятаться. Свобода, которая только кажется возможной.

Снизу доносились голоса. Мужские, грубые. Кто-то смеялся. Кто-то ругался по-итальянски. Она различила имя Луки. Её пальцы инстинктивно сжались.

Он всё ещё здесь.

Она огляделась. Ни часов. Ни зеркал. Ни телефона.

Чёрт. Телефон.

Она кинулась к комоду. Потом — к ящикам у стены. Ничего. Даже розетки — скрыты. Лишь старая лампа с треснувшим абажуром и Евангелие на латыни. Она не знала, что бесило её больше — это показное благочестие или то, как тщательно здесь всё контролировали.

Через пару часов (или минут?) дверь открылась.

Он вошёл без стука. В чёрной рубашке, слегка расстёгнутой у горла. Без пиджака. Без оружия на виду. Но с таким выражением лица, будто вся вилла — его территория. Даже воздух подчиняется ему.

— Ты не спала, — сказал он.

— Трудно спать, когда не знаешь, где ты, — сухо ответила она.

Он остановился у окна. Посмотрел на виноградники, будто они рассказывали ему больше, чем люди.

— Я обещал, что не трону тебя.

— Ага. Пока не решишь, что я тебе надоела. Или что я больше не полезна.

Он повернулся к ней. Медленно.

— Значит, ты уже начала думать, зачем ты здесь.

— Да, — её голос дрожал, но она не отступала. — И я хочу услышать ответ. Без загадок. Без угроз. Просто скажи.

Он подошёл ближе. Встал напротив неё, но не слишком близко — ровно на той грани, когда можно уйти, если хватит воли.

— Твой отец. Дон Алессандро. Священник. Уважаемый человек в Ватикане. Говорят, он может достучаться до любого сердца.

— Что он вам сделал?

— Он нарушил договор.

Она прищурилась.

— Церковь не делает сделки с преступниками.

Лука усмехнулся.

— В теории — нет. На практике… ты же не такая наивная, Бьянка. Церковь веками жила за счёт тех, кто приносил золото. А золото редко бывает чистым.

Он подошёл к столу, налил себе воды. Пил медленно, глядя на неё поверх стакана.

— Двадцать лет назад твой отец принял пожертвование. От человека, которого ты бы сейчас назвала чудовищем. Но тогда — это был просто щедрый меценат.

— Вы говорите о своём боссе?

Он не ответил.

— Взамен была просьба: хранить определённые документы. Не спрашивать. Не вмешиваться. Только хранить.

— И что?

— Твой отец решил, что может быть героем. Передал копии в прокуратуру. А оригиналы спрятал.

Бьянка замерла.

— Это неправда.

— У меня нет нужды врать. Поверь, ложь — трата времени. Я не трачу своё.

— Значит… вы держите меня здесь, чтобы он… что? Отдал вам документы?

Лука поставил стакан на стол.

— Он знает, что ты пропала. Но пока он молчит. Думает, что ты в безопасности. Думает, что я не такой, как мой босс.

Она сделала шаг назад. Потом ещё один. Стена — за спиной.

— Это… это шантаж.

— Это — правила игры.

— Вы сумасшедшие! — она сорвалась на крик. — Вы используете дочь священника как разменную монету!

— Не мы начали.

Она бросилась к двери. Дёрнула за ручку — заперта. Лука наблюдал за этим без выражения.

— Мне нужен телефон. Я должна с ним поговорить!

Он промолчал.

— Я позвоню в полицию. В посольство. Куда угодно!

— У тебя нет телефона.

— Он у тебя! Отдай!

Он шагнул к ней. Рука — в карман. Она услышала звук — он достал что-то и бросил ей. Телефон. Она поймала его, как спасательный круг.

Но стоило ей включить экран — он выхватил устройство и с силой разбил его о край стола. Экран треснул, корпус распался.

Она вздрогнула.

— Вы псих!

— Не люблю повторяться, — спокойно сказал он. — Здесь нет связи. Ни звонков. Ни сообщений. Ни спасения.

— Я не останусь здесь! Я не…

Он приблизился.

Она инстинктивно отступила — но уже было некуда.

— Послушай, — его голос стал тише. — Ты можешь делать эту ночь проще. Или сложнее. Можешь продолжать кричать, бегать, угрожать. А можешь сесть. Выпить воды. Дать себе дышать.

Она смотрела на него с такой яростью, что в любом другом месте он бы отступил. Но не здесь.

Он достал что-то из внутреннего кармана — металлические наручники.

— Что это?

— Мера предосторожности.

— Вы не посмеете…

— На ночь. Только на ночь. Чтобы ты не решила убежать. Или не пыталась поранить себя.

— Я не ребёнок!

— Но и не гостья.

Он подошёл ближе. Взял её за запястье. Сильно, но не больно. Просто так, чтобы она поняла — выбора нет.

— Прошу… — голос сломался. — Не надо.

Он застегнул наручник на одной руке. Второй — пристегнул к изголовью кровати.

Она смотрела на него с ужасом. Он стоял слишком близко. Сердце билось в горле. Всё тело сжалось.

Он смотрел на неё. Долго. Потом склонился, опёршись руками о спинку кровати, их лица — в одном дыхании.

— Ты хочешь знать, что дальше?

Она ничего не сказала.

— Дальше — ты живёшь. Ешь. Молишься. Слушаешь. И ждёшь, пока твой отец решит, что ты ему важнее, чем святость.

Он отошёл к двери. Открыл её. Перед тем как выйти, сказал:

— А если ты очень захочешь кричать — никто не услышит. Но я услышу. Всегда.

Дверь закрылась.

Она осталась одна. Пристёгнутая. Одинокой рукой она дотянулась до простыни, сжала её так, будто это могла быть молитва.

Глава 4. Первая молитва

Ночь вползала в комнату, как змей — медленно и бесшумно. Шторы дрожали от слабого ветра. За окном звёзды казались чужими. Здесь, на этой вилле, они не светили — лишь напоминали, как далеко она от всего, что когда-то было настоящим.

Бьянка лежала на кровати, уткнувшись лицом в подушку. Одной рукой она всё ещё была пристёгнута к изголовью. Металл холодил запястье, оставляя красную полосу на коже — напоминание: ты не свободна. Ни телом, ни словом, ни мыслью.

Она не плакала.

Плакать — значило признать слабость.

Она просто лежала. Слушала, как в груди стучит сердце. Не за Луку. Не от страха. Просто потому что живёт. Пока.

В какой-то момент ей стало трудно дышать. Тишина — слишком глухая. Темнота — слишком густая. Комната — слишком чужая.

Она села. С усилием, опершись на локоть. Другая рука потянула цепь наручников, и та, как в насмешку, звякнула — будто звали на вечерню.

Молитва.
Это слово всплыло само. Простое. Беспомощное.

Бьянка оглядела комнату. На стене — распятие. То же самое, с которым она говорила прошлой ночью. Оно всё ещё было здесь, будто ждало её.

Она встала на колени прямо на кровати. Ткань простыней холодила кожу сквозь тонкую ночную рубашку. Металл звенел, когда она опустила голову. Рука со скованным запястьем дрожала. Вторая — легла на грудь.

И она начала.

Сначала — шёпотом. Потом — чуть громче.

— Ave Maria, gratia plena... — губы знали слова, даже если сердце сомневалось.

Глаза закрылись. Образы всплыли сами. Не Лука. Не этот дом. А Рим. Базилика. Алтарь.

И — маленькая Бьянка.

Флешбек.

Она пряталась в тени алтаря. Её колени были в пыли, ладошки сжаты в кулачки. Голос — едва слышен.

— Святая Мария, Матерь Божья… Пусть мама вернётся. Пусть она не болеет. Я обещаю вести себя хорошо. Я не буду спрашивать, почему она уехала. Я только хочу… обратно.

На плитах — пыль от воска, капли восхваления и боли. Девочка гладила край платья, шептала, и только один человек слышал её.

— Бьянка.

Она вздрогнула. Но не испугалась. Этот голос был — как покров.

— Папа… я…

Алессандро присел рядом. Его сутана шуршала, как крылья. Он не говорил сразу. Только посмотрел в сторону свечей.

— Ты знаешь, зачем мы молимся?

— Чтобы Бог помог.

— Не совсем. — Он взял её руку. — Мы молимся, потому что сами не можем помочь. Мы отдаем. Мы жертвуем.

— Мамой?

Он вздохнул.

— Иногда Бог просит то, что нам больно отдать. Потому что любовь — это жертва. Настоящая, живая. Не та, что в песнях. А та, что кровоточит.

Бьянка запомнила. Боль — как доказательство любви.

Она открыла глаза. Тьма снова вернулась. Комната — всё та же. Только теперь, в её груди, горела старая, забытая искра.

— Господи… если Ты слышишь...

Слова шли сами.

— Я больше не прошу свободы. Я не прошу вернуть то, что было. Я только хочу… сохранить себя. Не стать, как он. Не раствориться в этом доме.

Она вздохнула.

— Я не понимаю, кто он. Лука. Он говорит, что я — вещь. Проблема. Но смотрит… как будто я — что-то большее. Словно ждёт, что я сломаюсь. Или спасу его. Но я не могу.

Тишина.

Она опустила голову. Щека — к простыне. Свеча почти догорела. Её дыхание сбилось.

И тут она поняла — она больше не одна.

Дверь была открыта.

И в ней — он.

Опирается плечом о косяк, словно так и стоял. Курит. Дым стелется по полу, как призрак. Глаза его — полутень, полусвет. Он не движется. Только смотрит.

— Ты часто это делаешь? — голос тихий, ленивый.

Она не ответила.

— Разговариваешь с кем-то, кто не отвечает?

Она поднялась. Осталась на коленях.

— Я разговариваю с тем, кто выше тебя.

Он усмехнулся. Поднёс сигарету к губам.

— Ты ошибаешься. В этом доме — выше только потолок.

Он подошёл ближе. Дым коснулся её лица. Но она не отпрянула.

— Ты думаешь, Он придёт? — кивнул на распятие. — Заберёт тебя отсюда, как пастырь?

— Он уже здесь, — спокойно сказала она. — Он — в том, что я ещё молюсь. Хотя могу уже ненавидеть.

Он замолчал. Сел на край кровати. Медленно. Никаких резких движений. Он был слишком спокоен.

— Твой Бог не придёт сюда, Бьянка. Этот дом построен на грехах.

Он затушил сигарету о край металлической тумбы. Пепел — как след. Как крест.

— Здесь нет места для святых. Только для тех, кто умеет выживать.

Она посмотрела на него. Впервые — не с ужасом. С вызовом.

— Я не хочу выживать. Я хочу жить.

Он обернулся.

— Тогда умри. Старая ты. Та, что верила. Та, что молилась. Потому что та — не спасёт тебя.

Он подошёл ближе. Опустил руку на матрас — возле её бедра. Она замерла.

— Ты хочешь знать, как выживают здесь?

Она ничего не сказала.

Он наклонился к её уху. Его голос был ледяным.

— Любовь — не жертва. Любовь — власть.

Он отстранился. И исчез.

Дверь закрылась.

А она осталась — на коленях. Перед распятием. Не святой. Не грешной. Просто женщиной, которую перестают слышать — и на небе, и на земле.

Глава 4.5 Между словом и кожей

Бьянка не заметила, как заснула.

Свеча у изголовья догорела до половины, воск растёкся по подсвечнику, как слёзы. Воздух в комнате был прохладным, с лёгкой горечью пепла и ладана. Она лежала на боку, крепко прижимая к груди молитвенник. Сквозь сон слышала тиканье часов и что-то ещё — тяжёлые шаги, приглушённое дыхание.

Он снова пришёл.

Лука стоял в дверях, как и прошлой ночью, но на этот раз не курил. Просто смотрел.

Почему ты не боишься входить туда, где имя Бога звучит чаще, чем твоё собственное?

Её веки дрогнули, но не открылись. Она притворялась спящей — возможно, в надежде, что тогда он уйдёт. Или что останется.

Он подошёл ближе. Ступал бесшумно, как тень, как исповедник в храме.

— Бьянка, — сказал он едва слышно.

Только имя. Без приказа, без угрозы.

Она сжала книгу сильнее.

— Ты молилась, — в его голосе не было насмешки. Только удивление. — И всё ещё молишься. После всего.

Она не отвечала. Он, похоже, и не ждал ответа.

— Я видел, как ты дрожишь, когда молишься. Словно каждое слово режет изнутри. Будто грех уже внутри — и ты просишь не прощения, а наказания.

Он присел на край кровати. Медленно, сдержанно, словно боялся разбудить призрака.

— Ты не та, кого мне приказывали привезти.

Молчание. Только её дыхание и его слова, падающие в него, как камни в воду.

— У тебя руки не для наручников. Они для прикосновения к фрескам, к стенам храмов. Я видел, как ты смотришь на иконы. С любовью. Как на живое.

Он потянулся. Его пальцы коснулись её запястья — не схватили, не сжали. Просто легли на кожу, как перо.

Бьянка вздрогнула.

— Ты не спишь.

Тишина потяжелела. Она не открыла глаза. Но перестала дышать ровно.

Он провёл пальцем по её венам. Кожа вздрогнула под этим движением, как струна.

— Ты слишком чистая для этого дома, — сказал он. — Но теперь ты уже внутри.

Он убрал руку.

— Твой Бог не придёт, angelo. Он боится таких, как я. Или не различает нас.

Он встал. Шаги отдалились, снова став эхом.

Но у двери задержался.

— Если ты снова будешь молиться... Не зови Его. Зови меня.

Хлопок. Закрылась дверь.

Только тогда Бьянка распахнула глаза. В полумраке комната казалась не её. Не светлой. Не безопасной. Только молитвенник, всё ещё сжатый в пальцах, был напоминанием о другой жизни.

Она села, медленно.

И в первый раз за всё время — не начала молитву.

Глава 5. Искушение

Утро в этом доме начиналось с тишины. Не с запаха кофе, не с пения птиц, не с грохота посуды, как было в Риме, в квартире над булочной, где каждое утро пробуждало город к жизни. Здесь же — будто мир замирал, прежде чем осмелиться выдохнуть.

Бьянка проснулась от легкого скрипа двери.

Рука всё ещё была пристёгнута к изголовью. Кожа под металлической полосой слегка саднила, но она уже перестала обращать внимание. Цепь звякнула — привычно, буднично. Как будто так и должно быть.

Она приподнялась на локтях, волосы упали на плечи, спутанные, мокрые у висков. Она не знала, сколько спала. Сколько ночей провела здесь. Может, две. Может, двадцать.

Но сегодня всё было иначе.

Он вошёл.

Лука.

Без оружия, без угроз. В одной руке — поднос. На нём — чашка эспрессо, тарелка с канноли, аккуратно сложенная салфетка. Всё слишком утончённо для тюрьмы.

Он молча поставил поднос на прикроватный столик.

Она смотрела на него с прищуром, как дикая кошка, загнанная в угол, но ещё способная царапаться.

— Я не голодна, — бросила она хрипло.

— А я не спрашивал, — ответил он.

Она хотела повернуться к стене, но цепь не дала. Он наблюдал за ней внимательно, оценивая каждый вздох, каждый изгиб плеч, каждую дрожь в голосе.

Он взял маленький ключ, щёлкнул замок наручников. Запястье освободилось. Кровь прилила к пальцам. Она сжала кулак, будто хотела сохранить ощущение свободы хоть на мгновение.

— Что это? — спросила она, кивнув на поднос.

— Завтрак.

— У пленников не бывает завтраков. Только подачки.

Он сел в кресло, закинул ногу на ногу. Спокойный, уравновешенный, как будто они — в дорогом отеле, а не в клетке.

— Ты умеешь делать утро неприятным. Даже с канноли, — лениво заметил он.

— Вы же монстр. Почему кормите меня сладостями?

Он улыбнулся уголками губ.

— Чтобы ты помнила — даже в аду есть удовольствия.

Она опустила взгляд. Слишком громкое сердце стучало в груди.

Канноли пахли кремом и корицей. Горячий кофе дразнил ароматом, который в прежней жизни был утешением.

Она не притронулась. Хотя горло пересыхало.

— Это снова игра? — прошептала она. — «Дай ей вкусное, и она станет послушной»?

Он встал. Медленно подошёл. Остановился рядом с кроватью. Она замерла.

Он взял кусочек канноли, разломил пополам. Поднёс к её губам.

— Попробуй.

Она покачала головой. Но он не отступал.

— Ешь, Бьянка.

— Почему?

— Потому что ты ещё не готова умереть с голоду. А я не готов смотреть, как ты слабеешь.

Губы дрогнули.

Он поднёс канноли ближе. Крем коснулся её губ. Сладкий, сливочный, с крошками теста.

Она приоткрыла рот — инстинктивно. И тут же почувствовала, как он смотрит. Жёстко. Внимательно. Будто сканирует каждое движение языка, каждую реакцию.

Он наклонился ближе. Провёл пальцем по уголку её губ, убирая крошку.

Она вздрогнула. Но не отстранилась.

Его палец остался на долю секунды дольше, чем нужно. Тепло. Кожа к коже. Воздух между ними сгустился.

— Ты дрожишь, — прошептал он.

— От отвращения.

— Ложь, — он наклонился ниже. — У тебя вкус канноли на губах и вкус страха под кожей. Но страх — сладкий, когда его принимаешь.

Она сжала простыню.

— Вы больны.

— Возможно. Но ты уже ешь с моей руки.

Он отступил. Вернулся в кресло, будто ничего не произошло. Сделал глоток кофе. Поставил чашку. Снова посмотрел на неё.

— Ты когда-нибудь задавала себе вопрос, Бьянка: почему тебе страшно, и в то же время — ты не хочешь, чтобы я ушёл?

— Я хочу, чтобы вы исчезли.

— Нет. Ты хочешь, чтобы я остался — но стал другим. Мягче. Спасителем. Тем, кто снимет с тебя цепь.

Она отвела взгляд. Он попал в точку.

— Ты думаешь, я могу измениться?

— Думаю, что вы не хотите.

Он кивнул. Словно принимал это как факт.

— Ты права.

Он встал. Подошёл к ней снова. На этот раз — ближе, чем раньше. Рядом. Поставил руку на спинку кровати, наклонился.

— Но ты уже меняешься.

— Ваша самоуверенность — отвратительна.

— А твоя искренность — возбуждает.

Она вскинула голову.

Он не шутил.

Они смотрели друг на друга. Тишина пульсировала между ними, как вторая кожа.

— Если вы хотите запугать меня — у вас не выйдет, — сказала она.

— Я не хочу тебя запугивать. Я хочу, чтобы ты привыкла.

— К чему?

— Ко мне.

Он выпрямился. Направился к двери. На ходу бросил:

— Съешь канноли. Потом будешь жалеть, что не попробовала.

Он ушёл.

А она осталась. Запястье было свободным. Рот — сладким. Взгляд — горел. Она посмотрела на тарелку. Канноли остались. Как и её гордость.

Но один кусочек всё же исчез. И вкус остался.

Слишком сладкий. Слишком опасный.

Глава 6. Побег

Она ждала утро, как ждут последнего поезда — зная, что не будет второго шанса.

С того момента, как Лука оставил её без наручников и не вернулся на ночь, внутри Бьянки всё сжалось в тревожный ком. Что-то подсказывало — это окно. Узкое, опасное, но всё-таки окно.

Она не спала. Только лежала, прислушиваясь: к тишине в коридоре, к скрипу половиц, к дыханию дома. И когда первый рассветный луч прошёлся по полу, как пальцы по клавишам пианино, она встала.

Ноги дрожали. Рубашка — та же, в которой она спала. Без обуви. Телефон был разбит им ещё раньше, но она украдкой вытянула заколку из волос — крепкую, металлическую. С её помощью открыла замок на двери — один из тех навыков, которым учил отец ради “всяких случаев”, не зная, что один из них однажды станет её спасением.

Она шла босиком. Коридоры были пусты. Слуги ещё не проснулись, или Лука приказал не приближаться. Может, он и правда считал, что она не сбежит.

Ошибка.

Она сбежит. Или умрёт.

Внутри стучал ритм: Беги. Беги. Беги.

Солнце ещё не взошло полностью, но небо уже светлело. Воздух был сырой, тёплый, насыщенный ароматом винограда, земли, страха.

Виноградники тянулись вдоль холма, как зелёные ряды проклятия. Бьянка бежала между ними, сбивая дыхание, цепляясь платьем за лозы. Листья царапали кожу. Земля была холодной под ногами. Камни ранили подошвы, но боль не останавливала. Напротив — только подстёгивала.

Она не знала, куда. Главное — подальше от виллы.

Вдали — река. Она её видела, когда сидела в комнате на втором этаже. Узкая, но быстрая. Если добраться — может, доплывёт до дороги. Может, найдёт помощь.

Может, выживет.

Шаг. Ещё. Сердце колотится в висках.

И вдруг…

— Ты серьёзно думала, что это сработает?

Голос раздался, как выстрел. Глухо. Низко. Позади.

Бьянка обернулась.

Он стоял между виноградными рядами, в чёрной рубашке, расстёгнутой на груди. Без пиджака. Лицо — не злое. Спокойное. Опасно спокойное.

Как у хищника, который знает, что ты — уже в ловушке.

Она развернулась и побежала к реке. Последние метры — рваным, отчаянным рывком. Камни резали ноги. Платье рвалось. Волосы прилипали к вискам.

Река — уже рядом. Осталось чуть-чуть.

Но он был быстрее.

Рывок. Рука — в волосы. Дёрнул.

Она вскрикнула, когда тело отлетело назад. Он крепко сжал её, прижимая к себе.

— Сбежишь ещё раз — и я привяжу тебя к своей кровати, — прошипел он, дыхание горячее, как пламя, прямо в её ухо.

Она задыхалась.

— Вы же не посмеете!

Он рассмеялся. Тихо. Угрожающе.

— Попробуй меня.

Он отпустил волосы, но не её. Его руки легли ей на талию — сильно. Слишком близко. Она чувствовала его грудь, его силу. И свою беспомощность.

Она брыкалась. Пыталась оттолкнуть. Плевала слова:

— Урод… садист… демон…

Он схватил её за подбородок, заставляя посмотреть в его глаза.

— Я предупреждал.

Она замерла. Его взгляд был не гневным. Он был — опасно сосредоточенным.

— Ты не слушаешь. Не боишься. И всё же — дрожишь.

— От ненависти!

— От желания.

Он провёл пальцем по её щеке, соскользнул к шее.

— Скажи мне, Бьянка, — прошептал он, — ты хотела убежать, чтобы вернуться к отцу? К Богу? Или потому, что боишься, что если останешься — уже не сможешь уйти?

Она стиснула зубы.

— Я никогда не выберу вас.

— Не сейчас, — кивнул он. — Но скоро ты сама протянешь руки к наручникам.

Она вырвалась — или он позволил ей вырваться. Сделала шаг назад. Волосы спутаны. Плечи дрожат. Губы опухли от укуса — себя же. Чтобы не закричать.

Он подошёл к ней. Протянул руку — не схватил, просто держал ладонь в воздухе.

— Вернись добровольно. Или я отнесу тебя. В этот раз — на руках. В следующий — на поводке.

Она прошла мимо. Молча. По земле. По боли. По своей гордости.

Он шёл за ней. Словно тень.

Когда они вернулись в дом, он закрыл дверь в спальню за ней.

— Сегодня ты не заперта, — сказал он.

Она не обернулась.

— Потому что я не убегу?

— Потому что ты поняла, что убежать — не значит спастись.

Он вышел, оставив за собой только запах кожи, дыма и мужского тепла.

А она рухнула на кровать, не раздеваясь. Вся дрожала. От страха. От возбуждения. От правды.

Он был монстром. Но в его руках — она чувствовала себя… живой.

И это пугало больше всего.

Глава 7. Кровь на руках

Боль пульсировала в ступнях, будто кто-то вонзил под кожу раскалённые иглы. Кожа — изранена, в трещинах, в грязи, местами — в засохшей крови. Внутри — сплошной сгусток: страха, стыда и чего-то ещё. Того, что Бьянка не хотела признавать.

После побега Лука не сказал ни слова. Не дотронулся, не закрыл в комнате, не бросил новых угроз. Он просто ушёл. Словно ей разрешили сгореть в собственном пепле.

Но тело не позволяло забыть.

Она лежала на кровати, укутав ноги в одеяло, дрожа от слабости. Глаза слипались, но каждый раз, как она закрывала их, перед ней снова вставал он. Лука. Его рука, сжимающая её за волосы. Его голос, как нож по горлу. Его дыхание — рядом.

Её тело ещё трепетало — от ужаса. От злости. От желания.

Стук в дверь вернул её в реальность.

Открылась она без разрешения.

— Это доктор, — сказал один из слуг. Немолодой мужчина в сером пиджаке прошёл внутрь, с чемоданчиком в руке. Он был сухой, резкий, с усталым взглядом. Врач, который видел больше смертей, чем рождений.

— Снимите одеяло, — велел он. — Я должен обработать раны.

Она попыталась приподняться, и только тут поняла, насколько обессилена. Ноги не слушались. Пальцы дрожали.

Доктор осмотрел ступни, не комментируя. Молча. Только хмыкнул, когда увидел глубокий надрыв кожи на пятке. Промыл, достал иглу, начал зашивать.

— Это больно, — прошептала она, стиснув зубы.

— Не шевелитесь. Это ещё цветочки, — отрезал он.

— Вы… часто лечите женщин, которых Лука держит в заперти?

Доктор не поднял взгляда. Лишь продолжал стежок за стежком.

— Я лечу всех, кто истекает кровью. А о морали пусть думают в Ватикане.

Она не ответила. Только смотрела в потолок, чувствуя, как каждый укол — как удар по гордости. Её тело было в его власти. Даже боль — по его милости.

Когда доктор закончил, он наложил повязку, встал, вымыл руки у маленького умывальника в углу комнаты. Потом взглянул на неё с тенью сочувствия, которого она не ждала.

— Если вы умная, сдерживайте язык. Здесь не место для истины. Только для тишины.

Он ушёл, не дождавшись ответа.

Бьянка осталась одна. Но не надолго.

Вечер опустился, как капюшон палача — медленно и глухо. За окнами шумел ветер. Комната пахла йодом и страхом.

Она не заметила, когда именно началось.

Сначала — будто что-то упало. Треск стекла. Потом — крик. Слишком короткий, чтобы быть испугом. Слишком долгий, чтобы быть случайным.

Она вскочила, но ноги подогнулись.

Из коридора — ещё звуки. Удары. Глухие. Молчание.

И вдруг — дверь открылась резко. Влетел один из охранников. В глазах — паника.

— Сиди здесь! — крикнул он.

И — выстрел.

Мужчина рухнул на пол. Прямо у порога. Грудь — в крови. Глаза — открыты. Пустые.

Она вскрикнула. И тогда появился он. Лука.

Он влетел в комнату, как ураган, в чёрной рубашке, на лице — маска ярости. В руке — нож. Не пистолет. Не дубинка. Нож. Настоящий. С клинком, мокрым от чужой жизни.

Позади — второй мужчина. Чужой. С оружием. Они сцепились прямо у двери.

Она не могла дышать.

Схватка длилась секунды. Лука врезал кулаком по лицу нападавшего, потом — ножом в живот. Один, второй, третий удар.

Кровь брызнула на пол, на стену, на простынь. Её простынь.

Тело мужчины рухнуло.

Бьянка закрыла рот рукой, чтобы не закричать. Или чтобы не вырвало.

Лука вытер нож о скатерть, как будто стирал пыль. Холодно. Методично. Без страха.

— Всё, — сказал он. — Кончено.

Она сидела, не шевелясь. Смотрела на кровь. На мёртвых. На него.

— Вы… вы убили…

— Я защитил, — спокойно сказал он.

— Это… из-за меня?